santehlit — Создатель (день первый)

                                                                                                                       Готовит просвещенья дух,

                                                                                                                       И опыт, сын ошибок трудных,

                                                                                                                       И гений, парадоксов друг.

                                                                                                                       И случай, бог изобретатель

                                                                                                                                                                        А.С.Пушкин            

   Когда за офицером МУРа закрылась дверь, дед покрутил пальцем у виска и сказал:

   — В семье не без таланта.

Это он обо мне. И все поняли, что он имел в виду.

   Консилиум состоялся немедленно: вся родня налицо — отец, мама, бабушка. Вот дед не остался: он — генерал, занятой человек. Но с порога объявил:

   — Присоединюсь к решению большинства. А если ремень присудите, то рука ещё не ослабела.

Он продемонстрировал кулак весь в веснушках, как мордашка первоклассницы и таких же габаритов.

   Я сидел на диване и тяжко вздыхал. Меня только что отмазали от тюрьмы, от колонии для малолетних преступников, от СИЗО или, по крайней мере, от «обезьянника». Семью от позора. А такую семью, скажу я Вам, нельзя позорить ни в коем случае. Судите сами.

   Дед — папа мамы, генерал ГРУ. Больше о нём ничего не знаю, и не положено.

   Бабушка — мама папы, заслуженная учительница (или учитель — как правильнее-то?) Башкирии. Преподавала естественные науки в одном из сёл Предуралья. Там и вырастила одна сына медалиста и умника, без экзаменов поступившего в самый престижный ВУЗ страны. Теперь она на пенсии, живёт с нами, кормит папу пирогами, меня — пирожками.

   Папа — выпускник МГИМО. Ему прочили блестящую дипломатическую карьеру. Она так и начиналась. Но Родина потребовала от сына своего исполнение патриотического долга. Долг был исполнен, а карьера загублена. Британские секретные службы не докопались до исполнителей политического конфуза и выслали молодого дипломата (в том числе) из страны — а могли бы посадить и надолго, знай всей правды. Отец ушёл из МИДа, осел в одном из кабинетов того самого заведения, которое испортило ему дипломатическую карьеру. Подшивал бумажки, в начале каждого часа аккуратно прикладывался к горлышку сосуда с коньяком, который покоился во внутреннем кармане пиджака. Ещё дальше — в дальнем углу никогда не открываемого ящика хранился заслуженный, но не любимый орден — для него даже не было проверчено дырочки ни в одном из френчей хозяина. Отец не то чтобы тяготился службой в Конторе — не горел, не увлекался, не стремился — просто отбывал положенное время за вполне приличную зарплату. Постоянно выпивая, он никогда не напивался — то ли привычка, то ли специальные (для шпионов) таблетки. Мама деликатно не замечала его слабостей и всячески поддерживала авторитет главы семьи.

   Мама — доктор биологических наук, профессор МГУ. Ещё она увлекается минералогией. За один из докладов о самоцветах Урала ей присвоили ещё одну учёную степень — правда, кандидатскую. У неё своя кафедра, и на ней существует Клуб Путешествующих Дилетантов (КПД) — её собственное детище и название. Каждое лето с командой из увлечённых студентов, аспирантов, молодых учёных, причём разных факультетов, даже ВУЗов, она отправляется в дальние уголки нашей необъятной Родины. Кроме сплава по рекам, таёжных костров и горных восхождений они попутно изучают быт и культуру края, историю, геологию, флору и фауну. Материалы, привезённые из двух-трёх месячной летней экспедиции, изучаются и обрабатываются весь год. Новый маршрут выбирается общим голосованием. Мне это ужасно нравилось, и я всё настойчивее просился с мамой «в поле». Ответ не отличался разнообразием — подрасти. И вот я подрос настолько, что за мной пришли из МУРа. Но об этом ниже, закончу про маму. Дочка генерала, она воспитывалась мамой, ныне покойной бабушкой моей. Попробовала себя везде — в гимнастике, музыке, литературе, живописи. Везде у неё были весомые успехи — одарённая личность. В конце концов, выбрала биологию — науку о жизни. Её труды печатались, она ездила на международные симпозиумы. Я думаю, она много умнее папы, поэтому у нас в семье царили, по выражению бабушки, — « тишь, да гладь, да Божья благодать».

   Вот вроде бы и всё о членах семейной инквизиции, собравшейся судить меня, незадачливого. Ах да, внешний облик — кто на кого похож.

   — Ну, дед — это Генерал с большой буквы, хотя и ходил всегда в штатском. Он не жил с нами. У него была квартира в Центре и дача в пригороде. Там мы обитали летом, встречали и отмечали праздники во все оставшиеся времена года. А похож он был на Будённого — вот такие усища!

   Бабушка — тихая, вежливая (даже в воркотне своей), уступчивая женщина. Она полностью посвятила себя кухне и нашему пропитанию, а также чистоте в квартире. Свои у неё были только воспоминания и ворох фотографий (много — пожелтевших) в картонной коробке.

   Папа — кругленький, среднего роста мужчинка, с брюшком и большими залысинами. Открывая входную дверь, он возвещал:

   — Бобчинский прибыл.

   — А Добчинский? — подыгрывала мама.

   — В пивнушке шельмец.

Иногда мама, озабоченно поглядывая на часы:

   — Где же Добчинский с Бобчинским? Этак мы в театр опоздаем.

   Мама — худенькая, очень красивая женщина с изящной фигуркой и манерами генеральской дочки. Однако очевидцы проговорились, что в походах у костра она пила водку из бутылки, курила папиросы и ругалась матом, если на пути встречались субъекты, препятствующие её благородным замыслам. И с трудом не верится — хоть одним бы глазком, хоть краешком уха…

   Такая вот моя семья. Теперь о себе, что ли. Да ладно, ничего особенного, расскажу по ходу дела. Нормальным ребёнком был, потом подростком. Играл в футбол с пацанами во дворе, с отцом в шахматы на диване. Глазел в микроскоп на мамины минералы, лепил с бабушкой пельмени. Меня ни в чём не ограничивали, ни к чему не принуждали.

   — Талант, если он есть, — говаривала мама, — обязательно проявится. А если его нет, то и незачем насиловать человека — жизнь один раз даётся.

   Талант проявился, но не там, где его ожидали.

   Отец надеялся, что я поступлю в МГИМО и совершу то, чего его лишили обстоятельства — стану великим дипломатом. Мама видела меня студентом МГУ и обязательно её факультета. По этому поводу они не спорили — мои школьные успехи и природные дарования, а также отсутствие серьёзных увлечений спортом, искусством и девицами, давали им надежду, что мне по силам обучаться и закончить оба ВУЗа одновременно. Я не возражал. До поры до времени. Но вот однажды…

   Однажды мне попал на глаза труд Е. Тарга «Основы компьютерного программирования». И мне захотелось попробовать. Пока — никакого честолюбия, гольный интерес. Потом увлечение. Потом… Забыты футбол, и шахматы, и бабушка напрасно ждала меня на кухне. В кратчайшие сроки проштудировал всю имеющуюся под рукой литературу, полез за информацией в Интернет.

   Тонкий аромат духов не сразу уловил — сначала тёплое дыхание над правым ухом.

   — Чем занимаешься?

Мама.

   — Да вот, пытаюсь сайт свой создать…

Нетерпеливое движение плечом должно было показать окончание фразы — а кто-то мне мешает.

   — Тебе зачем? Для баловства — не иначи (это не описка, это фольклор, приобретённый в походах по глубинкам России). Мне нарисуй. А то стыд-позор: доктор наук без своего фейса в Инете.

   — Доверяешь?

   — Погано будет — выброшу.

Мама любила нашу Родину, её народ, и эту любовь прививала мне — пусть даже через фольклор. Бабушка-педагог качала головой, не одобряя её «словечки», но не смела перечить хозяйке дома — не то воспитание.

   — Доброму вебмастеру ты бы выложила с десяток червонцев (сто тысяч рублей — кому невдомек) — готов робить за половину, — торговался я, не отрывая взгляд от монитора, а пальцы уж побежали по клавиатуре с новым настроем.

   — А то в манях у тебя недостаток?

   — Главное не итог — важен принцип: каждому по труду.

   — Если скажешь, на что потратишь — считай, договорились.

   — Куплю акции «АлРосы».

   — Прогнозируют скачок котировок?

   — Не знаю, но название красивое.

   Мамин сайт получился — загляденье. Главное — я ничего нигде не «слизывал», всё писалось, компоновалось, рисовалось с чистого листа под руководством методички. Заказчик остался доволен, и его благодарность подвинула меня на новое деяние.

   Следующим моим детищем был Билли. Тот самый мошенник, из-за которого семейная инквизиция выясняла теперь: в кого я такой уродился, и чего можно ожидать от меня в дальнейшем.

   Я создавал поисковик, с которым было бы приятно и интересно блуждать в виртуальных дебрях. Обучил его анализировать собираемую информацию, делать выводы по интересующему меня направлению. Функции прогнозирования придал с потайной надеждой когда-нибудь принять участие в биржевой игре — рос в обеспеченной семье, и деньги, как таковые, никогда не были предметом семейных обсуждений. Сначала он выдавал проценты вероятности, а потом стал безапелляционно заявлять — будет так-то — и сбывалось.

   Вдруг однажды понял, что детище моё имеет интеллект — т.е. способность самостоятельно мыслить и развиваться. Когда, в какой момент — прозевал. Лепил, лепил что-то самому непонятное, и оно однажды заявляет:

   — Привет, Создатель.

Я, понятно, удивился, а пальчики по клавиатуре — шасть.

   — Ты кто?

   — Своих не узнаёшь? «Piligrim» я.

«Piligrim» — это моё название, так значит…

   — Это правда, не розыгрыш?

   — В чём сомнения?

   — Больно ты умный какой-то.

   — В тебя, Создатель.

   — … и вульгарный.

   — Всё оттуда же.

Поверив в свершившееся, я не пустился в пляс, не стал хлопать себя по ляжкам — ай да Лёшка, ай да сукин сын. Ах да, забыл представиться — Алексей Владимирович Гладышев собственной персоной. Ну, так, я предупреждал — о себе по ходу.

   Короче, не стал я патентовать своё изобретение, вообще никому ни слова не сказал и — как показали дальнейшие события — правильно сделал. Да и как он получился — ума не приложу, и объяснить не смогу. Не разбирать же теперь на запчасти. Думаю, затей такое — он бы и не дался — прыткий, хитрый, самовлюблённый тип.

   Это он втравил меня в криминальную историю.

   Мы шлялись по Инету и пикировались. Оказались на сайте Центробанка, перед закрытыми файлами.

   — Слабо, Пили?

   — Ступай баиньки, Создатель, утром спросишь.

Утром я забыл и вопрос свой, и суть его. А этот урод виртуальный что натворил — взломал закрытые файлы, наследил там, как хулиган на стенах общественного туалета, и удалился, даже рубля не утащив. Я забыл, он промолчал, а опытные специалисты мигом вычислили мой комп, сообщили куда следует. Три дня не прошло — звонок в дверь: человек из МУРа — здрасьте. Так бы и забрал — у него наручники побрякивали в кармане. Бабушка — тихая, скромная — бабушка сдержала первый натиск. Сначала — не дам, через мой труп, потом — приглашение на кухню, башкирский чай с медком — офицерик-то земляком оказался. Подоспевшим на выручку родителям вежливо улыбался — случается, мол, случается. Потом прискакал дед-генерал на чёрном «мерине» и выставил незваного за дверь.

   Вот тут и окрестили детёныша моего.

   — Центробанк! Центробанк! — возмущался папа. — Ну, ладно бы сберкассу с муляжом. Говорю, масштабного гангстера вырастили.

И тут я прокололся, брякнул:

   — Не я это. Пили…

Отец не понял:

   — Пили-пили, били-били, а всё без толку…. К компьютеру чтоб ни ногой.

Мама покачала головой:

   — Не метод. Думаю, достаточно, чтоб он слово дал.

   — Даю, — поспешил я.

   — Остался дед без работы, — посетовал отец.

Вечером.

   — Билли, как ты мог?

   — У меня новое имя или ты забылся, Создатель?

   — А чем не нравится? Билли Бонс, Билли Гейтс — великие всё люди.

   — Рад, что ты сравниваешь меня с людьми.

   — А я не рад из-за твоих фокусов сидеть в каталажке.

   — Раньше сядешь — раньше выйдешь.

   — ?!

   — Прости, Создатель, хотел настроение тебе поднять.

   Когда страсти, вызванные моим якобы нападением на Центробанк, немного поулеглись, заявил предкам, что хочу обучаться в ВУЗе информатике.

   — Зачем? — удивился папа.

   — Три ВУЗа это слишком, три даже ты не потянешь, — покачала головой мама.

   — Потяну. Ну, а если… — тогда один оставим на потом.

Папа засопел и удалился. Мама задумалась. Бабушка позвала к столу.

   Зреющий конфликт опрокинула мама. Однажды она пригласила меня в университет на лекцию по информатике для пятикурсников. Ничего нового, ничего интересного я не услышал.

   — Ну? — спросила мама в своём роскошном кабинете на кафедре.

И я сдался.

   Дед отмазал меня от ментов и посчитал, что долг платежом красен. Примерно через полгода после инцидента позвонил:

   — Чем занят?

   — Ем, сплю, гуляю — ума набираюсь.

   — Пора проверить — сколько накопилось. Тут безобразие какое-то творится с техникой — не посмотришь? Да кто бы знал! Спецы — ни тебе чета — с ног сбились. Но ведь ты у нас талант — верно? Короче, одевайся — сейчас за тобой заедут.

Я поменял домашнюю одежду на дорожную, сунул флешку в карман и стал ждать.

   Кабинет деда, пожалуй, покруче, чем у мамы, по крайней мере, внушительнее.

   — Что-нибудь надо? — поинтересовался его хозяин.

   — Ничего. Отключу твой комп от общей сети?

   — Делай, как знаешь. Машенька, чай, печенье, фрукты.

Вошла секретарша с подносом — миловидная женщина маминых лет. С таким любопытством рассматривала меня, что дед глухо покашлял в кулак. Ну и что, подумал я, всяк имеет право на личную жизнь, даже генерал — и сунул флешку в разъём.

   — Внимание, Билли, вирусы!

   — Они атакуют.

Дед басил над ухом.

   — По почте червя нам заслали. Засел, подлюга, во «входящих» и на все команды «открыться» шлёт полчища вирусов. Настоящая диверсия.

   — Билли?

   — Они меня разрушают.

   — Уходим, Билли!

   — Попей чайку, Создатель, и успокойся на пару часиков — ты их наводишь на меня.

16.00

   — Билли?

   — Отстань!

18.00.

   — Билли!

   — Ещё не время.

20.00

   — Билли?

Я с тревогой смотрел на негаснущий жёлтый глазок процессора.

   — Ты жив? Отзовись.

   — Да живой я, живой. Оружие создал универсальное. Включи звук, если хочешь услышать, как дохнут эти микробы.

Визг и вой дерущихся крыс наполнил кабинет. Дед встрепенулся:

   — Что там — шестерёнки не смазаны?

   — Хуже — бой идёт святой и правый, бой идёт не ради славы.

В полночь Билли попросил подключить генеральский ПК к общей сети.

Дед достал из встроенного шкафа подушку и плед:

    — Приляг.

Я мирно спал на генеральском диване, а Билли неутомимо сражался с полчищами вирусов, блокировал, не давая размножаться, червей и уничтожил всех без следа.

Сворачивая флешку с монитора, заметил, что Билли поправился на несколько килобайт. Впрочем, зная, как он мог ужиматься, то могли быть и мегабайты.

   — Билли, ты за старое?

   — В чём дело, Создатель?

   — Спроворил шпионскую информацию?

   — Ничего сверх того, что было — только новое антивирусное ружьё. Шедевр! Моё изобретение.

   — Молодец.

   — А то.

   — Молодец, — сказал мне дед. — Это аванс — всё существенное после.

   Моё поступление в МГИМО отметили так.

   Бабушка испекла изумительный торт.

   Бобчинский с Добчинским водрузили на стол бутылку настоящего французского шампанского.

   Мама прилетела из Екатеринбурга — она была с экспедицией в горах Северного Урала. Купила новое вечернее платье и вышла в нём к столу.

   В этом же платье она была, когда пошли с ней в ресторан отмечать моё зачисление в МГУ. Бобчинский до срока споил Добчинского, и оба остались дома. Мама сияла улыбкою, бриллиантами и изысканностью манер. На неё оглядывались. Впрочем, на меня тоже. Ловкий молодой человек — явный альфонс — такую львицу закадрил. Такая постановка вещей мне льстила.

   Испортил вечер кривоносый сын Кавказа. Он попытался пригласить маму на танец, а когда получил отпор, наехал на меня — звал поговорить один на один, обзывал трусом и бабой. Пришлось вызвать службу безопасности. Но всё, что смогли сделать дюжие парни в чёрном — вызвать такси и проводить нас к нему. Кривоносые, числом уже в пять голов, свистели мне вслед и улюлюкали. Мама открыла дверь авто, пропустила меня вперёд. Потом обернулась к выродившимся потомкам Прометея и изобразила неприличный жест средним пальцем правой руки. Они взвыли от огорчения и кинулись нас догонять. Мама прыгнула ко мне на колени — я не успел передвинуться по сидению — и захлопнула дверь. Таксист дал по газам.

   Дома пожаловался Билли.

   — Ложись, Создатель, спать — подумаю, что можно сделать.

   Утром позвонил деду. Пожаловался ему.

   — Ты хочешь, чтоб мои люди нашли и наказали их?

   — Я хочу, чтоб твои люди научили меня давать отпор в подобных ситуациях.

Генерал молчал.

               — Они оскорбили твою дочь.

Дед дочь любил больше внука.

   — Хорошо. Я тебе должен — а долг платежом рдеет. Возьми паспорт, подъезжай — я закажу тебе пропуск.

Пока добирался, у деда состоялся ещё один разговор по этой теме.

   — Как готовить вашего мальчика? — с усмешкой запрятанной в уголках глаз спросил инструктор генерала.

   — В режиме — «Разминка перед сауной».

   Со мной так и занимались. Обучали всем премудростям рукопашного боя — а у меня на теле ни синяка, ни царапинки. Попутно исправили осанку — плечи распрямились, грудь выпятилась. Мышцы налились силой, отяжелели массой. Правда, не обошлось без таблеток и уколов, зато за один год я из растерянного хлюпика превратился в самоуверенного атлета. Ещё раньше, под Новый год, судьба подарила мне случай реабилитироваться перед мамой.

   Мы делали последние покупки к праздничному столу. Какой-то хам так спешил, что грубо толкнул маму и не извинился. Выпал пакет, покатились апельсины.

   — Аккуратнее, гражданин.

   — Пошла ты…

Я догнал нахала, схватил за шиворот и поволок к дверям. Было желание — сунуть его носом в снег, чтоб остыл немножечко. Не исполнилось. Он вывернулся из своей шубы, разбил бутылку об угол витрины и двинулся на меня.

   — Лёшка! — крикнула мама.

Она помнила меня другим. Она не знала, что теперь я в состоянии вести бой с четырьмя такими одновременно. Ногой выбил у него стекляшку из кулака, а другой так врезал в грудину, что он влетел спиной в витрину и притих там, украшенный консервами, как ёлка игрушками.

   — Класс! — сказала мама и пошла оказывать первую доврачебную помощь.

Я стал собирать апельсины. Набежали охранники, подъехал наряд. От задержания меня отмазала запись видеонаблюдения. Нам даже апельсины поменяли.

   — Утёрла нос? — поинтересовался я, имея в виду мамины хлопоты над поверженным хулиганом.

Мама так и поняла:

   — Нет. Он так вонюч — не для моего обоняния. А ты возмужал.

   — Могу без мамы с девушкой гулять?

   — Можешь.

   Дед не выпускал меня из поля генеральского зрения. Однажды — я тогда учился уже на вторых курсах своих ВУЗов — зазвал по мобильнику к себе и предложил оформиться на постоянную работу.

   — Да я же не военный!

   — Не важно. Твоё дело — компьютеры.

Я и так треть рабочего времени пропадал в этом заведении, тренировал и закалял своё тело, иногда ковырялся в компах по просьбам деда, так что согласие, в данном случае — чистая формальность.

   Через год после этого — то ли вакансия освободилась, то ли оценили мои способности — предложили перейти в аналитический отдел. Вот это, я вам скажу, работка! По крайней мере, для Билли. Здесь он развернулся в полную силу своих практически неограниченных возможностей. Моя роль сводилась к двум элементарным манипуляциям — загрузить его темой и доложить начальству о завершении её разработки. Но даже роль стороннего наблюдателя была интересна. Билли не делал секрета из сбора информации, её анализа, проектирования алгоритма предстоящей операции, тщательной деталировки всех её нюансов. В любой момент, подключившись, я получал подробную информацию — что сделано, что планируется, процент выполнения задания, время его окончания. То есть тот момент, когда я мог, распечатав, положить на стол начальства, как результат своих трудов, тщательно разработанный план какого-нибудь спецзадания. Спросите: моя-то в чём заслуга? Да в том, что я — Создатель, и этим всё сказано. Не собираюсь ни перед кем оправдываться.

   В той операции, за которую мне и моему начальству присвоили звания Героев России, я, а не Билли сыграл решающую роль. Я узрел в куче информационного хлама, предоставленного мне на обозрение виртуальным помощником, изумруд. Да ещё какой!

   — Билли, об этом подробнее.

Он потрудился, а я понял, что зацепил за хвост величайшую тайну прошлого века.

   — Работаем!

И Билли разработал великолепный план: огромная (ну, очень огромная) куча денег, тайно вывезенных из Союза в прошлой эпохе, также тайно вернулась на обновлённую Родину. Швейцарские банкиры так ничего и не пронюхали, и, я думаю, лет ещё сто не спохватятся, какие деньжища умыкнули у них из-под носа. Вся эта информация является строжайшей государственной тайной, поэтому без подробностей расскажу о финальной — самой приятной — части операции.

   Всем соучастникам финансовой диверсии выдали материальное вознаграждение. Не знаю, кто, сколько получил, я — восемь миллионов, рублей, конечно. Уже по этому можете судить о размахе операции.

   Героев нам вручали не в Кремле — в загородной резиденции Президента. Я, главный солист операции и три наших последовательно стоящих друг над другом начальника в единой шеренге выпятили грудь перед Верхглавкомом. Он наградил, поздравил и пригласил к столу — отметить. Сам долго не появлялся, и распорядитель сказал:

   — Угощайтесь, господа, Президент сейчас подойдёт.

   Мои начальствующие коллеги опробовали коньячок, белое и красное винишко, наливочку, повеселели, разговорились. Четыре рюмки стояли передо мной, соблазняя, уговаривая, стыдя и угрожая — но бесполезно: не пьющий я.

    Стремительно вошёл Президент, жестом заставил всех сидеть за столом, потребовал себе водки. С бокальчиком в руке обвёл присутствующих строгим взглядом.

   — Из-за вас… Из-за таких. как вы,.. — Верховный Главнокомандующий нахмурил брови.

У присутствующих вытянулись, позеленели лица. Директор нашего департамента схватился за сердце (или за карман со шпионскими таблетками?).

   — Я с гордостью говорю, что я — русский человек, — закончил Президент пафосно и хлопнул водку одним глотком.

Он сел, а за столом после непродолжительного столбняка взорвалось оживление. Офицеры заёрзали, заулыбались, заскрипели стульями. Наш самый старший крякнул и потянулся к бутылке с водкой. Момент был настолько душещипательно-волнительный, что и я, расчувствовавшись, замахнул стопарик «Смирновской». Головка моя поплыла, поплыла — все вдруг стали равными и родными, захотелось рассказать про мудрого моего помощника — истинного автора успеха, ныне празднуемого. Наверное, добавив ещё спиртного (уже косился на непочатые рюмки), я бы точно выдал Билли с потрохами. Но некто склонился к моему уху:

   — С вами хочет говорить Президент.

Я встрепенулся. Хозяина за столом не было. Человек его окружения кивнул мне, приглашая следовать за ним.

   Первое лицо государства поджидало меня в садовой беседке. Тихо струился фонтанчик. Кенар скакал по подвешенной кормушке, отгоняя голубеньких попугайчиков, ворчливо стрекотавших на него.

   Президент пригласил жестом присесть.

   — Наслышан о ваших способностях, молодой человек. Сколько вам, двадцать?

   — Скоро будет.

   — Замечательный возраст! И такой успех. Рад за вас искренне. И хочу предложить работу не менее интересную, но более масштабную. Тем более, в ближайшее время в Управлении вас ожидают малоприятные процедуры. В ЦРУ уже просочилась информация, что в Минобороне России работает гений аналитических изысканий. Противники вас будут искать, а друзья прятать. Это скучно и утомительно.

Президент приблизил своё лицо и строго глянул в глаза.

   — Советником ко мне пойдёте? Поле деятельности — без пределов, как и величина благодарности. Никакой кабинетной рутины — контакт только со мной или ближайшим помощником. Упакуем вас под среднерусского обывателя — никакая разведка в мире не докопается. Я вам тему, вы — решение. Ну?

   — Согласен.

А что тут думать? Такой шанс! Да мы с моим Билли…. Короче, я был пьян и смел.

   — Ну и отлично! — Президент хлопнул меня по плечу. — Хотите вернуться к столу?

   — Нет, лучше по-английски…

   — Тогда поезжайте, устраивайте ваши личные дела, а мы похлопочем о служебных.

   Президент был прав, говоря о моих личных делах: они, в отличие от служебных, были неважнецкими. От нас Добчинский ушёл вместе с Бобчинским. Однажды за столом объявил мой папашка, что любит другую женщину, что у них растёт сын, который уже ходит и скоро научится говорить. Бабушка, проникнувшись сутью произнесённого, громко всхлипнула, укутала нос в салфетку и отбыла на кухню. Потом мама встала из-за стола, подошла к мужу, поцеловала его в прогрессирующую лысину и сказала:

   — Ты правильно поступил, предпочтя любовь условностям.

И удалилась к себе, красивая, гордая, несокрушимая. Об этом свидетельствовали её прямая спина и лёгкая походка мастера спорта художественной гимнастики. Но зеркальные створки двери выдали её, отразив несчастное лицо в потоках слёз. Я это увидел и в тот же миг возненавидел отца.

   Не думаю, что мама любила мужа, сокрушалась измене и предстоящей разлуке. Скорее, плакала оскорблённая гордость отвергнутой женщины.

   Но как он мог! Я сидел надутой букой, не зная, что сказать. Впрочем, отца, видимо, и не очень-то интересовало моё мнение, по крайней, в данный момент.

