santehlit — Маркиза Ангарская

/К. Э. Циолковский/

Конец света для меня начался с того, что в гости пожаловал Витька Стофеев.

До этого момента я прекрасно проводил время — за рулем машины моей начальницы по самым популярным пляжам района, а потом в ее объятиях. Вы, наверное, думаете — ну и безответственный тип Анатолий, и всякое такое. Правильно делаете, между прочим — спору нет.

Так вот. Был жаркий день конца июня, и подкатил Георгиевич этакой лисой:

— Время идет, забывать о том нельзя — нужно прожить нашу молодость не зря….

У него там что-то с женой не заладилось, и теперь он ютился у матери, а рядом приятель старый (то есть я) с такой же проблемой — собутыльник готовый.

Ну и как было отказать? Как сказать — нет?

Я попытался изобразить на лице живой интерес. К тому же мне просто необходимо было прийти в себя. Прошедшая неделя было очень трудной, и не помешало бы немного развеяться. Короче, пошли.

Через лощину, в которую превратилось наше Займище, перебрались к денисовскому озеру, а там праздник — День Увельского района, совмещенный с Днем Молодежи. Сабантуй получался не совсем обычный — вроде бы тройной (как одеколон), если учесть, что день был воскресный. Тут и выставка колхозно-совхозных достижений, и спортивные мероприятия, и выступления самодеятельных артистов, и ряды торговые….

И вот, когда уже вышли к людскому столпотворению да оглохли от раскатов музыки, Виктор мне заявляет:

— На веселье настраивайся. Сейчас для тонуса тяпнем, баб каких выцепим и женам изменим.

— Каких баб? Начерта они надо!

— Каких, каких…. Каких снимем, таких и…. Там посмотрим, что с ними делать.

Внушаю по принципу «облико морали»:

— Без баб не оторваться?

— Ты, наверно, по-городскому отдыхаешь, а мы тут у пня росли — водка, бабы, гармонь да … кусты!

— Кадри, если хочешь — мешать не буду.

Стофа проворно схватил меня за руку, явно задабривая, сказал:

— Пойдем, бутылочку возьму — День наш с тобой Молодежи отметим.

И уже совершенно обезоружил:

— Помнишь? — должок за мной.

Рассчитаться он не успел. Только сунулись к рядам, где, по нашим расчетам, спиртным торговали, напоролись на свадьбу — разгулявшуюся на районном празднике. Под музыку сабантуя и собственную гармошку плясали всем скопом — пьяные бабенки, девки, старухи… мужики и парни не очень трезвые. Видывал я за свою жизнь плясунов и плясуний всяких — и профессиональных, и самодельных — эти же плясали, кто во что горазд. Кто, распарившись на солнце, одурев от жары, просто топтался на месте. Кто, наоборот, молотил ногами насмерть, точно задался целью пробить в земле дыру.

Бойкая молодка подскочила к нам — в руках графин с самогоном и стакан.

— За молодых! За молодых! До дна, чтобы муха ног не смогла замочить.

Налила полный стакан и заставила Виктора выпить.

Шутка в деле, какая экономия получается для него на водке с чужим самогоном.

Подступилась варначка с графином ко мне.

— Да ведь я не осилю.

— Молчи и пей!

Мужик, окосевший инвалид глупости, напустился с угрозою:

— Пей, вражья морда, чего кочевряжишься?

И кулак мне под нос.

Попытался схитрить:

— Братцы! Нельзя мне — я здесь на работе.

Показал журналистское удостоверение, которое всегда ношу.

— Заслужил! — мужик вытащил из кармана надкусанную луковицу в махорке.

Эта закусь меня доконала. Выцедил крепкое и вонючее пойло, занюхал луковицей, а потом и откусил, предотвращая потуги тошноты.

Праздник был окончательно испорчен.

— Я домой.

Виктор следом поплелся, ворча:

— Мог бы не пить. И кто тебя заставлял лук жрать?

— Молчи, зануда! — махнул я рукой. — За дело тебя Светка выгнала.

— Свету не трогать! — вдруг рявкнул сосед.

— Не трогаю, не трогаю, Виктор Георгиевич.

— У-уубью за нее! — простонал Стофа.

