sotnikov — всёнаружу

Кому? Да вот и она вышла из маршрутки с чемоданчиком на колёсах. Высокая зрелая бледная дама в очках, очень похожая на учительницу математики. Которая в сумочке вместе с помадой и тушью всегда носит двойки-тройки да колы единицы, и редко когда среди них заваляется старая сухая пятёрка.

По всем статьям они познакомились либо по объявлению из центральной газеты, или списались в компьютере — почти не зная друг друга. Видно было, как у него сразу сердце в пятку ушло, заползло, провалилось, даже захромев на ту ногу. Шкандыляя едва, он всё же подошёл к ней, своей лучшей и может быть первой невесте, вручил обеими руками красный букет, и потянулся губами, растягивая их как сосунок до высоты её роста.

===================================

Прочитал я у достоевского в подростке, как версилов, получивши наследство после судебных баталий, решил помочь — искренне от сердца — одной нуждающейся девушке, от нищеты искавшей репетиторства по газетным объявлениям; но она ему не поверила — да тут же и один гад к ней подсунулся, про обман наплёл в уши — и подумала девица, что версилов сим благодеянием купить её в наложницы хочет; бросила деньги ему под ноги, а после повесилась — изза того что спервоначалу приняв подношение, она вроде б унизилась перед миром, да и мир этот ей стал противен да гадок. В общем, всё вместе.

У меня были собственные мысли, такие ж версиловские. Я думал уже, что когда разбогатею сильно, то буду помогать любым бедным семьям, без выбора — но вот если попадётся в какой-либо семье красавица дочка, или даже жена, то вот истинный крест, я даже надеюсь на то чтоб она мне себя предложила, и я сим без сомненья воспользуюсь. Буду мяться, краснеть, заливаясь в стыде, стану требовать от девицы иль бабы гарантий любви, а не просто отплаты услуги — но по чести сказать, всё равно ведь блядну с ней за деньги, и даже втайне себе справедливо обижусь, коль сама не предложит.

=================================

Интересно, а на том свете работа есть? А то мне постоянно снится батька родной с моим лучшим товарищем, и будто мы снова все вместе строим высотный элеватор. Легко подымая на руках полутонные балки — потому что в космосе притяженье земли много меньше, и к тому же там труд гораздо счастливее. Там господь не ворует зарплату, обирая своих же товарищей — в отличие от прорабов этого мира.

Интересно, а на свете том голоса есть? русские, немецкие, английские. Оттого что мы с батькой и лучшим дружком всегда работаем молча, вот я и сомневаюсь — но нам хватает в усладу работы простых тёплых улыбок, и когда мои любимые мужики глядят на меня, то кажется будто нас в этот миг поглощает едина господня душа, в которой под огромными факелами словно пылают начертания несказанных слов.

================================

Я умею выходить душою из тела… Раньше умел, ещё лет пять назад. Оставляя себя лежать на диване, я сам как на крыльях, невидимый чёрный, прыгал с балкона — и всё же немного боясь, что вдруг вылетаю вместе с телом и об землю серьёзненько шмякнусь.

Но всё обходилось. Когда хотел приземлённости низменной, то отправлялся к знакомым бабам своим, которых знал близко и махал совместно с мужьями — чтобы вспомнить себя, навестив своё прошлое. А если хотелось величия, то я взлетал к звёздам, крутясь среди них и бравируя малостью огромной души, коей сейчас нет предела — и если я захочу, то вмиг облетю всю вселенную, солидарясь всевышнему. Но я тогда был в памяти, в разуме: и мне стало там страшно потеряться во звёздах, уйти на тот свет безвозвратно, оставив себя на диване: что если я всё же когда-то вернусь божьей местью, а меня закопали? живьём. И буду как муми далай-ламы ждать сто лет своего пробуждения.

Я больше уже не летаю. Меня гложет страх, гложет ужас… а может, перед собой лишь притворство. Для этих полётов, для душевной нирваны мне приходилось вызывать в фантазьях такие безумствующие видения, что я сомневаюсь от доброго ль бога они. Боюсь, что владел мною яростный дьявол; и продолжая сей опыт, могу я совсем уж отдаться во власть сатаны. Но я хочу этого — хоть и страшусь.

===================================

Мне нужно хоть как-то разговаривать с животными, когда я в лесу — а я не знаю их языка. Даже если дома, то всё равно ведь рядом со мной собаки да кошки, и прочая живность — значит, надо быть полиглотом, учиться на курсах для инозверцев.

Кошкособаки между собой — мяукают или лаят? Никогда раньше не обращал я вниманья подробного к здешней природе; но сейчас вдруг подумалось — может быть псы гоняют котов, потому что не понимают их слов, им чужие беседы все кажутся бранными, с руганью. А коты тоже, услышав сверху, спод крыши, голубиное кули-кули, тут же бросаются в драку чтоб выдергать перья, подозревая позор да насмешку. Даже мы, люди, не усваивая чуждый язык иноземцев, втихомолку щеримся на въедливый клёкот за спиной парочки милующихся туристов — и хотя они ну совершенно точно шепчутся о любви, но через десяток минут и самому терпимому из аборигенов захочется послать их к чёртовой бабушке.