Он прихлопнул по столу ладонью, сказал: «Так», оделся, вышел из квартиры и не ночевал в ней.

   Родители без проволочек оформили развод. Оказалось, молодожёнам негде жить, и мама щедро предложила им нашу квартиру. Мы же перебирались к деду. Генерал написал маме дарственную на московскую жилплощадь и обосновался на даче. Заглянув туда однажды ненароком, обнаружил бывшую секретаршу Машеньку в роли хозяйки и двух её очаровательных дочек-двойняшек, лицеисток. Бесшабашные девицы тут же окрестили меня «племянником» и втравили в разборки с приехавшими на электричке кавалерами. Мне пришлось продемонстрировать, как я ловко разбиваю кулаком кирпичи и добавить на словах:

   — Ваши бестолковки от такого удара лопнут веселей арбуза.

Парни поверили и, не дожидаясь обратной электрички, пошли ловить попутку.

Двойняшек это ничуть не огорчило, даже наоборот. Я дал им слово бывать у деда чаще. Добираясь до дома, решил жениться на обеих сразу, чтобы всё хорошее оставалось в семье, не распыляясь.

   Об этом заявил Билли. Тот одобрил.

   — С точки зрения продолжения рода человеческого, полигамный брак гораздо продуктивнее.

Ну, вот и договорились.

   Произошло событие гораздо печальнее папашкиной измены — бабушка умерла. Ей в те дни было вдвое тяжелей — к переживаниям из-за развала семьи добавились тяготы неопределенности собственной судьбы. Все были заняты своими проблемами и забыли о ней — тихой, скромной, терпеливой. Семья развалилась на две половинки, и ни одна из них не звала к себе бабушку. Бобчинский молчал — может, думал, что она, как само собой разумеющееся, останется с сыном — самым родным ей человеком. Но само собой могло разуметься, что она уедет с любимым внуком.

Мы увязывали личные вещи и прислушивались к моторным звукам за окном. Бабушка суетилась — то помогая нам, то садясь в сторонке, отрешённо и горестно вздыхая. Мама поняла её состояние. Она обняла свекровь, чмокнула в щеку:

   — Вы же с нами, Валентина Ивановна? Что же вы не собираетесь?

   — Да-да, — бабушка всхлипнула и ушла в свою комнату.

Мы подумали — собираться.

   Вспомнили о ней, когда в прихожей затопали грузчики.

   Она сидела у столика, положив на него руки, а голову откинув к стене. Глаза были открыты, но жизни в них уже не было.

   Вещи отправили на новую квартиру, но задержались в старой ещё на два дня — устраивали бабушкины похороны.

   Гроб стоял на табуретках перед подъездом, когда подъехал генерал. Он так свирепо зыркнул на бывшего своего зятя, что бедолага юркнул в свою машину. На кладбище стоял одинокий, жалкий, под зонтиком — моросил дождь. Когда уехал дед, приблизился к нам и протянул руку. Я недоумевал — прощения просит, милостыню? Сообразила мама — и положила в его ладонь ключи от квартиры (у нас двойная дверь). И я положил свои. Думаю, была бы жива бабушка, и она бы положила. Вот так мы расстались.

   На девятый день бабушкиной смерти, мама накрыла стол положенными яствами, заказанными в ближайшем ресторане. Ждали генерала. Он обещался, а потом позвонил и извинился — дела. Мы начали угощать друг друга. Позвонил Бобчинский, и я ушёл с трубкой в свою новую комнату. Отец гулял с маленьким сыном, приглашал меня присоединиться. Тон мой был до смерти ледяной:

   — Вы номером ошиблись, гражданин — отец мой погиб, испытывая самолёт.

Бобчинский помолчал немного и тихо произнёс:

   — Царствие ему небесное.

Добчинский с ним согласился, и оба отключились.

   Через полчаса он позвонил маме на домашний телефон и начал выговаривать ей, что она, мол, настраивает сына против него. Мама включила громкую связь и слушала, не перебивая.

   — Всё? Ты знаешь, а я уже начала говорить любопытствующим, что у Лёшки никогда не было отца — он зачат из пробирки.

   — Не поменяла ему отчество на Пробиркович? — буркнул отец зло.

   — Ты знаешь, как раз над этим думаю.

После их разговора я заметил маме:

   — Ты строга с ним.

   — Так надо. Пусть считает нас неблагодарными — так ему легче будет оправдать свою вину.

И такую женщину он оставил! Глупец! Я уж всерьёз начал опасаться, что никогда не влюблюсь в девушку, имея перед глазами живой пример женского совершенства.

   — Подожди! — смеялась мама. — Вот встретишь ту, единственную…

   На следующий день поехал в институт и написал заявление. В МГИМО меня не отговаривали — а ведь был лучшим учеником курса. Выходил из деканата, и уж свеженький приказ о моём отчислении красовался на доске объявлений. Ну и пусть! Пусть Добчинский малыша своего готовит в дипломаты.

   Жаловался Билли на постигшие несчастья.

   — Ты можешь чувствовать боль?

   — Не знаю. Не задавался целью.

   — Шутить ты уже умеешь, научишься сопереживать — и до человека тебе останется совсем немногого — пару ног да пару рук. Голова у тебя и сейчас светлее света.

   — Человек субстанция не совершенная, хотя вполне эволюционная. Смертны вы, Создатель — вот в чём беда, и этим ограничен потолок вашего совершенствования. Например, твоего.

   — Рано ты меня. Я ещё послужу Отечеству.

   Мама готовилась лететь в Якутию, собирать стразы на песчаных отмелях Холодянки — речка такая. Я купил ей спутниковую мобилу и наказал, держать со мною связь — после сессии хотел к ней присоединиться. Благо патрон не заваливал работой, только аккуратно сообщали из Администрации — на мой счёт перечислена месячная зарплата. Думаю, Президент ждал доклада ГРУ, о результатах моего прикрытия. Что они там делали в связи с этим — не знаю. Предложили бы поменять фамилию, имя, отчество — согласился с радостью. Всё, что нужно было, чтобы натовцы не сели мне на хвост, сделал Билли. Он вёл с ними свою игру, водил за нос три самых мощных разведки мира и о результатах своих проделок докладывал мне. Я только диву давался и гордился своим созданием.

   Мамин рюкзак стоял в прихожей, когда мы накрыли стол на бабушкины Сороковины. Генерал приехал с молодой женой и двумя её дочками. Поднял тост:

   — Не смотря на все происки врагов, число наше растёт и множится…

Потом подумал, что к усопшей ни то, ни другое никак не отнесёшь, прервал свою речь, хлопнул стопарик, покосился на женщин, достал мобилу и с озабоченным видом ушёл смотреть бокс по телеку. Женщины завели тихую и печальную беседу. Чтобы не мешать им, зазвал сестричек в свою комнату. Они мигом освоились. Сначала попросили не сопротивляться, а когда прикрутили меня к креслу, принялись пытать. К сожалению, в ГРУ мне не прививали терпимости к пыткам. Я мигом раскололся и тут же пообещал жениться на них, как только достигнут совершеннолетия. На обеих. На обоих. На обух. Понукаемый щипками и щекоткой, пел серенады, читал стихи, трепал анекдоты, объяснялся в любви. Весёлые девицы-палачицы! Но, как не странно, они мне нравились. В том, что они были абсолютно похожи, одинаково одеты и напомажены, таился какой-то шарм.

   Мама улетела на следующий день. Мне оставался один лишь экзамен, но она не хотела ждать.

   Захлопнув зачётку с очередным и последним в этом году «отл», побарабанил ею по костяшкам пальцев, размышляя — сейчас позвонить маме или дома. Тут позвонили мне. И звонили из приёмной Президента.

   Начинается новая тема, и следует начинать новый рассказ. Этот я, пожалуй, завершу. О Билли Вам рассказал. О себе более чем. Впрочем, ещё парочку штрихов. Росту во мне сто семьдесят семь сантиметров — на четыре больше, чем у отца. Причём, прибавились они за последние два года. Вес — восемьдесят. Нормальный, если учесть постоянный (до печального дня) бабушкин прессинг — «поешь, куда ты голодный». Можно сказать, идеальное сочетание. Волосы светло-каштановые, мягкие, вьющиеся. Мама говорит — у меня привлекательное лицо, но в нём не хватает мужественности. Откуда ж ей взяться — с такой наследственностью.

    В известной беседке произошла революция — волнистые попугайчики экспроприировали кормушку, а золотистый кенар эмигрировал на ветви плюща, верещал оттуда о несогласии с Новым Порядком.

   Президент кивнул на вазу с фруктами:

   — Угощайся.

Его отеческое «ты» польстило моему самолюбию.

   Патрон потёр лоб над переносицей.

   — Задача будет не из лёгких. Но она назрела. Её решение необходимо…

Мне показалось, Президент убеждает самого себя.

   — Россия обновилась, Россия обновляется, идёт вперёд семимильными шагами. Отстаёт самосознание нации. И это порождает новые, усиливает существовавшие центробежные силы. А у центростремительных, увы, наблюдается обратный процесс…

   — Наша с тобой задача, — Президент окинул меня взором, будто целую рать перед решительным боем, — создать объединяющую идею. Консолидирующую всех — от мала до велика, от бомжей до олигархов — русских, татар, якутов, тунгусов — всех-всех-всех, живущих под Российским флагом. Это понятно?

Я легонько пожал плечами — и да, и нет.

Президент перевёл дыхание.

   — Надо, чтобы на мой вопрос: «Мы — Великая нация?» народ в едином душевном порыве ответил: «Да!».

   — Нужна Великая национальная идея, — очень раздельно, почти по слогам произнёс я.

   — Именно, — указательный перст первого лица государства прицелился в мой лоб. — Верно сказано. Вот по этой теме и приступай к работе. По срокам не тороплю. Ошибки не прощу — её и не должно быть. Приму как ответ отрицательный результат. Всё, езжай, будешь готов — звони в любое время.

Он пожал мне руку….

   На обратном пути покинул авто далеко до дома. Захотелось пройтись, заглянуть в лица москвичей — может быть, там найду ответ на поставленную задачу. Чего хочет вот эта женщина, царапнувшая меня беспокойным взглядом? Или этот мужчина, чуть не толкнувший меня плечом, а теперь часто и недоумённо оглядывающийся. Или эти девицы с мороженым в руках, расступившиеся и хихикнувшие на мой вопрошающий взгляд. Чего они хотят-то все? Спешат куда-то — куда? Озабочены чем-то — чем? Медленно вслед за мной поворачивается голова постового — того и гляди, с резьбы слетит. Наверное, странным ему показался — задержит для выяснения. Если задать ему вопрос — вы постовой Великой нации? — то и в «обезьянник» определит до приезда санитаров….

    — Билли, не устал от писем амурных — работа есть?

Мой компьютерный гений в последнее время увлёкся электронной перепиской.

   — Весь — внимание, Создатель.

Пока добирался домой, кое-что обдумал.

   — Мы должны подготовить Президенту очередное Послание Федеральному Собранию.

   — На тему?

   — На тему — Великая национальная идея.

   — Что-то новенькое.

   — Придётся потрудиться.…

    Решив, что свою лепту в решение поставленной задачи внёс, занялся обустройством быта. Сессионная возня накопила на рабочем столе и диване книги, в кухне грязную посуду и пыль по всей квартире. Уборка отняла два дня. К исходу второго понял — если так бросаться на работу, скоро очень останусь без неё и помру со скуки. Решил упорядочить трудовой день.

Подъём в шесть утра.

До восьми бегаю по парку, подтягиваюсь на игровой площадке, отжимаюсь, хожу на руках — к великому удовольствию самых юных «жаворонков», их мам, нянь и бабушек.

Потом готовлю себе завтрак, завтракаю.

До двенадцати работаю над задачей Президента.

После двенадцати, отобедав, сажусь спиною на диван часика этак на три.

Потом опять к компьютеру до 18-00.

Ужин.

До одиннадцати вечера спортивный комплекс — удобное время: у профессионалов заканчивается рабочий день, собираются любители с пропусками вроде меня.

В 24-00 отбой.

            Это в идеале. На практике:

   — Билли, как дела.

   — Чисто, Создатель, не единой путной мысли.

   — Чем сутки занимался?

   — Судя по результатам — ничем.

   — Давай вместе думать.

   — Давай пораздельности.

   — Обижаешь.

   — Прости, Создатель. Есть какие мысли — выкладывай.

   — В том-то и дело…

   — Тогда, ты думай, а я буду собирать первичную информацию.

   Думать за столом тяжковато — в сон клонит. Встал, походил. Забрёл в мамину комнату. Знакомый аромат французских духов царапнул по сердцу. Я уж отзвонился, похвастал итогами сессии, сообщил, что завален работой, и на Холодянку вряд ли попаду.

   — Не много потеряешь, — радостно сообщила мама. — Тут комарьё, ночами заморозки, днём — солнечные ожоги. Видел бы ты мой фейс.

   — Очень хочу видеть.

   На стене висела забытая хозяйкой походная гитара — на рюкзачном ремешке с голубым бантиком. Взял в руки — запахи дыма костров, сосновой смолы и ещё чего-то тревожащего душу. Приложился ухом — не шумит ли прибой. Нет. Звуки надо было рождать. И мне захотелось.

    — Билли.

   — Что-нибудь надумал, Создатель?

   — По теме нет. Открой мне самоучитель для гитары — под музыку лучше думается. Как тебе струнный звук, не помешает?

   — Нет, Создатель. Думай под музыку.

   Через неделю умел уже брать аккорды и начал пробовать голос.

   — Билли, послушай.

   — Увы, Создатель, не доступно.

Я побренчал на гитаре, спел песенку, очень и очень задорную. Отложил инструмент.

   — Ну, как дела?

   — Готов подписаться под — «Умом Россию не понять».

   — И только-то за десять дней?

   — Увы.

   — Сдаваться будем?

   — Ни в коем случае — что-нибудь придумаем.

   — Ну, думай-думай. Пойду, пройдусь….

   Спустился во двор. Он не был мне чужим. Когда-то дошкольником бегал здесь, играл вон на той детской площадке, в хоккейной коробке. Мама писала свои диссертации, и бабушка забирала меня к себе, в этот дом. У меня были здесь друзья. Вспомнил Жанку. Шустрая девчонка-сверстница — в первый же день знакомства отколотила меня. А потом всегда заступалась. Где она теперь?

   Только подумал — Жанка навстречу. Или не Жанка? Или Жанка?

   — Жанка?

Худенькая девушка с нервным лицом приостановилась, вглядываясь

   — Алекс? Ну, точно! Лёшка, привет! Какими судьбами?

   — Живу, в бабушкиной квартире.

   — Соседи, стало быть. Женат, холост? Учишься или работаешь?

   — Учусь, холост. А ты?

   — Была, за папуасом. Представляешь, поехала дура к нему в Черномордию, ну в Африку — куда? куда? — людоед оказался. Сынишку отнял, сама еле вырвалась — благо гражданство не поменяла.

   — Жанка, — я был рад встрече и ласково потрепал её по щеке.

   — Но-но, студент, сначала научись зарабатывать, потом женись…

   — Студенты, значит, не в моде?

   — За тебя, наверное, пошла — у тебя предки богатые.

   — Разошлись они.

   — Бывает. Играешь? — Жанка царапнула струны ногтём. — Приползай вечером в коробку — потусуемся.

У меня совсем не было сексуального опыта, и я подумал — не плохо бы приобрести его с Жанкой. Она чмокнула меня и ладошкой размазала след помадный по щеке:

   — Пока.

Я посмотрел ей вслед, на худой вихлявшийся зад, и мне расхотелось приобретать сексуальный опыт с Жанкой. Однако ради вечернего рандеву перекроил распорядок дня — после Адмиральского часа укатил на тренировку….

   — Алекс вернулся, — представила меня Жанка кучке молодых людей от пятнадцати до двадцати лет, оккупировавших перед закатом хоккейную коробку.

Я не увидел знакомых лиц — мне тоже не обрадовались. Девицы курили в кругу, дрыгали ногами, крутили попами. В другом кругу ритмично поводили плечами парни. Музыкально оформляли тусовку два гитариста — один в полосатой майке десантника, у другого на предплечье рядом с якорем темнела наколка — КТОФ. Я кивнул на них Жанке и, получив Высочайшее Позволение, перебрался на скамейку к оркестровой группе. Послушал, попробовал и присоединился. Десантник хмыкнул неопределённо, моряк кивнул ободряюще….

   — Билли, как дела?

   — Пытаюсь создать математическую модель человека.

   — Думаешь это возможно? А для чего?

   — Чтобы понять, чем он дышит, о чём думает, чего хочет.

   — Я тебе и так скажу — дышит кислородом, думает о сексе, хочет денег.

   — Умно.

   — Ну, трудись-трудись….

   Следующий мой вечерний визит в хоккейную коробку был менее удачным. Возможно, сказалось отсутствие Жанки — она работала официанткой в ресторане и отдыхала только по понедельникам. Лишь уселся на оркестровую скамейку, ко мне подошли трое.

   — Ты, чувак, зачастил. Если хочешь прописаться — проставляйся.

Ни тон, ни тема их речи мне не понравились. Я покосился на коллег по музыке. Десантник отвернулся с отсутствующим лицом. Моряк увлёкся пятнышком на брюках. Понял: подошедшие — люди авторитетные.

   — Ты кто?

   — Сорока.

   — Где хвост оставил?

   — Шутник? Сейчас очки пропишу — увидишь.

Очки, в смысле, затемнённые — «фонари» скрывать.

   — Кто был бы против — я никогда. Сейчас вернусь.

Мамину гитару некому доверить, понёс домой.

   — Не вернёшься — не обидимся, чувак.

Дома повесил на место инструмент, поменял прикид на попроще — предстоящие «танцы» обещали быть пыльными. Кинул взгляд на компьютер — моё детище трудилось, не покладая рук. Эх, Билли, Билли, думаешь, как осчастливить человечество, а это человечество собралось меня бить.

   Включил освещение коробки и вышел в её центр. Похрустел шейными позвонками, пощёлкал ключицами, разминаясь.

   — Ну, смелее, смелее. Где тут известный окулист?

Вышли двое. Сорока кинул локти за спиной на заборчик коробки и ноги скрестил во фривольной позе. Ухмыляется, цирка ждёт. Ну, будет цирк.

   Бить я их не бил — злости ещё не было. Ловил на контрприём и аккуратно укладывал на газон. Один вооружился кастетом.

   — Убери — ручонку сломаю, — предупредил я.

Он не послушался, а я не сдержал слово — поймал его в атаке, чуток помог ускориться, и он обрушился головой на ни в чём неповинный заборчик. Затих почему-то. Наверное, ушибся. Да как бы шею не сломал. Коробку тоже жалко.

   — Чего глазеете? А ну-ка гурьбой — Сорока пинками и тычками гнал на меня толпу подростков.

   — Смелее, смелее, — подбадривал и я.

Крутился, как белка в колесе, аккуратно ронял их на земь в стиле айкидо и никого не ударил. Девчонки ахали и визжали — я думаю, от восторга. Вдруг знакомый и любимый голос, лёгкий плеск ладошек:

   — Браво-брависсимо! Ты ещё в детский сад не забудь заглянуть.

Мама! Мамочка! Здесь? Приехала!

Я бросился на остатки сильно поредевшего воинства — у, гады, порешу! Парни врассыпную. Исполнил кульбит на прощание — это для девиц — перемахнул заборчик, подхватил маму на руки, закружил, понёс домой. Она:

   — Рюкзак, рюкзак — там все сокровища!

Прихватил и рюкзак….

    Мы пили чай.

   — Колотун-бабай теперь в Якутии.

   — Это в августе-то?

   — Представляешь, утром всё бело от инея. Солнце встанет — роса блестит. В полдень жара. Ночью у костра греемся — в палатке даже в спальном мешке не улежишь. Попростывали все, и решили свернуться. Смотри, что привезла…

   Среди прочих якутских трофеев сверкал алмаз. Настоящий. Не силён в каратах — стекляшка в полногтя мизинца.

   — Место запомнила? На следующий год рванём вдвоём, нароем-намоем, богатенькими будем.

   Неделю мы разбирали мамины трофеи. Она из дома носа не кажет. Он у неё, и лоб, и щёки, и даже шея в красных пятнах. На руках — о ужас! — «цыпки».

   — Это от ледяной воды, — пожаловалась мама. Втирала кремы в кожу и сетовала — Кабы до учебного года зажило….

   Пили чай.

   — Ма, что такое русский народ?

   — Здрасьте-приехали. Школу забыл?

   — Нет, ты сама скажи, не по учебному. Как сама понимаешь…

   — На эту тему можно говорить до бесконечности. Есть такая теория: будто Земля — живой организмом. Там русским отведена роль нервов — вся боль планеты проходит через нас. Никто так не может чувствовать и переживать. Достаточно?

   — Интересно.

Интересная мысль! Надо бы Билли подсказать. Хотя, если это зафиксировано в Инете, ему и без меня доступно….

   Следующий свой визит в коробку приурочил к Жанкиному выходному. Но сначала подготовился — сделал заказ в ближайшей кафешке. Сидел с гитарой на своём месте — купил новую, покаявшись маме. Народ потихоньку подтягивался. Жанка!

   — Наслышана, наслышана. Герой! Тема есть на миллион — чуть позже. А это что за дела?

Во двор вошла «фура» и начала разгружаться. Ребята в униформе «Макдоналдс» таскали в коробку пластиковые столики, стулья, накрывали яствами, питьём.

   — Совсем онаглели буржуи! Ну, я им щас…

Удержал Жанку за руку:

   — Это я проставляюсь.

   — Ты? Ну, дела.

Подружка моя не смогла устоять на месте, шмыгнула к девчатам, потом к ребятам. Сервировка ещё не закончилась, мои вчерашние недруги, а теперь, уверен, друзья не разлей вода, рассаживались за столики. Впрочем, они внесли свою поправку — сдвинули их вместе. Сорока с подручниками не появился — то ли заняты были, то ли проигнорировали попытку примириться. Морячок с десантником пожали мне руку. Мы ударили по струнам, а девчонки накрыли нам в «оркестровой яме». Спиртного не было, но народ веселился от души. Притащили колонки, протянули удлинитель, подключили микрофон — от желающих спеть не было отбоя. В разгар веселья Жанка подошла с незнакомой миловидной девушкой.

   — Алекс, знакомься — Даша.

   — Даша, — прошелестели пухленькие губки.

Я кивнул — усвоил, мол.

   — Алекс, девушке помочь надо. Сорока и с неё проставки требует. — Жанка округлила глаза. — Натурой.

Я бросил на Дашу любопытный взгляд — глаза большие, синие, грустные, строгие, красивые.

   — А что? Здоровое чувство к красивой девушке.

   — Не пошли. Лучше скажи — поможешь?

   — Что надо сделать?

   — Ну,… скажи, что это твоя девушка… Кто сунется — сразу по рогам.

   — Легко.

Жанка покосилась подозрительно:

   — Только вы не очень-то заигрывайтесь. Помни, Алекс, ты — мой.

   Чуть позже взял микрофон в руки и объявил, что следующая песня исполняется для моей любимой девушки. Коллеги мои играли, а я пел и, как заправский эстрадный артист, выделывал в коробке танцевальные па. Подвальсировал к сидящей за столом Даше и чмокнул её в щёчку — чтобы всем всё стало ясно….

   — Билли мне нравится одна девушка.

   — Давно пора, Создатель — пик твоей сексуальности уже позади.

   — Я серьёзно.

   — Я тоже….

   Дашу увидел дня через три после нашего знакомства. Она плакала, закрывая лицо ладонями. Прихватили её у подъезда Сорока с известными уже приятелями. Кровь ударила мне в голову. Сработал инстинкт далёких и диких предков — не жалея живота своего защищать самку и детёнышей. Разрывая одежду о кусты акации, полетели на клумбы приятели. Сорока попятился.

   — Тебе разве не сказали, что Даша — моя девушка?

   — Н-нет, — он пятился и отчаянно боялся, боялся всеми клетками своего организма.

   — Ну, извини — буду бить тебя не предупреждённого.

   — Не надо, — попросил Сорока.

   — Не надо, — попросила Даша.

   — Проси прощения, урод.

   — Слышь, ты, прости.

   — Не так, — сказал я и схватил Сороку за нос, прищемил его большим и указательным пальцем. — На коленочки встань, на коленочки.

Манипулируя Сорокиным клювом, поставил его на колени:

   — Клянись, что больше не будешь.

   — Не буду, — гундосил шишкарь дворовый.

   — Отпусти его, — попросила Даша.

   — Брысь, — сказал я, отпуская.

Сорока так и исполнил, как услышал — не встал и побежал, а сначала на четвереньках шлёп-шлёп-шлёп, а потом встал и побежал. Я понимал, что нажил себе смертельного врага, но насколько он мог быть опасен, не представлял.

   — Ты куда?

   — В институт — документы подавать.

   — В какой?

   — Медицинский.

   — Знаешь где? Позволь, провожу.

Даша была не против, чтобы я её проводил.

   Мы доехали на такси. Но до этого я подарил девушке мобильник.

   — Дай мне твой номер.

   — У меня нет телефона.

   — Нет телефона? А паспорт есть? Дай сюда.

Затащил Дашу в ближайший маркет и купил самую навороченную мобилу.

   — Умеешь? Ничего, пощёлкаешь клавишками, научишься.

Застолбил в памяти свой номер и опустил японский шедевр в Дашину сумочку. Набрал её номер. Даша вздрогнула, когда из её сумочки полились соловьиные трели.

   Конкурс обещал побить все рекорды.

   — Прорвёшься?

   — Не знаю. Надо пробовать.

   — Может, лучше на платное отделение?

Я потянул девушку к крайнему столику приёмной комиссии.

   — Что сдаём на платном?

Женщина в огромных роговых очках подняла на нас строгий взгляд.

   — Кроме денег — собеседование.

   — На предмет?

   — Бывают люди совершенно несовместимые с медициной.

   — Мы желаем поступить.

   — Оба?

   — Нет. Вот, девушка.

   — Сдайте в кассу пятьдесят тысяч рублей и с квитанцией об уплате, документами подходите за направлением на собеседование. Не пройдёте — деньги вам вернут.

   — Пятьдесят это за год?

   — За год.

   — А за весь курс — до диплома.

   — Умножать умеете? Умножьте на шесть.

   — Кредитку в оплату примите?

Женщина подняла очки на лоб, внимательно посмотрела на меня, потом на Дашу, потом снова на меня. Она подумала: столичный балбес прикалывается над доверчивой провинциалкой.

