Карпиленко Анна — РОЛЬ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ В СТАНОВЛЕНИИ СОЗНАНИЯ АРКАДИЯ ДОЛГОРУКОГО В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ПОДРОСТОК»

РОЛЬ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ В СТАНОВЛЕНИИ СОЗНАНИЯ АРКАДИЯ ДОЛГОРУКОГО В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ПОДРОСТОК»

Записки Аркадия Долгорукого — это рефлексивное описание событий прошлого. Но художественное прошлое романа «Подросток» неоднородно. Оно включает в себя собы-тия «с девятнадцатого сентября прошлого года» (основное действие) и детские воспоми-нания героя. Эти факты прошлого перерабатываются в свете всего жизненного опыта Подростка на момент написания истории своих «первых шагов» (настоящее время). Таким образом, Ф.М. Достоевский создает сверхсюжет, раскрывающий психобиографию героя.

Цель данной статьи: рассмотреть роль детских воспоминаний в становлении созна-ния Аркадия Долгорукого.

Первое из детских воспоминаний героя связано с фамилией Долгорукий. Контекст этого воспоминания — трехступенчатый: номинация — воспоминание — события, породив-шие переживание. Номинация: «…я — законнорожденный, хотя я в высшей степени неза-конный сын…» (13;6). Эта номинация отражает основное противоречие в сознании героя. Отталкиваясь от этой точки автор ведет нас к эмоциональной оценке своего положения персонажем в связи с испытаниями, которые относятся к дороманному времени произве-дения. Эта альтерация выполняет функцию опережающего отражения, то есть вначале Достоевский показывает, как на Аркадии отразилась его «законная незаконнорожден-ность», и только далее события, повлекшие данное положение. Такое построение выпол-няет предваряющую функцию.

Это воспоминание состоит из нескольких фрагментов, точнее сказать, это несколь-ко воспоминаний, каждое из которых показывает обострение восприятия своей незакон-норожденности Подростком. Такую градацию легко проследить, рассмотрев эволюцию его ответа на вопрос, является ли он князем Долгоруким. От абстрактного «просто Дол-горукий» через «сын дворового человека, бывшего крепостного» к конкретному и правди-вому «незаконный сын моего бывшего барина, господина Версилова». В этой градации отражен процесс осознания героем своего социального положения и попытка кинуть дерзкий вызов общепринятому в окружающем его мире.

Не последнюю роль в этом процессе занимают герои-«разъяснители», помогающие понять, во-первых, что если ты «просто Долгорукий», то ты — «дурак»; а, во-вторых, что не надо «праздновать» свою незаконнорожденность. Таким образом, создается эффект двойной оценки: через реплики Аркадия (самооценка) и через реплики других героев (об-щественная оценка).

В тексте романа дается восприятие Подростком этих переживаний как в детстве, так и в подростковом возрасте: «…редко кто мог столько вызлиться на свою фамилию, как я… Это было, конечно, глупо…» (13;7). Постоянная переоценка событий прошлого, склонность к самоанализу говорит о важности в формировании личности Аркадия детских воспоминаний. Таким образом, они входят не только в прошлое героя, но и являются ха-рактерообразующей частью настоящего.

Второе воспоминание дано в разговоре с князем Сокольским перед приездом его дочери. Эта альтерация важна для понимания отношения Аркадия к женщинам вообще и к Ахмаковой в частности.

В воспоминании о том, как Подросток впервые увидел «женскую наготу», менее всего говорится о женщине. Основной акцент смещен на тему жертвы. И в роли жертвы в альтерации выступают различные персонажи: Аркадий (жертва Ламберта в пансионе Ту-шара) — Ламберт (жертва обмана матери и аббата Риго) — аббат Риго (Ламберт запугивает его ножом) — канарейка (расстрел в упор Ламбертом) — проститутка (Ламберт избил хлы-стом). Эта цепочка выстраивается как ассоциативный ряд героя, в котором доминирующая ассоциация: женщина — жертва. Данная ассоциация переходит из детского воспоминания в размышления Подростка об Ахмаковой: «Да, я ненавидел эту женщину, но уже любил ее как мою жертву…» (13;63).

Интересно, что каждому эпизоду воспоминания соответствует определенное нега-тивное ощущение героя: прислуживание Ламберту — униженность; вид объятий аббата Риго и Ламберта после конфирмации — зависть; рассказы Ламберта — страх; избиение Ламбертом проститутки — злоба; Ламберт «схватил и ткнул меня в ляжку» — физическая боль. Переживания Аркадия нанизываются друг на друга, но переносятся лишь на один объект: «С тех пор мне мерзко вспомнить о наготе…» (13;28). Таким образом, в этой аль-терации показана алогичность в развитии внутреннего мира героя.

