Halgen — Лунный русский символ

Посидев чуть-чуть на горной лысине, Луна продолжила свой небесный путь, скользя между созвездьями. Она походила на небесную лодку, оторвавшуюся от своего причала.

— Мама, хочу туда… На Луну! — закричал маленький Сашка.

— Глупенький, — засмеялась мать, разглядев направление, в которое указывал палец сына, — Если ты туда и залезешь, Луна все равно далеко от тебя будет, как и тут! Это только кажется, что она — там!

Саша продолжал неотрывно глядеть на горушку. Ну а все-таки, а вдруг, а может… Пока сам не заберется, и не проверит — не поверит! Но… Ногами на такую высоту не очень и заберешься, тем более, если они — короткие, детские. Да и дышать тяжело будет, одышкой Саша страдает с детства, даже бегать ему тяжело. Для человека, живущего среди гор — неприятная болезнь.

— Знаешь, как Луна на небе появилась? — с улыбкой рассказывала мама, — Вот такой же мальчишка, как ты, не слушался маму. Его звали Лусин. Он хотел сырую лепешку со стола взять и съесть. А мама взяла да и его лепешкой этой шлепнула, но силу не рассчитала, сын на небо улетел, и его лицо Луной сделалось, а синие пятна — это следы от теста.

Сашка маму слушался, и на гору не лез. Но вид лодки-луны, стоящей у горы-причала вызвал в нем интересное увлечение. Нет, он не писал ни картин, ни стихов, а вместо этого придумывал машину, на которой по горе до верха доехать можно, пока Луна там, не успела уплыть прочь.

Машин в те времена было мало, и каждый худосочный автомобиль собирал вокруг себя толпу мальчишек. А Саше посчастливилось даже увидать гусеничный трактор, правда — привязанный к железнодорожной платформе. Его куда-то везли, и он покорно дожидался своей участи. Но Александру хватило воображения, чтоб представить его живым, и он подумал, что на гусеницах на гору въехать, конечно, можно. Правда, он не подумал о слабой силе двигателя, которые в те времена были не мощнее десятка лошадиных сил…

Саше повезло достать в библиотеке карту Луны. Часами он рассматривал ее, особенно — в лунные вечера. Море изобилия, море Спокойствия, океан Бурь… Он знал, что воды в тех морях нет ни капли, как нет и народов, которые бы жили на берегах тех морей и в долинах гор, давая им названия. Называли детали лунной поверхности астрономы, глядя в оптические приборы и пропуская увиденное через свою фантазию. Сильна, должно быть, она у них была! Эх, лучше бы она оказалась беднее, и темные пятна на лунном лице они бы звали просто «пятна», или — «котловины»! А так моря и океаны, по которым не проплывет ни одного кораблика и ни одной рыбешки, отдают какой-то таинственной жутью, напоминая о народах, которые не только уже не живут на свете, но никогда и не жили, вообще не рождались… И, вместе с тем, они, конечно, где-то есть, ведь есть что-то, с ними связанное. Море Изобилия… На него, вероятно, приезжают отдыхать от своего нежитья те, кто никогда не жил. На его берегах, конечно, зеленеют и переливаются сочными плодами сады, которых нет, и никогда не было. Бесшумно поют несуществующие птицы. Сонно лижут лапы не родившиеся кошки, лениво перекатываются отсутствующие волны. Небытие в чистейшем своем виде, в котором всегда обитает возможность появления чего-то живого, что никогда не появится…

Прошли годы, и Саша покрывал тетрадный листочек уже не наивными рисунками, которые он когда-то именовал ученым словом «эскизы», но сплетением ученых формул. Он сделался студентом МВТУ, серьезного учебного заведения, где изучают все подвижное и агрессивное. Воинственное не только против возможных врагов, но и против самого пространства.

