Halgen — СОКРОВИЩЕ

Когда дедушка умер, отвезти его тело на кладбище оказалось большой проблемой, ведь случилась эта беда осенью, в самую распутицу. Справиться с этой задачей мы смогли лишь при помощи БТРа, который наняли в ближайшей к дедовой даче военной части. В конце концов, старика похоронили на нашем родовом кладбище, а дача по завещанию отошла ко мне, но вспомнил я про нее только через год, когда отошли вешние воды.

Дачу я, конечно, решил продать, но сперва собрался съездить туда в компании друзей, которые уже давно мечтали отправиться по пьянку-рыбалку. После пяти часов сонной дороги мы, наконец, подошли к старой избе, окна которой взглянули на нас столь неприветливо, что показалось, будто они забрали себе характер дедовых глаз.

— Чего-то не весело здесь, — заметил друг Сашка, — Может, лучше в лес пойдем, и там палатки поставим?!

— Нет, все-таки надо дедушкино наследство посмотреть. Один денек уж ему отдадим, а там и в лес пойти можно, — без всякой настойчивости ответил я.

— Ну, как знаешь, — ответил Коля.

— Но ночевать мы здесь не будем! В старых жилищах, которые еще год без человека простояли, всякая нечисть заводится! — в один голос провизжали наши девушки, Оля и Катя.

— Когда деда увозили, надо было хоть окна крест-накрест заколотить. Разве не слышал о таком обычае?! — устыдил меня Сашка.

— Да знаю я, забыл тогда только. Не до того было, — виновато пробормотал я.

В конце концов, мы расположились на свежем воздухе возле дедушкиной избенки. Друзья открыли водку и достали закуску.

— Обожди. Сейчас выпьем для храбрости и вовнутрь пойдем, — сказал Сашка, наполняя стаканы.

Мы выпили.

— И чего тебе там внутри смотреть?! Все одно, на снос продавать будешь! — удивился Коля.

— Мало ли, может, дедушка что оставил!

— Там, наверное, есть тайник, набитый драгоценностями! — усмехнулся Николай, — Если его найдешь, то сразу все свои сочинения издать сможешь, да еще чтобы погулять останется!

Мы уже приканчивали по третьему стакану.

— А вам что, не хочется вдохнуть в себя пары прошлого, прыгнуть в один миг на полвека назад?! — подначивал я друзей, чтобы они пошли-таки на разведку овдовевшей дачи.

— Дух времени, — задумчиво проговорил Сашка, поднимаясь на ноги, — Что ж, пошли!

И мы оказались в пропитанном плесенью и сыростью деревянном коробе, который почему-то очень любил мой покойный дед. С бревенчатых стен, лишенных обоев, нас разглядывали строгие черно-белые фотографии, державшие на себе память о людях, давно ушедших за край бытия. Повсюду громоздилась нелепая в своей старине, и оттого кажущаяся особенно тяжелой мебель. Сверху, из висящих под потолком часов с кукушкой, на нас наставил свои рога искусно вырезанный из дерева олень. Часы эти, разумеется, давно не ходили, даже их стрелки уже давно сгнили и отвалились.

— На чердак надо идти, там обычно всякие тайны прячутся! — шепнул мне Коля, и я поискал глазами лестницу, ведущую в эту святыню каждого дома.    

Лесенка нашлась, гнилая и трескучая, грозящая в любой момент подъема поломать ногу, а то и обе сразу. Несмотря на такой характер лестницы, мы все-таки открыли шершавый чердачный лаз и погрузились в плесневелый мир чердака.

Нагромождение невероятных вещей встретило нас в свои объятия. Фетровые шляпы лежали на груде разбитых елочных игрушек, а древний трехколесный велосипед вечно въезжал на груду тряпья, среди которой выделялась съеденная молью шуба, в годы своей молодости, надо думать, очень походившая на боярскую. Желтые, трухлявые книги беззащитно шептали нам свои «яти», а закопченная керосиновая лампа спала глубоким сном, в котором припоминала свою огненную молодость.