Воспоминание-дуплет, данное в контексте изложения персонажем своей «идеи», основной функцией имеет показать противоречивость ее реализации в действительности.

Первое воспоминание в этой альтерации состоит из нескольких микротем: двойни-чества, жертвы, последняя включает в себя и тему отношения к женщине. Несмотря на значительный интеллектуальный разрыв между Аркадием и бывшим студентом, в них много общего: нарушение общепринятых норм, стремление к пошлой оригинальности, цинизм, однообразие. Появление этого второстепенного персонажа помогает герою взгля-нуть на себя и на свою «идею» со стороны.

Кружок, окружающий в вагоне бывшего студента, характеризуется как «дрянная компания». С этим кружком Подростка объединяет падкость на внешнюю оригиналь-ность, проявляющуюся в «нарушении общепринятых и оказенившихся приличий» (13;78). Эта фраза в тексте повторяется дважды: первый раз — для объяснения причины, почему герою понравился «пивший молодой человек»; второй раз — причины, почему Аркадий участвовал в уличных забавах бывшего студента. В сознании героя отход от общеприня-тости ассоциируется с наличием «затаенной идеи». Но со временем Аркадий осознает, что в молодом человеке нет оригинальности, а лишь однообразие. На это же нацелена и речевая характеристика персонажа: в тексте нет ни одной его реплики, кроме периодиче-ского повторения «какого-то звука, вроде “тюр-люр-лю!”» (13;78). Через осознание одно-образия в мышлении бывшего студента ко времени написания записок герой понимает, что однообразие проявляется и в слепом следовании идее, которая в конце этого воспоми-нания характеризуется, как «нечто неподвижное, всегдашнее, сильное, которым страшно занят» (13;79).

Это воспоминание продолжает тему ненависти к женщинам. Но в этой альтерации дана двойная оценка уличных забав, жертвами которых становились «женщины из поря-дочных». Первоначальное восприятие Аркадием последнего вечера на Тверском бульваре: «В тот вечер я очень досадовал, на другой день не так много, а на третий совсем забыл» (13;78). По прошествии двух с половиной месяцев Подросток переоценивает свое поведе-ние: «…и до того мне стало вдруг стыдно, что буквально слезы стыда потекли по моим щекам. Я промучился весь вечер, всю ночь, отчасти мучаюсь и теперь. Я понять сначала не мог, как можно так низко и позорно тогда упасть и, главное — забыть этот случай, не стыдиться его, не раскаиваться» (13;79). В этой переоценке событий прошлого заключает-ся одна из сторон самовоспитания Аркадия.

Второе воспоминание в данной альтерации, посвященное подкинутой девочке Ариночке, своей целью имеет раскрыть противоположную тенденцию в реализации своей идеи героем.

Толчком к динамическому развитию действия в этом воспоминании становится не появление ребенка в доме опекуна, а решение Николая Семеновича отослать девочку в воспитательный дом. Происходит столкновение двух сознаний, в ходе которого реализу-ется попытка самоутверждения главного героя, о чем свидетельствует речевая характери-стика Аркадия в этом отрывке: «…я вдруг объявил ему, что беру девочку на свой счет» (выделено мной — А.К.) (13;80). Эмоционально-семантический стой фразы отражает тор-жественное настроение, с которым Подросток бросает вызов Николаю Семеновичу. И да-лее, говоря об исходе спора, Аркадий пишет: «Однако сделалось по-моему…» (выделено мной — А.К.) (13;80). Герой, идентифицируясь, противопоставляет себя окружающему ми-ру.

Подросток самоутверждается не только вербально (в споре), но и действенно, когда он берет на себя ответственность за Ариночку, пытаясь повлиять (пусть и к лучшему) на судьбу другого человека.

Как и в первом воспоминании этого дуплета, здесь дана двойная оценка детских переживаний: во время этих событий и немного спустя. Изначальное восприятие связано с эмоциональным состоянием героя: «Ну, поверят ли, что я не то что плакал, а просто выл в этот вечер, чего прежде никогда не позволял себе…» (13;81). И дано более позднее вос-приятие, носящее рациональный характер, в ракурсе реализации «идеи» Подростка: «…если я буду так сбиваться в сторону, то недалеко уеду» (13;80).

