Halgen — Сказка про Данилу и его зеркало

Царь Берендей Седьмой с отрядом в сотню воинов мчался в глубины своей страны. Песчаная дорога, по которой шел их быстрый ход, подобно веселой веревочке петляла между холмов и болот, огибала озера и чащи. Наконец она пересеклась с широченной дорогой, идущей к самому синему морю.

Царю показалась, будто вся дорога покрыта одним-единственным, невероятным существом, тысячеколеской-тысяченожкой. То было множество тяжелых повозок, трещащих под тяжестью своих грузов, но, несмотря на этот скрипучий протест, все равно увлекаемых волами и обозными лошадями вперед, к синей морской ряби. Печалью веяло от склоненных к земле бычьих и конских морд, тоска неслась от глубоко врывающихся в дорогу колес. Столь же невеселы были и обозные люди, будто и шагали они не по родной земле к прохладным морским ветрам, а брели по утыканной гвоздями дороге прямиком в адово пламя.

Внезапно движение остановилось, и с небес спустилась такая тишина, что, казалось, стал слышен даже резвый бег солнечных зайчиков.

— Дорогу Царю! — крикнул кто-то из обозных старшин, послышались щелчки кнута, и две телеги со стоном поползли в сторону.

Берендей Седьмой перекрестился на стоящий неподалеку каменный крест, и пришпорил коня. Его примеру последовали и воины.

— К закату доберемся, — промолвил Правитель.

Миновав большую дорогу, он оглянулся. С криками погонщиков и свистом кнутов, обозы снова пришли в движение, перекатывая к морю груды золота и серебра, речного жемчуга и хлеба. Больше половины того, что было в поте лица добыто народом Берендея, теперь сложится в большущих амбарах, что стоят по горам прибрежным.

И лягут эти несметные богатства покорно и безропотно, дожидаясь нового своего хозяина, что явится из-за моря — Двенадцатиголового Змея, дышащего подземным огнем вперемешку с серой. Заберет он все добро в когтистые лапы, и, если его тяжесть и золотой блеск его порадует, то супостат уберется восвояси. Ну, а если нет, то беда всему Берендееву народу. Вспыхнет, как кусочек бересты все царство, разлетится, как легкий пепел, под крыльями чудища. И зачернеет от угольков земля, по которой будут ползать лишь немногие уцелевшие, жалобно окликая своих родных и прося у небес скорой смерти. Поднимая заплаканные глаза, они станут жадно всматриваться вдаль, но ничего не откроется их взору кроме черного поля, сплошь усеянного серыми косточками.

Уже трижды сгорало Берендеево царство. В роду Берендея было три царя, которые смогли утешить остатки своего несчастного народа и возродить страну, за что их прозвали Великими. Собрав остаток сил, трудясь под солнечным и под лунным светом, люди снова распахивали поля, выращивали скот, строили города и села. Не забывали при этом и о молитве, которая только и могла защитить их от гнева страшного зверя.

Трижды войско Великих Берендеев шло на смертельную битву, и трижды морской берег покрывался людскими и конскими костями, да еще смятым, истерзанным железом, которое от змеиного жара гнулось и текло, как свечной воск. В народе даже поговаривали, будто берег моря когда-то давно был гладок и полог, и горы, что выросли на нем, насыпаны из людской и конской плоти, склеенной слезами матерей и вдов.

Не умели воины летать, не было у них крыльев, и выставить копья да мечи они могли лишь тогда, когда змеиный жар уже густой струей растекался по трепещущей обожженной земле. Против этого пламени клинки и щиты не имели силы. Сгибаясь и ломаясь, сталь падала под пылающие ноги.

Три последних Берендея уже не помышляли о битве. В стране не собрать было войска, ведь лучшие витязи пали в былых битвах. Терпеть и копить силы — вот что стало заветом этого народа, переходящим от отца к сыну, из поколения в поколение.

