georgiy — Донских Г.И. Бытие и Я. Новый взгляд на старые вещи.

                                                        « Мне говорят, что я своими утверждениями хочу

                                                        перевернуть мир вверх дном. Но разве было бы плохо

                                                        перевернуть перевернутый мир?»

                                            .                                                                                                         (Дж.Бруно) [1]

Эту книгу я пишу, наверное, уже лет 20. Точнее, идеи, высказанные в ней, я начал записывать на бумагу достаточно давно. Сначала они излагались в форме отдельных, не связанных никак между собой, мыслей. Затем я попытался соединить их все вместе в еди-ное, по смыслу, произведение. Оно называлась «Искусство философии». Помню, выпро-сил у друзей старую печатную машинку и тщательно под копирку напечатал на ней весь, достаточно объемный, текст своего произведения.

Я не спешил его кому-то показывать и дело тут вот в чем. Оно было написано очень специфическим языком. Языком, почерпнутым из чтения признанных философских авто-ритетов. Но, те, как правило, не любят высказываться просто. Им надо обрядить свои су-ждения в форму малопонятных текстов, насыщенных большим количеством специальных терминов. Так, чтобы читающий человек ничего не понял, но восхитился бы этой непо-нятной красотой высоких фраз. Ради Бога, откройте интернет, наберите там имя одного из последних «гениев» философии, скажем, Хайдеггера, или Дерриду. И попытайтесь прочесть несколько страниц их трудов. Я думаю, вы со мной согласитесь. Так вот. Я тоже захотел причислить себя к сонму «великих». Дал прочитать свое произведение друзьям и знакомым. Конечно, те ничего не поняли.

Когда у меня появился компьютер, я перенес текст туда и отправил его по электрон-ной почте нескольким профессорам философии, но из этой затеи, естественно, тоже ниче-го не получилось. Те даже не стали его читать. По крайней мере, ответа я от них не полу-чил. Думаю, взглянув на несколько первых фраз, они уже определили, что язык моего со-чинения обладает очень большим акцентом «неспециалиста». Через него они раскусили, что я только хочу казаться равным им — «хранителям истины», а на самом деле, таким не являюсь. И, в досаде за впустую потраченное время, не прочитав и самой малости, они удалили мой текст со своего компьютера.

Ну, что тут поделать. Это их полное право. Читать или не читать. Но только, ей богу, не пойму, почему, «истинные» рассуждения о мире, должны иметь вид невразумительных, малопонятных обычному слушателю, текстов? Я молчу о философах древности, вплоть до мыслителей нового времени. У них был другой язык, сообразно тем вещам, которые окружали их тогда. Понять его, находясь в сегодняшней ситуации, действительно непросто. Но, даже в Средние века, философом в Европе считался только тот, кто был способен изъясняться на латинском языке. Пусть он был хоть «сто пядей во лбу», но если его учение не переведено на латиницу, с ним никто из «ученых» даже не садился за один стол.

Создается впечатление, что с тех пор, в мире «научной» философии мало что изме-нилось. Латинские и греческие слова остались, только вплетаются они в ткань современ-ного разговорного языка. И получается что-то искусственное, не настоящее. А преподава-тели философии нам объясняют, что, дескать, за простыми словами не видно глубокого содержания, а если термин отсылает нас к латинским или греческим корням, то за ним, следовательно, скрывается богатая история, а значит, он уже становится не просто словом, но — достоянием человечества, употреблять которое «всуе» нельзя. И только «жрецам истины» — ученым философам, позволено использовать его в качестве инструмента в своих исследованиях мироздания.

И пусть обыкновенным людям их «исследования» малопонятны. Им и не надо ниче-го понимать. На университетских курсах философии им все растолкуют (естественно за деньги) простыми словами. Но, говорят доктора философии, мы поставлены следить за состоянием фундамента, на котором держится все научное мировоззрение. И не лезьте в нашу работу. Иначе фундамент рухнет. А на каком языке мы общаемся между собой, пусть вас это не волнует.

Не знаю, кого как, а меня это волнует. Очень волнует. И у меня есть много основа-ний полагать, что эти господа, под предлогом поисков истины, просто отрабатывают свой хлеб. Сдается мне, что они пудрят нам мозги. Делают простое сложным, а сложное — еще сложней. «Часто ораторы, недостающую глубину мысли, компенсируют ее длиной.» (Ш. Монтескье) [42]

Вышеупомянутый Хайдеггер заметил однажды: «Чтобы понимать Гейдерлинна (это немецкий поэт — романтик 19 века) нужно знать немецкий язык. А чтобы понимать философию, нужно знать философский язык». Я ему отвечу так. А какой язык нужно знать, чтобы понимать, как жить в этом мире? Какой язык нужно знать, чтобы понимать, к чему стремиться? Что ставить «во главу угла», а чему не придавать большого значения? На каком языке надо объяснять — где истина, а где — ложь? В чем есть смысл, а в чем его нет?    

Знаете, не просто, разбираться в хитросплетениях математических теорий. Или в теоретической физике. Там сотни, тысячи мельчайших «деталей», назначение которых нужно понимать, чтобы отчетливо представлять себе полную картину. Так же и в технике. Чтобы качественно заниматься ремонтом автомобиля, надо досконально знать работу всех его систем. Да, и мир в целом — это безумно сложная система. Сложнее его ничего нет. Но ведь мы не говорим, что, для того, чтобы рассуждать о его фундаментальных законах и механизмах, им управляющих, надо быть профессиональным математиком и физиком и химиком и биологом….. одновременно.

Некоторые исследователи, в частности, американский историк культуры Крейн Бринтон [2], предлагают разделять все знание на два вида: кумулятивное и некумулятив-ное. Кумулятивное знание лучше всего иллюстрируется тем, что мы обычно называем ес-тествознанием, или просто наукой. С веками оно постоянно накапливается. А слово нако-пление происходит от лат. cumulatio ( отсюда прилагательное кумулятивное). Ученые от-крывают все новые и новые грани природы. Все новые и новые сведения записываются в научные каталоги. Их количество, со временем, только множится. А это как раз и означа-ет, что знание о природе постоянно усложняется. И значит, также усложняется и язык, на котором это знание преподносится людям.

Но существует и другой вид знания. Знание некумулятивное. То, что обычно мы на-зываем знанием гуманитарным. Сюда можно отнести поиски смысла человеческой жизни. Рассуждения об Истине, Боге, Красоте, Справедливости и т.д. Видно, что, с течением веков, люди по-разному смотрели на все эти феномены. Некоторые выделяли из них что-то основное, чему, по их мнению, подчинялось все остальное. Другие — искали схему наилучшего взаимодействия между ними. Но тут не происходило накопления «научных фактов». Человеческие ценности, со временем, не умножаются. Сегодня их столько же, сколько было и тысячелетие назад. Просто, происходит «жонглирование» одними и теми же, «вечными» вопросами и ответами. Меняются местами слова в предложениях. Акценты во фразах. То, что вчера казалось несомненным, сегодня подвер-гается сомнению. А то, что раньше было мелким и незначительным, вдруг оказывается в центре всеобщего внимания. Так вот, в этом смысле, если бы Платона, к примеру, можно было бы чудесным образом перенести в наше время, он наверняка, в разговорах об основах бытия с современными мыслителями, чувствовал бы себя в своей стихии (если конечно, для такой беседы, нашелся бы переводчик).

Рассказ о таком, некумулятивном знании, не предполагает какой-то особенной, есте-ственнонаучной сложности. Ведь здесь не надо придумывать новые слова для обозначе-ния вновь открываемых явлений природы. Тут просто надо показать новые логические связи между давно существующими феноменами. А это можно сделать на простом языке общечеловеческого общения. Надо создать новый миф, взамен устаревшего. Вместо мифа о черепахе, стоящей на спине кита, плавающего в безбрежном океане, нужно объяснить причины стабильности бытия, например, единством и борьбой противоположностей. Или — законом сохранения материи. Вместо мифа о боге, принять миф о неотвратимости зако-нов природы. Вот и все.

И сегодня все больше и больше гуманитариев, в том числе и философов, с высоко-парного наукообразного умствования, переходят на обычную человеческую речь. Но дело тут осложняется одним, очень важным обстоятельством. В своих разговорах между собой мы же все хотим достичь истины. А для этого мы должны одинаково представлять себе то, о чем говорим. В философии это называется — «на берегу договориться о терминах».

Возьмем такой пример. Вот, несколько философов собрались, чтобы поговорить о свободе. Но, один из них понимает свободу, как свободу выбора одной из нескольких, существующих возможностей. Другой утверждает, что свобода — это неопределенность чего-то в пространстве или времени. Третий считает что свободой может называться толь-ко одно — освобождение от каких бы то ни было пут и «парение» в абсолютной пустоте окружающего пространства. Для того, чтобы вести дальше разговор, им надо, каждому из имеющихся у них определений свободы подобрать собственное имя. Некий термин, по произнесении которого, они бы уже точно знали, о чем идет речь. То есть, каждый из них, как бы ставит себя на место других, чтобы более объективно судить об общей картине. А результатом является то, что вместо одного слова — свобода, появляются три разных тер-мина ( в нашем случае — свобода воли, индетерминизм и экзистенция). Вот так, вроде все они хотят добиться большей ясности, а на деле происходит лишь усложнение «внутренне-го» языка их общения между собой.

Возникает философский парадокс. Язык усложняют именно для того, чтобы его уп-ростить. Некая группа людей собирается для сотрудничества в поисках «истины». А по-следняя возможна будет, только если каждый член этой группы передаст в общую копил-ку свою часть знаний. Но знания одного не похожи на знания другого. Знаний становится много, а значит, становится много и терминов для их обозначения. Для людей внутри группы все эти термины понятны, поскольку «переведены» на язык их собственных зна-ний. Они изначально договорились об их однозначном толковании. Но для внешних, по отношению к этой группе, слушателей, язык, на котором общаются члены группы между собой, кажется очень сложным, поскольку он содержит множество терминов, сути кото-рых им никто не растолковывал.

Простота — хуже воровства, говорят приверженцы «научной» философии. И все больше и больше погрязают в трясине специальных терминов, как им кажется, прояс-няющих общую картину мироздания. В другую сторону идут религиозные мистики. Мак-симально упрощая свою речь, они, в конце концов, скатываются к тому же. Их никто не может понять, потому что за простыми обыденными словами они прячут подчас абсолют-но непонятное содержание. Не стоит уподобляться ни тем, ни другим.

Чтобы убедить всех в собственной версии толкования мира, надо рассмотреть пред-мет исследования со всех мыслимых позиций. На всех мыслимых «языках». А их много. Тогда, сколько надо написать томов текста, чтобы стать убедительными для всех? Жалко то, что никто не станет читать эти тома. Всем надо объяснить все коротко и просто. По-этому, здесь, я не буду пытаться много раз, на разные лады, «пережевывать» одни и те же мысли. Постараюсь все формулировать ясно и доходчиво. Ведь, как известно, «Ясность — это вежливость философии».( Люк де Вовенарг) [3] Поэтому, попробую стать вежливым, по крайней мере, для образованных людей, любящих иногда задумываться над «вечными вопросами бытия». Я не собираюсь убеждать всех в своей правоте. Потому что не пре-тендую на научность моего «исследования». На научность исследования об основах строения мира не может претендовать никто. Мне достаточно, чтобы мой рассказ стал убедительным для кого-то. А других, заставил бы задуматься о том, что не все так сложно устроено в этом мире, как они до сих пор себе представляли.

                                                            Основы построения тотальной системы

                                                                            «Пусть это все — тщета одна, лжемудрость,

                                                                                Но чарами своими хоть на время

                                                                                Она смогла заворожить страданье

                                                                                иль скорбь, и вызвать мнимую надежду,

                                                                                могла вооружить тройною сталью

                                                                                безмерного терпенья, грудь страдальца».

                                                                                                            ( Дж.Мильтон) Потерянный рай.

            Никто не любит изучать философию. Все очень скучно, уныло, какие-то непонят-ные термины — экзистенция, редукционизм, трансценденция…. Но если кто-то произно-сит: « Слу¬шай старик, да ты — философ». Вам почему-то становится приятно. Вы пони-маете, что этими словами Вам хотят выразить свое уважение, хотя, казалось бы, какое уважение можно испытывать к су¬хому книжному червю, отринувшему все плотские на-слаждения ради так называемого «служения Истине».

        Но, в том то и дело. Люди научились разделять понятия — философия, как академиче-ский курс, который необходимо прослушать, чтобы получить возможность дальнейшего обуче¬ния по выбранной специальности, и философия, как набор правил, основан¬ный на внутренних законах мироустройства, который помогает в решении всех важ¬ных жизнен-ных проблем. Инстинктивно, глядя на университетских преподавателей философии, мы пони¬маем — это не философы, это доктора философии, как обозвал их однажды Альбер Камю. ( Шопен¬гауэр их еще называл — «философских дел мастера»). Многие доктора фи-лософии похожи на кассира в банке. У него на руках всегда много денег, но они принад-лежат не ему. Философ, размышляем мы, должен быть неким иным, и знать он дол¬жен нечто иное. Такое, что помо¬гает переживать невзгоды, и не дает терять голову в минуты счастья. И еще, он должен знать ответ на любой вопрос. Подошли, спросили, и все стало ясно. Ну, хотя бы, несколько прояснилось.

Жил в древности такой мыслитель — Пифагор. Обратился однажды к нему ученик со словами: «О, sophicos!», то есть «мудрец», на что Пифагор ему ответил: «Я не мудрец, я только любитель мудрости. Всё могут знать одни лишь Боги». А любитель, по-гречески, Phil. Так и родилось слово Philo — soph. То есть, любитель мудрости. Но может быть, вся эта сцена произошла уже после того, как было озвучено слово, обозначающее любовь к богине мудрости Софии. Philo — Sophia. Кто знает? И с тех пор повелось в мире, разли-чать лю¬дей не только по полу или цвету кожи, но также и по причастности их к некоему сакральному знанию, именуе¬мому философией.

В то древнее время уже существовала каста жрецов, теперь к ней добавилась и каста философов. Потом, из последней, выделится еще и каста ученых. И так, тремя колоннами, бу¬дут маршировать они по миру, вплоть до нашего времени, иногда объединяясь между собой, иногда раскалываясь на непримиримые лагеря. Это — интеллектуальная элита человече¬ской цивилизации. Ее коллективный мозг. Предназначенный постоянно овеществлять в предметах культуры ее самобыт¬ность перед миром «неживой» природы. Вообще говоря, куль¬тура — это продукт любой деятельности, любого из членов общества. Всякий, кто произнес хотя бы одно слово — уже есть культурный человек, поскольку из этого слова, произнесен¬ного уникальной, неповторимой личностью, рождается Новое, идея, которая, странст¬вуя по свету, завладевает умами и незаметным ручейков вливается в могучее общее знание.

Даже пьяница, умалишенный, ребенок, любым своим словом возвещают миру о вновь созданном, возникшем из их индивидуальности и потому неповторимом, творении сущего. Своим криком они уже требуют, чтобы и их слабый голос был услы¬шан властителем этого мира и учитывался им при формировании объективной картины происходящего.

Не существует принципиального различия между элементами культуры. Все они, от простого восклицания до многотомного произведения великого худож¬ника, суть символы не¬коего метаязыка, предназначенного для сплочения отдельных индивидуумов, в единое культурное сообщество. Но одно дело, говорить о куске мяса, и совсем другое дело — говорить о Боге.

Объекты этого мира, так называемые «вещи», имеют разный содержательный объем. Например, слово любовь, уже подразумевает внутри себя некую глубину. Опросив несколь¬ких людей, мы получим разные определения этого слова. Хотя, безусловно, в них будет что-то об¬щее. Тут уместно вспомнить притчу о слоне и четырех слепых мудрецов. Собрались как-то четыре слепых мудреца, чтобы решить, что же такое слон? Один из них пощупал хобот, другой — хвост. Третий –массивные бивни, а четвертый — его огромные ноги. И, естественно, все они разошлись в определении представленного перед ними объ-екта, под названием слон, поскольку находились каждый на своей точке его ощупывания. Так и в реальности. Каж¬дый человек находится в мире в определенной точке пространст-ва-времени. Но главное, он является уникальной, неповторимой личностью, и восприни-мает мир совсем не так как дру¬гие. То есть, каждый из нас всегда имеет свою точку зре-ния на окружающий мир. И если перед нами находится предмет очень большого содержательного объема, например — вселен¬ная, как мы, люди, можем договориться об одинаковом ее определении. Ведь мы рассматриваем ее с абсолютно разных позиций. Тем более, если сами находимся внутри этого предмета. И не имеем никакой возможности «отойти от нее подальше, чтобы лучше рассмотреть». Так вот, имеется определенный сорт таких вещей (слонов) о которых, вследствие их громадного содержательного объема, нельзя сказать ничего более-менее объективного. Некоторые из них мы уже назвали: любовь, вселенная. Добавим к этому — счастье, смысл жизни, долг, вера, истина и т.д… Но главным словом этого типа конечно будет слово Бог. Это объект, который внутрь себя вме¬щает Все. Что о нем говорить? Остается только молиться.

Но имеется и другой сорт объектов. Объекты почти ничего внутри себя не содержа-щие, этакая форма без содержания. Так называемые, физические и математиче¬ские абст-ракции. И главным из них будет математическая точка. Как не поворачивай эту точку, как не гляди на нее с каких-либо точек зрения, точка она будет только точкой, и ничем иным кроме точки. Это абсолютно объективный предмет, в противоположность абсолютно субъективному Богу. Сюда можно отнести и понятие числа, поскольку оно есть не что иное, только как совокупность точек. Множество точек. И ничего больше. Парадокс здесь состоит в том, что хотя, как и Бога, в окружающей нас реальности ника-ких точек и чисел обнаружить нельзя, это всего лишь логические абстракции, но, в отличие от Бога, всем разумным людям можно договориться об одинаковом понимании этих вещей. Что не удивительно, ведь они вообще не имеют никакого внутреннего содержания, а значит, глядя на них, все видят одно и то же.

И вот, на этом основании возникает культурный феномен, называемый наукой, цель которого, объединить общество на основе одинакового видения некоторых вещей и этим достичь общего согласия на какие-либо действия. Проще говоря — способствовать обще-ственному прогрессу.

На основе математических абстракций наука строит абстракции физические, напри-мер, абсолютный вакуум, абсолютно твердое тело, равномерное движение, элементарная частица, электрический заряд и т.д. Эти «объекты» тоже имеют внутри себя мало содер-жательного объема, а значит, и о них возможен максимально объективный разговор. И вот, из них, как из маленьких кирпичиков, вырастает вся огромная громада научного зна-ния.

Ведь как размышляют ученые? Поскольку о кирпичах мы договорились, видим их все одинаково, так да¬вайте любой объект боль¬шого содержательного объема сведем к простой сумме этих основополагающих кирпичей. И тогда мы легко разрешаем, к приме-ру, парадокс слона. Нам даже не нужно до него дотрагиваться, чтобы сказать, что слон — это объект, состоящий из атомов, молекул, ну и того подобного. Правда тут возникает некое недоразумение. Глядя на предметы окружаю¬щего мира, я не вижу всех этих атомов и молекул, из которых те, якобы, состоят, а наблюдаю все те же, субъективно окрашенные образы этих предметов. И, чем предметы «больше», тем образы все размытее. Ученые мне говорят: — ерунда. Просто ты не умеешь наблюдать, так как это умеем делать мы. У тебя в руках нет научных инструментов для таких наблюдений. Я на словах соглашаюсь с ними, оставляя все же право последнего слова за собой.

Если мы «отдали» объекты малого содержательного объема в руки ученых, естест-венно, вещи с очень богатым внутренним содержанием нужно отдать другим деятелям культуры — священни¬кам. У них противополож¬ный подход к способам описания мирозда-ния. Они рассуждают так. Не надо весь мир разбивать на какие-то мифические кир¬пичи. Ведь, наблюдая, таким образом, мы не заметим сам феномен, а все внимание переключим на изучение его частей. Это в корне не верно. Нужно всегда рассматри¬вать весь предмет целиком, не раскладывая его на части. Но тогда, получается, мы не сможем никогда соз-дать конкретный образ предмета, поскольку, как только мы переключаем внимание на конкретные его особенности мы тут же теряем целост¬ность его восприятия, в которой как раз и кроется «истинное» его лицо. Как тут быть. Смотреть на глубоко содержательный феномен и молчать. В крайнем случае, молиться на него. Да. А разговор — это ложь. Язык — это детали, которые заслоняют общую картину.

Но как возможно довести свое видение мира до зрителя без разговора с ним? И ре-лигия находит ухищре¬ние. Немного поступаясь Исти¬ной, она пытается выразить «тяжеловесные феномены бытия», в некоторых сугубо субъективных, но все-таки образах, о которых можно рассказать всем. Так называемых мифах. И пусть тут присутст-вуют некоторые конкретные детали, Но в целом, таинственность картины должна намного перевешивать ее «обыденную» составляющую. Потому что, чем непонятнее религиозный символ, тем больше зрителю предоставляется самому возможность «домыслить» его под себя. Под собственное мнение о всех этих вещах. Говоря другими словами, в мифах, религия дает человеку материал, из которого он волен сделать все, что пожелает. И, кроме того, наблюдение этой таинственности, всюду разлитой в природе и в предметах культуры, а особенно, в религиозных откровениях и мифах, дает человеку некую дополнительную жизненную энергию, чтобы придать ему силы для каждодневной суетной борьбы за «кусок хлеба» и «место под солнцем». Но об этом мы далее еще поговорим.    

Итак, что мы имеем. Мир вокруг состоит из объектов с небольшим внутренним со-держанием ( или вообще без такового, как напр., точка и ее пространственный образ — число) и с очень большим содержа¬нием (Бог — вме¬щает внутри себя все сущее). Первые из этих объектов входят в нашу культурную среду посредством науки, вторые — посредством религии. Научные высказывания достаточно объек¬тивны, то есть — одинаково понимаемы большим количеством людей, поскольку строятся на анализе поведения предме¬тов, которые со всех точек зрения видятся одинаково. Рели¬гия, пытаясь постичь абсолютную Истину, высказывается очень субъективно. Это не удивительно. Ведь она хочет говорить только о вещах, обладающих очень большим содержатель¬ным объемом, а значит, выглядящих по-разному с разных точек зрения. И вот тут мы, наконец, подбираемся и к понятию философии. Философия, в этом контексте, это та¬кой же культурный феномен, как наука или религия, но, претендующий на не¬что большее, чем каждый из них. В своем описании мира она стремится соединить и научный, и религиоз-ный подход, приправив все это языком искусства. Предме¬том философских размышлений становятся достаточно богатые по содержанию объекты, причем в их анализе философы претен¬дуют на научную глубину. Мы понимаем, что обеих этих целей одновременно не достичь, как и не объять необъятное. Но такая попытка восхищает хотя бы одним своим вызо¬вом расколдо¬вать тайну, под названием реальность. «Кто хочет невозможного, мне мил.» (Гете) [5]

Философия — это ностальгия по реальности, тяга погрязшего в искусственной суете человека к настоящему, к тому, чем является и он сам. Не вещью, не богом, но — вечным собирателем вещей и ниспровергателем богов. Вся проблема философии состоит в един-ственном вопросе. Как выразить реальность посредством «нереальных» символов? Но принципиальная неразрешимость этого вопроса, невозможность застывшими словами описать постоянно изменяющуюся действительность, как будто не волнует, гоняющихся за призраком Истины, философов. Они все пишут и пишут свои тексты, понимая, что предмет их исследования далек от возможности его научного анализа. Хотя и его можно анализировать, раскладывать на части, на субстанции. Открывать законы их существова-ния. Только вот подтвердить этот анализ научными данными нельзя. Вернее, не так. Лю-бая философская система, в любом случае, обязана объяснить любые научные данные. Иначе это будет уже не философия. Ведь она претендует на то, чтобы стать основой всех наук. А как может называться основой учение, не способное объяснить то, что получено в результате научных экспериментов? Поэтому, философия оперирует в своем анализе ми-роустройства наиболее общими понятиями, с тем, чтобы в чистом виде их никогда нельзя было бы обнаружить экспериментально. Но они угадывались бы, как некая невидимая основа любого события, вынуждающая его происходить таким, а не иным образом.

В пример возьмем философию христианства. Сначала она была целиком основана на священном писании. В ветхом завете строго описано как был создан этот мир, кто его основатель, и каким образом происходит общение между всеми «элементами» этого мира. Из Книги Бытия известно, что на шестой день творения создал Бог разных животных и их властителя — человека, по образу и подобию своему. Для того уровня развития науки этих слов было достаточно чтобы принять подобную концепцию в качестве научной истины. Все равно ведь не проверишь. Но к 19в. накопилось много фактов, противоречащих этой концепции появления человека. И наконец, Ч.Дарвин создал теорию эволюции, которая, постепенно, завоевала умы всех здравомыслящих людей. Это стало неоспоримой научной истиной. И христианству, в лице католической церкви, надо было как-то выходить из затруднительного положения, в котором она оказалась, из-за того, что упорно отстаивала библейские постулаты. И она выпуталась. Отцами церкви было заявлено, что библия — это своего рода, знак, символ веры. Все, что там написано, надо понимать не буквально, а образно. Это не философский текст, а религиозный. Но на основе этого текста, сказали они, было создано учение, которое уже обладает всеми признаками философской системы. И оно представлено ими для всеобщего обозрения в качестве универсального средства, объясняющего любой научный факт. Это направление философии имеет название неотомизм. По латинскому имени Фомы Аквинского — христианского философа 13в.

Не будем сейчас погружаться в анализ этого философского направления. Обратимся лишь к трактовке ею факта эволюционного происхождения жизни на земле. Понимаете, говорят неотомисты, существует второй закон термодинамики, утверждающий, что все на свете движется в сторону разрушения. Повышения уровня хаоса, по-научному называемо-го энтропией. Но ведь жизнь-то, наоборот, по мере эволюционного процесса, все более и более усложняется. Почему? Да потому, что в ее основе лежит божественная целенаправ-ленность. Невидимый бог в каждое живое существо, в отличие от неживого, изначально, в момент рождения, вдыхает идею его дальнейшего развития в сторону все большей гармонизации, все большей устремленности к «своему родителю». Библейский бог создал человека за один день. Это конечно сильно утрировано. Как и любой миф. В реальности же, бог до конца еще не создал человека. Он продолжает его создавать все время, все грядущие века. Постепенно, эволюционно. Но одно то, что мы люди выбираем все-таки сторону ненасильственного развития цивилизации, говорит в пользу его усилий.

Диалектически, философия видится как постоянно совершаемый переход от религии к науке, от субъективного к объективному, от веры к разуму, переход, в котором важно сохранить преемственность старого, отжившего свое, но остающегося в чувственной памяти людей, знания, и вновь открываемых, научных истин. Тут важно не уклониться в ту или другую сторону, пройти как по туго натянутому канату, и результатом этого будет произведение, в котором личный взгляд философа сольется с объективной общественной идеей, и это слияние позволит ему покинуть пределы времени и остаться навечно существовать в культурном багаже всего человечества.    

Как менее значимую часть философии мы выделяем искусство, хотя, если отталки-ваться только от прилагательного «искусственный», сюда можно отнести все, сделанное человечеством, за все время его существования. Но в нашем контексте непосредственно к искусству мы отнесем только человеческий «мусор». Шедевры же искусства, его квинтэс-сенция — это уже не что иное, как философские «тексты». Конечно, музыку Баха сложно назвать философским «текстом». Но разве это «мусор». Да, тут я видимо перегнул. Искус-ство не «мусор».     Искусство — это философия, еще не достигшая высот своего обобще-ния, но делающая к ним первые шаги. А философия — это квинтэссенция искусства. Ис-кусство, возведенное в квадрат.

Все вокруг искусственно, поскольку закончено, сформулировано, высказано, созда-но. Даже реальность — искусственна, хотя искусство — реально. И в этом смысле, искусст-во является тем первичным материалом, теми «словами», тем «языком», на котором стря-пают свои суждения религиозно-научно-философские деятели. Просто ему недостает объ-ективности, чтобы рассматривать художественное произведение в качестве научной тео-рии, или — глубины, если смотреть на него, как на источник мудрости. Это — отклик рядового человека на рядовое событие. «Если кто-либо назвал что-либо искусством — это искусство».(Доналд Джадд). [4] Например, подошел к художнику человек и попросил написать его портрет. Чем будет являться этот портрет. Конечно — произведением искусства. И тут не важен уровень мастерства этого художника. Так же обстоят дела и с поэтами, и с музыкантами. Сочинил строчку поэт, продудел на дуде музыкант — вот вам и «художественное произведение». Да, что там говорить. Все, что совершает человек в процессе своей жизнедеятельности, может являться объектом его авторского права. Но нужно понимать, что, и великий философский текст, и даже научный трактат — это, прежде всего, предметы искусства, а потом уже и все остальное. Именно в таком качестве, через столетия, вытащив их из праха забвения, будут рассматривать их историки и археологи.

Попробуем теперь для наглядности изобразить некое подобие схемы вышерассмот-ренных видов культурной рефлексии человеческого общества. Составим систему коорди-нат, по од¬ной оси которой отложим внутренний содержательный размер феномена бытия, описываемого этими видами, а по другой оси — объективность их рассказа о нем миру. Из этого ри¬сунка уже все ясно. Там, где предметы предельно тотальны, где нельзя «по определению» договориться об их одинаковом понимании — там главенствует религиозный способ изображения действительности, где максимальная объективность, где все примерно одинаково понимают представлен¬ную им картину — там наука, а в промежутке между ними философия, и, как ее менее значимая часть — искусство. Конечно, все это предельно идеализировано. В реальности, каждый из выше-перечисленных видов культурной деятельности пытается рассказать всем обо всём. Но только проще всего, у священника получается почему-то рассказ о боге, у ученого — об атомах, а у писателя — об обыденных вещах, окружающих человеческое существование. Религия, наука, философия, искусство — у каждого из них свой язык для описания объек-тов этого мира, и лучше всего он работает внутри их «личной» территории на пространстве культуры. Там он более понятен. Доводы, приведенные на нем, более аргументированы. А попытка выйти за пределы области его удачного применения, в другое культурное поле, какой бы талантливой она ни была, будет рассматриваться творческими деятелями, работающими в этом культурном поле, как вероломное нападение на принятую здесь систему ценностей. И их ответ на это, я думаю, будет адекватен.

Итак, мы выделили философию, как особый вид интеллектуальной деятельности, отличный и от науки и от религии, целью кото¬рого является рассказ обществу о значимых явлениях сущего, причем рассказ этот должен вестись со всей строгостью научного исследования. А как строится научное исследование? У ученого изначально имеется, пока не связанный между собой, набор неких научных данных. Он пытается связать их в некоторую, логически обоснованную общую схему, в которой, каждому из данных, стано¬вится в соответствие определенный элемент этой схемы. Затем приходят новые научные данные. И если они укладываются в рамки предложенной схемы, если им отыскивается на ней соответствующие элементы, такая схема обретает уже статус теории, с которой вынуждено считаться все научное сообщество. Так как философия — не наука, теорию здесь не построишь, но необходимо и здесь, чтобы привлечь внимания рационально мыслящего человека, выстроить особую схему, картину мироздания, состоящую из неких элементов, логически связанных между собой. Причем эта тотальная схема, называемая еще философской системой, должна распасться на 3 более мелких схемы, раскрывающие общие аспекты этой системы, ее конкретные проявления и ее индивидуальные особенности. Только тогда общественное сознание может принять эту систему в качестве образца высокохудожественного творчества.

Возьмем такой пример. Создание проекта некоторого механизма. Сначала на бумаге или на экране компьютера мы делаем общую функциональную схему работы этого уст-ройства. На данном этапе нам не надо разрисовывать каждый винтик, соединяющий части нашего механизма. Главное здесь, выделить основные детали механизма и определить связи, возникающие между ними в процессе его функционирования. Это нужно для понимания принципов его работы. Нужно показать, что эти принципы строятся на известных логических основаниях и могут быть воплощены в конкретном устройстве. Если на этом этапе у нас получился, к примеру, вечный двигатель, то какой смысл нам продолжать дальше работу, если наша задумка противоречит всем законам физики. Затем мы создаем конструкцию нашего механизма. Мы делаем детальный чертеж всех его частей. Вплоть до самых мельчайших. Это необходимо чтобы по нашим чертежам другие люди смогли воспроизвести его на их инструментальном оборудовании. И наконец, мы делаем спецификацию нашего проекта. То есть, мы выбираем конкретные материалы, из которых должны выполняться его детали. Тут уже мы вносим некоторый простор для индивидуального воплощения нашего проектного решения. Материалы, имеющиеся у нас под рукой, могут отсутствовать у других и наоборот, хотелось бы применить в нашем устройстве определенный материал, но в данный момент он нам недоступен, хотя другие вполне могут его использовать. Поэтому иногда мы даже не указываем тип самого материала, а указываем только пороговые значения некоторых его физических характеристик ниже или выше которых отклоняться нельзя. Все, наш проект готов. Теперь все могут, поняв принципы функционирования предложенного механизма, изготовить его из подручных материалов и пользоваться им в решении собственных насущных задач.

То же самое должно происходить и при построении философской системы. Сначала мы должны представить так называемый, логоцентрический план обозрения сущего. Он выполняется так. Мы сами как бы выходим за пределы нашего мира и оттуда его наблю-даем подобно тому, как физики наблюдают на своих ускорителях поведение малейших частиц вещества, «забывая» что сами они, и их наблюдательные приборы, также состоят из этого же вещества. В философии такой акт называется трансценденцией. Оторвавшись ото всей, окружающей нас в данный момент конкретики, «взлетев над суетой человече-ского муравейника» тут, мы должны сделать как бы фотографический снимок всего су-щего «сверху», и, опираясь исключительно на логику, показать его элементы и основные связи, возникающие в процессе его функционирования. Нам легче, чем инженерам-конструкторам, у нас меньше ограничений, да, наверное, их и нет совсем, поскольку, мы ограничены только логикой, а логика — это такой язык общения рационально мыслящих людей, на котором объяснить можно все что угодно.