Посередине чердака стоял трухлявый стол, ножки которого все еще хранили на себе резные бантики. На нем лежала огромная куча желтых бумаг, покрытая сверху изрядным слоем пыли и крысиного помета. Я вытащил наугад пачку бумаг из самой сердцевины.

— Слова вековой давности, — промолвил я.

Прочитать дедовские каракули оказалось непросто. Видно, нелюдимость деда привела его к тому, что даже свой почерк он сделал непонятным, и все, что было написано им, открывалось лишь самому автору.

— Да это же он на войне писал, дневник вел! — воскликнул я, подцепив еще один листочек с обгрызенными краями.

Я вытащил еще несколько листочков, где красовались нацарапанные карандашом виды дедовой деревни, затерянной где-то в полесских болотах. Тосковал по родине, и потому ее то и дело рисовал? Но отчего же тогда после войны он туда не вернулся, а отправился искать счастья в суете большого города?!

«Утоповка моя родная разрушена. Прямо в ней случился большой бой, который своим огненным языком слизал деревушку. Все родное, с детства мне привычное, обратилось в столбы огня и груды разбросанной земли. Народ из деревни бежал еще раньше, остались в Утоповке только дядька мой да колдун Ознобыч. Дядька в погреб залез да весь бой там и просидел, только иногда наружу выглядывал. Видел он, как горела и разваливалась деревня, как запылал и дом самого Ознобыча. Потом на пепелище немецкий танк въехал, и там крутился, рычал, будто проклинал наши края. Аж искры из-под гусениц сыпались…

А дядьке моему страшно стало. Ведь мы все знали, что у Ознобыча камень волшебный есть, который любое желание исполнить может. Только сам он свой камешек никогда не трогал, и никого к нему не подпускал. Причем такой грозный он был, что к его избушке никто и близко не подходил, боялись все колдуна этого. Но тут уже его сама жизнь приперла, деваться некуда, изба горит, танки чужеземцев прут. Так загадай желание, прекрати эту войну, или, хотя бы, отведи ее в сторону! Но нет же, не тронул он камня своего. Или не было у него никакого камня?! Так нет же, мне дед и отец про него рассказывали, а они всегда только правду говорили, ни одного слова на ветр не бросили…

Дальше шли одни чернильные пятна, сквозь которые кое-где слабо просвечивались дедовские каракули, потерявшие всякий смысл.

Я взял другой листок, но на нем были написаны лишь цены на сапоги, папиросы и хлеб в каком-то забытом всеми году. На остальных листках красовались переписанные от руки квитанции и приклеенные к ним желтые газетные вырезки. Ясно, что странички дедовского военного дневника попали в эту кучу каким-то случаем. А, может, и не вел он никакого дневника, просто в затишье между боями взял и написал несколько строчек.

— А ведь где-то в мире есть-таки волшебный предмет, исполнитель желаний! — прошептал я, протягивая листочки друзьям.

— Что это?! — спросил Сашка.

— Там все написано! — ответил я.

— Кто бы разобрал каракули твоего предка! — проворчал он, тщетно цепляя глазами желтую бумажку.

— Он пишет о том, что в его деревне был волшебный камень, исполняющий все желания. Хранился он у колдуна Ознобыча, который, как собака на торте, и сам к нему не обращался, и другим не давал. Но теперь деревни этой нет, Ознобыч в те далекие годы погиб. Камень, быть может, так и остался среди заросших руин той Утоповки. Взять его было некому, ведь на войне людям не до того было. Да деревенские, похоже, никому про не рассказывали, а их самих после войны почти не осталось. Потом про деревушку вместе с ее камнем все позабыли…

Я принялся рассматривать карандашные зарисовки дедовой родины. Вот это, должно быть, его родная изба. Аккуратно вырисовано каждое бревнышко, расписные ставенки, наличники с посолонями. А это, должно быть, соседние домики, нарисованы не столь аккуратно, но тоже старательно. Вот и избушка колдуна, ее сразу узнать можно — окошки крохотные, как будто прищуренные от яркого солнечного света. Колдуны, как известно, существа ночные, днем от света прикрываются. За колдуновым домиком большой обрыв, так что место сразу найти можно…

— Не пойму я, это все только сказки, или мы, в самом деле, можем найти величайшую драгоценность?! — с восторженным удивлением поинтересовался Коля.