Эти два воспоминания отражают амбивалентные попытки самоутверждения героя через взаимодействие с «жертвами»: в первом случае — путем унижения; во втором — со-страдания. Это противоречие указывает на двойственность идеи в сознании героя.

Самое яркое воспоминание Подростка — первая встреча с отцом. Оно включено в единое повествование с рассказом о пансионе Тушара. Такое близкое нахождение этих воспоминаний создает контраст, объясняющий формирование любви-ненависти по отно-шению к Версилову в сознании Подростка.

Воспоминание о встрече с отцом играет конфликтообразующее значение. Отнесен-ное к дороманному времени, оно является исходной точкой не только во внутреннем кон-фликте героя, но и всего произведения. Это соответствие вполне логично в виду того, что художественный мир освещается через голос Аркадия.

И хотя Подросток повествует в присутствии многих лиц (мать, Версилов, Татьяна Павловна, Лиза), направлен его рассказ-упрек, раскрывающий непрощенную обиду, отцу. Поэтому его монолог часто прерывается ироничными комментариями Версилова. И если в этом столкновении сознаний Подростку свойственна гиперболизация значения проис-шедших событий, то Версилов вербально и невербально указывает на их незначитель-ность.

Неуверенность, отступления от основной линии повествования в речи героя соот-ветствует до конца не сформировавшемуся отношению к отцу. Вместе с этим установка Подростка на торжественный и «самый развязанный вид», которая должна служить внеш-нему проявлению безразличия к событиям, о которых герой повествует, вступает в кон-фликт с реальными переживаниями персонажа. В результате этого противоречия герой выступает в глупо-торжественном виде, а речь его пронизана жалостью к себе.

Тем же торжественным тоном героем дается псевдоустановка: «Я именно хочу, чтоб все смеялись» (13;91). При этом Подросток желает проявления абсолютно серьезного слушания, что и получает ото всех присутствующих, кроме Версилова, который как бы соглашается вступить в эту игру. Аркадий вначале повествования пытается иронизировать над собой, но погружаясь в свои воспоминания, он становится сосредоточенно-серьезным, чем и знаменуется его проигрыш в этом дискусе-дуэли, когда оружие в форме спокойной иронии остается только в руках Версилова.

Саморазоблачение героя происходит еще до его повествования о встрече с отцом, когда Версилов говорит: «Я знаю, что ты всех нас любишь…» (13;91). После этой фразы активизируется доминанта в сознании Подростка — любовь к отцу: «Вы, конечно, и тут угадали по лицу, что я вас люблю?» (13;91). Чтобы переключить внимание с этого вопро-са-признания, герой вновь неуместно прибегает к смеху: «Ну, а я так по лицу Татьяны Павловны давно угадал, что она в меня влюблена. Не смотрите так зверски на меня, Тать-яна Павловна, лучше смеяться! Лучше смеяться!» (13;91). Такой абсурдный перенос сви-детельствует о хаотичности и полемичности сознания героя. Попытка Аркадия дать ост-роумный ответ выставляет его в дерзко-глупом виде.

Это воспоминание наполнено множеством отступлений, соответствующих этапам подготовки ко встрече с отцом: о встречах с матерью, о жизни у Андрониковых, о роли Татьяны Павловны в детстве Подростка. Эти отступления дают тот фон, на котором встреча с отцом становится наиболее ярким впечатлением детства Аркадия.

Воспоминания о встречах с матерью контрастируют с воспоминанием о встрече с отцом. Во-первых, нескольким приездам матери противопоставляется единственная встреча с отцом. Во-вторых, если мать сама приезжала к Аркадию (целенаправленный приезд), то к отцу его привозили (встреча мимоходом). В-третьих, место действия: дерев-ня (природа, церковь) и Москва (дом Фанариотовой, театр) — как отражение внутренних миров матери и Версилова). Встречи с матерью не оставили в сознании героя запоми-нающихся впечатлений, кроме того момента, «когда меня в тамошней церкви раз прича-щали и вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…» (13;92). Впечатляющим моментом ста-новится не образ матери, а образ голубя, в связи с которым ассоциативно в памяти героя осталась и мать.

Следующее отступление посвящено жизни в доме Андрониковых, где происходит духовно-эстетическая подготовка ко встрече с отцом. Воспитание в этой семье помогло Аркадию обратить на себя внимание отца чтением басни Крылова. И формальная, внеш-няя, подготовка осуществляется Татьяной Павловной: «Я все носил курточки; тут вдруг меня одели в хорошенький синий сюртучок и в превосходное белье. Татьяна Павловна хлопотала около меня весь тот день и покупала мне много вещей; я же все ходил по всем пустым комнатам и смотрел на себя во все зеркала» (13;93).