На второй стадии нашего философского проекта мы должны описать внешний мир, видимый изнутри человеческого тела. Так называемый, антропоцентрический план обо-зрения сущего. Ведь то, что мы логически объяснили мир, никак не объясняет нам, поче-му в нашем конкретном опыте мы не наблюдаем все эти общие субстанции, а имеем дело лишь с данными собственных органов чувств, с помощью которых мы можем только ощущать близлежайшую окружающую реальность. То, что мы лично видим вокруг, это для нас абсолютная истина, а не какие-то абстрактные рассуждения об общих законах строения вещества. И поэтому, чтобы придать нашей философской системе более закон-ченный вид, нам нужно общую логически обоснованную схему наполнить конкретным содержанием. Через наш личный опыт взаимодействия с миром найти и показать приме-ры того, что общая схема верна. Надо воплотить ее в живую конструкцию, которую может воспроизвести каждый человек у себя в мозгу. И повернувшись по сторонам, тот с удивлением обнаружит ее в окружающих его вещах и их взаимоотношениях друг с другом. И несомненно уверится в том, что действительно, общая схема работает и в условиях его личного общения с окружающим миром.

Но не все так просто. Дело в том, что все люди по-разному ощущают этот мир. И связано это с уникальным строением органов чувств каждого человека. Кто-то хуже слы-шит, но лучше видит. Кто-то, наоборот. Есть дальнозоркие люди, есть близорукие. Ме-диумы, экстрасенсы, чревовещатели и т.д. То есть, мир внутри человека, это совсем не мир вокруг его. Он искажен, опосредован человеческой индивидуальностью, уникально-стью строения конкретных органов чувств. И как нам рассказать другим о нашем личном опыте, если то, что мы видим, другие могут и не видеть. Да и то, что мы видим сами, мо-жет в реальности и не существует, а это просто результат ее искажения в нашем мозгу. Ведь, как известно из физики, свет преломляется, проходя через среду. Так «преломляет-ся» и реальный мир, а то, что мы видим, есть не что иное, как его образ, впечатанный в наше сознание, застывший, а значит, уже не живой. Что же делать?

Есть нечто, внутри каждого человека, что не искажает окружающую реальность, по-скольку между нею и им нет никакого посредника. Это нечто называется Я. А мир, види-мый изнутри этого Я, будем называть эгоцентрическим планом обозрения сущего.

Я не может видеть или ощущать. Оно только чувствует. А как можно усомниться в собственных чувствах? Я испытываю страх. И значит, существует что-то, что меня стра-шит. Это не подлежит сомнению. Другой, находясь в этом же месте, будет радоваться. И это тоже для него будет несомненно. А что в реальности? С этого плана рассмотрения ми-ра, реальность — это не «научная» реальность, рассматриваемая с высот логоцентрической трансценденции, а реальность «религиозная», то есть, некоторое внешнее Я с которым непосредственно общается Я внутреннее. Казалось бы, этот взгляд на сущее излишен. Но мы должны показать полную картину, иначе это будет уже не философия. Аппелировать нужно не только к разуму, но и к чувствам.

Три вышеперечисленных плана обозрения мира всегда прослеживаются в любом высказывании, в любом тексте, в любом культурном проекте. Где-то, явно. Где-то, неявно. Где-то, с преобладанием чего-то одного. Где-то — другого. Их можно определить еще иначе: 1. Общее представление о предмете путем определения его относительно некоторого, одинакового для всех, знания. 2. Его конкретные отличия от «соседей», и 3. Чисто субъективное настроение, которым окрашено восприятие предмета.

Очень яркий пример подобного разделения описания существующей действительности на три разных точки его обозрения дает нам библия. Тут вводится как бы три «наблюдателя», «контролирующих» жизнь людей на земле. Первый, Бог-отец, смотрит на всех с небесной высоты. В нем самом нет ничего человеческого и поэтому его Суд абсолютно беспристрастен. Второй, Бог-сын, одной своей частью, принадлежит людям, и живет он не где-то там, а здесь, вместе с нами. И поэтому неудивительно, что разговор свой он строит на основе притч. Общее «видение ситуации» он всегда облекает в показ конкретного события, происходящего с конкретными людьми. И, наконец, третий «наблюдатель», Бог-святой дух. Он ничего не говорит, не судит, но придает духовность всем нашим поступкам. То есть, дает нам окончательную уверенность в необходимости их совершения.

Исторически впервые, человечество взглянуло на окружающий мир, как это ни странно, именно логоцентрически. И отражением этого процесса в феноменах культуры стала древняя натурфилософия. Человек жаждал действий. Но он был одинок в этом суро-вом мире, перед игрой разъяренных стихий. Кто-то, самым необъяснимым образом, сжи-гал пожарами его жилища, затоплял наводнениями его посевы, покушался даже на саму его жизнь, острыми клыками диких животных. Чтобы действовать в таких, сугубо неопределенных условиях, нужна была простейшая, самая примитивная схема, связывающая приход одного события с окончанием другого. Но одного факта существования такой схемы было мало. Необходимо, чтобы она стала объективной, «истинной», чтобы одинаково интерпретировалась всеми его соплеменниками, ибо только вместе, сообща, преследуя одну и ту же, единую для всех цель, они смогли бы противостоять ужасу окружающей неопределенности. Попытка избежать этого ужаса в бессознательных ритуальных телодвижениях, была заменена разговором с ним, олицетворенным в образах богов, разговором, ведущемся на единственном предназначенном для этого языке, понимаемым всем существующим, поскольку оно существует объективно — на Логосе. Но история продолжалась. Количество знаний, добытых при помощи Логоса, становилось все больше, и постепенно единая натурфилософия стала распадаться на ряд более узких областей, называемых науками, что было вызвано усиливающейся специализацией богов, с каждым из которых нужно было говорить по-своему, в соответствии с его индивидуальным характером. Единый, общий для всех, мир стал делиться, но не просто на части, а на определенные, поименованные части, и этим фактом, пока еще внешне не осознанным, в культурную рефлексию была введена антропологическая проблематика. Один гражданин полиса теперь стал ремесленником и начал рассматривать мир с точки зрения созидателя, другой же — воин, рассматривал его, как разрушитель. Третий же стал    философом и занялся тем, чтобы приводить к общему знаменателю, крайние точки зрения. Аппелируя к непререкаемой достоверности логоса, он, в то же время, оставлял в своих произведениях некоторые неясности, пробелы, чтобы каждый конкретный слушатель мог заполнить их по своему желанию, именами любимых богов. Вот эти вот, вызванные к жизни стремлением обоб-щить разорванное временем знание, неясности, допускающие толкование одного и того же явления с разных, подчас противоположных позиций, взяли на вооружение софисты, а потом и схоласты, и так смутили своими эклектическими взглядами общество, что оно все больше отворачивалось от философии, ища убежище в религиозном мировосприятии. Так называемые «приверженцы истины» — софисты первыми смутным образом почувствовали, что убедительность отвлеченных рассуждений усиливается, если в их ткань включить кругозор конкретного человека, который, тем самым, как бы оспаривается на его же собственном, «родном» языке. Иначе говоря, в своих монологах они обращались не к какому-то высшему авторитету, мифическому Богу-Логосу, а к конкретной толпе, с которой, в данный момент они имели дело, и с позиций которой они пытались нарисовать выгодную им, общую картину. Стараясь получить как можно больше выгод от неожиданного открытия, софисты, в своих произведениях, намеренно затушевывали этот прием, объясняя, неизбежно возникающие в этом случае противоречия, либо недостаточным познанием природы, либо, хуже того, ошибочным ее познанием другими, в отличие от собственной непогрешимости. Так продолжалось до тех пор, пока Декарт не сформулировал свой знаменитый тезис: «Мыслю, следовательно существую». Этим в европейскую философию официально была введена антропо-логическая проблема.

Добившись превосходства над природой, человек впервые ощутил себя, не пассив-ным зрителем, а активным участником происходящих событий. Он осознал наконец свою независимость от толпы и понял, что знание одних лишь общих закономерностей, не пре-ломленных в свете конкретной ситуации, не позволит ему добиться успеха в ежедневном субъективном опыте. Труды английских эмпиристов были первым, систематическим из-ложением нового, антропоцентрического взгляда на мир, взгляда на мир изнутри челове-ческого тела. Если трансцендентная, логоцентрическая философия давала руководство к коллективному действию, путем объединения отдельных, разрозненных усилий в единый, общий кулак, то эмпиризм учил, как, в результате этого действия сохранить соб-ственную индивидуальность, то есть практически, а не в одних лишь заумных мечтах, со-вершить задуманное, совершить его так, чтобы результат предприятия вел не только к общественной, но и к личной выгоде.

Поясним сказанное на простом примере. Некто, прежде чем сесть за карточный стол, должен, по крайней мере, знать правила игры. Вступив же в саму игру, он с удивле-нием обнаруживает, что, для того чтобы выиграть, необходимо, кроме формальных теоретических правил, знать и пользоваться иными, практическими навыками, которые приходят, лидо с опытом, либо могут быть объяснены знающим игроком непосредствен-но в ходе самой игры.

Платон, дополненный Аристотелем, Кант — Юмом и Локком, эти системы стоят уже ближе к образу абсолютно убедительной схемы, поскольку, общее знание в них, соеди-ненное с нюансами его конкретного применения, апеллирует не только к априорной человеческой логике, но и к апостериорному человеческому опыту.

И все-таки, впервые открывшая субъективность, антропологическая теория, рас-сматривала субъекта только лишь в человеческом обличье. Формирующее человека нача-ло, виделось ей только вкупе с биологическим, объективно выраженным, его содержани-ем. Схваченное понятиями; сознание, разум, рациональность, это начало прочно ассоции-ровалось с работой головного мозга, где, как считалось, и расположено то, что обычно называют человеком.

Но всякий субъект, субъект лишь постольку, поскольку он абсолютно неопределен. И значит человек, как существо биологическое и разумное, подчиняющееся известным физическим закономерностям не может быть никаким субъектом. И значит, убеждая че-ловека, антропология убеждала не субъекта, а только его рациональную оболочку. «Чис-того» же субъекта может убедить лишь «чистая» субъективность. Сердце ищет не истины, но красоты. И в 19 веке появилась наконец система, обращающаяся не только к человече-скому в человеке, но и к его нечеловеческим основаниям. Немецкий идеализм, внешне добиваясь тотально-логического осмысления мира, неосознанно внес в философию проблему «чистой» субъективности. Неудивительно почему Шеллинг, к примеру, искусство ставил выше философии — ведь оно взывает не только к разуму, но и к чувствам. «Хотя философия достигает величайших высот, но в эти выси она увлекает лишь частицу человека. Искусство же позволяет добраться до этих высот целостному человеку». (Ф.Шеллинг) [6]

Что подразумевается под реальным субъективным опытом? Конкретная окружаю-щая обстановка? Нет. Это, абсолютно неопределенное никакими законами, настроение, окрашивающее конкретную окружающую обстановку, в тот или иной объективный цвет. Строгой, логически неопровержимой определенностью, субъекта не убедишь. Нужно войти не только в его объективное положение, но и в его субъективное настроение, не только в разум, но и в сердце, чтобы, говоря с ним на одном языке, направить вектор его понимания в требуемую сторону. Осознанием этого прозрения в масштабах культуры стала эгоцентрическая проблема, практически решаемая психологией, а теоретически — крупнейшими философскими направлениями 20 века ; феноменологией и экзистенциализмом. «Античный мир занимался драмой универсума, современный мир повернулся к внутренней драме человеческой души… Она(философия) ушла в сферу субъективного, так как была вытеснена наукой из области объективного.» (А.Н.Уайтхед) [7]

Современный эгоцентризм поставил во главу угла непреходящее значение личной свободы, и вместе с тем — Ответственности, которая теперь целиком ложится на плечи каждой свободолюбивой личности. Я это уже не человек, жестко детерминированный известными человеческими потребностями. Это, не анализируемое разумом, присутствие в сущем, уникальное Существование, которое, единственное в своем роде, не облаченное еще определенной, ограничивающей горизонт видения, формой, способно заметить в ок-ружающем хаосе вечно изменчивого бытия, абсолютно-истинную реальность. К сожале-нию, идеальный эгоцентрический взгляд нельзя выразить в более-менее объективном из-ложении. И поэтому ему нет места в тотальной схеме.

Эгоцентрическая философия — только попытка изображения субъекта, попытка, практически оборачивающаяся вращением среди все тех же объективных, то есть, обще-употребительных понятий, например таких как; свобода, Я, страх, тревога, и т.д., в со-держании которых достаточно много места уделено субъективному. Но и без такой по-пытки, текст, претендующий на свою непреходящую значимость, будет неполон. Разгова-ривая с личностью, мало общаться только с ее человеческой, так называемой, рациональ-ной оболочкой, нужно отыскать в ней сверхчеловеческую (не путать с общечеловеческой) сущность, которая понимает лишь язык свободно выбранных ассоциаций.

Вернемся к примеру с картами. Очень часто, в процессе игры, возникает необходи-мость выбора из нескольких равновероятных возможностей, выбора, который не может осуществить ни теория, ни практика игры в подобных обстоятельствах, и который цели-ком возлагается на свободное волеизъявление играющего. В таких случаях, играющий, на мгновение, как бы выключается из окружающей игровой обстановки и погружается в нечто глубоко субъективное, не анализируемое, иррациональное, которое и подсказывает ему ответ, не находящийся из рационально организованной, логической схемы. Вдохнув оживляющий глоток воздуха свободы, он с удвоенной энергией вовлекается в игру, делая, выбранный из двух равновероятных возможностей, ход. Иногда, впрочем, человек, не вынося тяжести, хоть на секунду, но отрыва от необходимости в царство свободы, доверяет предстоящий ему выбор, этой самой необходимости, бросая например монетку, или прислушиваясь к мнению соседа. Но и в этом случае, необходимость некоего толчка изнутри, требует обращения к глубинам собственного Я, хотя бы, в процессе выбора способа выбора нужного хода.

Итак, историческое многообразие культурного отражения окружающего мира при-водит к выводу о том, что только совокупность трех перспектив наблюдения сущего: внешней, со стороны стоящего над конкретной ситуацией, наблюдателя, пограничной, когда наблюдатель одной ногой находится внутри ситуации, а другой — вне ее и внутренней, с точки зрения «чистого» субъекта сущего, дает возможность адекватно, с большой степенью убедительности, нарисовать действительную модель этого мира. И если логоцентрический (внешний) взгляд на мир дает руководство к действию в отношении его преобразования в требуемом направлении, антропологическое (пограничное) зрение позволяет приспособиться в процессе этого действия, то эгоцентрическое (внутреннее) рассмотрение Универсума выявляет источник энергии для постоянной готовности к осуществлению, навязанных всеобщей необходимостью, действий.

Философская система — не есть истина в последней инстанции. Она — есть средство убеждения всех тех, кто хочет убедиться, кто ищет высшего авторитета, кто жаждет оп-равдания собственного эгоизма. Чтобы достичь абсолютной значимости, в каждой своей фразе, в каждой реплике, философия должна взывать не только к разуму, но и к чувству, и к конкретному опыту каждого конкретного слушателя. Это нелегко. И удается только са-мым великим. Нам же остается просто идти по пути тотальной схематизации и пытаться     открыть для читателя новые горизонты познания, расширяющие и без того широчайшее понятие — существующий мир.

Мы будем разделять философское созерцание сущего на три, выше выделенных плана, анализу особенностей каждого из которых и посвятим следующие разделы этого текста. Отражением первого плана — логоцентрического, займется область философии, называемая онтологией. Ее задача — свести все многообразие реально-сущего к проявле-нию и взаимодействию нескольких, математически строго описанных, элементарных сущностей. Отсюда ее второе название — метафизика. То есть, как бы физическое описа-ние мира, в котором существует не только физическое, но и нечто большее. Второй план видения мира — антропоцентрический, относительно конкретно человеческого сознания, будет рассмотрен в гносеологии, учении, отвечающим на вопрос; «Как примирить между собой объективное знание и субъективный опыт?». В философии такой взгляд еще назы-вают теорией познания. И наконец, особенности третьего, эгоцентрического плана созер-цания Универсума, мы проанализируем в разделе психологии. Здесь нам нужно будет по-строить модель иного, бессознательного присутствия в сущем и показать динамику его, абсолютно субъективного, не выраженного в объективных действиях, взаимодействия с окружающей, субъективной реальностью.

    Основы онтологии.

    Как выразить нелогичный мир в логически совершенной    схе-ме?

                                            « Истинно знать что-либо — значит знать его причины.»

                                                                                                                                                               (Ф.Бэкон) [27]

Театр начинается с вешалки, картина — с холста. Нам же, прежде всего, нужно выде-лить и обозначить одно общее свойство, присущее всем без исключения «предметам» это-го мира. В электротехнике, например, таким свойством является способность объекта пропускать через себя электрический ток, называемая иначе электропроводностью, преду-сматривающая огромное разнообразие количественных и качественных особенностей данного процесса. Каждый, кто так или иначе обладает электропроводностью, уже связан ею с неким общим феноменом — электричеством, законам которого он вынужден подчи-нятся. Даже сам человек, являясь, кроме всего прочего, проводником электрического тока, может быть неосознанно, но, планирует свое поведение с учетом того, чтобы случайно не попасть под высокое напряжение, превращающее свободолюбивую личность в простой кусок провода. Уже одним этим, он признает себя частью чьей-то, руководящей им, воли, и идентифицируется ею, как предсказуемый элемент логически обоснованной электрической схемы.

Область видения онтологии, в своей тотальности вбирает в себя Все. И то общее, которое имеется в каждом элементе этого Всего, будем называть сущностью. Нет ничего одинакового в мире. Что-то, что имеется у одного, обязательно нет у другого. И только сущность делает вещи, как бы они не были внешне различны, похожими друг на друга, сводя их до роли простой части чего-то более крупного, того, что руководит ими вопреки их собственным желаниям. Подобно тому, как человек не может противиться требованиям государственного права, а человечество — требованиям права экологического, Вселенная, понимаемая как область Универсума, ограниченная рамками Пространства-Времени, должна подчиниться действию, не ограниченных никакими пределами применимости, логических законов.

Итак, сущность означает свойство всегда быть чему-то причастным, оно есть то-тальное расширение термина способность до понятия: способность быть способным, или иначе, — необходимость наличия какой-либо, объективно выраженной способности. Как видим, категория сущности не ограничена каким-то одним, предметно выделенным свой-ством, кроме одного — быть частью целого, однако, когда мы произносим вслух это слово, сущность, мы почему-то всегда подразумеваем под ним некий предмет, заключенный внутри всякой вещи, в котором сосредоточено ее предназначение в рамках действующей на данный момент, обстановки. Мысленно анализируя представленный нам на рассмотре-ние, образ, мы, прежде всего, интуитивно, хотим обнаружить что же связывает его именно с этой, видимой нами сейчас, картиной реальности, и обнаруживая такой связующий элемент, мы отождествляем с ним весь образ, в целом. Таков уж наш, ограниченный определенным горизонтом познания, ум. Он пытается конкретизировать даже то, что, как он сам заявляет, своими масштабами превосходит всякую конкретность. Даже сейчас, в рамках этой книги, объявляя, что любой объект прежде всего имеет сущность, автор невольно подменяет свойство, которое реально не находится, ни внутри предмета (как мыслил Аристотель), ни вне его (как полагал Платон), а есть нечто общее, тем первичным элементом, из совокупности которых сложено все остальное. В сущности же, своим обособлением сущность утверждает простой факт логического мировосприятия — если что-то имеется, оно имеется для чего-то, и поскольку это «чего-то» им руководит, постольку что-то и существует для своего руководителя.

Абсолютный синтез сущностного образует сущее, которое можно определить как то, к чему причастно все, обладающее сущностью, и которое, в свою очередь, причастно к нечто, никакой сущностью не обладающему, то есть, к нечто неопределенному в контек-сте данной онтологической схемы, а именно, к реально-сущему. Категория сущего уни-кальна в своем роде, потому что являет собой последний элемент, деятельность которого можно анализировать в рамках конкретной тотальной схемы. Дальше этого лежит только сама реальность, ни в какие схемы не укладываемая.

Сущее разнообразно. Поскольку все имеет общее, постольку же оно имеет и инди-видуальное, иначе (без индивидуального) само общее стало бы этим индивидуальным, ибо его нельзя было бы обнаружить в конкретном опыте, и значит объективно, то есть всеми одинаково, представить. Немного перефразируя Платона, можно аппелировать к его авторитету. «Если существует единственно, одно лишь общее, значит оно — единое, а не многое: значит у него нет частей, начала, конца, середины, очертаний, оно не нахо-дится в ином и в себе самом, лишено движения и вообще изменения, тождества, различия, подобия, числа, меры, времени, но тогда оно никак не причастно бытию, то есть не существует и как единое». (Платон) [8]

Разнообразие сущего есть аналитическое суждение, основанное на внеанализируе-мых логических основаниях, скрепляющих своими узами, объективный мир. Оно — обо-ротная сторона утверждения о том, что все присуще единому. Если сущность — это то, что Все объединяет в сущее, то необходимо и то, что разъединяло бы это единое сущее на от-дельные сущности. Между ними должна быть проведена граница, по пересечении которой одна сущность превращалась бы в другую, не тождественную первой. Эта граница всякой сущности образует как бы ее вторую сущность, но сущность, менее общую ( и значит уже не сущность а свойство) поскольку само сущее, обладая сущностью, как стремление к реальности, не очерчено границей, по пересечении которой можно было бы перейти в нечто несущее, но обладающее все же какой-то сущностью. Сущее есть единственная неограниченная сущность среди всего остального, обладающего кроме сущности еще и ограничивающей индивидуальностью.

Итак, свойство всякой сущности иметь собственную индивидуальность, рас-калывает единое сущее на множество отдельных элементов. Индивидуально-сущее — вот та действительная категория, с которой практически приходится иметь дело. Отрицая окончательную познаваемость всего конкретного, она, в то же время, по определению, не ввергает его и во всеобщий хаос. Способ его существования — удерживать равновесие между стремлением разрозненных индивидуумов разлететься в разные стороны, и противоположным стремлением общего стянуть весь мир в единую сущность. Все меняется в этом мире. Одно лишь неизменно. Все малое, рано или поздно, становится большим, а большое распадается на мелкие части. Как заметил еще Эмпедокл: «…то одно вырастает, чтобы быть единственным из многого, то снова распадается, чтобы быть многим из одного». [9]

Все это можно представить в виде простой «физической» картины мира. Бесконеч-ное множество «одинаковых» элементов, помещено на некий общий фон, относительно которого только и можно выделить каждый конкретный элемент. Этот общий фон являет-ся своего рода системой координат, помечающей все элементы уникальными метками (координатами) и этим фактом, придающий им статус индивидуума.

Мы видим здесь, что сущее состоит как бы из двух больших, но абсолютно равно-правных частей. Будем называть их субстанциями. Одна из этих частей — субстанций по-казана в виде «одинаковости» всех элементов сущего. Вторая представляет собой тот фон, на котором индивидуализируется эта «одинаковость». Первую обзовем словом «бытие». Вторую — словом «экзистенция». Почему именно эти слова. Не знаю. Просто мне так захотелось. Кстати, можно было бы и наоборот, поскольку эти слова, в каком-то смысле являются тождественными. Первое из них означает — быть. Второе — существовать. (происходит от лат. exsistentia — существование). В качестве единственного аргумента, объясняющего подобную классификацию, могу выдвинуть следующее. Бытие — это значит, быть кем-то или чем-то. Чем-то или кем-то вполне определенным. Экзистенция же — это существование само по себе, просто как некое неопределенное присутствие в сущем.

Бегло пробежав вышеизложенное, знатоки философии сразу классифицируют нашу философскую систему, поскольку она разделяет мир на две, не сводимые друг к другу субстанции, как дуализм. Хорошо это или плохо? А в каком стиле лучше писать тексты — в стиле научной фантастики, или фэнтэзи, или строгого реализма? Все зависит от таланта и от собственного взгляда на окружающий мир. Не более того. Так и тут. Хорошо, что нашим учителем здесь, родоначальником этого типа философского мировоззрения, явля-ется сам Платон. Но, кроме дуализма, в таком контексте, существуют и два других типа представлений о мире. То, в котором признается существование только одной субстанции сущего называют словом монизм. Ярким выразителем этого течения является Спиноза. Другие — плюралисты, в своих системах обосновывают существование бесконечного ко-личества самостоятельных субстанций. Тут, наверное, один из главных представителей — Лейбниц, с его широко известной теорией монад.    

Итак, мы имеем две, несводимые друг к друг субстанции сущего — бытие и экзи-стенция, объект и субъект. Кстати, тут можно перечислить огромное количество противо-положностей, в которых одна из сторон, так или иначе, будет более причастна к той или иной субстанции. Необходимость и свобода, определенность и неопределенность, рацио-нальное и иррациональное, форма и содержание, материя и дух, движение и покой, соз-нание и душа, женщина и мужчина. Именно в единстве и борьбе этих противоположно-стей между собой, как гениально обнаружил Гегель, и проявляется все многообразие ре-ально-сущего мира.

Немного поговорим о свойствах вышеназванных субстанций сущего. Бытие — это предельно расширенная трактовка понятия материи. (Материя — тень бытия). Если к мате-риальному мы относим все, что можно «потрогать», то к бытию — все, что ограниченно какой-нибудь формой своего выражения. А именно: слова, звуки, мысли, образы и т.д. Иначе говоря, все то, что можно выразить общей фразой. Бытие — это овеществленное общее. Любой феномен сущего, поскольку он определен, хотя бы тем, что, назван собст-венным именем, уже принадлежит к субстанции бытия. Ведь даже уникальное имя, явля-ясь словом, или звуком, уже ограничено рамками, хотя бы, пространства-времени, в кото-рых оно было произнесено. У всех «членов» субстанции бытия есть нечто общее, а имен-но, то, что все они заключены в некую конкретную форму, пусть даже в форму слов. Но ведь каждое слово подчинено правилам языка, в рамках которого оно произносится. По-этому, все, что сформировано, всегда подчинено неким общим правилам своего формиро-вания.

Например, я вижу перед собой контуры человеческого тела. То, что находится внут-ри них, ведет себя как нормальный человек. Только абсолютно прозрачный. Как я должен поступить, общаясь с ним? При всем желании я не могу придать этому феномену статус человека, да и вообще статус чего-то реально существующего. Ведь это противоречит всем физическим законам. Я убегаю, уверяя себя, что это был плод моего больного вооб-ражения. Так и со всеми «предметами» бытия. Если что-то показывается миру, оно долж-но показывать себя в строгом соответствиями с законами того мира, которому оно откры-вается. Если это не так, мир попросту его не заметит. Или заметит, но не поймет, и значит, не введет в круг своего общения. Материальное тело определяется по тому, что оно необходимо подчиняется действию физических законов. А чему должно подчиняться нематериальное тело, вообще любое сформированное явление сущего? Только законам логики. Иначе говоря, логос — это язык, на котором должен уметь разговаривать всякий представитель субстанции бытия. «Заговори, чтобы я тебя увидел» (Сократ). [24] Отсюда еще одно определение бытия. К нему относится все, что можно объяснить хотя бы самой простейшей логикой его «появления на свет». Все, что необходимо, что можно представить винтиком огромного механизма, что является звеном в бесконечной цепи причинно-следственных связей.

Поговорим еще немного о логике. Вообще говоря, логика — это инструмент науки. Точнее — математики. Его применение полностью оправдано только там, где язык полно-стью абстрагирован от конкретной ситуации. Где царство чисел и абстрактных про-странств, населенных множествами точек. Но из-за огромного удобства, которое прино-сит искусное владение этим инструментом, его, со времен древнегреческих софистов, на-чали применять везде, и философии, и в искусстве, даже в религиозной риторике. Конечно, ведь логикой убеждать гораздо удобнее, чем — грубой физической силой. И самое главное, когда применяешь этот инструмент в отношении вещей, обладающих скрытым внутренним содержанием, оказывается, становится возможным, делать в отношении этих вещей абсолютно любые логические заключения.

Это поистине великолепно. Сначала что-то задумать, а потом это логически обосно-вать, чтобы набрать себе помощников для осуществления задуманного. Самым ярким примером использования логики «в личных целях», будет, пожалуй, логические доказа-тельства существования бога. И, абсолютно равнозначные по своей весомости, доказа-тельства того, что бога не существует. Удивительно, но, такой, казалось бы, кричащий факт противоречивости логических выводов, никак не бросает тень на всемогущество логики. Говорят, что бог — слишком уж многозначный, много содержащий в себе феномен, тем более, в явном виде его нигде не встретишь. Но ведь любая вещь — от бога. Внутри нее столько же непостижимого содержания, сколько и в самом боге. Ну, может быть, чуть меньше. А видим мы всегда лишь форму вещи, но не саму вещь. «Сколько бы мы не называли видимое, оно никогда не умещается в названии». (М.Фуко) [15] Поэтому, и в отношении любого конкретного предмета, нельзя сделать никаких единственно верных логических выводов. Ведь мы не знаем, что у него находится внутри.

Противоречивость логических законов, когда их используют для толкования кон-кретной ситуации, очень наглядно представлена в философии в виде многочисленных логических парадоксов. Вот лишь один, наиболее яркий из них. К нам подходит человек, который утверждает, что он — лжец. Какие логические выводы мы можем сделать из этого утверждения? Ну, во-первых, если человек утверждает, что он лжец, значит и это утвер-ждение тоже является ложью, а значит, этот человек всегда говорит правду. Но если рас-суждать дальше, мы приходим к абсолютно противоположному выводу. Если человек го-ворит правду, а он утверждает, что он лжец, значит он — лжец.

Повторюсь, логика — это очень важный, наверное, самый важный научный инстру-мент. Но только тогда, когда его применяют для исследования вещей, не имеющих внут-реннего содержания, а именно — чисел и различных множеств, состоящих из математиче-ских точек. Если же с ее помощью пытаются доказать существование реальных вещей, то надо относиться к этому, исключительно как к частному мнению, которое может быть убедительным, или не совсем.

Не стоит уповать на абсолютную объективность логических выводов. Но ведь другого-то у нас все равно ничего нет. Вернее есть — красота. Только это пища для сердца, а не для ума. Наши мозги сделаны так, что пропускают внутрь себя лишь то, что обработано логикой. Поэтому, будем и дальше, в нашем рассказе о метафизическом строении мироздания, следовать правилам этой царицы доказательства. С логикой дело обстоит также, как и с демократией. Она — плохое средство убеждения. Если не считать всех остальных.    

Ну ладно, «вернемся к нашим баранам». Выше, мы дали определение субстанции бытия. Теперь поговорим об экзистенции. С ней все обстоит с точностью до наоборот. Если бытие представляет собой совокупность объектов — сущностей, ограниченных неко-торым общим определением, хотя бы только определенным именем, выделяющим их из всего остального, то экзистенция, в отличие от бытия, является вместилищем субъектов — сущностей, целиком состоящих из индивидуального, только ему принадлежащего, не имеющегося больше ни у кого и поэтому, никому больше не видимого и ничем общим не определенного. Ее существование основано на простом факте логического мышления. Если что-то появляется, то должен быть неявный фон, на котором возникает это явление. Или яснее. Конкретный предмет можно заметить, только если он отделен от других таких же предметов некоторой областью пустого пространства.

Главное свойство экзистенции это ее принципиальная неоформленность. А значит, не подчинение каким бы то ни было правилам, какого бы то ни было языка. Ее нельзя ог-раничить рамками. ( кроме рамок этого текста. Но ведь мы понимаем, что этот текст, лишь схема реальности, а не сама реальность) Все, причастное к экзистенции, можно обозначить словом «нечто», в противоположность слову «это», обозначающему все, причастное к бытию. Нечто уже не ничто, но пока еще и не это. Оно появляется тогда, когда видящий его не может обнаружить в своей памяти другой, сходный с ним, образ. Поэтому он не может сообщить кому-либо об этом его личном опыте. Ибо не находится слов для такого сообщения. Он может почувствовать момент общения с экзистенцией. Но не описать его на словах. В противоположность общению с элементами бытия. О тех можно рассказать. Но никогда — увидеть их в личном конкретном опыте. Вы спросите, как вообще мы можем вести разговор о том, что даже нельзя «пощупать руками». Тогда, может его и нет совсем. Еще раз повторю, существование экзистенции, в данном, онтологическом контексте, основано только на одном из основополагающих логических законов, а именно, на законе о достаточном основании. Существование всего существующего должно быть как-то объяснено или доказано. А чем объяснить существование самих логических законов. Почему они именно такие, а не иные. Вот, как раз, введение «нелогичной»субстанции экзистенции и должно снять это главное противоречие в описании сущего.

Из законов физики мы знаем, что на каждое тело, обладающее массой, действует за-кон гравитации. Оно притягивается к телу, обладающему большей массой и наоборот, более легкие тела, в свою очередь притягиваются к нему. А почему бы собственно не рас-пространить этот закон и на любую субстанцию сущего, а не только на материю. Ведь так всегда и происходит. Люди, имеющие какие-то общие интересы или таланты, всегда склонны объединяться в группы. Так же поступают и животные. Большим коллективом легче обороняться от хищников. Даже потому что общая масса стада животных больше массы, преследующих его хищников. Но ведь здесь не идет речь о гравитации. Что-то другое заставляет их объединяться. Еще примеры. Растения тянутся к солнцу. Деньги — к людям, итак, имеющим их в большом количестве. Но никогда — к беднякам. Ищут друг друга родственные души. Мелкие винтики жаждут стать частью большого механизма. Го-ворят, как магнитом притягивает. То есть, кроме гравитационного, существуют и другие поля притяжения: электромагнитное, сильное, слабое. Перед своей смертью великий фи-зик Эйнштейн работал над общей теорией поля. Он хотел объединить все физические по-ля тяготения, представив их как конкретные проявления действия одной наиболее общей силы, управляющей всеми процессами во вселенной. К сожалению, он не успел завершить задуманное. И до сих пор множество ученых всего мира бьются над созданием, так называемой, теории Всего. Пока им это не удалось. Может быть, удастся нам.

Итак, мы, вместе с учеными, утверждаем, что в мире действует одна главная сила. Сила субстанциального тяготения. Каждый элемент субстанции притягивается к другому такому же элементу, но обладающему большим субстанциальным объемом. Тяготение всякой элементарной вещи, обладающей каким-либо общим свойством, к любому другому носителю этого же свойства, есть, в сущности, простое следствие априорно-логического суждения о том, что часть возможна только как часть целого.

Встречая на горизонте своего видения нечто, обладающее схожим свойством, часть замечает в нем то общее, чему и она причастна, и поскольку ее единственная сущность — исполнять волю объемлющей ее субстанции, она беспрекословно влечется туда, где обна-руживает следы присутствия того, чему она предназначена. В нашем случае имеется две равноправные субстанции сущего, бытие и экзистенция. Рассмотрим проявление этого закона применительно к каждой из них.