Теперь силы накопились, и войско в три сотни сотен мечей готово пойти на супостата, честно сложив головы у края родной землицы. Но никто не помышлял о победе. Каждый из витязей знал, что сломить врага невозможно. Он летает — человек лишь ходит, он живет за морем — у человека нет сил, чтобы переплыть бескрайний водный простор. Ни новые воины, ни лихие кони, ни крепкие мечи здесь уже ничего не изменят, разве что, удастся слегка пощекотать одну из шей Двенадцатиглавого…

Но Берендею Седьмому повезло, как не везло никому из его предков. И сейчас он мчался в самое логово своего счастья, чтобы извлечь удачу на свет Божий.

Беспросветный дощатый забор милостиво распахнул перед царем и его стражниками свои врата. Громоздившийся за забором ельник вскоре стал редеть, открывая надежно запрятанную в ветвистом своем нутре деревушку.

Когда взор Берендея выцепил из нагромождения избушек каменную кузницу, царское лицо засияло надеждой. Даже воины заметили, что на сизый дымок, вырывающийся из кузнечной трубы, их повелитель посмотрел, как на небесного ангела, и низко склонил голову.

Из кузницы вышел седобородый старик в кожаном переднике, и тут же рухнул на колени.

— Да ты чего, Тимофеич! — крикнул ему царь, — Это я тебе в ноги кланяться должен, ведь ты царство мое спасаешь!

Дед медленно поднялся с колен, и посмотрел прямо в синие глаза Берендея.

— Ну, показывай, что ты тут надумал… — проговорил царь, слезая с коня и отворачивая голову от глаз Тимофеича, тяжелых, как два молота.

— Разве мне, человечку слабому и грешному, что-нибудь выдумать?! То Господь повелел железу явить свою тайну, оно и явило. Я только трубу стальную сковал, а огненный ангел уже волей Всевышнего в нее вошел.

Кузнец зашагал в сторону большой поляны, расстилавшейся за лесочком, который был соткан из маленьких елочек. За ним последовал и Берендей со своими воинами. Когда еловые ветки перестали цепляться за одежду, а ноги почуяли гладь ровного пространства, глаза царя, мастера и витязей сами собой закрылись, не выдержав пронзительного стального блеска.

Когда Берендей все-таки раздвинул веки, его взору предстало что-то невообразимое. Посреди поляны стояла чудовищных размеров труба, украшенная блестящей змеиной головой. Царь даже не сразу понял, что рогатая голова змея совсем не настоящая, а тоже выкована из ослепительной стали.

Помещалась эта громадина на непонятное сооружение, похожее на телегу, только железное и очень большое. Рядом стояло несколько деревянных лебедок, при помощи которых, надо думать, диковинка была собрана. Там же лежала груда круглых, будто специально обточенных, булыжников, и несколько мешков.

— Огненный ангел обитает там, в нутре, — пояснял Тимофеич, похлопывая железный ствол, — А чтобы он явил себя миру, надо кое-что сделать. Во-первых, следует отправить к нему вот этот мешок.

Тимофеич похлопал по одному из мешков и развязал его. Там оказался непонятный черный порошок, при виде которого царь наморщил лоб и отступил на шаг назад.

Кузнец усмехнулся, завязал мешок, и махнул рукам мужикам, стоявшим неподалеку. Три здоровых парня подхватили этот мешок и с большими усилиями затолкали его в трубу, после чего подняли с земли один из булыжников.

— Теперь нужен камень, без него никак! — загадочно произнес мастер.

Булыжник исчез в черных недрах ствола. Подошло еще несколько человек, и они принялись что-то делать возле железного чудища.

— Вот, великий царь, видишь ту избушку? — спросил кузнец, указав на избу, стоявшую на другой стороне полянки.

— Вижу, — согласился Берендей.

— Смотри, батюшка, что сейчас с ней случится!

Мастер махнул рукой мужику, державшему в руке пылающую деревяху. Тот нагнулся и поднес огонь прямо к железной трубе.

Земля подпрыгнула, будто решила поцеловать небо. Раздался жесточайший грохот и свист, отчего царю и воинам померещилось, будто сама луна скатилась с небес. Избушка подпрыгнула, точно решила пуститься в пляс, но тут же, растерявшись, присела и уронила свою крышу, рассыпала в разные стороны бревна стен.