Москва 30-х годов, еще русская до своих глубин, собирала в себя, подобно увеличительному стеклу, множество ребят из разных городков и деревушек, а с ними — их идей и фантазий. Множество лучей-мыслей она фокусировала в огненную точку, прожигающую ворота будущего. И линза, и огненная точка, и ворота были — русскими, но среди собиравшихся лучей были люди из разных народов. Саша Кемурджиан был армянином. Учились ребята вообще из-за рубежей Советского Союза. Ведь Империя хоть и была большой, но границы все же имела. Один паренек был вообще из каких-то далеких краев, чуть ли не из Индии. На самом деле, он и был из Индии, и даже происходил из знатного рода кшатриев, что ни о чем его сокурсникам не говорило. Его родители бежали с родины после подавления очередного восстания против англичан, в котором они участвовали. По-индийски его звали странным именем Абхей, но сокурсники называли его просто Андрюха. Абхей все время говорил, что вернется на родину на русском танке или самолете. Более всего он жаждал начала войны Советского Союза и Англии. К ней, по его мнению, в мире все шло, начиная советской индустриализацией и заканчивая его жизнью и учебой.

Паренек рассказывал о дальней стране, ее сказках и мифах. По просьбе Саши он рассказал и о том, что говорят о Луне в его краях.

«Когда человек умирает, то его душа летит к Луне. Там она разделяется на саму душу, женское начало, и дух, мужское начало. Дух летит на Солнце, там обновляется, возвращается на Луну, забирает с нее душу, и устремляется на Землю, чтоб заново обрести тело. Это зовется реинкарнацией. Самые же чистые души, минуя Луну и Солнце, устремляются напрямую к Брахману, то есть — к центру всех миров!» — рассказал индус.

Саша задумался. «Если на Луну отправить машину, то ведь в ней тоже будут присутствовать души ее создателей. Значит, полет их механизма на Луну для этих людей будет все равно, что смерть и новое рождение…» — размышлял он. Но тут же вспоминал рассказ мамы, берущий начало среди его далеких предков. По нему выходило, что отправляя на Луну часть себя, пусть и запечатанную в металл машины, человек будто отталкивает эту часть души от себя, дает ей оплеуху, подобную той, какую мать дала Лусину. Истину можно познать лишь одним путем — прикоснувшись к самой Луне посредством своих мыслей, продолженных машиной!

Александр постигал премудрости сотворения механизмов, пока его мысли не перебила война. Быть может, и она — тоже ступень, ведущая к ускользающему по ночному небосводу бледному светилу…

Гусеничные машины, которые он научился создавать, врезались в земной грунт и взялись за сугубо земное, военное дело. Вместе с ними взялся за эту работу и Саша Кемурджиан, сделавшийся командиром дивизиона самоходок ИСУ-152.

На фронте учатся быстро. И Саша научился мгновенно занимать своим дивизионом позицию, оборудовать засады, продвигать боевые машины в такие места, которые по правилам военной науки считаются непроходимыми для гусеничных машин. При взгляде на карту Александр чувствовал ее пространство так, как будто уже касался его гусеницами своих самоходок. Топкая тяжесть болот, хрустящее сопротивление лесов, мокрые преграды рек, беззащитная легкость полей приходили с карты в его мысли, и рисовали путь дивизиона. Должно быть, у него был и военный талант тоже.

ИСУ-152 — машины мощные, особенно — для того времени. Дивизион буквально слизывал своим огненным языком противника с пространства. Саша умел правильно расставить боевые машины и ударить смертельным железом с той стороны, с какой противник меньше всего ожидал. В железном мелькании боев Сашке было некогда смотреть на небесный лунный шар. Но сама Луна с небесным безразличием глядела на железные фонтаны выстрелов, на рвущийся беззащитный металл, на кровавые ливни, в которых живые тела теряют свои жизни.

Самоходки мчались по отглаженным европейским дорогам, обращая их в пыльную труху. Кемурджиан не сомневался, что с таким разгоном русские гусеницы легко обогнут всю Землю, обратив ее в столь же неразрывное, лишенное границ пространство, как и небеса.