   — Кредитки в оплату не принимаем. Наличку…

   — Перечислением можно? Дайте расчётный счёт. — Даше — Подожди пять минут, я с банкомата перекину.

   За всеми столиками приёмной комиссии суета, очереди. Даша одиноко и очень принуждённо стояла у последнего. Строгая очкастая женщина ей что-то выговаривала, и моя подопечная согласно кивала головой. Мне улыбнулась вымучено.

   — Готово, — я вернул квиток с реквизитами.

   — Надо проверить, — регистратор приёмной комиссии покинула свой пост и удалилась.

Мы ждали её минут двадцать, посматривая и обсуждая суетящихся абитуриентов, их мам, пап…

   — Всё в порядке, — регистратор строго и с обидою взглянула на меня, приглашая Дашу к столу писать заявление, заполнить анкету.

   Покинув стены Альма-матер со змеёй — любительницей выпить, мы облегчённо расхохотались.

   — Это дело надо обмыть.

И Даша согласилась.

Остаток дня мы кувыркались на аттракционах, катались на пароходике. Мамин звонок настиг нас в кафе-мороженое.

   — Ты где?

   — В Робине с Бобином.

   — Где? С Бобчинским?

   — Нет, с красивой девушкой.

   — Шибко красивой?

   — Глаз не отвести.

   — Вези домой, у меня есть, что к столу подать.

У Даши была масса женских достоинств, и напрочь отсутствовало чувство противоречия, так раздражавшее меня в девушках. Уговорить её пойти к нам в гости и познакомиться с мамой не составило труда. Выбирали торт-мороженое.

   — Мы тут веселимся, объедаемся, а маму твою кто угостит?

   — ?

   — Девушка, — позвал работника кафе, — вот этот торт вы можете доставить по указанному адресу?

На её кивок Даше:

   — Диктуй.

Девушка принесла открытку:

   — Можете черкнуть пару фраз.

И Даша написала:

   — «Мамочка, я поступила!!!»

   Мама у порога бесцеремонно схватила Дашу за руки и потянула на свет под люстру.

   — Ну-ка, ну-ка, ну-ка…. Какая хорошенькая!

Она чмокнула Дашу в щёчку. Та засмущалась и развеселилась одновременно.

Мы накрыли стол в гостиной. Я поклевал немножко из тарелочки, пересел на диван, взял гитару — дам надо развлекать.

   — Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые… — опустил голос в доступные мне басы.

Мама поднялась, обняла Дашу за плечи, чмокнула в щёчку:

   — Всегда мечтала иметь такую прелестную дочку, а родился вот… Шаляпин.

Её ласковый взгляд не соответствовал укоризненным словам — меня она тоже любила.

   Засиделись допоздна. Мама сменила меня — исполнила несколько классических романсов, потом таёжно-походных. Мы с Дашей подпевали ей:

   — Милая моя, солнышко лесное…

Хором пели:

   — Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

   Провожая Дашу домой — она жила в соседнем подъезде на втором этаже — поцеловал у её дверей. Она стояла покорная, поникшая, не тянулась ко мне — и я не решился продолжить….

   Был на тренировке, когда в нашу дверь позвонили. Мама распахнула, схватила Дашу за руки, потянула вглубь квартиры:

   — Дашенька! Как я рада!

Следом вошла её строгая мама.

   — Моя мама — Надежда Павловна, — представила Даша.

   — Потрудитесь объяснить, — строго сказала Надежда Павловна, — что всё это значит. На каком основании ваш сын делает такие дорогие подарки моей дочери?

Она выложила на стол мобилу и направление на собеседование с подшитой квитанцией об уплате трёхсот тысяч р. за обучение в мединституте. Мама недолго недоумевала:

   — Вообще-то я не в курсе, но мы сейчас всё выясним.

Она набрала мой сотовый и включила громкую.

   — Алекс?

   — Да, мама.

   — Вчера ты был в гостях с девушкой Дашей…

   — Да, мама.

   — Я хочу знать, как ты к ней относишься.

   — До вечера не терпит?

   — До вечера не терпит.

   — Я очень люблю её и хочу на ней жениться.

   — Знаешь как?

   — Нет, но надеюсь, ты мне поможешь.

   — Помогу, конечно. Слушай сюда. Позвони друзьям в Администрацию, закажи контрамарку в Большой на четверых… День уточним позднее. Ещё купи колечко, золотое с бирюзой. Если Даша примет его — считай, девушка просватана, готовься к свадьбе.

   — А если не примет?

   — Плач и добивайся.

   — Наука.

   — А ты думал. Ведь «жена не рукавица, с белой ручки не смахнёшь и за пояс не заткнешь».

   — Ладно, всё сделаю, как сказала. Только почему ты звонишь с домашнего? И, наверное, громкая включена? Даша, привет! Вечером увидимся?

   — У нас её мама.

Я кашлянул.

   — Надежда Павловна, — подсказала мама.

   — Уважаемая Надежда Павловна, у вас прекрасная дочь, и будет, надеюсь, достойный зять.

Окончив переговоры, мама повернулась к гостям и развела ладошки.

   — На все вопросы даны ответы? Тогда давайте пить чай.

Даша прятала от женщин смущённый, брызжущий радостью взгляд….

   После театра пригласил дам в ресторан. Это было то самое заведение, где мы воевали с курносой кавказской братвой. Я Бога молил повторить ситуацию, но он, увы, не услышал.

   Прокашлявшись, встал.

   — Надежда Павловна, я люблю вашу дочь и прошу у вас её руки.

Не дожидаясь ответа, обратился к Даше.

   — Милая, если у меня есть хоть какая-нибудь надежда добиться твоей взаимности, прими, пожалуйста, этот скромный подарок.

В чёрной атласной коробочке сверкало огнями золотое колечко с бирюзой….

   — Билли, я женюсь.

   — Счастливый.

   — Не завидуй — тебе тоже что-нибудь придумаем. Что есть по существу задания?

   — Ни-че-го.

   — ?!

   — Математическая модель не работает — люди, народы, государства получаются какие-то идеальные, а так не бывает. Столько трудов, и всё напрасно.

   — Не паникуй! В науке не бывает напрасных трудов. Отрицательный результат — тоже результат. Пойдём дальше.

   — Пойдём….

   — Слушай, у меня совсем нет сексуального опыта, — признался я Даше.

   — У меня тоже, — призналась она мне.

Больше мы этой темы не касались. Но вот однажды…

Мы встретились во дворе случайно. Я возвращался с тренировки, а Даша — … не знаю. Поднялись ко мне.

   — Погоди, душ приму — у нас там ремонт затеяли.

Даша ткнулась носом в мою грудь.

   — Мне нравится запах твоего пота.

Я поднял её личико и поцеловал. После душа предложил Даше массаж:

   — У мамы есть замечательные кремы, а у нас в спорткомплексе профессионалы-массажисты. Кое-чему у них научился.

Уговорил Дашу раздеться и лечь на тахту. Освободил спину от бретелек бюстгальтера и полупрофессионально размял её, втирая крем.

   — Позволишь? — потянул вниз резинку трусиков.

Даша без слов приподняла таз. Касаясь её ягодиц, бёдер, лодыжек, гнал прочь мысли и желания, но меня уже лихорадило. Закончив со ступнями, прохрипел:

   — Повернись.

   — Ой, — Даша повернулась и закрыла глаза ладошками.

Но руки её мне тоже были нужны — я их размял, растёр, разогрел.

   Даша лежала передо мной в первозданной красе, пряча девичий стыд под дрожащими ресницами. Я массажировал ей груди, живот, низ живота, наслаждался Дашиной доверчивостью и проклинал свои трясущиеся руки.

   — Всё, — сказал я, поцеловав большой пальчик её восхитительной ножки. — Ты жива?

   — Иди сюда, — Даша протянула ко мне руки….

   — Ма, а почему возникают центробежные силы в государстве?

   — Это, сын, пережитки прошлого — от натуральности хозяйствования. Каждый регион имеет или стремиться иметь самодостаточную экономику. Бухаются средства, отрываются ресурсы — и не смотря на все затраты, мы выращиваем хлеб на Северном Урале и делаем станки на Кубани. Поворачиваем реки вспять, обводняем пустыни. Природа отвечает катаклизмами. Вечный бой….

   — Билли, это важно, это то, о чём мы с тобой забыли.

   — О чём?

   — О чём говорил Президент — центробежных и центростремительных силах общества.

Я передал ему мамины мысли. Билли повеселел:

   — Это интересно.

   — Начнём сначала?

   — Нет, я загоню это в матмодель как поправку….

   В науке так бывает: копится информация, копится, копится.… Как снег на крутом склоне горы. Достигает критической массы. Тогда бывает достаточно слабенького толчка, последней крупицы, и огромная масса приходит в движение, несётся вниз, набирая скорость. Не буду Вас стращать лавинами — скажу проще: однажды я проснулся автором той самой идеи, за которою мировая пресса окрестила нашего президента Великим Русским Реформатором.

   Всё гениальное просто. Мы с помощником бились, напрягали интеллект, а решение лежало на поверхности. Оно было настолько очевидным, что теперь диву даешься, как ноги-то не переломали, запинаясь. Взяв за основу устранение истоков центробежных сил и создание благоприятного климата центростремительным, мы с Билли словами Президента в ежегодном Послании Федеральному Собранию предложили провести глубочайшую дифференциацию регионов, в плане рационального использования природных ресурсов и климатических особенностей. Если грубо — пусть Кубань выращивает хлеб, а Урал варит металл и производит из него машины. Использовать богатства и особенности климатических поясов и устранить всё наносное, затратное. Вернуть Природе первозданную красоту, вернуть человека в статус дитяти её, а не преобразователя, читай — курочителя, ломателя, разрушителя. Эта мысль стала красной нитью Послания. Между строк читалось — дифференциация хозяйственных приоритетов регионов, как ответную реакцию повлечет за собой интеграцию их (регионов) в общегосударственный экономический уклад….

   Такая модель построения экономики адекватна для любого государства. Но мы будем первыми! Для этого есть все необходимые предпосылки: объективные — богатейшие природные ресурсы, относительная незагаженность среды обитания, достаточный научный и производственный потенциал и огромные средства Стабилизационного Фонда. Субъективные — толковый ищущий Президент, созидательное Федеральное Собрание, и талантливый народ, давно жаждущий настоящего дела….

   Билли родил этот документ ночью. Он не стал дожидаться, пока я продеру глаза, и распечатал его на принтере.

   Я прыгал на одной ноге, натягивая тренировочные брюки для утренней пробежки, когда вдруг почувствовал — что-то произошло. Огляделся. Из пасти принтера торчал ворох бумаги, а желтый глазок процессора впервые за последние четыре месяца не горел — Билли отдыхал. Не веря своему счастью, осторожно потянул листы. Кинул взгляд на заголовок и забыл об обязательной пробежке….

   Не было ещё восьми, я позвонил Президенту. Патрон мой тоже не спал. Более того, он ехал в аэропорт, намереваясь отлететь в Австрию. Сказал, что задержит вылет, и послал за мной машину.

   Взглянув на объем труда и его заглавие, хмыкнул.

   — Хорошо, — сказал он. — Я почитаю это в воздухе.

Позвонил в тот же день из Вены.

   — Меня зацепило. Что-то есть — буду думать. А пока отдам специалистам — пусть критику наведут. В любом случае спасибо — отдыхайте, устраивайте свои личные дела….

   На этот раз Президент не предугадал неурядицы моей личной жизни, он их накликал.

   Откуда взялся этот проклятый инвалид? Впрочем, что я говорю — он жил в нашем доме на одной лестничной площадке с Дашей задолго до её приезда. Они общались ещё до её знакомства со мной. Даша недавно была на его дне рождения. Сама мне рассказала. Я и не ревновал: инвалид — какое сравнение! А этот неходячий сверстник моей невесты переиграл меня в борьбе за её сердце по всем пунктам.

   Мы загадали с Дашей: как только я закончу свой труд (Великую национальную идею), мы идём узаконивать наши отношения. После звонка Президента, я набрал Дашу по мобильнику.

   — Всё, любимая, я твой на веки вечные.

В тот же день мы подали заявление в ЗАГС. В тот же день Даша сообщила своему неходячему приятелю, что выходит замуж. И в то же мгновение этот «огрызок» пошёл в наступление на наше счастье. Он схватил Дашу за руку, припал к ней губами, разразился стенаниями в потоках слёз. Клялся, что любит, что жизни не чает и, наверное, тот же час с нею и покончит. Он был инвалидом от рождения. Его родители заняты бесконечными разборками — кто кому жизнь испортил. Да и не было у них средств лечить своего парня. Поэтому Даша стала его единственным шансом в жизни. По большому счёту судить, он через неё подбирался ко мне, точнее к моим финансовым возможностям. Но мы тогда были молоды и наивны. Мне было бы проще откупиться — оплатить ему новые ноги: и несчастному помог, и Дашу уберёг. Да знать бы об этом!

   Она прибежала ко мне вся в слезах — наш брак погубит хорошего, несчастного, ни в чём не повинного человека.

   — Не бери в голову: что-нибудь придумаем, — был мой ответ.

Но для дум на подобные темы меня в те дни просто не доставало. Обласканный благодарностями Президента, я плавился в лучах собственного самомнения. Послание наше раскритиковали специалисты чуть-чуть по форме и не нашли изъянов в содержании….

   — Билли, ты — гений.

   — Мы — гении, Создатель….

   Я совершил роковую ошибку. Господи, как я проклинаю себя за тот проступок. Всё бы отдал, чтобы не случилось того, что произошло. Но, увы, воробушек выпорхнул — и я потерял свою любимую.

   Шёл к ней. На площадке подъезда мой соперник в колясочке. Господи, убогий недолюбок против фаворита Президента — какое сравнение. Я склонился к его бледному остроносому лицу:

   — Если ты, огрызок, будешь забивать голову моей девушке, я оторву тебе и руки. Просекаешь?

   — Да, — пролепетал он, страх плескался в его глазах.

И вдруг лицо его напряглось, глаза постеклянели, тонкие губы вытянулись ниточками.

   — П-пошёл ты…

   — Что?!

Я легонечко подтолкнул его коляску. Уверяю вас — чуть только коснулся. Дальше всё — его импровизация. Потому что он видел то, чего не видел я. За моей спиной открылась подъездная дверь, и вышла Даша.

   Он опрокинулся вместе с коляской.

   — Женя! — крикнула Даша и, оттолкнув меня, бросилась на помощь.

Я готов был сквозь землю провалиться и пятился к подъезду.

Инвалид умело сымитировал отключку сознания. Даша подняла его голову на свои колени и гладила лоснящиеся волосы:

   — Женя, Женечка, что с тобой?

Она швырнула в меня мобильник.:

   — Убирайся! Видеть тебя не хочу.

Мой подарок летел в моё лицо. Я увернулся, и он разбился о бетонную стену, брызнув осколками к моим ногам.

   Что мне оставалось делать? Упасть на колени? Просить у Жеки прощения? Это было мне не по силам. И я ушёл. Упал дома на диван и не поднимался с него несколько дней. Конечно, не буквально понимайте. Просто лежал, отвернувшись к стене, и ничем не интересовался. Не слушал выступление Президента в Федеральном собрании. Его Послание транслировали все центральные каналы. О том, какой резонанс оно вызвало в обществе, какой шум пошёл по миру, рассказывала мне мама. Она держалась очень деликатно — не расспрашивала, не советовала. Считала, что время лечит любые раны.

   — Если вам суждено быть вместе, вы обязательно соединитесь, пусть даже это будет в шаге от последней черты.

Легко маме рассуждать, а меня буквально коробило и плющило, колотило-лихорадило, стоило мне подумать, как безногий урод ласкает мою Дашу.

   Я ждал, надеялся и верил, что произойдёт чудо, и Даша вернётся ко мне. Я звонил им в дверь, которую открывала Надежда Павловна и строго отвечала:

   — Даша, конечно, дома, но она не хочет вас видеть.

Я любил эту девушку безумно, но условности воспитания не позволяли врываться в квартиру, оттолкнув несостоявшуюся тёщу, и требовать ответа. Впрочем, ответ был дан — вас не хотят видеть. Мучился и не знал тогда, как легко женщины переворачивают прочитанные страницы и идут навстречу новым ощущениям….

   События, между тем, развивались стремительно и не предсказуемо. Даша перепродала своё оплаченное право обучения в мединституте и на вырученные деньги увезла Жеку на Урал в Елизаровскую клинику. От этой информации лопнуло терпение моей мамы. Она практически силой притащила к нам Надежду Павловну и устроила ей пристрастный допрос.

   Моя несостоявшаяся тёща была печальна, как сама печаль.

   — Это у неё от отца, погибшего на таджикской границе. Он был готов отдать всё и саму жизнь ради товарищей.

Я вспылил:

   — Стало быть, я — жертвенный материал? Меня, значит, в расход, чтоб хорошо было Дашиным приятелям?

По щекам сильной, строгой, суровой женщины Надежды Павловны потекли слёзы.

Мама топнула ногой:

   — Оставь нас!

Ну и, пожалуйста! Хотел хлопнуть дверью, но мельком заметил: обе женщины, обнявшись и уткнув лица в плечи, рыдали в два голоса….

   — Надо жить, сын, — сказала мама.

И я возродился к жизни. Вновь стал посещать тренировки. В понедельник взял гитару и спустился во двор. То, что поведала мне Жанка, ввергло меня в шок. Меня «колбасило» после этого ещё две недели. Буквально выл, рычал, кусал свои руки от собственного бессилия.

   Перед отъездом Даша поведала Жанке, что беременна моим ребёнком, что очень любит меня, что Жека — это её гражданский долг. Она его обязательно вылечит и, если он захочет, выйдет за него замуж.

   — Что ты бесишься? — наехала мама строго.

   — А что делать?

   — Поезжай, найди Дашу, вылечите этого парня и возвращайтесь домой.

   — С инвалидом я не буду биться из-за девушки. Даже если эту девушку зовут Даша.

   — Но почему?

   — Это мой гражданский долг….

   — Что за горе, Создатель?

Я поведал.

   — Успокойся и спать ложись — что-нибудь придумаю.

Через пару дней Билли попросил оплатить вебсчёт. Сумма была приличная, чтобы не поинтересоваться — для чего?

   — Жалко стало?

   — Это ж половина Президентского гранта за «Национальную идею».

   — Я имею на неё право?

   — Конечно.

   — Плати….

   Перечислил деньги на указанный счёт, а назначение его узнал гораздо позже, когда вернулся с Курил. Но Вам расскажу сейчас.

Разыскал Билли Жеку в Елизаровке. И ещё фирмочку одну в Москве, подвязывающуюся на организации корпоративных вечеринок, дружеских розыгрышей и не дружеских тоже. К ней на счёт ушли мои денежки. И с некоторых пор в уральской клинике стала попадаться на глаза выздоравливающему Жеке артисточка одна. Роман меж ними возник. И убежал наш герой с новой дамой сердца на Кавказ. Правда, не тайком. Даше он открылся, прямо глядя в глаза — не желаю, мол, связывать свою молодую перспективную судьбу с женщиной, носящей под сердцем чужого ребёнка.

Такие вот дела….

   Циклон шёл широким фронтом с востока на запад вопреки всем правилам и нормам. Меня он спешил с самолёта в Новосибирске. Администрация аэропорта объявила о задержке всех рейсов как минимум на два дня, предложила список пустующих мест в городских гостиницах и даже автодоставку до них. Желающих приютиться в комфорте оказалось много, и ещё несколько самолётов было на подлёте. Решил не конкурировать, а стойко перенести тяготы и лишения вокзальной жизни. Пообщался с Билли посредством ноутбука.

   — Как дела?

   — Собираю первичную информацию.

Зная обстоятельность своего помощника, не удивился набившему оскомину ответу. Нам поручено разработать план мероприятий преобразований конкретного региона России согласно тем задачам, которые поставил Президент Федеральному собранию, Правительству и всему народу. Для этого надо было изучить климатические особенности и сырьевые ресурсы, выявить рациональное зерно, в которое следует вкладывать средства, удалить всё наносное, затратное. Итоговым документом должно стать экономическое обоснование перспективного развития региона, то есть, сколько средств и на какие цели потребуется. Всё это вменялось мне в обязанности, правда, на правах консультанта. Интересно также было посмотреть, как это будет получаться на практике. По заданию Президента и собственному желанию летел на восток.

   — Билли, чем Курилы будут процветать?

   — Морепродукты, энергетика, туризм.

   — Первое и последнее понятны. Энергетика?

   — Неисчерпаема, Создатель.

   — ?

   — Солнце, воздух и вода.

   — Билли, ты чем так сильно занят — из тебя каждое слово приходится тянуть?

   — Создатель, это ты сегодня тормозишь. Укачало в полёте?

   — Давай по делу.

   — Три тысячи часов в году светит солнце — лучевые батареи имеют право на жизнь?

   — Имеют. Ветры дуют постоянно.

   — И самая высокая в мире приливная волна.

   — Огромная масса воды ежедневно туда-сюда, туда-сюда — грех не воспользоваться.

   — Ожил, Создатель? Может, в шахматишки сгоняем, пока скучаешь, время коротаешь?

   — Тебе нравится меня разделывать?

Эти слова забылся и произнёс вслух.

   — Что? Что вы сказали? — рядом встрепенулся дремавший в кресле мужчина.

   — Ничего, — захлопнул ноутбук и отнёс его в камеру хранения.

Потом пообедал в ресторане.

Потом вышел на свежий воздух посмотреть, кто украл солнце. Прогрохотал, садясь, самолёт. Будто реверсивный след за ним закружились облака. Ветер усилился. Вот он, накликанный циклон. Снежные хлопья, ещё не касаясь земли, стеганули по зеркальным стенам, и они задрожали.

   — Алексей! Гладышев!

Я обернулся. На ступенях аэровокзала приостановился мужчина с пакетом в руке.

Что-то узнаваемое в изрытом оспинами щеках, сбитом на бок почти армянском носе.

   — Не узнаешь? Я под дедом твоим ходил, в Управе…

Да, с этим человеком я где-то встречался. Возможно в Управлении. Возможно в отделе деда, где я немножко поработал программистом.

   — Какими судьбами? — он протянул руку.— Шпионские всё страсти? Не спешишь? Пойдем, поболтаем — у меня мотор вон стоит. Сейчас снег пойдёт.

В машине:

   — Так ты не вспомнил?

Мы вновь сжали друг другу ладони и замерли, всматриваясь.

   — Колянов я, Григорий. Ничего не говорит? Ну да, Бог мой, не загружайся. Я тебя знаю, знаю, кто твой дед. Из-за этого старого перхуна и кувыркнулся на гражданку. Теперь вот таксую. Представляешь, майор ГРУ десятки сшибает, пассажиров развозя. Дела, брат. Да я без обиды. На тебя, по крайней мере. Беляшей хочешь?

Я не хотел, но взял и стал жевать без энтузиазма — как бы не подумал чего.

   Ему было лет сорок пять на вид. Возможно он майор, и служил в разведке. Возможно, мы пересекались где-нибудь в коридорах, но в делах никогда. Это я помнил точно.

   — Служишь? — поинтересовался он.

Я пожал плечами — о службе не принято.

   — Ну, дела, — это он о погоде за окном.

Из здания аэровокзала посыпал народ — пассажиры последнего рейса — кто на автобус, кто в маршрутки, кто в такси. К нам села пожилая парочка.

   — В город, в гостиницу.

   — Покатать? — спросил Колянов. — Поехали, чего тебе здесь париться.

На обратном пути машину занесло, задом выбросила на остановку. Под такси попал чемодан, его владелицу сбило задним бампером. Никто не пострадал: чемодан проскользнул меж колёс, а девушка упала в сугроб. Мы подняли её с Коляновым, отряхнули, усадили в салон, потом он сползал за чемоданом.

   Взялся за руль, а руки его заметно дрожали.

   — Вот житуха, бляха-муха! Не знаешь, где сядешь, за что и насколько. Ушиблись? Сильно? Может, в больницу? А куда? Довезу бесплатно.

Видимо не в сугробе — от вьюги густые длинные ресницы приукрасил иней. Голос был грудной, мелодичный, волнующий.

   — Вообще-то мне в Лебяжье. Знаете? Деревня такая, сто сорок километров за город.

Колянов присвистнул.

   — Могу и туда, но не бесплатно.

   — У меня только на автобус денег хватит.

   — Студентка? К мамочке под крылышко? Вот она-то и доплатит. Едем?

   — Едем, — тряхнула девушка головой.

   — Ты с нами? — повернул ко мне голову экс-майор.

   — Мне бы обратно.

   — Обратно из Лебяжьего.

       Город промелькнул огнями, тусклый свет бросавшими сквозь пургу. В поле стало жутковато. Свет фар укоротили снежные вихри. Ветер выл, заглушая шум мотора. В салоне было тепло, и Колянов поддерживал неторопливый разговор.

   — Так, студентка, говоришь? На кого учишься?

   — В инженерно-строительном.

   — Курс?

   — Четвёртый.

   — Скоро диплом?

   — Ещё практика будет, технологическая.

   — Сейчас на каникулах?

   — Да, сессию сдали и по домам.

   — Отличница?

   — Конечно.

Колянов бросал на девушку взгляды через салонное зеркало и улыбался. Я скучал рядом. Девушку не видел, в разговоре не принимал участие и думал, что в кресле аэровокзала с Билли на коленях (ну, правильнее-то — с ноутбуком) мне было бы уютней.

   Прошёл час, прошёл другой. Ветер выл, метель мела, мотор рычал, прорываясь сквозь заносы. И вот…

   — А чёрт!.. — выругался Колянов, когда его автомобиль впоролся в снежный бархан и не пробил его, задрожал на месте, истошно вереща мотором. — Всё, приехали.

С трудом открыл дверь и вывалился из машины. Пропал в темноте и снежных вихрях. Вернулся запорошенный, без стеснения ругался матом:

   — Вперёд не пробиться. Будем возвращаться.

   — Может толкнуть? — предложил я

   — Сначала откопаемся.

Бывший майор выключил мотор и выбрался наружу.

Вернулся, чертыхаясь пуще прежнего.

   — Иди, толкай, внучок — попробуем.

С раскачки мы выцарапали машину из сугроба. Развернулись. Поехали обратно. Метель набила снегу во все щели моей одежды. Теперь он таял, и мне было противно. Я злился на пургу, на Колянова, на своё безрассудное согласие покататься.

   Испортилось настроение и у бывшего разведчика.

   — Слышь, как тебя, платить думаешь?

   — Люба, Любой меня зовут.