На этот раз я не стерпел:

— Околей ты к дьяволу со своими проблемами!

Виктор притих, помолчал, с укором покачал головой:

— Больно резво нахрюкались.

На глаза его навернулись слезы.

Ладно. Пришли домой ко мне — праздника на душе уже нет. Но есть прохлада за закрытыми ставнями, покой, тишина…. и телефонный звонок.

Сестра требовательным голосом:

— Где же ты шляешься? — звоню в пятый раз.

— А что случилось?

— Гости у нас — две прекрасные барышни. Приходи, помогай — надо же их развлекать.

— Две, говоришь? Нужны кавалеры?

— Да хоть одного бы….

— Будут два — накрывай стол.

И Виктору:

— Оторваться хотел? Две девицы есть и накрытый стол — ты со мной?

Ох, драил же зубы я — пастой «семейной» на щетке зубной; рот полоскал — запах лука проклятого неистребим!

Витька с советом:

— Сейчас конфет шоколадных купим и зажуем.

Вместе с конфетами купили водки, шампанского и пошли.

Пришли. Девицы лед двадцати — фрикадельки со смаком! Из Ангарска, что под Иркутском, в гости пожаловали на неделю. Ира — племянница зятя, дочь его старшего брата Андрея. Лена — ее родственница по материнской линии.

Мы прямо с порога девчат поделили — я за Ирой ухаживаю, Витек за Леной. Но это было ни то, о чем вы сейчас подумали. Галантно подливая шампанского в бокал, вежливо расспрашиваю племянницу зятя (сватью свою?):

— Как поживает Сибирь? Как здоровье Байкала? Где вы учитесь?

На ее вопросы, конечно, отшучивался, говоря какие-то банальные глупости.

А что было делать? Чем может похвастаться наша Увелка супротив Байкала?

Оказалось, что может — лечебными озерами.

— Тетя Люся писала родителям, что вода в них просто чудесная.

— Ну и что?

— Приглашала испробовать.

— И какие проблемы?

— У меня пигментные пятна. Разве не видно?

— Я думал, так и должно быть. Их надо лечить?

— Ну, знаете…. Вот так мне выглядеть совсем не хочется.

— А мне вы нравитесь. Честное слово!

Ира покраснела, как от признания.

Виктор с Леной танцевали танго; он вдруг извинился и в двери.

— Что с ним? — спросила Ира (пусть будет) сестру.

Та плечами пожала — не знаю, мол.

Племянница зятя:

— Надо догнать, узнать и вернуть.

И на меня перископ наводит.

Я легко отбил эту атаку — всех, мол, не пережалеешь.

Но Ира не унималась:

— На словах мы людей любим. А вот на деле любовь проявить — к живому, конкретному человеку — получается не у всякого!

Мне показалось — она может заплакать.

— Хорошо, я сейчас его догоню и узнаю, что случилось.

— Я с вами! — вызвалась Ира.

И напрасно пошли… и не напрасно.

Витьку мы не догнали и не нашли. Впрочем, он ушел не только с вечеринки, но и совсем из рассказа. Думаю, следует поведать, что же все-таки произошло.

Танцуя с Леной, Виктор вдруг почувствовал необоримую тягу к жене. Он полетел к ней почти счастливый — счастливый своим великодушием, благородством. Хотел попросить прощения за былое и рассказать, что не зачерствел душой — пусть только Светка его простит, и будет у них внеземная любовь. Он представлял, как обрадуется сейчас жена, увидев его, раскаявшегося, в дверях; какой переполох вызовет его появление у крохи-сына. Действительность разочаровала — жена не открыла двери, ответив презрительной фразой:

— Пошел прочь, пьянь поганая!

Давно ли рядом сидели за свадебным столом — влюбленные, счастливые, молоденькие, глупые….?

Фраза: «Да говорю тебе, извиняться пришел» не послужила паролем.

Тогда Стофа сломал дверь и набил жене «морду». «Морда» — это из цитаты.

Эх, Витя, Витя…. Даже не верится, что это мой друг…. Да Бог с ним!

Вечер был дивный. На голубое еще небо дружно высыпали звезды — да такие яркие, такие спелые…. И была луна слева, так что вся улица была закрещена чернильными тенями. Путаясь в паутине этих теней, мы побрели к дому.

