Top.Mail.Ru

Вионор МеретуковФилософы и индюк

Проза / Миниатюры20-08-2013 14:39
…Раздается слабый, как бы придушенный, звонок в дверь.


Приятели переглядываются.


— Какую ещё падлу несет в столь поздний час? — грозно произносит Раф, делая ударение на слове «ещё». И, вздернув подбородок, оглядывает собутыльников. Разыграно безупречно. — Кто вознамерился нарушить наш покой?


— Ну вот! Так всегда! — скулит Колосовский. — Только-только этот чертов индюк, с трудом делясь на четыре неравные части, начал вписываться в наше лукуллово застолье, как тут же какой-то подонок, какая-то алчная ссскотина! пытается ворваться в наш тихий уголок, чтобы узурпировать сиротский стол, столь многотрудно созидавшийся! Объедать голодного может только негодяй. И не просто негодяй, а негодяй голодный! А страшнее этого может быть только отвергнутая женщина или людоед. Раф, прошу тебя, не впускай в дом пятого едока. Скажи ему, что нам самим жрать нечего! Если это баба, мой тебе совет — потребуй сначала от нее полноценной сексуальной сатисфакции, а уж потом скармливай ей свою долю!


Через минуту Раф возвращается, ведя за руку ясноглазую девчонку лет восемнадцати.


Все поворачиваются в ее сторону.


Колосовский внимательно осматривает девушку с головы до ног.


Когда ему было столько же, он мог сожрать полтеленка. Девка крепкая, ядреная. Такая, если ее не остановить, сметет со стола все до последней крошки, что ей какой-то индюк! Вон как глаза горят! Как у голодной кошки! Сразу видно, что не ела добрых два дня... Где их только Раф выкапывает? Нет чтобы приводить сытых...


Он опять окидывает девушку взглядом. И только теперь замечает, что девушка совсем не дурна. Колосовский начинает рассматривать девушку с возрастающим интересом. Черт возьми, да она просто красавица!


Неожиданно легко он поднимается со своего кресла.


— Германом нарекли-и-и меня-я-я, — напевно грассируя, представляется бывший замминистра. Протягивает руку и вкрадчиво осведомляется: — А как зовут вас, о, дитя рабочих предместий?


Раф, отстраняя руку Геры, подводит девушку к столу и усаживает напротив Зубрицкого.


— Германом, старая ты развалина, нарекли тебя тогда, когда ее прабабушка еще не познакомилась с ее прадедушкой... — сурово вещает Раф.


— Плоско, глупо, пошло, неоригинально... — слегка раздражаясь, быстро говорит Колосовский. — Так как же вас зовут, малышка? — опять обращается он к девушке.


— У нее нет имени... — смиренно молвит Раф, оглядывая стол в поисках чистого прибора.


— Как — нет?! — изумляется Герман.


— Молода еще. Родилась недавно. Не созрела...


— Не понимаю... — Герман в замешательстве опускается в кресло.


— У нее пока только порядковый номер...


— Это что-то новенькое... — широкое лицо Колосовского кривит недоверчивая улыбка.


— Сейчас все так делают, — солидно поясняет Раф, — чтобы не было путаницы. Многие осознали, что пора наводить порядок в стране. Надо же с чего-то начинать...


— И под каким же номером вас зарегистрировали в этой проклятой жизни, о чудо мое? — сочувственно вопрошает несостоявшийся министр, пытаясь поймать взгляд юницы.


Пока происходила странная пикировка, девушка рассеянно смотрела по сторонам.


— Под каким еще номером? — вдруг говорит она. — Я что, скаковая лошадь? Лошадность и вселошади...


Герман откидывается на спинку кресла.


— Я не ослышался, принцесса?! — он приходит в совершеннейший восторг. — Вот так-так! Вот мы, оказывается, какие умненькие! Да мы читали, подумать только, философов древней Эллады! Лошадность!!! Вселошади!!! Наверно, и треклятого ирландца одолели, несмотря на дурную манеру означенного островитянина использовать разнорядные литературные стили? Вам не говорили прежде, что вы необыкновенно хороши собой? Говорили? Не удивительно...


Герман умиленным взором ласкает девушку.


— Ваш благодетель, опекун и гнусный совратитель, — Герман небрежно кивает в сторону Рафа, — таких красавиц и умниц прежде не приводил. До таких высот он никогда не поднимался. Скажу вам, дорогая, по секрету, его потолок — это базарные торговки, наделенные какими-либо скрытыми достоинствами, вроде килы, застарелого триппера или костоеды. И еще гипсовые женщины с веслом. Знаете, большие такие, неподвижные, с арбузными грудями. О-о! От них он просто чумеет! Это его сюрреалистический идеал красоты. А также бывшие ссыльные поселенки, вооруженные тройными рядами золотых зубов. Сколько их тут перебывало! Не счесть! Наш старичок и сейчас водит их сюда целыми батальонами! Ах, я страстно горю желанием узнать ваше имя, о, прекрасная и

образованная незнакомка! В наше время...