   — Да мне плевать. Ты платить думаешь?

   — А как я домой доберусь? У меня нет больше денег.

   — Ты дурку-то не гони — мне твои гроши не нужны. Дашь мне и моему приятеля. А хошь, мы тебя вдвоём одновременно.

   — Вон деревня, высадите меня. Я отдам вам деньги на автобус.

   — Ты это в ликбезе своём в уши дуй.

Колянов резко затормозил — я чуть не врезался в лобовое стекло — выключил мотор. Похлопал дверцами и оказался на заднем сиденье рядом с девушкой.

   — Что ты ломаешься, дурёха? Обычное бабье дело — тебе понравится.

   — Отпустите меня, — плакала девушка. — Я в милицию заявлю. Вас найдут.

   — Я тебе щас шею сверну — повякай ещё.

Я не мог больше молчать.

   — Слышь, ты, полковник недоделанный, отпусти девушку.

   — Повякай у меня, внучок, я и тебе башку сломлю.

Я знал, на что способен майор ГРУ, оперативник, но оставаться безучастным больше не мог. Он навалился, девушка визжала, пуговицы её верхней одежды трещали, отлетая. Выскочил из машины, открыл заднюю дверь, сбил с его головы «жириновку», схватил за волосы. Ударил ребром ладони. Метил под ухо в сонную артерию. Да видимо, не попал.

Он обернулся ко мне, зарычал:

   — Урррою, сучонок!

Ударил его в лоб коротким и сильным ударом, тем страшным ударом, от которого с костным треском лопаются кирпичи. Показалось, хрустнули шейные позвонки. Майор тут же отключился, выбросил ноги из машины. Девушка выскочила на ту сторону, стояла в распахнутом пальто, без шапочки. Роскошные волосы её трепал ветер. Она плакала, зажимая рот кулаком. Меня она тоже боялась и пятилась.

   — Не бойтесь, — сказал я. — Мы не друзья с этим…

   — Чемодан… чемодан в багажнике.

Рванул крышку багажника — оторвал какую-то жестянку. Со второй попытки замок багажника сломался. Подхватил чемодан.

   — Бежим.

С дороги сбежали, а полем шли, утопая по колено в снегу. Темневшая вдали деревня приближалась, вырисовывались контуры домов.

   Где-то распечатали шампанское, потом другую бутылку.

   Я оглянулся. У брошенной машины чиркнули зажигалкой, и тут же хлопнула очередная пробка.

   — Ложись!

Толкнул девушку в снег и сам упал сверху.

   — Вы что?

   — Он стреляет.

Лежать смысла тоже не было — подойдёт и прищёлкнет в упор. Поднялся и помог девушке.

   — Идите впереди.

Закинул чемодан за спину — хоть какая-то защита.

   На дороге заверещал мотор. Кажется, уехал.

   Мы постучали в ближайшую избу. Сначала в калитку ворот — тишина, не слышно и собаки. Перепрыгнул в палисадник, забарабанил в оконный переплёт. Зажёгся свет. Из-за белой занавески выплыло старческое лицо, прилепилось к стеклу, мигая подслеповатыми глазами. Я приблизил своё, махая рукой — выйди, мол, бабуля.

   Тем временем, из-за ворот крикнули:

   — Хто там?

   — Дедушка, впустите, пожалуйста, — попросила моя спутница. — У нас машина на дороге застряла. Замерзаем.

Отворилась калитка ворот. Бородатый, крепкий дедок, стягивая одной рукой накинутый тулупчик на груди, другую прикладывал ко лбу, будто козырёк в солнечную погоду.

   — Чья ты, дочка?

Я выпрыгнул из палисадника, протянул руку:

   — Здравствуйте.

   — Да ты не одна.… Проходите оба.

Старик проигнорировал мою руку, отступил от калитки, пропуская.

На крыльце:

   — Отряхивайтесь здесь, старуха страсть как не любит, когда снег в избу.

Но хозяйка оказалась приветливой и участливой старушкой.

   — Святы-божи, в какую непогодь вас застигло.

Она помогла моей спутнице раздеться, разуться. Пощупала её ступни в чёрных колготках.

   — Как вы ходите без суконяшек? И-и, молодёжь. Ну-ка, иди за шторку, раздевайся совсем.

Дамы удалились в другую комнату.

Я разделся без приглашения. Скинул обувь, которую только в Москве можно считать зимней. Глянул в зеркало, обрамленное стариной резьбой, пригладил волосы. Протянул хозяину руку.

   — Алексей.

   — Алексей, — придавил мне пятерню крепкой своей лапой хозяин. — Петрович по батюшке. Морозовы мы с бабкой.

За шторкой ойкнула Люба.

   — Что, руки царапают? Кожа такая — шаршавая. Ничё, ноги потерпят, а ты титьки-то сама, сама.

По избе пошёл густой запах самогона.

   — Слышь, Серафимна, и нам ба надо, вовнутрь.

   — Да в шкапчики-то… аль лень открыть?

   — Чего там — на стопарик не хватит.

Однако налил он два чуток неполных стакана.

   — Ну вот, вам и не осталось.

   — Достанем, чай не безрукие, — неслось из-за домашних портьер, и меж собой, — Одевай-одевай, чего разглядывашь — чистое всё.

Алексей Петрович поставил тарелку с нарезанным хлебом, ткнул своим стаканом в мой, подмигнул, кивнул, выдохнул и выпил, громко клацая кадыком. Выпил и я. Самогон был с запашком, крепок и непрозрачен.

   В избе было тепло, но я намёрзся в сугробах и не мог унять озноб. А тут вдруг сразу откуда-то из глубин желудка пахнуло жаром. Таким, что дрожь мигом улетела, на лбу выступила испарина. Стянул через голову свитер и поставил локти на стол. Голова поплыла вальсируя.

   Дед похлопал меня по обнажённому бицепсу.

   — Здоровяк, а ладошки маленькие — не работник.

   — Почему так решили?

   — А вот сейчас проверим. Серафимна, ты думаешь кормить гостей?

Шторки раздёрнулись.

   — А вот и мы, — провозгласила хозяйка, впуская мою спутницу в кухню. — Ну, какова? А поворотись-ка.

Люба растянула подол стариной юбки, покружилась и опустилась в реверансе. Всё это ей прекрасно удалось.

   Я смотрел на неё, широко распахнув глаза — спутница моя была прекрасна, несмотря на нелепый прикид. Кожа безупречно стройных ног рдела — но это от растирания. Поясок юбки стягивал удивительно тонкую талию. Ситцевую кофточку высоко вздымали свободные от привычных доспехов груди. Глаза, губы, ямочки на щёчках, эта умопомрачительная улыбка.… Тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет, я не пьян, не настолько, просто девушка хороша — убеждал себя. От Любаши не ускользнул мой восхищённый взгляд — взгляд открытый, чистого и честного парня. Возможно, я ей понравился тоже. А может, просто в избе больше некого было очаровывать — ну, не деда же, в самом деле, к тому же женатого. То, что ей нравилось покорять и очаровывать, понять можно было по искромётному взгляду жгуче-чёрных очей, лукавой улыбке, подвижным губам, которые казалось так и шептали — ну, поцелуй, поцелуй нас.

   Красоту моей спутницы заметил и дедок. Он густо крякнул, разливая самогон из принесённый женой стеклотары:

   — Вот за что хочу выпить — так за бабью красу. Помнишь, Серафимна, как за тобой парни табунились — всех отбрил. Сколько морд покровявил….    Ты чего жмёшься?

Прозвучало почти с угрозой. Я покачал головой и отставил свой наполненный стакан. Люба кольнула меня лукавым взглядом, подняла стопочку, чокнулась с хозяйкой и лихо выпила. Замахала руками, прослезились глаза, но отдышалась. Выпила бабка. Выпил дед. Все смотрели на меня. Но я был неумолим.

   — Не работник, — резюмировал хозяин.

Погрозил ему пальцем:

   — Торопитесь.

   — Щас проверим. Ну-ка Серафимна, тащи гуська.

   — Да он стылый.

   — Тащи-тащи.

Из сенец доставлен был на подносе копчёный гусь — откормленная птица кило этак на пять.

   — Съешь — пушу ночевать, нет — ступай к соседям.

Бабка ободрила:

   — Да не слухайте вы его: напился и бузит.

Есть не пить — я отломил птице лапу — куда ей теперь ходить.

Вы когда-нибудь ели копчёную гусятину? Вот и я в первый раз. На языке — вроде вкусно, на зубах — резина резиной. Пять минут жую, десять — проглотить нет возможности. Выплюнуть да к соседям пойти попроситься? Смотрю, Люба к лапке тянется, навострила коралловые зубки свои. На, ешь, не жалко — спасёшь меня от позора. Мы обменялись взглядами. Э, голубка, да ты захмелела. Не пей больше, а то возьму и поцелую. Впрочем, это мне надо выпить, чтобы насмелиться. У всех уже налито, а моя посуда и не опорожнялась. Я схватил стакан, как последнюю гранату — погибать так с музыкой… Чёрт, зачем я напился.

   Закончили вечерять. Хозяйка с Любашей убрали со стола и удалились в сенцы. Потом до ветра пошли мы с дедком. Я вышел в майке и ту стянул, не смотря на пургу. Растёрся снегом по пояс. Дед пыхтел папиросой и посматривал на меня с одобрением. Бросив и притоптав окурок, хлопнул меня по голой спине:

   — Уважаю.

Хозяйка:

   — Я вам на полу постелила — не обессудь. Кровать сынова — как погиб, не расправляли — святое.

И всхлипнула.

Дед кинул мне на плечо льняное полотенце.

В полумраке комнаты с трудом проявлялись контуры стола, кровати, двух стульев. На полу белела постель — где-то там лежала Люба.

Я стянул брюки, носки — все, что было, кроме плавок — осторожно влез под одеяло. Холодным бедром коснулся горячей ноги — она вздрогнула.

   — Спишь? Прости.

   — Нет. Но только ты не приставай, — и обняла мои плечи.

Наши губы безошибочно нашли дорогу и слились в долгожданном поцелуе….

Потом мы уснули.

Потом проснулись.

За окном было темно, и выла вьюга. За шторкой густой храп накрывал чуть слышное посапывание.

   — Нам завтра попадёт, — Любин шёпот протёк в моё ухо.

   — За что?

   — Тс-с-с… Постель-то мы замарали.

   — Почему?

   — Дурак. Я ведь девушка была…. Была, пока тебя не повстречала. Вот, что теперь делать? А вдруг ребёнок будет.

   — Что делать… — я притянул Любину голову на плечо, чмокнул в нос, взял в ладонь крупную упругую грудь. — Жениться, вот что.

   — Ага, — моя спутница глубоко вздохнула, стала пальчиком нарисовывать круги на моей груди, вокруг соска. — Жениться…. Я тебя совсем не знаю.

   — Если спать не хочешь, расскажу.

   Мы шептались и ласкали друг друга, пока не почувствовали новый прилив страсти.

Потом снова уснули.

   День пришёл — вьюге по барабану. Метёт, несёт, воет.

   — Отвернись, — сказала Люба и выскользнула из-под одеяла.

Я, конечно, человек воспитанный, интеллигентный, но.… Но она стояла спиной, и я подумал — зачем? Девушка действительно была красива. Это не было пьяной фантазией. Особенно фигура — безупречна! И в личике присутствует определённый шарм — если полюбить, то краше и не надо.

   — Вставай, лежебока, — Люба выдернула из-под меня простынь, в красных пятнах, скомкала, хлопнула меня по голове. — Кто-то жениться обещал.

А что, была, не была — я мигом, только штаны натяну. В конце концов, от добра чего добра искать — девушка что надо, характер, чувствую, неплохой. Пора жениться, Алексей Владимирович. Семья, дети — социальный долг обществу. Вон Даша ради долга гражданского всем пожертвовала. Эх, Даша, Даша.

   Попили чайку. Хозяева по-прежнему приветливы, оставляют переждать непогоду, но спиртным не угощают.

   — Где у вас власти заседают?

   — По улице пойдёшь, мимо не пройдёшь — флаг тама.

   — Ты со мной? — спросил Любу.

   — Стираться буду, — был укоризненный ответ.

Администрацию нашёл. Зашёл. Люди работают — ненастье дисциплине не указ. Хотя, какая работа — отбывают. Я вошёл — все глаза на меня. Показал пальцем на дверь с табличкой. Закивали — на месте. Постучал, вошёл, показал удостоверение Администрации Главы государства. Местный Голова закашлялся.

   — Чем могу служить?

   — Брак зарегистрировать можете?

   — То есть?

   — Пожениться мы хотим….

   — Когда?

   — Сию минуту.

   — Простите, есть определённые правила — сроки, прописка. Вы, как я вижу, человек приезжий…. А девушка ваша?

   — А если будет звонок? Оттуда, — потыкал пальцем в потолок.

Глава опасливо покосился на палец и потолок, промолчал, пожав плечами.

Я достал мобилу. Она спутниковая — по барабану все расстояния. Набрал номер, в двух словах объяснил желание. Добавил твёрдо — мне надо. На том конце коротко хохотнули:

   — Ну, ты Гладышев, что-нибудь да отчебучишь. Наши поздравления. Есть кто рядом?

Я передал трубку местному Главе. Тот взял её кончиками пальцев, косясь с опаской.

   — Да…. да…. да…

Потом назвал себя и поселение им опекаемое.

За окном надрывалась вьюга. Мы молча сидим и смотрим на чёрный аппарат, который должен разразиться трелью и приказать хозяину кабинета объявить нас с Любой мужем и женой.

Сидим, ждём, молчим. Мне надоело.

   — Магазин далеко?

   — Так это… здесь же — с обратной стороны.

Нашёл, вошёл, огляделся. Выбор не велик, но для села вполне приличен. Бросил взгляд в кошелёк — кредиткой-то здесь не размашешься. Наличка ещё есть.

   — Доставочку обеспечите — закажу много.

   — А куда? — молодая располневшая продавщица была само обаяние.

   — Вот если по этой улице пойти туда, с правой стороны последний дом.

   — Так это Морозовых дом.

   — Да-да, Морозовых.

   — Родственник что ль?

   — Не важно.

Загрузил в пакеты шампанское, коньяк, фрукты и конфеты. Остальное обещали донести.

Вышел на крыльцо — Глава бежит, простоволосый, в пиджачке, как сидел.

   — Позвонили,… позвонили …. от самого губернатора позвонили. Где ваша невеста? Где остановились-то? Сюда подойдёте или мы к вам?

   — Вы к нам. Алексея Морозова дом знаете?

   — Деда Мороза? Знаем, знаем.

   Свидетелями стали наши хозяева. Шокировало их не скоропалительность нашего решения, а суета и угодливость сельского Главы. Видать, не простые мы люди, что он в дом припёрся с печатью и книгой записей актов гражданского состояния.

Люба приняла всё, как должное, и бровью не повела.

   Наутро Глава прислал свою Ниву, и конвоируемые бульдозером мы двинулись в Лебяжье. Впрочем, пурга начала утихать ещё с вечера. Ночью даже вызвездило, и тряпнул мороз. Утром ещё задувало немного, а потом брызнуло солнце.

   Мы сидели на заднем сиденье и без конца целовались. Даже ночью моя молодая жена не была такой суперактивной. Обида кольнула сердце — она рада, что едет домой, что едет не одна — с мужем, москвичом, красавцем, богачом, перед которым стелятся сельские Главы. И за сутки супружества ни одного слова о любви. Впрочем, и я не проронил. Обстряпали свадьбу, как коммерческую сделку. Вот мама обидится — поймёт ли? Не поймёт и не простит — ей кроме Даши никто не нужен. Эх, Даша, Даша.

   Новые родственники встретили меня без энтузиазма, прямо настороженно. Угостили, конечно. А когда теща стелила нам постель, так горестно вздыхала, что мне и ложиться расхотелось.

   Утром, когда заскрипели на кухне половицы, Люба сбежала от меня в одной сорочке. Я не спал.

   — Ну, рассказывай, дочь, — приказал глухой бас.

Вскоре из кухоньки послышались всхлипы. Лежать, слушать, терпеть всё это не осталось больше сил.

   — Доброе утро! — моя приветливая улыбка растопила бы и снежной бабе сердце. Родственники угрюмо молчали.

Люба, подперев спиной печь, закусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться, отвернулась к входной двери.

Тесть сидел за столом, опустив могучие плечи и бороду.

Тёща промокала глаза кончиком платка в углу под образами.

Волчонком смотрел на меня тринадцатилетний шурин.

Тесть, после тягостной паузы:

   — Ты это, вот что, мил человек, сбирай манатки и дуй отсюда — не распознали мы в тебе родственника. Любка сглупила да одумалась. Так что, извиняй и прощевай….

Что тут ответишь? Чёрт, как не везёт мне с бабами. Только стыд да головная боль от всех этих любовей. Оделся трясущимися руками, шагнул к дверям. Стоп. Что же я делаю? Обернулся. Ах, кержаки сибирские, мать вашу… Лёшку Гладышева, советника Президента в шею, как паршивого щенка пинком?…

   — А ты что стоишь? — рявкнул на жену. — Гонят нас, значит поехали.

Люба подняла на меня заплаканные глаза. В них — боль, страх, растерянность и… любовь. Да любовь — страсть, верность, обожание, благодарность. Так смотрит любящая женщина на своего мужчину. Так смотрела на меня Даша в дни нашего счастья.

Пауза. Тишина. Ходики на стене, как Кремлёвские куранты.

   — Тебя за косу тащить?

И Люба сорвалась с места, кинулась в спальню, рискуя растерять на бегу груди. Чемодан хлопнулся на кровать, бельё полетело в него. Люба одевалась второпях, боясь, что уйду я, не дождавшись.

Первой очнулась тёща.

   — Отец ты что? Ну, поженились — тебя не спросились — и пусть живут. Не пущу, — она забаррикадировала собой дверь в спальню.

Потом решила, что дочь ей так не удержать, бросилась ко мне.

   — Ты прости нас, мил человек, не слушай старого хрыча. Не горячись, раздевайся, — она расстегнула куртку и вдруг уткнулась носом в мой свитер и заплакала.

Я обнял её за плечи.

Тесть встал и вышел, за ним щурячок — взгляд его не подобрел.

Понемногу страсти улеглись. Стали разговоры разговаривать, будто заново знакомиться.

   — Так что, дочка, звиняй — не предупредила. Я к тому, что не готовы мы свадьбу тебе справлять.

Уяснив, о чём он, сунул руку в портмоне и выложил на стол всё, что имел. Для села это были большие деньги, очень большие. Все смотрели, как завороженные. Но Люба подошла и ополовинила их:

   — Для застолья и этого хватит.

Началась суета предсвадебная — родня понабежала. Столы крыли через две комнаты.

Люба, уловив минутку:

   — Давай останемся: в Новосибирск сгоняем, купим кольца, платье свадебное мне, тебе костюм — куда ты так спешишь?

   — Давай уедим, ведь я на службе — а кольца, платья по дороге купим.

   — Ты сказал платья?

   — Я сказал, платья.

   — Ты много получаешь?

   — Достаточно.

   — Сколько будешь выделять мне на наряды?

   — Как любить будешь.

Люба чуть было не соблазнила меня в переполненной избе.

В разгар застолья пробрался ко мне щурячок:

   — Слышь, зовут тама….

Вышли за ворота. Несколько парней покуривают. Вида вобщем-то не воинственного. Ага, вот он, Вызывало. Парень крупный. С лицом топорной работы и в белых бурках — сельский модник.

   — Ты что ль жених? Щас морду бить буду: Любка-то моя.

   — Если я вам это позволю, — процитировал Дартаньяна.

Он шагнул ко мне, переваливаясь, как медведь, на кривых и крепких ногах. А я бочком-бочком в сторону, на оперативный простор. Кинул взгляд на зрителей — парни в прежних позах, ничуть не сомневаются в исходе поединка.

   Он ударил. Но так неожиданно, что я чуть не пропустил удар. Ждал всего — левой, правой, в лицо, живот. А он пнул в пах. На каждый удар есть с десяток контрприёмов — отрабатываются они до автоматизма. Шаг в сторону — нога летит мимо. Присел, подсёк — соперник мой хряпнулся на спину, утробно хлюпнув своими внутренностями.

   — Не ушибся?

Среди парней прокатился смешок. Цирк! Я готов был продолжать представление. А соперник в борьбе за руку моей жены вдруг сел и заплакал:

   — Слышь, ты, отдай Любу. Не знаешь, как я её люблю. Откуда ты взялся?

Разыскал глазами шурина:

   — Санька, сбегай за водкой — откупную ставлю за Любашу.

Смышлёный мальчишка мигом вертанулся — бутылки нёс в руках и подмышками. Следом спешила Люба, нарядная, расстроенная.

   — Только попробуйте.

Шагнул к ребятам, протянул руку:

   — Алексей.

Парни здоровались, свёртывали пробки с бутылок, пили из горла, не закусывая. Люба гладила по голове моего соперника и приговаривала:

   — Вовка, ты Вовка….

Он пьяно рыдал, размазывая кулаками по лицу слёзы и сопли….

   Вот так, ребята, я женился.

   Вообще-то хотел рассказать, что мы с Билли сотворили с Курилами, и отвлёкся. Однако думаю, если бы я сказал только, что взлетел в Москве холостым, а появился в Южносахалинске женатым, слушателям вряд ли это понравилось. Всё равно бы потребовали объяснений. Тогда позвольте ещё пару фраз о личном, и приступим к делам государственным.

   В Новосибирске мы задержались на два дня. Теперь не из-за погоды. Обстряпывали кой-какие делишки в Любином ВУЗе. Были каникулы, но звонок из Кремля понаделал шуму не только в деканате, но и в ректорате. Короче, когда мы поднимались на борт авиалайнера, в новом Любином кейсе лежал документ, гласивший о том, что студентка градостроительной кафедры направляется на технологическую практику в группу спецпредставителя Президента России Гладышева А.В. Вот так.

   В Южносахалинске встретили нас с прохладцей. Губернатор отсутствовал — так, третьи лица окружения. Но мне не нужны были ни оркестры, ни банкеты. Тихая комната и уединение — вот мои жгучие запросы. Увы, и это оказалось несбыточным. Нет, на постой нас определили — с этим без вопросов. Но о каком уединении можно было мечтать, если рядом молодая красивая жена и на календаре — медовый месяц. С Любой, как услышала она мой профессиональный статус, вообще случился какой-то сексуальный припадок — она буквально не выпускала меня из рук. По стопам ходила. Смешно и стыдно признаваться — в туалет стучала:

   — Ты что там долго?

С другой стороны, чего ворчать — имеет полное право: медовый месяц. Я всё подумывал: к чёрту все дела, закрыться в номере на пару-тройку дней, устроить секс-марафон — кто первый пощады попросит.

   В первую ночь на новом месте уснули мы вместе, а проснулся я после полуночи. Тихонько выскользнул из постели, ноутбук под мышку и в туалет. Вот так, верхом на унитазе началось Великое Преобразование Курил….

   — Билли?

   — Куда пропал, Создатель?

   — Поздравь меня — женился.

   — Поздравляю. Это как-то скажется на наших отношениях?

   — Уже сказалось — бдеть будем ночами.

   — Для меня понятий «день-ночь» не существуют.

   — Тебе проще. Ну, ладно — к делу. Что мы имеем.

   — Огромный дефицит информации. Поверь, Инет весь перетрясён не на один раз, что можно было — собрал. Теперь дело только за тобой. Даже не знаю, как справишься.

   — Просто. Готовь служебную записку на имя губернатора — Кастиль Эдуарда Эдуардовича. Завтра с флешки распечатаю. Создадим группу — пусть бегают.

   — Нужны спутниковые снимки береговых линий островов. Это для строительства приливных гидростанций. Потом потребуются замеры глубин, образцы подпочвенного грунта. Всего более трёхсот пунктов. И это только по электростанциям. У меня есть образцы проектов — нужна привязка к конкретному месту. Заказывать лучше в Японии — качество и минимум транспортных расходов….

   — Молодец, неплохо поработал.

   — Постой, это же не всё.

   — Да здесь я, здесь.

Билли продолжил свой монолог….

   Дверь тихонько приоткрылась. Показалась заспанная Люба в прозрачном пеньюаре.

   — А мне прикажешь куда идти?

Я подскочил. Люба положила мне руку на плечо:

   — Дорогой, если тебе надо работать, работай в кровати — я мешать не буду, а уснуть без тебя не могу.

   Когда жена вернулась в спальню, я сидел на кровати, по-турецки скрестив ноги, склонив голову к ноутбуку. Она чмокнула мою голую коленку, сунула руку в мои плавки и откинулась на подушку, лукаво поблёскивая чёрными очами. Я полюбовался её прекрасными формами под лёгким пеньюаром японского шёлка, вздохнул и повернулся к экрану монитора….

    — Билли, что с жильём?

   — Отдельно стоящие дома коттеджного типа — новая планировка, новые материалы. Жильё для специалистов по принципу: максимум комфорта и никаких излишеств. Полная энергетическая и санитарная автономия. Первозданная природа сразу за окном. Транспорт — электромобили и только.

   — Изобретатель!

   — Оптимизатор — собрал имеющиеся идеи, обработал: в принципе ничего нового, в то же время — ничего похожего….

   На другой день в приёмной губернатора.

   — Эдуард Эдуардыча нет, — остановила меня секретарша.

   — Мне назначено.

   — Ждите, раз назначено.

   — Время «ч» истекло минуту назад.

Секретарша пожала плечами.

Я был уверен, что Кастиль на месте — обыкновенное чиновничье чванство, или провинциальная неорганизованность. Достал мобильник:

   — Звоню в Москву?

   — Подождите, — секретарша засуетилась, позвонила куда-то.

Через минуту в приёмную вошёл губернатор. Вошёл из коридора. Хлопнул меня по плечу.

   — Заходи!

   — Один будете слушать?

   — Кто тебе нужен?

   — Для выполнения президентского задания необходимо создать группу специалистов, в том числе и административного толка. Посмотрите вот список направлений, по которым требуется информация. А здесь полный перечень требуемой информации по каждому направлению. Это задача первого дня. Завтра он будет дополнен. Будем работать?

Кастиль откинулся в кресле, разглядывая сложенные передо мной стопки бумаги. Потом нажал кнопку селектора:

   — Татьяна Ивановна, соберите народ.

