Янев Никита — Из сборника "Элегии".

…

Огромный холод. Пепельные звёзды.

Ещё, застывшая и мокрая от ночи,

Как фотография безжизненная, площадь.

Лотки, ларьки, витрины магазинов,

Решётки ярмарки, фанерные домишки.

Покойный лист в квадратной чёрной луже,

Обнажена от листьев ветка клёна.

Глухая осень. Капли на плаще.

...

Глаза тростниковая чуткость.

Болотная птица улыбка

Кричит из дремучего сна.

Шершавые губы волненье

Пахучего тёмного ветра.

И чёрная тина ресницы

Светают над озером глаз.

Рождение, песни свободы,

Рождение женского лика.

Природа сама опьянела,

Осмыслив зовущие силы

В горящем смущеньем лице.

…

Я демобилизуюсь, я пытаюсь скрыться.

Но безнадёга, армия во мне.

Она за мной как многоликий Янус.

Она вошла в дома, в деревья, в голос.

И гарнизонный дух во всём, и построенье скоро,

И мальчики дубовые стоят,

И в них тоска. И жёлтые разводы

В нестиранном белье. И самоволки в небо.

И женщины с которыми так просто

Договориться. И казённый орден

За смерть другого. И топор. И плаха.

И так мне страшно видеть человека

Сквозь мутное стекло глухой команды,

Что я опять срываюсь и бегу,

И на бегу запоминаю только локти

И мутную полоску жёлтых лиц.

Я ненавижу лишние тона.

…

Глазное яблоко, глубокое как комнат

За стёкла уходящий томный мир,

Из наблюдения на улице, а так же

Воспоминания зелёных водоёмов собачьих глаз

В гостях на кухне друга,

Перелилось в меня и продолжалось

Короткими и яркими словами.

Так для письма по полостям предметов

Мне видимых мой взор предназначался

И был расправлен на клочке бумаги

Животною привычкой забирать

Вглубь омута зелёного, в глубины

Сетчатки и придатков сытых нервов,

Как некую добычу, всё, что свеже

Той новизной, нетронутой словами.

Благополучием пыхтящий 21-й

«газ», женщина с покупками, трико,

приросшее к балконному канату.

Стекло подъезда, пропускающее в чрево

Той какофонии, что есть домашний быт,

Помноженный на цифру «сорок пять».

И все кивали, были тонки взмахи,

И в солнечных свободах словом дружбы

Я радовал затворницу судьбу.

…

Мне от тебя достался этот образ.

И что-то промелькнуло в пониманье,

Воспоминанье облика, улыбка.

И что-то, что зовётся тайной жизни,

Меня не оставляет и поныне.

Что за навязчивая это связь, с которой

Я рассчитался издавна, сполна.

И я теперь боюсь, я собираю

Как по крупицам минувшее чудо.

Особенно зимой мне видеть больно

Его в домах, которые когда-то

Коробками со светом назвала.

…

Тело сухое в волнах безнадёжного счастья

С смертью боролось, вставали босые лучи.

Ветви кривые толклись в электрической хляби,

Утро сочилось сквозь пыльные синие шторы,

Где-то с порога звенели шаги в коридорах,

Утро сочилось как кровь молодого майора.

И с эполет проливалось сквозь синие крыши

Бедное солнце, забытое кем-то в кармане

Канувшей ночи и бледные тени глотались

Сытым зевком сквозь гранитные стылые скулы.

Птицы парили, трава поднималась над пылью,

Пахло резиной, бензин поливальных машин

Красил асфальт, что павлина, студёное небо

Пилось глотками и щурило глаз на прохожих.

Сны молодыми майорами в небо стремились,

Белые лошади в небо несли их аллюром,

Мертвенный гном уходил в голубое жилище,

Голуби мылись и кошек совсем не боялись,

Бороды брились по случаю, что надоели.

Утро звенело трамвайными стёклами в крышах,

Стыли глазуньи и мамы кричали из кухонь,

«завтракать марш». Допивая иллюзии сна,

гневно кивая в трюмо на свои отраженья,

пятна трусов шевелились в подобьях зарядок.

В общем, творилось обычное нужное дело,

Тело сухое в волнах безнадёжного счастья

С смертью боролось, вставали босые лучи.

...

Как же не живые, посмотри, как корчат

Сдержанные муки веточку сосны.

В пальцах раскалённых, на огня ладонях,

Брошенную в пламя веточку сосны.

Слышишь, слышишь крики гибнущего тела,

Вот последний выпад страшного огня.

Ветка изогнулась, закричав без силы,

И с зелёным дымом тёплая душа

Полетела в небо, голубое странным

Светом примиренья, хвойна и чиста.

И осталось пепла сизое стремленье

Быть достойным праха веточки сосны.

Так же имя наше, погасив для боли,

Понесут живые в домик мертвеца.

Веточка сирени, стебелёк агоний,

Кипарисный венчик, малая душа.

…

Складки плаща целомудренно-девственной ночи.

Ночь покрывала пространство от неба до неба.

Ночь шевелилась огнями и плавала птицей.

Чёрным крылом отражалась в колодцах бессонниц.

Снами была, нечастыми, странными снами.

Ветки качала, врала в изменённые лица.

Где-то в дороге мосты, города посылала.

Стрелочник ночь, маневровый трудяга.

На переездах грудила пустые вагоны.

В доме путейца глядела сквозь тёмные стёкла

Вслед убегающим теням ночного движенья.

Ночь неспроста завела себе память.

Кто ты, поэт, не поэт, переводчик из речи

Капель дождя на стекле проходящих составов,

Дела ей нет. Все дороги стремятся

Снова в себя. Их поэтому дело

Быть незаметными в людях, в постройках, в работе.

…

На что я здесь имею право,

Как я могу людей злословить,

Как я могу казаться нищим,

Когда любить не прикасаясь,

Пусть не закон, пусть лишь догадка,

Меня в одежды одевает

Любимца, короля, инфанта.

В кривозеркальном королевстве

Прямых надежд на вечность чувства

Ладонью в черноту опущен

Реки, подвешенной под небом,

Пустым наитием случайных

Прикосновений в неизбежность.

…

И на светящемся плацдарме остановки

Сухой сюжет, иль драка, иль лобзанье.

Чуть гуще листьев тень и есть минута,

Из проносящихся случайных лабиринтов

Вдруг выпадет ответ твоей догадке.

Так словно ива деревом глядится

Хрусталь сосуда пруда или речки,

Так человек пред зеркалами ночи

Перемещенье освещенья вида

Форм мирозданья, так, нипочему

Встающих, отражаяся друг в друге

Лишь на минуту мысленного взмаха,

Узнать себя и потерять себя.

А человек, он здесь не принимаем,

Ведь человек всё может полюбить

И жить всё дальше, дальше, хоть до неба,

Тогда как его дело быть собой,

Перемещеньем освещенья вида.

1989.