— Ну вот, — промолвил Тимофей, показывая в сторону груды покалеченных бревен, — Этот дом огненного ангела я прозвал Диковинкой, ведь надо же было как-то ее назвать. Она бьет сильней, чем все твое воинство вместе взятое, ей не страшен змеев огонь, и она может стрелять даже в сами небеса…

— Сколько надо сил, чтобы дотащить твою Диковинку до моря? — поинтересовался воинский сотник.

— Трех десятков волов хватит, — сразу же ответил мастер.

Царь кивнул головой. Это означало, что добро на Диковинку дано.

— Тебе, Тимофеич, даю награду — три пуда золота, — громко сказал Берендей, — А доведется победить в битве — моего сына крестить будешь! И еще сто пудов злата получишь.

Кузнец поклонился до самой земли. Его лицо засияло жарче самого солнца. Подумать только, он породнится с Берендеями, станет самим царевым кумом!

Три воина сняли со своих коней три мешка, туго набитые звонкими монетами, и поставили их к ногам кузнеца.

— Поехали, — обратился Берендей к воинам, — Диковинка, она, конечно, хороша, но и войско все-таки собрать надо.

Витязи запрыгнули на коней и, пришпорив их, двинулись в сторону леса, скрывающего кузнечное село Тимофеича от любопытных глаз. Вскоре кузница с ее высокой дымной трубой скрылась за угрюмыми елками.

— Теперь все решено, мы победим Змея проклятого, — сам себе сказал Берендей.

Дорожка петляла между могучих еловых стволов. Неожиданно в лесной темноте мелькнуло белое пятно и прыгнуло на дорогу, представ перед всадниками невысокого роста пареньком. Его тощая бороденка закрывала незнакомцу лишь подбородок.

Оказавшись возле Берендея, паренек упал на колени.

— Не вели меня казнить, прикажи мне слово молвить!

— Ты кто?!

— Я — подмастерье Тимофеича, Данила Ухо.

— И что ты мне поведать желаешь?!

— В Святом Писании сказано, что нельзя злом бить зло, не в силе Господь, но в правде. У воинства нет силы побороть злого супостата, и Тимофеич сковал большую силу, чем мощь всех ратников. Но, кто сказал, что вражина победим силой?! И про ангела он напрасно тебе говорил, ведь разве небесный ангел бывает злым?! Беса огненного он туда засадил, в свою Диковинку-то…

— И что же, нам простить Змея и опять смотреть, как он страну нашу и нас самих жечь будет?! — не выдержав, спросил сотник, но царь сделал ему знак рукой, чтобы тот замолчал.

— Да, простить! — обрадовано согласился Данила, но простить по-особому. С Божьей помощью мне открылась новая тайна металла.

Данила пошарил за пазухой и извлек оттуда блестящий квадратик, на котором веселились солнечные лучи. Он поднес его к царскому лицу, и Берендей узрел свою могучую бороду.

— Этот чудесный металл отразит лик зла, вернет его к самому себе, и заставит супостата ужаснуться самого себя и своих грехов, навлечет на него муки покаяния, — разъяснял Данила, — Что может быть проще, чем вымостить моим металлом морской берег?! И тогда злому чудищу откроется вся его правда!

Берендей задумался. Слова Данилы были красивы и понятны, но… С молодых своих лет царь был научен верить только лишь в силу.

— Там, у Тимофеича, мощь, в мгновение ока слизавшая добротную избу, а у тебя здесь только железячки какие-то, которыми ты мне, царю, мозги пудрить решил, — пробормотал он через верхнюю губу, и, обратившись к войску, громко добавил:

— Отведите этого жулика к Тимофеичу, и накажите, чтоб он проучил своего подмастерья как следует! Виданное ли дело, царю мозги пудрить!

Один из воинов тотчас посадил Данилку в свое седло и направил коня назад. Остальные повернули головы к Берендею, жаждая дальнейших приказаний.

— Двинули! — грозно приказал Берендей.

Войско поскакало к столице. Там, в тишине своего терема, царь желал еще раз обдумать предстоящую битву, мысленно расставить свои войска, установить на нужном месте Диковинку, и сильным, как вековечный гнев своего народа, ударом, сразить-таки проклятого врага.