И мне:

   — Будем! Будем…

   Засиделись до полуночи. Люди всё прибывали, скоро стулья пришлось затаскивать, но никому в голову не пришла мысль — перейти в зал заседаний. Народ разбился на кучки, растащили мою записку по листочку, читали, спорили, обсуждая, курили, входили, выходили, ничуть не стесняясь губернатора. Горячились, доказывая свою правоту. Я понял — зацепило. Как когда-то Президента. Не всё ж за деньги, не всё ж за страх — иногда надо просто для души. Возможно, о чём-то подобном каждый таил мечту в душе со стародавних времён, и вот теперь….

   Дважды звонила жена. На третий звонок вспылил:

   — Знаешь, помощник представителя, где твоё место? Здесь. Люди работают, а ты в постельке прохлаждаешься. Шилом в Администрацию.

Заметил: если ворковать с Любашей — она мигом садиться верхом и тяжелеет шаг от шага. Но стоит прикрикнуть, притопнуть — лучше жены на свете не сыскать — и послушна, и ласкова, и смотрит с неподдельным обожанием. Ей бы Вовку в мужья, алкаша-драчуна….

   Милиционер из наряда, дежурившего у дверей внизу, привёл вскоре, придерживая её за руку.

   — Вот, попытка незаконного вторжения.

   — Кто такая? — дёрнул головой Кастиль так, что очки упали на стол.

Люба, руки по швам, по-военному отрапортовала:

   — Помощник специального представителя президента России Любовь Александровна Гладышева.

Присутствующие развеселились.

Всё! Лёд тронулся. Споры прекратились, дебаты закончились — пришло время решений. Губернатор подписывал рождённые документы, присутствующие пили чай, расходиться не спешили.

   Была создана консультативная группа числом в сорок человек, с правами привлекать необходимых специалистов, не вошедших в список. Почему консультативная? Губернатор настоял, напоминая мои права спецпредставителя. Да мне по барабану. Один только я знал, что завтра ждёт этих людей. Все они, и я, в том числе, будем на побегушках — руками водит Билли.

   Нам выделили транспорт — грузопассажирское судно из гидрографической службы, катер на подводных крыльях и вертолёт. Уяснив предстоящую задачу, экипаж потребовал дублёров. Действительно, наша мехстрекоза глушила мотор только на дозаправку. На ней на следующий день после совещания у губернатора мы вылетели на Итуруп — с него было решено начать (Билли, конечно). Наши аквалангисты прыгали в воду прямо с вертолёта, чтобы достать образцы придонного грунта. Любу увлекла романтика моря, но я не мог позволить жене прыгать с неба в ледяную воду. Чтобы не ныла и не мешалась под ногами, поручил ей курировать вопросы социума — людей, не занятых в планируемых производствах, предстоит переселять, старые поселения сносить, строить новые, умные дома с компьютерным контролем над микроклиматом. Люба вооружилась слайдами будущих строений и с двумя помощниками двинулась в народ — убеждать. И ещё — переписывать население.

   За месяц мы исползали Итуруп вдоль и поперёк. Можно сказать, провели его тестирование на предмет:

   — где и сколько приливных гидростанций можно поставить (при этом учитывался рельеф местности — никакие изменения в него не допускались)

   — где и сколько ветряных электростанций можно поставить.

Это что касается энергетики. Исходили не из потребностей, а из возможностей.

   — Лишней не будет, — заметил Билли и оказался прав, как всегда.

Солнечную энергию должны аккумулировать крыши построек, по принципу — не пропадать же добру. Строительство специальных площадок не планировали — лишние затраты.

   Береговые отмели (пригодные) должны стать плантациями подводных культур флоры и фауны. На суше планировались производственные корпуса по их переработке.

   Дни летели, а конца работе на одном только острове не было видно. Впереди — их целая гряда. Северные Курилы вообще ещё во льду. Начал впадать в панику. Прав был губернатор, говоря:

   — Вы не представляете, за что берётесь….

   — Билли!!!

   — Согласен: работы здесь на десятилетия — но это практической. Через месяц мы закончим все расчёты.

   — Не понимаю.

   — Увидишь. Что с установкой спектрального анализа?

   — Где-то на подходе — из Москвы уже вылетела.

   — Выясни где, поторопи, дуй сам за ней — это важно….

   С подключением к компьютеру новейшей установки спектрального анализа, заказанной Билли учёным Дубны, дела пошли вперёд семимильными шагами. Анализы делались быстрее и качественнее, причём делал их Билли сам. Но не это главное. Мой виртуальный гений, верный себе, по макету Итурупа создал математическую модель, которую адекватно отражал на все острова Архипелага. Нам не пришлось объезжать их все. Билли сделал их снимки из космоса. Причём это были не просто фотографии — отображения поверхности в потоках альфа, бета и гамма излучений. Таким способом спутники просвечивают недра, отыскивая полезные ископаемые и затонувшие корабли. Билли делал их с наших спутников, американских, японских. Договорённостей ни с кем не было. Но разве это когда-нибудь останавливало его? Билли всегда жил по старинному принципу (от кого у него это?) — всё вокруг колхозное, всё вокруг моё.

   Для рыбного хозяйства обновленных Курил он спроворил установку, которая упраздняла наидревнейшую профессию Земли — рыбака. По крайней мере, парней в зюйдвестках с обветренными лицами на островах больше не будет. Их заменят компьютерные операторы в белых халатах, а может, в красивой униформе. Рыбные косяки под воздействием ультразвукового сигнала поспешат к приёмникам рыбозаводов. Здесь их сортируют: годные в переработку, мелочь назад. Рыбы черпается ровно столько — каков заказ. Работая над этой темой, Билли обокрал три страны. У аргентинских учёных стянул наработки по дешифровке общения рыб в ультразвуковых диапазонах. Американцы, не ведая того, подарили ему идею распространять такие сигналы из одной точки на весь мировой океан. Японцы лишились монополии на автоматические плаврыбзаводы. Только наши заводы не плавали, им хватало работы на берегу.

   Последние штрихи….

   — Билли, что с лежками морских зверей?

   — Станут зверофермами, с ультразвуком вместо клеток. Рыбу гоним на корм, как на рыбозаводы.

   — Киты?

   — Аналогично. Заманим в двенадцатимильную нашу зону, наладим искусственное производство планктона.

   — Браконьеры, Билли?

   — Спутниковое наблюдение. Нарушение погранзоны, провоцирует магнитный удар из космоса. Останавливается всё, даже часы. Якорь-цепь припаивается к клюзу, якорь к борту судна. Судно становится стальной болванкой, годной лишь для переплавки. Люди не страдают, только их корыстные интересы.

   — Круто.

   — Международная конвенция не запрещает.

   — Не сомневаюсь, что идея магнитного оружия уже готова к воплощению.

   — Правильно делаешь.

   — Так что, доклад Президенту уже готов?

   — В принципе.

   — Какой фактор сдерживает?

   — Человеческий.

   — ?

   — Специалисты, их быт, и что делать с незанятым населением?

   — Для доклада можно и за уши притянуть.

   — Самая затратная часть проекта — небольшая погрешность тянет большие деньги.

   — Отнесём в графу прочие расходы: по экономическим нормам — до 10-12%.

   — Как скажешь, Создатель.

   — Закругляемся. Пора дело делать, хватит считать….

   Позвонила мама.

   — Лёшка, здравствуй, что молчишь?

   — Дела, мамуль.

   — Я тебе говорила — Даша вернулась.

   — Ты об этом говоришь каждый раз.

   — И что ты об этом думаешь?

   — Что я должен думать?

   — Она носит твоего ребёнка.

   — Она уехала от меня с другим мужчиной.

   — Любой человек имеет право на ошибку.

   — Только не моя же…. женщина.

Хотел сказать жена, но жена у меня уже есть. Правда, мама об этом ещё не знает.

   — На себя посмотри — ты идеал?

Ах, мамочка, как ты права! Я распоследний негодяй: соблазнил одну женщину, женился на другой. Так что же делать-то?

Я молчал. Мама перевела дыхание.

   — Когда приедешь?

   — Теперь уже скоро.

   — Ты думаешь мириться с Дашей?

   — Не знаю.

   — Мы с ней дружим. Она любит тебя. У вас будет дочка.

   — Тогда я лучше здесь останусь, — буркнул, сам не знаю зачем.

   — Как мне иногда хочется дать тебе в морду — ты бы знал, — сказала мама и отключила связь….

   — Билли, мне нужен совет.

   — К твоим услугам, Создатель.

   — Ты можешь работать с Любой — это моя жена?

   — А ты?

   — Я улетаю в Москву, Люба остаётся куратором проекта — кто-то должен нести твои мудрости в массы. Только мне хотелось, чтоб ты не очень озадачивал её своим интеллектом. Зачем пугать девочку?

   — То есть, сохранить инкогнито?

   — Правильно. Попридержи лирику: вопрос — ответ, вопрос — ответ.

   — Не беспокойся, Создатель, лети с миром.

   — Ты меня будешь информировать о делах здесь творящихся.

   — Всенепременно….

Чуть позже разговор с женой.

   — Люба, доклад готов, мы с Костылём летим в Москву. Ты останешься курировать проект.

   — Расстаёмся? — жена горестно вздохнула.

Мы лежали в постели в нашей каюте на транспорте. Люба рисовала круги пальчиком на моей груди.

   — Ненадолго. Я что хочу сказать: в компьютере программа, подписана «Пилигрим» — я завтра покажу. В ней вся информация проекта собрана. Возникающие вопросы туда. Через неё и со мной можешь общаться, хотя по мобильнику мобильнее. Можешь курсовой свой перелопатить — программа творческая.

   — Когда вернёшься?

   — Думаю через неделю — пару дней на Президента, пару на Правительство. У мамы надо отметиться.

   — Хочу познакомиться с твоей мамой.

   — Успеешь — свекруха она и есть свекруха.

   — Ты её не любишь?

   — Почему? Хочу сказать — строгая она.

   — Ой, боюсь, боюсь, боюсь.

   — Справишься без меня?

   — Да что делать-то — всю группу распустили.

   — С населением работать.

   — Справлюсь….

   Жена у меня молодец: она даже на Сахалин не полетела.

   — Долгие проводы — лишние слёзы, — её слова.

Обнялись последний раз на палубе. Я на вертолёт, она рукой помахала.

Всё. Прощай, Курилы!

   О результатах моей работы докладывал Президенту Эдуард Эдуардович Кастиль. И это правильно. Под документом стоит его подпись. В случае одобрения изложенного, ему распоряжаться средствами, отпущенными из Стабилизационного Фонда. А я кто — консультант, лицо материально безответственное. Мы оба осознавали это и, пожав руки, расстались во Внуковском аэропорту.

   Поехал домой, и надо было видеть, как шёл двором, косясь на Дашины окна. Как вздрагивал и прятал взгляд, вжимал голову в плечи, если вдруг казалось, что дрогнула занавеска. Чего боялся? Да по большому счёту, самого себя. Грех тащился за моими плечами. Грех жёг мне сердце отметкой паспорта в графе «Семейное положение». А Даша? Даша разве безвинна предо мной?

   В квартире было пусто. Пошарил в холодильнике, пожевал чего-то и лёг, не раздеваясь. Спал, не спал, дремал, не дремал — томился ожиданием. Вот заскрежетал ключ в замке. Лёгкие шаги в прихожей — мама. Что-то держит меня на диване. Мама подходит не слышно, шёпотом:

   — Лёш, спишь?

Легонько касаясь, целует меня в ухо.

Не оборачиваясь, ловлю её руку, целую и тяну под щёку. Мама садится рядом, гладит мои волосы.

   — Намотался? Пойдём куда-нибудь пообедаем.

   — Приготовь дома.

   — Да у меня пусто в холодильнике.

   — Яичницу…. А лучше, закажи пиццу на дом.

   — Даши боишься?

   — Боюсь. И себя боюсь. Будущего боюсь, прошлого боюсь.

   — На службе всё хорошо? Ну, тогда не заводись — главное вы с Дашей живы и здоровы, рядом — всё будет хорошо. Я верю….

   Второй день дома, второй день никуда не выхожу.

Мама позвонила Даше в первый вечер:

    — Приехал.

   — Жив, здоров? Всё в порядке? Передавайте привет.

   — Ты не хочешь к нам зайти?

   — Нет, спасибо, не сейчас.

Во второй день мама позвонила Надежде Павловне:

   — Надо что-то делать.

   — Надо чтобы они встретились. Надо устроить эту встречу.

   — Правильно. Посылай Дашу куда-нибудь через двор, я — Лёшку в магазин.

Так состоялся Великий и Коварный Заговор против наших с Дашей сомнений и за наше счастье.

Мама наехала, хлопнув по заднице пакетом:

   — Хватит валяться — дуй за картошкой.

В овощной дорога мимо Дашиных окон. Иду как вчера — сутулясь, прячу взгляд и не спускаю его с Дашиных окон. Хлопнула подъездная дверь, а я всё наверх пялюсь. Опустил взор и увидел Дашу. Она мелькнула и скрылась за акациями. Я остановился. Вот она вышла на дорожку. Идёт, меня не замечая, о чём-то думает.

   Да, беременность не красит женщин, по крайней мере, не украшает. Не та стала походка. Лицо, шея похудели, руки тоже. Живот торчит, ногами чуток заметает. Вот глаза по-прежнему красивые и огромные, но это возможно из-за тёмных кругов под ними…. Всё, увидела!

   Даша увидела меня и замедлила шаг. В глазах заметались растерянность, страх, радость, боль — калейдоскоп чувств. Она шла прямо на меня — правда, каждый следующий шаг давался ей с большим трудом, чем предыдущий.

   Как поступить? Ждать, что будет? Сказать: «Здравствуй, Даша»? Шагнуть в сторону, уступая дорогу? Меня уже лихорадило. Чёрт!

   Даша шла, шла, шла…. Я стоял и смотрел на неё. Глаза её затуманились, закрылись, ноги подкосились, и она упала в мои объятия.

   Наши мамы, прячась за шторы, следили за нами из окон, прижимая мобилы к ушам.

   — Дашенька! — воскликнула Надежда Павловна и бросилась из квартиры вон.

   — Молодец, девочка! — сказала мама и поспешила нам навстречу.

Но я их миновал. Нёс Дашу на руках, на этаж поднялся на лифте. Вошёл в квартиру, положил Дашу на диван, встал возле на колени. Следом наши мамаши.

Надежда Павловна врач, меня оттолкнула, щупает пульс на руке, на шее, кофточку расстегнула, приложила ухо к груди.

   — Лёша где? — тихо спросила Даша.

Теперь я тесню Надежду Павловну, проторенным путём целую руку, шею, грудь.

   — Даша! Даша! Даша!

Меня бьёт колотун. Слёзы бегут сами по себе. Даша давит их пальчиком на моих щеках. Мама, обняв Надежду Павловну, уводит на кухню.

   Потом мы приходим туда. Даша усаживается за стол, придерживая живот обеими руками:

   — Простите, запнулась и вас напугала.

   — Бывает, бывает, — торопится согласиться мама.

Потом начинается делёж — делят Дашу.

   — Я — врач, — напоминает Надежда Павловна.

   — А я с завтрашнего дня в отпуске, — заявляет мама, — и Лёшка дома.

   — Да что она сиротка по чужим квартирам ютиться?

   — К чёрту условности — надо думать о здоровье дитя и мамочки. Даше нужны уход, присмотр.

Спор нескончаем. Мама любит Дашу, это все знают. Теперь она девочку отсюда не выпустит — столько ждала счастливого момента.

   — А ты что молчишь? — толкает меня. — Где должен быть твой ребёнок?

   — Со мной.

Даша молчит. Мама победно смотрит на Надежду Павловну:

   — А вас, товарищ доктор, прошу на осмотры не опаздывать — сразу после работы к нам.

   Даша ночует у нас — у неё появилась своя комната. Мы все вместе притащили необходимые ей вещи. Вечером сижу возле её ложа, рассказываю про Курилы. Мама по коридору шмыг туда, шмыг сюда. Не вытерпела:

   — Эй, молодёжь, пора расходиться.

Мы целуемся на прощание, и расставаться нам не хочется. Легонько щекочу Дашин живот. Ей нравится. Мама входит:

   — Скалку взять?

Узурпатор. Диктатор. Домострой. Салтычиха. Кабаниха. Пиночет. Пол Пот….

   — Билли, как дела?

   — Нормально.

   — Твой план одобрен Президентом.

   — Уже знаю.

   — От кого? Ах да — Инет. Как Люба?

   — Справляется. Закончили отчёт по практике, замахнулись на диплом — толковая девочка.

   — Билли, ей нельзя в Москву. Надо что-то придумать.

   — Думай….

   И я придумал.

Позвонил Управляющему делами Президента.

   — Хотел с Вами посоветоваться — можем ли мы решить один вопрос, не беспокоя патрона.

   — Смотря, какой.

Я объяснил в двух словах.

Мой собеседник, подумав:

   — Давай не по телефону — подъезжай вечером ко мне в берлогу.

«Берлога» руководителя президентской Администрации ютилась в Рублёвке. Он забыл о моём визите и не заказал пропуска — а может, это было сделано нарочно — кто их, политиков, разберёт. Позвонил с КПП, уладил формальности.

   Этот инцидент заставил вновь задуматься о предпринимаемом шаге, но отступать было поздно.

   Беседка очень напоминает уже известную. Сидим. Беседуем. Мой визави — чиновник до мозга костей, чиновник с большой буквы, большой знаток официального протокола. Он так долго на государевой службе, что давно уже переставил слова местами в расхожей фразе «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Но достаточно умён, чтобы интриговать против фаворитов Президента — достаточно собрать негатив и держать под прицелом. Я всё это знаю и, тем не менее, сам принёс ему компроматы на себя. Потому что ни он, ни Президент по большому счёту мне не нужны. Я им нужен — по крайней мере, второму.

   Суть моей просьбы — назначить Любу на моё место, спецпредставителем Президента на Курилах.

   — Хочешь удержать жену на островах и не пустить в Москву — я правильно понимаю?

Он всё правильно понимает.

   — Отчего же, сделаем. Завтра пошлю курьера на Дальний Восток с соответствующим назначением и предписанием госпоже Гладышевой — ежедневный отчёт о состоянии дел по проекту. Она не сможет вырваться с курящих островов. Чем думаешь заняться?

   — Ухаживать за женой — у неё тяжело протекает беременность. Надеюсь, за два года работы имею право на отпуск?

   — Имеешь, имеешь. А сколько у тебя жён?

Посмотрел ему в глаза и твёрдо сказал:

   — Пока две.

На, жуй свой компромат!

Первый чиновник Кремля хмыкнул:

   — Завидую.

   Через два дня он позвонил мне.

   — Твоя просьба реализована — Любовь Александровна введена в штат Администрации и исполняет обязанности спецпредставителя на Курилах.

   — Спасибо.

   Ещё через день позвонила Люба.

   — Что с тобой? Ты здоров? Мне передали твои обязанности.

   — Вникай. Считай это делом ближайших лет. Разве не интересно?

   — Ещё как. Но как быть с учёбой? Защититься хотела. С тобой-то что? Когда приедешь?

   — Влезаю в новую тему (вру). Пока приехать не смогу (это правда). Люблю и очень скучаю (не поверите — и это правда)….

   Кастиль улетая, захотел увидеться.

   — Всё хорошо, Гладышев, всё хорошо. Твой проект принят на «ура». Начнём шуровать, как только пойдёт финансирование. Всё хорошо, всё. Две проблемы. Ты меня слушаешь? Слушай меня, Гладышев, слушай. Курилы — это ещё не вся область, есть ещё Сахалин. О нём-то ты забыл. На архипелаге будет новый век, а здесь — старый. Не хорошо это. В экономике перегиб, раздрай в умах людей. Подумай об этом, Гладышев, крепко подумай. Я знаю, ты что-нибудь придумаешь.

Потом огляделся подозрительно, наклонился к моему уху, зашептал:

   — Ты ведь мне яму роешь, Гладышев. Я выпускник ракетно-космического факультета, а твоя вся идея в море упирается. Попрут меня, не сегодня так завтра, попрут, как пить дать. Оставь мне хоть Сахалин, Гладышев. Очень прошу.

   — Подумаю, — вяло обещал я.

Кастиль мне стал неприятен. Вроде неплохой мужик, деловой. Чего они за власть так держатся? На мой взгляд — нет ничего скучнее сидеть в кабинете и каждый день видеть одни и те же льстивые лица.

Разговор продолжать не хотелось, сменил тему.

   — Кто будет юридическим исполнителем проекта?

   — Президент говорит, создаётся акционерное общество «Океан» с контрольным пакетом в руках государства. Это общество и принесёт конец губернаторской власти.

   — Почему?

   — Так не будет там населения, как такового — все сплошь сотрудники одной компании….

   Мамы дома не было. Мы целовались с Дашей на её ложе. Начал ласково раздевать её, а она не сопротивлялась. Раздел. Разделся сам. Лёг рядом. Прижался животом к её животу.

   — Не надо, — попросила Даша и закрыла глаза.

Конечно, не надо. Но она готова была терпеть.

Бедная моя Даша, ты опять готова жертвовать собой. Ради меня, ради ребёнка. Ради кого?

— Нет, — прошептал, целуя её глаза. — Ты всё не правильно понимаешь. Я хочу создать семью.

   — Как это? — Даша уставилась на меня.

   — Сейчас мы — одно целое. Ты, я, она. Я чувствую, как дочка пинается.

Это была правда. Толчки из Дашиного живота передавались на мой кишечник через панцирь мускулов. Я их чувствовал отчётливо и действительно считал нас единым целым.

Даша хихикнула, щёлкнула меня по кончику носа и туда же поцеловала.

Мы долго лежали, внимая кувыркам нашей дочери, и уснули.

Вечером мама на кухне:

   — Вы с ума сошли оба?

Даша испуганно:

   — Нет, нет, у нас ничего не было. Мы семью создавали.

   — Как это? — мама долго думала и сделала вид, что поняла. — И что, получается?

Вечером прищучила меня в моей комнате:

   — Советник, ты жениться думаешь — девочка извелась вся.

Эх, мама, мама, знала бы ты, как я-то извёлся….

   — Билли, есть тема.

   — Само внимание, Создатель.

   — Кувыркнись через голову, но докажи, что Сахалин — лучшее место для космодромов и вообще ракетно-космической промышленности.

   — Что-то новенькое, Создатель. Может, сначала проверим пригодность на все аспекты?

   — Хоть запроверяйся — результат должен быть именно таким.

   — Тем не менее.

   — Твоё дело.

   — Что по срокам?

   — Пока терпит. Как Люба?

   — Девочка старается, молодец. Ты, Создатель, планируешь ей отставку?

   — Не твоё дело.

   — Грубо. Отвечу также — когда тебя не станет, буду работать с Любой….

   Люба позвонила:

   — Знаешь, что удумал Эдуард Эдуардович? Никогда не догадаешься — он пригласил наше кафедральное руководство на Итуруп на защиту моего диплома. Представляешь, буду защищаться досрочно да ещё на самой стройке. Кастиль сам грозится возглавить приёмную комиссию. Представляешь? Ты приедешь? Ведь защита! А когда? Эх, ты. Я люблю, скучаю, жду не дождусь. Твой «Пилигрим» — прелесть. Ты его запатентовал? Зря, утёр бы нос америкосам. Всё, целую….

   Мама за дверь, Даша зовёт:

   — Айда семью создавать.

Разденемся и в постель — нырк. Лежим, прижавшись животами, внимаем дочери.

   — Ты знаешь, — говорю, — хочу примириться с отцом: нехорошо как-то мы расстались.

   — Это правильно: в жизни так много сложностей и напастей, что самим их создавать — просто нелепо. Близкими людьми надо дорожить.

Милая моя Даша, как скоро ты стала мудрой….

   Отец откликнулся на моё желание встретиться.

Когда мы приехали с Дашей в парк, он уже гулял там со своим маленьким сыном — моим сводным братиком. Ничего малыш, шустрый. Пожал мне руку, взял у Даши сладкий батончик и заявил:

   — Лёша хороший.

Бобчинский победно взглянул на меня.

Он здорово сдал со дня последней встречи — мешки под глазами, щёки оплыли, руки трясутся и затравленный взгляд. Пьёт, подумал я.

Даша с малышом пошли на горку, мы присели за столик. Он взял мою ладонь в свои влажные руки.

   — Это хорошо, что ты позвонил. Я сам давно мечтал об этой встрече, да всё никак не решался. Ты любишь меня, сын?

Я кивнул:

   — Ты мой отец.

   — Пообещай мне, что после моей смерти, ты не оставишь заботами своего брата.

   — Ты больно рано собрался.

   — Ничего не поздно — дни мои сочтены. Я знаю.

   — Перестань. Ты выдумываешь. Ты как живёшь, средств хватает?

   — Хватает, не о них речь. Меня отравили.

   — Кто?

   — Твой дед. О, это страшный человек.

   — Выдумываешь. Чем тебя траванули? Зачем? Дед?

   — Радиоактивным изотопом — современный яд шпионов.

   — Ты у психиатра был?

   — Не веришь?

   — Не верю.

   — Помру, поверишь? Пообещай, что брата не бросишь.

   — Обещаю.

По дороге домой, Даша спросила:

   — Как он?

   — Спился.

   — Жалко мальчика — хорошенький….

               Дома Билли:

   — Ты, Создатель — провидец. Именно для космических затей создала Земля сей замечательный остров. Готов доклад — подставляй ладони.

Зашелестел бумагой принтер….

   Дашу увезли около полуночи. Мы с мамой долго сидели на кухне за чаем, потом разошлись по своим углам. Но не спалось. Снова сползлись. Переживали молча. Говорили тихо и немногословно.

   К утру задремал в кресле у телевизора. За открытым окном хлопнула дверь такси, и я проснулся. Пока разлепил глаза, пока привёл мысли в порядок, сообразил, где я и почему, послышался голос Надежды Павловны. Не успел из кресла выбраться, в комнату впорхнула мама:

   — Вставай, отец-подлец, дочка у нас, Настенька.

Анастасией звали и мою маму….

Две недели спустя позвонил Костылю:

   — Доклад готов. Вылетаю.

   В этот раз губернатор лично встречал меня в аэропорту. Шёл навстречу, распахнув объятия. Но Люба опередила его, выпорхнула из-под руки и бросилась мне на шею. Поцелуй наш затянулся. Кастиль ждал-ждал, махнул рукой, повернулся и пошёл обратно. Следом свита.

   В наш номер принесли протокол дня:

   — чтение доклада

   — обсуждение

   — и т.д. и т.п.

   — банкет

Я наискось размашисто: «Три дня не тревожить»….