И тут я отметил, что сам так и не удивился. Я будто попал в сон, где даже самые невероятные вещи кажутся обыденными и простыми.

— Мы найдем величайший клад, самое большое сокровище! — кричал Коля, спустившийся к девчонкам, которые так и не вошли в нутро дедовой дачи.

Я снова принялся рассматривать зарисовки неживой Утоповки. Надо узнать, где стояла эта деревня, потом сориентироваться по дедовым картинкам, найти место, где стояло жилище Ознобыча. А там останется взяться за лопаты и копать, просеивать землю через сито, и копать снова…

— Интересно все-таки, почему сам Ознобыч так и не тронул свой камень? — задумчиво промолвил Сашка.

— Наверное, боялся, что, попадись камень людям, они передерутся из-за него, побьют друг друга, — предположил я.

— Чего же им драться, если он не три желания мог исполнить, а сколько угодно! На всех бы хватило!

— Тогда не знаю, — развел я руками, — Колдуны, конечно, видят мир по-своему. Но мне этот камешек теперь нужен хотя бы для того, чтобы навсегда распрощаться со своей мудацкой работой и с липкой безызвестностью…

Последняя мысль меня обрадовала настолько, что я уже начал предполагать дальнейшие шаги. Летом берем отпуска в одно и то же время, запасаемся, и едем туда, где прозрачный березняк скрывает под шелестом своих веток останки несчастной Утоповки вместе с ее волшебным камнем.

— Но почему же твой дедушка сам тот камень не нашел?! — спросил Сашка, и этот вопрос, подобно ножику, разрезал шторы моего сознания.

Я вспомнил, как дед, прежде живший с нами в одной квартире, как-то засуетился и куда-то собрался.

— Дед, ты куда?! — спросил я его, когда он с брезентовым вещмешком за спиной стоял уже в дверях.

— На родину, — коротко ответил он.

— Возьми и меня, — попросил я.

— Не получится. Тебе еще до лета в школе учиться, вот как-нибудь соберусь, когда у тебя каникулы будут, тогда и возьму!

Разумеется, больше он меня никуда никогда не взял. Да и видел деда с тех пор я всего пару раз. Сразу же после своего возвращения он заперся на своей даче, откуда не высунул носа до самой смерти…

— Знаешь, сдается мне, что камень запрятан… здесь!

Лицо Сашки скривилось, как от испуга, который быстро перешел в радость. Только подумать, всего в нескольких шагах сокрыто решение сразу всех бед, какие только вспухнут долгом пути жизни…

Спустившись вниз, мы принялись радостно пить водку и смеяться от предвкушения той страницы жизни, которая нам вот-вот откроется.

— Надо перетрясти все дедовы вещи. Мы их будем сперва перетряхивать, а потом сжигать в костре. Пепел костра потом снова просеем через сито, ведь нигде не сказано, каких размеров тот камешек. Может, он с пылинку ростом! — строил я планы дальнейшей работы.

Все согласились со мной, и плавно перешли к теме своих желаний, которые теперь сами собой сбудутся.

— В космос хочу слетать! — резко заявил Сашка, — С детства мечтал стать космонавтом, а теперь это легко выполнить, раз — и готово!

— Все мы кем-то хотели быть. Я вот огнеметчиком стать хотел, огнеметы каждую ночь во сне видел! — ответил я.

— Братцы, так теперь можно и будет вообще ничего не делать, просто быть, и при этом совсем не вмешиваться в кружащий мир! Только смотреть на него и смеяться! — неожиданно открыл Коля.

— А уж веселиться сможем всю жизнь, только и делать, что хохотать, — обрадовалась Катя.

Мы выпили еще, продолжая строить планы своего будущего. Едва придумав новую забаву, мы тут же переживали ее в своих душах, и вскоре она уже надоедала, и жаждалось чего-то нового. Вскоре я осознал, что мало счастья бытовать в обнимку со своими страстями, которые ежесекундно тают и заменяются новыми. Нет, уж если в руки попал чудесный предмет, надо сотворить что-то поистине великое.