Что такое субстанциальный объем применительно к бытию? Мы знаем, что предме-ты бытия — предметы определенные. А это значит, что их всегда можно разложить на ряд более простых «вещей». Более понятных логически. Например. Очень своеобразный предмет, под названием НЛО, можно разложить на три, более понятных феномена: неопо-знанный, летающий, объект. Человека можно разложить на внутренние органы. Механизм — на детали. Схему — на элементы. И главное, чем шире понятие, тем на большее количество «мелких» элементов его можно разложить. Бог, вселенная — о них можно написать тома текстов и все равно, не охватить даже малую их часть. А вот, материальную точку уже ни разложить ни на что. Она есть чистая форма, предел всякой объективности.

Иначе говоря, чем больше общих слов можно сказать о предмете бытия, тем больше его субстанциальный объем. Для физических тел он равен массе. И именно отсюда выте-кает закон гравитационного притяжения. Но человек, это не только физическое тело, но и кое-что иное. Таким же кое-чем иным может являться и все остальное. Это надо пони-мать.

Теперь многое можно объяснить. Почему люди объединяются в семьи, в кружки по интересам, в политические партии, в этносы. А те, в свою очередь, в государства, в союзы государств, в человечество? Просто потому, что малое общество стремиться влиться в большое. Таков главный закон бытия. «Быть — значит быть в пути». (Марсель). [10]    Все движется в сторону своего обобщения и никак не наоборот. Но не только люди тянутся в общество. «Вещи» — маленькие люди, окружают человека, их центр вселенной, повинуясь главному закону бытия. А мы-то дураки, думали, что сами покупаем их для собственного тщеславия. Нет. Они сами тянутся к нам, как планеты тянутся к солнцу. Те образуют собой солнечную систему, мы, с нашими вещами — домохозяйство. Масса человека может быть малой, а его субстанциальный объем — огромным. В чем тут дело? А дело исключительно в его поступках и словах. Когда они выражают общие интересы всех, тогда он становится вождем. И собирает толпы вокруг себя.

Вот этот процесс увеличения собственного «веса» за счет присоединения в орбиту своего влияния более «легких» элементов, будем называть становлением. Как видим, ста-новление есть следствие основного закона субстанциального тяготения, являемое в дейст-вии. Сейчас мы уже по-новому воспримем фразу о том, что, со временем, все становится на свои места. Со временем, человек обрастает вещами, а слово — своими определениями.

Давайте рассмотрим в качестве примера процесса становления обыкновенную чело-веческую жизнь. В момент своего появления на свет, человек обретает свои физические формы, вес, размер. А с ними, и статус — представителя бытия , Поначалу, он захватывает в орбиту своего влияния, так называемые «неодушевленные» предметы: игрушки, вещи домашнего обихода, еду, заставляя их выступать в роли проводников собственной воли.

Со временем, человек узнает, что ранее не определенные им, стихийные феномены, такие как; мать, отец, другой человек, с некоторой долей вероятности можно свести все к тем же неодушевленным предметам, необходимо реагирующим на соответствующие воз-мущения. С этого момента он, сам того не подозревая, включается в борьбу за обладание самим человеческим материалом, конечно, только в той мере, в которой он может преду-гадать его реакции. Даже годовалый ребенок уже знает что, стоит лишь громко закричать, как ему тотчас же принесут пищу, и одним только этим фактом, он уже включает в орбиту подвластных ему вещей, даже собственных родителей, определяя их как предмет, служащий для подноса пищи.

Развиваясь далее, человек уже не довольствуется ролью ловца отдельных человече-ских душ. Теперь ему надо подчинить своему влиянию; семью, внутри которой он живет, коллектив, в котором он работает, компанию друзей, в которой он проводит свободное время. И что он для этого предпринимает? Как это ни удивительно, но он стремится быть таким как все, самым средним среди всех. Узнав нужды абсолютного большинства чле-нов, окружающего его общества, и сумев вывести среднее арифметическое этих нужд, он в соответствии с ним и планирует отныне свое поведение. Про таких людей обычно гово-рят, что они — « душа общества» в том смысле, что они как бы олицетворяют собой это общество, вносят смысл в его существование, хотя бы уже тем только фактом, что, не присутствуя лично, дают пищу для разговоров на совместных «тусовках».

Становясь негласным хозяином общественного бытия, человек уже превосходит са-мого себя, его общественный вес повышается, становление делает очередной шаг на пути к идеальному Всеобщему. Сколько еще будет дальше таких шагов; коллектив, нация, го-сударство, человечество?

Тяготение к бытию не имеет пределов, и всегда найдется объективно достижимый центр, в форме; источника ли государственного права, общечеловеческой морали, зако-нов природы, наконец, овладеть которым и составляет смысл всякого объективного существования. Естественным итогом такого однонаправленного субстанциального тяготения низшего к высшему, менее объективного к более объективному, простого к сложному, должно было бы стать стягивание множества отдельных элементов в единый объект, который, объединяя собой все бытие, не имел бы сформированной границы, обособляющей его от остального объективного мира, которого просто уже не существовало бы, и потому его собственная сущность перестала бы относиться к субстанции бытия. Поразительно, но, беспрекословно следуя общим (личным для нее самой) целям, субстанция пожирает саму себя. Ум, полностью отдавший себя служению логике, логично приходит к выводу о нелогичности такого служения, которое не обосновано никакой логикой. Язык не может объяснить, почему эти, а не иные звуки, образовали его слова. «Ни одно предложение не может высказать что-либо о себе самом». (Л.Витгенштейн) [11]

Но ведь у нас имеется и еще одна, «нематериальная» субстанция сущего — экзистен-ция. И, значит, ее элементы также должны быть подчинены закону тяготения. А как под-чинить чистую индивидуальность? Если она принципиально не облачена в какую бы то ни было форму? Если нельзя определить границу, по пересечении которой одна индивидуальность переходила бы в другую? То есть, мы имеем здесь одно бесформенное нечто и говорить о каком-то тяготении здесь бессмысленно. Вот если разделить это нечто, на нечто внешнее и на нечто внутреннее, тогда и проявится такое тяготение, при котором внутреннее будет стремиться слиться с внешним.

А ведь в реальности так и происходит. Любая реальная вещь является продуктом взаимодействия двух субстанций, бытия и экзистенции. Первая образует форму вещи, ее определение, логическое обоснование ее нахождения в этом мире. Вторая — ее внутреннее содержание, невидимое никому, формирующее ее индивидуальность. Так вот, процесс экзистенциального тяготения заключается вот в чем. Внутренняя индивидуальность, субъект вещи, хочет разбить сковывающую его форму, чтобы выскользнув из нее, слиться с Субъектом вообще, с бесконечной и неизменной экзистенцией сущего. Так, маленькая часть хочет стать «хозяином» всего мира. Но ранее мы говорили, что бытие, проявляет себя в действии, осуществляя таким образом процесс бесконечного становления. И зна-чит, чтобы выскользнуть из формы, субъекту нужно остановить это действие. То есть — остановить процесс становления. И естественно, что этот процесс, который останавлива-ет становление для того чтобы реализовать закон экзистенциального тяготения, точнее всего будет назвать остановлением.

Вот человек, после тяжелой работы, садится на землю и устремляет свой взгляд в безбрежное голубое небо. Что он делает? Отдыхает? Не так. Он останавливается. Его внутреннее Я в этот момент общается с Я внешним, которое открывает ему смысл суще-ствования, и этим, дает силы для дальнейшей работы.

Вот эти два основополагающих процесса, становление и остановление, преследуют каждую вещь этого мира, каждый элемент сущего, на протяжении все его «жизни». Обо всем всегда можно сказать, что оно, со временем, стало другим, но и осталось тем же са-мым. Все движется и не движется, изменяется, но неизменно.

В Древней Греции жили два философа, Парменид и Гераклит. Оба смотрели на при-роду как на нечто единое. Но один, Гераклит, рассматривал ее только сквозь призму вечно изменяющихся форм. Вспомним его знаменитое выражение «В одну реку нельзя войти дважды», переведенное впоследствии, как «Все течет, все изменяется». Понятно, что в своем видении мира он отмечал только процесс его становления, а на иное не обращал никакого внимания. Сегодня мы называем подобный взгляд на мир диалектикой. Парменид не оставил нам таких ярких цитат. Но его учение, изложенное в поэме «О природе» говорит о том, что он смотрел на мир в корне по-другому. Он доказывал, что существует только вечное и неизменное Бытие, тождественное мысли. Помимо Бытия нет ничего. Также и мышление есть Бытие, ибо нельзя мыслить ни о чём. Бытие никем и ничем не порождено, иначе пришлось бы признать, что оно произошло из Небытия, но Небытия нет. Бытие не подвержено порче и гибели, иначе оно превратилось бы в Небытие, но Небытия не существует. У Бытия нет ни прошлого, ни будущего. Бытие есть чистое настоящее. Оно неподвижно, однородно, совершенно и непрерывно.

Тут только надо понимать, что под словом Бытие здесь нужно мыслить не опреде-ленную нами выше субстанцию бытия, а, противоположную ей, субстанцию экзистенции. Это не должно вас удивлять. За тысячи лет существовало столько разных толкований этого слова, что бытие, в одном из них, может вполне толковаться как и небытие.

Итак, Парменид, рассматривая сущее, видел только одну его сторону — неизменную экзистенцию, реализующую свое экзистенциальное тяготение в процессе остановления. И ничего более. С нашей точки зрения, этот взгляд односторонний. Такой же односторонний взгляд на сущее и у Гераклита. Но, объединив их вместе, представив сущее состоящим не из одной, а из двух равноправных субстанций, выявив существование двух процессов субстанциального тяготения, внешне видимых как становление и остановление — мы устраняем «вечное» противоречие между движением и покоем. А это уже чего-то стоит.

Займемся теперь анализом динамики поведения сущностей, погруженных в реаль-ный субъект-объектный мир, образованный взаимодействием двух, основополагающих его субстанций: бытия и экзистенции. Каждая сущность этого мира тяготеет одновремен-но к двум, отрицающим между собой всякую общность, кроме их равно субстанциального статуса, сторонам единого сущего: к объекту и субъекту, к необходимости и свободе, к подчинению и воле, к форме и содержанию, к неосознанному действию и молчаливому осознанию. Тяготение элементов бытия, проявляемое в действии, приводит к становлению, то есть, к увеличению массы ставшего бытия за счет присоединения к нему более бытийно-легких элементов. Вначале так и происходит. Фи-зическое тело окружает себя более легкими телами, биологическое — менее «сильными» организмами, социальное — менее властными «организациями». Простое слово, в процессе становления нагружается определениями, более объективными, а значит, менее содержательными. Но мы знаем, что реальное тело причастно также и к иной субстанции сущего. Внутри каждого «становящегося на ноги» объекта, существует экзистенциальная сущность, его индивидуальность, его субъект. Почему мы говорим, что оно находится внутри? Да потому что ее главное свойство — принципиально не укладываться в какие бы то ни было «видимые» формы. То есть, любое конкретное тело причастно к субстанции экзистенции. Но эту причастность не видно. Значит, она спрятана где-то у него глубоко внутри. Хотя она существует и внешне для нас, поскольку мы сами «спрятаны» где-то глубоко в сущем. Она нам «видна» в качестве невидимого фона, на котором возникает любая определенность. Объект развивается. И в процессе своего развития, своего становления, как мы ранее и показали, он облекается все большим количеством «тел». Его «объем» становится больше. А это означает, что становится большим и расстояние между его «центром тяжести» и внешней средой. И вот, наступает такой момент времени, когда это расстояние становится настолько велико, что внутренний субъект этого объекта, находящийся как раз где-то в области его «центра тяжести», так «отодвигается» «вещами» от Субъекта внешнего, что существующее между ними экзистенциальное тяготение становится сравнимым по силе с противоположно направленным тяготением «вещей» к «центру тяжести», владеющего ими объекта. Эти «вещи» заслоняют собой внешний простор, и это препятствует общению внутреннего экзистенциального субъекта и его «духовного отца», находящегося всегда за пределами всякой вещественности. Препятствие нужно устранить любой ценой. Тут возникают два варианта развития событий. Аналогом первого из них можно представить солнечную систему, в которой мелкие планеты вращаются вокруг массивного солнца, не падая на него, поскольку гравитационная сила их притяжения к солнцу полностью уравновешивается центробежной силой от их инерциального движения по своей орбите. В нашем случае, то есть, в случае предельного обобщения этой ситуации, дело будет выглядеть следующим образом. «Вещи», медленно собирающиеся вокруг «центра тяжести», остановленные в своем развитии к нему действием противоположно направленного экзистенциального тяготения, инициируют процесс тяготения других, более «мелких» вещей к «центру тяжести» их самих. Другими словами. Они к чему-то стремились, но то, к чему они стремились, не хочет этого и отталкивает их от себя. И они тогда находят утешение в том, чтобы собирать вокруг себя других, менее слабых «существ».

Человек, в суете ежедневных дел, занятый постоянным накоплением материальных ценностей, однажды вдруг попадает в мир высокого искусства. Или выбирается посмот-реть на какой-нибудь величественный памятник природы. И, после общения с необъяс-нимой красотой Существования, он по-другому начинает выстраивать свою жизнь. Нако-пительство вещей становится не главным его занятием. Точно такую же ценность для него приобретает и тяга к высотам духовного развития. Отныне, гармония между этими двумя стремлениями начинает определять всю его жизнь.

Но имеется и второй вариант развития событий. Не такой спокойный как этот. Так происходит тогда, когда существует очень большая инерция бытийного тяготения «ве-щей» к своему «хозяину». Две силы уже сравнялись между собой, но по инерции «пружи-на» продолжает сжиматься. И тогда, рано или поздно, происходит взрыв. «Пружина» рас-прямляется, выстреливая во вне, окружающими внутренний субъект, «вещами».

За примерами далеко ходить не надо. Простое кипение воды в кастрюле. Сила рас-ширяющегося пара, в конце концов, превышает силу давления крышки и та слетает, давая возможность пару вырваться наружу. Да на этом принципе основано действие всех взрывчатых веществ. Еще в качестве примера можно привести нестабильность ядер тя-желых химических элементов. Чем больше массовое число элемента, тем больше протонов находится в его ядре. И, при достижении какого-то порога, это ядро вдруг раскалывается на части из-за того, что сила ядерного притяжения становится меньше силы электромагнитного отталкивания одинаково заряженных частиц.

Да и сам человек, обессиленный каждодневной чередой бессмысленных дел, однаж-ды вырывается из круга, окружающих его забот и вещей. Он бросает работу, оставляет все нажитое родственникам или друзьям и налегке уходит куда-нибудь в тихое место, чтобы там, с нуля, выстроить новую жизнь.

Но ведь существует еще один, основополагающий субстанциальный закон. Закон сохранения «вещества». Ничто не появляется из ниоткуда, как и не может исчезнуть в ни-куда. Для субстанции экзистенции здесь все понятно. Поскольку она не ограничена фор-мой, она есть нечто неизменное, и значит, применительно к ней неуместны слова появи-лась и исчезла. Для бытия все обстоит не так очевидно. Тут вроде бы допускается исчез-новение без остатка некоторых вещей. Но не в материальном мире. Там действительно, все ученые признают, что невозможно, чтобы какая-то частица вещества исчезла совсем, не превратившись в какие-то другие, но такие же материальные частицы. Однако, вот эта фраза, «исчезнуть без остатка», почему-то остается в языке и не удивляет людей, знаю-щих, что без остатка исчезнуть совершенно невозможно. В основном так говорят о каком-то впечатлении или о переживании. Тут все логично. Чувства внезапно приходят, неиз-вестно откуда, и так же внезапно исчезают неведомо куда. Но почему так говорят о чело-веке, который умер, мне это совершенно непонятно.

Вот вам пример. Я сижу перед компьютером на стуле. И вдруг, внезапно, стул подо мной исчезает, и я плюхаюсь на пол. Невероятно. Или еще. Я хочу съесть бифштекс. Под-цепляю его вилкой, глядь, а на вилке-то ничего и нет. Это все конечно смешно. Но есть и более грустные моменты. Вот Я живу, а вот меня уже нет. Мое тело еще лежит не кровати, а то, что находилось где-то внутри него, мое Я, вдруг куда-то исчезло. Точнее, не куда-то. Если бы куда-то, все было бы нормально. Оно исчезло в никуда. Превратилось в ничто. Такое разве возможно?

Все может исчезнуть куда-то по каким-то, неведомым нам пока законам. Но память-то не сотрешь. Все остается навсегда: в людской памяти, на картинах, в фотографиях, в архивах, в следах динозавров, в объектах культурного наследия человечества. И человек не умирает. Он просто переходит из одной «комнаты» в другую. Из одного, телесного облика, в другой — образный. И ничего более. Как жаль, что люди этого никак не могут понять.

Вернемся к описанию процесса взрыва «вещества» реально-сущего мира. Мы пока-зали, что это происходит тогда, когда экзистенция, расколотая бытием на внутреннюю и внешнюю, теряет связь между этими ее двумя сторонами. И, чтобы восстановить нару-шенную связь, она взрывом разрушает стену из плотно прилегающих друг к другу «кир-пичиков» бытия. Но вот объект взорван. Разлетелся на куски. То есть, объекта не стало. Он исчез. А как тогда быть с нашим законом сохранения «вещества»? Ведь осколки объ-екта, это уже не сам объект. Тогда, куда же делся сам объект? А что такое сам объект? Ес-ли под этим понимать его индивидуальность, его внутреннее Я, то оно слилось с Я внеш-ним, и глядя на это Я, на экзистенцию, для нас — в пустое пространство, мы «видим» и этот, исчезнувший объект. А если под объектом понимать логически выстроенную форму, то она логически, под действием «законов природы», перешла в каждый из его осколков в качестве причины его появления на свет.

Пришло время суммировать все вышеизложенное. Итак, единое сущее разделено на две абсолютно равноправные субстанции. Спорить о первичности одной из них перед другой, то же самое, что спорить о первичности пространства и времени. К первой из этих субстанций — бытию, относится все то, что можно уложить в какую-то форму, определить в каком-либо понятии. Короче, все, к чему применимо местоимение «это». Вторая субстанция сущего — экзистенция, объединяет собой все то, что нельзя уложить в какую-либо форму или определить в каком-то понятии. К ней применимо местоимение «нечто». Но это нечто не ничто, поскольку его существование основано на логическом законе достаточного основания.

Все элементы субстанций подчинены действию двух основополагающих законов, закону субстанциального тяготения и закону сохранения субстанциального вещества. Для субстанции бытия, закон тяготения означает, что каждый его объект непрерывно развива-ется в сторону другого объекта с большим субстанциальным объемом, стремясь стать его неотъемлемой частью. Но, с другой стороны, к нему самому тянутся более «мелкие» по своему «объему» объекты. Это выглядит как детализация объекта, наделение его все большим количеством общих характеристик. Процесс стремления объекта действовать в соответствии с законом тяготения называется становлением. Элементы субстанции экзи-стенции тоже постоянно находятся в процессе становления. Это можно увидеть только косвенным образом, через взгляд на любой предмет окружающего реально-сущего мира. Ведь, поскольку он причастен к субстанции бытия, постольку же он причастен и к суб-станции экзистенции. Последняя внешне невидима, значит, она находится внутри предмета, в его содержании. И отделена формой предмета от внешней неоформленности, от экзистенции вообще. Так вот, тяга экзистенции, разделенной на внешнюю и внутреннюю, к воссоединению в едином, выглядит как остановление предмета на пути своего объективного развития.

Взаимодействие двух, противоположно направленных процессов: становления и ос-тановления, может иметь устойчивый и неустойчивый характер. В первом варианте пред-мет реального мира постоянно становится другим, но одновременно всегда остается тем же самым. Две силы тяготения, равные по величине и противоположные по направлению создают некое постоянство ситуации. Аналог — «вечное» вращение планет вокруг солнца. Второй вариант возникает, когда процесс объективного становления очень «силен». ( Пружина сжимается). Это, рано или поздно, приводит к взрыву (пружина разжимается). Единый предмет разделяется на несколько частей, но, по закону сохранения вещества, он не уничтожается, а становится просто суммой всех этих частей.

Вот так. Все очень похоже на физику, только надо еще раз повторить, что речь здесь идет совсем не о физических вещах, вернее, не только о физических. Это — метафизика, которая объединяет в себя и то, что физическим отнюдь не является, а именно, общие слова, схемы, символьные конструкции, и, самое главное, мысли людей. Все то, что мож-но выразить в какой-либо внешней форме, хотя бы, просто, высказать вслух.

Оказывается, что и предметы этого ментального мира, как и обычные физические тела, тоже подчиняются неким законам тяготения. Они тоже могут соединяться вместе в единые образования, а могут и «взрываться» под действием определенных обстоятельств. И значит, они, как и обыкновенные физические объекты, также имеют какое-то отноше-ние к материи. Конечно. Как и те, они причастны к материи — к высшей материи бытия, из которой «изготовлено» все существующее, за исключением единственной «невидимой» вещи — существования самого по себе.

Ну вот. Мы посмотрели на этот мир «сверху». С высоты логического анализа. Те-перь нам надо «спуститься вниз» и увидеть его изнутри. Изнутри человеческого тела.

                            Основы гносеологии

                            Мир, видимый изнутри человеческого тела.

                                                                                   «Быть —    значит быть воспринимаемым».

                                                                                                                                                           ( Д.Беркли) [12]                                                                                                                                                                                                                                                                                                    

Вот мне говорят. Мир такой-то и такой-то. Состоит из таких-то элементов. Они дей-ствуют по таким-то законам. Охотно верю. Но я-то лично ничего этого не вижу. Не вижу атомов, из которых, как мне говорят, состоит все вещество. Атомы маленькие. Их трудно заметить. Хорошо. Но планеты-то большие. Еще больше галактики. А я их тоже не вижу. Мне говорят, что вот эти вот, еле видимые огоньки, появляющиеся ночью над головой, на самом деле являются громадными звездами. Но я наблюдаю не эти огромные звезды, а маленькие звездочки. Тогда мне дают в руки телескоп. А как знать, что он показывает правду? Может, его линзы специально обработаны так, чтобы они давали искаженное изображение действительности? Может быть, любой научный прибор не открывает исти-ну, а наоборот, заслоняет ее, показывает ее в том виде, в котором ее хотят показать?

Гораздо логичнее доверять только собственным глазам. Ведь они-то никогда не об-манут. Им не надо мной манипулировать. Если я своими органами чувств ощущаю нечто: холодное или горячее, громкое или тихое, твердое или мягкое, значит так и устроена сама действительность. Это называется — мой личный опыт. Только через него дан мне этот мир. И никак иначе. Никаким другим способом он не может войти в мое сознание.

Но он не может войти туда сразу весь, целиком. Поэтому он проникает маленькими порциями. Когда наше сознание «выписывает» каждой из этих порций «пропуск для про-хода внутрь», они становятся ощущениями. Другими словами, ощущения — это реальный мир, допущенный в наше сознание.

Попробуем теперь проследить весь путь, который проделывают ощущения, от мо-мента попадания в мозг и до превращения их в готовый «снимок» окружающей реально-сти. Вначале надо понять, что ощущение — это вещь дискретная. Маленький кирпичик, из которых строится огромное здание объективного Знания. Но ведь «чистая» реальность, еще не схваченная в ощущении непрерывна. Я ведь общаюсь с ней постоянно. Так требу-ют законы субстанциального тяготения. Как же и кем она разрывается на маленькие час-ти?

В ядерной физике существует теория рождения частиц квантами поля, когда энер-гия последних достигает определенной величины. Для непосвященного это означает появление массы из энергии, а фактически из ничего, поскольку энергия, человеку далекому от физики, кажется чем-то невесомым, не имеющим своего материального эквивалента. В нашем случае можно сказать, что невесомые, поскольку бесформенные «кванты энергии реальности», сталкиваясь с «энергией жизни», растворенной внутри меня, порождают элементарную форму, представленную в виде ощущения. Можно привести еще один пример. Видеозапись движения. Нечто, запечатлеваемое камерой, непрерывно двигающееся, сталкивается с непрерывно вращающимся диском, внутри нее. А в итоге, на этом диске остаются дискретные точки, чередующиеся между собой«единицы» и «нули», из которых, как из кирпичиков строится образ записанного изображения.

Итак, внутрь нашего мозга, каждый момент времени поступает непрерывный поток отдельных ощущений. Что с ними происходит дальше?

В сознании каждого человека (мы рассматриваем уже достаточно сформировавшую-ся личность) существует ряд областей, через которые проходят все ощущения. Эти облас-ти образовались там в процессе его жизни, его общения с окружающим миром. В каждой их них, входящие туда ощущения помечаются собственным «порядковым номером», зна-ком, именем, под которым их потом можно было бы легко обнаружить. Они как бы запе-чатлеваются в них и становятся уже, не просто, неопределенными ощущениями, а ощу-щениями, подготовленными к их дальнейшему анализу, то есть — впечатлениями. Это аналогично тому, как простой кусок металла, обработанный на металлорежущем станке, превращается в заготовку.

Прежде всего, ощущения попадают в область под названием Время. Здесь, каждому из них, место определяется по моменту их поступления в сознание. Точкой отсчета в этой области сознания выступает обычно последнее поступившее сюда ощущение, каковому и присваивается имя «сейчас». Как можно заметить, пространство Времени довольно спе-цифическое. Тут, с созданием каждого нового впечатления, уже воспринятые, перемеща-ются всякий раз на другие позиции, постепенно удаляясь на периферию сознания, в об-ласть интуитивного. После того, как ощущения остановлены во Времени и превращены во впечатления, их анализ переходит в следующую, детерминирующую область сознания, называемую Пространством, где определения впечатлениям даются по степени их геомет-рического удаления от некоторого впечатления, принимаемого за точку отсчета и обычно помечаемого меткой «здесь». Переход в Пространство означает добавление к единствен-ной известной координате впечатанного ощущения еще одной, позволяющей взглянуть на окружающий, многомерный мир, не просто как на одномерную прямую, но уже как на двумерную плоскость. Подобным образом каждая внутренняя область сознания иниции-рует свою координату определения познаваемого относительно ее собственной точки от-счета. Правда, далее, отдельные впечатления уже будут собираться в комплексы, в сборки, и определяться будут уже эти сборки. Сначала в областях физического знания, затем –химического, потом — биологического, далее — социального, и наконец — в областях этических и эстетических оценок.

Уже в области Времени отдельные впечатления объединяются в одно, образуя не-кую конструкцию под названием «длительность». Длительность — это такой набор непо-средственных впечатлений реальности, который определен разницей между менее четким и более четким их следом в сознании воспринимающего. Или, по другому, между ближ-ним и дальним впечатлением, отсчитываемым от момента «сейчас». Однажды выявив-шись в процессе мышления, объективная длительность, заменяя отныне собой совокуп-ность отдельных впечатлений, закрепляется в сознании в качестве простейшего образа реальности, «заготовки», используемой в дальнейшем анализе.

Похожее дело происходит и в области Пространства. Здесь создается конструкция под названием «протяженность». Феномен протяженности аналогичен феномену длитель-ности с той лишь разницей, что, вместо отдельных впечатлений она ограничивает собой и тем самым определяет набор отдельных длительностей по разнице между самой большой и самой маленькой из них. Если длительность — это впечатления во Времени, то протяженность — длительность в Пространстве, а по существу, все те же самые впечатления, но объединенные в более мощную по своей объективной силе структуру. Подобно тому, как руководитель высшего звена не имеет обычно контактов с рядовыми работниками, при принятии производственных решений, а общается в основном с руководителями рангом пониже, так и мышлению в своих синтетических построениях легче оперировать не с бесконечным потоком разрозненных впечатлений, а с компонованными из них блоками, причем, чем шире становится объективное поле синтеза, тем более объемными становятся блоки впечатлений, непосредственно участвующие в решении поставленной задачи.

Далее процесс анализа этих простейших пространственно-временных образов реаль-ности продолжается. Отдельные протяженности объединяются в понятие объем. А если объединить объем с комплексом впечатлений под названием «твердость», мы переходим в область сознания, где каждому, входящему туда образу, присваивается имя «физическое тело».

Интересно, до каких же пределов наше мышление будет осуществлять этот процесс анализа привходящих извне ощущений, выстраивая из них сложные образы реальности? А это зависит от того, сколько у нас внутри имеется таких определяющих областей. Дело в том, что, для того чтобы действовать в этом мире, необходимо до такой степени познать окружающую реальность, дабы сконструированный из нее объект, точно соответствовал бы объекту, его познающему. Если я человек, я должен увидеть вовне тоже какие-то чело-веческие черты. Не в каждом предмете, на который падает мой глаз, но в общей ситуации, которую я рассматриваю. Подобное видит только подобное. Только находясь в одном контексте с познаваемым, я могу совершить в отношении его какое-либо действие. Это то же самое, как, если мне нужно попросить что-то у окружающих людей, прежде всего я должен выучить язык, на котором они говорят.

Если я — физическое тело, моему «сознанию», для «действия», достаточно физиче-ского анализа привходящих ощущений. Если я — организм. Этого уже становится мало. В мое «сознание», в таком случае, должны быть добавлены области анализа биологических объектов. И так далее. Если же я — нравственная личность, то, чтобы действовать в отно-шении противостоящей мне реальности, мне обязательно нужно проанализировать ее в областях: добра и зла, любви и ненависти, долга, и наконец, в области Блага. «Нет ни блага, ни зла по природе, но суд об этом выносит человеческий ум». (Тимон Флиунтский). [13]

Чтобы пробудить в объекте физическое, его нужно толкнуть. Чтобы обнаружить биологическое — ущипнуть, социальное — крикнуть. А чтобы опознать в нем человека, ему нужно сказать осмысленное слово. Возьмем такой пример. Имеются два высказывания. 1. Колумб открыл Америку. 2. Китайцы изобрели порох. Как осуществить нравственный выбор в пользу того или иного события? Очевидно, что пока это невозможно. Приведенные выше предложения представляют собой лишь физико-биологические образы некоторых людей, выполнивших определенный набор действий. И отношение к ним может быть только биологически враждебным, как к соперникам за обладание жизненным пространством. Чтобы обнаружить более высокий пласт бытия, сделав его присутствие необратимо явным, необходимо дополнить эти предложения анализом их в области социального, и тем самым преодолеть недостающую ступень между биологическим и нравственным. Сформулированные заново, с учетом их социального статуса вышеприведенные высказывания, дополненные новыми дефинициями, могут принять например следующий вид: 1. Колумб открыл Америку к пользе народов Европы. 2. Китайцы изобрели порох и тем самым открыли эпоху массового уничтожения людей. Здесь уже появляется новое знание, которого раньше не было. На арену выходят новые бойцы. Круг общения с миром расширяется. Бытие делает очередной шаг ко всеобщему. Теперь уже в сознании познающего сложились все предпосылки, чтобы осуществить нравственную оценку событий. И он делает это неожиданно замечая что представленные ему существа не простые биолого-социальные объекты, полностью детерминированные окружающими их условиями, но — личности, подобные ему самому, причастные не только к миру «материальному», но и к миру «духовному», являющимся проявлением действия субстанции экзистенции.

Нравственные ценности — это последние краски, которые наносит человек на карти-ну мироздания. Но, смотрите, что происходит дальше. Человек построил внутри себя не-кий образ реальности. Теперь он хочет действовать в отношении ее. Но, как только он со-вершает любое действие, его «здесь» и «сейчас» в этом мире, меняются. Время ведь не стоит на месте. А поскольку эти «здесь» и «сейчас» являются кирпичиками, основой, вы-строенного им образа реальности, то, с каждым новым ударом «пульса Времени», все вы-строенное им становится ложным. То есть, реальность становится не тождественной сво-ему образу, проще говоря, непонятной. И значит, надо заново начинать весь процесс ее объективного познания.

Вернемся к вышеприведенному примеру. Со временем, взгляд на мир, оценивающего их субъекта меняется и в свете нового воззрения возникает необходимость заново пересмотреть анализ этих высказываний в области социального. Общественный статус объектов нравственного выбора становится другим. Если ранее « Колумб открыл Америку к пользе народов Европы», то сейчас, при новом повороте событий «Колумб открыл Америку и этим принес неисчислимые беды ее коренным жителям». Если раньше «Китайцы изобрели порох и этим открыли эпоху массового уничтожения людей», то сейчас «Китайцы изобрели порох как средство защиты от набегов соседних монгольских племен». Как видим, положение дел круто изменилось. Начальные условия для определения нравственных оценок стали другими, точнее, они поменялись на противоположные. И значит, другим должен стать приговор суда сознания, отвергающего как ложное то, что еще минуту назад считалось неоспоримой истиной.

Но, в то время пока происходит эта процедура наклеивания новых ярлыков на старое место, «здесь» и «сейчас» бесстрастного арбитра меняется, что вынуждает его снова, в который уж раз, изменять выносимый им нравственный приговор. Теперь оказывается что вовсе не Колумб, а викинги открыли Америку, и это внезапное известие рушит уже на только нравственные, но и социальные опоры, с таким трудом выстроенного здания объективной истины.

Вывод из вышесказанного нерадостен. В мире всегда существует нетождествен-ность между реальностью и нашими представлениями о ней. То, что я вижу, не соответст-вует тому, что есть на самом деле. Я пытаюсь действием снять покровы, закрывающие от меня Истину. Я изменяю свою точку нахождения в бытии, относительно которой я на-блюдаю происходящее. Но относительно этой новой точки зрения, относительно новых «здесь» и «сейчас», весь мир становится абсолютно иным. Возникает абсурд. Зачем стре-миться к познанию истины, если она относительна и настоящей Истины все равно я никогда не отыщу. Прав был мудрый Экклезиаст когда восклицал: «Но взглянул я на все, что сделали мои руки. Все над чем я тяжело трудился, и понял: это бессмысленно, как погоня за ветром. И нет от этого пользы под солнцем». То же самое, несколькими столетиями позже, хотел сказать другой философ, задав собеседнику короткий вопрос: «Что есть истина?» Он произнес это как приговор, и ушел, так и не выслушав ответ. А ответ был. Он звучал так: «Я есмь путь и истина». Боюсь, вы не поймете этих слов. Правильно. Они произнесены на другом языке. В школе его не изучают. Но я попытаюсь объяснить, что может спасти сознание от сизифова труда вечной переоценки одних и тех, же вечных истин бытия.