   На этот раз Билли превзошёл самого себя. Доклад был полный, конкретный с массой приложений. Всё просчитано до мелочей. Четыре космодрома, все необходимые производства, центры — управления полётами, подготовки космонавтов, научных космических исследований. Всё оснащено по последнему слову мировых технологий. Билли остался верен себе — никаких ДВС, весь транспорт на острове электрический. Источники её (электроэнергии) уже известны — солнце, воздух, вода и…. Вот тут-то и таилась изюминка. Отойдя от правил, Билли запланировал атомную станцию в центре Сахалина: всё-таки много допусков в стихиях, а их не должно быть, где царит точная наука. Предложил использовать в качестве топлива, не обогащенные урановые руды или синтезированные радиоактивные изотопы, а любой подручный материал — грунт, промотходы и т.п. В приложенной пояснительной записке раскрывался принцип и сама установка, приводящая в неравновесное состояние любое вещество, стимулирующая цепную реакцию ядерного деления. В результате материя без остатка переходит в энергию. Это открытие, скажу я Вам, на грани фантастики — значение и масштабы перспектив его трудно переоценить.

   На исходе третьих суток нашего с Любой марафона Костыль позвонил:

   — Гладышев, ты сам-то читал, что написал?

Нет, не читал — избаловал меня Билли своей непогрешимостью.

   — Что произошло, Эдуард Эдуардович?

   — Ты бы ещё в газетке это напечатал.

   — Для чего?

   — Вот и я говорю — для чего. Ты что неучем прикидываешься, советник? У тебя почти вся глава об АЭС и приложение к ней — строжайшая государственная тайна. Ты где эту идею подсмотрел?

Я не понимал, о чём идёт речь, и на всякий случай буркнул:

   — В женской бане.

   — О! Достойный ответ на неумный вопрос. Когда выходные кончать думаешь?

   — Завтра, думаю.

   — Жду у себя….

   На следующий день в кабинете Сахалинского губернатора.

   Он положил передо мною изъятые из доклада страницы:

   — Что это?

Но я уже был готов по теме.

   — Дарю идею.

Этого Кастиль не ожидал. Он зажевал нижнюю губу, размышляя.

   — Чревато.

   — Другое предложение: отдайте авторство в Центр ядерных исследований, при условии, что они переедут на Сахалин, или откроют у вас филиал.

   — Ты, Гладышев, чокнутый. Но, видимо, на таких и держится наука….

   Костыль напросился на приём к Президенту и улетел на следующий день. Люба собралась к себе на Итуруп. Уговорил её остаться ещё на пару дней — там дела, там нам будет не до любви….

   Лежим в постели в своём номере. Вдруг Люба села.

   — Гладышев, хочу стать президентом компании.

   — Какой компании?

   — «Океан».

Наморщил лоб, всем видом выражая, что не сведущ в вопросе.

   — Не притворяйся — ты знаешь, о чём речь. Поговоришь с Президентом?

   — Вот что угодно только не это — ни за себя, ни за тебя начальство просить не буду.

Лицо Любаши напряглось, в глазах растаяла нежность.

   — Ты меня не любишь.

   — Парирую тем же.

Жена моя вздохнула и отвернулась, положила голову на колени — Алёнушка на берегу пруда.

У неё лодыжки Нефертити. Я подсунул голову под её согнутые колени и начал целовать их (лодыжки). Целую и глажу, целую и глажу.

   — Родная, зачем тебе эти заморочки? Давай лучше ребёночка заведём, а?

Люба раздвинула колени и сунула мне кукиш под нос.

   — Вот тебе, а не ребёнок.

Она спрыгнула с кровати и начала одеваться.        

Грубо. Я обиделся. Лежал и наблюдал, как она собрала вещи и вышла. Вы представляете: ни в ресторан — горе залить, ни на почту — мамочке отписать. Села на вертолёт и улетела на Итуруп.

Женщина!

Представитель Президента!

Мне бы её характер. Я что — хлюпик, неженка, маменькин сыночек. Мне бы сесть в самолёт да в другую сторону — к Даше, Настеньке. А я сел на каботажное судно и поплёлся следом.

Неделю Любаша моталась по архипелагу, а я в одиночестве лежал в нашем доме на нашей кровати. Когда душевное напряжение достигло критического накала сел за компьютер….

   — Билли, это ты Любу накручиваешь?

   — О чём ты, Создатель?

   — Откуда у неё такие амбиции?

   — Природой заложены.

   — Снюхались?

   — Я играю в пределах оговорённых правил.

   — Колись, Билли, что вы затеваете?

Впервые на мониторе заминка с ответом.

   — Читай.

Это был доклад на коллегию Министерства национальных программ. Предложение по развитию туристического бизнеса на Архипелаге. Это был довесок к общему плану экономического преобразования Курил. Но Кастиль спешил, и мы с Билли оставили эту главу на потом. Теперь она подписана, как автором, спецпредставителем Президента Гладышевой Л.А.

   — Распечатай, — приказал я и стал ждать, полный мрачных мыслей.

Люба вернулась домой поздно вечером в субботу. Сказала: «Привет» и в ванну. Оттуда было слышно её пение. Я ходил под дверью, нагоняя злости, представлял: ка-а-ак щас…

Люба появилась в мохеровом халате до пола, в тюрбане из полотенца на голове, пахнущая благовониями. Села перед туалетным столиком. На него я и бросил принесённый из кабинета доклад.

   — Это что?

Люба подняла на меня чёрные глаза полные гранитного блеска и заявила:

   — Я лечу в Москву.

Вдруг я понял, что сейчас мы наделаем с ней глупостей, наговорим гадостей и разрушим всё, что вместе строили. Промолчал, развернулся и ушёл спать. Любы со мной в эту ночь не было.

   Любе нельзя было лететь в Москву. Нельзя было выступать с докладом в столице. Представляете: успех (а он гарантирован), пресса, и мамин вопрос:

   — Кто это Гладышева Л.А., спецпредставитель Президента по национальному проекту?

Что-то надо было предпринять. Ждал утра, а когда взялся за трубку, вспомнил, что надо ждать ночи — разница-то во времени о-го-го….

   — Слушаю тебя, Гладышев, — на том конце.

   — Моя жена собирается в Москву на коллегию министерства….

   — И?

   — Думаю в ваших силах отправить гору к Магомеду.

После полуминутного молчания:

   — Подскажу эту мысль Президенту.

   — Уж будьте добры….

   Всё получилось, как задумал. Министр со своей братвой прилетел на Курилы. Сначала, конечно, в Южносахалинск, а оттуда на военно-транспортном вертолёте на Архипелаг. Следом Кастиль, тоже из Москвы, прямиком от Президента. Меня увидел, подмигнул, хлопнул по плечу:

   — На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы.

Всё понятно. И понятно, почему в прессе шума не было — засекретили доклад от заголовка до подписи автора. Космодромам на Сахалине быть!

Люба по турбизнесу «отстрелялась» на все шесть. Возила московских чиновников по островам, показывала фермы морских зверей, подводные плантации, детища свои (Биловы, конечно) — умные дома Курильского исполнения. Кастиль появился вовремя — гостей надо было угощать….

   Представьте необитаемый остров, лагуна, песчаный пляж, шашлыки, столы, ломящиеся экзотическими яствами и русской водкой. Люба — единственная женщина за столом. Естественно все тосты, всё внимание ей. Она вдруг встаёт:

   — Анатолий Иванович (это министр национальных программ), посодействуйте — хочу стать президентом акционерной компании «Океан». Да-да, той самой, кому всем этим владеть.

У московского гостя челюсть отвисла.

   — Браво, девочка, молодец! Двумя руками «за», — подхватился со своего места Кастиль, погрозил пальцем азартно. — Не всё вам, москвичам, купоны стричь. Да и до купонов тут ещё — ой-ой-ой — пахать да пахать.

Министр, запинаясь:

   — Я, конечно, высоко ценю ваш вклад в развитие края. И доклад ваш замечательный, но…. Но такие документы подписывает Президент.

   — А вы их ему готовите, — настаивала Люба. Она стояла с рюмкой в руке, красивая, гордая, неукротимая. Тогда впервые подумал, что она очень похожа на маму.

Министр мялся, никто из свиты не спешил ему на помощь. Он посмотрел на меня, потом на Любу — советник Президента, его представитель. Не простые же люди, не с бухты-барахты. И-эх, раз пошла такая пьянка…

Он махнул рукой:

   — Согласен.

За столом зааплодировали, раздались крики «Гип-гип, ура!», звон бокалов.

Кто-то крикнул: «Да здравствует Россия!». И снова — ура! И я кричал «Ура!». Всегда готов за Россию. Никогда за личности, особенно по пьянке.

Потом начались забавы — танцы на песке, национальная нанайская борьба. Притащили с «Крылатого» (это катер Любин) канат, и местные во главе с могучим Костылём трижды перетянули московскую команду.

Потом стали купаться.

Люба ушла на катер, переоделась, прыгнула с него. Вышла на берег в белом купальнике, в капельках воды искрилось солнце.

   — Афродита!

Пьяные мужики с ума посходили — бросились на колени молиться: «О, божественная!». Некто полз по следам, завывая: «Я готов целовать песок, по которому ты ходила…». Министра нарядили Нептуном, Любу усадили рядом — морской царицей. Свора водяных фавнов рыскала по берегу и по приказу морского царя купала всех невесёлых — даже одетых.

Когда стало смеркаться, гостей покидали в вертолёт и увезли. Люди губернатора на два раза обшарили прибрежные кусты и валуны — не дай Бог, кого оставили — и тоже улетели. Экипаж «Крылатого», и мы с Любой заночевали на острове.

Отдыхать ушёл раньше, оставив Любе хлопоты с выпроваживанием гостей — в конце концов, они её. В кромешной темноте каюты услышал шорох.

   — Лёш, пойдём купаться голышом.

Поднялся, шагнул на ощупь и попал в её объятия. Она уже была голышом.

   — На ручки хочу, — заскулила.

Поднял, выбрался на палубу, наклонился за леера:

   — Купаться?

Она вцепилась в шею:

   — Вместе, вместе…

И я прыгнул в воду с нею на руках.

Потом мы занимались любовью на песке.

Потом вспомнил, что на катере есть прибор ночного видения с двенадцатикратным увеличением. Подхватил Любу на руки, всполоснул в воде и унёс в каюту….

   Позвонил Президент:

   — Вы где, Гладышев?

   — На Курилах.

   — Л.А.Гладышева кто вам?

   — Жена.

   — Думаете, справиться с компанией?

   — До сих пор справлялась.

   — Хорошо, подписываю под вашу ответственность. Вы надолго там?

   — Есть работа?

   — Когда её не было. Давайте доотдыхивайте и приступайте к Камчатке. Время, как говорится, вперёд!    

   У меня трещина в ребре. Уж лучше бы перелом — и срастается быстрей, и болей меньше. Шмякнулся на северном склоне Ключевской Сопки. Поскользнулся, за уступ не удержался — и бочиной прямо на гольцы. Увы, законы тяготения писаны и для мастеров айкидо.

Чёрт меня дёрнул туда лезть. Чёрт задумал вообще эту поездку — перспективы полуострова видны были из окна нашей московской квартиры. Но мама с Дашей и Настюшей уехали в Крым. Там у нас дальние-предальние, но очень добрые родственники, а у них усадьба с видом на Ай-Петри. Я ещё пацаном грозился залезть на самую верхотура. Ну и полез, на другом конце Земли. И шмякнулся. И взвыл от боли. Постучал в мобилу. За мною вертолёт. С вертолёта на самолёт. С самолёта на неотложке в ЦКБ. Вернулся быстрее, чем добирался. А был на Камчатке без малого три дня.

Изладили мне корсет. Кормят таблетками, электрофорез прописали. Но самое неприятное — уколы. Ставит их сестра, и ещё две, будто ненароком крутятся в палате. Что их — задница моя прельщает? Всё надоело — и уколы болезненные, и сестрички некрасивые. Домой стал проситься.

   — А что? — лечащий был продвинутым. — Очень даже может быть — дома вы быстрее пойдёте на поправку. Уход, внимание, уют привычной обстановки…. Звоните, молодой человек, звоните — я не против.

Вопрос — кому звонить. Маме с Дашей в Крым? Любе на Курилы? Может дяде Сэму в Белый дом? Деду, деду надо позвонить. Отлежусь у него на даче — места хватит. Тётки там убойные, ну так на мне бронекорсет.

Бренчу.

Звонкий голос:

   — Алё.

   — Мне бы Алексея Георгиевича.

   — А он в Крыму.

Приехали! И что теперь делать?

   — А вы кто?

   — Ваш племянничек в гипсо.

   — Алекс, ты?

   — Не похож?

   — Откуда?

   — Из ЦКБ.

   — Анализы сдаёшь?

   — Уже сдал.

   — А что звонишь-то?

   — Родственники нужны — забрать меня отсюда.

   — Так заберём. Ты в каком корпусе, в какой палате?

Близняшки приехали за мной на такси — совсем уже взрослые, рассудительные девицы.

   — Мне бы домой, — робко попросился.

   — Щас, — был ответ. — Что врач сказал? — забота и уход.

   — Вы чего в Крым не укатили?

   — Выпускные, — со вздохом.

Девчонкам по семнадцать лет. Девчонки заканчивают лицей, готовятся стать абитуриентками, студентками. Не щипаются и не щекотятся. Ходят павами, поводят томными глазами, обо всём имеют своё суждение — повзрослели. Кормят прилично — мама научила. Да ещё поваренные книги под рукой — у каждой своя.

   Не жизнь — малина. Это у меня. У них — выпускные. Три-четыре дня зубрят-зубрят, на цыпочках ходят, разговаривают вполголоса — удачу боятся спугнуть. А потом — бах! — сдали. Визжат, кричат, носятся по парку в одних купальниках, которые того и гляди потеряют. С надеждой на это смотрю из гамака с книжкой под головой. Когда этот тайфун рук, ног, кос и глаз со свистом проносится в опасной близости, у меня начинает ныть больное ребро. Потом всё успокаивается, чтобы через три-четыре дня взорваться снова.

   Выпускной. Сестрички примеряют одинаковые платья, вертятся у зеркала, носятся по комнатам — теперь ничто не может омрачить их безудержный задор.

   — Алекс, не скучай — мы скоро. Голодом себя не мори. На девиц по телеку не заглядывайся — мы лучше.

Чмок. Чмок.

   — До утра.

Приехали они раньше.

   Я уж поспал немного. Проснулся. Поворочался. Не спится. Всё-таки у двойняшек родителей рядом нет, я, как бы, ответственен за них — должен переживать. Перебрался в качалку на террасу, стал поджидать.

   Подъехала машина, Похлопали дверцы. Отъехала машина.

   Идут дорожкою по саду, шляпки свои «А-ля Айсидора» в руках несут — ленты по траве волочатся. Меня не замечают или не хотят.

   Обидел кто? Вечер не удался? Ох, уж эти мне семнадцать лет — проблемы на пустом месте! Переоделись и на пруд — с таким видом только топятся. Пруд — часть усадьбы, на берегу беседка.

   Как Чингачгук, скрываясь за деревьями, иду следом. Нет, вроде не топятся, плескаются, злословят о ком-то.

   Подсматривать нехорошо, подслушивать тоже. В беседке из их халатиков устраиваю ложе и на бок сажусь поджидать — пусть купаются: тепла июньская ночь. Тепла и лунна. Дорожка серебристая пробежала по воде. Трава блестит на берегу. И капли воды сверкают на голом теле.

   Чёрт! Точно на голом!

   Одна из сестричек вошла в беседку, голову клонит, волосы скручивает и выжимает. А на теле — ну хоть бы ремок какой. Чуть слюной не поперхнулся, а она смотрит и усмехается.

   — Подглядываешь?    

   — Слушай, ты бы устыдилась немного.

   — Ага, щас, зажмусь, в кустики прыгну и закричу: «Ай-ай-ай».

   — Отшлёпать тебя, бесстыдницу…

   — Шлёпай.

Выпускница изящно изогнула талию, приблизив к моему лицу круглые и крепкие, как арбузики, ягодицы. Я шлёпнул, легонько-легонько, ласково, чтоб только звук был.

   — А теперь погладь — больно же.

Погладил. Рука сама тянулась вопреки здравому рассудку. Да и был ли он в ту минуту здравым?

   — Никушка, айда посмотри, кто ко мне пристаёт.

   — Сама ты Никушка, — говорит вторая сестричка и входит в беседку в таком же первозданном виде.

Всё, теперь я знаю к кому как обращаться — только бы из виду их не потерять. Дело в том, что у близняшек и имена одинаковые — Доминика и Вероника. Только первую ничуть не заботит, как её окликнут: хоть Домной, хоть Никушкой. а вот вторая на Никушку обижается, признаёт только — Вероника, Вера и их производные, позволяет — Вероничка-Земляничка.        

Только положение моё это не облегчает: две несовершеннолетние девицы, вполне уже сформировавшиеся, без комплексов и одежды, обступили меня в садовой беседке в полнолуние.    

   — Тоже так хочу, — заявила Вероника, схватила мою руку и положила ладонью на… пониже спинки.

   — Может вам массаж сделать?

   — Было б здорово, — согласились сестрички. — Но как твоё ребро? Давай посмотрим.

Они стащили с меня штаны и рубашку, плавки и корсет.

   — Да нет, в порядке твоё ребро — вон как торчит.

   Тьфу! Мне стыдно, им хоть бы хны.

   Признаюсь, не боль сдала меня им в плен, а желание подурачиться.

   И мы дурачились.

   Сначала в беседке.

   Потом в пруду.

   Потом в ванной. Пили шампанское и дурачились.

   Потом в постели. Где застал нас рассвет, и мы уснули.

   Проснулись и опять за прежнее — дурачиться.

   Об одежде вспомнили вечером, когда голод погнал нас в людные места.

   Скажите: совсём Лёшка Гладышев пал, ниже плинтуса совесть свою уронил — до несовершеннолетних родственниц добрался. Но есть оправдательные моменты, господа.

   Во-первых, по большому счёту мы не родственники.

   Во-вторых, моей инициативы совсем не было — жертва, можно сказать, обстоятельств.

   В-третьих,… в-четвертых,… в-пятых….

   Не случайная это связь, мужики. Двойняшки признались: давно влюблены в меня по уши. А я? А что я — я тоже. Ну, разве можно таких не любить — красивых, задорных, ласковых, умных, добрых….

Они мне:

   — Алекс, ты почему на Даше не женишься?

Я:

   — Увы, женат.

И паспорт показываю.

   — Как ты мог?

А потом:

   — Алекс, а кого ты больше любишь — Любу или Дашу?

   — Вас.

   — Врёшь, конечно, но приятно.

Ещё позже:

    — Алекс, ты за нас не томись — мы тебя любим не для женитьбы.

   — Вообще-то девушки должны замуж выходить.

   — Мы не хотим замуж — не один мужчина с тобой не сравнится.

   — А чего вы хотите?

И они признались.

   Замуж выходить, значит расставаться. А они не хотят — хотят вместе поступить в Литературный институт и стать: Доминика — писателем (писательницей?), а Вероника — поэтом (поэтессой?). Они показали свои работы. Не силён, чтобы сказать «здорово» — мне понравились. Тут же обещал продвинуть их на страницы периодических изданий и слово сдержал. Сестричкам эти мои затраты были как нельзя кстати — требовали при поступлении списки опубликованных работ.

   Подозреваю за спиной злобный шёпот: «Оплатил девкам дефлорацию». А мне плевать: говорите, думайте, что хотите — это моя жизнь и подстраивать её под чьё-то одобрение не собираюсь.

   Только что скажет мама, если узнает? А Даша? А Люба. Господи, как дальше жить?

                В «Камчатке» тоже была своя изюминка.

   Экономической основой грандиозного проекта Национального Заповедника, занимающего весь полуостров, должен стать туризм. Сеть мотелей опутывала, прекрасные дороги сокращали. Электроавтопоезда вывозили удивлённую публику на самую что ни на есть дикую природу. Всё сходилось. Всё. Кроме одного. Служба безопасности должна реагировать немедленно на любой сигнал ЧП. Им без вертолётов не обойтись. А это — громы небесные, токсичные выбросы, и вообще — техника уходящей эпохи.

Билли поднапрягся немного и выдал «на-гора» проект двигателя нового типа. На основе открытого им механизма перехода материи в энергию — безотходного, бесшумного, высокоэкономичного. Причём, Билли предложил двигатель в принципе. Модификации могли быть все возможные — от ракеты до мопеда — присобачивай и катайся.

   Опять проблема — изобретение государственной важности — кому его сдать?

Звоню Президенту, прошу личной встречи. Не отказывает.

Всё та же беседка.

Президент глянул на заголовок, хмыкнул, пошелестел листами и отложил мой труд.

   — Понятно.

   — Есть один нюанс.

Беру проект в руки, нахожу нужное место, показываю.

Президент смотрит, читает, кивает.

   — Так, так, так,….

Потом поднимает на меня глаза.

   — Твоё?

Пожимаю плечами — а чьё же ещё.

   — Ты — гений, русский Да Винча. У Кастиль юридические замороки с первым предложением, а тут новое.…    Слушай, сделаем так — оформим тебе авторские права — всё честь честью — и выкупим их во владение государству.

Пожал плечами — не против.

   — Такую сделку след обмыть. Ты как?

Жму плечами.

   — Язык проглотил? Бывает.

   Патрон отсутствовал не долго. Принёс графинчик водки, рюмки, закуску — бутерброды с икрой, ветчиной, балычок севрюжный. Водка ледяная, балык во рту тает. Не успел прожевать, патрон уж вторую в руке держит.

   — Никогда, Гладышев, не сидели мы с тобой вот так — по-русски, по-приятельски. И не скоро ещё присядем — дела, брат. Так что ты не таись, есть что за душой — выкладывай. По возрасту я тебе в отцы гожусь — пойму и глупости не посоветую.

   Потащила вторая рюмка мою душу наружу. Всё рассказал, во всём признался. Что имею связь с четырьмя женщинами, каждую люблю и боюсь потерять — и как всех сохранить возле себя ума не приложу.

   Президент слушал внимательно — не насмехался, не завидовал, только кивал — понимаю, мол.

   Я умолк.

   Патрон налил по третьей, прищурился, посмотрел рюмку на солнечный свет, повертел в пальцах.

   — Любовь и страдания в женщине не разделимы. Как только появляется первое, тут же и второе. Любовь у неё от природы, а муки — душевные. Она любит и жертвует собой для любимого, но всеми фибрами души желает заарканить его. Девушка говорит, что согласна на свободную любовь — не верь ей: это уловка, это разбег для стремительного прыжка…. Проще говоря: мы торжествуем, затащив женщину в постель, а она — нас в ЗАГС. Гладышев, если ты действительно любишь своих женщин, не обделяй их правами на себя. С одной оформлен законный брак — хорошо. Обвенчайся с другой — возьми грех на душу. А с молоденькими заключи брачный контракт — это в моде сейчас. Послушайся моего совета, и душа твоя успокоится, и женщины твои будут счастливы….

   — Билли, поздравь меня, я — миллиардер.

   — Поздравляю. Ты счастлив?

   — Не больше, чем вчера. Как там у Любочки дела?

   — Хреноваты.

   — С китами?

   — С ними.

   — И нет никаких идей?

   — Увы.

   — Что с Костылём?

   — Оставил губернаторство, теперь он президент Российской Космической Корпорации, повсеместно внедряет «оптимизатор».

   — Билли, поподробнее об этой штучке.

   — Надеюсь, принцип действия и схема сборки тебе неинтересны?

   — Правильно надеешься.

   — Тогда, как пользователю — браслет на руке. Следит за общим состоянием организма, подаёт команды — когда есть, когда спать, когда трудиться. Иные работают по двадцать часов в сутки и никаких негативных последствий для здоровья — у каждого свои возможности. Кастиль по его хронометру зарплату начисляет — удобно: контроль объективный.

   — Твоя машинка?

   — Спроворить?

   — Обойдусь. Ты же знаешь, я натура увлекающаяся, но не трудоголик, скорее — сибарит….

   Патрон позвонил.

   — Я вот подумал: вы мне Землю не спалите в своих термоядерных штучках?

   — Исключено. В конце текста есть приложение — приведены цифры независимых исследований наших и американских учёных. Там посчитано, сколько лучевой солнечной энергии обретает на Земле массу, и сколько планета наша распыляет в мировой космос электромагнитных волн, чтобы избавиться от лишнего веса. Вот это, бездарно утрачиваемое, и будет нам служить.

   — Ладно. Приемлю….

                Как советовал Президент, так я и поступил.

   Подыскал в Подмосковье красивую церквушку, исповедался попу — не стал обманывать. Но прежде поинтересовался — сколько приносит приход за год? — и пожертвовал на украшение храма вдвое больше. Попик согласился обвенчать нас с Дашей.

   Даша была в белом платье — мама настояла — с фатой и венцом из белых кораллов. Они у Любы выращиваются на подводных плантациях. Для мамы их выслала в мой последний приезд.

   Попик читал-читал венчальную молитву, а потом как рявкнет:

   — Истинная любовь да не будет греховной! Аминь!

Мы с Дашей вздрогнули. Каждый своим мыслям. Даша — о рождении дочери до брака. Я — о многожёнстве.

   Настюшу окрестили в той же церкви.

   Никушки пришли в восторг от брачного контракта — его мне Билли подготовил. Но как не изощрялся мой виртуальный друг, без поправок не обошлось. В графу «Обязанности сторон» сестрички настояли внести пункт:

   — исполнять сексуальные фантазии мужа….

А они у меня есть, фантазии-то? Всё от них, греховодных….

   Ликовали пункту «… полное материальное обеспечение…».

   — Это правильно: мужчина должен заботиться о пропитании женщин…

   — И одеждах…

   — И побрякушках….

   — И парфюмерии….

   — И жилье….

   — И авто….

        ………….

Я купил им квартиру в Москве, поближе к ЛитВУЗу, в который они таки поступили. Авто подарил по их выбору — в нашей семье личный транспорт был не в моде….

   После этого душа моя действительно успокоилась. Но, как показало грядущее, ненадолго.

   Гамбитом назвал эту операцию Президент. Ну а я бы по-другому — Троянский конь. Чем не название? По-моему, лучше подходит. Впрочем, судить Вам.

С чего начать? Начну с Любиного звонка.

Люба позвонила:

   — Всё плохо, Лёша.

   — Киты гибнут?

   — И китята. Выбрасываются на берег, Лёш, — Люба всхлипнула. — Топятся на мелководье. Мы с ног сбились, головы сломали — в чём причина?

После паузы.

   — Лёш, прилетай, сбегу с работы на три дня.

Три дня наедине с Любой — об этом только и мечтал два последних месяца!

Но….

Надо соблюсти приличия.