На следующий день Данила, до самых костей пропитанный каменной пылью, шагал в сторону леса. Дело в том, что Тимофеич был человеком добрым, и бить своего помощника, конечно, не стал. Вместо этого он на всю ночь занял Данилу самой черной работой из всех, которые имелись в его кузнице — обтачивать круглые булыжники, которыми стреляла Диковинка. Самое обидное в этом труде состояло в том, что несмотря на приложение всех усилий булыжник так и оставался камнем, не получая желанного очищения и металлического блеска. Лишь его наружность становилась гладкой и ровной, но что такое наружность перед смыслом камня, то есть его душой?!

— Что там ты замышляешь? — все время спрашивал кузнец, проходя мимо потного Данилы, изо всех сил трущего очередной валун, — Поведай уж мне!

— О чем мне ведать, если сам батюшка царь не велел?! — отвечал подмастерье, продолжая равнодушно тереть камень.

— Ну-ну… — многозначно кивал головой кузнец.

Когда последний камень лег на предназначенное ему место, грязный и смертельно усталый Данила оставил кузницу и заковылял в сторону леса. Это не прошло мимо глаз Тимофеича, и он решил тихонько проследовать за своим воспитанником.

Подмастерье настолько устал, что в лесу он даже не оборачивался на хруст веток, ломаемых огромным телом кузнеца. Вскоре деревья расступились, и их взору открылась огромная… дыра в земле, через которую из-под ног глядело само небо.

— Вот те на! Сколько на своем веку видывал, но чтоб такое!.. — пробормотал растерянный Тимофеич.

Данила тем временем легко ступил на подножную небесную твердь и заскользил прямо по ней. Усталость с него как рукой сняло, и движения паренька стали неожиданно легкими и быстрыми.

Мастер подкрался к глядящему из-под земли небу и потрогал его рукой. Оно оказалось твердым, ровным и гладким, будто было сделано из металла.

— Если он это сотворил, то только с Божьей помощью, нечистый бы небеса на землю не привел… — прошептал Тимофеич и размашисто перекрестился. Видение не исчезло.

Данила скрылся в маленьком домике, стоявшем по другую сторону этого чудесного поля-неба. Тимофеич разглядел трубу на крыше домика и дым, идущий из нее. «Что там у него такое?!» — удивился мастер и ступил на синюю гладь. Его ноги удивительно легко и быстро заскользили по ней.

Когда Тимофеич оказался возле избушки, то сразу же заглянул в маленькое оконце. Господи, да там же, внутри, оказывается, была сделана небольшая кузница! Жарко пылал горн, неподалеку стояла наковальня, на которой красовался пудовый молот. Меха раздувала девка Мила, закадычная подруга Данилы. Сам подмастерье уже облачился в фартук и то-то делал возле жаркого пламени. А в углу уже лежало несколько блестящих металлических листов.

Только тут мастер понял, что «дыра в небо» — это на самом деле всего-навсего поляна, выложенная листами блестящего металла, выкованного Данилкой в его крохотной кузнице. Неожиданно Тимофеич пришел в ярость.

— Ну, гаденыш, видать тебя гордыня заела, — злобно пробормотал он, — Знатнее меня, мастера, себя ставишь. Ну, погоди! Я бы мог испепелить твою кузню, а тебя отдать Берендею для расправы. Но я сделаю иначе, просто прогоню тебя из своих подмастерьев. И скоро ты увидишь меня победителем, царевым кумом. А сам будешь, как дурачок, на свои блестящие железяки дивиться да крестьянские клячи за гроши подковывать!

Тимофеич побрел обратно к своей кузнице, а Данила продолжил свой таинственный труд. Сегодня он уложил еще несколько блестящих листов на свое поле.

                                                                                …..

Царство пришло в движение. Дороги засверкали блеском доспехов, зазвенели оружием сотен воинов, спешивших на Красную Битву. Ржание многочисленных лошадей повергало в трепет березовые и осиновые листочки. За ними следом кряхтели тяжелые обозы, перевозившие уже не зерно и золото на прокорм и утеху Змея, а связки каленых стрел ему на погибель.