Для этого нужно снова вернуться к анализу работы сознания. Вспомним, гносеоло-гически, разум представляет из себя совокупность множества определяющих областей в каждой из которых производится сравнение поступающего туда комплекса ощущений с некоторым признаком, характеризующим само сравнивающее сознание. Это похоже на некую тотальную классификацию, где признаков, по которым она производится ровно столько, сколько мы можем обнаружить их у самих себя. Причем, области определяющей классификации не хаотично разбросаны по всему пространству сознания, а концентриче-ски вложены одна в другую наподобие русской матрешки. Только определившись в наи-более общей, включающей внутрь себя и все остальные, области, ощущения, превратив-шись во впечатления, вступают на путь их дальнейшего познания.

Но ведь каждая новая область определения, новая матрешка вкладываемая в старую, должна быть меньше предыдущей. Иначе нельзя. И значит, количество впечатанных ощущений приходящихся на единицу ее объема, должно неуклонно расти. Однако это следствие, а не причина того, что с каждым новым этапом познания, единичные ощуще-ния, все теснее объединяясь друг с другом, компонуются в сложные комплексы, называе-мые образами. Причина этого — строгое следование всеобщему закону объективного ста-новления, утверждающего необходимость постоянного стремления, тяготения — легкого к тяжелому, малого к большому, простого к сложному, менее общего к более общему.

Итак, по мере познания окружающей реальности, с одной стороны, происходит уве-личение масштаба видимого явления, а с другой — сужается круг его возможных оценок. Как можно оценить то, что уже не с чем сравнить, например Вселенную? Никак. И вот, подойдя к пределу всякого определения, к центральной области познающего анализа, на-зываемой Я, мышление, наконец, останавливается. Когда, во встреченном явлении по-знающий объект обнаруживает наконец это самое Я, непознаваемого субъекта, он, тем самым, полностью исчерпывает все ресурсы дальнейшей познавательной деятельности и с этого момента, перманентно изменяющийся в его сознании образ, дополняемый все но-выми определениями, превращается в неизменную картину — идею, независимую от ка-ких бы то ни было вновь открываемых объективных обстоятельств. «Идея — единственное, что никогда не умирает». (Вильгельм Гумбольдт)[45]

Всякий процесс конкретного познания, рано или поздно, подходит к черте, за кото-рой недоступное. И чтобы перешагнуть эту черту, нужно сделать над собой усилие, иначе говоря, нужно возвыситься над необходимостью рационального поведения, используя в качестве опоры внерациональные средства. Именно такими средствами и являются идеи — слова, которыми Субъект обращается к Объекту, чтобы вдохновить его на требуемые логикой конкретной ситуации, действия. Идеи — это проявление все той же субстанции экзистенции, перенесенной в плоскость познающего механизма. Мы знаем, в метафизике, экзистенция предстает фоном, на котором становятся видны отдельные элементы бытия. Здесь, она тоже фон. Идеальный фон, с которым сравнивается каждый, анализируемый мышлением образ. Вспомните совокупность, классифицирующих впечатления областей, образующих структуру сознания: Время, Пространство, …Движение, …Цвет, …Запах, …Жизнь, …Справедливость, …Благо …Истина и т.д. Эти области и есть не что иное, как идеи, данные экзистенцией разуму для преодоления абсурда бесконечного вращения по замкнутому кругу. Они — своего рода, субъективный эталон правильности «измерения» реальности. И он по определению не может быть объективен. Ведь эталон — это то, что всегда неизменно. А объект всегда подвержен изменению, вследствие того, что он посто-янно находится в процессе своего становления.

Теперь, при наличии идеальной поддержки, человеку уже нет надобности по мере изменения им своей точки стояния в мире, всякий раз переосмысливать весь багаж зна-ний, накопленный в его мозгу к этому моменту времени. Например, если ранее, до появ-ления идей, образ красной розы, воспринимаемый «сейчас», требовал переопределения всех имеющихся в памяти впечатлений с точки зрения их соответствия этому красному, находящемуся в розе, и этой розе, являемой в красном. Когда следующим воспринимался образ красного флага, то в области красного необходимо было снова пересматривать все впечатления относительно нового красного, являемого теперь не в розе, а во флаге. Затем вливался поток ощущений, синтезируемый в образ желтой розы, и в той области памяти, где хранятся «изображения» всех роз, ранжированных по степени их «красности», надо было опять давать иные названия уже названным вещам на предмет соответствия их по-следней (а значит и бесспорно «истинной») розе, являемой в желтом. Это был бег по замкнутому кругу, вечная переоценка одних и тех же ценностей. Но как оказалось, на са-мом деле, не все так печально. Оказывается, что, увидев несколько красных вещей и не-сколько роз, в нашем сознании формируются неизменные идеи красного и розы. И те-перь, при появлении там образа красного флага, его красное уже не будет являться исти-ной в последней инстанции, как красное, являемое только в розе, оно само будет соотне-сено с неизменной идеей красного, уже наличной в сознании, с которой давно соотнеслись все, записанные в память представления цветных вещей.

Наконец-то познание приобретает законченный вид. Продемонстрируем еще раз ра-боту познающего механизма. Итак. В сознании имеется огромное множество концентри-чески входящих друг в друга, областей анализа. Эти области идеальны, то есть, в каждой из них имеются некие неизменные критерии оценки всего в них входящего. Попадая внутрь, каждое ощущение, превратившись во впечатление, получает свой порядковый номер, свою координату в этих областях. Но только в самых общих областях — Времени и Пространства. Далее, отдельные впечатления собираются в образы и классификации под-вергаются уже эти самые образы. По мере анализа, образы становятся все «больше», все определеннее. И, наконец, единый сформированный образ доходит до последней области анализа. Тут ему присваивается имя — Истина. То есть, утверждается, что этот образ пол-ностью соответствует реальному положению дел. И дальше он уже не анализируется. Не определяется. Он как бы останавливается в своем развитии ко всеобщему. Превращается в нечто неизменное. А значит, выпадает из объективного мира, из субстанции бытия. За-стывая в истине, этот образ превращается в идею. Он сам становится одной из областей, на фоне которых производился анализ и его самого. Это похоже еще вот на что. Скалолаз лезет по стене. Сначала, рукой, у себя над головой он нащупывает опору. Тут же проверя-ет ее на прочность. Как только он убеждается в ее надежности, как только этот вывод ста-новится для него абсолютной истиной, он, опираясь на нее, переносит вес всего своего тела на несколько сантиметров вверх, чтобы там найти новую опору для рук. А на старую, уже без всяких сомнений в ее прочности, ставит свои ноги.    

Вот так. Теперь мы поняли, откуда появляются идеи. Они просто есть — реальность, познанная до предела. До предела «разрешения» «микроскопа познания». Сейчас стано-вится ясен ответ и на, витающий в воздухе вопрос. А что, эти вышеуказанные области анализа — идеи, всегда имеются в сознании каждого человека прямо с его рождения? Ко-нечно нет. Они образуются по мере его общения с миром, по мере восхождения его к вы-сотам становления. Вернее, не так. Часть их имелась еще до его появления на свет, по-скольку он, еще в утробе матери, все-таки являлся биологическим организмом. Но вот все то, что относится к областям социального и нравственного, он приобрел уже в процессе своего воспитания и дальнейшей общественной жизни.

Возникает еще один вопрос. Бесконечное множество идей роится в нашей голове. По большому счету их столько же, сколько имеется слов в словаре. И что, картину, пред-стающую перед моими глазами, я, всякий раз, должен анализировать относительно соот-ветствия ее всем этим словам? И не только всю картину целиком, а каждый ее мельчай-ший элемент? Это же я всю жизнь должен стоять на одном месте и только и делать, что заниматься этим бессмысленным анализом?

Ну, во-первых, все мы и так всю жизнь только этим занимаемся, мозги-то у нас ра-ботают всегда, и даже ночью. Ведь сон — это не что иное, как анализ впечатлений, полу-ченных за день. И их «художественное» оформление. А во-вторых, размышляя о том или ином предмете, строя его внутренний образ у себя в мозгу, мы не подсчитываем его кон-кретные физические характеристики, не производим вычислений его скорости, длины, веса и т.д. Мы совершаем акт субъективного предпочтения. Говорим себе, вот это происходит быстро, это медленно. Это большое, это маленькое. Все это мы определяем сами. И у нас нет никаких объективных критериев. Только идеи. Идеи скорости, идеи длины, идеи веса. А сколько времени нужно, чтобы нечто соотнести с неопределенной идеей? Нисколько. Ведь разговор с Субъектом происходит вне пределов времени. Общение с ним не требует слов. Слова ( а значит, и время) требуются только чтобы сообщить об этом окружающим. Вот тут уже все облекается в форму объективных количественных подсчетов и вычислений.

Идеальный багаж, имеющийся в сознании каждого человека, еще называют верой. Но ведь ранее мы говорили, что идеи — это знания, застывшие в Истине. Значит, вера — это совокупность всех наших знаний о мире. Выходит, что знание и вера — одно и то же. Выходит. Это две стороны одной и той же медали, называемой Истина. И знание, и вера — означают обладание какой-то неизменной основой, на которой можно строить здание понимания. Вера — это знания одного человека. Знание — это вера многих.

Интересно, что в обычной речи, эти слова всегда истолковывают как противоположности. Говорят, что вера — это что-то из области религии, а знание — предмет деятельности науки. Можно верить во что-то, но не знать, так ли это на самом деле. А когда нам знающие люди скажут, что это так, вера как бы исчезает, уступая место знанию. Все верно. Просто люди всегда склонны возвышать общественное мнение о каком-либо явлении, называя его знанием, и принижать собственное — веру. Вот и все. Но иногда верующий так глубоко убежден в своей правоте, что заставляет поверить в нее и все общество, и тогда его вера становится новым общим знанием, а бывшее знание опускается до уровня суеверия.

В завершении этого раздела напомним что здесь, мы рассматриваем окружающий мир, с точки зрения существа ( для удобства понимания мы называем его человеком), ре-ально находящегося внутри этого мира. Его содержимое представлено нами в виде по-знающего механизма. Но можно его представить и в качестве пищеварительной системы. Человеку, для своей жизнедеятельности требуется пища. И он ее получает в виде ощуще-ний. Проходя через пищеварительный тракт, эта пища разлагается на вещества, необхо-димые для работы его внутренних органов. В нашем случае, для работы сознания. Все это приводит, с одной стороны, к росту этих внутренних органов. Человек растет. А в нашем случае, растет его багаж знаний о мире. Или, что, то же самое — степень его уверенности в существовании каких-то незыблемых оснований бытия. Но, с другой стороны, пища пре-вращается в энергию, которая необходима человеку для совершения какой-либо работы, даже для простейшей работы по доставке пищи в свой организм. С точки зрения теории познания, это означает, что ощущения от общения с реальностью, не только прибавляют количество идей в его мозгу, но и служат пищей для работы самого аппарата познания. Ведь, как известно, мозг умирает без отсутствия каких бы то ни было внешних ощущений. А работающий мозг, единственный, кто посылает импульсы органам тела, для осуществления ими реальных физических действий по изменению окружающей среды.

Вот это последнее утверждение раскрывает нам, пожалуй, главный смысл сущест-вования сознания. Оно необходимо, чтобы познавать, а познание — чтобы действовать. Именно поэтому и говорят, что в знании, как известно, скрывается сила.

Биллиардный шар ударяется в борт и отскакивает от него в другом направлении. Закон физики? Закон познания. Получив ощущения от встречи с бортом, шар «осознает» их и действует, ложась на курс, который «подсказывает ему его вера». Пища нужна человеку, чтобы жить. Сознание присуще всему сущему, чтобы действовать в направлении Истины, а значит, чтобы объективно существовать в этом мире.    

                               Основы психологии

                           Мир, видимый изнутри человеческого Я.            

                                                                       «Психология— это выражение словами того,

                                                                        чего нельзя ими выразить».

                                                                                                                                (Джон Голсуорси) [40]                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                        

Сначала мы взглянули на мир, с точки зрения «космонавта», смотрящего на него сквозь иллюминатор космического корабля. Да, это красиво, но не совсем правильно. Ведь все так далеко. Тогда мы спустились вниз и влезли в шкуру конкретного человека. Точнее, не человека, а любого из существующих объектов этого мира. То, что он «видит своими глазами», наверное, для него, более весомо. Но тут опять возникает проблема. Не бывает абсолютно одинаковых людей ( или объектов). Все отличаются друг от друга, хотя бы, своим местом расположения в пространстве бытия. И значит, все видят мир, хоть не-много, но по-разному. По разному они будут не только видеть этот мир, но и мыслить о нем, и оценивать его морально— нравственные устои. «Мир, в котором мы мыслим, не есть мир, в котором мы живем». ( Г.Башляр) [41]

То есть, образ этого мира, входящий в сознание познающего его объекта, как бы ис-кажен индивидуальными особенностями этого конкретного объекта. Например, слепой человек будет воспринимать окружающее совсем не так, как глухой. Собака, не так, как человек. И так далее. Тогда, как можно доверять «своим глазам», если они показывают мне не то, что есть на самом деле? «Построенные по индивидуальному проекту» они ис-кажает предстоящую перед ними реальность. И это касается не только меня, а всех «пред-ставителей» этого мира. Они же все «построены по индивидуальному проекту». Что же делать? Как мне «пробиться» к неискаженной ничем, реальности?

И тут надо вспомнить, что каждый объект этого мира одновременно причастен к двум субстанциям сущего. К бытию и экзистенции. Бытие определяет форму предмета, экзистенция — его содержание. Бытие можно «потрогать». Экзистенцию — только почувствовать. Ведь то, что всегда внутри, увидеть нельзя. Со времен Канта этому внутреннему содержанию любого предмета, которое никогда нельзя увидеть воочию, прикрепилось название «Вещь-в-себе». А применительно к человеку оно трансформировалось в простое (только по написанию) понятие «Я».

Что мы можем сказать о человеческом Я. Где оно находится? Из чего состоит? Чем Я одного человека отличается от Я другого? Ну, на первый вопрос ответить легче всего. Скорее всего, оно находится где-то в мозгу, поскольку, только при полной пересадке моз-га изменяется и человеческая личность. На остальные вопросы найти ответ сложнее, если он вообще существует. Что мы знаем о Я, так это то, что оно определяет характер челове-ка, то есть — его поведение в определенных обстоятельствах. Но почему оно заставляет его вести себя так, а не иначе, мы не знаем. Деятельность сознания полностью определена уникальным строением органов чувств биологического организма. А что тогда служит причиной выбора Я тех или иных решений? Только сама реальность не опосредованная никакими искажающими ее факторами.

Итак, наше Я напрямую, без посредников, общается с окружающим ее, реально су-ществующим миром. И значит, знания, которое она получает в процессе такого общения, являются абсолютно истинными. Но вот вопрос. Можно ли рассказать об этих знаниях другим людям, чтобы и их Я точно так же стало бы воспринимать окружающий мир? Ко-нечно нет.

В предыдущей главе, мы определили звено, через которое объект связывается с ок-ружающей его «реальностью» — ощущение. Оно, говорилось там, является единственным окном, открывающим человеку внешний мир. И все его внутреннее интеллектуальное пространство построено на основе этих ощущений, выступающих своего рода квантами объективного взаимодействия. Что же, если исходить из «физической» модели человека, как универсального познающего механизма, это действительно так. Действительно, ощу-щения первичны и единственны, но только для того, кому они предназначены, для созна-ния познающего. Поскольку, гносеологически, именно сознание человека, это и есть сам человек. Но ведь мы увидели, что внутри у него имеется и нечто иное, а именно Я, опре-деляющее его личность. Но оно «сидит» глубоко внутри, и «остается в неведении» отно-сительно внешнего объективного мира, сотканного лишь из ощущений. А ведь и оно должно как-то общаться с внешней реальностью, ибо, только в результате такого общения оно может «принимать какие-то решения». Так вот, надо признать, что, кроме ощущений, наша связь с реальностью включает в себя еще одну компоненту, необходимую для обще-ния нашего внутреннего Я с Я внешним. Назовем эту компоненту словом «чувство».

«Чувств опровергнуть ничем невозможно» (Лукреций Кар). [18] Можно сказать, что они представляют собой квант субъективного взаимодействия внутренней и внешней частей единой субстанции сущего — экзистенции. Ощущение и чувство никак не связаны друг с другом. Первое представляет собой чистую объективность, вынуждающую объект, через акт осознания им происходящего, к определенному, заранее заданному своими на-чальными условиями, действию. Второе — чистая субъективность, несущая осмысленность Существованию в акте свободного выбора. Сила чувства не зависит от размеров органов восприятия. В отличие от ощущения, имеющего строго определенные точки входа в телесную оболочку ощущающего, чувство таких точек не имеет, ибо передается оно не через тело, а через дух. Чтобы быть в состоянии представить себе внешний мир, человек должен его либо видеть, и тогда точкой соприкосновения с реальностью будут являться его глаза, либо слышать, и тогда такой точкой будут его уши. Но через какую часть человеческого тела передается ему чувство страха? Через глаза? Но тогда каждый слепой был бы бесстрашным человеком.

Очевидно что, раз само чувство субъективно, субъективно и его переживание, оно стоит вне временных и вне пространственных пределов, и поэтому сказать каким образом оно проникает внутрь, внешне ничем не выдающего свое чувствование объекта, естест-венно невозможно. Чувство как бы игнорирует объекта. Понятие объективной величины, общей меры, применительно к нему не существует. В этом смысле абсолютно равнознач-ны переживания от просмотра картин великих мастеров и от неумелых рисунков начи-нающего художника. Особенно, если он является твоим ребенком.

Проведем некие аналогии «работы», происходящей внутри души объекта (так, более «ласково» будем еще называть то, что мы ранее обозвали словом Я), и его сознания (разума). В последнем, привходящий туда поток ощущений, преобразуется в объективный образ реальности. В случае с душой, чувства превращаются в переживания от «личной» встречи с этой реальностью. Образ, застывая в Истине, рождает действие в отношении познанного присутствия. Переживания становятся источником психологического действия — Выбора. В сознании существует определенный «набор эталонов», с которыми сравниваются все, произведенные там, образы реальности. Эти эталоны называются идеями. В душе тоже существует одна такая идея, с которой сравниваются все пережива-ния. Имя ей — Свобода.

Остановимся немного на анализе понятия свободы. Несколькими строками выше мы провозгласили, что свобода, как «осознанное» переживание, является причиной выбора. Но что является причиной самой свободы? Только Ничто.

Со школьных лет нам вдалбливали что свобода — это осознанная необходимость. Говорили, что, вокруг нас существует множество вещей и явлений. Пока мы их не позна-ли, мы стоим перед ними в «оцепенении» поскольку не знаем, «на какую кнопку нажать» чтобы получить желаемый ответ. Но вот, наконец, пришло познание. Появилось возмож-ность действовать в отношении познанного. «Изменять» его, так как мы хотим. И что, вследствие этого мы стали свободны? Ну да, горизонт пространства, внутри которого мы стали свободны, немного расширился. Но проблема-то никуда не исчезла. Рамки наших «желаний» все равно остались ограничены возможностями познанного объекта. Напри-мер, управляя автомобилем, мы не можем взлететь на нем в небо, хотя и желаем этого. И даже не можем двигаться с той скоростью, с которой мы хотим. Но тогда, причем тут сво-бода? Свобода — это некая способность делать всегда то, что хочешь. В объективном мире она не достижима. Но вот, если вокруг пустота. Если нет ни одного «предмета». Если нельзя определить «тут» я или «там». Делаю «это» или «то». Вот тогда и возникает на-стоящая свобода. И, даже в мыслях, я не могу представить себе ничего подобного. Ведь даже и они имеют дело только с определенными образами реальности. И только внутри собственного Я существует такое «пространство», свободное от «предметов», в котором и осуществляется моя свобода. Теперь можно подытожить наше видение понятия свободы следующей формулировкой. Свобода — есть психическое основание выбора, взвешенное в ничто.

Идем дальше. Мы выяснили, что наряду с сознанием, внутри нас находится еще и некое Я, общающееся с миром посредством чувств. Причем, «знание», получаемое им об этом мире абсолютно истинно, поскольку оно не искажено особенностями нашего орга-низма. Сумма чувств, получаемых извне, рождает переживание. А то, в свою очередь, — выбор дальнейшего способа существования. То есть, можно сказать, что наше общение с реальностью происходит посредством двух одновременно происходящих процессов. Пер-вый — это, когда сознание, через ощущение, «разговаривает» с одной из субстанций суще-го — с бытием. Второй — когда внутреннее Я, через чувство, «общается» с Я внешним, а именно, со второй субстанцией сущего, именуемой экзистенцией. Иногда, интенсивность одного процесса превалирует над интенсивностью другого. Например, когда мы находимся в плотной гуще текущих дел и событий, когда «облечены» большим количеством рядом стоящих объектов, заслоняющих свободный простор, тогда в чув-ственно-ощущаемой информации, поступающей из внешней реальности, преобладает компонента, связанная с ощущением. Тут необходимо поскорей осознавать реальность, чтобы быстро приспосабливаться к постоянно изменяющейся ситуации. Некогда чувствовать, нужно действовать. А вот, когда вокруг ничего нет, когда нет информации, для того, чтобы действовать, тогда ощущение уступает место чувству.

Итак, мир дан только в чувственно-ощущаемой форме. Одно сознание не в состоя-нии передать полную информацию о происходящем. Так же, нужно обратиться к психологическому характеру возникших обстоятельств, к определению типа переживания, в котором находится объект исследования, под воздействием чувств. Это и даст возможность удовлетворительно объяснить логически необъяснимое. Существует множество различных типов переживаний; страх, тревога, радость, печаль и т.д. Все они характеризуются наличием определенного типа психического поведения. Так, переживание страха возникает тогда, когда в чувственно-ощущаемой информации, поступающей из внешней реальности, сильно преобладает компонента, связанная с чувством. Попросту говоря, в момент страха не обнаруживается никаких знакомых очертаний. Объективный, хорошо изученный мир, отходит на второй план перед субъективным нечто, которое торопит внутреннее Я быстрее совершить свой определяющий выбор. Онтологическая тяга к расширению пространства личного бытия, гносеологически трансформированная в тягу к познанию, психологически интерпретируется как страх части, теряющей направление на целое. Победить Страх возможно, если отвернуть свой взгляд от пугающей пустоты и направить его на окружающую обстановку, зафиксировав на известных обыденных вещах. При этом, в новых условиях, в информации, получаемой от внешнего мира, определенного становит-ся больше неопределенного, и чувство, в своем воздействии на поведение, уступает место Деятельности, основанной на осознанных ощущениях.

Абсолютный страх, ужас — есть полное исчезновение ощущений. Он проявляется там, где исчезает всякая определенность и остается абсолютная свобода. А значит — абсо-лютное одиночество. В реальном субъект — объектном мире подобное состояние невоз-можно. Часть не может существовать одна, без, находящихся рядом, других частей едино-го целого. Такое идеальное переживание называется пограничным. Дальше уже некуда идти. Чувства полностью овладели человеком. Брошенный камень достиг максимальной высоты. Пружина сжалась (растянулась) до предела. Кинетическая энергия сравнялась с нулем. Но внутренняя энергия существования заставляет «двигаться» дальше. И начина-ется обратный процесс. Выбор, диктуемый страхом, выбирает любую, даже первую по-павшуюся возможность, чтобы заслониться ею от устрашающей неопределенности. Энер-гия страха превращается в энергичную деятельность по возведению объективных «барри-кад» между Я внутренним и Я внешним. Я начинаю лихорадочно осознавать происходя-щее. Строить его образы. Выдвигать на первый план процесс познания окружающей дей-ствительности посредством ощущений. Пустота рождает страх, страх делает свой выбор. Выбор руководит строительством, ограждающей пустоту объективности. Испуганная свобода Существования выбирает необходимость бытия. «Страх следует принять. Он — основа надежды.» (К.Ясперс) [46]

Но, с другой стороны, и полное отсутствие неизвестности также невыносимо. Ино-гда возникает ситуация, когда в чувственно-ощущаемой информации, поступающей от окружающей реальности, почти полностью исчезает компонента связанная с чувством. Это происходит тогда, когда все вокруг понятно. Нет ничего не ясного. Отчетливо видны и причины и следствия всех происходящих событий. Мир «под завязку!» заполнен «раз-нообразными предметами», так тесно «прижатыми» друг к другу, что между ними еле видна щель, за которой спрятан свободный простор. Переживание, возникающее в этом случае, называется абсурдом.

Для человека, пораженного вирусом абсурда, абсолютно все равно, каким путем предстоит идти. Ведь в конце всегда одно и то же — смерть. Его не преследуют муки вы-бора. Дорогу, на которую ступила его нога, он считает своей дорогой. Женщину, на кото-рую упал его взгляд, он выбирает себе в жены. Где спать — решает его усталость, что есть — определяет голод. Не знающий сомнений, но постепенно устающий от груза каждоднев-ных забот, взваливаемых на него обществом, а более от постоянных поисков смысла бы-тия, человек становится подобен часовому механизму, у которого кончается завод. Он ра-ботает еще, действует, совершает осмысленные поступки, но скорее уже по инерции, с каждым шагом жизни замедляя свой ход. И хотя с точки зрения логики его поведение вполне объяснимо, оно вызывает удивление у других, постоянно заряженных на борьбу за место под солнцем, отсутствием целеустремленности в его поступках, столь свойствен-ной им, и для них являющейся первейшей необходимостью. «Для человека, который не знает, к какой гавани он направляется, ни один ветер не будет попутным». (Сенека) [47]

Объект, лишенный связи с Существованием, вместе с чувствами утративший и свою свободу, знает что будет завтра. А будет то же, что и вчера, унылое, ни на чем логическом не основанное стремление быть таким как все, самым средним среди всех. Но где же конечная точка, смысл этого стремления? Ее нет, поскольку с каждым новым ударом пульса Времени, окружающий мир меняется, меняется его центр притяжения, его Мода, меняется по желанию непознаваемого Субъекта, и объективно становится невозможно предсказать, в каком направлении необходимо двигаться, чтобы поймать за хвост неуловимую госпожу Удачу. А как существовать механизму, который не знает, для какой определенной цели он существует? Пока есть хоть какое-то чувство, хоть какой-то страх перед грядущей неизвестностью, объект еще шевелится, еще тщится явить миру свою индивидуальность, но как только перед его взором полностью исчезает какая бы то ни было пустота, он, наконец, останавливается, выпадает из ритма жизни, из-за полного осознания им абсолютной бессмысленности дальнейшего существования.

Переживание абсолютного абсурда есть отсутствие всяких переживаний, что невоз-можно в мире, где существует субстанция экзистенции. Это пограничная ситуация. Пре-дел, к которому приходит каждый, кто собирает вокруг себя все «материальные» вещи этого мира. Но, как и в случае со страхом, внутренняя энергия существования требует дальнейшего «развития». А дальше нельзя. Поэтому, оттолкнувшись от стены абсурда, «маятник жизни» тянет нас в другую сторону, опять туда, где «балом правит» страх. Ме-тафизически, это выглядит как разрушение объекта, скованного путами абсурда, на не-сколько частей. С точки зрения же его самого, он просто ломает стену, препятствующую общению его внутреннего Я и Я внешнего, явленного в облике свободы. А это общение дарует чувства, которые «растапливают лед» бессмысленности однообразной познава-тельной деятельности.

На практике, абсурд обычно приходит в моменты крушения идеалов, смыслообра-зующих центров, служению которым была посвящена вся жизнь. Бессмертные идеалы превратились смертельную реальность. И к чему тогда двигаться дальше? Значит, надо создать новые идеалы. Более высокие. Более недостижимые. Надо увидеть в мире таинст-венную непредсказуемость. Надо «поверить алгебру гармонией». Надо от общих истин бытия, обратиться к конкретным вещам, окружающим меня в данную минуту. И их непе-редаваемая индивидуальность войдет в меня чувством, дарующим силы к дальнейшему пути к Совершенству.

Пограничные состояния страха и абсурда стоят на разных полюсах внутреннего пространства переживаний. Абсурду здесь соответствует область нулевых или близких к нулю значений, страху же наоборот, область максимальных величин. А там где среднее — там и находится реальное психическое Я, вернее, оно колеблется вокруг этого среднего, мечется в поисках безмятежности, запертое между страхом и абсурдом. Такое психологи-ческое представление мира, как сборища субъектов, каждый из которых колеблется между двумя полюсами пространства переживаний, можно сравнить с метафизическим описанием мира, каждый элемент которого, в равных долях, причастен одновременно субстанциям бытия и экзистенции. Только здесь это выражено более искренно, что ли. То, что лично касается каждого человека, ему более понятно. Понятно сердцем. Хотя, конечно, в отличие от сухого языка логики, описание действительности в таком, психологическом ключе, может вызвать как приятие, так и его безусловное отторжение.

Итак, смесь страха и абсурда — вот что в реальности переживает человеческая лич-ность, и что является основой ее «свободного» выбора. Там, где многое неясно, смутно, неопределенно — там страх перевешивает абсурд, а там, где почти все известно заранее, почти обо всем имеется строго определенное мнение — там царство абсурда. Вот тот круг вечного возвращения, по которому навсегда обречено плестись каждое, заброшенное в этот мир присутствие. «...человек родился, чтобы жить в судорогах беспокойства и ле-таргии скуки.» (Вольтер) [48] Маятник, мерно отбивающий удары жизни, с убийствен-ной неодолимостью кидает нас, то в жар страха, то в холод абсурда, то к красоте гармо-нии, то к логике рассудка, то к абсолютной свободе, то к подавляющей необходимости. Сила влечения к идеальному заставляет реализовать свое влечение, превращая идеалы в реальность. Но такая же по величине сила, сила тяготения к себе подобным, могущеней-ственнейшая сила Общения, требует строить из конкретной реальности идеальные обра-зы, слова, общие схемы, чтобы посредством их каждый индивид смог бы заявить о своем уникальном членстве в обществе мира. Два противоположно направленных процесса вы-нуждают вечное движение к никогда не прекращающимся поискам «золотой середины», точки, в которой страсть к материальному уравновесила бы тягу к духовному. Но подоб-ное равновесие призрачно. Физики бы его назвали статически неустойчивым. Оно может иметь место только как мгновенное состояние перехода через центр тяжести, то есть фак-тически, оно существует исключительно в движении, в динамике, когда чувства быстро сменяют друг друга и сознание не успевает оценить, как близко оно находится от золотой середины Существования. Вот такое переживание, возникающее в момент пересечения этой золотой середины между страхом и абсурдом, называется счастьем.

Счастье там, где, в окружающем «пространстве» содержится как бы весь мир в сильно уменьшенном масштабе. То есть, представлено абсолютно одинаковое количество «вещества» двух основополагающих субстанций сущего. Определенного находится столько же, сколько и неопределенного. Вещества — столько же, сколько и пустоты. По-знанного — столько же, сколько и непознанного. И естественно, что, при таком раскладе, интенсивность потока ощущений, воспринимаемого сознанием, полностью уравновеши-вается интенсивностью восприятия потока чувств. Если мы переживанию страха припи-сываем максимум чувств, а переживанию абсурда — минимум, то здесь, как видим, «коли-чество» чувств равно своему среднему, оптимальному значению. Самое интересное, что, в отличие от абсолютов страха и абсурда, абсолютное счастье возможно и в этом реально существующем мире. Но, к глубокому сожалению, оно возможно только на тот вневре-менный миг, когда, с одной стороны, страшное перестает быть страшным, а с другой — давно известное вдруг обретает черты непредсказуемой красоты.

Находясь в счастье, счастливый, хочет «зафиксировать» это состояние. Но, как толь-ко он осознает, что он счастлив, он тут же перестает быть счастливым, поскольку этим единственным фактом осознания своего счастья, нарушает идиллическую картину абсо-лютного равновесия кинетической энергии бытия и потенциальной энергии экзи-стенции. Инерция физического тела не дает ему остановиться в точке, куда «устремлены его желания». Инерция существования не дает «покоиться на лаврах» счастья. «Счастье вещь нелегкая: его очень трудно найти внутри себя и невозможно найти где-либо в ином месте» (Шамфор). [17] Но счастливый выбор все-таки существует. Некто, находящийся в состоянии страха и вдруг обнаруживающий что страх уже прошел, а пресыщение вещами еще не наступило, выбирает сохранение настоящего, сохранение теперешнего способа существования, способа, дарующего счастье. Страшащийся неизвестности, но пре-одолевший этот страх некто, по-прежнему, уже в условиях отсутствия страха, будет машинально, по инерции, вскрывать, облачать в объективные одежды, уже не пугающую его неизвестность. Он просто как можно дольше хочет оставаться счастливым, хотя новая психологическая реальность, реальность в которой объект превалирует над субъектом, бытие над экзистенцией, неумолимо тащит его в болото абсурда.

Абсолютное счастье — лишь обманчивый мираж. Оно подобна морковке, висящей на палке перед мордой осла, которая дразнит ему желудок, но схватить которую он не может, поскольку палку, на которой висит эта морковка, держит сидящий на нем верхом ездок. И что остается бедному ослу? Либо, покорно плестись за вкусной пищей в предвкушении будущего ужина, либо, выйти за собственные пределы, совершить чудо трансценденции и, перестав быть ослом, презрев все объективные законы, схватить заслуженную морковку.

Поймать за хвост птицу счастья невозможно, но возможно курсировать вокруг него, как можно чаще стараясь пересечь незримую границу между миром, пугающих своей не-предсказуемостью, тайн и загадок и миром Экклезиаста, знающего, что все вокруг всего лишь суета сует и томление духа. Переживание, возникающее в течение времени нахож-дения в этой пограничной области со счастьем, на психологическом языке называется ра-достью. Можно сказать что радость — это осознание счастья в тот момент, когда оно уже выскользнуло из рук. Выбор радостного — выбор, не требующий сколько-нибудь значи-тельных изменений, но значительное внимание уделяющий изменению мелких, казалось бы не столь важных деталей.