Но… Среди германских руин война неожиданно закончилась. Дальше дороги вслед за убегающим и скользящей Луной Солнцем не было. Империя так и не охватила весь мир.

Распрощавшись со своими самоходками, Кемурджиан возвращался в Москву. Его ждало другое будущее.

Жизнь конструктора — это кипы чертежей, шуршание карандаша по бумаге, этажи расчетов. Большая часть мыслей навсегда остается на бумаге, которая исчезнет в бездонном брюхе архивов. Пройдут годы, бумага пожелтеет, станет ломкой и ветхой. Быть может, по ней когда-нибудь еще скользнет чей-нибудь взгляд, подхватит с нее какую-нибудь идею, и воплотит ее по-иному. Но конструктору на это рассчитывать не приходится.

Ничтожно меньшая часть чертежей обрастает железной плотью, превращается в экспериментальный образец машины. Этот образец катается под внимательными учеными взглядами по полигону, прикасается к его где рыхлой, а где твердой почве. Потом — скрывается в темном ангаре с людских глаз. И стоит там десятилетиями, пока кто-нибудь случайно не найдет техническую диковину, и удивится. Для чего ее кто-то и когда-то придумал и сделал?!

А леший его знает! Работать она больше не может — зубы ржавчины покусали все ее узлы, а восстанавливать — некому. Тот, кто знает, как что в ней работает — или пребывает в старческом маразме, или лежит в могиле, и у него не спросишь. Потому предсказать судьбу опытного изделия несложно — что-то из него пойдет на запчасти, остальное — в металлолом.

Кемурджиан снова покидал насиженное место. Жизнь его бросала в Ленинград, вернее — в поселок на его окраине с невеселым названием Горелово. Там расположился научный институт, занимавшийся проектированием сухопутных боевых машин. Так уж сложилось, что в Петербурге был построен первый в России завод, промышленно выпускавший боевую технику — Путиловский. Он и породил вокруг себя множество исследовательских и конструкторских институтов, одним из которых был НииТрансМаш.

Александр Леонович отправился в край северо-западных лесов и болотистых озер, лежащий еще дальше от его родного края, чем Москва. Но этот край более всего подходил для его изобретения — танка на воздушной подушке, подобного которому еще никто и никогда не конструировал. Конечно, никто из мэтров техники не верил, что чудо-машина, в которой сплавлены бронетанковая тяжесть с авиационной легкостью, будет работать.

Но… Машина заработала. Две турбины со свистом подняли тяжеленное тело и понесли его над искусственными хлябями полигона, будто он скользил по отглаженному льду. По спине водителя понеслись мурашки, когда машина перелетала над озером. Малейшая неполадка, каких на опытной технике — что блох на барбоске, и… Плеск воды, темнота подводного мира. Выбраться из бронированной личинки едва ли успеешь.

Озеро осталось за кормой диковинного танка. Конструктора обнимались на площадке, радуясь общему успеху. Такие моменты и запечатлевают чаще всего фотоаппараты журналистов — все веселые, улыбчивые. Все вышло, и под радостные возгласы танк скрылся в ангаре. Навсегда. Этот танк, пронизывающий пространство вне зависимости от его качеств, разумеется, имел и недостатки. Он требовал хорошо подготовленных экипажей, а также снабжения большим количеством топлива. Военным, за которыми было последнее слово, это пришлось не по душе. Водителей они привыкли делать из колхозных трактористов, а постоянную нехватку горючего на фронте многие помнили еще с времен войны. На прощание главный генерал-приемщик пожал Кемурджиану руку. «Спасибо, Александр Леонович, Вы, конечно, сотворили настоящее произведение искусства. Может, когда-нибудь оно и пригодится, но пока мы еще можем обойтись привычными, гусеничными танками и прочими боевыми машинами».

Больше Кемурджиан своего воздушного танка не видел. В ангар, где тот принимал на себя самый разрушительный из ударов, удар времени, Кемурджиан не заходил. Разве может человек видеть, как превращается в ржавые хлопья часть его души?!