Неподалеку от амбаров, битком набитых данью, за холмами, что длинной грядой растянулись по берегу моря, собиралось Берендеево воинство. К тьме воинов, прибывших сюда из разных концов государства, скоро добавилась такая же тьма простых мужиков, вооруженных чем попало, а то и вовсе безоружных, уповающих на воспитанную тяжелой землей силу своих ручищ.

Каждое мгновение жизни этих людей пропитывал особый смысл, ведь это была жизнь перед Красной Битвой. Зловещая тень Двенадцатиглавого застилала глаза воинов и мерещилась им на каждом шагу. Мечи и секиры то и дело рубили кусты, подвернувшиеся под их острые бока, копья и стрелы впивались в стволы толстых деревьев.

Вскоре на будущее бранное поле въехал и сам царь, Берендей Седьмой. Людская масса выровнялась и выстроилась в стройные ряды, согласно царскому замыслу. Впереди стояли мужики, их делом было раздразнить Змея, чтобы он приник к земной глади и подставил свои бока под удары стрел, мечей и копий воинов, что стояли во вторых рядах. Но Диковинка, то есть главная сила, сбивающая своим мощнейшим ударом супостата из небесной стихии, должна занять самое почетное место — на вершине самого высокого из окрестных холмов.

Когда же Двенадцатиглавый падет ниц, настанет самая счастливая пора битвы. Мужики и воины со всех сторон сбегутся к его поверженному телу, и примутся терзать его своими орудиями смерти, разбрасывать по полю куски смердящего мяса, умывать руки и бороды в крови поверженного. Тогда, уж конечно, не побоится и самый робкий…

    С протяжным мычанием тридцать волов вкатывали Диковинку на вершину холма, а сзади ее подпирала еще и целая толпа мужиков. Потом туда же закатили две повозки с булыжниками и три повозки мешков, набитых огненным порошком.

— За дело! — распорядился Тимофеич, и мужики принялись направлять тяжеленный ствол, заталкивать в него мешки и камни.

— Как дела, кузнец? — спросил подъехавший царь.

— Чуток подождать, и все готово будет, — отвечал мастер.

Вскоре черная пустота ствола Диковинки смотрела прямо на западный край горизонта, откуда и должен был появиться супостат.

А в кустах за холмом, никем не видимый, притаился отставной подмастерье Данила. Лишившись кузнечного хлеба, он продолжал упорно трудиться, кушая лишь свой пот да кору с березки, растущей неподалеку от его кузницы. Странное дело — силы не оставляли Данилку, а, как будто, даже прибывали, и когда последний лист был готов, он радостно пустился в пляс. Но дотащить свои листы до моря он, конечно, не смог, ведь такое дело было посильно лишь стаду волов или табуну лошадей. Никто не дал тяглового скота странному подмастерью в ту пору, когда на счету была каждая ржущая и мычащая тварь, ибо народ готовился к Красной Битве. И Данила пошел на берег моря совсем один, не неся в руках своих оружия, а в голове — замысла о грядущем. Теперь ему оставалось лишь покорно ждать среди щедрых на мошку кустов, то и дело поглядывая на своего былого учителя.

Пылающий шар солнца окунулся в студеные морские воды, и тотчас же над водой взметнулись черные крылья. Они стремительно росли в размерах, и скоро царь и его воины разглядели Двенадцатиглавого, быстро и неотвратимо летящего на их родную землю.

Затрубил боевой рог, и войско ощетинилось многочисленными мечами, копьями, луками, рогатинами, дубинами, кольями, и просто поднятыми кулаками.

Не обратив внимания на приготовленные амбары с гостинцем, супостат тут же ринулся на войско, и его огненный язык вырвался далеко вперед, слизывая зазевавшихся мужиков. Войско пришло в движение, люди, смешивая ряды, кидались прочь от пагубного серного огня. Три воина подскочили к Двенадцатиглавому сбоку, и один из них провел мечом по пупырчатой шкуре Змея. Им в лицо ударила струя черной, как смоль, крови, и тут же громадной острое крыло обрушилось на их головы. Кровоточащими кусками мяса люди и их кони рухнули наземь.