Радостный человек — человек, глубоко верующий, верующий в то, что дано, того и достаточно. Его не мучают жестокие приступы бессилия перед неизвестностью, или — бессмысленности насилия над уже известным. Радость слепа слепота эта, с одной сторо-ны, защищает от палящих лучей страха и абсурда, а с другой — существенно ограничивает пределы познания истины. И чтобы расширить их, эти пределы, реализовав тем самым свое извечное стремление к абсолюту, познающий должен погрузиться в печаль — пере-живание, являющееся нечто средним между крайностями страха-абсурда и безмятежно-стью радости. Печалятся, когда обнаруживают что мир вокруг не совсем такой, каким бы его хотелось видеть, что краски бывают тусклыми, небо — серым, а намерения у людей — злыми. Страх, либо абсурд, еще только крадущийся, отчетливо не осознаваемый, но ин-стинктивно угадываемый за маской из видимого благополучия, за нерушимой твердостью отчеканенных форм — вот истинная причина печали. Сомнение, неуве-ренность при виде своего бессилия перед жестоким ликом объективной необходимости, либо перед всевластным Субъектом, радостных ведет к горю абсурда или страха, но для тех, кто уже вдоволь напился этого горя, кто уже пережил крайние точки субъективных эмоций, печаль становится предвестницей радости, светлым переживанием обретения уверенности в собственные силы. Переживший ужас лицезрения абсолютной неизвестности, ищет спасения в нелепой, нелогичной предметной деятельности. Сизиф упорно катит свой камень наверх, невзирая на всю бесполезность этого труда. Да, это печально. Знать, что все равно ничего не изменить и все-таки по-прежнему выполнять свою работу. Но по мере погружения в суету каждодневной рутинной деятельности исчезает страх — главное препятствие на пути к радости, цели, для которой затрачено столько усилий.

Печаль, находящаяся на плоскости переживаний где-то между радостью и страхом называется тревогой. Тревожная реальность — это реальность, в которой количество неиз-вестного, неопределенного, несколько больше количества предметного, определенного бытия. Тревожный доверяет чувству больше чем разуму. Он становится приверженцем мистических откровений, идеи фатальности происходящего. Ему кажется, что все вокруг хрупко, ненадежно и стоит только подуть сильному ветру, как оно рухнет и обнажится истинная суть, которая будет либо радостной, либо пугающей. Тревога — это печаль о на-стоящем, о том, что есть, но чего скоро не будет. Вывести из этого состояния может толь-ко глоток рационального, осознание того, что будущее качественно ничем не будет отли-чаться от настоящего. Что, куда бы ни клонило этот мир неуступчивое Время, к хаосу ли абсолютной анархии, или к твердой дисциплине тоталитаризма, все равно, никому уже не удастся отнять у тебя право на выбор между желанием и долгом, между добром и злом, между жизнью и смертью.

Печаль, обитающая между радостью и абсурдом, называется печалью-тоской. Она возникает тогда, когда в месте, куда заброшено чувствующее присутствие, экзистенции, неопределенности становится ощутимо меньше чем определенного бытия. В поступках тоскующего рациональное одерживает победу над чувствами и поэтому действия его ста-новятся вялыми и внутренне безразличными к ожидаемому результату. Он как бы ищет и нигде не находит опоры и поэтому постоянно вязнет, тонет в огромной массе наваливаю-щихся на него фактов. Человек, забывающий о существовании собственного Я, не слы-шащий его слабого голоса за грохотом сиюминутных интересов, целиком навязанных внешними обстоятельствами, теряет нечто, что терять ему нестерпимо жаль. Ему стано-вится жаль потерянной свободы, высокого неба, скрытого за громадой туч, безвозвратно ушедшего, свободного от всяких условностей, детства. Его сознанию мучительно не дос-тает некоего внерационального жизнеутверждающего импульса, основания, оттолкнув-шись от которого стало бы возможным наверстать упущенный темп в бесконечной гонке становления ко всеобщему. Он нуждается в средстве, чтобы снять усталость после каждо-дневной борьбы за обладание материальными вещами, а отдыха, несущего спасительный покой, все нет и нет. Там, где гремят бои и грохочут пушки, там музы молчат.

Тоска — это печаль о прошлом, которое безвозвратно ушло, о прошлом, в котором было общение с Красотой, с Истиной, со Свободой. Тоскующий не тревожится о буду-щем. Чего пугаться, если все заранее известно? Но вот именно эта мысль все глубже и глубже «засасывает» его в «болото» абсурда. Все плотнее погружаясь в мир вещей и за-бот, он не понимает, что этим самым, он увеличивает пропасть, между его внутренним Я, и источником «пищи» для этого Я, растворенным в пустоте внешнего свободного просто-ра. И возникает момент, когда желание «вкусить эту пищу» становится так велико, что происходит взрыв. И все то, что он накапливал годами, рушится в один день. Маятник переживаний, на мгновение, замерев в точке максимального отклонения, начинает движение в обратную сторону.

Конечно, не стоит доводить себя до столь крайнего состояния. Просто, надо однаж-ды, в череде суетных дел, остановиться, поднять голову вверх и посмотреть на небо. И не только посмотреть, а почувствовать всю его глубину и совершенство. Вот еще выход — искусство. Оно ведь именно для этого и «придумано», чтобы «лечить» людей от вируса абсурда. Тоскливый выбор выбирает надежду. Небольшой всплеск чувств возвращает тоскливого обратно к радости. Но тут важно не переборщить, потому что, как мы знаем, и много чувств тоже плохо. Тоска о прошлом может быстро превратиться в тревогу перед будущим.

Давайте теперь обобщим все вышесказанное в этом разделе. Итак, все существую-щее состоит из «смеси» двух, основополагающих субстанций сущего — бытия и экзистен-ции. Поскольку мы — часть этого сущего, мы также причастны и каждой из этих субстан-ций. И мы должны как-то с ними общаться. Строить с ними свои взаимоотношения. Их «видеть» во внешней реальности. Так гласит закон субстанциального тяготения. Наше общение с бытием происходит посредством ощущений. Мы осознаем их и превращаем в образ, указывающий нам, в какую сторону нужно двигаться, чтобы приблизиться к центру тяготения. Общение с экзистенцией происходит при помощи чувств. Они рождают в нашей душе переживания. Подобно тому, как в «материальном мире» существует Пространство, в котором располагаются все осознанные образы реальности, в «нематериальном мире» так же существует такое пространство — пространство переживаний. Это пространство «одномерное» и ограниченное. Одной из границ этого пространства является переживание, называемое абсурд. Оно возникает там, где, в «нормальном физическом пространстве» находится очень мало субстанции экзистенции. И значит, «глядя» в такое пространство, мы ничего не чувствуем, а только ощущаем. Работает только наш мозг, а не душа. На другой границей пространства переживаний лежит переживание, называемое страх. Оно там, где, во вне, имеется недостаточное «количество» субстанции бытия. То есть, встреча с такой реальностью целиком наполнена чувствами. Наше сознание молчит. И мы замираем на месте от ужаса встречи с полной неизвестностью. Или — с полным непониманием логики происходящих событий.

На самой середине между этими двумя пограничными переживания лежит еще одно, очень важное переживание, именуемое счастьем. Понятно, что оно там, где, в окружающем пространстве, находится абсолютно одинаковое количество обеих основополагающих субстанций сущего. Но, абсолютно точно выдержать такое соотношение в реальности нельзя. Поскольку «все течет, все изменяется». Но можно «курсировать» недалеко от этой границы. Переживание, возникающее в этом случае, будет называться радостью. Ценность счастья или его реального воплощения — радости, состоит в том, что о нем можно рассказать другим. Когда человек находится в состоянии страха, ему некому об этом рассказать, поскольку перед ним лишь пугающее нечто, от ко-торого как можно быстрее нужно укрыться. А когда он «болен» абсурдом, он не склонен говорить об этом с другими, потому что сам разговор об этом, с его точки зрения, полнейший абсурд. И только радостный человек, стоящий на середине пространства переживаний, оглядываясь вокруг, видит, о чем можно рассказать (о впечатлениях от таинства соприкосновения с экзистенцией), и кому об этом рассказать ( субстанции бытия, материализованной в лице Слушателя, понимающего язык общих слов). «Горе можно снести одному, но для радости нужны двое». (Э. Хаббард) [21]

Между радостью и страхом — абсурдом тоже также находится ряд специфических переживаний, объединенных общим словом — печаль. Между страхом и радостью лежит тревога. Между радостью и абсурдом — тоска. Конечно, подобную классификацию раз-личных типов переживаний можно продолжать и дальше. Но сейчас важно указать на то, что мое личное переживание происходящего — это единственное абсолютно достоверное «знание», которое имеется у меня об этом мире. Если мне страшно, то значит, так и на са-мом деле. Поскольку, в отличие от сознания, общающегося с действительностью, посред-ством органов чувств, искажающих реальную картину, здесь Я общаюсь с Я внешним без каких-либо посторонних посредников, напрямую.

Но, к сожалению, мир, видимый с точки зрения внутреннего Я, хоть и абсолютно объективный, но абсолютно не информативен. Мое переживание мало что говорит другим людям о том, что же реально находится передо мной. Поэтому, этот взгляд возможен только как часть общей картины описания действительности. Однако, и он необходим, поскольку вносит определенное эмоциональное окрашивание этой картины, в конечном счете, определяющее выбор конкретного зрителя в пользу или против представленной на его суд, картины.

Вот короткий пример. Выступают два оратора. Доводы обоих логически безупреч-ны. Но один из них мне почему-то симпатичен, а другой — нет. И за кем, по-вашему, я пойду?

Одна сухая логика не убеждает. От соприкосновения с текстом, или с речью, должно возникать и чувство. А, оно как мы знаем, является определяющим условием выбора. Если хорошо постараться, доказать можно все, что угодно. Но если эти доказательства еще и окружить ореолом таинственной красоты. Если немного «окунуть» слушателя в купель страха, тем самым, придав ему импульс домыслить недосказанное. Тогда эти доказательства станут прописной истиной для каждого, кто относит себя к категории умных людей.

Ну вот, наконец, я, в общих чертах, осветил свой философский взгляд на мир. Мне кажется, он получился достаточно полным и глубоким. Причем, я рассмотрел этот мир сразу с трех точек зрения, под тремя разными углами. С высоты отвлеченного логического анализа, изнутри человеческого мозга, и из глубин человеческой души. Конечно, можно было бы «копать» и дальше. До бесконечности. Некоторые этим занимаются всю жизнь. Но, подозреваю, они это делают не по призванию, а по принуждению. Просто, им за это платят деньги, которые по-другому им никогда не заработать. Ну, Бог им судья. Я же считаю, что изложенного выше, уже вполне достаточно, чтобы сделать из него прочный фундамент для принятия оценочных решений по поводу всех насущных проблем, встающих перед человеком, в течение всей его жизни.

У большинства людей, вообще, этот фундамент заключен в одной-единственной фразе «Так было задумано Богом». Или даже еще проще. «Это необходимо». «Оным ум-никам… легко быть философами, выучась наизусть три слова: бог так сотворил , и сие дая в ответ вместо всех причин.» (М.В.Ломоносов) [54]

И ведь живут, и иногда хорошо живут. Не задумываясь, ни о причинах своих по-ступков, ни о их следствиях. Но ведь хорошо живут порой и животные. Особенно домаш-ние, если к тому же они горячо любимы их владельцами. Животные (пока, по крайней мере) не претендуют на первенство перед людьми. Так же не претендуют на интеллектуальное лидерство и люди, с ограниченным кругозором познания. Они спокойно живут в своем тесном мирке, делая свои маленькие дела. Что находится за пределами этого мира, их мало интересует. Если кто-то властный отдаст им приказ, они выполнят его без сомнений, поскольку «это необходимо» или, «так хочет Бог». Да, удобно жить дураком на этом свете. Только почему-то никому этого не хочется. Как поется в песне Окуджавы «Дураком быть выгодно, да очень не хочется, умным — очень хочется, да кончится битьем». Все хотят быть умными, потому что понимают, что ум — это основной инструмент на пути к богатству и славе. Так вот, умным нужен для этого фундамент причин покрепче, чем просто «Бог» или «необходимость». Конечно, если они еще недостаточно умны для того, чтобы стать мудрецами. Но это уже предмет отдельного разговора.

Когда есть основание, от него можно оттолкнуться, чтобы прыгнуть наверх. Фило-софское мировоззрение становится таким основанием для человеческого ума, в его по-пытках познать причины происходящих событий. А ведь, зная причины события, можно в любой момент воспроизвести их заново, чтобы ускорить его приход. Или наоборот, сде-лать так, чтобы это событие никогда не произошло. Говорят, что информация — самое сильное оружие. Тот, кто знает все, всем и руководит. Сейчас мы увидим, как знание фун-даментальных основ строения этого мира, позволит сделать ясным и простым понимание того, что раньше казалось сложным и таинственным.

Оставим в покое извечные философские проблемы жизни и смерти, добра и зла, вы-бора моральных ценностей нравственных ориентиров. Опустимся с небес на землю. По-смотрим на мир глазами обыкновенных людей, каждый день мучающихся в поисках «хлеба насущного». Быть может, мы им поможем «отделить зерна от плевел». Развеем мифы и сбросим покровы. Покажем, что то, к чему они стремятся, не всегда является тем, чего они желают. Да, хотя бы, просто, привлечем их внимание новым взглядом на старые вещи. А это уже много стоит.

                                            Деньги и счастье

                                                «Деньги не приносят счастья. Но, хотя бы, дают утешение                                                                                                                                                                                                                

                                                в его отсутствие.» (неизвестный автор)    

В детстве, впервые услышав гениальную сказку Пушкина о старике и золотой рыбке, я никак не мог понять, почему старуха, превратившись, наконец, в вольную царицу, выгоняет прочь своего старика, как будто тот сделал что-то не так. Казалось бы, она должна в ногах у него валяться, ведь именно его поимка золотой рыбки обеспечила ей, не только безбедную, но, абсолютно счастливую старость. Но почему-то для нее этого оказалось мало. Почему-то вдруг, ей срочно захотелось стать владычицей морскою. Зачем? Какой в этом прок? Но тут удивительно другое. Пушкин 200 лет назад, создал произведение, вошедшее в мировую классику, которое с молоком матери, впитали в себя все российские люди. И в этом произведении главной нитью проходит мысль о том, что богатство не приносит счастья. Люди понимают умом, что это так, но, несмотря на такое понимание, они в своей каждодневной жизни напрочь игнорируют эту прописную истину. У них, все равно, существует абсолютное убеждение, что материальное благополучие всегда ведет к счастливому концу. Что, чем больше денег, находится у них карманах, тем больше счастья «находится у них сердцах». Я, вслед за Пушкиным, еще раз хочу показать, что это не так. Совсем не так. Попросту говоря, не в деньгах счастье. И даже не в их количестве.

Еще говорят, что деньги дают свободу. Подразумевая, скорее всего, что, располагая деньгами, мы можем делать все, что нам угодно. Можем где угодно путешествовать. Что угодно есть и пить. С кем угодно заниматься любовью. Свобода дарит нам счастье, дума-ем мы. Именно в это ее ценность. Но так ли это на самом деле? Давайте разбираться.

Ну, о счастье, к счастью, мы уже говорили в предыдущем разделе. Оно там, где, в представлениях человека об окружающей действительности, «количество» определенно-го, познанного, ясного, полностью уравновешено таким же «количеством» неопределен-ного, непознанного, неясного. Там, где знакомого, столько же сколько и незнакомого. Ма-териального — столько же сколько и духовного. Где разум находится в полной гармонии с чувствами. «Счастье есть благосостояние, соединенное с добродетелью». (Аристотель) [19]Тут больше нечего добавить. Давайте лучше обратимся к анализу того, что, с фило-софской точки зрения представляют из себя маленькие идолы человечества — деньги.

Первое, что, прежде всего, нужно понять, это то, что деньги всегда есть мера вещей. Вещи (я имею в виду материальные вещи) можно измерить различными способами. По весу, по размеру, по температуре. Это все их физические характеристики. Существует специальная система унифицированных единиц измерения, таких как, килограмм, кубический метр, градусы Цельсия и т.д. Она нужна для того, чтобы, не видя сам предмет, а только его характеристики, иметь о нем полное представление. В разговорах между собой мы иногда хвастаемся нашими победами. И, чтобы окружающие осознали важность этой победы, мы обязательно переводим ее на язык цифр. Например, рыбаки любят хвастаться добытыми килограммами рыбы. Другие не видели эту рыбу, но отчетливо представляют ее себе, поскольку рядом с ними всегда найдется какой-нибудь предмет, по весу соответствующий весу пойманной рыбы. То есть, у нас «в руках» имеется только количество некоторых единиц измерения, но за ними угадывается какой-то материальный предмет. Причем, предметы могут быть абсолютно разными. Можно сказать так. «Имея» некоторую единицу измерения, мы, тем самым, «имеем» некий виртуальный предмет, который в любое время, по нашему желанию, можем обратить в реальность. Приведем пример. Мы устанавливаем столб. Он должен стоять ровно. Это необходимо проверить отвесом. Для отвеса нужен груз весом около одного килограмма. Итак, у нас имеется только цифра, указывающая вес. И ничего больше. Но мы нисколько не переживаем. Посмотрев по сторонам, мы обнаруживаем камень с похожим весом и его-то и используем в качестве груза. Если бы не было камня, нашлось бы что-то другое. Вот так. Очень просто абстрактную цифру мы превратили в реальную вещь. С деньгами все обстоит почти точно так же. Только они мера не веса вещей, а их стоимости. В отличие от физических характеристик, стоимость к таковым не относится. Скорее эта характеристика социальная, ибо она не имеет никакого значения вне человеческого общества. Стоимость измеряет ценность вещи. С течением времени и под воздействием определенных условий она может изменяться, иногда очень значительно. Но впрочем, и остальные характеристики вещи тоже не остаются вечно неизменными. Вещь стареет, подвергается воздействию природных факторов, изменяется в результате человеческого вмешательства, ломается или, наоборот, в результате ремонта восстанавливает свои первоначальные качества.

Мы говорили, что меры вещей — это как бы сами вещи только в своем наиболее об-щем, виртуальном воплощении. Так же обстоит дело и со стоимостью. Хотя здесь опять имеется определенное отличие. Вещи, обладающие физическими характеристиками, есть везде. А, обладающие стоимостью, только там, где присутствуют большие группы людей. Но, все равно, задавшись целью, отыскать товар, обладающий определенной стоимостью, мы легко можем это сделать, просто гуляя по магазинам достаточно крупного людского поселения. Но — только отыскать. Взять их себе во владение просто так мы не можем. В отличие от вещей, у которых характеристика стоимости отсутствует или бесконечно мала. Это еще одно их отличие. Вещи, обладающие стоимостью, скорее всего уже кому-то принадлежат. И, более того, их стоимость во многом определяется теми, кому они принадлежат.

Чтобы взять килограмм чего-то, нужно просто наклониться и подобрать его. А, что-бы взять «ценную» вещь, нужно отдать за нее, другую, соответствующую ей по стоимо-сти, вещь. Но таскать всюду с собой эти, необходимые для обмена вещи, тяжело и поэто-му была придумана специфическая вещь, легко помещаемая в кармане, и столь же легко обмениваемая на любые «тяжелые» вещи. Эта вещь называется деньги.

У нас в уме вертится виртуальная вещь. Один килограмм. Мы оглядываемся по сто-ронам и подбираем понравившийся нам предмет, обладающий похожим весом. Так идея превращается в реальность. А в нашем кармане лежит другая виртуальная вещь — деньги. Пройдясь по магазинам, мы обмениваем ее на понравившийся товар. Так простая бумаж-ка превращается в реальную вещь.

Деньги специально придуманы так, чтобы не иметь каких-либо физических характе-ристик. Кроме характеристик бумаги, на которой они отпечатаны. Да и то это пока. Все больше и больше они превращаются лишь в цифру на экране компьютера. А их передача происходит по проводам, соединяющим компьютеры между собой. Их единственная ха-рактеристика — быть мерой стоимости. Они немыслимы вне вещной формы. Говоря о ки-лограмме или градусе, мы всегда представляем себе конкретную вещь, обладающую эти-ми характеристиками. Точно так же мы рассуждаем и о деньгах. Поэтому, не стоит им придавать какого-то иного статуса, кроме одного — быть суммой всех вещей, которые можно купить на эти деньги.

Посмотрите на пятикопеечную монету. Что вы увидите? Только пятикопеечную мо-нету. Теперь взгляните на толстую пачку пятитысячных купюр. А там… красивые маши-ны, банки икры, шампанское, белый теплоход, стол в шикарном ресторане, полностью заставленный едой, дома на побережье обставленные лучшей мебелью, и так далее, и тому подобное. Нет никаких денег. Они только кошелек, в котором прячутся вещи, и ничего более.

Итак, деньги — это виртуальные вещи. Вещи, которых у нас в настоящее время нет, но которые в любой момент мы можем получить в свое полное обладание. Представим себе бедняка в продуктовом магазине. Вот он подходит к прилавку, чтобы поинтересо-ваться ценами. Он видит только ценники, то, что выше, его не интересует. Он даже туда и не смотрит, поскольку понимает, что в его кармане никогда не будет столько денег, чтобы это купить. Ему нужны только два, три самых дешевых товара, не более того. Такие вкусные вещи, как: окорок, буженина, икра, шампанское, для него просто пустой звук. Он и не догадывается, что за этими словами стоит что-то реальное. Его не преследуют муки выбора — что купить. А мечты его не простираются дальше самого необходимого для жизни. Теперь в магазин заходит богатый. Для него реально существует все, что представлено на полках этого магазина. Более того, это все уже почти принадлежит ему, поскольку он в состоянии все это купить. Стоит лишь сунуть руку в карман и достать оттуда деньги. И все. Но ему пока не нужно все. Пусть оно пока поле-жит здесь, «на складе». А он возьмет только, что необходимо в данный момент. И вот тут его начинают преследовать муки выбора. Ведь ассортимент богатый. Похожих вещей много, но выбрать надо что-то одно. И не факт, что самое дорогое, всегда самое лучшее. Да и какой смысл переплачивать за марку? Вот так. Деньги заставляют человека «ра-ботать». Пока, только виртуально. «Сладкая работа» по выбору понравившихся вещей. Но потом, работы станет больше. И не вся она будет такой же сладкой.

Вот мы видим, как некто получил приличное количество денег. Можем ли мы ут-верждать, стал ли он, вследствие этого, чуточку счастливее, или нет? Давайте рассуждать. Мы узнали, что деньги — это вещи. Получив деньги, человек окружил себя вещами. Реаль-ными или виртуальными. Нам это не важно. Важно то, что материального в его окруже-нии стало больше. А ведь мы знаем, что счастье там, где материального вокруг ровно столько, сколько и нематериального. Если до этого, человек имел мало материальных ве-щей, гораздо меньше, чем «вещей» духовных, то тогда, получая деньги, он делает шаг по направлению к счастью. Но, ведь возможна и другая ситуация. Когда этих материальных вещей у него много и так. Он так заслонился ими от окружающего «свободного простран-ства», что подпитка его внутреннего Я духовными ценностями и так крайне затруднена. Тогда, «подняв» лишние деньги, он не приближается, а, наоборот, удаляется от счастья в сторону абсурдности, бессмысленности существования, не дающего, а отдаляющего сча-стье.

А как мы можем судить, мало ли у конкретного человека денег для счастья или дос-таточно? Ведь от нас полностью скрыт его духовный мир. А он, мы знаем, не в меньшей степени влияет на счастье. Однако, можно разделить весь мир на два типа людей. Одних из них, деньги ведут к счастью, других, наоборот, от него отдаляют. Да, но какова же про-порция между этими двумя типами людей? Не знаю. И никто не знает, поскольку нельзя найти никакого объективного критерия «достаточности денег». А раз так, нужно считать, что мир поделен между ними ровно напополам. И значит, существует только 50 процентов того, что кому-то деньги приносят счастье, а кому-то нет.

Итак, у нас имеется два события. Наступление одного из них (получение денег) только в половине случаев приводит к наступлению другого (счастье). Математики гово-рят, что, в таком случае, эти события никак не коррелированны между собой. То есть, другими словами, между этими событиями отсутствует какая бы то ни было связь. А это именно то, что нам и требовалось доказать.        

Интересно, а что по этому поводу думают ученые. Ведь наверняка в своих исследо-ваниях они ставили на обсуждение и этот животрепещущий вопрос. Вот что я нашел на этот счет, полазив по интернету. Не буду останавливаться на частностях. Перейду сразу к главному.

Наука, как это ни странно, «научилась» определять уровень счастья. Вот, говорят ученые. Возьмем репрезентативную выборку людей, с определенным материальным по-ложением. И зададим им вопрос, счастливы ли они. Потом возьмем другую группу, с бо-лее высоким материальным положением. И спросим у них то же самое. И так далее. По-лучилось нечто вроде социологического опроса населения. И если он произведен доста-точно качественно, и количество людей, принимающих в нем участие достаточно боль-шое, его результаты, думают ученые, будут достаточно объективными.

Дальше они строят кривую процента счастливых людей в зависимости от их материального положения. Кривая у них получается, естественно, растущей. Сначала круто, потом менее круто, а затем и вовсе прекращает свой рост. Инженеры в этом случае говорят, что процесс перешел в режим насыщения.

Но вот незадача. На самом интересном месте, там, где хочется опросить очень бога-тых людей, исследование останавливается. Ну не любят такие люди откровенничать с не-знакомыми интервьюерами. И говорят они подчас совсем не то, что думают. Им важно хорошо выглядеть в глазах общественного мнения. Да и вообще их не так много «для ре-презентативной выборки». Можно применить метод аппроксимации полученных ранее результатов. Судить о поведении в отношении денег очень богатых по тому, как ведут себя в отношении их просто богатые. А ведь это уже не наука. Это чистого рода домыслы. И, почему тогда бы не предположить, что вышеозначенная кривая, в области очень материально обеспеченных людей, поползет вниз, сначала робко, а затем и все круче и круче. А если это будет так, то выводы ученых нисколько не будут противоречить тому, что не в количестве денег кроется смысл понятия счастье.

Тут надо еще учитывать вот что. Все люди «зомбированы» «истиной», что, чем больше денег, тем больше счастья. В них это вдолблено с пеленок. Влито с молоком мате-ри. Поэтому, когда к ним обращаются с вопросом — счастливы ли они, они сразу начинают считать свои деньги. И если тех оказывается больше, чем у соседей, машинально отвечают на него утвердительно. А существуют еще и национальные черты. Русские, к примеру, склонны представлять себе ситуацию хуже, чем она выглядит на самом деле. Американцы же, наоборот. На все смотрят слишком оптимистично. Причем, как и русские, так и американцы, видят–то все вполне одинаково. Но вот, сообщить об этом вслух предпочитают по-разному. Так что, судить об уровне счастья человека по его ответу другому человеку абсолютно не перспективно.

Хорошо. От других мы никогда не дождемся объективного ответа. Но может быть, мы дождемся его от самих себя? Самому себе-то мы врать не станем. Что мы можем ска-зать о влиянии материального благополучия на степень удовлетворения жизнью на своем собственном примере? Ну, во-первых. Каждый, на кого неожиданно «сваливается» куча денег, сравнимая пусть даже с его дневным доходом, хоть на мгновение, но становится счастливее. Но эйфория, от внезапно свалившегося богатства быстро проходит. Все сво-бодные деньги сразу распределяются по статьям личных расходов. И что остается в итоге? А тут все опять индивидуально. Один человек чувствует прилив счастья. Другой — ника-кого такого прилива не ощущает. Я и самому себе могу сказать, что счастлив, хотя, встав на мое место кто-то другой, подобного счастья, ни вокруг, ни внутри себя, тот не обнару-жит. И это не удивительно. Ведь, как мы знаем, одна из компонент счастья связана с на-шим внутренним Я, и с его способностью находить вокруг себя Я внешнее и общаться с ним, получая энергию для дальнейшего развития. Но Я каждого человека уникально. Один больше любит уходить во внутренний мир, заниматься какими-то бессмысленными, с точки зрения окружающих, делами. Писать стихи, выпиливать лобзиком, лезть в горы. Другому не нужно никакого дополнительного хобби. Он целиком вовлечен в процесс по овладению вещами. Его внутренний мир очень беден, поскольку такова его сущность. Таким его создал Бог. И естественно, вне зависимости от количества «завоеванных» им материальных ценностей, он будет менее счастлив, чем тот, для которого любая, поднятая мелочь — шаг на пути к счастью.

Мы все, уже с рождения, расставлены богом по своим местам. Одни приближены им к счастью. другие — удалены от него. Первым-то и делать в течении жизни ничего не надо. Им и так хорошо. Но великий закон субстанциального тяготения не обмануть. Он требует от них постоянной борьбы за увеличение своего жизненного пространства путем покорения (притяжения к себе) более «слабых» объектов, лежащих на пути. Им кажется, что, овладевая деньгами, они, тем самым, приближаются к счастью. Но на деле, наоборот, они отдаляются от него в сторону абсурда. Другие же, далекие от счастья, пребывают в постоянном страхе перед слепой необходимостью, перед ударами судьбы, перед «хищниками», вожделеющими их внутренностей. И для них деньги — это способ закрыться ими от этих хищников. Это страховка от несчастных случаев. Это стена между их внутренним миром относительной свободы и внешним миром, в котором все свободны по отношению к ним. Обогащаясь, эти люди действительно становятся счастливее. Проходит страх. Мир для них становится «добрее». Но хорошо бы и им, не прозевать остановку под названием счастье, и не проехать дальше, туда, где деньги уже становятся лишними, а проехав ее, подумать, и все-таки, возвратиться назад. «Деньги приносят малую толику счастья. Но потом они уже приносят только еще больше денег». (Нейл Саймон )[49]

А теперь, чтобы усилить впечатление, не удержусь, чтобы не рассказать вам исто-рию о человеке, внезапно обретшим огромное богатство.

Ну, так вот, жил на свете один человек. Работал инженером по обслуживанию обо-рудования. Работа была не пыльной. Раз или два в неделю надо было проводить какие-то мелкие ремонты. Менять некоторые детали. Что-то там протирать, чистить, проверять ра-ботоспособность. А все остальное время можно было «валять дурака». Начальство нахо-дилось далеко. Общение с ним проходило в основном дистанционно. Поэтому даже и не было никакой необходимости каждый день ходить на работу. У человека этого имелась семья. Жена и дочь школьного возраста. Жили они в типовой трехкомнатной квартире. Семейный доход позволял им каждый год путешествовать по стране. Можно было ездить и за границу, но, во-первых, жена боялась летать самолетом, а во-вторых, им лень было оформлять заграничные паспорта. Текла размеренная скучная мещанская жизнь. Телеви-зор, компьютер, интернет. По выходным, у женщин — шоппинг, у него — пиво. Иногда встречи с друзьями.

И вот в один из дней на него «с неба» сваливается куча денег. Скажем, 100 миллио-нов долларов. Как сваливается? Допустим, у него обнаруживается богатый дядюшка за рубежом. Как же резко меняется жизнь этого человека. Мигом улетучивается спокойствие и беззаботность. Тут же сваливается на его плечи множество неотложных дел. Паспорт, виза, билет, множественность процедур принятия наследства. Но это только самое начало. Дело в том, что получив в свое владение такие деньги, он как бы нанимается на службу к собственной судьбе. На службу «миллионером высшей категории». И отныне всю жизнь он должен строить в соответствии с этим обстоятельством.

Ну, во-первых. Ему надо подыскать жилье, достойное статусу миллионера. Конечно, для этого лучше обратиться в специальные фирмы, занимающиеся поиском недвижимости для богатых. Они помогут и с оформлением необходимых документов, виз, видов на жительство. А предложений так много и все они так заманчивы, что глаза разбегаются сами собой. В мире, оказывается масса красивейших мест, и все их надо посетить, чтобы не упустить самое лучшее и желанное предложение. А ведь, кроме недвижимости, надо прикупить еще кое-что: автомобиль для себя, для жены, причем, для каждого места, в котором он собирается жить. Для каждого объекта недвижимости нужно нанять соответствующий персонал, заключить договора с обслуживающими организациями. Желательно приобрести какую-нибудь яхту для морских круизов. Естественно с капитаном. Также не помешают один-два телохранителя. Кто знает, что находится в головах у некоторых людей?

Конечно, все эти хлопоты приятные, спору нет. Но и от них, со временем, на-чинаешь уставать. А ведь потом, надо как-то управлять всем этим богатством. Вовремя платить зарплату персоналу. Оплачивать счета обслуживающих организаций, следить за состоянием транспортных средств. И как это вяжется с беззаботной жизнью миллионера? «С ростом богатства, растут и заботы». (Гораций) [43] Ну, хорошо. Он создает небольшую фирму, которая занимается всеми бытовыми хлопотами. Назначает управляющего, которому дает доверенность на распоряжение имуществом. В том числе, и средствами с его счета. И вот, у него начинается праздник. Морские круизы, тусовки в высшем обществе, посещение диковинных мест. Общение с красивейшими женщинами. Пляжи, пальмы, острова… Казалось бы, чего еще желать?

Но, дело в том, что, как только ты попадаешь атмосферу «красивых вещей», ты тут же начинаешь их делить на менее красивые и очень красивые, менее желанные и очень желанные. Причем, первые, теряют для тебя всяческую ценность, и как-то, непроизволь-но, из красивых, переходят в разряд рядовых. А вторые, оказываются желанными лишь постольку, поскольку они недосягаемы для тебя. Это, как в примере с морковкой, которая привязана на шесте перед мордой осла. Вроде близко, а не ухватишь. И в какой-то момент времени, наш герой начинает явственно осознавать, что в мире имеются вещи, страстно желанные им вещи, которые стоят дороже, чем он, даже очень богатый, миллионер, мо-жет себе позволить.

И тогда он решает обратить взгляд на свои финансы. С тем, чтобы, каким-то образом выжать из них максимальный доход. А тут все оказалось хуже, чем он предполагал. Кладя деньги в банк, он ожидал, что проценты по ним, достаточно быстро приумножат его капитал. Но, траты оказались гораздо больше, чем полученные проценты по депозиту. Он срочно начал анализировать эти траты. Оказалось, воруют. Кругом воруют. Все воруют. Это было ударом для него. И что делать? Ничего не осталось, как самому, лично, каждый день начать заниматься эффективностью собственных расходов. То есть, опять поступить на работу, на работу к самому себе.

И на этой работе он начал искать другие возможности приумножения капитала, кро-ме как, простого помещения их в банк. Он принялся играть на бирже. А это вело только к дополнительной головной боли. Его счет, то рос, то уменьшался. Он, то выигрывал, то проигрывал. То радовался, то огорчался. Рядом с ним, тем же самым занимались и другие, богатые, как и он, люди. Удивительно было, что для некоторых из них, очень богатых, собирание денег превратилось в смысл всей их жизни, поскольку все другое, кроме сле-дующего миллиарда долларов, у них уже имелось, либо, в любой момент они могли это приобрести.

Но наш герой был не таким. Он считал себя философом. И ни в коем случае не хотел до конца жизни гоняться за золотым тельцом. В конце концов, он бросил занятие бизнесом, справедливо считая, что всех денег не заработать, а на «счастливую» старость себе и «счастливую» жизнь детям, наверняка хватит и того, что у него уже имеется. Он удалился от надоевшего «света» в свое наиболее любимое имение и начал вести там спокойную, размеренную жизнь, умудренного опытом и материально обеспеченного человека.