— Отвали от девочки, чертов сатир! — Раф нашел вилку, нож и рюмку и колдует над гостьей, обслуживая ее с обходительностью провинциального официанта. — Сам того не желая, Гера весьма грамотно разрекламировал мои достоинства! — мурлычет он себе под нос.


Герман наращивает напор:


— Имя! Имя, о, божественная и несравненная! Ах, какая вы красавица! Я уверен, что у такой обворожительной девушки и имя должно быть прекрасным.


— Зовусь я Мартою, синьор... — тихо говорит ясноглазая и ядренозадая и потупляет взор.


— Вот видишь, все и прояснилось: ее зовут Мартой, — вмешивается в разговор Тит.


— Зовусь я Мартою, — повторяет девушка.


— Что так печально? Ах, да, повинны мартовские иды... Теперь все ясно, — Герман театрально всплескивает руками, — ты в марте родилась, о дочь греха. Пятнадцатого марта...


— О, нет, в апреле... число тринадцать ближе мне... И не грешны родители мои. Они безгрешны, в законном браке я ими зачата...


— Еще печальней... — Герман величественным жестом извлекает из кармана белоснежный платок и прикладывает его к сухим внимательным глазам.


— Святой человек, — говорит Зубрицкий девушке и пальцем показывает на Германа.


Герман кланяется и опять обращается к девушке:


— Рядом с этими мерзавцами любой будет выглядеть святым.


Раф наливает всем. Девушке наливает полную рюмку.


— Пей, дочка.


— Дочь?! — Тит от изумления разевает рот. — С каких это пор ты взрослой дочери отцом... э-э-э... стал?


— Какая она ему дочь... — бранчливо замечает Колосовский. Девушка ему нравится. Он обожает молоденьких. — Какая она ему дочь, — повторяет он, — скорее уж, внучка... Знаете, что сегодня поведали мне старые сплетницы, имеющие обыкновение сидеть на скамейке перед вратами, ведущими в многокомнатную берлогу нашего гостеприимного и хлебосольного хозяина? — Колосовский широким жестом обводит пустой стол. — Так вот, эти добровольные соглядатаи, напоминающие беззубых одноголовых церберов, рассказали мне, что последнее время контингент жертв этого вертопраха изменился: Раф перешел на несовершеннолетних и теперь чуть ли не каждое утро выводит отсюда по одной свежей внучке... А то и по две. Представляете? Он же извращенец, принцесса! Я как честный человек не могу молчать.


— Старушки, дочки, внучки... — отрешенно бормочет Раф, глядя на корзину с индюшкой. Потом вдруг вскипает: — Кто будет варить эту сладкоголосую птицу старости, эту белотелую нимфу, забитую на пушечное мясо по ошибке? Старина Гарри, сегодня твоя очередь кашеварить. Марш-марш на кухню! Возьми самую большую кастрюлю, лучше бельевой бак, но, смотри, наруби сначала это съедобное произведение природы на порционы. Колоду и топор найдешь на городской площади...


Энциклопедически образованный Зубрицкий на секунду задумывается:


— На площади Святого Павла?


Раф одобрительно кивает.


— Всенепременно на порционы, произведению природы это пойдет на пользу, и оно быстрее сварится, — подхватывает Герман, — но, должен вам заметить, птица сия низкого полета и не достойна площади Святого Павла или — что одно и то же — Гревской площади. Там предавали экзекуции высокородных. А эта птица... Скорей уж, ей подойдет площадь Трагуарского Креста, где казнили всяких голодранцев, — заканчивает Колосовский и победоносно оглядывает друзей. Мол, и мы не лыком шиты, мы еще и не такое знаем!


Старина Гарри с деловитым видом встает, вынимает индюка из корзины и, положив его на плечо, направляется на кухню. При этом он громко причитает:


— Вот еще! Делать мне больше нечего, как рубать этого клятого индюка на порционы!


Герман по-медвежьи наклоняет голову и поворачивается к Рафу:


— Коллега Шнейерсон, вы не можете игнорировать нездоровый интерес широких народных масс к вопросу о подлинности ваших родственных отношений с прелестной Мартой... Какая такая дочь, когда я точно знаю, что никаких дочерей у тебя никогда не было?


— Кто знает, кто знает... — тусклым голосом говорит новоиспеченный отец. — Мог же я, в конце-то концов, от шести своих бывших жен поиметь хотя бы одну отроковицу?


— Поиметь... — гримасничает Колосовский, — что за лексика! Где ты учился?


— В Московском государственном университете имени Михаила... — горделиво возвещает Раф, — имени Михаила... — Раф кашляет, — Михаила... Михаила... — он останавливается и с бессмысленной улыбкой смотрит на приятелей. — Михаила Ивановича... Михаила Ивановича... — он щелкает пальцами.


— Калинина?.. — помогает Колосовский.


Раф отрицательно мотает головой.


— Лумумбы?.. — услужливо подсказывает Тит.