Берендей подскакал к Тимофеичу:

— Давай!

В руках кузнеца тут же затрепетал нежный, как дитя, огонек. Послышался грохот, потом — свист. Огромный булыжник пролетел возле правого крыла чудовища, не сорвав даже бугорок с его кожи.

— Эх, чтоб тебя!.. — в бессильной ярости затряс кулаками Тимофеич и подал знак мужикам. Те засуетились быстрее муравьев.

Опять земля содрогнулась от грохота, и каменный валун устремился прямо в середину тела супостата. Кузнец уже приготовился к радостному мгновению, когда тулово чудища будет разорвано на несколько рваных кусков, и, истекая своей смолой-кровью, существо рухнет. Но…

Камень, подобно горошине, звонко отскочил от темно-зеленой шкуры и покатился к ногам супостата. Там с глухим стуком он ударился об землю и прокатился по ней, поломав ноги коню одного из воинов. Тимофеич, не понимая, что же случилось, провожал катившийся камень своими глазами до тех пор, пока тот, окрашенный лошадиной кровью, не встал на месте. «Вот так и жизнь наша» — почему-то подумал он, но тут же пришел в себя.

— Заряжай! — бешено проревел он.

Народ возле Диковинки опять закопошился, но было уже поздно. Двадцать четыре глаза устремились в сторону холма, а вслед за ними туда же рванулись и двенадцать языков пламени.

Жаркий костер взвился на вершине холма. В одно мгновение полыхнули мешки с огненным порошком, обдав смертельным жаром Тимофеича и его работников, которые тут же обратились в подобие живых лучин. Вопли боли и ужаса охватили берег и могучей волной пронеслись по морским гладям.

Увидев пылающую гору, на которой только что красовалась железная надежда на избавление, воины дрогнули. Копья и мечи выпадали из их рук, кони пятились и немощно падали. Бледный, как декабрьский снег, Берендей снял с головы шлем и приложил его к груди.

— Это — конец! Все пропало! — прошептал он, и его мысли тут же разошлись по рядам воинов.

Витязи стали разворачивать своих коней, готовясь ретироваться с бранного поля. Это сразу же заметил Двенадцатиглавый, и окатил поле новой огненной бурей.

Обожженные кони истошно ржали, а воины, срывая с себя громоздкие доспехи, со всех ног неслись в разные стороны. Змей взлетел и пронесся над полем, срывая своими лапами человеческие головы с такой легкостью, как будто они были простыми шапками. Крылья чудовища громко хлопали и касались самой земли, кромсали подвернувшихся под них коней и людей и разбрасывали их останки по всей округе. Уцелевшие ратники ползли по пропитанному кровью полю, задыхались в серном дыму и падали, превращаясь в бездыханные тела.

— Видно, нет на всей Земле силы супротив этой! — плакал на коленях Берендей возле мертвого тела своего воеводы. Он мысленно прощался со своими царицей и царевной, которые ненадолго переживут своего мужа и отца.

Красные глаза двенадцати голов уже смотрели прочь от моря, в глубины Берендеева царства, которому, похоже, было суждено в очередной раз сгореть и погибнуть. Не будет народу спасения ни в городах и селах, ни в полях, ни в лесах, ни в реках…    

…

Данилка выскочил из кустов, над которыми шипел и извивался длинной дымной струей огненный холм. Со всей быстротой молодых ног он бросился к кучке воинов, неподвижно застывших в седлах своих коней. Там он нашел коня, потерявшего своего всадника, и в один прыжок заскочил в крепкое седло.

— За мной! — крикнул он ошалевшим от смерти и огня витязям.

Те послушались, и понеслись вслед за простым кузнечным подмастерьем.

Они проскакали под самым носом Двенадцатиглавого и тут же помчались прочь, завлекая чудище вслед за собой. Змей несколько раз взмахнул крыльями, и повернул все свои головы в сторону Данилы и его товарищей, не обращая внимания на Берендея и остатки его разбитого воинства.