Не знаю, до сих пор не могу вспомнить, как это получилось. Я ведь стеснялся запаха изо рта, если говорить начистоту. Читал стихи, говорил комплименты разные, а сам морду в сторону — ну, чтоб не пахло.

Вдруг Ира останавливается, берет ладонями мое лицо, поворачивает и целует — губы в губы. Я ошалел! И забыл все на свете!

Никогда никому не рассказывал все подробности и детали этой истории.

Вы — первые слушатели. Внимайте….

Звезды стали еще ярче, когда понемногу стал приходить в себя. Глядя на их алмазное мерцание, вспомнил версию о том, что светлячки небесные это человеческие души, которые загораются при рождении людей и срываются с небосклона, сгорая, когда они умирают. Но, боже, как холодно, как одиноко и тоскливо на этих звездах, подумал я — на Земле-то гораздо лучше!

Ира сказала:

— Переходим на «ты»? Я буду звать тебя Анатолием.

— А я тебя — маркизой.

— Почему маркизой? Слово будто с того света, — она стояла передо мной, раскрасневшаяся, вскинув подбородок.

— Твой дядя Вова — король Увелки. Во Франции родственников суверена кличут маркизами.

— Хорошо! — голос Ирины дрогнул. — Ты будешь моим рыцарем. Преклони колено.

Потуги плоти уже успокоились, но чувства, как шампанское, выплескивались через край. Мы совершили культ посвящения — я преклонил колено, а маркиза, возложив ладонь свою мне на темя, посвятила в рыцари.

— Учти, — сказала она, улыбаясь. — Учти обязательно — момент исторический.

И как бы подводя итог:

— Все простые дела вознаграждает зарплата, а подвиги рыцаря — поцелуй его дамы.

От полноты чувств припал губами к ее руке.

— Поскольку я из таежного края, ты будешь Рыцарем Кедровой Кроны.

Глупости вроде бы, а у меня спазмами перехватило горло.

Девочка железного века — века, когда исчезли и позабылись такие слова, как честь, благородство, мужество, милосердие и любовь — откуда их знаешь ты? в каких романах прочитала? какими духовными силами грелось сердце твое? рядом со мной ты воспрянула духом или никогда не роняла его? все из тайги такие?

Что же мне делать с тобой?

Решай, Анатолий Егорович, как тебе совесть твоя подскажет.

Между тем, Владимир Андреевич и Лена уже вышли искать нас.

Были, были у Иры проблемы с кожей. Списавшись, отправили ее родители на излечение в увельских озерах, под крыло к Евдокимовым Вове и Люде. Лена с ней за компанию. Под это дело Владимир Андреевич взял на работе недельный отпуск. Сестра просила меня поучаствовать — ну, вроде как шутом гороховым. Не брал себе отпуска — до обеда работал в редакции, а потом — я в село! — и не ждите до завтра.

Галкина:

— Совсем заработался, бедный ты наш — одни мослы остались. На что это похоже?

А я к сестре — там обед, «москвич» и сестрички, готовые к процедурам. Из всех озер выбрали самое наицелебнейшее — озеро Горькое, что в Хомутинино. Купались, загорали, обмазавшись грязью. Болтали и молчали, обмениваясь взглядами.

Где-то я видел эти глаза — такие бездонные, кроткие и печальные. На старинных почерневших портретах? А может быть на иконах?

И эти ямочки на щеках. Этими ямочками не раз любовался, стараясь специально рассмешить девушку.

И вдруг вспомнил Ляльку. Хорош удалец-молодец! За несколько дней все забыл. А сколько хорошего было с ней. Хотя, о чем это я? Мы же разводимся — она попросила, я обещал. Жена моя за супостата Куликова собралась, а мне с маркизой так хорошо.

Вот и вся жизнь!

Пять дней пролетели, как один миг.

В субботу поехали на дачу к Евдокимовым — ягод гостьям собрать в дорогу.

Ирина:

— А где ты живешь?

— Вот если отсюда пойти через лес, потом полем — выйдем на окраину поселка, а там мой дом.

— Хочу через лес, а потом полем, — сказала маркиза.

Время уж к вечеру, но никто возражать не стал. И мы с ней пошли — вдвоем.