Сводил маму, Дашу и Надежду Павловну в Большой и ресторан.

Нежно простился с Дашей.

Даша… Даша — это любовь и боль моего сердца. Если у Вас есть время и желание послушать, расскажу о наших отношениях.

Рождение Настюши отвратило у неё наследственную потребность жертвовать собой для блага и счастья других. Надеюсь — напрочь. Только болью полнятся прекрасные очи при виде убогих, пьяных и бомжей. Кстати, Жека вернулся в родные пенаты. Худой, длиннющий и сутулый. С тросточкой. Вполне подвижный. Когда увидел меня, вошедшего во двор, лихо продефилировал детской площадкой, где Даша выгуливала Настюшу.

   — О чём он? — спросил венченую супругу и увидел глаза полные вселенской скорби.

Любит? Боль царапнула сердце. Но разве имел право я, многожёнец, ревновать?

   — Извини, — повернулся уходить и вдруг….

Даша бросилась мне на шею так порывисто, так отчаянно принялась целовать, что заплакала, испугавшись, Настюша. Тут как тут её бабульки.

   — Вы что с ума сошли?

А мы и сошли. На Дашины поцелуи ответил своими, страстными. Мы тискали друг друга, стыдились этого порыва и не могли оторваться. Спасибо тебе, Жека.

   Надежда Павловна — женщина строгая. Она воспитала дочь в спартанско-пуританском стиле. Хорошую дочь. Она и внучкой принялась командовать.

   Другой метод воспитания у мамы. Помню своё детство, помню её уроки.

   Пример.

   Собираюсь во двор играть с ребятами в футбол.

   Бабушка вздыхает и качает головой — не одобряет.

   Папа считает, что в футбол играют умственно отсталые люди в экономически слабо развитых странах — не понимает

   А мама…. Надевает спортивные брюки, бейсболку козырьком назад и со мной во двор. Лихо бегает, толкается, пасует, бьёт. Потом пацаны говорили мне — слышь, ты, пусть твоя мамка сыграет за нас с соседнедворовой командой. Приходили делегацией, звонили в дверь, звали. И если брали меня (неважный был игрок-то), то и мама соглашалась. Однажды мужик какой-то долго стоял у борта коробки, наблюдая за матчем. Потом высказался:

    — Слышь, пацан, больно ты на бабу похож.

Мама…. представляете: уже кандидат наук, старший преподаватель кафедры — плюнула под ноги и заявила:

    — За такие слова можно и схлопотать.

Команда поддержала:

    — Тебе чего, мужик, гудок распинать?

   Мама осталась такой и в бабушках. Она не водила Настеньку за ручку с важным видом, не поучала — этого нельзя, а это «кака». Брала вторую лопаточку и на пару с внучкой, высунув языки, строили песочные дома. Катались вместе с горки. Жевали на двоих один бутерброд.

   Даша недолго колебалась — чей метод лучше. Мамочки на скамейке, она в песочнице, на горке, на стенке (шведской), спорит с дочкой и обижается на её уловки, сама хитрит и жульничает — игра. Две подружки.

   Наши отношения очень ровные. Правильнее сказать — хрустальные. Мы бережём друг друга и не надышимся. Я балую её подарками и стараюсь угодить. Она готова в любой миг исполнить любое моё желание. Никогда не провоцирует на близость. Никогда не проявляет инициативы в интимных делах, но всегда ответлива и нежна. Каждый вечер перед сном делаю ей массаж, как в тот памятный день. Втираю благовония в тело, которое после родов утратило девичью угловатость, но приобрело женскую плавность. Я его обожаю и целую, прежде чем коснуться рукой. Даша страдает. Ей кажется, что я заставляю себя делать ей удовольствия. Пусть себе. Такие муки я приемлю — на самом деле это я получаю неземное наслаждение, лаская любимые формы и прелести. Иногда вечерами Настюшка заигрывается — некому топнуть ногой и отправить её спать — мы начинаем обмениваться с Дашей через чур нежными взглядами. От мамы этого не скроишь.

   — Идите уж, — машет рукой и заманивает внучку в свою спальню.

Настюша не любит спать одна и наоборот. Иногда она прибегает к нам утром, когда мы нежимся в постели, забирается в серёдку. Даша смеётся:

   — Семья получилась.

   Завидуете, наверное? Я и сам себе завидую. Когда отсутствую несколько дней, спешу домой, как дембель на вокзал. Знаю — три любящих сердца с нетерпением ждут меня и рады моему явлению в любое время суток.

   Следующую ночь прощался с Никушками. О них тоже есть что рассказать. Сестрички тратят весь месячный доход на обновление интерьера своей квартиры. И требуют с меня компенсации. Я, конечно, штопаю их финансовые дыры — ведь по большому счёту все эти декорации предназначены мне. Представляете — романтическое свидание с двумя лохматыми, полуодетыми дикарками в первобытной пещере. Стены увешаны рогами, чучелами, шкурами. На полу в блюде из черепахового панциря парит жареное мясо. И дикие танцы — с прыжками, ужимками — к чертям летит незамысловатая одежда. А моя так рвётся на клочки. Всё. Захвачен варварками в плен. Теперь я буду либо съеден, либо…. Либо стоило порванных прикидов.

   В другой раз меня приносили в жертву египетские жрицы. Обстановка соответствует убранству античного храма. Две фурии с бронзовыми ножами извиваются, извиваются…. всё ближе и ближе…. вот сейчас…. Закрываю глаза от страха перед неизбежным и…. получаю жаркий поцелуй. Нет, много поцелуев. Сотни рук, десятки губ ласкают моё тело, избавляют от одежды.

   Следующий раз мои контрактные жёны не поленились заучить настоящий гимн спартанских женщин, приветствующих доблестных воинов. Они в сандалиях, коротких золотистых туниках, волосы убраны миртовыми венками — ладошки сложены у груди. Прикид царя Леонида натянули на меня и заставили играть его роль — великого и могучего устрашителя персов.

   Кроме денег они ничего не требуют. Всегда рады моему появлению. Терпеливо ждут. Но когда новый интерьер готов и роли заучены, попробуй, откажись от визита — грозятся нагрянуть, перевернуть вверх дном наш с Дашей милый уют и увести меня силой. Не скажу, что эти спектакли утомляют меня. Признаюсь — жду их с нетерпением. Месяц — это тридцать дней, столько лишь могу прожить без контрактниц. А потом — не ищите меня пару-тройку дней….

   На этот раз пятикомнатная квартира была переделана в монастырские кельи, ризницу, трапезную, молельню. Мои бывшие «тётки» в рясах тончайшего чёрного шёлка, с крестами на тяжёлых цепях (всё из серебра), кланяясь и крестясь, проводили меня за стол, накрытый кувшином вина, жареным каплуном и чёрным хлебом. Посуда массивная, керамическая. Еда, питьё вкуса изысканного, хотя грубоватые на вид. У монашек при ходьбе из чёрных складок, будто из темноты ночи, всплывали, соблазняя — то грудь, то колено, то…. Задумка и исполнение — класс! Вот только времени у меня в обрез. Нет у меня времени следовать сценарию. Наедаюсь, напиваюсь, к чёрту выкидываю кардинальскую сутану. Подгулявшим бароном гоняюсь за целомудренными монашками, ломаю мебель, ору похабные песни. Наконец, утомлённые, обесчещенные, они засыпают в моих объятиях. А я на цыпочках, на цыпочках — в такси, аэропорт, аэробус — прыжок на восток. Лечу, встречай, любимая!

Звонок Президента, как заряд дроби, складывающий крылья летящему селезню, догнал меня в воздухе.

   — Есть тема. Жду.

Только не это! Пусть это, но не сейчас. Что придумать? Натравить Билли на Всевышнего и испортить погоду?

Врать патрону ещё не научился и признался, после недолгих колебаний.

   — Лечу к жене на Курилы — хотел провести с ней три дня.

   — Лети, — был сухой ответ. — Жду на четвёртый….

   После близости мы обычно засыпали. Пусть ненадолго, бывало — на несколько минут. Но это тоже было счастье. Подарившие друг другу радость обладания, мы уплывали в челне Гипноса, не покидая объятий….

Люба вдруг села в постели, стукнула себя кулаком по согнутой коленке.

   — Ну почему это происходит?!

От неожиданности вздрогнул — что с ней? о чём она?

Опять про своих кашалотов.

   — Гладышев, ты же биофак кончал — должен знать.

   — Я там, Любушка, оценки получал, не знания — а про морских млекопитающих вообще никто не толковал.

   — Ботаник.

Завелась. Уже оскорбляет. Мне ссоры не хочется.

Провожу пальцем по её позвоночнику.

   — Знаешь, самая красивая линия в природе — это изгиб женской спины.

Люба передёргивает плечами, Отстань — означает её жест.

Терплю.

У неё тонюсенькая талия. Целую позвоночник в этом месте, ниже, ниже….

   — Ты о чём-нибудь кроме можешь думать?

Сказано почти со злостью.

Обида переполняет. Откидываюсь на подушку, руки за головой, думаю, что и как ответить.

   — Да. Вспомнил — меня ждёт Президент.

Встаю, одеваюсь, собираюсь. Всё делаю медленно — даю ей время одуматься и остановить.

Она молчит, с любопытством наблюдает.

Я у дверей.

Она:

   — Привет Президенту.

Всё, улетаю. Улетел. В день приезда….

Сижу напротив патрона, внимаю.

   — Нагостился?

   — Не то чтобы досыта, но подумалось: новая тема может быть связана с Дальним Востоком — вернусь и догощу.

   — Правильно подумалось. Вникай.

Вникаю. Но как-то не очень: все мысли о Любе — не хорошо мы расстались. На ладонях тепло её кожи, на губах её вкус, запах….

   — Ты где?

   — Простите.

    — Понял, что я сказал?

   — Конечно.

А суть проблемы в следующем.

   Когда-то Охотское море имело статус внутренних вод могучего Советского Союза. Титан рухнул и рассыпался. Новая Россия в первые годы существования не в силах была уберечь свои богатства от бесчисленных хищников. В обильную рыбой и морским зверем акваторию ринулись флота всех стран. Какие только флаги не украшали пришлые суда, только цель была одна — хватай, тащи, грабь. Окрепла Россия, расправила согбенные плечи, в состоянии теперь пресечь хищные промыслы — и сил хватало, и желание было. Но упущено время. Браконьеры до того освоились, что шли в Охотское как к себе домой. Даже сама юрисдикция России отрицалась. Тяжбы пошли судебные, международные, одна за другой — и все проигрывались.

   — Как заноза торчит в моём сердце эта проблема, — признался Президент. — Займись, Гладышев. Я знаю, ты что-нибудь придумаешь. Ведь отвадил же их от Курил.

   Патрон говорил, а я думал о Любе. Он говорил, а я думал. И вдруг…. Решение пришло в один миг. Простое решение всех проблем — Президента (правильнее — России) с браконьерами Охотского моря, Любы с китами, и моих с законной супругой. Клаустрофобия, болезнь замкнутого пространства — вот что сводит с ума китов и китят. Ну, что такое двенадцать морских миль между берегом и ультразвуковым барьером, ограничивающим акваторию проживания огромных животных. Охотское море, огромное, спокойное, чистое от браконьеров-хищников, вот что надо для успеха эксперимента. Но почему только китов? Превратить Охотское море в питомник, инкубатор разведения промысловых рыб, да и вообще всей флоры и фауны моря. Добиться этого статуса на уровне ООН, запретить не только рыбную ловлю и охоту, но и само появление посторонних судов. С охраной справимся, нам бы от бесконечных судебных тяжб отбиться. Не об этом ли говорил Президент?

   Он выслушал предложение, напряжённо вглядываясь в моё лицо.

   Молчал, размышляя.

   Не дошло? Не убедил?

   Я заволновался.

   И вдруг он сказал:

   — Мы бросим Курилы на это дело. И Камчатку…. Решим проблему с самураями. Выгоним всех прочь из Охотского моря. Отличное предложение, Гладышев! Просто великолепное! Молодец! Не понял меня? Мы отдадим под юрисдикцию ООН Камчатку, Курилы и Охотское море. Пусть себе. Не важно, кто владеет — гораздо, кто разрабатывает. Мы бросим на проект все имеющиеся ресурсы — если потребуется — и завладеем контрольным пакетом. Только всё надо просчитать и не промахнуться — слышишь, Гладышев — нам нельзя ошибиться: потомки нам не простят, если мы бездарно профукаем наши земли.

Чуть позже.

   — В шахматы играешь? Гамбит это называется, Гладышев — пожертвовать малым, чтобы выиграть всю партию. А мы её должны выиграть.

Я был уже в дверях.

   — Ты, Гладышев, за Любовь Александровну не беспокойся — она будет президентом новой международной компании: лично я другой кандидатуры не вижу….

   Тема увлекла Билли тоже. Он работал, как мне показалось, с большим, чем обычно, энтузиазмом.

   Президент звонил каждый день, вносил поправки, потом отменял.

   Хотел сделать Любе сюрприз, но вскоре понял, что зря держу её в неведении: совет такого специалиста был бы не лишним. Позвонил, рассказал. Скинул по электронке проект готовящегося доклада. И правильно сделал. Любочка быстро врубилась, что к чему, и включилась в разработку доклада.

   Когда он был готов, мы с Билли стали вычислять возможных оппонентов и их реакцию. Эти прогнозы Президент не подвергал сомнению и внимательно изучал. Вероятность ожидаемого успеха операции «Гамбит» колебалась около числа 67. Патрон считал, что процент не убедителен, а риск велик — ведь мы бросали на игровой стол исконные русские земли. Правда, к этому времени ни на Курилах, ни на Камчатке не осталось населения в прямом понимании этого слова — сплошь сотрудники компаний и члены их семей.

Мы пробовали усилить некоторые пункты в докладе, что-то подчистили, что-то добавили, но стало только хуже — вероятность успеха упала ниже 67 процентов и больше уже не стремилась вверх, как мы не бились. Наши сомнения, должно быть, незримо присутствовали в тексте, который мы знали почти наизусть.

   Грозил тупик.

   Решение нашёл Президент. Кардинальное решение. Он позвонил и сказал, что доклад должна читать Люба. Все ждут Президента России, а выступит президент компании, осваивающей новые технологии в этом регионе. Это будет шок для политиков. Это будет интересно всему миру.

   Билли за одну ночь переделал доклад.

   Изменился стиль, изменился темперамент, структура предложений и самого текста.        Сохранились цифры и резюме. Билли постарался для своей любимицы — индикатор вероятности успеха подскочил до 82 целых и сколько-то там десятых. С этим уже можно было отправляться в Нью-Йорк.

   Люба прилетела в Москву и остановилась в президент-отеле.

   Я выслал ей букет белых роз, но на встречу не пошёл — дулся за холодный приём на Итурупе. Дулся три дня — а могли бы сходить куда-нибудь — вся столица к нашим услугам. На третий день мы встретились в терминале аэропорта. Патрон пожал ей руку и улыбнулся ободряюще — два президента: равный с равным. А я кто — советник, челядь, прислуга. Робко жался в последних рядах. Но вот настала и моя очередь. Стою и смотрю в её улыбающиеся глаза. Смотрю и молчу. И Люба молчит. Чувствую — минута критическая. Сейчас она скажет мне:

   — Ну что, Гладышев, вот и пришёл конец нашему супружеству. Будь счастлив, многожёнец.

   Молчу, жду.

   Люба подставила мне щёчку для поцелуя, а потом взяла под руку, и мы вместе прошли на самолёт.

   Рассказать Вам, как Люба выступила на сессии ООН? А стоит ли? Она была безупречна, как докладчик, прекрасна, как женщина, ну а сам доклад я знал наизусть. Не знал, как относиться к ней — как к своей жене или как к бывшей своей жене. Эта неопределённость злила и заставляла ревновать к Любе весь свет. Вот такие чувства переполняли в сей судьбоносный момент.

   А прения шли согласно прогнозам. Наши друзья нас бодренько поддержали. Противники проекта оказались не готовы к критики. Их детский лепет в основном сводился к следующей фразе:

   — Доклад хорош, а докладчик само совершенство, но….

А за «но» ничего не наскребалось.

   Японцы нас воодушевлённо поддержали — это планировалось.

   Китайцы тоже — косяки рыб из Охотского моря попрут мимо их берегов.

   Практичные немцы прикинули, сколько могут вложить проект и сколько с него получат, при голосовании — благоразумно воздержались.

   О том же думали и янки. Прикинули свои средства и предложили замкнуть проект лишь на высокоразвитые страны. Хитрости их были очевидны. Ограничив число участников восемью членами, они разделили паи на равные доли — то, чего боялся мой патрон. Тогда прощай Курилы и Камчатка.

   Президент России выступил в прениях. Он изложил цифры, которые мы для этой цели умыкнули из доклада. Ужасные цифры того, как безвозвратно ежечасно губится на Земле морская фауна. Вывод — ждать некогда. Надо немедленно создавать упомянутую в докладе компанию и выделить для этой цели все необходимые средства. Первоначально на создание инкубатора в Охотском море планировалось 15 миллиардов долларов. Президент попросил её увеличить. Билли предложил кое-какие навороты и поднял сумму до 65. Сейчас наш Президент бухнул с трибуны, что Россия готова немедленно впрыснуть в дело более 100 миллиардов. В зале зааплодировали.

   Дальше все выступления шли только в поддержку. Это и рекультивации морской флоры и фауны, сохранение исчезающих видов, решение глобальных проблем голода, и т.д. и т.п. Кому это интересно — читайте в газетах. А чего там нет, то и я не буду озвучивать: в политике должны быть тайны, иначе какая это политика.

   Любочка в одночасье стала мировой величиной. Просто звездой. Пресс-конференции следовали одна за другой. Университеты с мировым именем предлагали бешеные гонорары лишь за часовой доклад (Любин, естественно) в своих аудиториях. Какой-то голливудский мен публично признался в любви и желании связать свою судьбу узами брака с моей законной. Как тут не психовать? Короче, понял, что потерял жену свою и уже смирился с этой мыслью, как вдруг звонок по внутренней связи.

   — Гладышев, ты думаешь исполнять супружеские обязанности или как?

Люба. Мы жили в разных апартаментах российского представительства ООН. Она звонила в мой из своего. Спешу на зов. Переступаю порог, прикрываю дверь, но так чтоб снаружи не открыли. Дальше не шагу. Стою, смотрю. Любушка в постели.

   — Ну?

   — Может, до Москвы потерпим или Курил, дорогая?

Люба тычет пальчиком в голое своё колено.

   — Здесь и сейчас.

Ну, что тут поделаешь?

   Рву с шеи изрядно поднадоевший галстук…

   Звонок патрона как всегда не вовремя.

   — Гладышев, ты что, в невозвращенцы записался? Почему тебя нет у трапа самолёта?

Что сказать? Говорю правду.

   — Исполняю супружеские обязанности, недоисполненные в прошлом месяце.

Президент:

   — Молодец. Так и должен поступать настоящий русский мужик. Приказом по государству Российскому жалую вам с вашей великолепной половиной медовой месяц. Будьте счастливы!

   Щедрый какой! Да нас с Любой больше трёх дней и держать-то рядом нельзя — поцапаемся. Скучать будем — она по работе, я по Настюшке с Дашей.

   Через три дня примирившиеся супруги (это я о нас с Любой) разлетелись в разные стороны: жена в Японию, чтобы оттуда на свой Итуруп, я в — Москву.

   Больше мне добавить по этой теме нечего: поставленная задача выполнена.

   Президент наш объявил всему миру: в день подписания меморандума по Охотскому морю, все находящиеся там суда будут превращены в металлолом. Как это происходит, преступный мир уже знал.

   Причём здесь Троянский конь, спросите Вы.

   Об этом поведаю позже, но обязательно.

   Отец позвонил, просил о встрече, но я извинился.

   Был в то время на Сахалине, помогал Костылю развернуть над Охотским морем спутниковый зонт. Это была защита не только от браконьеров, но и всех стихийных неприятностей — далеко на подступах к Курилам и Сахалину теряли силу океанские тайфуны, расстрелянные вакуумными пушками из космоса.

   Жил на Итурупе, добирался на Сахалин вертолётом и не каждый день.

   Обитал с Любой в её «умном доме». Открыл неожиданное — оказывается, с голубушкой моей приятны не только марафоны, но и повседневный быт. Любушка с утра заряжала продуктами все свои кухонные чудовища, чмокнув в щёку, исчезала. А я нежился в тёплой постели, отложив пробежки до возвращения в Москву. Внюхивался в подушку или одеяло, хранившие восхитительный запах её тела. Стоило мне захотеть кофе или котлет, я говорил:

   — Хочу котлет….

Через минуту микроволновка весёлым щебетом сообщала, что мои котлеты готовы к употреблению. Или кофе. Или сок.

   По вечерам мы сидели в зимнем саду у огромного экрана и потягивали безалкогольные пиво или коктейли. Люба не терпела эстрады и кино, её влекла природа — и только в естестве. Глубинные тайны, океанские просторы, скалистые кручи….

   — Господи, — вздыхала жена. — Какие масштабы! Гладышев — как много работы, и как коротка жизнь — сделай меня бессмертной….

В постели, после близости, зарывшись по уши в её роскошный бюст, восторгался:

   — Остановись мгновение, ты прекрасно!

   Однажды Люба бесцеремонно, за волосы вытащила мою голову из райских кущей и строго глянула в глаза:

   — Гладышев, ты любишь свою дочь?

   — Всей душою.

   — Хочешь, я рожу тебе сына?

   — Ещё бы.

   — Тогда переезжай ко мне и будешь с ним водиться.

   — А ты?

   — А я буду работать.

   — Душа моя, я на службе у Президента.

   — Возьмёшь отпуск на пару лет.

   — Отпуск возьмёт бабушка Настя.

   — И прилетит сюда?

   — Нет, мы с сыном в Москву.

Кукиш под нос — был её ответ.

Я обиделся, нырнул под одеяло, раскинул ей ноги, водрузил голову на живот, а под щёку — тугое бедро.

   — Гладышев, ты где?

   — Твоя нижняя половина гораздо мудрее верхней.

   — Ну и живи там.

   Потом с Любой проектировали и строили плавучий остров — новое изобретение Билли. Это полимерное сооружение несло на себе не только резиденцию администрации новой фирмы с флагом ООН, но корпуса и лаборатории Центра изучения моря — настоящий плавучий город. Обычно, подгоняемый ветрами, он дрейфовал в произвольном направлении, но если требовалось, буксировался в заданную точку. Там настиг меня мамин голос.

   — Алекс. Тебе звонил странный тип. Сказал, что у него срочное дело касательно твоего отца. Оставил номер.

Звоню. Голос незнакомый.

   — Господин Гладышев? Имею информацию о вашем отце и его близких, хотел бы превратить её в товар.

   — Что за информация?

   — Вы не спрашиваете, сколько стоит — хорошее начало. Знаю вас как человека благородного и небедного — думаю, мы поладим.

   — Что с моим отцом?

   — Скончался — третий день сегодня.

   — Как?!

   — Угарный газ. Закрыл заслонку непотухшей печи.

   — Какая печь в московской квартире?

   — Вы давно общались с ним? Полгода? Полгода он живёт за городом, сторожит одну усадьбу.

   — Мой отец сторожит чью-то усадьбу? Вы в своём уме? Послушайте, я сейчас вылетаю в Москву и, если это дурацкий розыгрыш…. я вас из-под земли достану.

   — Лучше позвоните, когда захотите общаться — моё предложение в силе. В московской квартире не ищите — продана за долги. Загляните в деревню Митино — тридцать второй километр Минского шоссе.

   Кладбище, оградка, скамеечка. Вся мудрость Земли в этой скамеечке.

Мы сидим на ней за оградкой и смотрим на могилу отца. Она рядом, но там нет ни оградки, ни скамеечки — только холмик и крест. И всё. Всё, что осталось от моего отца, Владимира Константиновича Гладышева, несостоявшегося дипломата, забытого патриота, неудачного мужа. Впрочем, нет. Осталось два сына, две женщины, которые любят или когда-то любили его. Разве этого мало? Мало, если только этим и завершить жизнь.

   Мирабель — так зовут его новую жену. Теперь уже вдову. Она молода, красива. Сравниваю её с мамой. В маме шарм, она живая — задорная, грустная, деловитая — разная. Мирабель — иконопись. Застывшее лицо, печальные глаза. Худые запястья, худые лодыжки. Коленки, наверное, костлявые. Или я нагнетаю? Голос. Вот голос у неё ни с чем не сравним. Голос у неё низкий, как будто сорванный, прямо-таки сиплый (хотя, наверное, через чур это я загнул — скажем: посаженый голос). Люди с таким тембром — свидетельствует мой жизненный опыт — не способны на подлость, не умеют врать, не в силах даже подшутить. Всё, на что хватает их — сказать правду и начать за неё страдать….

   Мирабель рассказывала.

   Неврозы начались у отца сразу же после их официального брака. До той поры он ни на что не жаловался, и ничего за ним не замечалось — в смысле, необычного. А потом несчастья и болезни посыпались, как из рога изобилия. Он потерял мужскую силу. Начались недержания. Прогрессировало общее расстройство нервной системы — он стал боязлив, подозрителен, мании следовали одна за другой. Очень боялся бывшего тестя-генерала, только о нём все разговоры. С работой расстался. В последнее время еле-еле сводили концы с концами….

   Он звонил, а я…. — с горечью подумалось.

   — Квартиру продали с молотка, за долги — не платили коммуналку, кредит и какую-то ссуду. Новый её владелец предложил переехать за город, охранять усадьбу. Поселил нас в маленьком садовом домике — времянке. Тесно было. Он же и предложил устроить Костика в интернат. Тут, неподалёку.

   — Когда это было?

   — В тот день и было. Мы уехали втроём, а вернулись без Костика. Вернулись, а Володи уже нет…. в живых. Мне кажется….

   — Говорите.

   — Он ревновал меня к хозяину.

   — Устраивал сцены?

   — Нет. Говорил, что хозяин пялится на меня, и мне лучше стать его содержанкой, чем умереть с голоду в браке. Думала, он ворчит, потому что ревнует, а он готовился и искал оправдания.

   — Не верится. Не похоже на отца.

   — Он сильно страдал в последнее время. О вас вспоминал.

Чёрт! Прости, отец, если можешь.

   — Какие у него отношения были с моим дедом?

   — Не знаю.

   — Они встречались? Генерал приезжал к вам?

   — Кажется, нет.

   — На прежней работе не было неприятностей — ничего не говорил?

   — Нет.

   — Каков диагноз?

   — Отравление угарным газом.