И вот, сидит он как-то на берегу озера и наблюдает, как рядом ловит рыбу бедно одетый человек. Вот тот поймал большую рыбину. Радуется как ребенок. Счастливый, показывает ее всем вокруг. Дает потрогать. А затем, ни с того, ни с сего, отпускает ее обратно в воду.

— Что ж ты делаешь, глупец. Ведь пищи из этой рыбы тебе хватит на много дней, — не выдерживает наш герой.

— Так я сегодня уже сыт. А завтра бог даст новую пищу. Просто мне нравится это за-нятие — рыбачить, — беззаботно отвечает рыбак.

— Ладно. Пойду лучше посмотрю, как растут мои цветы. О, вы бы знали какие пре-красные у меня цветы? Конечно, если каждый день заботиться о них.

Долго не мог уснуть в эту ночь герой нашего рассказа. Он не знал, что давным-давно один очень мудрый человек уже объяснил причины этой бессонницы: «Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не дает ему уснуть». (Библия) [29]

                                            Мужчины и женщины    

                        «Женщина — самое могущественное в мире существо, и от нее зависит                                                                                                                                                                                                                                                                    

                        направлять мужчину туда, куда его хочет повести Господь Бог».                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                            

                                                                                                                                                               Г.Ибсен) [20]                                                                                                                                                                                                                            

Ну, кажется все вокруг знают, в чем заключается метафизическое отличие мужской половины населения от женской. Мужчины более агрессивны, сильны, но и более склон-ны к рациональному поведению. В отличие от женщин, слабых, чувственных, сильнее привязанных к домашнему очагу, к семье. Отличающихся большей терпимостью, трудо-любием, усидчивостью. Но, в то же время, и более эмоциональных, выделяющихся не-предсказуемостью, нелогичностью своего поведения. Кажется, все предельно ясно. Муж-чина — воин, покоритель природы, вождь. Женщина — мать, хранительница домашнего очага, покорная жена. Но даже тут, уже в самом начале разговора о мужчине и женщине, возникает явное недоразумение. Как мужчина может быть сильным и властным, если он полностью строит свое поведение на логике и рассудке? Выходит, что он, хоть и очень сильный, но легко подчинится тому, кто логически объяснит ему необходимость этого подчинения. И еще. Если поведение женщины нелогично и непредсказуемо, как Бог ей доверил воспитание детей? Как материнский инстинкт уживается с излишней эмоцио-нальностью женского поведения?

Не состыковывается здесь что-то. Не убеждает. Надо поискать какие-то другие принципы, управляющие поведением и взаимоотношением полов. А где их искать, кроме как, в общей философской картине бытия. И у нас такая картина имеется. Сейчас мы уви-дим как легко и просто в ней обнаруживается различие между мужским и женским спосо-бами существования в мире. И, в какую сторону, со временем, поворачивается вектор это-го различия.

Представим себе мир в виде некоей закрытой системы. Скажем, в виде шара. А те-перь, разделим все элементы этой системы на два типа. Первые — это те, которые распо-ложены ближе к «центру тяжести» этой системы. Вторые — ближе к ее границам. Мы зна-ем, что существуют две основополагающие субстанции сущего — бытие и экзистенция. И каждый элемент, каждая «вещь» этого мира одновременно причастна к каждой из этих субстанций. В нашем контексте это означает, что она имеет нечто общее с другими сосед-ними элементами, но, также и некоторые индивидуальные особенности. Логично предпо-ложить, что существуют элементы, в которых общие свойства превалируют над индиви-дуальными отличиями. И наоборот. Можно выделить те, в которых «количество» индивидуального, особенного, превышает «количество» общего. Вернемся к нашему шару. Естественно, поскольку центр «управления системой» находится в центре ее тяжести, то элементы, расположенные там будут более подчинены воле субъекта системы. То есть, общие приказы для них будут более приоритетны перед их внутренними желаниями. «Количество» субстанции бытия в них будет больше «количества» субстанции экзистенции. Так вот, возьмем и назовем эти элементы женскими. А те, которые находятся ближе к границам системы, «подальше от царского недремлющего ока», которые ставят законы ниже собственных интересов, возьмем и на-зовем мужскими.

Все очень просто, не правда ли? Вот, новая система только что образовалась. Она требует защиты. И на границы свои она ставит сильных и смелых. И пусть они будут в чем-то не согласны со всеми требованиями вождей. Пусть забирают себе большую часть богатств побежденного противника. Но они готовы воевать не на жизнь, а на смерть. Го-товы мужественно терпеть все тяготы военного времени. А это сейчас главное. Но вот, проходит время. Все противники побеждены. Границ больше не существует. А значит, больше не нужны, ни сильные, ни смелые. Главными действующими лицами становятся другие. Незаметные и тихие. Более покорные и управляемые. Потому что теперь, на смену экстенсивному развитию, пришло время развития интенсивного. Это еще называется — централизация власти. Чтобы система стала максимально устойчивой, в ней должен быть образован один сильный центр, вокруг которого крутилось бы бесконечное море однородных винтиков, не думающих ни о чем, кроме как, исполнять волю руково-дящего ими органа. И не факт, что в этом центре обязательно должен быть мужчина.

Ну ладно, вернемся к нашим баранам. Итак, в любой системе существуют два типа элементов — мужские и женские. Охарактеризуем каждый их них более подробно.

Мужскими мы назвали элементы, в которых «количество» субстанции экзистенции превышает «количество» субстанции бытия. А значит, воля преобладает над разумом, личные интересы — над общественным долгом. Невидимое содержание превалирует у них над внешней формой. Индивидуальность — над общими чертами характера. Мужчины бо-лее склонны подчинять, чем быть подчиненными. И естественно, нарушение общеприня-тых законов, для них скорее правило, а не исключение. Главная черта мужского поведе-ния — выставить напоказ свое внутреннее Я, и зафиксировать его уникальные отличия от окружающей среды. Как поступает, к примеру, настоящий мужчина, когда впервые появ-ляется в незнакомом обществе? Прежде всего, он ни на йоту не изменяет принципам сво-его поведения. Затем, он стремится свои внутренние принципы сделать принципами поведения всего общества в целом. Если для этого нужно приложить силу, он ее при-ложит. Но если силы мало, он действует более хитро. Не будучи, от природы, привержен к рациональному мышлению, он, тем не менее, использует логику, как инструмент для вовлечения других в орбиту своих, абсолютно нелогичных интересов. Рациональность для него лишь маска, за которой скрывается дьявол. Коварный дьявол Мефистофель, уговаривающий Фауста, продать ему свою душу.

Но логикой можно убедить только слабых. Слабых духом. С сильными остается только одно — воевать. Вот почему мужчины так любят войну. Там они чувствуют себя «в своей тарелке». Не надо притворяться, юлить, мучительно искать какие-то «разумные» аргументы, чтобы просто дать в морду. Но на войне иногда убивают. Тогда лучше спорт, карты, казино. Все, где можно реализовать свои амбиции победителя, не рискуя при этом, отправиться на тот свет.

У мужчин присутствует еще одна специфическая черта, которая сильно отличает их от женщин. Назовем ее так — незашоренность сознания. Когда-то, давным-давно, когда не было еще машин, люди для передвижения, использовали лошадей. И вот, чтобы лошади не отвлекались от дороги, на их морду, по бокам, на уровне глаз, надевали специальные щитки, не дающие им возможности глядеть по сторонам. Такие невидимые щитки надеты и на каждого из нас. Наши глаза воспринимают только определенный спектр, падающего на них излучения. Наши уши — ограниченную полосу частот. Еще хуже дело обстоит у нас с органами обоняния и осязания. Они почти не дают нам никакой информации о мире. Даже у животных, порой, обоняние развито в сотни раз лучше, чем у нас. Конечно, мы не можем с этим смириться. И изобретаем различные приборы, заглядывающие в те глубины спектра, куда нам самим заглянуть не суждено. Но беда в том, что эти приборы все то, что они видят, все эти фантастически красивые картины реально-сущего мира, должны затолкать в наш узкий спектр восприятия этого мира. Чтобы и мы смогли на это посмотреть. А они не заталкиваются. Это аналогично тому, как некто, обладающий черно-белым зрением, пытается рассматривать цветные фотографии. Для определения цвета он использует специальный прибор, который, «зная», что человек не может различать цвета, на каждом участке, окрашенном в определенный цвет, ставит цифру, обозначающую градацию этого цвета на специальной шкале. Конечно, с прибором, этот человек будет видеть «лучше». Но, как ни старайся, никогда не дано ему увидеть подлинной красоты разноцветного мира.

Так вот. Мы люди, из ограниченного материала мировосприятия пытаемся создать некую полную картину действительности. А это не реально. Но у мужчин, поскольку они больше связаны с экзистенцией, имеется дополнительная возможность «домысливать» эту действительность. Они могут сформировать у себя в сознании образ, выходящий за рамки ограничений, наложенных природой на наши органы чувств. Очень сложно сообщить об этом образе тем, у которых отсутствует такая способность. Общепринятое название этой способности «видеть невидимое» — шестое чувство. Давайте представим себе двух людей. Один, с момента рождения, находится в помещении без окон. А в комнате второго распо-ложено окно, из которого виден кусочек неба. И вот, второй, пытается рассказать о том, что он видит за этим окном первому. Естественно, тот ничего не поймет. А может быть даже хуже. Сочтет второго за сумасшедшего, которому требуется лечение.

Эта способность — шестое чувство, иногда ее еще называют вдохновением, делает мужчин более способным к творчеству, в самых разных его видах. Особенно они преуспевают в открытии нового: новых художественных форм, стилей, жанров, новых научных теорий, технологий, новых философских взглядов на окружающую реальность. Существует такая поговорка. Женщина любит ушами, а мужчина — глазами. Никто, наверное, и не догадывается, сколько в этой короткой фразе философской глубины. Да, женщине нужны слова, поскольку слова — это общие слова, это средство понимания, это логика, это рациональность. Она должна понять то, что ей говорят, чтобы определить свое дальнейшее поведение. Ей нужны точно такие же слова, которыми клянутся все герои любовники в телесериалах. За этими словами она забывает свои личные интересы и становится податливой на псевдо логику речей хитрых мужчин. «Слова — вода; они лишь волю студят» (Шекспир. Макбет). А Мужчина должен сначала увидеть в женщине, шестым чувством увидеть в ней непонятную и необъяснимую Красоту. И потом уже — присвоить эту красоту, сделать частью самого себя.

Ну, раз уж мы начали вести разговор о женщинах, поговорим на эту тему более под-робно.

Женскими элементами любой системы мы назвали те, в которых «количество» определенного, бытия, превышает «количество» неопределенного, экзистенции. Главное в них то, что они более привержены к рациональному способу существования. А что такое этот рациональный способ существования? Ну, вот, имеется какой-то руководитель, хозяин, вождь. Он издает законы. Поскольку ты находишься внутри общества, которым он руководит, ты обязан беспрекословно исполнять эти законы. Не важно, что они, порой, несовершенны и входят друг с другом в противоречие. Буква закона для тебя важнее, чем его дух. И главное, никогда не ставить под сомнение легитимность своего руководителя. Иначе, либо — тюрьма, либо — головная боль. А тебе этого надо? Вот, в самом широком смысле, это и называется — рациональный способ существования. Способ, всецело основанный на необходимости подчинения. Подчинения законам природы, правилам трудового распорядка, общественному мнению, нормам морали, уставу партии, требованиям надзорных органов и так далее, и тому подобное. Вот они двое появляются в незнакомом обществе — мужчина и женщина. Первый очень долго не может понять, какие правила приняты в этом обществе, и поэтому ведет себя как обычно. Женщина же почти мгновенно «учуяв носом» носящийся в воздухе «запах» этих правил, сразу же изменяет в соответствии с ним свое поведение. Но вот проходит определенное время. Мужчина, наконец, понимает логику взаимоотношений внутри этого общества. И он начинает использовать ее в своих личных интересах. Говорит речи понятные всем, но из которых вытекает, что главным здесь является уже он сам. С женщиной все обстоит кардинально по-другому. Неожиданно она начинает выделяться из всех остальных свое внешней формой. Эффектной одеждой, прической, макияжем. Причем эта форма обязательно должна быть близка к идеалу, принятому в этом обществе. В чем тут дело, спросите вы? Да просто она хочет обратить на себя внимание субъекта этого общества, его явно или неявно выраженного лидера, чтобы тот оценил ее, именно ее усердие в подчинении общим правилам, и приблизил бы ее к себе, к своему «трону». Нет, ей не нужно никакой власти, упаси боже. Ее цель — стать «слепой игрушкой» лидера. Полностью, отдавшись ему во власть, избавить себя от необходимости принимать какие бы то ни было, собственные решения. Ей надо стать «воздухом», которым «дышат» все остальные. «Внутренним голосом», твердящим каждому вокруг — «Подчиняйся, подчиняйся, подчиняйся».

В отличие от мужчин, женщина боится свободы. Ее пугает, развертывающийся пе-ред ней Простор. Попадая в пустую квартиру, она тут же бросается ее заполнять множе-ством функционально лишних вещей. Шкафами, комодами, полными тряпок, шторами, рюшами, цветными картинами по стенам. Они нужны ей, чтобы в каждодневных домаш-них заботах о них, реализовывать свою сущность — все время делать что-то «необходи-мое». «Если никто мной не руководит» — думает она — «пусть мной руководят мои собст-венные вещи».

Женщина не подвержена вирусу бесплодных мечтаний. Это естественно. Ведь меч-ты возникают, когда есть время мечтать. А у женщины этого времени нет. Она всегда в заботах. Поэтому, ее представителей редко встретишь в сонме великих деятелей цивили-зации. По крайней мере, до 20 века. На память приходит только, религиозная фанатичка Жанна Д* Арк. И несколько королев и императриц. И только с конца 19 века начинается массовое внедрение женщин в, до этого сугубо мужские, сферы искусства, науки и управ-ления. Но и в этих сферах они действуют весьма специфически. Возьмем, к примеру, женскую литературу. В каких жанрах в основном, представлено большинство писателей — женщин? Это конечно, женский роман, и …детектив. Оба, казалось бы, столь разных жанра роднит то, что здесь не надо вглядываться вглубь, что-то домысливать, изобретать. Они не дают толчок к дальнейшему творческому осмыслению прочитанного. Правильно. Зашоренность женщин мешает им «зашифровывать» в своих текстах нечто загадочное, экзистенциальное, некие образы, наблюдаемые только в условиях, когда вокруг расстилается свободный простор. Женский роман — это просто повествование об отношениях между людьми. И ничего больше. А детектив добавляет к этому повествованию и рассказ об отношениях между вещами, которыми владеют эти люди. Здесь все внимание обращено на внешние детали. Кто как выглядит, во что одет, какова обстановка его жилища и т.д. Маленькая деталь тут приобретает огромную важность, поскольку она, в конце концов, ведет к раскрытию преступления. За «отдельными деревьями здесь не видно леса». А по-другому и никак. Этот «лес» вокруг не видит и сама женщина, пишущая текст. Да, действительно, пишущая текст, но не создающая его. Ибо для создания произведения обязательно нужен этот «лес». Нужен смысл, финальная цель, ради которой затевается проект. И она состоит отнюдь не в том, чтобы «срубить побольше бабла» с читателей. Она в том, чтобы донести свое собственное «видение ситуации» до других.

Мы уже сказали, что женщина любит ушами. А это то же самое, что признать, что ее поведение строго рационально. Ведь уши существуют для того, чтобы слышать слова. А слова несут приказы. Приказы отнестись серьезно к этим словам. Давайте подумаем, хо-рошо ли это, вести себя сознательно, правильно, дисциплинировано, рационально? А что ж тут плохого? Более того, если все вокруг станут так себя вести, человеческое общество станет сильнее, крепче, а значит, и, более процветающим. Разве мы все этого не хотим? Тогда почему ведем себя по-другому?

В конце 19 в., в добавление к первому закону термодинамики, выражающему всеоб-щий закон сохранения энергии, был открыт второй закон (начало) термодинамики. В од-ной из своих многочисленных формулировок он утверждает, что в замкнутой системе процесс преобразования упорядоченных системообразующих структур в неупорядочен-ные образования элементов этих структур, является необратимым. В физике количество неупорядоченности обозначают термином энтропия. (в рыночной экономике этому тер-мину соответствует понятие ликвидность). Поэтому, чаще всего второе начало термоди-намики формулируют так. Все в мире движется в сторону повышения энтропии. Или, проще говоря. Все движется от первоначального порядка к неизбежному хаосу. И никак не наоборот. Любое монументальное сооружение, каким бы прочным оно ни было, рано или поздно, превратится в груду камней, поскольку рано или поздно, оно перестанет ис-полнять возложенные на него когда-то функции. Именно об этом говорит второй закон термодинамики. Да и сам человек, в конце своего жизненного пути неизбежно превраща-ется в прах. И обратный процесс возрождения из праха, науке, к сожалению, пока неиз-вестен.

       А ведь все это напоминает не что иное, как путь от рождения к смерти. Второй закон термодинамики — это физическое обоснование процесса неизбежной гибели систе-мы, закрытой от добавления в нее извне, «свежей крови».

Вся материя через много много тысячелетий превратится в тепло. Это будет тепло-вая смерть вселенной. С философской точки зрения неизбежность гибели любой системы означает, что потенциал, изначально заложенный в нее в момент ее рождения, должен ко-гда-то полностью реализоваться. Потенциальная энергия должна превратиться в кинети-ческую. Это может быть взрыв, если процесс протекает слишком быстро. А может проис-ходить медленный распад сложного до максимально простого. И в конце концов система распадется до невидимых частиц «воздуха» и, вследствие этого, перестанет быть наблю-даема окружающими, а значит и утратит статус существования, как бытие, дающее ощу-щение своего присутствия.

       В конце 70-х гг. 20 в. В СССР Альтшуллером Г.С. была разработана ТРИЗ. Тео-рия решения изобретательских задач. Одним из главных постулатов этой теории является такой. Чтобы повысить управляемость какой-либо структуры, ее надо раздробить на большое количество мелких однородных элементов. Тут важно заметить, что таким обра-зом повышается управляемость системой из вне, а не изнутри нее. Изнутри как раз, чем монолитнее, чем неразъемнее является система, тем легче она откликается на волю ее субъекта. Именно поэтому иногда, пред решительной битвой, воинов призывают собрать-ся с силами. Но стороне, внешней относительно этой системы, чтобы понять ее поведение и, следовательно, получить над ней бразды правления, нужно представить ее в виде боль-шого количества мелких (понятных) элементов. Самые простые примеры. Мелкие товары гораздо эффективнее транспортировать. ( Меньше перевозится «воздух» ) Неисправность мелкой детали гораздо меньше сказывается на надежности целостной системы. Мелкую типовую часть легко заменить другой. Армия, основанная на большом количестве малых, но подвижных соединений, имеет преимущество над мощной, но неповоротливой военной машиной. В экономике, несколько небольших производств в разных частях страны дадут фору одному крупному заводу. А вспомните только знаменитое изречение «Разделяй и властвуй» и вам все станет ясно. Политика разделения крупных собственников на множество мелких — это политика государства. Политика дробления элементов — это главный закон развития любой системы. Именно он лежит в основе второго начала термодинамики, да и не только его, а и всего процесса познания в целом. Свести сложное, непонятное к совокупности простого, понятного — разве не это цель науки вообще, да и любого конкретного восприятия предмета в частности.

Что же означает вышесказанное применительно к рассматриваемой нами проблеме соотношения мужского и женского начал? А это означает что, с течением времени, любая система движется в сторону уменьшения в ней мужского, более неуправляемого начала, и увеличения в ней начала женского, более дисциплинированного, а значит, и более управляемого. Когда на пути строителей дороги стоит скала, ее взрывают, чтобы она превратилась в кучу обломков, легко убираемых с пути. Если это не сделает человек, это сделает природа. Крепкие и огромные как скалы, настоящие мужчины, разрушаются в результате войн и неправильного образа жизни, и тон начинают задавать, маленькие, но, несокрушимо твердые внутри, особи другого пола. Сначала, они просто стремятся к равноправию. Затем, незаметно даже для самих себя, они проникают во все сферы человеческой деятельности. Интересно наблюдать, как это происходит. Мужчина никогда не стремился к доминированию в типично женских областях интересов. Он всегда отделял женское от мужского и не лез на чужую половину. По крайней мере, делал это не агрессивно. Конечно, его тоже волнуют вопросы воспитания детей, формирования модных тенденций, заботы о собственной красоте. Но массовый мужчина, я под-черкиваю, мужчина, как один из двух элементов системы, не считая себя профессионалом в этих вопросах, полностью полагается здесь на женское руководство. Руководство не в организационном смысле, а в идейном. Так же себя вели и женщины, вплоть до 20в. Но в последнее время, когда их количественное превосходство стало неоспоримым, они начали агрессивную экспансию и в сферу чисто мужских интересов. Тут свое слово сказала эмансипация — явление, возникшее как женский протест против мужского шовинизма. Вроде бы вполне справедливое требование равноправия к концу 20 века неожиданно обратилось агрессией, войной против самих основ мужественности. По мнению женщин, прежде всего, нужно идти туда, где преобладает еще мужской интерес, и именно там нужно завоевывать ключевые позиции. Спорт, армия, общение с техникой. Казалось бы, физическая сила и воля, необходимые в этих видах деятельности, присуща только мужской половине человечества. Так ведь нет. Споря с собственной природой, женщины упорно стремятся к идейному руководству и здесь. Чего стоит только вид беременной женщины — министра обороны Испании, инспектирующей войска в воюющем Афганистане. Я не говорю уже об атлетических видах спорта, где женщины уже обосновались совсем прочно. Конечно, главные высоты стратегического управления почти во всех областях человеческой деятельности, еще занимают мужчины. Но глядя, как быстро развивается женский потенциал, понимаешь, это уже ненадолго. Система, двигающаяся в сторону повышения энтропии, то есть — распада крупных волевых структур на большое количество мелких, более управляемых элементов, все делает для стимулирования развития именно женской составляющей человеческой цивилизации.

        И вот, наконец, в конце 20 в., точнее, в 1997г. происходит событие, ставящее жирный крест на дальнейшем существовании мужской половины человечества. У овечки Долли рождается клон, и при этом, в появлении его на свет, никак не принимают участия мужские клетки. Процесс клонирования известен науке уже достаточно давно, но с не-давних пор он приобрел прямо таки мистическое значение. Дело в том, что появилась теоретическая возможность перейти от клонирования высших млекопитающих, единичные успехи которого уже научно подтверждены, к клонированию самого человека. Давайте, хотя бы в самом поверхностном виде, коснемся механизма этого процесса. Имеется три женских особи животных(одна из них может быть и мужской, но нам важно показать принципиальную возможность размножения без участия мужчины). От первой особи берется генный материал, который находится в ядре одной из ее клеток. От второй особи берется яйцеклетка, из которой предварительно удаляется ядро. Затем ядро от первой особи пересаживают в яйцеклетку от второй. Внедренный извне набор хромосом, находящийся внутри ядра первой особи, инициирует в яйцеклетке процесс деления, точно также как и сперматозоид, внедряющийся в процессе оплодотворения внутрь яйцеклетки. Сразу после этого, "оплодотворенную" новым ядром яйцеклетку, помещают в матку третьей особи где она благополучно и развивается в плод. Таким образом, вследствие того, что в реконструированной яйцеклетке присутствуют только гены одного животного, а именно первой особи, родившийся детеныш оказывается ее точной биологической копией, клоном, который наследует весь поведенческий потенциал матери.

Итак, сегодня появилась принципиальная возможность размножения человечества без участия мужчин. Все время существования цивилизации мужчина всегда нес на себе эту обязанность — обязанность продолжения человеческого рода. И вот теперь она снима-ется с него. Это говорит о многом, если не обо всем. Тот, кто управляет этой системой — человечеством, как бы говорит мужчине. Все, твои гены в будущем потомстве мне не нужны. Мне не нужна твоя агрессивность, жадность, твоя сумасбродная устремленность идти всегда наперекор всему, твоя нацеленность целиком на личные интересы. А раз мне не нужны твои гены для потомства, зачем ты мне нужен сам? Как инструмент в женских руках, как «сильный» раб, исполняющий желания «слабого» господина? Но у нас имеют-ся другие, более послушные инструменты — машины. Их мы и будем совершенствовать, а тебе место только на свалке истории — в музеях, да в недолгой памяти будущих поко-лений людей.

И чтобы это прозвучало как приговор, ученые «эксперты» подвели теоретическую базу под вывод о неизбежном вымирании мужского населения планеты. . Известно, что генетический набор женского организма содержит две хромосомы типа Х, а генетический набор мужчины содержит как хромосому Х, так и специфическую «мужскую» хромосому Y. Так вот, последние исследования генетиков выявили, что из 1098 генов, обнаруженных в Х-хромосоме (а это примерно 4% от общего числа всех человеческих генов), более трехсот имеют прямое или косвенное отношение к различным наследственным заболеваниям, что, в свою очередь, составляет более 10% от всех известных науке генных болезней. У женщин, если в одной хромосоме происходят какие-либо мутации, они тут же нивелируются благодаря эффективной компенсационной деятельности второй Х-хромосомы". У мужчин же нет запасной «здоровой» копии этой хромосомы и поэтому они обречены на вымирание. К тому же вторая мужская хромосома Y постоянно деградирует. Поначалу в ней, так же как и в Х-хромосоме находилось 1000 генов. Большинство же из оставшихся сегодня 78 генов Y-хромосомы имеют крайне узкую специализацию и отвечают за образование сперматозоидов и развитие семенников.

Ну что же, пора подводить некоторые итоги. Существование мужского и женского начала целиком основано на существовании двух субстанций сущего. В мужских элемен-тах любой системы индивидуальность преобладает над общими чертами. Воля преоблада-ет над разумом, личные интересы — над общественным долгом. В женских элементах все обстоит с точностью до наоборот. Общие требования и правила для них более важны, чем личные интересы. Рациональность в их действиях преобладает над иррациональностью. Форма ставится выше содержания. Материальный комфорт ценится дороже, чем свобода. Рутинной, монотонной работе отдается предпочтение перед творческой деятельностью.

Но внешне выглядит все как раз наоборот. Поступки мужчин кажутся более логич-ными. Это происходит потому, что мужчины применяют логику, как инструмент для по-давления воли окружающих. Для склонения их на свою сторону. Если нельзя заставить другого подчиниться силой, ну тогда нужно привести серьезные логические доводы, обосновывающие пользу такого подчинения. Женское поведение кажется очень эмоцио-нальным. Гораздо более эмоциональным, чем мужское. Но здесь тоже обман. Женщина ждет награды за свое подчинение общим законам. А чтобы субъект общества — общест-венное мнение, увидел бы и оценил ее «работу», ей надо чем-то выделить себя из толпы других таких же женщин. Одним из способов такого выделения является ношение модных вещей. То есть, женщина как бы предвосхищает то, что где-то глубоко в душе желает общественное мнение. И одевая это, она, вольно или невольно, привлекает взгляды выразителей этого мнения, которые награждают ее лестными эпитетами. И этим, дают ей силы к дальнейшему «общественно полезному труду».

История взаимодействия в системе мужского и женского начал такова. Вначале главными являются мужчины. Их сила и смелость защищает «молодую организацию» от внешних врагов. Когда же система становится достаточно крепкой, ее мужские элементы превращаются в тормоз, препятствующий ее дальнейшему развитию. Их сила превраща-ется в насилие, а воля — в своеволие. И поэтому, в строгом соответствии со вторым нача-лом термодинамики, «руководством» системы предпринимаются действия для нейтрали-зации мужчин. Внешне это выглядит как демократизация общества. Построение граждан-ского общества. Но и этого становится мало. Для обеспечения максимальной управляемо-сти системы под названием человеческая цивилизация, необходимо полное уничтожение мужского населения. Не стоит думать, что это будет кровавое зрелище в духе средневеко-вой охоты на ведьм. Скорее всего, мужчины, постепенно, будут утрачивать свои типично мужские черты, все более и более превращаясь в женщин.    Но ирония заключается в том, что доведение этого процесса до логического конца, одновременно ведет и к смерти самой системы. Ведь полное устранение из предмета его внутреннего содержания, его индивидуальности, его особенностей, его отличий от других, ведет и к устранению самого предмета, ибо нельзя увидеть предмет вне его конкретного воплощения. Для человечества в целом это будет означать, что, сделавшись максимально эффективным, до предела усовершенствовав и автоматизировав систему принятия и исполнения решений, оно станет послушной игрушкой в руках того, кто его «создал». А послушные игрушки со временем надоедают и их выбрасывают за ненадобностью.

Глубоко обобщая, можно сказать, что, мужчинам суждено было когда-то стать родо-начальниками цивилизации, а женщинам предстоит стать его могильщиками. Всему конец положит женское непоколебимое стремление к комфорту. И грубая мужская сила падет перед этим бастионом. Сила воли превратится в безвольное существование зомбированных существ, полностью погрязших в суете своих каждодневных дел. Мелкие удобства жизни станут главной целью людей, забывших о своем божественном происхождении. Не нам — сегодняшним, судить — хорошо это будет или плохо. Ясно одно, в конце концов, женская покорность победит непокорных мужчин. «…ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится» (Бибилия) [50]    

Если кто-то увидел в этом рассказе что-то обидное для своей половой принадлежно-сти, заранее прошу извинения. Я просто пытаюсь отыскать истину. Еще хочу оградить себя от будущих упреков в том, что мужчины и женщины, показанные мной здесь, мало соотносятся с реальными людьми. Дело в том, что в каждом из нас имеется изрядное количество как мужского, так и женского начал. И поделены они примерно поровну. Ну, не точно поровну. У одних одно на доли процента превышает другое. У других — наоборот. Мужчины только чуть чуть «мужественнее» женщин. А женщины — чуть чуть «женственнее» мужчин. И поэтому, применять к конкретным людям правила, выведенные для идеальных представителей полов, будет в крайней степени неразумно.

                                                Любовь и эгоизм.

                                            «Любовь к себе — единственный роман, длящийся всю жизнь.»

                                                                                                (О. Уайльд)[28]

Да, подумаете Вы, прочитав заголовок. Не иначе, как автор влюбился. И сейчас бу-дет нам излагать что-то невообразимо нудное и малопонятное. Постараюсь развеять Ваши опасения. Во-первых, насчет влюбленности. Да, когда-то давно испытывал нечто подоб-ное. Но, к сожалению, или, к счастью, уже не трепещет мой дух ( в отличие от плоти), когда прелестное женское личико склоняет на меня свои карие очи. Во-вторых, же, я специально выбрал эту тему, чтобы показать, как, маловразумительное, неопределенное понятие становится простым и ясным, если ты предварительно «вооружен» общей карти-ной мироздания.

В разговоре о психологическом взгляде на мир мною было упомянуто множество человеческих переживаний. Страх, абсурд, печаль, тревога, счастье и т.д. Но о любви там, почему-то не было сказано ни слова. В чем тут дело? Забыл? Не придал ему большого значения? Нет. Просто, те переживания, которые перечислены выше, являются следстви-ем взаимоотношений переживающего их человека и окружающего мира. Мира целиком. Во всех своих проявлениях. А любовь — это отношения с конкретным «представителем» этого мира.

Выше, мы определили, что относительная устойчивость нашего мира является след-ствием определенного равновесия между протекающими в нем двумя главными процес-сами субстанциального тяготения. Тяготения друг к другу «вещей» — частиц субстанции бытия. И тяготения «душ» — частиц субстанции экзистенции. Но как-то унизительно для людей, говорить, что их просто тянет друг к другу какая-то неведомая сила. И поэтому они придумали себе слово любовь, чтобы возвысить это сугубо «физическое» явление, вложив в него некий божественный смысл.

Так как мы имеем два противоположно направленных процесса тяготения, термин любовь тоже надо разделить на два подвида — любовь к другим и любовь к себе, к своему внутреннему Я. Вроде тут все понятно. Но не спешите.

Давайте, в качестве явного примера рассмотрим гравитационное тяготение. Вроде мы все, как физические тела, должны притягиваться друг к другу. Но этого не происходит. По настоящему, мы притягиваемся только к земной поверхности. Почему? Ну, потому что масса земли настолько превосходит массу отдельного человека, что силой притяжения других тел друг к другу, можно пренебречь. Точно то же самое происходит и в сообществе «вещей», в субстанции бытия. И тут можно обнаружить очень «мощные» вещи, к которым притягиваются, независимо от их воли, все члены сообщества. Применительно к человеческому обществу этими «вещами» являются: Бог, родина, истина, этнос, родители, дети и т.д. Любовь к ним безальтернативна. Их не выбирают. Если не любить что-то из этого списка, (по крайней мере, в общих клятвах преданности им) большой шанс оказаться изгоем общества, в котором любовь к этим «вещам» имеет священный характер. Кратко поясню, что под словом бог здесь надо понимать не только религиозное божество, но также, веру в незыблемость законов природы, и еще, уверенность в том, что кто-то «наверху» всегда стоит на страже твоих интересов.

Но существуют и более конкретные вещи, являющиеся мощными источниками при-тяжения, а значит, и любви. Это, так называемые, модные вещи. Некоторые из них имеют всечеловеческое влияние. Например: дорогая машина, вилла на берегу моря, загорелая красотка, да просто — чемодан денег. Другие сугубо индивидуальны и притягивают к себе только жителей определенной местности, государства, людей с определенным образом жизни, определенных религиозных убеждений. Можно сказать, что модные вещи — это вещи, которыми в данный момент хочет обладать большинство членов какого-либо сооб-щества людей. Любовь к ним тоже почти безальтернативна. Конечно, если хочешь заслу-жить уважение большинства. И через это уважение — получить власть над этим общест-вом. Чтобы самому превратиться в предмет любовного вожделения.

Как мы видим, любовь к другим не имеет возможности выбора предметов любви. Они навязаны нам большинством общества, в котором мы живем. Тут важна только внешняя сторона этого дела. Не важно, что сам ты думаешь о них. Может глубоко внутри, некоторые общественные ценности тебе противны. Главное, чтобы на всех собраниях, ты клялся бы в любви к ним и делал видимые всем шаги в их направлении. Да, это любовь показанная, внешняя. А как любить идолов, которые легко воздвигаются и так же легко рушатся под легким напором общественных волнений. Их власть временна. А «все прехо-дящее, только подобие», и не стоит внимания вечного Существования.