От Чапаевки, где сады «Витамин», пять верст до Бугра напрямик. Но кто хоть раз попытался установить, что такое верста? Впрочем, если свернуть с шоссе, радует лесная прохлада, и не пугают масштабы пути.

Сияло солнце на исходе дня, птицы пели на каждом кусте — мы не спешили. Я рассказывал — мне тут каждая тропка знакома — как пацанами в лесу ночевать пытались. Давно уже вырос из детских страхов, но от воспоминаний тех приключений у меня не то чтобы озноб по телу, но какие-то иголки внутри ощетинились.

Дорога шла вдоль канала, спустившего воду Займища в реку Увелька. Из камышей он нырял в густой непролазный тальник. Кое-где в пологом берегу видны песчаные размывы с лунками, с помятой травой вокруг и порыжелыми обломанными ветками — это коровы пробивались на водопой. А я говорил Ире — дикие звери! Она прижималась ко мне — ой, боюсь, боюсь, боюсь! И хохотала — житель тайги!

Хороша и правая сторона дороги: высокий сосняк, прошитый белой березой; и, куда ни глянь, всюду россыпи земляники — будто бусинки красные девчата рассыпали. Березы, еще сморенные жарой, не шевелили не единым листочком. Но осинки тут и там лопотали — тихо, но лопотали.

В полях еще веселей — там вольное небо над головой, в нем облака и жаворонки — жизнь гремящим многоцветным праздником играла вокруг нас.

Первый раз за дорогу, достал сигаретку, закурил.

— А вот этого не люблю, — сказала Ира. — Когда ты рядом со мной, не кури. А на будущее — бросай!

Ну и ну! Началось!

Вот и поселок.

— Это Ирина — племянница Владимира Андреевича, — представил гостью родителям.

Нас покормили и предложили остаться на ночь:

— Далековато идти, а солнышко уже на боку.

Маркиза трубку телефона взяла:

— Тетя Люся, не теряйте меня — я у ваших родителей заночую.

Иру приспособили в моей комнате, а меня на отцов диван — хозяин утопал спать во времянку.

Гостья ко мне:

— Я привыкла в ночнушке спать. У тебя есть что-нибудь похожее?

— Старой веры держишься?

— А по новой — значит, спать голой?

Достал ей тельник — старый, драный, но чистый. Она хихикала, примеряя.

Когда стихли все звуки ночи:

— Толя, иди ко мне.

Первый порыв был очень страстным — тем более, что под тельником на ней не оказалось ничего. Но она сумела справиться с собой. А потом и со мной.

— Послушай меня. Ты мне очень-очень нравишься — я за тебя замуж пойду, но глупостей делать не надо: я девушка честная. Ты веришь мне?

— Я твой рыцарь, маркиза.

Улеглись поудобнее — ее голова на моей груди — и стали болтать.

Я рассказал ей о жене и сыне, о несчастной любви своей, о себе — все без утайки — мол, нет у меня настоящей приверженности к домашнему хозяйству: что поделаешь? Дай мне волю — будет сидеть семья на одной зарплате, покупая овощи, молоко и мясо в магазине. Но работать, рук не покладая, люблю и умею. Только не скажу, что жить со мной, как за каменной стеной. Что еще? Не люблю брюки узкие, пиджаки, ненавижу галстуки, не ношу рубашки. Вещи меняю не по велению моды, а от ветхости. Торговаться еще не люблю. Зато дети от меня — Витек пример — самые умные.    

Но ее интересовало и:

— Чем живешь ты? о чем мечтаешь?

— Никому не говорил, тебе расскажу. Хочу жизнью своей эксперимент поставить: найти ответы на вопросы — что есть случай? кто нашу судьбу правит?

— Нашел?

— Ох, милая, ночь рассказывать — не расскажешь. Если в двух словах — делаю не то, что хочется, а что велят или просят.

— Так-так, если я скажу: женись на мне — ты женишься?

— И с большим удовольствием.

— Какой же ты веры, милый мой?

— Как все коммунисты — партийной.

— А это что?

— Говорю же — эксперимент.

— Значит так: свадьбу сыграем — все эксперименты к чертовой матери!

