Brock — Во что ты верил?

— И что теперь?

— Каждый видит то, во что он верит. Во что ты верил, Джереми?

Я молчу. Я не помню, во что я верил, пока не был здесь. Я хотел разгадок, ответов на вечные вопросы. И я думал, что получу их здесь.

— Твоё сознание шире, чем ты думаешь. Ты сам знаешь ответы на все вопросы. Даже я — плод твоего воображения. Плод истинной мысли, а не тех слов про себя, которых ты звал мыслями когда-то.

— То есть… Я разговариваю сам с собой?

— Да, Джереми. Твоё сознание только сейчас открылось тебе. Как думаешь, почему слова поэтов и писателей становятся правдой? Потому что они умеют мыслить, мыслить на втором, настоящем уровне. Если бы ты смог еще там научиться этому, тебе стоило бы лишь только подумать о своей мечте, чтобы она сбылась. Но подумать по-настоящему. Понимаешь?

Я — это он. Он — это я. Я сам раскрываю себе секреты мироздания.

— Да, Джереми… Ты всегда это знал. Эта информация была в твоём сознании…

— И что будет теперь?

— Я — это ты. Ты сам в силе ответить на все свои вопросы.

— Я должен переродиться?

— Правильно, Джереми. Ты должен научиться мыслить. А теперь, закрывай глаза.

-Вот ваша малышка! — лёгкий шлепок и первый детский вскрик, и вот — дитя рядом со своей матерью, на её груди. — Как вы её назовёте?

— Девочка… — мать вымучено улыбнулась, прижимая младенца к себе. — Мы с мужем ждали мальчика, муж хотел назвать его Франсуа. Поэтому, я думаю, что малышку нужно назвать Франческой.

— Франческа, какая милая малышка, — щебетала акушерка.

— Да… — мать взглянула на девочку и вздохнула. — Малышка… Твой отец вряд ли будет рад, когда узнает, что ты не малыш.

— Франческа!

Теплое летнее солнце, я бегу по траве босыми ногами, трава щекочет пятки. Летнее платье развевается на бегу, я радостно глотаю свежий и такой тёплый воздух…

— Франческа! — он ловит меня на бегу и кружит, долго, так что начинает кружиться в голове.

— Отпусти, отпусти, — смеясь, кричу ему. Он бросает меня в зеленый шелк травы и падает сам. Смеёмся, и кажется, этому веселью не будет конца.

Лежит рядом, смотрит на меня, и я молчу. Это самое лучшее, что я могу ему сказать. Теплое солнце светит нам, только нам двоим.

И нам хочется, чтобы всё это продолжалось до бесконечности.

— Любишь?

— Люблю.

Солнце светит, но уже не греет; и мне кажется, что я знаю все причины, почему оно так холодно.

— Тогда согласись.

— Не могу.

Хочется плакать.

— Виной твой отец?

— Да.

Молчу, трясущимися руками держусь за перила.

— Уходи.

Говорю, а у самой в горле как будто огромный ком.

— Уйду.

Повернулся. Смотрю ему в спину, и действительно вижу огромные белые крылья.

— Франческа.

Это отец. Большой, усатый, он очень не любит его. А я люблю, и поэтому мы не похожи. Хотя мама говорит, что мы не похожи вообще. Мне не нравится отец; он часто злится и курит. Смотрю на него, и действительно вижу в глазах его дьявола.

А ему всё равно.

— Не могу я.

Говорю прямо, но он не верит. Думает, я смогу жить спокойно, забыв луг и теплое солнце.

— Забудь.

Полушепотом, а это значит, злится. Ну и пусть. Мне действительно дороже огромные белые крылья.

— Навсегда?

— Навсегда.

Беру за руку, а сердце колотится. За спиной обрыв, но я верю, что не предаст. Если навсегда, значит вместе.

Шаг. Какой сильный ветер, и сразу чувствуется запах моря.

— Франческа!

Это они, где-то далеко. Ну и пусть. Я ведь с ним.

А у него действительно есть огромные белые крылья.

…Рядом со мной стоит человек. Такой же белый и светящийся, но я чувствую, что это человек. Чувствую подсознательно.

— И что теперь?

— Каждый видит то, во что он верит. Во что ты верила, Франческа?

— В любовь. В его огромные белые крылья.

— Ты научилась чему-то.

— Но ведь это не конец пути?

-Конечно, нет. А теперь, закрывай глаза.

— Расцвела! — радостный вскрик, совсем рядом. Да, расцвела. Я давно трудилась для того, чтобы бутон раскрылся. Выпустила шипы, и словно колючей проволокой обволокла всё вокруг. Накопила в стеблях как можно больше воды. Подвинула бутончик на солнечную сторону. И вот он, во всей своей красе, радует весь цветник. И мне кажется, что теперь, у нас будет всё хорошо.

— Отлично, я как раз ждал этого. Изабелла достойна лучшего, я не могу прийти к ней с пустыми руками… Ах, Боже мой, какая прелесть.

Но что это? Я чувствую, что он рядом. Мне не нравятся его слова. Почему он не хочет просто побыть рядом и посмотреть на мои старания? Я чувствую, что что-то не так.