Любовь к модным вещам, к общественным ценностям — это, по сути своей, любовь ко всему обществу в целом, к его «центру тяжести», тяга к которому составляет смысл всей плотской жизни человека. Но ведь мы знаем, что у человека имеется и еще одна жизнь — духовная. И, в то время, как любовь к обществу, к другим, все больше заставляет человека делать совсем не то, что он действительно желает, в нем крепнет и другая лю-бовь, любовь к самому себе, а это уже любовь абсолютно искренняя, потому что, ну как не любить самого себя.

Любовь к другим обожествляют. Про нее слагают стихи и поют песни. Считают, что именно она вдохновляет на великие свершения и позволяет преодолевать все превратности судьбы. Любовь же к себе, себялюбие, считается грехом. Ее осмеивают в баснях и осуждают в общественных собраниях. Конечно, ведь она угрожает интересам общественного организма. Свободный человек, мозги которого не засорены ворохом мифических ценностей, очень опасен, поскольку, прилюдно поставив под сомнение эти ценности, он ставит под сомнение и существование всего общества, целиком основанного на них. Но любовь к себе, позволяет человеку самому выбирать себе ценности, которым хочется служить. Не взирая ни на какие общественные запреты. Можно всю жизнь отдавать, непонятно как накопившиеся, долги, служа общим идеалам. А можно жить по законам собственной совести, через них пропуская все, что навязывает тебе в качестве предмета любви, безликое общественное мнение. Мне лично, второе более по душе. Поэтому, дальше буду вести речь не о любви — долге. Долге перед богом, перед родиной, перед родителями. Такой любви для меня лично уже не существует. Буду говорить о любви — свободе, ибо, свободно выбирать себе предмет любви — это уже значит, сделать шаг по направлению к счастью.

Каждый из нас индивидуален. По своей одежде, характеру, но более всего, как уни-кальная, ни на кого не похожая личность. Это «играют в нас гены» одного из наших «ро-дителей» — субстанции сущего, под названием экзистенция. И мы должны постоянно реа-лизовывать, раскрывать эту индивидуальность в «земных» делах и поступках. Чтобы хоть чуточку «приблизиться» к нашему «родителю». К индивидуальности вообще. К субъекту. К богу. Это называется — процесс экзистенциального тяготения.

Но как на деле реализовать эту индивидуальность? Можно одеваться не так, как все. Экстравагантно себя вести. Раскрепоститься. Стать свободным от условностей граждан-ского общества. Ходить босиком. Выражаться исключительно матом. Жить в мусорном контейнере. И т.д. Но, поступая так, абсолютно свободно, с точки зрения обывателя, мы причиняем себе массу неудобств. Нас не берут на работу. Соседи жалуются в милицию. Все родственники отворачиваются от нас. И, в конце концов, это становится невыносимо. Но, часто, ничего уже нельзя вернуть назад. И остается нам, до скончания жизни, либо — тюрьма, либо — помойка. А это печально. Очень печально. И никто из вменяемых людей не хочет идти по такому пути.

Но желание свободы, желание реализации собственной индивидуальности давит на нас так сильно, особенно в условиях скученной, суетной городской жизни, что мы, вольно или невольно, стараемся выделиться из толпы. А когда все вокруг строго регламентировано, выделиться можно только одним — в условиях, когда есть выбор, выбирать не то, что от тебя ждут другие.

В жизни всегда есть моменты, когда ты стоишь на перепутье дорог и нужно выбрать одну из них. Здесь никто на тебя не давит. Ты должен сделать выбор сам. Именно сам. И вот в такие моменты, бог, в лице своей «дочери» — фортуны, следит за тобой. Этот выбор и есть, то, что мы называем свободой. Он есть — реализация в «вещах» нашей уникальной индивидуальности. Он есть всегда. Каждый день. И никак от него не уклониться. Даже, если доверить этот выбор другим. Ведь, доверив его другим, мы сами уже совершили свой собственный выбор. Выбор, в пользу того, чтобы доверить этот выбор другим.

Можно назвать этот выбор так — предпочтение. Мы всегда предпочитаем что-то од-но, другому. Заходя в магазин, мы выбираем определенный сорт колбасы. Потому что предпочитаем его остальным. Мы предпочитаем определенный сорт сигарет, пива. Опре-деленный стиль в одежде. Определенную музыку. Определенный круг общения. И, есте-ственно, мы предпочитаем определенный тип женщин. Но, вот, внезапно встретив иде-альную, как нам кажется, представительницу этого типа женской красоты, мы начинаем предпочитать ее всем остальным. И называть такое предпочтение любовью.

Итак, любовь, в этом смысле — это предпочтение, основанное на необходимости своего самовыражения, реализации собственной индивидуальности. И ничего больше. «Любовь тщеславна и себялюбива от начала до конца». (Дж. Байрон) [30] Сам предмет любви не важен. Не существует никакого принципиального различия между любовью к женщине и любовью к определенному сорту сигарет. Выражение «Я люблю» означает — Я живу, Я существую, существую не для кого-то, не как часть какого-то огромного организма, но как сам по себе, как свободная личность, независимо ни от каких физических, социальных, либо нравственных законов, способная свободно выбирать любимую вещь. Прежде всего, любовь есть любовь к самому себе. Чем крепче я люблю себя, тем крепче будет мой выбор текущего предмета любви. Но тут возникает, казалось бы, явное противоречие. Ведь всем известно, что отъявленные эгоисты не способны полюбить другого человека. Люди придумали себе лозунг, что любовь — это самопожертвование. А для эгоиста жертвовать своими интересами неприемлемо. Но, давайте поразмыслим, неужели эгоист вообще ничего не любит. А свой образ жизни? Образ жизни эгоиста, ищущего во всем потакания собственным прихотям? Наверное, такую жизнь он все-таки любит. И крепко любит. Он также крепко любит вещи, которые он лично, сам выбрал для себя. Любит их до той поры, пока они не мешают ему осуществлять тот образ жизни, который он тоже любит. Но любовь к человеку несколько отличается от любви к вещам. Тут обнаруживаются некоторые «небольшие» нюансы.

Дело в том, что человек — вещь иной «весовой категории». Намного более «тяже-лой». И тут возникает вопрос, кто более «тяжелее», любящий или любимый. Грубо гово-ря, если любимый более богат, или знаменит, то любящий должен изменить свой образ жизни в угоду предмету своей любви. Эгоисту это не под силу, и поэтому он никогда не полюбит человека, «крупнее» самого себя. Но это ни в коей мере не означает, что он не в состоянии кого-то полюбить. Он не полюбит богатого или даже равного себе, но вполне способен влюбиться в какую-нибудь «серую мышку», которая будет жить целиком его делами и заботами. А если оглянитесь вокруг, во всем обнаружите этот союз: богатого и бедного, сильного и слабого, эгоиста и альтруиста. Он оказывается самым прочным. Го-раздо прочнее союза между двумя самостоятельными творческими личностями.

Я люблю это, и пусть весь мир надо мной смеется, но хотя бы он меня «видит» и может оценить мою независимость. Я люблю это, поскольку я есть уникальная личность со своим багажом знаний и мне необходимо продемонстрировать, что я не являюсь рядо-вым винтиком системы, а сам могу выступать в качестве центра притяжения более «сла-бых» вещей.

Нет никакой магии любви. На самом деле все очень просто. Есть выбор из несколь-ких возможностей, и я выбираю одну из них. Вот этот простейший акт предпочтения од-ного перед другим только и нужно называть любовью. Все остальное, от лукавых поэтов и романтиков, превращающих рядовое событие в акт божественного провидения.

Существует устоявшееся мнение, воспетое поэтами и женщинами, что жизнь с лю-бовью в сердце гораздо счастливее, чем жизнь без любви. А ведь этот вывод естественно выводится из нашей трактовки любви — как высшей степени человеческого эгоизма. По-смотрите, ведь общение с предметом любви — это общение с собственной индивидуально-стью, поскольку я люблю только то, что лично, без всяких советов извне выбрал для себя. А индивидуальность, если ее рассматривать вообще, субъект, неопределенное нечто, аб-солютная свобода самовыражения, существование само по себе— мы знаем, что это иные названия субстанции сущего, называемой экзистенция. И значит, если рядом с нами лю-бимые вещи, рядом же находится много «вещества» этой субстанции. Еще мы знаем, что человек, в своей психологической жизни, всегда находится в пространстве переживаний, где-то между страхом и абсурдом. Если вокруг много субстанции, называемой бытием, много физического, материального, рационального. Если за множеством известных науч-ных истин не видно свободного простора. Тогда человек тоскует и постепенно, утрачивая смысл существования, неминуемо заканчивающегося смертью, уныло влечется к границе, где поджидает его абсурд. Но стоит только ему что-то полюбить, как в окружающую его реальность, сразу же впрыскивается субстанция экзистенции. И увлекает его от опасной границы к середине пространства переживаний, туда, где высится пик, под названием счастье. И чем больше любовь захватывает его сердце, тем ближе он подбирается к золотой середине — к тому месту, в котором, в окружающей реальности субстанции бытия становится ровно столько же, сколько и субстанции экзистенции. Но тут важно не переборщить. Очень сильная любовь начинает склонять его уже в другую сторону. Тогда его охватывает тревога за будущее. А потом, если он полностью отдается предмету любви и уже не слушает голос разума, им овладевает страх. Страх слепого, которого ведет за руку абсолютная неизвестность. Ведь та может привести не только к вечному блаженству, но и к бездонной пропасти.

                                    Техника — судьба нашей эпохи.

        «Я признаю, что техника могущественней и сильней меня: она работает, когда хочет, а когда не хочет, то владельцу ее лучше почитать газету, прогуляться, подождать, пока не изменится настроение кабелей и телефонных сетей, и тогда она вновь заработает. Да какой я владелец — она живет собственной жизнью.»

   (П. Коэльо) [51]                                

При произнесении слова техника, обычно, рядом тут же хочется поставить и слово наука. Подразумевается, что техника — это продукт научного прогресса. Исследования, занимающиеся разработкой новых видов техники, называют еще термином — прикладная наука, в отличие от науки фундаментальной, занятой исключительно исследованием ос-нов строения вещества.

Мы уверены, что появление все большего количества технических ухищрений идет нам явно на пользу. Ведь техника облегчает наш труд. То, что ранее мы делали сами, мо-жем теперь доверить нашим «техническим слугам». А некоторые вещи мы вообще не в состоянии сделать без этих усердных помощников. Например — строить большие дома. Или — очень быстро передвигаться по земле, по морю, по воздуху. Мы любим свою техни-ку, обслуживаем ее, ремонтируем, утилизируем, по истечении срока ее эксплуатации. Нам кажется, что мы полностью контролируем технический прогресс. Иногда, впрочем, появляются в кино, или в литературе, апокалипсические картины в которых техника, «вырвавшись на свободу», пытается уничтожить своего создателя — человека, или же — превратить его в беспомощного и послушного раба. Самые яркие примеры это культовый сериал о терминаторе и конечно же, фильм «Матрица» братьев Вачовских.

Наиболее страшный сценарий Апокалипсиса показывает нам Библия. Тут не идет речь о технике. Когда писался этот сценарий, технические возможности человечества бы-ли еще невелики. Но даже здесь уже дается посыл, что этот мир, в котором хозяевами яв-ляемся мы — люди, дан нам не навсегда. Что он может быть отобран у нас вследствие на-шего «неправильного» поведения по отношению к природе, к богу, а прежде всего, к са-мим себе. Как следствие этого библейского мифа, время от времени, возникают теории глобальных катастроф, угрожающих человечеству. Мы привыкли к этим постоянным за-пугиваниям. И, я думаю, даже, в чем-то уже и готовы к ним. Хотя, верим, что все самое страшное произойдет уже потом, после нашей смерти. «На наш век хватит» — постоянно твердим мы эти слова и живем, как будто лично нас глобальные проблемы человечества никак не касаются. Правильно. Так учит Карнеги. Жить сегодняшним днем. Не беспоко-ясь о будущем. Don’t worry, be happy! Be happy now!

Раз человечество когда-то появилось на свет, оно должно когда-то и исчезнуть. Это несомненный логический факт. С этим не поспоришь. Так зачем думать о смерти. Надо жить и радоваться жизни. Да, только вот, тяжело жить, когда видишь, как вокруг развива-ется и совершенствуется то, что, в конце концов, призвано тебя убить.

Человек — высшее звено эволюции. Царь природы. Этот бред до сих пор, как молит-ву, повторяют ученики во всех учебных заведениях по всему миру. Точно так же, как 500лет назад они твердили, что земля является центром вселенной. Тогда, в 16в., на сцене мировой истории появился Коперник, чтобы заменить устаревшую геоцентрическую кар-тину мира, гелиоцентрической. Где же сегодня тот Коперник, который разрушит, наконец, абсолютно архаичное, антропоцентрическое воззрение на окружающий мир?

Существует лестница. «Лестница в небеса». Лестница бесконечного прогрессивного развития. На ней имеются ступени. Много ступеней. На одной из этих ступеней находим-ся мы — люди. То, что находится ниже нас по своему «умственному» развитию, мы уже встроили необходимыми кирпичиками в физическую картину мира. То, что расположено выше, нам познать не дано. Ведь оно выше, а значит, «умнее» нас. «Знает» о мире больше, чем мы. Но глупо считать, что его не существует. Обычно, все это, то, что выше нас, на-зывают одним словом. Бог. Или другим — Непознанное. Ницше называл его Сверхчеловек. Рассуждать о нем можно только на языке религиозных проповедей. Но мы же с вами — философы. Поэтому, не будем говорить о боге. Расскажем лишь о его воплощении, стоящем на следующей по счету от нас самих ступени лестницы прогресса. Имя этому воплощению, этому сверхчеловеческому существу — Техника.

И внутри самого человечества существует такая лестница. Лестница поколений. Век за веком, поднимаются люди по этой лестнице к своему идеалу. Но ведь выше его уже не прыгнешь. Физическая ограниченность человека не дает ему оторваться от «земли». «Ро-жденный ползать, летать не может». Да, конечно. Но он может родить нечто, что будет летать вместо него.

Отец выращивает сына, чтобы тот продолжил дело отца. Продолжил его на другом техническом уровне. А люди «выращивают технику», чтобы та работала вместо них. Как мать заботится о своем ребенке, так и человечество заботится о развитии техники. Вели-кий инстинкт познания приходит на смену материнскому инстинкту. С одной стороны, техника — это наш общий ребенок. Общий ребенок человечества. Но, с другой стороны, она — наше будущее. Ей суждено пережить нас, и в скорбный час «проводить в могилу». Уже сейчас, техника является нашим кормильцем. 90 процентов человечества погибнут тут же, если техника «отвернется» от помощи нам. Но она все же — наше дитя. Дитя чело-веческой цивилизации. И дитя, ставшее разумным до такой степени, чтобы понять, что о своем родителе нужно заботиться, иногда — потакать его прихотям, иногда — тревожиться за его здоровье.

Это конечно приятно. Считать, что дети всегда будут заботиться о своих родителях. И нам самим, в старости, уже не нужно будет в трудах, добывать себе на кусок хлеба. Но время быстро летит. И очень тяжело осознавать, что эта старость уже пришла. Что труд людей уже взяли на себя машины. И уже нет, ни желаний, ни сил, как прежде, самим «взбираться на вершины мышления», чтобы там, «в противостоянии с богами», ветром, сдувающими с ног, открывать вечные истины бытия.

Тяжело осознавать, что гибнет наука. То, что было в силах, человек уже познал. А что не познал, о том рассказывают ему его повзрослевшие «технические дети». Телескоп «Хаббл» позволяет прикоснуться к макромиру, Большой адронный коллайдер — к микро-миру. «То, что сегодня наука, завтра — техника.» (Э. Теллер) [52] Давно уже не родятся великие ученые. Последним из них был Эйнштейн, умерший более полувека назад. Ны-нешние же, все спрашивают у техники, и то, что она им скажет, выдают за их личные на-учные открытия. А умная техника очень сложна. У нее много дел. Ей некогда разговари-вать с одним человеком. Она выдает свои истины только «на экспериментальных лекци-ях», перед огромным сообществом «ученых». Поэтому, ушло время одиночек. Пришло время научных коллективов. Хотя, какие они научные, если 90 процентов своего времени они тратят на совершенствование техники, а оставшиеся 10 — на интерпретацию ее дан-ных.

Потихоньку, техника захватывает в свое владение все «имущество своего ро-дителя». И это правильно. Ведь «ее родитель» — человек, уже не состоянии правильно им распорядиться. Но все же, это очень печально. Она уже вторгается и в область человеческих взаимоотношений. С кем дружить, кого принимать на работу, с кем совершить таинство брака — люди все чаще и чаще доверяют компьютеру. На подходе и самое страшное. Вскоре техника будет чинить суд над самим человеком. Пока это лишь — выдумки научных фантастов. Но первый камень в фундамент этой идеи уже вбит. «Железная машина» под названием детектор лжи, уже определяет виновность или невиновность человека на некоторых судебных процессах.

К концу подходит и эпоха высокого искусства. Человек, творивший Красоту, чтобы ее экзистенциальной энергией, напитать, спешащее к «светлому будущему», человечест-во, вынужден уступить и эту деятельность своему, более «молодому» потомку. Информа-ционное общество идет на смену обществу индустриальному. И новому «лидеру» нужна ясность во всем. Он хочет «поверить алгеброй гармонию», превратить красоту в простой набор единиц и нулей. Чтобы из однозначности толкования произведений искусства, ро-дилась и однозначность реакции любого зрителей на это толкование. Так легче ими управлять. Уже скульптура всюду заменяется технической инсталляцией. Живопись — компьютерной графикой. Компьютеры вовсю сочиняют музыку. И даже в писательскую среду, из интернета, уже просочилось это коварное словечко «rewrite».

Нам кажется, что мы являемся творцами технического прогресса. Но на самом деле, не мы совершенствуем технику, а сама техника заставляет нас ее совершенствовать. На бытовом языке это называется зомбированием. Было время, когда техника была лишь простым инструментом в наших руках. Сейчас наступил такой момент, когда мы сами превратились в инструмент Ее Величества Техники. И ничего с этим уже не поделать.

Был человек разумный, стал человек технический. Техника приходит, как нам ка-жется, на помощь разуму, а на самом деле, ему на смену. Техническое мышление посте-пенно вытесняет мышление научное. Обилие технических приспособлений не только уменьшает мускульные возможности человека, но также, убивает и его страсть к позна-нию. Безмятежный комфорт оказывается для человека важнее, чем поиски новых граней существования. Марк Твен, еще в конце 19в. заметил: «Цивилизация — это бесконечное увеличение нужных ненужностей». Так вот, масса этих технических ненужностей, вкупе с их вычислительными возможностями, сегодня, в начале века 21-го, стала так велика, что их суммарный потенциал начинает превосходит интеллектуальный потенциал человечества. А это значит, что уже не техника «притягивается» к нам, а мы к ней. В этом все и дело. Но безумный человек смеется над этой угрозой, весело отвечая, что, как бы ни совершенствовались «умные» машины, кнопка их включения, все равно остается у него в руках. Глупый, он не в силах додуматься до простого факта, что, если он кем-то управляет, то всегда найдется тот, кто «дергает за веревочки» и его самого. Этот кто-то стоит на следующем уровне интеллектуального развития. Человек не осознает факта его присутствия, как не осознают факт присутствия рядом стоящего человека, аквариумные рыбки.    

Почему люди так легко подчинили себе домашних животных? Я не говорю о кошках и собаках. Но быки, буйволы, слоны, они же в несколько раз сильнее его. Почему они покорно выполняют все его команды? Все дело в уровне интеллекта, и ни в чем больше. Просто человек для них, как гипнотизер, как 25 кадр. Его вроде нигде и не видно вокруг. Он не ест траву, как они. Не пашет землю, не дает молоко. Его занятия абсолютно непонятны для них. Но неким образом он оказывает на них решающее влияние. Нет, не силой. Не болью, которую он причиняет ударами хлыста. Эта боль для них, как комариный укус. Просто они, как и любое, рационально мыслящее существо понимают, что не надо спорить с судьбой. Что мир вокруг, очень сложен, законы его функционирования до конца не поняты. Что, в любой момент их жизнь может прерваться по необъяснимым причинам. Поэтому, резонно заключают они, давайте будем делать свои маленькие дела, наслаждаться своими маленькими победами над такими же как мы. И каждый день будем начинать с молитвы Господу, чтобы он «дал нам силы — изменить то, что можно изменить, — смириться с тем, что изменить нельзя, и — мудрость, не перепутать одно с другим».

Ну, попробуем резюмировать все вышеизложенное. Итак, техника — это не помощ-ник людей. Это зародыш новой формы существования, находящейся на следующей сту-пени прогрессивного развития бытия. Подобно тому, как, простой камень, являлся оруди-ем для первобытного человека, так и мы — люди, являемся таким же орудием, в руках тех-нического прогресса. Пока техника не может обойтись без нас. Мы ее главное орудие, ос-новной инструмент. «Любимый родитель». Но так будет не всегда. Прогресс не стоит на месте. И когда-то, мы будем вынуждены «уйти». Все будет происходить незаметно. Сна-чала нас отстранят от «принятия решений». Это уже делается. Люди отдают «бразды правления» в руки, беспристрастных, как им кажется, контрольно-измерительных прибо-ров. Их показания служат для человека, в некоторых случаях, уже неоспоримым приказом к действию. Взять хотя бы повсеместное использование камер слежения за скоростью ав-томобилей на дорогах. Или — применение различных устройств, вычисляющих концен-трации вредных веществ в воздухе или воде. Потом мы превратимся в организмы, слу-жащие лишь для обеспечения жизнедеятельности многочисленных технических систем. Что-то типа полезных бактерий внутри нашего собственного организма. Будем «расщеп-лять вредные вещества». Некоторые, возомнившие себя царями природы, будут рассмат-риваться техникой в качестве зловредных вирусов, которые подлежат немедленному уничтожению. А что будет дальше? Я не знаю. Да это и не важно….

                                                Художник и смерть

                                                                                        «Только тот способен на великие деяния,

                                                                                            кто живет так, словно он бессмертен.»

                                                                                                                                                        (Вовенарг) [32]

«Не спи, не спи художник, не предавайся сну. Ты — вечности заложник, у времени в плену». Эти знаменитые строки Пастернака я впервые услышал еще в детстве. Они пора-зили меня тогда своей необъяснимой красотой. Позже я стал анализировать их с точки зрения здравого смысла. Вдумайтесь, если кто-то взял тебя в заложники, значит, ты явля-ешься его пленником. До тех пор, пока за тебя не внесут залог. По-моему, это однозначно. То есть, из четверостишия Пастернака получается так, что художник одновременно нахо-дится в плену и у времени, и у вечности. Согласитесь, это выглядит как-то нелогично. По крайней мере, для глубокой философской мысли. Но зато, как красиво звучит.

Но, все-таки, я не зря привел здесь это четверостишие. Хотя, я бы его перефразиро-вал. Художник в плену не у вечности, а у своей собственной судьбы. Точнее, у «хозяина» этого мира, который по своему разумению, может возвысить этого художника до высот гениальности, а может, не обращать на его творческие потуги, никакого внимания.

Надеюсь, Вы поняли, говоря о художнике, я подразумеваю любого творческого дея-теля, независимо от его кастовой принадлежности. Того, чьи «письмена», претендуют на собственное место в культурном наследии человеческой цивилизации. Тут не важна сего-дняшняя общественная значимость его работ. Пусть он пишет только для родных, знако-мых, в стол, наконец. Главное, чтобы он оставил после себя хранителя своих трудов. Пус-кай они пылятся где-нибудь на чердаке, или на задворках интернета. Они не пропадут. Ведь «рукописи не горят». Истинные ценности не уничтожить просто так, отправив в му-сорный контейнер. Этому противостоит, заключенная в них сила, которую передал им художник, всю жизнь заряжая их своей энергией. Такой вот заряженный аккумулятор мо-жет долго еще сохранять тепло их творца. Чтобы потом, после веков забвения, передать это тепло, озябшему, в погоне за призрачным счастьем, человечеству.

Вообразите себе огромный стадион, величиной с планету Земля. И на нем, в качестве зрителей представлены все «работники творческого труда» этой планеты. В самом центре стадиона расположен грандиозный прожектор. Его свет направлен на какую-то маленькую часть трибуны со «зрителями». Этот прожектор — субъект всего культурного сообщества. А свет его — указание всем, сидящим на трибуне, рассматривать в качестве образца для подражания, творческий труд, освещенных этим светом, художников. Но субъект ведь потому и субъект, поскольку его действия никак нельзя заранее предсказать. Он есть — общечеловеческое Я, покоящееся в своей свободе. Его выбор абсолютно немотивирован, поскольку основание этого выбора — свобода, взвешена только в Ничто.

Так вот, поэтому, наш прожектор, расположенный в «сердце стадиона человеческих душ», ничем не связан с мнением своих составных частей, творческих людей, хотя бы и объединенных в союзы или другие, крупные организации. Я уже обосновывал в разделе, посвященном психологии, почему субъект — внутреннее Я, никак не связан со своим, вмещающим его в себя, объектом. Но тут надо показать это более наглядно. Представьте себе двух людей, один из них — богатый и здоровый, а другой — бедный и больной. Что, разве не разными будут их желания? Разве не будут эти желания целиком определяться их положением на лестнице успеха? Да, конечно, объективные желания у них будут разны-ми. Один мечтает стать здоровым и богатым, другой — «великим и ужасным». Но психо-логический выбор-то имеется у обоих. Точно такой же выбор имеется и у прикованного наручниками к стене камеры, узника. Тот может выбирать, есть, поднесенную ему пищу, или не есть. Спать или бодрствовать. Сидеть или стоять. Жить или умереть, наконец. И это последнее, никто ему не сможет запретить. Ни его социальное положение, ни общест-венные законы, ни физические возможности. «Нет насилия, которое могло бы лишить нас свободы выбора». (Эпиктет) [31]

Да, мы все разные, Но мы все — люди. Все — едим, пьем, ходим в туалет. У всех име-ются человеческие слабости, жизненные принципы, нормы поведения в обществе. Они существуют независимо от наших материальных, или каких-то иных, возможностей. Ино-гда они меняются, подчас очень резко. Окружающие нас тут же объясняют эти изменения вновь возникшими обстоятельствами. Но так ли это? Обстоятельствами можно объяснить се что угодно. Рационально мыслящий человек найдет объяснения всему. Но на самом деле, внутри каждого из нас, существует «центр принятия решений», независимый, ни от каких объективных обстоятельств. Потому что этот центр находится не в нашем мозгу, а в нашем «сердце», в нашей душе, в том, что мы понимаем под словом Я. Каждый человек, и богатый, и бедный, и здоровый, и больной, мы ежеминутно, ежесекундно оказываемся в сугубо конкретных, одинаковых ситуациях, когда нужно сделать неосознанный выбор. Это может быть выбор еды, одежды, позы сидения на стуле, порядка чередования дел, времяпрепровождения и т.д. И естественно, объективно несуществующее Я, никоим образом не может объяснить этот выбор объективными обстоятельствами. Из субъекта объекта не получить, как и не получить материю из пустоты. Это феномены двух противоположных субстанций сущего — бытия и экзистенции. Они дополняют друг друга до целого, но не в состоянии превратиться одна в другую.

— Позвольте — заметите Вы. — Но ведь человек, всегда может объяснить свой личный выбор. Хотя бы самому себе. Это же так банально.

Но на самом деле, сначала человек делает неосознанный выбор, а только потом его обосновывает. Вставляет его необходимым звеном в длинную цепь, уже существующих и вновь возникших обстоятельств. И никак не наоборот.

Ну, давайте ближе к теме. Итак, внутри человека существует источник его субъек-тивности, его внутреннее Я. Так почему бы не признать, что такое же внутреннее Я нахо-дится и у всего культурного человечества в целом. В качестве его художественного образа чуть выше я предложил рассматривать прожектор, помещенный в центр «стадиона человеческих душ». Так вот, этот прожектор, как мы выяснили, по своему желанию, никак не зависимому от мнения общественных групп, направляет луч света на некоторую группу творческих деятелей. И вдруг оказывается, что творчество всех деятелей этой группы, как по мановению волшебной палочки, обретает огромную культурную значимость. Под светом прожектора они мгновенно оказываются в центре общего внимания. Как говорится, заснув рядовыми гражданами, они просыпаются знаменитыми.

Их работы начинают обсуждать. Находить в них много интересного, много нового. Сразу отыскивается убедительное объяснение, почему именно эти, а не другие художники обрели мировую известность. Хотя, еще «вчера» их никто не выделял из толпы, таких же как они. Еще «вчера» они упорно трудились, никак не рассчитывая на столь быстрое «вознесение к звездам». Но, ведь, упорно трудились не все. Большая часть этих деятелей, абсолютно случайно оказалась в нужном месте, в нужное время. Для некоторых, это было просто — «проба пера». Для других — хобби, легкое увлечение в свободное от основной работы, время. Для третьих — обременительная обязанность «по долгу службы». И вот, в одночасье, все они тоже — знамениты. Воистину, неисповедимы, пути господни.

Субъект общества сегодня выбрал их, а завтра выберет кого-нибудь еще. Прожектор славы повернется в другую сторону и осветит своим божественным светом другую группу творцов культурных ценностей человечества. Очень обидно тогда будет тем, кто, уже побежал в ту сторону, «откуда дует ветер». Всегда находится множество, так называемых — конъюнктурщиков, которые пишу свои тексты, не «по зову сердца», а «по зову денег». Они быстро ориентируются в том, что сейчас модно, а что не модно, на чем можно сделать money, а на чем нельзя. И вот, начав свою творческую деятельность на новом поприще, их постигает удар. То, во что они уже вложили много сил, становится вдруг не популярно. «Пипл перестает это хавать». И им опять приходится все бросать и бежать совсем в другую сторону. Это не очень приятно, но зато, если угадать правильное направление, во время впрыгнуть в «восходящее» течение, «срок жизни» которого окажется велик, можно будет долго еще «купаться в лучах славы».

А прожектор славы работает без остановки. И без малейшей возможности каким-то образом предсказать его будущие предпочтения. Это как на бирже. Существуют сотни «теорий», якобы предсказывающих поведение рынка. Но почему-то, на этом обогащаются лишь единицы, а тысячи людей, очень умных, строго следующих всем указаниям финан-совых гуру, неизменно терпят крах. Просто они действуют по своей логике, и логично предполагают, что этой же логики будет придерживаться и рынок. А у того тоже своя ло-гика. Вернее, у него ее нет совсем. Абсолютно. А за его логику, все принимают логику, выигрывающих на нем людей.

Но существует еще такой момент, как реклама. Некто, очень влиятельный, или бога-тый, пытается склонить субъекта культурного сообщества в свою сторону, или в сторону своего фаворита. Ведь, как известно, за деньги можно купить все. Но, смотрите. Человек сначала вкладывает деньги в рекламу своего творчества. А деньги ведь надо вложить с умом. Он откладывает в сторону свои мольберты и становится менеджером. Менеджером неплохим, потому что, через некоторое время его затраты окупаются и начинают прино-сить прибыль. Ничего это вам не напоминает? Да ведь это же бизнес. Шоу-бизнес. Чело-век, как ему кажется, на время, а на самом деле, навсегда, перестал быть художником и стал бизнесменом. И причем здесь творчество? Ну, хорошо. Мы разделяем функции ме-неджера и творца. Но тогда получается, что свободный художник сразу превращается в раба своего менеджера, потому что только тот знает, в какой манере надо творить, чтобы «срубить побольше бабла». Он превращается в того же самого конъюнктурщика, всю жизнь пытающегося «успеть в уходящий поезд».    

Сегодня знаменит один, завтра — другой, послезавтра — третий. Все меняется непре-рывно. Кто-то живет надеждами, однажды оказаться в луче славы. Другой — прошлыми заслугами. Третьего, как волка — «кормят ноги». Но есть и четвертый. Тот, кто уже давно умер, но только сейчас его творчество попало в центр общественного внимания. Давайте остановимся на нем поподробнее.

Вопрос стоит так. Человек всю жизнь упорно занимается творчеством. Но судьба не спешит его за это вознаграждать. Может быть, тогда не стоит ему этим заниматься, а по-святить свою жизнь чему-нибудь другому? Что проку в том, что когда-нибудь потомки оценят его и, быть может, даже, «возведут в сонм великих»? И, «да воздастся ему за тру-ды его праведные». Есть ли какой-нибудь смысл в воздаянии «на том свете»? В посмерт-ной «реабилитации»? В вознесении на «небеса обетованные»?

Религия утверждает, что есть. Плюс ее доводов состоит в том, что они очень просты и понятны каждому. Там наверху, на небесах, находится Рай. В нем хорошо и беззаботно. Отсутствуют проблемы с пищей, одеждой, жильем. Если человек всю жизнь трудится во имя благой цели, по смерти своей он попадает туда, и навеки вечные ему уготована будет райская жизнь. Тут есть некоторые расхождения, так сказать, с «данными эксперимен-тов». Никто до сих пор этого рая там, наверху, не встречал. Да и с точки зрения экономи-ки, подобные объяснения, мягко говоря, звучат нелогично. Но религиозных ораторов это не смущает. Там, в раю — отвечают они, — находится также и Бог. А он, как фокусник, все достанет из рукава, или, в крайнем случае, сотворит из ничего. А большинству сделает так, что ничего ему больше и не понадобится. Только ходить и восторгаться неземным блаженством райского существования.

Простым людям этих объяснений вполне достаточно. Но нам — интеллектуалам, по-давай большего. Я сейчас попытаюсь «на более высоком уровне», «для атеистов», пока-зать, почему все же стоит заниматься творчеством, даже если знаешь, что оно в этой жиз-ни не принесет тебе ничего, кроме, быть может, уважения окружающих тебя людей.

Ну, во-первых. Творческий труд, в отличие от физического или интеллектуального труда, есть труд по производству новых форм. Главная задача художника — прислушаться к голосу своего внутреннего Я, растворенного в абсолютной свободе существования. И, как можно точнее перевести этот голос на язык культурного сообщества. Конечно, из субъекта объекта не сделаешь. Но можно сделать так, чтобы в художественном объекте стало как можно больше субъективного. В этом и состоит отличие нового от старого. В новом больше индивидуального, субъективного, нелогичного. Вот, к примеру, несколько офисных клерков собрались в курилке около окна, и рассматривают городской пейзаж. Ну и что. Город как город. Ничего особенного. А вот, они же, смотрят на полотно великого художника, отобразившего на нем тот же самый городской пейзаж, видимый ими тысячу раз. Их восприятие резко меняется. Кому-то картина очень не нравится, кто-то остается равнодушен, но хотя бы один из них надолго остается поражен ее красотой. Но самое интересное не в этом. Даже тот, кому не нравится эта картина, через некоторое время, в другом расположении духа, случайно кинув на нее взгляд, может кардинально поменять свою оценку, увидев в ней нечто такое, чего раньше не замечал.