Шли 60-е годы. Интерес к механике пропадал. Везде говорилось о большом будущем электроники, и каждый паренек и каждая девчонка думали, что именно они соберут первое думающее устройство. Это куда интереснее, чем перебирать валы и зубчатые колеса, с которыми возились и деды, и прадеды!

На это Кемурджиан говорил, что электроника — лишь наездник на механическом теле цивилизации. Механикой можно управлять при помощи электроники и без ее помощи, а вот что будет делать электроника без механики? Она даже работать не сможет, ведь электроэнергия, которая ей необходима, производится все-таки механикой! Своего сына этими мыслями он убедил, и тот принялся тоже осваивать механику.

Задание на конструирование аппарата для передвижения по Луне пришло неожиданно, хотя Кемурджиан и чувствовал, что шел к этой работе всю свою жизнь. И та гора детства, и рассказ индуса были в его жизни неспроста, и, конечно, вели его к тому дню, когда он возьмется за работу. Теперь мощь ракет-носителей сделалась достаточной для того, чтоб донести эту машину до Лунной поверхности и навсегда отдать ее Луне.

В Институт пришли образцы лунного грунта. Маленькая щепотка, взятая с поверхности ночного светила, в далекое происхождение которой надо было поверить.

У Кемурджиана хватило воображения, чтоб представить себе обширные просторы, насыпанные из такой землицы. Вскоре была готова модель лунной поверхности, сделанная из земных минералов на институтском полигоне. Кемурджиан расхаживал по этому лунному полю, а с неба равнодушно глядел на него белый лунный глаз.

Вскоре на земной модели лунного тела показались первые машинные следы. Экспериментировали со всеми возможными ходовыми устройствами. Следы автомобильных колес пересекались танковыми гусеницами, а те — следами шагов искусственных ног. Да, кто-то предложил и такое устройство, и оно тоже было изготовлено в институтском цеху. Результаты опытов застывали на бумаге в виде графиков, диаграмм, схем. Выяснялось, что по Луне может ходить многое, но имеются ограничения по весу, предъявляемые ракетой-носителем. А гусеницы и массивные колеса на Луне не так и нужны — ведь там нет воздуха, а, значит и вязкой сырости. Однажды кто-то ради интереса проехал по полигону на велосипеде, и ученый придумал неожиданное решение — применить на Луне велосипедные колеса.

Инженер велосипедного завода… Плачевная должность в эпоху, когда вокруг только и делают, что изобретают что-то новое. А ему, как ни крути, изобретать и нечего. Не велосипед же придумывать, что вошло уже в поговорки и анекдоты! Потому «велосипедист» из Перми смотрел на Кемурджиана удивленно. Неужели его горе-специальность вдруг понадобилась аж для самого космоса?! Столько лет он уже трудится на заводе, который снабжают материалами по остаточному принципу из того, что осталось «недоеденным» гигантскими заводами-соседями. А показатели работы его завода нужны в последнюю очередь. И тут…

Небольшая платформа с измененными велосипедными колесами каталась по полигону. Показатели были неплохими, и вес у этих колес был ничтожным. Так еще один неожиданный кусочек цивилизации вплелся в машину, которой предстоит оставить следы на земном спутнике.

Механику соединяли с электроникой, которая в луноходе сделалась наездником в самом прямом смысле этого слова. Электронные устройства должны были и управлять машиной и собирать информацию о Луне, для чего полет-поездка и планировалась. Каждое колесо приводилось в движение отдельным двигателем. Если одно из колес и забуксует (а буксование — главный враг движения всех сухопутных машин, к которым относился и Луноход), то остальные — вытянут. Энергию для движения давали солнечные батареи и аккумуляторы. Мощность выходила небольшая, и велосипедные колеса приходились в самый раз.

Кемурджиан тем временем начал писать первые страницы своей главной книги, посвященной теории создания планетоходов. Колеса лунохода еще не коснулись Луны, но машина уже подарила людям теорию, которую можно использовать во множестве областей техники.