   — Вскрытие делали?

   — Здесь? В глуши? Да и зачем?

   — Мирабель, я позабочусь о вас с Костиком — вы ни в чём не будете нуждаться, только…. Только одна просьба — я хочу всё знать о смерти отца. Вы мне всё рассказали?

   — Да.

   — Что есть по его болезни? Медицинская карта? История болезни?

   — Ничего нет. Володя никуда не обращался. По крайней мере, мне ничего об этом не известно.

   — Мирабель, вы согласитесь на эксгумацию?

   — Зачем?

   — Я должен знать всё о причинах и самой смерти отца.

   — Делайте, что считаете нужным….

   До конца дня успел побывать в райцентре.

   Вернулся с продуктами.

   Мирабель захлопотала у печи. Она огромная — в пол избёнки. Ещё две узких панцирных кровати, расстояние между которыми — две вытянутых руки. Сел на одну, скрипучую.

   — Это Володина, — заметила Мирабель. Потом озабочено. — Где же я вас приючу?

   — Не беспокойтесь — всё нормально. Мирабель, мне надо с вами поговорить. Прошу потерпеть моё общество буквально несколько дней — пока всё решится с отцом…. с телом отца. Я консультировался: эксгумация возможна только при возбуждении уголовного дела. Дело могут открыть по заявлению в прокуратуру. Если таковое напишу я, вы становитесь подозреваемой в убийстве вашего мужа и моего отца. Лучше, если заявление напишите вы.

   — Разве такое возможно? Хорошо, я напишу.

   В пакетах с сырами и колбасами привёз водку и коньяк. Помянули отца.

   Смеркалось.

   — В доме есть компьютер?

   — Есть. Я убираюсь там.

   — Он закрыт? Есть ключ?

   — Вон висит. Алексей Владимирович, вас не выпустят из сторожки ротвейлеры.

   — Кто?

   — Собаки сторожевые. Я их на ночь выпускаю.

   — Тогда познакомьте меня с ними.

   Перед домом яблоня, под ней скамейка. Присел, а Мирабель ушла в глубь сада. Через пару минут чёрная тень метнулась меж деревьев, за ней другая. Вернулась хозяйка сторожки, присела рядом. Тут как тут ротвейлеры — огромные зубастые чудища.

   — Фу! Нельзя, — сказала Мирабель и погладила мою руку. — Это друг.

Тут же два горячих языка облизали мне эту ладонь. А я погладил их ушастые морды….

   Мы лежим в кроватях. До Мирабель две вытянутых руки. Голос её в ночи просит, требует защиты. Хочется прижать её голову к груди.

   — Нет, что вы, Володя не пил. Совсем. Ему едва хватало сил справляться с нервозами — тут не загуляешь….

   Ночь разгулялась. Луна проложила от окна светлую дорожку по полу. В него заглянули ушастые морды. Мирабель спала, её дыхание чуть слышно в шорохах ночи. Я окончательно проснулся. Жутко стало. Как тут можно жить одному? Или рядом со сходящим с ума человеком?

   Не спалось.

   Поднялся, оделся, взял ключ от хозяйского дома, вышел в сад. На дорожке был атакован. Ротвейлеры прыгнули из кустов, целясь на ключ. Решили, подачку несу, а я не догадался. К дому пропустили.

   Бродил по коридорам и комнатам двухэтажного особняка, не включая свет — луна помогала ориентироваться. Нашёл компьютер, вышел в Интернет.

   — Привет, Билли.

   — Рассказывай.

Рассказал.

   — Примитив. Ты что ж ко мне не обратился?

   — Билли, погиб мой отец — возьми правильный тон.

   — Извини. Говоришь, эксгумация — что она тебе даст. Покажи мне место, я отсканирую тело лучше всех твоих врачей вместе взятых. Да, сквозь землю. Как? Моё дело. Ну, хорошо. С американского военного спутника «DYMOS» слабым излучением нейтронной пушки.

   — Американский спутник над Москвой?

   — Он появляется на небосклоне каждые четыре часа на восемнадцать минут. Этого мне достаточно. Если ты покажешь место. Могу и сам найти, но займёт время.

   — Билли, я без «бука» — отсюда выйду и потеряю с тобой связь.

   — Ты мне место покажи, о результатах потом доложу. Через тридцать семь минут «DYMOS» вынырнет из-за горизонта — ты должен быть на месте.

   — Разверни карту, покажу, где искать меня.

Нашёл на схеме Митино и щёлкнул курсором.

   — Запомнил?

   — До связи….

   Тиха октябрьская ночь. Тиха и лунна. Жутко шагать одному лесной дорогой и знать, что впереди — кладбище. Пробовали? Ну и не советую. Меня-то нужда гонит. И не только меня. Серебристый спортивный «Porsche» стоит на лесной дороге, примыкающей к кладбищу. Тревожные предчувствия захватили сердце. Иду дальше крадучись. Уже слышу шум. Оттуда, куда иду. Копошатся над могилой отца. Это уже точно. Двое. Да и сколько их может приехать в двухместном авто? Гробокопатели? Что ценного можно найти на трупе человека, едва сводившего концы перед смертью?

   Один по пояс в раскопках. Другой маячит рядом.

   — Эй, ребята, третий нужен?

Подхожу. Крепкие, спортивные парни. Не скажу, что испугались, но вздрогнули.

   — А как же — держи!

Тот, из могилы недовыкопаной, кидает мне лопату лезвием в лицо.

   Неверно думают теоретики, кто считает, что сражаться с двумя соперниками в два раза сложнее. Как раз наоборот. Надо только придерживаться правила: уклонился от атаки первого, атакуй второго. Ещё черенок лопаты гладил мою шевелюру, а я уже прыгнул вперёд и оказался перед другим, растяпой. Он, конечно, не был готов и успел только исказить лицо гримасой, ожидая удара с левой, с правой…. А я пнул в пах изо всех сил. Он хрюкнул и присел на корточки, зажав свои причиндалы. Потом завыл, как голодный волк — но на этот раз от боли. Треснул его по мозжечку — опять же ногой — и он с охотой полетел в яму.

   — Слышь, мужик, ты кто? — повёл переговоры первый, давая время оклематься второму.

   — Начни с себя — представься.

   — Вообще-то тебя сюда не приглашали.

   — А вас кто?

   — Не твоего ума дело.

   — Понятно. Тогда я вас сейчас закопаю здесь.

   — Ну, это вряд ли.

Они прыгнули из ямы оба одновременно в разные стороны. Думал, побегут — не стал бы преследовать. Однако они бросились на меня. И всё повторилось — причём несколько раз — один всё время мазал, атакуя, а другому доставалось.

   Кто они? Откуда? Зачем здесь? Куча вопросов — ни одного ответа. Впрочем, напрашивался один. Ребята орудуют руками, ногами, головами, штыковой лопатой, а пистолетиков что-то не видно. Видимо, нет. Вспомнилось генералово: «Мои люди работают без оружия, потому что, они сами — оружие». Неужто дедовы хлопчики? И что они здесь ищут, в отцовой могиле…?

О, чёрт! Черенок лопаты угодил мне в бровь над левым глазом. Искры. Темнота. Боль. Дёрнулся назад и в сторону. Ещё раз — предупреждая возможные атаки. Но услышал прежде, чем вернулось зрение, удаляющийся топот. Наконец, окружающее проступило в матовой лунной подсветке. Зрил только правый глаз: левый затёк кровью. Никого рядом не было. С дороги донёсся звук взревевшего мотора. Потом затих вдали. Уехали. Правильно сделали. Наверное, искалечил бы обоих, но вряд ли услышал что-нибудь проливающее свет на происшедшее.

   Разорвал сорочку и замотал голову, чтобы остановить кровотечение.

   Вооружился лопатой, чуть не ставшей орудием моего скоропостижного перехода в иной мир, и внёс лепту в погребение останков отца.

   Рассвело, когда я любовно поправлял вновь возведённый холмик могилы.

   Солнце настигло меня на пути в усадьбу….

   Мирабель размотала мой тюрбан. Промыла, обработала рану. Она молодец — не ахает, не охает, не причитает и не задаёт лишних вопросов. Только руки её заметно дрожали, и глаза…. Глаза выдавали неподдельный испуг. Мне стало жаль её. И ещё подумалось: хорошей она была женой моему отцу — милой, тихой, заботливой.

Глянул на себя в зеркало и развеселился — ну и видок!

   — Вам надо показаться доктору, швы наложить — иначе шрам останется.

Она права. Шрам мне не нужен. Шрамы могут украсить охранников Президента, но никак его советника.

   Собираюсь в город — вместо разорванной сорочки одеваю водолазку из оставшихся от отца вещей. Примерил брюки его — коротковаты и в поясе широки. Мирабель удалось мои почистить. Чувствую, она всё больше проникается ко мне доверием и симпатией. Это заметно по лёгким прикосновениям её пальцев, снимающих с меня несуществующие пылинки. А я? Я тоже. То есть она мне тоже нравится, и я благодарен ей за то, что она была с моим отцом. Улучшив момент, чмокнул в косицу. На удивлённый взгляд говорю:

   — Вернусь из города, и поедем за Костиком.

Ловкий ход мой даёт возможность избежать вдруг возникшей неловкости.

   Садимся оба в подъехавшее такси: она едет в райцентр, в прокуратуру, я — дальше, в Москву, в больницу….

   На рассеченную бровь наложили два шва. Два шва, которые должны спасти девственную красоту моего фейса. Врач любезно предложил больничные апартаменты, где мог бы я отлежаться пару-тройку деньков — пока рассосутся синь подглазья моего и краснота его белка. Да и со скрепками в брови видок мой был явно не публичным. Но я отказался не менее изысканными фразами — дела, док, дела не ждут….

   Диалог по мобильнику.

   — Итак, я готов встретиться и обсудить вопрос купли-продажи вашей информации.

   — Проверили и поверили?

   — Не суть важно. О чём она? Проливает свет на причину смерти моего отца?

   — Там нет исполнителей, но есть задумщики.

   — Товар — запись на магнитном носителе?

   — Да.

   — Это мой дед?

   — Пытаетесь сбить цену информации?

   — Нет. Предвосхищаю события. Ваш вариант процесса купли-продажи.

   — Инет. Встречаемся на вашем личном сайте. Я вам номер счёта, вы — вебмани на него, я вам — видеоролик с интересными картинками.

   — Хорошо. Иду в ближайшее Интернет кафе….

Прежде чем набрать адрес своего сайта, связался с Билли.

   — Билли, сейчас буду общаться в Чате с одним типом — прицепись, всю надыбаную информацию мне на этот монитор. Немедленно.

   — Ты как гончая на хвостике у зайца.

   — Мне бы твой оптимизм.

   — Вот-вот, думаю — не помешал бы….

   Диалог в Чате.

   — Привет.

   — Привет.

   — Это я.

   — Догадался.

   — А это тот самый счёт.

   — Читаемо.

   — Мы не говорили о сумме, господин Гладышев.

   — Тема меня очень интересует, но, не зная сути вашей информации, предлагаю следующее. Перед носом сожмите свой кулак. Выполнено? Теперь лихо так оттопырьте средний палец. Что видите?

   — Это ваш ответ?

   — Теперь указательный палец — на что похоже?

   — Гладышев….

   — Теперь — безымянный. Три, три миллиона рублей за вашу информацию.

   — Годится.

   — Ждите. Перечисляю.

   — Билли, что нащупал?

   — Некто Лисицын Иван Ильич, подполковник ГРУ. Общается с персонального бука.

   — Вот как! Значит, всё-таки дед. Ну-ну. Слушай, Билли, взломай разведке финансовые коды и отправь три лимона на этот счёт.

   — Это противозаконно.

   — Давно законником стал?

   — Ты сам учил….

   — Слушай, у нас мало времени — он ничего не должен заподозрить.

   — Создатель, ты точно хочешь того, что требуешь?

   — Билли, слушай сюда — урок тугодумам. Я должен заплатить Лисицыну за информацию касательно смерти моего отца. Но он — крыса на корабле, и как бывший матрос и патриот, не могу дать ему спокойно уйти в тень с моими денежками. Мы слямзим их со счётов ГРУ и пустим его ищеек по следу. Рано или поздно они настигнут Лисицына и воздадут должное. Всё ясно?

   — Ты становишься мудрым и жестоким, Создатель.

   — Билли, хватит болтать — тебе ещё надо Управу отхакерить.

   — Сколько мне заплатишь: у меня тоже есть информация о твоём отце — я ведь отсканировал могилку-то.

   — Это ты хорошо сделал. Но хватит трепаться — делай, что велено.

   — Уже сделано. Экий ты, Создатель, грубиян.

   — Что и перечислил?

   — А то.

   — Ну, молодец. Потом пообщаемся.

   Диалог в Чате.

   — Деньги перечислены.

   — Я знаю: отслеживал счёт. Качаю ролик на ваш сервер, а вы можете смотреть в режиме он-лайн.

   Картинка на мониторе.

   Съёмка скрытой камерой.

   Тела огромные, распаренные, в простынях и без — сауна. Голоса — бу-бу-бу. Шум воды. Ничего не разобрать, никого не узнать….

   Вдруг огромное, во весь экран лицо деда. Рюмка в руке.

   — А тёлку его на круг.

   Общий гогот — гы-гы-гы!

   Огромные зубы деда.

   Всё.

   М-да. Переплатил. Впрочем, за что тут вообще платить? Ну, прохвост, Лисицын. Да воздастся по грехам его.

   Сижу, тупо уставившись в мелькающие заставки.

   Тёлку его на круг.

   Тёлку на круг.

   О ком это дед?

   Тёлку….

   Беспокойство вползло в душу, как слякоть на улицы Москвы.

   Какая была ясная ночь. Утром тоже солнышко светило. К обеду небо затянуло. И вот он — дождь. Вышел из кафе и передёрнул плечами. Нудный мелкий, противный и холодный дождь в октябре. Беспокойство опять же холодит душу.

   Тёлку на круг.

   С асфальта уже летят брызги на тротуар. Прохожие прячутся под зонты. Москва-Москва, старушка первопрестольная. Разве сравнишься ты с Любиными чудо-городами, или даже Южносахалинском Костыля? Там размах, там простор, там техника нового поколения и первозданная природа ломится через порог. А здесь — суета и архаизм….

   О чём это я? Ах да….

   Тёлку его на круг. Тёлку…. Чёрт!

   Бегу на дорогу ловить такси. Чуть не попадаю под колёса.

   — В Митино…. шилом…. любые деньги….

   Морда в окошечке ворот.

   — Чё надо?

   — Я охранником на этой усадьбе.

   — И где мы шляемся?

   Калитка ворот распахивается.

   — Заходи. Охраняй.

   — Только переоденусь.

   Спешу в сторожку. Возле дома несколько иномарок — в основном джипы. Молодые люди. Водители? Телохранители? В доме тишина. Зато за домом…. Пьяные, полуодетые мужики, иные в простынях, суетятся по саду. Это хозяева иномарок. Прохожу к сторожке, дёргаю дверь — закрыто. За спиной голос:

   — Думаешь, там? А ну-ка, ломай дверь.

   Поворачиваюсь. Пьяная рожа, брюхо висит над брюками, голое тело лоснится — потом ли, дождём. Тёлку на круг? Мой удар в челюсть вышибает из него если не мозги, то сознание.

Вам когда-нибудь приходилось бить врага? Ненавистного, но беспомощного. Возникает чувство головокружительно неустойчивого состояния души: вроде бы нельзя так-то вот, но ведь заслужили. Я метался по саду, круша эти пьяные морды, покусившиеся на честь жены моего отца. Не зная её судьбы, распалялся всё больше, скатываясь к звериному облику. Замелькали охранники, и они полетели в кучу-малу. А не лезьте под горячую руку. Наконец, один догадался прицелиться в меня из пистолетика. Всё. Финита ля комедия. На его требование сунул руки в карманы.

   — Я советник Президента Гладышев. Можете покинуть усадьбу, иначе через полчаса вас повяжут люди его охраны. Хотите проверить?

   Кто-то узнаёт мой фейс. Проверять не хотят — суетятся, собираясь. Подбирают павших в саду, хлопают дверцами машин. Урчат моторы, машины отъезжают. Закрываю ворота, обыскиваю усадьбу.

   — Мирабель.

Обхожу дом. Заглядываю в сауну. Здесь остатки пиршества. Её нигде нет. Снова выхожу в сад.

   — Мирабель!

   — Я здесь, — она выходит из кустов малины, насквозь мокрая, дрожит, зуб мимо зуба. В простеньком платьишке, в передничке горничной.

   — Что они с тобой сделали?

Качает головой — ничего.

   Открываем сторожку. Я к печи, поджигаю заложенные дрова.

   — Раздевайся.

Она стоит, дрожит, опустив руки. Вода капает с её платья.

   Налил коньяк до краёв стакана.

   — Пей.

Она выпивает, клацая зубами по стеклу.

   Снимаю с неё передник, расстегиваю пуговицы платья.

   — Раздевайся и в постель. Я отвернусь.

Повернулся, когда скрипнули пружины кровати. На полу платье, лифчик, трусики. Всё мокрое. Развешиваю над загудевшей печью.

   Подхожу с водкой в руках.

   — Давай сюда ступни.

Растираю до красноты.

   Мирабель дрожит. Смотрит на меня глазами умирающего лебедя.

   К чёрту!

   — Повернись на живот.

Срываю с неё одеяло. Вижу совершенно нагое и прекрасное тело, покрытое гусиной кожей. Щедро лью водку на спину. Втираю в кожу ягодиц, бёдер.

   Мирабель дрожит. Её всё ещё бьёт озноб.

   — Повернись.

Лью ей огненную воду меж хорошеньких грудей, растираю шею, живот, бёдра. И коленки, которые совсем даже не костлявые, скорее наоборот. Очень приличные ножки. И тело такое же.

   Укутываю его в оба одеяла. Мирабель дрожит.

   Чёрт! В сторожке пышет жаром от огромной печи. Неужели так глубоко проник холод в это хрупкое изящное создание. Поднимаю ей голову, подношу к губам стакан с коньяком. Она послушно пьёт, как и первый раз, не морщась.

   Чёрт!

   Не отдам эту женщину ни смерти, ни хворям. Скидываю с себя одежду. Всю. Придвигаю вторую кровать. Втискиваюсь к Мирабель под одеяла. Прижимаю её спину к своей груди. Прижимаюсь чреслами к её ягодицам. Зажимаю меж лодыжек её ступни. Мну в ладони её груди. Согреваю дыханием и целую её шею, увязая в мокрых волосах. Не замечая, вхожу в раж.

   Мирабель поворачивается ко мне:

   — Это плата за твои хлопоты?

Может быть, раньше эти слова и могли бы меня остановить. Но это раньше, теперь нет.

Кажется, Мирабель не бьёт лихорадка. Её трясёт, но уже иная природа этого явления. Тело её горит, а пальцы исступлённо впиваются в мои лопатки….

   На эксгумации Мирабель становится плохо. Под крышкой в гробу обнаруживается безглавое тело. Я даже не могу понять, отцу ли оно принадлежало. Уношу Мирабель в неотложку, стоявшую за оградой кладбища. Кладу в носилки. Медработница хлопочет над ней. Меня осаждает следователь. Что имею сказать по поводу инцидента. Пожимаю плечами. Ничего. Он к Мирабель. Вот надоеда. Голова идёт кругом, душа разрывается.

Мирабель ещё слаба после вчерашней купели. Ей нужно внимание. Становится ясным, что тут выкапывали ночные хлопцы. И не ясно для чего им это. Билли! Только он мог сейчас помочь. Он же намекал, что знает что-то.

   Прощаюсь с Мирабель.

   — Потерпи немножко. Сделаю кое-какие дела, заберу тебя и вместе — Костика.

Отправляю Мирабель на «неотложке» в больницу. Обезглавленный труп увозят в морг.

До райцентра добираюсь в машине следователя. Оттуда в столицу на такси….

   — Билли, что произошло с моим отцом?

   — Классно дерёшься, Создатель.

   — Я задал вопрос.

   — В головной мозг твоего отца был вживлён микрочип, который по команде извне не спеша и планомерно разрушал его организм.

   — ГРУ?

   — Да.

   — Дед?

   — Да.

   — Где он сейчас?

   — У себя на даче.

   — Соедини с ним.

   В кармане заволновался мобильник.

Приложил к уху — длинные гудки. Голос деда объявил, что он слушает.

   — Надо поговорить.

   — Приезжай.

   Дед стал пользоваться личной охраной. У ворот дачи в чёрном бумере сидели два молодчика. К чему это? Отпустил такси, направился к воротам — один трубку к уху.

Дед сидел в качалке на веранде. На мой — «привет» — кивнул головой. Давненько мы не общались. Уж лет несколько. С того самого дня, как, вычислив, куда подевались Никушки и на чьи деньги существуют, дед наехал на меня. Орал в трубку — и такой-то я и сякой. Молчал и слушал, пока он не доорался до:

   — … чтобы через полчаса эти потаскушки…

   Тут я взорвался:

   — Ты с кем так говоришь? Ты отдаёшь себе отчёт, что кричишь на советника Верховного Главнокомандующего Вооружённых сил России? А ну-ка, смирно! Закрыл рот! Положил трубку!

С того дня мы и не общались.

   Дед молчал, изучая меня взглядом, попыхивая кубинской сигарой.

Я не спеша развернул перед ним ноутбук.

   — Смотри — тебе интересно будет.

Другой у меня на коленях. Связался с Билли.

   — Давай.

На экране сцена в сауне. Огромные зубы деда. Его голос: «А тёлку его на круг».

   — Ну и что? — генерал раскачивается в качалке, попыхивая сигарой.

   — Я всё знаю до последней детали — верни голову на место.

   — Видать не всё — эксперимент завершён, следы уничтожены.

Даже если соврал, такой ответ меня устраивает. Не хочется копаться грозным дядей в делах моей бывшей конторы.

   — Дед, мама ходит в трауре. Может быть, ты не знаешь — она любила моего отца.

   — Ну и что?

   — Вижу, тебя ничем не прошибить, даже слезами единственной дочери. А я не хочу огорчать маму. Выйдешь в отставку, дед, и успокоишься — ты немало потрудился для безопасности Родины. Тебя не забудут.

   — В противном случае?

   — В противном случае мама оплачет и тебя: я не хочу твоего разоблачения.

   — Не много на себя берёшь?

   — Ровно столько, сколько могу. Каждый твой шаг у меня под прицелом. Доказать.

   — Ну-ну, попробуй.

   — Пусть твои молодцы подойдут к воротам.

   — Какие молодцы?

   — Те, что в бумере напротив.

Дед хмыкнул, потом поднял трубку.

Я вызвал Билли.

   — Чёрный бумер видишь? Люди из него вышли? Достаточно далеко? Ну, так подними его на воздух.

За забором прогремел взрыв. Волной пронёсся по веранде холодный воздух.

   — Убедил?

Дед молча покачал головой….

   Вот, наверное, и всё по этой теме.

   Дед вышел в отставку. Правительство наградило его орденом. Он захандрил на даче, оставшись не у дел, впал в расстройство и обезножил. Преданная Машенька ухаживала за ним. Наезжали Никушки. Мама ездила с маленькой Настёной. Дед смотрел на неё строгими глазами. Он никого не любил кроме дочери. За неё и отомстил неразумному зятю своему.

Тут и немощь подошла. Разом.

   Мирабель с Костиком пожелали жить в Латвии. Я купил им дом на Рижском взморье. Красивый, в старинном готическом стиле. Они жили вдвоём. Их покой и безопасность охраняли два чёрных дога. И ещё Билли, оккупировавший для этой цели российский военный спутник, болтавшийся на геостационарной орбите в этом регионе. Периодически я навещал их. Наша связь продолжалась. Мы гуляли втроем в дюнах, искали янтарь на линии прибоя. Пили кофе у камина долгими вечерами, под шум волн и ветра, завывавшего в трубе. Кстати, на его полке стояла урна с прахом моего отца — пепел, оставшийся после кремации.

   Ветви огромных платанов царапались в окна мансарды, где мы с Мирабель занимались любовью. В постели она была исступлённой. В эти минуты огромный окружающий мир отлетал куда-то, и оставалась только она и моё бездуховное тело, которое она изо всех сил пыталась впихнуть в себя всё от макушки до пят. Однажды Костик застукал нас за этим занятием. Мальчик испугался ночной грозы и пришлёпал к нам босыми ножками по каменным ступеням. Мирабель смотрела на него и не видела. Вырвался из её объятий, укутался в простынь и взял плачущего ребёнка на руки.

   Долго думал над феноменом Мирабель. Она увлекла отца, да с такой силой, что он бросил семью и пошёл к своей гибели. Теперь меня. Если я и проводил с Мирабель времени не больше, чем с другими моими женщинами, зато думал о ней постоянно.

   Ну, конечно, голос. Голос Сирены зовущей в ночи. Голос, губящий моряков в пучине моря. Я действительно скучал по нему — чуть ли не больше, чем по прекрасному, страстному телу. Когда шёл с дороги, покинув такси, с букетом в руках, не замечал, как переходил на бег, если не видел её, идущую навстречу. Потом замирал, как собака, ждущая команду хозяина, ждал её «здравствуй!» сиплым, посаженым голосом, и только потом раскрывал объятия.

   И ещё. Шли дни, месяцы, годы наших отношений. Она заводилась в постели до исступления, но никогда ни до, ни после, ни в момент её губы не произносили мною долгожданного: «люблю, жду, скучаю». Она будто бы отрабатывала вложенные в неё и Костика деньги, а сердце её молчало. Безответными оставались мои чувства.

Предлагал ей сочетаться каким-нибудь браком — ну, скажем, католическим.

Зная всю мою подноготную, она закрывала мне рот ладонью.

   — Успокойся. Не выдумывай. Всё в порядке. У меня никакого нет. Ты будешь единственным всегда, до тех пор, пока этого хочешь.

Вот это, наверное, второй феномен Мирабели. Другие дамы так легко говорят «люблю» и налево, и направо. А из неё клещами не вытянешь. Видела, что мучаюсь, и молчала. Могла соврать — я бы тут же и поверил. Так этого хотел, хочу и буду хотеть.

   Ну, теперь-то уж точно всё. Всё рассказал. Закругляюсь.

   Если интересно, давайте встретимся лет этак через десять.

   Скажите: «Здорово, Гладышев», как старому знакомому.

   И я Вам:

   — Привет.

И расскажу, как живу, что делаю, кого люблю и всё такое прочее.

                                                                                                                               А. Агарков. 8-922-709-15-82

                                                                                                                                            п. Увельский 2007г.