— Имени, имени... — мучается Раф, — имени Михаила... Михаила Андреевича...


— Суслова?.. — опять подсказывает Тит.


Некоторое время Раф с признательностью взирает на Тита. Потом крутит головой:


— Нет-нет, ты что, какой к чёрту Суслов! Имени Михаила... Михаила Борисовича...


— Ходорковского?..


— Да нет же! — взрывается Раф и продолжает страдать: — Михаила... Михаила... Михаила...


— Может, имени Михаила Архангела?


Раф вжимает голову в плечи.


— Господи, что за люди, — говорит он, — подсказать не могут! Михаила... Михаила...


— Ты так у нас всех Михаилов переберешь. Остановился бы уж лучше на каком-нибудь одном...


— Вот я и пытаюсь, олухи вы царя небесного! Ага, кажется, вспомнил! Михаила Евграфовича...


— Салтыкова-Щедрина?..


Раф подскакивает на стуле.


— Нет, так дело не пойдет! Память ни к черту, — говорит он удрученно и изобильно наливает себе водки. — Имени... — морща лоб, сызнова атакует он свое студенческое прошлое, — имени... — Раф опять щелкает пальцами, — вспомнил! имени Михаила Васильевича Ломоносова! — заканчивает он и на радостях залпом осушает целый стакан.


Все нестройно аплодируют.


— И закончил я, между прочим, — с воодушевлением продолжает Раф, вхолостую двигая челюстями, — филологический факультет... С красным дипломом.


— Оно и видно, — горестно вздыхает Колосовский, — оно и видно... — он делает добрый глоток и морщится. — Водка совершенно безвкусная...


— Водка отменная! — обижается Раф.


— Боюсь, что так оно и есть, — соглашается Герман, — просто у меня вкусовая атрофия... Старость, будь она проклята! Вы знаете, я совершенно охладел к выпивке. А это верное свидетельство угасания...


— Зачем же ты так много пьешь?


— А что же мне еще остается делать?


Герман приподнимается, нависает над столом, и, приблизив к лицу друга жаркие губы, со страстью шепчет:


— Где тебе удалось разжиться такой пышечкой?


Раф хмыкает.


Это распаляет Колосовского.


— У нее подружки есть? Такие же юные и обольстительные?


Раф кивает.


— Сколько угодно. Но все они привержены старинной традиции принадлежать сильнейшему, — говорит он и тычет себя в грудь.


Герман делает круглые глаза.


— Черт с тобой, — смягчается Раф, — одной могу поделиться. Она... — Раф задумался, опыт литератора позволяет ему моментально воссоздать в воображении образ реальной девушки, красавицы Наташи Лаговской, — словом, ланиты розовы ее и перси тяжелы, глаза глубоки, чресла широки и стан, как сахарный тростник...


— Ах, ах, — закудахтал Герман, — я, кажется, уже влюблен!


— Но, учти, она может оказаться тебе не по зубам...


— Ты мои зубы не трогай! Ты бы лучше о своих зубах беспокоился! Я-то в своих зубах уверен: они из легированной стали! В вот из чего сделаны твои?..


— Из фарфора. Севрского...


— Не знаю, не знаю... Не уверен. А вот мои... Знаешь, сколько я заплатил дантисту?..


— Откуда ж мне знать? Просто у тебя, может такое статься, как только ты увидишь подружку, пропадет не только желание вдуть ей, но и желание жить...


— Как это?..


— Позже поймешь... Кстати, из-за подружки ты лишаешься своей порции священной птицы. Я думаю, это будет справедливо.


— Хорошенькое дело! Ты хочешь сказать, что намерен отобрать у меня ужин в счет ночи с какой-то мифической девицей, которую я еще и в глаза не видел?


— Как знаешь. Это мое условие.


— Странное условие.


— Мне не нравится, когда у одного есть все, а у другого — ничего. Выбирай: либо ночь с незнакомкой, либо индюк.


— Даже не знаю, что и выбрать... Похоже, мне и остаток вечера придется пить вмокромятку, так, что ли? Сажать меня на насильственную водочно-спиртовую диету — это верх бесчеловечности! Кроме того, ты путаешь индейского петуха с ибисом. Тем не менее, я согласен. Ради ночи любви с обожаемой женщиной я готов на всё...


— Для тебя это жертва?


— Знал бы ты, — вздыхает Герман, — знал бы ты, как она велика... Я жрать люблю почти так же, как трахаться... — он делает паузу, раздумывая. Потом говорит: — Я все же уповаю на твое похвальное умение сострадать, я знаю, у тебя добрая душа... ты ведь отвалишь мне со своей тарелки кусочек... с коровий носочек?




Автор


Вионор Меретуков

Возраст: 48 лет



Читайте еще в разделе «Миниатюры»:

Комментарии приветствуются.
Комментариев нет




Расскажите друзьям:


Цифры
В избранном у: 0
Открытий: 1484
Проголосовавших: 0
  



Пожаловаться