— Как скажешь

— Опять?!

— Как скажешь, маркиза моя дорогая.

После этого она успокоилась. И мы еще долго болтали о пустяках.

Рассказывал о своих неудачах на «Станкомаше», где ни ум, ни старания мои не оценили. Но какие годы наши — может, в газете удастся себя реализовать.

Ира не соглашалась:

— Вот не кажешься ты мне телком лопоухим, каким рисуешь себя в рассказах.

— Ничего ты не понимаешь, — тоскливо так отмахнулся. — А вот когда я тебе жизнь испорчу, пожалеешь.

— Ты же говоришь, что любишь меня! Как же ты мне жизнь испортишь? Такая, значит, любовь твоя?

— Я же от тебя ничего не скрываю, чтобы ты все знала обо мне.

Ира задала вопрос, от которого к горлу подкатили слезы:

— А как ты думаешь — я смогу полюбить твоего сына?

— Если вы не полюбите друг друга, что же я тогда буду делать? — растерянно спросил.

— Как мы будем жить, — поправила Ира и задумалась. — А вдруг вы опять с женой сойдетесь: сын общий — это проблема.

— Не сойдемся теперь.

— Почему?

— Потому что есть у меня ты.

Утро проспали — обычная история, когда в постели влюбленные.

Наутро девушкам уезжать.

Пошли с дядей Вовой гостей провожать. Пути железнодорожные перешли — машина стоит: Сашка Смышляев под такси промышляет. Нас увидел, подбежал:

— Ева, куда?

И отвез в Южноуральск на автовокзал. Там не бросил — обратно, говорит, доставлю. Все бесплатно. Такой почет и уважуха королю Увелки! А вы как думали!

Девчонки в автобус сели и машут в окно — спасибо за все!

Ира вдруг сорвалась с места — бесполезно ее Лена удерживала — выскочила и ко мне на шею. Замерли мы в поцелуе.

Водитель сигналит — кончайте, давайте! все по местам! уезжаю!

Какая-то женщина:

— Да погоди ты!

И все смотрят на нас.

Автобус ушел, в машине Смышляев:

— Я чёта не понял: говоришь племянница, а Толька-то шурин — согрешили что ль?

Зять скрипнул зубами, на меня покосившись.

— Может, выпьем, Владимир Андреевич?

Водкой, водкой хотел снять с себя понапраслину. Эх, ма!

Смышляев не высадил нас и после магазина, а отвез к Кичигинскому ключу. Выпили водки, запили студеной водой. Бестолковка кругом пошла, разгоняя печаль, но срезала мысль на полном лету — пить нельзя: вечером передача на радио. А я назло выпил еще, и вспомнилось вдруг, что воскресенье сегодня — стало быть, выходной.

Недели не прошло — от Иры письмо: должна известить тебя, что долетели нормально. Родители рады — озера ваши пошли на пользу. Я им намекнула — вот где жить надо! Помнишь? ты мне говорил — сына заберем и уедем куда-нибудь. У меня другое предложение — мы будем жить среди ваших озер. Я переведусь в Челябинский политехнический на заочное отделение: институт надо закончить — родителям обещала. А сына твоего мы себе заберем. Только скажи, пожалуйста — какой у тебя резус-фактор? Это очень важно!

Далее шли приветы моим родителям, Евдокимовым дяде Вове и тете Люсе.

Я написал ответ. Конечно, мы можем жить в Увелке или Хомутинино — поближе к целебным озерам. И в ЧПИ есть заочное отделение, но лучше получить высшее образование на дневном факультете. Куда нам спешить? Я подожду. Береги себя. Я люблю тебя. И, конечно же, сообщил свой резус-фактор.

А вокруг было лето — голубое, сияющее. И озера манили прохладной водой.

Только я не купался. И Ольга Александровна не звонила.

Наши отношения взяли паузу? Или оделись в траур?

В саду ковырялся, калитка стукнула — как-то по чудному сгорбившись, бежала мама. По тому, как отлила у нее кровь от лица, понял, что спешит с бедой для меня.

— К телефону скорей! — Люся зовет.

Сердце разом в пятки ушло.

Людмила тихонечко выла, стуча зубами:

— Толик, телеграмма из Ангарска: «Ирочка трагически погибла. Похороны…».