Опробовали дистанционное управление. Машина мчалась по полигону, управляемая водителем, который в это время располагался в Крыму. Луноход бодро маневрировал на площадке, преодолевал препятствия. Далекий водитель решил пошутить, и Луноход неожиданно подъехал к самому своему автору, остановившись в шаге от него.

Рядом с Александром стоял его друг, который был человеком, далеким от техники — гуманитарий, филолог. Но неожиданное приближение лунной машины вдруг породило в нем своеобразную мысль.

«В человеке есть душа… Но, может, она и не в человеке вовсе, а где-то в ином мире, и связана с телом так же, как сейчас водитель — со своей машиной! Потому познать свою душу столь трудно, ведь и Луноход не может увидеть своего водителя, как не видим его мы, а нас он — отлично видит!»

Кемурджиан не нашелся, что сказать. Но ему понравилось, что его изобретение порождает движения мысли даже в таких необычных, нетехнических направлениях.

В Звездном Городке началась подготовка экипажа Лунохода, которому впервые в истории космонавтики не предстояло никуда лететь. Космонавты временами посматривали на них с легким пренебрежением, хотя кто-то им и завидовал. Ведь из десяти готовившихся космонавтов в космос отправлялся лишь один, остальным предстояло остаться на Земле, и, очень часто, навсегда забыть про дорогу в космос. Луноходчики же, хоть никуда и не полетят, но обязательно будут допущены прикоснуться к космосу, пусть даже и через технику. Разница между основным экипажем и дублерами будет лишь в том, что первые будут управлять непосредственно, а вторые — помогать им, тоже находясь в зале управления. Глядеть вслед улетающему без них космическому кораблю луноходчикам-дублерам не придется…

Кемурджиан погладил на прощание полированный борт Лунохода, и машина скрылась в контейнере, который отправлялся в пронизанную ракетным свистом степь Северного Казахстана. Больше он его никогда не увидит, но скоро почувствует его лунный путь. Да, в институте остается несколько дублеров этой машины, схожими с ней почти абсолютно. Космическим машинам, как и людям, требуются дублеры. Теперь они будут стоять в Институте, одна из них — прямо в кабинете Кемурджиана. Возможно, пригодятся для будущих полетов, или просто останутся на память о своем собрате, который навечно останется стоять на лунном лике. Есть очень небольшая вероятность, что для чего-нибудь они пригодятся и на Земле. Их можно будет потрогать, и представить, что один из этих Луноходов-дублеров побывал на Луне. Но все равно они останутся другими машинами, чьи колеса так и не прикоснулись к грунту, для которого были предназначены.

Жар предполетных дней, напряженная работа сотен людей в разных уголках страны, разрядился вспышкой ракетного пламени. Носитель с Луноходом на борту приближался к земному спутнику, связанному многими традициями с человеческой душой.

Но тут у Кемурджиана произошла беда. Прихватило надорванный в годы войны позвоночник, и каждое движение ученого вызывало нестерпимую боль. Александр Леонович убедился в силе недуга, побороть которую не могла даже его богатырская воля, и согласился лечь в госпиталь. Болезнь отделила его от экрана Центра Управления, на которой возник лунный пейзаж, увиденный электронными глазами Лунохода. Колеса зашуршали по далекому простору, и Кемурджиан почувствовал это внутри себя. Когда он, наполненный обезболивающими уколами, все-таки засыпал, то видел себя несущимся по Луне. Это было так, как будто бы он сам поселялся в свое детище. Однажды Кемурджиан ощутил, как колеса бессильно буксуют, и он застревает на склоне большого кратера. Всеми колесами, и электрические движки оказываются бессильны. Тут же родились мысли о том, как из кратера выехать, но движения оставались непослушными его воле…

Проснувшись на другой день, Александр узнал, что Луноход и в самом деле забуксовал на кратерном склоне. Ему принесли телефон, и в его трубку он давал указания о том, как из кратера выехать. Тело тем временем рвалось вперед, к тому месту, которое связано с его творением, где есть экран, на котором видно то, что видят сейчас глаза Лунохода. Но ничего не выходило, путы боли связывали плоть и врезались в нее, приковывая Кемурджиана к скучной больничной палате, отделенной пропитанными болезнью стенами от всех небес…

Луноход выбрался из кратера, проехал назначенное ему расстояние, передал всю собранную информацию, и намертво застыл, принеся себя в вечный дар ночному светилу. Две ночи Кемурджиану еще снился лунный пейзаж, но уже — неподвижный. На третью ночь он побледнел, сделался прозрачным, и тут же началось выздоровление.