— Ребята, — шепотом произнес я, — А что если нам революцию в стране совершить и придти к власти! Тогда вместо болота богатств и страстей мы окунемся в чистые воды людской любви!

— Кто тебе сказал, что люди тебя полюбят?! — проворчал Сашка.

— Если мы сможем выполнять любое желание, любую прихоть каждого человека из нашего народа, то он просто не сможет нас не полюбить! И мы построим новое, невиданное общество, где не будет недовольных, а власть и любовь сольются в одну звезду!

— Почему же раньше такое никому не удалось? — удивился Коля, — Столько мыслителей ведь об этом думало, поумнее нас с вами…

— Оттого и не получилось, что богатства общества ограничены. Если кому-то дать, то у кого-то отобрать надо. Раздать поровну тоже нельзя, ведь люди не равны. Значит, надо придумывать, за какие заслуги давать больше, а за какие — меньше, и, конечно, те, кому дадут меньше с такими правилами не согласятся. В итоге — снова борьба.

— Но ведь можно что-то сделать, чтобы разбогатело все общество! — вставил Сашка.

— Так ведь не бесконечны и богатства природы, а человечество пока что умеет брать только у нее. С волшебным камнем мы обойдем даже хитрость самой матушки-природы!

— Но как же все-таки этот камень может делать все из ничего?! — удивилась молчавшая доселе Оля.

— Быть может, он откуда-то что-то и берет. Со звезды Альфа Центавра, к примеру, энергию, из космической пыли — материю. Но нам-то что от этого?!

Все пожали плечами и согласились, что космос от нашего вмешательства всяко не обеднеет.

— Осталось только решить, кто будет нашим вождем, — радостно провозгласил Коля.

— Чего тут решать?! — пожал я плечами, — Кто первый возьмет камешек в руки, тот им и станет!

Оля неожиданно придвинулась ко мне и впилась в мои губы. После жаркого поцелуя, которого я даже не ожидал, она шепнула мне на ухо каким-то особенно горячим, будто извлеченным со дна костра шепотом:

— Я знаю, тебе быть вождем! Ведь твой дедушка спрятал сокровище, а клады, как известно, открываются только своим, чужим они в руки не даются, бывает даже, что еще их и наказывают! Так неужели ты не посадишь на престол подле себя княгиню Ольгу Вторую!    

Никогда мне не спалось так радостно, как в эту походную ночь, внутри палатки, стоящей невдалеке от дедушкиной дачи. Мой бок грела сочная, как груша, Ольга, а мысли летали внутри светового столба, устремленного к самым небесам.

На следующий день мы бодро взялись за поиски той вещи, которая одним махом превратит нас, мелких людишек, шастающих по щелям большого города, в великих и благих вождей. Дедова рухлядь с треском валилась на двор, где живо растаскивалась на мельчайшие щепочки, которые тут же предавались молодому огню.

— Есть что-нибудь?! — спросил я у Коли, когда он терзал очередное кресло со старомодными резными ручками.

— Чего-то есть… — прошептал он, быстро извлекая свою руку.

— О! — разинул я свой рот.

Появившаяся на Божий свет Колина рука сжимала в себе молоток, который, должно быть, очень давно соскочил с рукоятки, да так и поселился в мякоти кресла.

— Э-э-эх! — выдохнули разом мы оба.

Кресло с легким хрустом провалилось в огненную пучину.

Прошлое, вместе со своими вещами, стремительно обращалось в парящий к холодному небу столб жара, но так и не выдавало своей тайны.

— Надо саму избушку по бревнам разобрать, — покачал головой я, — Небось, у него где-то под бревнами тайник запрятан.

— И садик перекопать тоже надо. Может, он в нем где-нибудь зарыл! — добавил Сашка.

— Я достану книжку про колдовство и магию. Там, наверное, и про поиски кладов есть! — предложила Катерина, — Моя тетушка этими делами увлекается, у нее целая библиотека есть. Я, вроде, даже что-то читала, только теперь уже не помню. Вроде того, что клад следует искать в полнолуние… Или в безлуние… Эх, сама уже не помню!