Она назвала дату.

У меня затряслись руки, в глазах потемнело.

— Нет-нет, — скрипнул зубами. — Ты что-то путаешь!

— Вова собирается в Ангарск. Ты полетишь?

Час спустя в черном костюме — в том самом, что заказал к защите дипломной работы и после никогда не надевал — переступил порог квартиры Евдокимовых.

— Видишь, как одеваться надо, — попенял жене зять. — Собрались на траурное мероприятие, а на мне все пестрое, как на клоуне.

«Траурное мероприятие»! Я сел в угол дивана и как мальчишка заплакал. Сестра сунула мне телеграмму в руки, но я ничего увидеть не смог.

— Ты на работе отпросился?

Я покачал головой. Сестра за телефон.

— Ольга Александровна, добрый вечер….

— А где он?

— Вон, на диване плачет.

— Пусть едет.

В Челябинск добрались — время вечернее.

— Водки бы надо: голову сносит, — пожаловался зять.

Отказать ему было невозможно.

— Давай телеграмму!

В магазине, положив на телеграмму деньги, сказал продавице:

— Голову сносит. Ей уже не помочь — меня спасите. Надо выпить.

Понимающим взглядом она посмотрела:

— Рядом с магазином только не пейте.

— Нет, мы в аэропорту.

И выпили на лужайке рядом с аэровокзалом под грохот взлетающих самолетов.

Сами взлетели и провалились в ночь.

Из Иркутска в Ангарск автобусом — таежный сияющий мир, расцвеченный утренним солнцем, качался за окном; высокие кедры из-под небесья смотрели на нас.

— Ну, вот и доехали….

Автобус остановился на привокзальной площади, а я сунулся в открытое окно.

— Выглядывай — не выглядывай, нас с тобой не встретят, — хмуро предупредил Владимир Андреевич.

Взяли такси, нашли адрес, который я видел на конверте письма. Познакомился с несостоявшимися тестем и тещей. Андрей Андреевич хоть и взвинчен трагедией до предела, а все же солидный, серьезный такой из себя мужчина — спину ни перед кем не гнет. Наверное, и я на него чем-то похож — ведь девушки выбирают себе женихов, наделенных качествами отцов. Вице-теща Тамара горем убита.

Услышал подробности трагедии.

На пересмене поехали к друзьям в пионерский лагерь — Ира, Лена и брат Лены. Добирались обратно на попутке, груженной спальными причиндалами. Лена с братом сверху лежали, а Ира забралась под матрас — это и погубило ее. Водитель уснул за рулем, грузовик влетел в кювет — бортом ударился. Лена и брат ее полетели в пшеничное поле, ломая конечности. Иру накрыла перевернувшаяся машина. Перемолотый организм сутки бился за свою жизнь. Но борьба неравной была ….    

Когда перестали мы быть фигурами внимания, пошли в магазин — купили хлеба, сосисок и две чекушки. Позавтракали на какой-то заброшенной стройке. Сосиски и хлеб остались — сходили еще за чекушками. Потом еще раз — уже без закуски; и еще — ничто не брало. Так весь день на сосисках да водке в чекушках держались.

Ждали вечера — должны привезти тело в гробу.

Привезли. Я увидел ЕЕ лицо и… и… и скрутило меня: пал на лавочку — встать не могу. Надежда теплилась — и рухнула разом, душу обдав хладом могилы.

Прорвало слезами — бурными, облегчающими.

Снова один я на этом свете! Не стало человека, который любил и понимал меня. Не стало…. — я плакал и плакал, не стыдясь своих слез.

Долго сидел. Помню, музыка в форточку — программа «Время» погоду играла, а потом сериал начался «ТАСС уполномочен заявить». А я пошел по городу бродить — чувствовал: в эту ночь мне не уснуть. Хожу, хожу — устану, посижу. Ночь пришла — зажглись фонари. Наплакался на всю оставшуюся жизнь.

Брешите! — не стыд это для мужчины, а облегчение сердцу и голове.