Когда Кемурджиан выздоровел, у него было чувство, что его душа и вправду побывала на Луне, но вернулась в прежнее тело. И потому у него началась новая жизнь, но ее оболочка осталась прежней.

Разумеется, была слава, премии, поздравления, портреты в газетах, интервью. Кемурджиана то и дело приглашали то на конференции, то на встречи, то на лекции. Он сделался знаменитостью. Кинокадры о движении Лунохода по Луне он смотрел несколько раз, но ощущения уже были не сравнимы с теми, которые были у него тогда, в больнице. Теперь это было уже частью прошлого, хоть и недавнего, и потому смотрелось, как всякий документальный фильм, конец которого заранее известен.

Так родился один из русских символов. Само слово «Луноход» так и осталось навсегда — русским, так и не имеющим аналогов в других языках мира. Ломая язык, строя невероятные рожи, это слово приходится произносить всем народам именно по-русски. Было ли у истории с Луноходом продолжение? Конечно — было. Были, к примеру, так и не завершенные проекты Венерохода и Марсохода. Венера не приняла земного посланника, растворив его в своей жестокой, наполненной кислотой атмосфере. Марсоход оказался срубленным вместе с самой русской цивилизацией.

Изобретения, связанные с Луноходом были растащены множеством отраслей науки и промышленности. Кто теперь знает, какие детали каких земных вещей берут свою родословную от чего-то, что было когда-то помещено в нутро русского космического посланника?! Прогресс автоматизированных производств, родившихся после лунного пути русской машины — несомненный факт.

Освоение Луны, несомненно, было шагом на великом русском космическом пути. В дальнейшем Луна могла бы сделаться лабораторией для изучения тайн 11-мерного пространства, что в условиях Земли — невозможно, а иногда и опасно. Гелий-3, содержащийся в лунном грунте, подходит в качестве топлива для термоядерных двигателей космических кораблей будущего и для русской термоядерной энергетики. Лунные месторождения «космического металла», титана, могли бы дать начало строительству тяжелых космических кораблей «дальнего плавания» прямо на Луне. Несомненно, продолжение русского космического пути лежало через Луну, как через нее в индуизме лежит путь всякой освободившейся от своего тела души.

Робот на базе Лунохода ползал по крыше знаменитого 4 энергоблока Чернобыльской АЭС, сбрасывая с него куски оплавленного графита и урана. Чем-то он, тот робот, походил на могильщика, и его труд походил на похороны, чем по большому счету и являлся. Луноход хоронил русскую космическую цивилизацию…

Все, кто участвовал в лунном проекте, помнит то чувство единства с другими людьми, объединенными одним смыслом. Для множества народа те годы вошли в жизнь пылающей звездой, а ныне от них осталась лишь память. Космический путь так и не сделался идеологией русского народа, и сегодня никто (из тех, кто вообще знает про Луноход) не сомневается, что сделан он был лишь для того, чтоб позлить американцев, с которыми мы в те годы враждовали. В документальных фильмах про те времена русской жизни и не говорят иначе, чем про «космическое соревнование двух социальных систем».

Оставшиеся на Земле Луноходы не тронуты тлением, ибо сделаны они были просто с фантастическим запасом прочности, как все, что касалось космоса. Но разобраться в них едва ли кто теперь сможет, и, скорее всего, опять понадобятся отданные без остатка жизни многих людей, чтобы вернуться на потерянную нами Луну.

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год