Данила на прощание окинул взглядом Диковинку. Та вся оплавилась и перекосилась, как оплавляется оловянный солдатик, нечаянно брошенный в жаркую печь. Ясно, что Диковинка уже никогда не принесет спасения Берендееву народу, и ей суждено навечно остаться на морском берегу, быть беззвучным памятником этой страшной битвы…    

По лесам и полям, сквозь непролазные дебри и топкие болота мчался Данила и его крошечное войско. Их лица раздирали беспощадные ветки, а спину то и дело обжигало пламенем беспощадного Змея. Земля, оставшаяся позади, тонула в огненном мареве, становясь черной и неживой.

Ночью трое воинов из отряда Данилы потерялись, заблудились в густой чаще, над которой не было видно даже месяца. Еще у одного витязя конь налетел на острые камни, и разом поломал обе ноги. Спешивший воин сначала грустно посмотрел вслед своим товарищам, а потом повернулся в ту сторону, откуда должен был появиться Змей.

— Гоните быстрее! Я его задержу! — успел крикнуть он, выставив вперед свой меч, но тут же утонул в испепеляющем пламенном облаке.

Двенадцатиглавый потерял из виду свою добычу, скрывшуюся под раскидистыми елями родных лесов, и потому жег все, что попадалось ему на глаза. Поля с неубранным урожаем, леса, деревни и села — все проваливалось в клокотавшую глотку ненасытного пламени.

К утру лес кончился, и кони Данилы и двух оставшихся его спутников ступили на росистую гладь поля. Тут их и заметили шесть глаз, глядящие с трех голов Змея, высоко поднятых над не сожженными остатками леса.

Три огненных струи вонзились в землю, на которой копыта коней Данилы и его воинов только успели оставить свои вмятины. Змей тут же поднялся над лесом и высунул свои остальные девять голов.

— Мы пропали! — с ужасом выдохнул кто-то из соратников Данилы.

Но кузнечный подмастерье туго натянул поводья и резко повернул своего коня вправо. За ним последовали и два воина, третий же не сумел удержаться на взмыленном своем коне, и на полном скаку упал в объятия росистой земли.

У Данилы уже не было времени, чтобы обернуться. Его конь ступил на огромное синее поле, которое оставшиеся воины приняли за сошедшее вниз небо.

Копыта сразу заскользили по синей глади, и кузнечный подмастерье поспешил соскочить с шатающегося, будто пляшущего, коня. А в небесах уже висела страшная многоголовая тень, и эта же тень смотрела в лицо Даниле прямо из-под его ног.

Воины закрыли руками свои головы, приготовившись к неминуемой скорой смерти. Они уже чувствовали, как огненные языки отделились от морд чудовища и устремились в одну точку, в последнее место, где пребывают их жизни.

Но огненного вихря не последовало, и витязи осторожно обернулись. Двенадцатиглавый сидел на блестящем поле, повернув все головы на свое собственное отражение.

Время будто остановилось. Страшный зверь, гроза Берендеева царства, все сидел и смотрел на самого себя. Внезапно он издал вой, похожий на тот, что издает собака при смерти своего хозяина. Тяжелое тело медленно осело на блестящие пластины и забилось в судорогах, обдавая само себя огненными струями.

Вскоре появился Данила, в его руках был огромный меч. Он подошел к чудовищу, и оно взглянуло на него очень странным взглядом, пропитанным грустью и тоской. Тут же все двенадцать голов легли на залитое небесным светом поле, подставляя свои шеи под холодную сталь.

Но Данила не стал рубить злополучные головы, он лишь окинул их взглядом и отложил меч в сторону. Змей издал отвратительный вопль, и все его тело отчаянно затрепыхалось, а потом безжизненно растеклось по зеркальной глади.

— Зло само себя поело, ибо увидело свою правду, — произнес Данила.

Он нагнулся и поднял с земли квадратный лист металла, когда-то выкованный им, и протянул его воинам.

— Вот оно, оружие, бьющее нечисть! — промолвил он.

Так на свете и появилось первое русское зеркало.

Товарищ Хальген

2007 год