— Изабелла? — обиженно протянул первый голос. — Я думал, ты оставишь эту розу мне, и я подарю её завтра Беатриче.

— Беатриче зардеется и от любой безделушки, подаренной тобою, — хохотнул второй, что был ближе. Я сжалась от страха, но не могла предотвратить неизбежного!

Холодная сталь огромных ножниц лизнула меня ниже бутона. Брызнул сок, и я почувствовала, что моей прелести больше нет.

Моё дитя, моё первое дитя.

— Что это с розой? — голос садовника был более чем удивленным. — Все листья как будто погорели!

— Это всё из-за цветка, что мальчишки сорвали вчера утром, — проговорила старая мудрая служанка, моющая окна. — Известно же, нельзя отрывать первое дитя у матери.

— Не говори глупостей, старуха, — рассмеялся садовник. — Она же растение! Ей абсолютно безразлично…

— Хорошо, но от чего она, по-твоему, завяла? — старуха прекратила натирать окно и прищурилась, глядя на усатого садовника.

— Болезнь что ли какая… — пожал плечами он. — Как бы там ни было, хозяин сильно расстроится, когда узнает. Пожалуй, пересажу-ка я сюда новый куст.

Мне больно, мне до сих пор очень больно. Я чувствую кого-то рядом, и ужасно боюсь.

— Всё позади. Теперь ты наедине с собой.

— И что же будет теперь?

— Каждый сталкивается с тем, во что он верил. Во что ты верила?

— В доброту помыслов. Я верила в людей до последней секунды.

— Очень хорошо. А теперь, забудь обо всём. Засыпай.

— Она окотилась! Бабуль, посмотри! — детский голосок раздался рядом с тазом, в котором мама-кошка тщательно вылизывала новорожденных котят. Слепыши, голенькие и мокренькие, они были такими беззащитными перед всем миром, даже перед этим мальчуганом, склонившимся над посудиной.

— Чертовка! Куда теперь их девать? — бабка стояла над тазом рядом с мальчиком и осуждающе глядела на кошку и три пищащих комочка.

— Бабуль, давай оставим их?

— Нам самим есть нечего, чем ты предлагаешь еще три рта кормить? — заворчала старуха. — Топить их, пока глаза не открыли. Всё одно — с голоду сдохнут.

Я почувствовал, как маму отняли и вышвырнули прочь. Я хотел кричать, но из моего горла вырвался лишь детский писк; я хотел бежать прочь, следом за матерью, но лапы не слушались меня. Я был слишком мал и крохотен, и я с горечью осознавал это в последние минуты очередной едва начавшейся жизни.

Рядом со мной так же беспомощно пищали два моих брата.

Холодная вода медленно заглушила наши тонкие мольбы о спасении.

— Это было страшно… — прошептал я, и понял, что из горла раздается не писк, а полноценный голос. — Мама…

— Всё позади, теперь ты — наедине с собой, — ответил мне голос из пустоты, и мне стало ещё страшнее. Мне не хотелось быть наедине с собой. Мне хотелось быть с мамой. Или с братьями. Что с ними? Боль от прошедшего была слишком сильной, чтобы я смог так резко посмотреть на всё произошедшее, как на фильм с моим личным участием. Это вовсе не было похоже на игру — я до сих пор чувствовал озноб сквозь оледеневшую шкурку.

— Что теперь будет? — спросил у голоса я, дрожа.

— Каждый сталкивается с тем, во что верил. Во что успел поверить ты?

— Не знаю. Я успел понять только лишь то, что люди — отвратительные создания. Чем большей силой обладает существо, тем больше оно делает зла.

— Хорошо… — голос задумчиво хмыкнул. — Чертовски хорошо.

Я вдруг понял, что этот голос — мой собственный.

— Что же теперь? Я столкнусь с беспомощностью? Я стану злом?

— Ты сам волен решать, злом ты станешь, или же чем-то другим. Одна лишь душа делит мир на два цвета. Ты сам поставил себе свои рамки.

Я не смог понять смысл сказанной собой фразы, и устало закрыл глаза.

После моего рождения, моя мать сбросилась со скалы. Неизвестно, почему она оставила жить меня; я был настолько уродлив, а она настолько красива, что я так и не смог понять её…

Меня воспитывала бабка, и мы жили настолько бедно, что нам часто не хватало на еду…

Я помню, как мы утопили новорожденных нашей кошкой котят — ведь нам нечем было кормить их.

Несмотря на свою уродливость, однажды я влюбился, и подарил ей розу, первую распустившуюся розу на молодом кусте в чьём-то богатом саду.

Я не знал почему, но она полюбила меня; может быть, виной тому стало состояние, неожиданно свалившееся на меня от умершего дядюшки.

Наша дочь полюбила бедного уродца.

Что я сделал?

Я запретил ему и близко подходить к ней. Они спрыгнули с обрыва в море, вместе. Помню, это был четверг.

Тогда я долго плакал и думал, что где-то я уже всё это видел.

Я снова чувствовал себя маленьким глупым Джереми.