— Народу у нас мало, — заключил я, — Домик растащить не под силу будет. Надо еще народу набрать, только чтобы друзей, а не всяких там левых человечков. Все-таки наше дело — тоже заговор, и чем меньше о нем будут знать, тем лучше!

В конце концов, мы решили вернуться домой, а уже к лету снарядить настоящую экспедицию. Сашка даже пообещал раздобыть бульдозер, чтобы сподручнее во дворе рыться было.

На прощание я все-таки схватился за лопату и вгрызся в брошенную землю. Когда я поднял лопату, с кома земли мне улыбнулся оловянный солдатик. Его блеск выдавал счастье от своего воскрешения. И ведь оно случилось по воле того, кто о бытие солдатика ничего не ведал!

Солдатика я спрятал в карман, как предтечу будущего нахождения великого камня. После огляделся по сторонам, но унылая земля так и не явила мне ни знаков, ни меток. Была она чахло-зеленой и какой-то полусонной, особенно в сравнении с сочными травяными побегами, прорывающимися за гнилым забором. Наверное, эта бесприютная землица оплакивала своего потерянного хозяина, даже мертвое тело которого так и не досталось ей на упокоение.

— Пойдем отсюда, — махнул я рукой, — Еще и порыбачить успеем! Все одно нам сейчас ничего не раскроется, я чую!

— Это верно! — поддержала меня Ольга, — Если чует сам потомок хозяина клада, значит, так оно и есть!

Когда мы выходили из полузабытого поселочка, то заметили тело, которое что было сил барахталось в траве у обочины.

— Поди ж ты, тоже клад ищет! — удивился Коля.

Но тело вскоре возвысилось над зелеными зарослями со своим правым ботинком в руках. Его лицо полыхало от счастья, хотя ботинок был весьма сношен и отчаянно «просил каши».    

— У каждого — свои сокровища, — подвел итог я.

Вскоре мы вернулись в город. На прощание Ольга пожелала мне искать волшебный камень в своих снах и мыслях, что будет гораздо надежнее, чем просто рыть землю и таскать бревна.

— Ты все время вспоминай о нем, и сливайся с ним душой. Еще погружайся в мечтания. Вот увидишь, в одном из снов камень явится к тебе в том месте, где он сейчас и лежит!

— А я постараюсь тебе помочь, — добавила Катерина, — Надо только заговоры узнать на добывание клада.

И принялся я жить своими мечтаниями, а, точнее, сплавлением своей судьбы с судьбой волшебного камня.

С закрытыми глазами я представлял себе желанный мир. Повсюду ходят веселые беспечные люди, которые смеются, точно дети. Им не надо думать о хлебе насущным, все за них сделает любимый Вождь, у которого есть неведомый для них волшебный камень. Что, камешек, не хочешь стать центром такой страны, главной ее точкой, из которой во все стороны протянутся лучи любви и счастья?! Неужто жар мировой любви хуже льда вечного не проявления?! Так приди, миленький, явись ко мне! Покажи, наконец, себя!

Повторив эту фразу, подобно индуистской мантре, раз десять, я ложился спать. Я ждал услышать каменный отклик, брошенный ко мне тайнораскрывающим сном, и напряженно стискивал веки.

Передо мной кружился синий омут, в котором упокоилась Золотая Рыбка, так и не исполнившая ни одного желания. Я видел остатки золотых чешуек среди равнодушных раков, этих ценителей водной мертвечины. Неисполненные мечты впитались в мир, растворились в темных водах, ничуть даже их не изменив. Донная муть осталась такой же темной, и мелкие рыбешки плутали в ней, даже не догадываясь о жалких останках своей великой соплеменницы, которые покоятся совсем близко.

Потом я стоял на вершине городской свалки, этакой вороньей горы, сложенный из предметов, навеки расторгнувших свой союз с человеком. Я ковырял сапогами расхлябанные картонки, заснувшие телевизоры, ломаные ведра и дохлых крыс. И при каждом тычке моей ноги, из-под нее выкатывалась какая-нибудь безделушка, то перстенек, то палочка, то глиняная бутылка. Сама собой вырастала мысль о том, что все эти штуки способны очень на многое, и за обладание ими кто-то уже несет на чертов рынок свою душу...