Встреча Аркадия с отцом на лестнице, когда Андрей Петрович «протянули только: а! и даже не остановились» (13;93), создает контраст между пышной подготовкой к этой встрече и версиловским безразличием.

С любованием Аркадий описывает внешность тогдашнего Версилова, противопос-тавляя его наружному облику отца спустя девять лет. В этой антитезе отразилось измене-ние не только в Версилове, но и в отношении к нему Аркадия: от любования к ирониче-ской жалости, от любви к обиде. Ответ Версилова не менее ироничен: «… и я тебя припо-минаю ясно: и клянусь тебе, ты тоже проиграл в эти девять лет» (13;94).

Эта одинаковая оценка друг друга существует не только в подростковых, но и в детских воспоминаниях главного героя, когда выстраивается параллель между чтением басни Крылова Аркадием перед отцом и выступлением Версилова в театре Витовтовой, и они оба соответственно кричат «браво!».

Как и во многих других детских воспоминаниях Подростка, в этом присутствует двойная оценка событий: от изначального любования («от улыбки вашей только взвесели-лось мое сердце»), восхищения («Ах, как хорошо, настоящий Чацкий!»), нежности («так бы вас и расцеловал»), восторга («я был в восторге, в восторге до слез») от отца к непони-манию, почему он вызвал такие чувства («Слезы-то восторга зачем?»), и обиде.

Далее в повествование Подростка входит воспоминание о жизни в пансионе Туша-ра. Связкой этих двух воспоминаний становится желание Аркадия бежать из пансиона к отцу: «Тем и кончилось, что свезли меня в пансион, к Тушару, в вас влюбленного и не-винного, Андрей Петрович, и пусть, кажется, глупейший случай, то есть вся-то встреча наша, а, верите ли, я ведь к вам потом, через полгода, от Тушара бежать хотел!» (13;96).

Эта альтерация состоит из двух частей, первая из которых раскрывает процесс осознания героем своего социального положения, вторая — попытку бежать из пансиона. Структура первой части представляет собой цепочку событий, причины которых либо ге-рой не знает, либо ложно трактует: вопрос соучеников, почему у Аркадия фамилия Дол-горукий, если его отец Версилов («я сам не знал почему») — выдворение Тушаром Арка-дия из классной комнаты — переглядывание и пересмеивание с товарищами («они надо мною смеялись, но я о том не догадывался и думал, что мы смеемся от того, что нам весе-ло» (13;97)) — пощечины Тушара («Произошло что-то такое, чего я ни за что не понимал» (13;97)) — лакейство Аркадия и ненависть товарищей («я старался изо всех сил угодить и нисколько не оскорблялся, потому что ничего еще этого не понимал, и удивляюсь даже до сей поры тому, что был так еще тогда глуп, что не мог понять, как я всем им неровня» (13;98)).

Тон второй части воспоминания романтически окрашен. Сема «мечта» в этом от-рывке трижды повторяется по отношению к Версилову. На фоне моральных и физических унижений со стороны соучеников и воспитателя образ отца в сознании героя ассоцииру-ется с возможным избавлением от всеобщего презрения.

Противоречивость в сознании героя в этой альтерации проявляется в борьбе жела-ния бежать к отцу с нерешительностью. Детальное описание наивной попытки уйти из пансиона проникнуто жалостью Подростка к себе. Особое страдательное настроение, от-ражающее ощущение беззащитности персонажа, передано в рассуждении о том, каким образом Аркадий собирался разыскивать отца: «…ночь где-нибудь прохожу или просижу, а утром расспрошу кого-нибудь на дворе дома: где теперь Андрей Петрович и если не в Москве, то в каком городе или государстве? Наверное, скажут. А я уйду, а потом в другом месте где-нибудь и у кого-нибудь спрошу: в какую заставу идти, если в такой-то город, ну и выйду, и пойду, и пойду. Все буду идти; ночевать буду где-нибудь под кустами, а есть буду один только хлеб, а хлеба на два рубля мне очень на долго хватит» (13;99).

