nikitayanev —

Атомная бомба.

Значит, Бог сидит на электрической лампочке, на атомной бомбе, на машине, которая сбила женщину на дороге и не остановилась. На мужчине, сказавшем после похорон: нет его, раз он допускает такое. На другом мужчине, сказавшем: это бунт, господин Достоевский. На другой женщине, которая после похорон поехала в приют и усыновила мальчика калеку. На ещё другой женщине, которая, как пластилиновая фигурка на батарее, его заметила, потому что исчезает. И ей сначала стало страшно, потом тоскливо, потом спокойно, потом счастливо.

Из джипа, который на Новый год сбил женщину и не остановился, вышел Бог, который не чувствовал, пока не сбил женщину и не обосрался, и пошёл пить. Он будет пить долго и до чего-то там допьётся, до германской, до гражданской, до отечественной, до атомной бомбы. Будет сидеть на атомной бомбе и улыбаться.

Я есть чистит.

Веня Ерофеев и Саша Соколов это наши пророки. Рид Грачёв и Мартышка это наши ангелы. Б. Г. и Бродский это наши святые, которые поломались, но продолжают светиться. А я кто? Я житель. Я знаю свой следующий шаг, смотреть всё время, а больше я ничего не знаю. Если бы все сделали шаг навстречу друг другу, авторы не говорили пошлость, редактора не халтурили, население не было слепоглухонемым для счастья, то было бы прожить легче. Жёлтое золото между глазами было бы слово Бог, все бы его ели и ходили с животами, полными младенцев. Камни бы верещали. Люди не болели бы кокетством и корыстью. Сон был бы явью. А так нас всех удавят. Останется одно дерево на болоте и родит солнце. Чёрные, несчастные трупы зашевелятся под лучами и скажут, круто получилось.

В деревне.

Только схима всё исправит. Дедушка Фарафонов Афанасий Иванович из деревни Фарафоново на Зуше взял за себя бабушку Толмачёву Пелагею Григорьевну из соседней деревни Толмачёво и выселился в деревню Бельково. Достоверно известен только один факт из биографии, был чистоплотен, пришивал красную нитку у одеяла где ноги, бабушка перешивала. Пропал без вести на фронте. Во Мценске в сорок третьем 2 месяца шли тайные переговоры между Жуковым и Гудерианом о перемирии. Все понимали, что одной нации не станет, Скифская война. Когда около млн. попадает в котёл, начинается паника, кто кого отрезал, наши или наших. В Аргентине есть монах в маленьком католическом монастыре в Андах, 103 года. Закрывает глаза и всё видит. Но ничего не отсекает, потому что понимает, что мы ничего не решаем, что человек как камера, только снимает, как красиво, то, что было рационально до цинизма. У одеяла в ногах красная нитка пришита.

Вера Верная и даосы.

Я понял Веру Верную, она просто тащится всё время, как маньяк, что всё живое, после того как всё подожгла, а потом потушила. А все автономны как даосы, в последний момент узнают перед вылетом на Альфа Центавров, что всё наоборот, наши — ненаши, чмо — Бог, несчастье — счастье, но сделать уже ничего не смогут. Поздно, поезд ушёл, ребята. Смеётся главный даос, великое ничто, путь. А Вера Верная обдурила даосов, растянула последний момент на 30 лет. Даосы дошли до линии, а дальше не пошли, дальше не их территория сбора бутылок. Там всё время вина, там всё живое, с лицами, там все всё знают, только придуриваются нерусскими.

Драма.

Дядечка уехал в Израиль, потом вернулся, был ангажированным специалистом, его юморески читали Аркадий Райкин, Евгений Петросян, Ефим Шифрин, Андрей Миронов, Евгений Леонов. Трудно после этого мыть машины и быть метродотелем. Но дело в том, что здесь тоже всё изменилось. Писатели 30 лет стучатся головой о стенку, в которую всё улетает и ничего не прилетает. Он помыкался по Интернету, толстым журналам, издательствам, тусовкам.

И стал тамадой на корпоративных вечеринках, и там была такая минута, которая у писателя на 30 лет растянулась, только у него с той стороны смерти, а у него с этой стороны жизни, что они — он. Обнажённые дамочки с разведёнными ногами, которые сами себя жалят, дядечки-начальники с брюшками. Что они его дети. Мистика. И он пошёл поставил свечку в синагогу, что Бог его надоумил вернуться.

яяяяяяя.

Инопланетяне прилетели, посмотрели, и обратно улетели. Им не понравилось. Никто никого не любит, не жалеет. Ничего ничего не значит. Ничего никогда не было, не есть и не будет. А потом из глаз смотрели и скучали. Это как монета жёлтым сквозь лёд светится. Что она там, а мы здесь. Потому что только здесь не было одиночества.

Мария.

Мария бросила кукол, ушла в новую область, дизайн одежды. Так можно назвать. Куклы на людях. На самом деле, она ничего не бросала, шьёт одежду и на ней делает картины из фельца. Из-за того, что это войлок получается объём, из-за того, что это одежда получаются живые.

Но всё равно весть работает, как ей сказали, что она умрёт и она стала задыхаться. Потом поехала на работу и увидела, что этого мало. И увидела, что все люди делают вид, что не знают не из малодушия или трусости, а потому что они как Христос решили быть самыми маленькими на свете. И тогда стали самыми главными на свете, потому что это выдержать надо, когда тебе в лицо суют всё время, что ты чмо.

Жизнь икона себя, увидела Мария. А рядом мастерская, увидела Мария. И ей захотелось так тоже. Для этого не надо ничего менять, просто увидеть, что этот свет — тот свет, а этого света нет. Как люди переступили через трупы и наткнулись на стену, и сломали стену, и увидели трупы. А они хотели только жить достойно.

Как Мария, когда узнала, что скоро умрёт, то увидела кукол и Бога. Как Бэла работала учительницей русского языка и литературы в школе для обречённых детей и стала задыхаться. Как Никита в школе, армии, институте, семье, на работе, в литературе придумывал новые жанры, элегии, трактаты, романы, драмы. Но ученик Мария его обогнала, придумала жанр, которого ещё не было на свете, куклы на людях.

Она работала в школе, и возможно это её натолкнуло. Причём, не столько привычка молодых разукрашивать себя как вещь. И что это вещь со сверхзадачей живого. Сколько перегрузки. Она вдруг стала видеть, что автономный этот свет, он не только не автономный, а он не свет.

И дальше были 2 дороги. Перетаскивать тот свет на эту сторону. Уходить в сны. Только теперь они поняли, насколько они необходимы друг другу, хоть их сорокалетние тела подрябнели. Что они как Вера Верная и Соловьёв на острове Большой Советский в Северном Ледовитом океане, старички, вожди и шаманы.

И видят, что остров никакой не остров, а спина рыбы, которая как вынырнула, так занырнёт обратно, пока мы строили инфраструктуру и боролись с терроризмом. А язык никакой не язык, а любовь, из которой всё рождается как явь из сна. А люди не люди, а куклы на людях, а люди как звёзды, стоят рядом и смотрят.

2006 — 2010.

Текстильные куклы Марины Яневой. Смерть Марины Михайловны Цирлиной. 33 романа. Фарафонов. Ню. Последний снимок. Слабоумный мальчик Витя Пляскин. Казанова.