Но я, по-прежнему, оставался спокоен. Носки сапог так же бесцеремонно отправляли магические штуковины куда подальше, в бездонные груды вещей — плебеек. Идея превращения мира в холст для начертания своих желаний казалась какой-то старой, вроде черты в букве «А» на уроке письма в первом классе.

— Все уже было! — говорил я себе странную мысль, и, обратившись этой мыслью, возвращался под лучи предзакатного солнца.

Проснувшись, я приходил в себя, и тут же воздавал хулу на собственный сон:

— Опять ничего! Вместо открытия тайны лишь вороньи байки!

После этого мне не оставалось ничего иного, кроме как одеться и отправиться на встречу с друзьями.

В сигаретно-пивной атмосфере бродила тень чудесного камня, который мы неприменно найдем. Мои друзья наперебой рисовали картины мира, который вырастит, едва камешек ляжет на ладонь одного из нас.

— Все получат все, и будет тогда… Счастье! Я повторяю это слово, ведь отныне у него новый смысл!

— Не будет войн, не будет голода, каждый получит то, что он хочет!

— А как же смерть?! Ведь умирать все равно придется! Чем лучше жить, тем уходить-то тошнее!

— Но что нам помешает сделать человечьи тела бессмертными?! Раз — и никто не помрет, впереди — год, длиной во «всегда»! И дадим бессмертие опять-таки мы, и тут уже любовь к нам станет совсем иной, не слезливо-сопливой, а… Как к богам!

После такого острого, как дедовский штык, заявления, народ притих. Корабли их душ зачалили, накрутив свои канаты-мысли на слова «жизнь» и «всегда», как на кнехты. Но, чтобы как-то заглушить этот нестерпимый голос, друзья перевели разговор куда-то в боковое русло:

— Куда же людей тогда девать?!

— Осваивать Вселенную, другие планеты! Не даром же я когда-то космонавтом мечтал стать, прямо, как чувствовал! Раньше технике, естеству до таких вещей не доползти было, а теперь мы с камешком раз — и все!

— Да, с такой жизнью от тоски крутить начнет… Думаю, очень скоро народ сам помереть захочет!

— Придумаем что-нибудь. Будем объявлять войны, посылать армии в атаку и смотреть на их гибель. На один фронт, на два, на три. Поставим страну в смертельное, безысходное положение, чтобы союз врагов уже штурмовал нашу столицу, бои шли на улицах родного города. Представляешь свои чувства, когда видишь, как в песочницу твоего детства льется моча черного вражеского солдата!

— Они дойдут до нашего дворца, и, уже не опасаясь наших пуль, станут горланить песни своей победы!

— Но тут одно мановение — и враг жестоко разбит, уже навсегда. Их женщины, из тех, что чудом уцелели, с удовольствием ложатся под оживших наших солдат. Войне конец, и весь мир — наш!

— Ну, завоюешь ты весь мир, а дальше что, если уже и врагов не останется?!

— Потом и их воскресить можно будет. Частично!

Я закрыл глаза. Перед ними дрались стаи зеленых и желтых напильников, а фиолетовые слонопотамы танцевали в облаках. Почему бы не начать исполнять свои желания с чего-то подобного! Чем игра с послушно-водянистым миром лучше, чем, к примеру, сражение войска ножниц с армией зажигалок?!

— Может, лучше вообще отбросить этот мир и начать мастерить свой собственный? Например, построить цивилизацию мыслящих кошек, и самому обернуться в кота? Если все время менять облик, то, пожалуй, целую вечность не соскучишься! — сказал я самому себе, когда вернулся домой.

Но тут же в голове, как жесткое мясо в зубах, застряло слово «вечность». Что я о ней знаю?! Есть у нее начало или конец! И, если есть она, то есть ли что еще кроме нее?! Вот бы о чем спросить камень перед тем, как он станет скрупулезно штамповать наши бредни!