К романтической традиции примыкает и параллелизм в описании душевного со-стояния героя и состояния природы: «Я ждал ночи со страшной тоской, помню, сидел в нашей зале у окна и смотрел на пыльную улицу с деревянными домиками и на редких прохожих. <...> Солнце закатывалось такое красное, небо было такое холодное, и острый ветер… подымал песок» (13;99). И именно «темная-темная ночь», становясь символом «бесконечной и опасной неизвестности», порождая в сознании Аркадия нерешительность, возвращает его в пансион.

Этим двум этапам в процессе осознания своего социального и семейного положе-ния героем соответствует два вывода, к которым он приходит: во-первых, он — лакей, во-вторых, — трус. Поэтому в этой альтерации вполне органично сосуществуют две доминан-ты в отношении персонажа к самому себе — это самоуничижение и жалость.

После повествования о первой встрече с отцом и о жизни в пансионе Подросток упоминает о другом детском переживании: «Мама, у меня на совести уже восемь лет, как вы приходили ко мне одна к Тушару посетить меня и как я вас тогда принял» (13;100). Сказав мимоходом об этом воспоминании, автор возвращается к нему более чем через полтораста страниц. Встреча с матерью возникает в памяти героя, когда после долгого пе-риода легкомысленного «огромного счастья» возле князя Сергея Сокольского, с которым были забыты и «одинокое и угрюмое детство» и «глупые мечты под одеялом, клятвы, рас-четы и даже “идея”», наступила позорная ночь, во время которой Аркадий был выброшен из игорного дома и обвинен в краже и доносе.

Эта глубоко лиричная альтерация начинается с образа церкви, которая фигурирует в тексте воспоминания трижды: по приезду матери, когда она уезжает и через шесть меся-цев после этого случая, когда происходит переоценка событий в сознании героя. Этот па-раллелизм образов церкви и матери строится на основе общественно-духовной позиции героини как представительницы «благообразной» России. Но это не единственная анало-гия в этом отрывке. Так, показана параллель между состоянием природы и внутренним миром героев. Софья Андреевна появляется в пансионе, когда «только что минула святая неделя и на тощих березках в палисаднике тушаровского дома уже трепещут новорожден-ные зеленые листочки. Яркое предвечернее солнце льет косые свои лучи…» (13;270). Ве-сеннее состояние природы оттеняет душевную чистоту героини. Говоря же о ненависти, проникшей в сознание Аркадия, автор описывает «ветреный и ненастный октябрь». В этой аналогии с природой таится и антитеза между образами матери и сына, на основе которой строится повествование об их встрече. Ее кроткому, безмолвному виду Аркадий противо-поставляет свой «большой вид собственного достоинства», иронизируя по поводу глупо-сти такого поведения, в чем проявляется уже более поздняя оценка событий героем. Бла-гоговению матери перед сыном соответствует неприкрытое чувство стыда Аркадия за нее перед товарищами и Тушаром с женой.

Как и другим воспоминаниям, этому дается двойная оценка героя: первоначальное чувство стыда сменяется тоской по матери, сожалением за свое поведение, любовью к ней: «Помнишь ли ты теперь своего бедного мальчика, к которому приходила… Покажись ты мне хоть разочек теперь, приснись мне хоть во сне только, чтоб только я сказал тебе, как люблю тебя, только чтоб обнять мне тебя и поцеловать твои синенькие глазки, сказать тебе, что я совсем тебя уж теперь не стыжусь, и что я тебя и тогда любил, и что сердце мое ныло тогда, а я только сидел как лакей» (13;274).

Эта альтерация заканчивается на грани сна и реальности: в воспоминании и в ре-альности Аркадия бьет Ламберт.

Воспоминания о первой встрече с отцом и о приезде матери в пансион отражают развитие в душе Подростка двух амбивалентных тенденций соответственно: от любви к обиде и от стыда к любви. И именно на фоне пансиона Тушара показано изначальное от-ношение Аркадия к родителям: желание бежать оттуда к отцу и желание, чтобы мать поскорее покинула его.    

Таким образом, рассмотрев данные ретардации, мы можем сделать следующие вы-воды о роли детских воспоминаний в становлении сознания Аркадия Долгорукого. Во-первых, детские воспоминания включают в себя ключевые события в формировании лич-ности героя. Во-вторых, эти альтерации помогают раскрыть полемичность сознания Ар-кадия и объясняют сложившиеся ранее обстоятельства, повлиявшие на противоречивое поведение героя. В-третьих, детские воспоминания переживаются героем как события на-стоящего. Наконец, они влекут за собой переработку первоначального впечатления, что проявляется в наличии в тексте воспоминаний двойной оценки (во время этих событий и во время написания этих записок).