Ну почему, почему у меня вся жизнь через пень колоду? — задавал себе один и тот же вопрос. Только замаячит на горизонте счастье, хлоп — и мордой в асфальт. Может, дурак я бестолковый? Разве это мыслимо? — девочке двадцать, а мне уж за тридцать! Да и женат я еще форрмально. Как это можно? Грех сплошной! Вот и покарал нас господь!

Что за любовь такая проклятая! — стоит только поверить в нее, и все насмарку. Да Бог с ней, любовью — девочку-то за что? она в чем провинилась и перед кем?

Мечтал сюда прилететь свататься, а прилетел горсть земли бросить в могилу.

Будь все на свете проклято!

Закат угасал медленно. Воздух еще не остыл, но аллеи и клумбы уже дышали ночной прохладой. Город затихал, но ожили и заговорили звуки близкой тайги. О чем они шепчутся и бормочут?

В этом городе Ирочка родилась, училась на одни пятерки, поступила в Иркутский политехнический институт — башковитая и с характером. Сколько парней здесь за ней увивались, а она монашкой жила и выбрала меня. А я чуть было не согрешил….

Густой туман оккупировал улицы — от него щиплет в носу и глаза. А потом понял — не туман это, а смог с химического комбината. Вот отчего у Иры проблемы. Были….    

Долго бродил по городу — целую ночь (или целую жизнь?). Утро настало.

У подъезда мало-помалу стал собираться народ. Приехал брат Лены — участник аварии — загипсованный, на костылях. Сестра его не смогла подняться с постели.

Вынесли гроб. Простились. Покатили на кладбище.

Могила практически выдолблена в скальном грунте классической сибирской сопки.

Еще раз простились.

От каждого всхлипа, от женского воя мне становилось все хуже и хуже.

Крышку заколотили. Я удивился — откуда люди силы берут?

Хотелось сесть (лучше лечь) и ни о чем не думать.

Гроб опустили. На последнем излете женский вой.

Ничего не вижу — слезы застили. Как бы в могилу не свалиться.

Зять сдавил мне трехглавую мышцу могучей рукой, наклонил вперед:

— Землю возьми.

Гулко ударили комья по крышке. Все, нет с нами Иры!

В чем Случай? Где следствие?

Проклятая философия моя! — ты во всем виновата одна. Эти дурацкие эксперименты и погубили девушку Иру.

Ругательски ругал себя. Да что толку!

Не помню дорогу с кладбища.

Дома накрыт поминальный обед.

Рюмку выпил, блином закусил. Зятю на ухо:

— Я бы прилег — ночь не спал. И вообще — сил даже сидеть нет.

Гримаса Судьбы — меня привели в Ирину комнату, уложили на ее кровать.

Уткнувшись лицом в подушку пуховую, пахнувшую знакомым родным ароматом, молча глотал слезы, скрипел зубами. Временами таки забывался — сказывалась бессонная ночь. Потом внезапно приходил в себя. Мысли опять возвращались к прошедшему. Четко представилось ее живое лицо — глаза черные, блестящие, пронзительные; ресницы густые, изогнутые; взгляд добрый, нежный… и беспомощный. Такой взгляд бывает только у человека, с которым вот-вот случится беда. Голову могу дать на отсечение…. И снова, истерзанный бессильной яростью и усталостью, проваливался в зыбкую, как болотный мох, дрему.

Судорожно всхлипнув, оторвал лицо от мокрой уже подушки.

Господи! вот бы сейчас умереть! Но я уснул.

В дорогу нам дали бутылку водки — на пути из Ангарска ее мы и выпили.

В самолете то ли поднесут, то ли нет…. Верх взяло последнее предположение, и мы запаслись пузырем коньяка. Сели, взлетели — выпить не из чего.

— Слышь, дорогой, — стюарда зовем. — Стакан принеси.

Парень бесцеремонный оказался:

— Мне плеснете?

Незабываемое зрелище — как он пил. Змеей изогнулся в трех плоскостях — чтоб никто не увидел, чтоб коньяк не пролить, чтоб…. Короче выпил и пожелал нам полета спокойного, мягкой посадки.

В Челябинск не помню, как прилетели, что делали — кажется, еще где-то пили.

Очнулся на остановке в Чапаевке — время полночь, автобусы не ходят.

Зять:

— Оклемался? Пойдем на дачу — там заночуем.