=================================

Когда люди попадают на небо — то какой же у них язык, понимают ли?

А то один скажет другому:— Хавдуюду!— Но тот ему в отместку рассердится:— Ты чего на меня гавкаешь?!— и сердитая до драки заварится каша, которая в небесной кастрюле, где между адом да раем всё так неспокойно бурливо, совсем ни к чему.

Нет; в небесах жизнь должна быть разумно устроена — там любая беседа текёт на улыбках с объятьями. Первый ухватит второго крепко за плечи и начнёт целовать:— ты ж мой родненький! как я ждал тебя здесь — хорошо что ты вовремя помер, а то я соскучился!— Но тот ему в ухо с размаху заедет:— ах ты, гад! Так это изза тебя я сюда окочурился!

Снова что-то не так. Может, у них всё на жестах, как у глухонемых в телевизоре? Но тогда опять же один другому немо счастья с ладошку отмерит, а тот ему в ответ по самый локоть покажет — это будет большая обида, мутузная ссора.

====================================

Надоедливая возня творится вокруг олимпийского огня. Всем хочется его пронести по стране от калининграда до камчатки, а силов не хватает. Особенно у жирных начальников огонёк то тут в руках гаснет, то там опять тухнет. Приходится его ежедневно подпаливать снова, и такое недоверие вливается в сердце, что обязательно чего-нибудь нужное и недешёвое по дороге сожгут — школу иль библиотеку, где лупатые совки в очках крепко держат за руки первоклассников, приговаривая:— это ваше будущее, детишки, это вам обожаемый всеми вововыч в подарок прислал.

Второй уже месяц по телевизору только о спорте и слышно: действительно, радостно лицезреть стадионы с аренами, счастье достойное приходит с экрана — но только не в мелкую хатку провинции, а снова разносится по столичным апартаментам, чиновным дворцам. Мало того, что деньги спортивные по тем коридорам крутятся ветром, замыляясь в паркетные щели да балконные дырки; но уже и сам спорт близёхонько как к сиське притулился к столицам, на сотни вёрст как чёрт от ладана убёгши из сёл да деревень.

А хорошо было б собрать вдоль олимпийской трассы всех окрестных жителей, пусть даже не в белых куртках эпикурейцев а в рабочих ватниках настоящих трудяг — и пусть бы мужики с бабами передавали тот факел, поджигая себе и друг дружке сердца от великой мессии.

==================================

Мне сейчас очень больно. Я стою, раскорячив по стенке руки да ноги, крепко упёрши свой лоб толоконный в блёклые обои, узор которых расплывается перед глазами. Ещё полчаса назад, когда я не знал своего несчастья — хотя оно уже совершилось, и висело мечом древнего дядьки дамокла над моей головой — то шагал весело по солнечному дню, тревожа лучистой улыбкой дрожащих от счастья окрестных девчат, что в надежде смущённо глядели — не к ним ли иду.

Нет, к другой; у которой душа ожиданьем жива — пусть минуту, иль год, даже вечность — а лиши её веры надёжной, то кажется в ту же секунду умрёт, не стерпев острой режущей боли сердечной.

Той что сейчас меня самого бьёт под рёбра — не маленький нож перочинный, а казацкая пика воткнулась зараза, и как будто бы я подымаюсь на ней прямо к солнцу, и оно жжёт да жрёт мою плоть, медленно проворачивая её на толстом раскалённом вертеле.

Я узнал о беде, переходя через деревянный мостик мелкой речушки, ручья, куда сливали сточные воды хозяева ближних домов. И вот в этих вонючих отбросах, какашных помоях, в гандонах и кровавых затычках я сразу решил утопиться. Именно такая смерть теперь мне к лицу.

Время пройдёт и я стану смеяться над своими нынешними мученьями. Разложу фотографии на столе — как мы, с кем мы, прошлое о нас — а со снимков проглянут совсем другие личины, которые я даже забуду как звать. И только тоска о несбывшемся вечно пребудет со мной — и с ней тоже — она станет морочить старыми пустыми надеждами о том как могло бы всё сбыться в судьбе, если… В русском языке это если, ежели, да кабы называется сослагательным наклонением — вот так тухло и официально — а в жизни это мечты, грёзы любви, и великие свершения которые могли… Но не хватило решительности отваги и воли, чтобы пойти наперекор мировым событиям — что, казалось бы, войны, болезней чума, и сам конец света — когда за тем светом разгорается новое солнце, ещё ярче звезда, а со смертью приходит бессмертная жизнь. И любовь.