Мои размышления прервал телефонный звонок.

— Знаешь, — взволнованно говорил Сашка, — Оказывается наш камешек — совсем не первый, не единственный! Мне рассказали, будто в войну один человек умер от голода, и в руке он сжимал как раз такой, чудодейственный камень!

— А с камнем что?! — полюбопытствовал я.

— Когда его тело вытаскивали, пришли люди «откуда следует», и камешек утащили с собой. Что с ним было дальше — никому не ведомо. Но ты прикинь, как человек, который сам превратился в живой голод, мог не пожелать даже хлебной крошки!

— Знаешь, я думаю, что все это — байки. Не было такого человека, да и камня тоже не было. Вернее, камешек, может, и был, да совсем не тот. Из почки умирающего он выскочил, а тому даже выбросить сил не хватило!

— Ну, не знаю… За что купил, за то и продаю… — растерянно произнес он.

Я понял, что мой друг решил стать лучшим специалистом по камню, и для этого он решил собрать все байки и сказки по «волшебной» теме, какие только есть на белом свете.

Вскоре позвонил и Коля:

— Мне тут рассказали, что в одной сельской школе, что под Рязанью, старенький учитель жил. Если его ученики спрашивали, есть ли волшебство на самом деле, он вел их к речному берегу. Там он засовывал в воду руку, вытаскивал ракушку, и говорил, что она — волшебная. Никто, ясное дело, не верил, и тогда он просил ее сделать в небе молнию. Потом, когда удивленные рты учеников, наконец, закрывались, он кидал ракушку себе под ноги и давил сапогами. Понятное дело, ученики спрашивали, зачем он это сделал, а учитель отвечал, что ответить на этот вопрос — их домашнее задание на завтра.

— И что же они отвечали?!

— История умалчивает… Но, что интересно, к следующему такому уроку, он находил новую ракушку и все повторялось. Значит, она сама — бессмертна, ее нельзя раздавить! Должно быть, и наш камень — такой же?!

Понятно, еще один профессор — «камневед» нашелся! Только странно, что и в одной и в другой истории люди обитали рядом с… Всевластием, бессмертием, и даже не прикоснулись к ним, не использовали и бесконечно малой толики того, что могло оказаться с ними! И ведь с моим дедом все было точно так же, как с теми блокадником и учителем?! Или все-таки он камушком нет-нет, да и пользовался? Ну, например, когда лень было за хлебом идти в далекий магазин…

Я потер руками виски. Тяжкое, оказывается, это дело — жить рядом с волшебством! А камешек все-таки надо найти. Но всевластие с бессмертием пусть обождет. Сперва его расспросить следует о нем самом, откуда взялся, и где был раньше. Но, главное, спросить о вечности, в которую мы все равно нырнем, едва только начнем играть в свои желания. Глупо мять мир как пластилин, если тебя самого в любой миг может раздавить невидимая и чуждая твоей воле рука, именуемая смертью! А если не будет у нас смерти, что тогда появится вместо нее?! Не вечная же пивная с неизменной кружкой темного пива под носом и разговором, который навеки застрял на одном слове! Но и не поезд (самолет, пароход), навсегда лишенный самого главного — последней точки своего путешествия!

— Хочу жить всегда — Не хочу жить всегда, — как заведенный повторял я.

Когда я повторил эти две фразы сорок девять раз, мне показалось, будто все загаданные желания уже исполнились, и теперь я, наигравшийся с жидким миром, хочу узнать лишь одно — что есть вечность?! ХОЧУ ЗНАТЬ!

Теперь я представил себе, как, найдя камень, я задам ему вопрос и приготовлюсь к ответу. А потом… С небес раздастся громовой голос… Нет! Только не так! Пусть уж лучше невидимая рука напишет на лежащем неподалеку бумажном листе. И, обливаясь потом и слезами, не в силах совладать с бронебойным страхом, я прочту-таки эти строки! И внутренний голос, тихо шуршащий в голове и ни для кого не слышный, обратится в те мгновения во вселенский гром!