Готов был уже согласиться, но тут какие-то девчонки подходят на остановку. Я к ним — ля-ля, тополя — и пошло, и поехало. Они уж хохочут — нас не боятся.

— Перспективы какие?

— За нами приедут.

— Нас подвезете?

Приехали парни на новенькой «Волге» — их забрали, нас подвезли.

В центре стоим — по домам или как?

— Хочется выпить, — говорит зять. — Только где взять?

— Единственный вариант — на Бугор, к отцу в подпол, за настойкой.

Когда пробрались во двор через садовую калитку, отец из времянки сердитым вышел:

— А я думаю, кто крадется? — и собака не тявкнет.

Мы объяснили ситуацию.

— В дом не ходите, там мать разбудите — хотите, времянку уступлю?

— Да мы и в бане можем….

Батя закуски принес, стаканы и трехлитровую банку настойки. Выпил с нами и ушел во времянку.

Никогда до этого, никогда после не было у меня такого душевного единения с зятем. Мы пили и говорили, курили и говорили — за жизнь, за смерть, за смысл сущего.

Он рассказывал свою жизнь героическую — я внимал.

Банку еще наполняли дважды, не будя ни отца, ни маму.

Спать пошли, когда солнце встало, а хозяйка наладилась доить корову.

Тут сестра позвонила:

— Вы приехали?

— Вова спит на отцовом диване.

— Ну, пусть спит.

Самым трудным на работе после описанных событий стали передачи на радио. У меня вдруг голос срываться начал. Представляете? — микрофон включаю: «говорит Увельский» и… петуха!

И о редактора предложила:

— Анатолий Егорович, может быть, вам нужна замена?

— Хорошо бы!

Но вопрос повис в воздухе — то ли забыла о нем Ольга Александровна, то ли оказался трудно решаемым. Впрочем, проблема иссякла сама — и жизнь налаживаться стала.

Трубка телефона донесла голос сестры:

— Тома (это мама Иры) звонила. У тебя есть письмо из Ангарска? Они прочитали твое послание. Говорит, там четыре раза написана фраза — я боюсь за тебя. Ты как чувствовал что. Письмо от Ирины ты им покажешь? — они готовы прилететь только ради него.

— Господи! — облегченно вздохнул. — Я бояться стал твоих звонков. Подумал, опять что случилось в Ангарске. Ну, в принципе, там нет ничего такого, чтобы бросало тень на наши с ней отношения. Отцу не стыдно читать такое письмо дочери. Я покажу его — пусть прилетают.

Прилетели.

Мама Тома села на мою кровать, уткнулась в письмо и… слезы по щекам.

— Прочти, ничего не вижу, — мужу толкает.

Голос у Тамары сорвался — с тихим воем она повалилась в подушку.

Все посторонние вышли из комнаты.

Время спустя Тамара ко мне:

— Ты отдашь нам письмо?

— Оно адресовано мне.

— Нам дорого все, что связано с дочерью.

— Память о ней и мне дорога.

— Мы вернем тебе твое письмо. Я привезла — вот оно.

Я лишь в ответ покачал головой.

Тамаре ничего не стоило забрать себе письмо дочери — ведь не кинулся б я его отбирать. Меня просто проверяли по культурному, но на вшивость — я это понял.

Письмо у меня — до сих пор храню, как символ любви и чистоты отношений.

Вероятно, есть в том своя логика. Девочка всего двадцать лет прожила, но как! — без фальши, с верой в великие идеалы и мудрым пониманием жизни. Ее участие в моей судьбе побудило поиск высоких нравственных идеалов. Быть может, я нашел в ней то, чего тогда не было у меня — внутренней совестливости, сочувствие к человеку со всеми его бедами и незадачами, со всеми его надеждами, и поисками своей судьбы….

Сегодня мне — седьмой десяток. Возраст мудрости, когда многое пережито и о многом еще нужно рассказать людям — что тревожит, волнует, радует. Жаль, нет весов таких, на которых можно было бы определить вклад Ирины Евдокимовой (маркизы Ангарской) в нравственное мое становление, как человека — на сколько стал умнее, добрее, душевнее лишь за неделю общения с ней.

А. Агарков

                                                                                                                                                               февраль 2016 г

http://anagarkov.890m.com