«А ведь не зря волшебные предметы молчаливы. Камни, перстни, палочки… Ни у одного из них рта и языка нет! Правда, Золотая Рыбка все-таки говорила. Точно, говорила! Но в конце, в последний раз, все-таки промолчала. И не простое то было молчание, непростое!»

С такими мыслями я и погрузился в новый сон, какой-то на этот раз болезненный, почти лихорадочный. Этот сон состоял из одной лишь тишины, которая, сгущаясь, рождала из себя то волшебную палочку, то чародейский камень. Магические вещи угрюмо молчали. Если же я их брал в руки и подбрасывал вверх, они, как старые ботинки, все равно ударяли собой землю.

Потом я увидел себя в дедовом доме, где, без всякой своей воли, ковырял рукой между грубых бревен, даже не обшитых вагонкой. Неожиданно моя рука упиралась во что-то твердое, и…

Проснулся я в поезде, который подходил прямо к остановке, от которой шла дорога к дедовой даче. «Что-то не помню, чтобы я шел на вокзал, садился в поезд. Как же я попал сюда?!» — неслось в голове. Проходящий мимо народ посмеивался над моим осоловелым взглядом. Очевидно, люди бормотали себе под нос что-то вроде «Пить надо меньше!»

Не ответив ни на один вопрос, я выкатился из вагона, и покатился к брошенной даче. Будто какая-то сила притягивала меня туда, и двигался я гораздо быстрее, чем могли меня нести родные ноги.

Дача явилась мне на прежнем своем месте, такая же угрюмая и негостеприимная (и даже хозяинонеприимная). Зайдя в большую комнату, где моего деда задела коса смерти, я принялся шарить между грубых бревен, даже не обшитых вагонкой. Неожиданно моя рука упиралась во что-то твердое, и…

Из сна дачи на свет появился блестящий камень размером с кулак, внешне очень похожий на горный хрусталь. Единственное, что выдавало в нем «волшебность» — это место, в котором я его обнаружил. Ведь горный хрусталь всегда ставят на самом виду, чтобы он услаждал взоры гостей и хозяев. А тут — все наоборот…

Мои руки то подбрасывали камень, то ловили его. «Как надо спрашивать?!» — думал я, и, в конце концов, просто крикнул:

— Что есть Вечность?! Бывает так, чтобы не проходящее «Всегда»?!

Камень сохранял молчание, и от тяжести момента я даже три раза повернулся вокруг себя. Но нигде не появилось ничего нового, даже сухие мухи на газете с портретом Брежнева остались те же самые. Ни слова, ни буквы, ни вздоха…

И тут камень как будто рассердился. Неожиданно он нагрелся и покраснел. От боли и от испуга я выпустил его из рук, и, оказавшись на полу, он зашипел, окутавшись языками пламени.

— Что с тобой! — крикнул я, обращаясь, по видимому, к камню. Я схватил помойное ведро, сохранившееся еще с дедовых времен, и вылил его прямо на камень.

Хилые огненные расточки мигом обернулись в настоящие столбы пламени, будто вырвавшиеся из пасти Змея Горыныча. Еще какое-то время я тщетно старался сбить огонь, хватая для этих целей все, что попадалось под руку. Но вскоре все внутренности дачи обратились в облако жара, и мне ничего не оставалось делать, кроме как вылететь наружу.

«Низвергнутое с небес небеса не видит. Он смотрел вниз, а не наверх, откуда ему было знать, что есть вечность» — неожиданно промелькнула у меня в голове мысль по отношению к злосчастному камню. Небось, он возомнил себя всем, и теперь не вынес моего сомнения в его всемогуществе, и теперь растекся на всесжирающий огонь…

Дача купалась в большом красном облаке, и быстро таяла в нем, смешиваясь с предвечерним мраком. Языки пламени рвались к небесам, будто это душа волшебного камня тщетно стремилась вверх, но терялась среди струй холодного воздуха.

Избушка догорала, а вокруг нее громоздился девственный мир, которого так и не коснулась рука волшебного камня, то есть — моя рука. Густой дым застывал в небесах, подобно большому вопросительному знаку, на который сверху все не шло ответа…

Товарищ Хальген

2007 год