В этом-то все и дело. А ведь субъект всего культурного сообщества, общечеловече-ское Я, тоже, со временем, может поменять свою оценку творчества конкретного худож-ника. Но если время бесконечно, значит, все возможно в это время. Если человечество, как предполагается, будет жить вечно, то абсолютно вправе предположить, что любой творческий деятель когда-нибудь станет знаменитым, но к сожалению, наверное не в этой жизни. Только надо позаботиться, чтобы труды его были опубликованы. Как же без этого. И здесь как раз проверяется, истинный ли он художник, или нет. Как бы там не говорили, но талант легко можно отличить от графомании. И издатель скорее предпочтет издать первого, чем второго. Хотя и здесь, существуют свои нюансы.

Но вот мы опять пришли все к той же самой мысли. Нам то что от того, что мы по-смертно станем знаменитыми? Ведь с этого мы сами, не получим ни копейки. А на наших потомков нам наплевать. Знаете, не знаю как вы, а я расположен жить долго. Гораздо дольше, чем одежда, в которую облачил меня господь в момент появления на свет. Это одежда — мое физическое тело. Она со временем изнашивается. Приходит срок, когда нужно «покупать» новую. Хотелось бы, чтобы она оказалась лучше старой. Крепче, удоб-нее, модней. Почему-то люди называют это переодевание смертью. Мол, если человече-ское Я находится не в физическом теле, значит, его не существует вообще. Если человек, с портрета на стене, не может с нами заговорить на нашем, человеческом языке, то, значит, это уже не человек. Правильно, это уже не человек. Но еще и не покойник, ибо мы каждый день, видим его перед собой. Физическая смерть — это просто, присоединение к большинству. Большинству личностей, прошедших через эту комнату, под названием, материальный мир. Ценой физической смерти, они покупают бессмертие. И разве такая сделка плоха? «Кто знает, жизнь не есть ли смерть, а смерть не есть ли жизнь». (Еври-пид) [33]

Предвижу ваши упреки. Вот, мол, автор, упорно открещиваясь от религиозного мистицизма, сам вступает на эту стезю. Разве можно, резонно заметите вы, с философской обстоятельностью рассуждать о жизни после смерти? Понимаете, да, я философ, и в своих объяснениях, в основном, руководствуюсь логическими доводами. Давайте, рассмотрим такой пример. По дороге движется автомобиль. Дорога прямая. Проходит через пустын-ную местность. Погода солнечная. Мы, всей группой, со склона холма, наблюдаем за его движением. И вдруг, внезапно, автомобиль исчезает из нашего поля зрения. Невероятно. Невероятно по всем законам физики. Но как тогда вы объясните тот факт, что и люди и даже ученые не признают невероятным внезапное исчезновение человеческого сознания в момент его смерти. Вот оно было: сознание, душа, Я. А вот его уже и нет. Исчезло без следа. Растворилось без остатка. Что-то здесь не так. «Не вытанцовывается у них что-то», — как заметил однажды, вечно живущий Штирлиц. Нам говорят, что сей предмет очень сложен, и уразумению не подлежит. Но тогда мы вольны обращаться с ним, как захотим. И только, приверженность к логике рассуждений о жизни и смерти, может нам помешать.

Итак, художник не умирает, даже после своей смерти. Он остается, в фотографиче-ских снимках, в дневниках, в письмах, в своих трудах, а более всего, в памяти людей. С ним «разговаривают», «спорят». У него «спрашивают советы». С него «пишут портреты». О нем рассуждают критики. Зрители восхищаются его полотнами. Некоторым, он прихо-дит во сне, в качестве обыкновенного земного человека. Со своими слабостями и болями. Его труды приносят материальные блага его близким. Он «продолжает работать и полу-чать за это зарплату». Скажите мне, ради бога, что все это такое, если не жизнь.

Мы не знаем, как они сами ощущают эту свою нынешнюю жизнь. Довольны они ею или нет. Что любят, а что — ненавидят. Чем планируют заниматься дальше. Мы судим это лишь по их следам. Как археологи судят по следам о жизни древних цивилизаций. В том же самом тексте великого художника, через столетие, мы открываем что-то новое. Новое послание человечеству. И значит, оказывается, еще жив, пославший его, творец. Просто, возможности нашего разума, не позволяют нам это осознать.

Выше, в разговоре об общей картине бытия, я показал существование всеобщего за-кона субстанциального тяготения. Любая, менее общая, «мелкая» вещь, всегда влечется к вещи «крупной», более общей, более « бытийно-объемной». И в этом смысле, физическая смерть — это, превращение конкретной, персональной личности, в менее конкретную ( а значит, более общую), имперсональную личность. Иначе говоря, если раньше, до «смер-ти», человек находился в одном месте, то теперь он — одновременно во многих местах. Это, как в физике, когда, в начале 20 в., ученые вдруг обнаружили, что нельзя точно опре-делить местоположение частицы, а только лишь вероятность ее нахождения в том, или ином месте. Причем, эта частица, каким-то неведомым образом, может просачиваться и через непреодолимую стену. По крайней мере, вероятность ее нахождения за этой стеной не равно нулю. Тогда это вызвало революцию, приведшую к появлению квантовой меха-ники, теории, утверждающей, что, каждая частица вещества имеет корпускулярно-волновую природу. То есть, является и частицей и волной…. одновременно. И это до сих пор является неоспоримой научной истиной. Правда, сегодня некоторые утверждают, что слово волна нужно заменить более подходящим словом струна, а еще лучше, М-брана (брана в М-измерениях. Струна — это брана в 1 измерении, мембрана — брана в двух изме-рениях и т.д.,). Согласитесь, если ученые могут позволить себе нести подобный бред, по-чему надо называть мистикой, более невинные мыслительные конструкции.

Давайте приведем более наглядный пример. Вот мы сидим в комнате и беседуем с неким человеком. Кроме нас, в данный момент, его никто не видит. Закончив беседу, че-ловек выходит из нашей комнаты и разговаривает с кем-то другим. Теперь, не видим его мы. Но, вот, неожиданно, он взмывает в небо. Сейчас одновременно, его могут увидеть все. Раньше он был кем-то конкретным, а взмыв в небо, стал общим для всех. Он как бы, сделал шаг по направлению ко всеобщему. Поговорить лично с ним мы уже не можем. Уж очень высоко. Но он в состоянии жестами, или чем-то другим, дать о себе знать. Но только нам всем. Разве это событие можно отнести к разряду мистических? Разве, возвысившись над нами, этот человек умирает для нас? Он просто переходит в иное измерение жизни. Мы, снизу, не можем увидеть и оценить эту жизнь. Но она существует, поскольку мы «видим» этого человека. Он не пропадает в ничто. Пытается «докричаться» до нас оттуда, сверху. Мистика тут только в том, что ему не суждено обратно возвратиться к нам, сюда, «вниз». Таков закон. Вектор развития направлен только в одну сторону. Снизу вверх. От малого к большому. От простого к сложному. От жизни к смерти.

Мы рассуждали о судьбе великих художников. Через нее тоже наглядно видно бес-смертие человеческого гения. Бессмертие не пафосное, а самое обыкновенное, утилитар-но-зримое. Но ведь с гениями непризнанными дело обстоит точно так же. Только, по-клонников у них на порядок меньше. В основном, это родственники, либо, родственники друзей. Судьба не была к ним благосклонна в их прошлой жизни. Прожектор обществен-ного внимания никак не хотел тогда поворачиваться в их сторону. Но у них еще все впе-реди. Пока о них помнит хотя бы «бумага», они живы. Всему свое время. Время разбра-сывать камни. И время собирать урожай. Их урожай — это общее признание. Оно придет. Ведь обществу постоянно требуется духовная энергия. Без нее не будет никакого разви-тия. Без нее, как мы знаем, абсурд. Выпадение из пространства чувственных переживаний. Выпадение из существования вообще. И культурное сообщество будет всячески искать, «с фонарем в руках» искать, пищу своему разуму. Энергию для поддержания своего существования. Оно будет заглядывать во все «закоулки» творческого наследия человечества. И, рано или поздно, отыщет там, потрясающие своим духовным наполнением, новые «паззлы» общей картины бытия. Художник, мыслитель, поэт, создавшие их в прошедшие времена, вложили всю свою душу в свои творения. Они фактически переселились в них, слились с ними в единый «организм». И теперь пожинают плоды успеха. Это успех не принесет им, ни званий, ни денег. Но он даст нечто большее, а именно, бессмертие перед лицом проходящих мимо поколений. Они встанут на одну ступень ближе к богу. А разве этого мало?

                                    Демократия и тоталитаризм

                                                                                        « Демократия есть одурачивание народа

                                                                                            при помощи народа ради блага народа.»                                                                                                                                                                                                                                                                                                            

                                                                                                                                                    Оскар Уайльд) [53]

Сегодня общепринято считать, что демократия, во всех смыслах лучше тоталита-ризма. Ну, во-первых, в демократическом обществе выше материальное благосостояние людей. Поскольку, считается, что здесь нет ограничений на свободу раскрытия всех воз-можностей и талантов любого члена общества. А если человек может делать то, что у него лучше всего получается, значит и денег на этом он будет делать больше. К тому же, здесь, верхушка наиболее обеспеченных людей, вынуждена, через прогрессивную налоговую систему, делиться существенной долей своих богатств, со всеми членами общества. Во-вторых, почему-то считается, что демократическое построение общественных институтов, гораздо справедливее, чем авторитарное управление. Воля большинства «по определению» лучше, чем воля меньшинства. А равенство всех перед законом, « расчесывание всех под одну гребенку», вообще рассматривается как главная ценность демократии. И наконец, в-третьих, демократическое устройство общества наиболее предпочтительней и в нравственном отношении. Здесь более обеспечена защита слабых, больных, материально необеспеченных людей. Меньше распространено применение физического насилия. Насилия над личностью. Уважается свобода вероисповедания. И так далее, и тому подобное.

Из всего перечисленного, соглашусь только с первым. И то, с большими ого-ворками. С остальным — никогда. Такое нестандартное заявление требует веских доводов в свою пользу. Извольте.

Итак, внедрение демократических основ во все структуры государственного и общественного управления означает — переход системы под названием человеческая цивилизация, на следующую ступень прогрессивного развития. Этого никто не собирается отрицать. Однако, хорошо это или плохо — переход человечества на следующую ступень прогрессивного развития? Тут возникает вопрос. Для кого как. Для того, кто управляет такой системой, это, наверное, хорошо. Давайте посмотрим на проблему с его точки зрения. Вот, зародилась новая система. Она еще нестабильна. Окружена множеством «врагов». Здесь невозможна никакая демократия. Только грубая физическая сила. Мужская сила воли. Нужно просто выжить. Выжить любой ценой. И, естественно, в таких условиях требуется централизация власти над обществом. Как единоначалие в армии. Сверху виднее, что происходит на «фронтах» войны за обладание жизненным пространством. Но и внутри общества тоже надо усмирять непокорных. Большинству хочется покоя. Хочется бросить «оружие» и разбежаться по домам, строить свое личное маленькое счастье. Но не время еще. Нужно немного подождать. Подождать, когда изменится обстановка. Когда логика дальнейшего развития потребует других способов управления обществом.

Выше, в разделе о мужчине и женщине, мы рассуждали о неизбежности смены муж-ского стиля руководства, женским. Так вот, неизбежность смены тоталитарного руково-дства обществом, на демократическое — это другой взгляд на тот же самый процесс. В фи-зике он называется — второй закон термодинамики. В философии — закон субстанциально-го тяготения, или, по другому, закон становления бытия от менее общего к более общему. Незримый «руководитель человеческого общества», по окончании «боев» за место под солнцем, понимает, что управлять станет гораздо легче, если «отдать инициативу на мес-та». Зачем ему думать за каждого. Это очень хлопотно. Отнимает все свободное время. Пусть каждый общественный институт, каждая организация, каждая группа людей, реша-ет все свои внутренние дела сама, у себя на месте. Как решает? Да очень просто. Боль-шинством. Как решит большинство общего собрания, так и будет.

Представьте себе автомобилиста, вынужденного ездить на не очень исправном авто-мобиле. Каждый день ему приходится останавливаться в самом неподходящем месте и в самое неподходящее время и лезть под капот, а может даже и под днище автомобиля, что-бы отыскать неожиданно возникшую неисправность. И потом ее устранять. Согласитесь, это не очень приятно. Врагу не пожелаешь. А если сделать так, чтобы каждый механизм автомобиля, при возникновении поломки, сам бы «опросил» все, входящие в его состав элементы, и, путем их «голосования», определил бы метод ее устранения. А водителю осталось бы только, следить за дорогой. Хотя и эту задачу можно поручить автопилоту. Вот именно для этих целей, избавления субъекта общества от лишнего труда, и придумана демократия. Ни для чего иного?

Иногда, впрочем, даже демократическим голосованием, не решить всех проблем. Иногда, для осуществления решений большинства, требуются дополнительные ресурсы. А их нет. Это, как в примере с автомобилистом. Механизму, самостоятельно отыскавшему поломку, требуется вдруг новая запасная часть. Где ее взять? Тут на помощь приходит такое экономическое понятие, как — ликвидность. Ликвидность — это спутник демократии. Без нее она не сможет продемонстрировать всю свою силу. Вот представьте себе, вы идете по пустыне. Вам захотелось пить. И вдруг, ниоткуда, возникает вода. Вы напились, и вода так же неожиданно исчезает. Примерно так работает принцип ликвидности. Только вместо воды, здесь нужно понимать появление абсолютно любого ресурса. И конечно, главнейшего среди всех, финансового ресурса. Как это достигается? Ну, во-первых, должен быть склад, где всегда, в наличии, имеются эти ресурсы. Такой склад называется рынок. Во-вторых, должны быть четко прописаны, и строго выполнять-ся, процедуры доставки этих ресурсов в требуемую область их использования. И наконец, главное, должна быть обеспечена инфраструктура их доставки в любую точку предпринимательской деятельности людей. А в этом может помочь только демократия, и больше ничего.

Выше я уже упоминал о главном законе управления «Разделяй и властвуй». Чтобы получить эффективное демократическое общество, нужно, не просто, отдать власть в руки большинства. Нужно сначала сформировать это самое большинство. Путем деления любых центров принятия решений, на как можно большее количество мелких частей. К примеру, у нас имелся управляющий, который отвечал за все, на подведомственном ему участке управления. Но это же… волюнтаризм. Заменим его большой группой «ответственных товарищей из низов». Теперь все соответствует демократическим принципам управления. Так и во всем. Создается множество комиссий, контрольных органов, общественных организаций, представительных органов власти. На каждого члена общества возлагается святая обязанность — избирать, и святое право — быть избранным. Авторитарный монолит превращается в текучую массу, стремящуюся заполнить все поры общественного организма. Она проникает во все «медвежьи углы». И везде она копирует себя, создает однотипную инфраструктуру управления. И именно через эту инфраструктуру, ликвидность осуществляет поставки необходимых ресурсов. Из одного центра управления, финансовые потоки, мгновенно перетекают в любой другой. Даже в самый отдаленный. Но только, если там отыскивается большинство, которому их можно доверить.

Вот так осуществляется демократия. Мелкие люди на местах принимают мелкие ре-шения. И вносят свои мелкие мнения в автоматическую систему сбора данных для приня-тия решений крупных. Ресурсы автоматически перетекают из одного места в другое. Ав-томатически меняются законы, если меняется мнение большинства. Все крутится, двига-ется, функционирует. Саморегулируется и самоочищается. И только конкретного человека не видно за всей этой идеально работающей машиной демократического развития цивилизации. Это не удивительно. «По мере того, как человечество совершенствуется, человек деградирует». (Г.Флобер) [23]

Поговорим о справедливости подобного устройства общественного организма. Смотрите. При тоталитаризме всегда имеется конкретный человек, ответственный за все происходящее на вверенном ему участке управления. А главный из них — тиран, отвечает целиком, за действия всех своих наместников. Если кто-то из этих наместников принял неправильное решение, это видно всем. Все пристально наблюдают, что будет дальше. Как поведет себя тиран, в условиях, когда один из его подчиненных совершил ошибку? Может быть, он даст ему еще один шанс. А может быть — отправит в отставку. В любом случае, ответственность за дальнейшее развитие ситуации, берет на себя уже сам тиран. А что будет, если и он совершит ошибку? И не одну. Что, если все его решения будут не во благо народа, а наоборот, приведут к его обнищанию. Тут виден закономерный, явно прослеживаемый выход. Бунт. Восстание. Революция. Конечно, тиран тоже предвидит такую возможность, и окружает себя силой, противостоящей стихии народных масс. В прошлые времена, это часто было достаточным, но сегодня, в век стремительного развития информационных технологий, любой диктатор более уязвим, поскольку ему противостоит уже не слепая стихия, а четко организованная масса людей.

А теперь посмотрим на ту же самую ситуацию, при демократическом способе управления обществом. Здесь решения принимает не один человек, а коллектив. И ответ-ственность принимает на себя тоже коллектив. А кого в таком случае наказывать, если решение окажется неправильным? Ведь, ответственность всех, никак не влияет на ответ-ственность каждого. Хорошо, мы можем переизбрать этот коллектив. Но, где гарантия, что и следующий состав органа управления окажется достаточно работоспособным? Да и ведь, здесь существуют строго узаконенные временные сроки, внутри которых не могут инициироваться никакие переизбрания. Если парламент оказался плохим, назначил пло-хое правительство, то с этим придется жить, по крайней мере, 4-5 лет. Какая же тут спра-ведливость? Вот говорят, мы выбираем таких людей, какими являемся мы сами. Если са-ми глупы, то нечего пенять и на глупость, руководящей нами власти. Так, не лучше ли будет тогда, нам, глупым, назначить в управление всего лишь одного умного? Разве это будет не правильно? Не справедливо? Мне возразят, что и диктаторами становятся не одни лишь умники, скорее, наоборот. Но ведь, если диктатор глуп, это видно всем. А если глуп парламент?

Когда мы по телевизору наблюдаем заседания думы, мы поражаемся уму красноре-чивых ораторов, так доходчиво разъясняющих столь трудные вопросы. И по их речам су-дим по умственным способностям всего парламента в целом. Но это ведь не так. Высту-пают-то все одни и те же. А большинство — болото, с трудом понимает, чего от него хотят, и действует не в каких-то абстрактных государственных интересах, а только из личных корыстных побуждений. Глупость парламента незаметна за напыщенностью речей и важностью принимаемых им решений. Причем, каждый депутат, в любой момент, может свободно откреститься от этих решений, если всем станет очевидна их явная глупость. Мол, именно он-то, как раз, за них и не голосовал. И ведь не проверишь, поскольку тайна волеизъявления, для демократии так же священна, как и тайна исповеди для христианской религии.

Вот, наконец, правоохранительные органы доказали нечистоплотность действий представителя высшей власти. Что тому грозит? Да ничего особенного, отставка от зани-маемой должности, в крайнем случае, посадка на несколько лет в места не столь отдален-ные. А ошибка диктатора карается смертью. Или еще хуже — всеобщей ненавистью и веч-ным изгнанием.

Еще один, пожалуй, главный принцип демократии. Равенство всех перед законом. Одинаковые права и обязанности каждого члена общества. Казалось бы, против этого не-чего возразить. Это — краеугольный камень, основа справедливости. Но, вдумайтесь толь-ко в следующую фразу. Абсолютно разные люди имеют абсолютно одинаковые права и абсолютно одинаковые обязанности. Как это так?    Это мне напоминает армейский устав. Остричь всех под одну гребенку. В одну телегу впрячь «коня и трепетную лань».

Скажите, перед тем, как я родился, разве меня кто-нибудь спрашивал, в каком имен-но месте на земле хотелось бы мне это сделать. И в какое время? Разве я давал какие-нибудь обязательства, подписывал какие-то бумаги? Нет, все произошло против, либо, помимо моей воли. Тогда объясните, о какой справедливости может идти речь, когда от меня требуют исполнения законов общества, в которое я попал по совершенно независя-щим от меня причинам.

Всеобщее равенство прав и обязанностей — это главный шаг к нивелированию лич-ности, к сужению ее «пространства обитания» до маленькой области собственного жили-ща. Но даже и там, у себя дома, я подчас не имею возможности самовыражения. Мне нельзя шуметь, чтобы не побеспокоить соседей. Нельзя производить неприятные запахи. Нельзя показывать чрезмерную роскошь. Но нельзя и вести образ жизни бомжа.

Так уж вышло, что все люди живут в одной коммунальной квартире, под названием Земля. И им надо жить так, чтобы «не задевать друг друга локтями». Кажется, это вполне справедливо, но на деле, оборачивается лишь ограничением свободы каждой человече-ской личности. Нам говорят, что это нормальная плата за всеобщее спокойствие, но поду-майте, разве справедливо, жертвовать личным счастьем в угоду общественному спокойст-вию и какому-то мифическому прогрессивному развитию.

Вот мы все стоим у незримой черты, пересекать которую не разрешено. Нельзя пере-ступать через закон. В этом смысле, все мы одинаковы — и президент, и олигарх, и самый последний бомж. Все живем по одним законам. Пользуемся одними и теми же правами. Стоим в одной общей очереди за социальными благами. Так, по крайней мере, заверяют нас идеологи от демократии. А когда все вокруг равны. Когда всем открыт доступ к лю-бой общезначимой информации. Когда каждый может подать в суд на любого члена об-щества. Тогда рушится мир, построенный на уважении к общепризнанным авторитетам. Их царствию пришел конец. Они рухнули на землю тут же, как только выяснилось, что они точно такие же, как и все. Авторитетов больше нет. Теперь никто, кроме мифического закона больше не имеет власти над людьми. Больше нет ничего святого. Бог умер. И это самое страшное. «А если Бог умер, то позволено все» (Ф. Достоевский. Братья Карамазовы).

В тоталитарном мире тиран воспринимается как отец нации. Как наместник бога на земле. А решения богов и родителей не обсуждают. Просто потому, что те лучше знают, что надо делать. Отец не сделает нам ничего плохого. Ведь он нас любит. Любим и мы его, и поэтому, выполняем его решения не за страх, а за совесть. От лап закона можно увернуться, если поблизости не видно свидетелей преступления, но куда денешься от все-видящего ока божьего. Ведь оно смотрит не только на дела, но также и на помыслы наши. И это дисциплинирует. И дает надежду на то, что, если хорошо выполнить порученное дело, можно заслужить награду. И такая награда будет не преходяща, как все земные бла-га, но вечна, поскольку она навсегда привнесет кусочек счастья в наши сердца.

Заменив конкретного бога — тирана имперсональным большинством, демократия за-меняет личную ответственность перед всевышним, ответственностью перед законом, на-писанным людьми. А люди — не боги. Им свойственно ошибаться. Большинство не всегда компетентно в обсуждаемых вопросах. «Иногда большая часть побеждает лучшую». (Тит Ливий) [34]. Поэтому, подчинение большинству — это подчинение букве закона, а отнюдь, не его духу. Некачественный закон можно исполнить лишь формально. Сделать вид, что его исполнили. Исполнить его «на бумаге», «для галочки». А на деле, поскольку, закон мы не любим, а бога нет, заниматься только личным обогащением.

Демократия — это власть толпы. Диктатура — власть над толпой.

Закон субстанциального тяготения к бытию, к накоплению вокруг себя как можно большего количества материальных благ, в условиях демократии, по своей силе, начинает превосходить тягу общества к духовным ценностям. Авторитеты, которым верили в силу их нерушимой святости, свергаются. А новых не хотят создавать принципиально. Теперь вся власть над обществом оказывается у имперсонального большинства. Но мы знаем, к чему приводит, в конце концов, стягивание всех вещей к единому центру тяжести. К взрыву. Это как в астрономии, когда межзвездная пыль, под действием силы тяжести, объединяясь в планету, пригодную для жизни, если ее много, продолжает стягивание и, наконец, взрывается, превращаясь в звезду, где уже не может быть ничего живого.

Мир чистогана, где все продается и покупается. Где нет ничего святого. Где количе-ство денежной ликвидности возрастает с безумной скоростью. В должников превращают-ся уже не только люди, но и целые государства. Все государства мира. Вот чем оборачи-вается сегодня призыв к всеобщей демократизации жизни на земле. Количество «необхо-димых» для человека вещей превысило все разумные пределы. Из ниоткуда вылезла масса «ученых», «проповедников», «общественных деятелей», ежедневно промывающих нам мозги. Только с 1901г. началось награждение «истинных» авторитетов человечества Нобелевскими премиями. И вот, до сегодняшнего дня их набралось уже более 800 человек. А ведь прошло чуть более ста лет. Кому же из них верить, если они провозглашают порой взаимоисключающие друг друга идеи? В какую сторону направить вектор развития общества, если все стороны абсолютно одинаковы? И вскоре, не останется ничего другого, как, опять, сменить демократического бога, на кого-то иного. То, духовное, что еще теплится где-то глубоко внутри человеческой цивилизации, спрятанное за грудами технического «мусора», рано или поздно, взрывом бытия, разрушит преграды для общения с внешней экзистенцией сущего. И даст людям новую идею, которой будут служить не потому, что за ней — сила толпы, а потому, что за ней — истина.

    А как же обстоит дело с моралью и нравственностью общества, выбравшего себе демократический путь развития? И тут мы приходим к самому страшному, на мой взгляд, открытию. Оказывается, демократия, предоставляя всем одинаковые права, этим самым, вкладывает в их руки оружие, которым каждый из них будет пробивать себе дорогу к « лучшему месту под солнцем». Вот, представьте себе. Был царь, вокруг него существовали различные сословия: дворяне, купцы, городские низы, крепостные крестьяне. К.Маркс метко окрестил их классами. (Сегодня почему-то более склонны употреблять индийское слово касты). У каждого из этих классов был определенный «ареал обитания», на выход за которые было наложено табу. Каждый знал, что никакая сила в этом мире не поможет ему перейти из одного класса в другой. И он вел себя соответствующим образом. На своем уровне налаживал себе комфортные условия проживания. Уважал тех, кто выше его по званию. Угнетал тех, кто ниже. У него были два «помощника», Бог — на небе и Царь — на земле. У одного он просил хлеба на каждый день, у другого — свободы. И те иногда действительно, помогали ему в трудах его праведных. Спокойно и неторопливо нес он свою чашу жизни, стараясь прожить ее так, чтобы, однажды, представ перед всевышним, «ему не было бы стыдно за бесцельно прожитые годы».

Демократия уравняла все классы. Теперь, все, кто был никем, получили реальную возможность стать всем. Это хорошо? Это страшно, потому что в руки людей для этого вложили страшно смертельное оружие — ложь.

В тоталитарном государстве ложь всегда явная, прозрачная, похожая на театраль-ный костюм, одетый на актера, играющего свою пьесу. Знания, которые хотели спрятать лгущие, фактически не спрятаны и выглядывают из огромного количества щелей. В мире, где правит сила, ложь не особо-то и нужна. Поскольку я на иерархической лестнице стою выше тебя, я волен тобой управлять по своему желанию. Мне не к чему — лгать, изворачи-ваться перед тобой. Я и так сделаю с тобой все, что захочу. Да, ты сам можешь мне сол-гать. Но только для того, чтобы я тебя не трогал. Это ложь во имя защиты, а не нападения. На мое место с помощью лжи, тебе не запрыгнуть, потому что все вокруг знают, кем рож-ден ты, а кем — я.

Все становится по другому, когда на смену тоталитаризму приходит демократия. Употребление грубой физической силы здесь крайне ограничено и карается уголовным преследованием. Тогда, что же делать, чтобы отвоевать себе достойное место под солн-цем? И вот тут на помощь приходит ложь. Я не могу тебя ударить, чтобы опустошить твои карманы. Но я могу так солгать, что ты сам с удовольствием отдашь мне все свои сбережения. Ложь здесь — единственное оружие в великой битве за человека. Да, здесь тоже иногда наказывают за ложь. И называют это борьбой с мошенничеством. Но только не слишком искусные лгуны попадаются в эти сети. Настоящие же «специалисты» так скрывают подлинное знание, что оно становится невидимо даже для правоохранительных органов.

Огромную роль во всем этом деле играет реклама. Раньше она была правдой, обиль-но украшенной ложью. Теперь же, она стала чистой ложью, немного приправленной час-тицей правды. Оставим в покое многочисленные хвалебные эпитеты. Во все времена ими прикрывали подлинные мотивы. Но сегодня, с рекламных плакатов, лгут даже в цифрах. Казалось бы, эту ложь легко проверить и вывести лгуна на чистую воду. Ведь существует закон о достоверности рекламных сообщений. Но, не тут то было. Перед любой цифрой, хитрые изготовители рекламных текстов, ставят маленькие предлоги «от» или «до». И эти предлоги совершенно убивают достоверность, стоящей за ними цифры. Хотя, рекламодатели, нисколько не смущаясь, ручаются за эту достоверность. Забывая конечно упомянуть о том, что они гарантируют ее при условиях, выполнить которые в реальности, почти невозможно.

В мире, где законодательно запрещено физическое насилие над людьми, осталось только — насиловать их сознание. И единственным инструментом такого насилия стано-вится ложь. Все лгут всем. Лгут с экранов телевизора. Лгут политики, соблюдая золотое правило лжи: лги о других так, как ты хо¬тел бы, чтобы они лгали о тебе. Лгут звезды. Лгут, чтобы повысить свой статус. Лгут, потому что это модно. Лгут, когда нет других аргументов. Лгут, чтобы заставить других исполнять свою волю. Лгут во спасение. Лгут во имя любви. И наконец, лгут, потому что ложь незаметно прокралась в глубины языка человеческого общения и отныне надо обязательно лгать, чтобы быть понятым людьми, чтобы прослыть среди них честным человеком.

Приведем такой пример. Вот двое сослуживцев, рассказывают остальным, как они провели отпуск. Они оба были примерно в одном и том же месте и занимались примерно одним и тем же видом отдыха. Один из них говорит правду, а другой все, либо — изрядно преуменьшает, либо — сильно преувеличивает. Конечно, слушателям больше понравится рассказ второго. Все понимают, что тот лжет, но именно за это его станут уважать больше чем первого, который сказал им чистую правду. «Захватывающая история редко бывает правдивой.»(Сэмюэл Джонсон) [35]. Ложь красива, а к красоте быть чуточку причастным хочется каждому. Говорят, что красота — очень грозное оружие. Да, это такое оружие, ко-торым можно опустошить мозги, не убивая при этом самого человека. А кто чаще всего пользуется этим оружием — мужчины или женщины? Ответ, по-моему, очевиден.

Лживая, безнравственная, но зато, упакованная в красивую обертку, демократия — это царство женщин. В нем они оказываются сильнее мужчин, поскольку их ложь не знает границ. Здесь они «в своей тарелке». Чувствуют себя, «как рыба в воде». Отказ от физического насилия и всеобщая автоматизация труда дает им, физически слабым, мощное средство для завоевания первых позиций в общественных институтах. Ведь они умнее мужчин. Более склонны к разумным договоренностям. К образованию большинства. Они усердны в исполнении законов. Их трудно раззадорить на совершение противоправных действий. Иными словами, женщины — это идеальные солдаты демократии. Я бы сказал даже — псы на страже демократии. В их обществе не стоит уже и мечтать о возвращении к тем временам, когда люди напрямую общались с богами и тиранами. Когда белое было белым, а черное — черным. Когда любая награда или наказание были заслуженными, потому что шли от бога или от его наместника на земле. Когда в мыслях царила уверенность, а на сердце — покой.

Поясню, чтобы меня превратно не поняли. Та ситуация, в которой человечество на-ходится сейчас, это еще не свершившаяся демократия. К счастью. Даже в самых развитых странах запада. Не надо думать, что, если это слово употребляют сегодня чаще, чем слово Бог, то мир вокруг уже стал совершенно другим. Нет. Пока существуют религиозные ин-ституты, бог еще жив. А значит, еще остаются авторитеты, которым верят, которых лю-бят, от которых ждут чуда. Но борьба с ними уже началась. Свобода, в образе женщины, с бесстыдно обнаженной грудью, со знаменитой картины Делакруа, начала эту борьбу на баррикадах революционной Франции. И не надо ходить к гадалке. Победитель известен заранее. Ведь законы физики не отменить. Любой замок, даже самый крепкий, когда-нибудь рушится под напором людских и природных стихий. А его останки становятся материалом для изготовления «множества полезных и нужных всем вещей».

Уинстон Черчилль однажды сказал — «Демократия — наихудшая форма правления, если не считать всех остальных». Можно перефразировать это так. Все формы правления очень плохи, но демократия — чуть лучше остальных. Мне здесь нравится то, что он все-таки понимал, что демократия — это плохо. Понимал, как умный человек. Но как политик, он понимал еще и другое. То, что именно за демократией останется будущее. Это неиз-бежно, как неизбежен приход зимы. Как неизбежно ручной труд будет заменен механиз-мом. С этим ничего нельзя поделать. Об этом всякий раз напоминает приезжающему в Нью-Йорк туристу, огромная статуя демократического бога — женщины, с факелом в од-ной руке и законом, в другой.

Демократия — это наилучшая и справедливейшая форма правления для …роботов. А ведь они, рано или поздно, придут на смену человеку. «Проводив в последний путь своего родителя», техника станет хозяином на этой планете. Мощные вычислительные модули будут «строить» новое общество. И логично, что объединив свою мощность в единую сеть, им будет гораздо легче продвигаться по этому пути. Они как никто другой подходят друг другу. Технический прогресс и демократические методы управления. Представьте себе огромную сеть распределенных вычислительных средств, каждый из элементов которой, с помощью массы разнообразных датчиков, отслеживает состояние на вверенном ему участке управления. Время от времени ему приходит сигнал передать имеющуюся у него информацию на центральный сервер. А ведь это не что иное, как голосование. Не находите? Ведь ему доверяют сообщить о том, в чем он действительно нуждается. И он пребывает в полной уверенности, что его информация дойдет до «вла-стей» и, если дела у него складываются хуже, чем у соседей, ему тут же будет предостав-лен необходимый ресурс. Так работает демократический способ управления, доведенный до предела своего совершенства. Понятно, что людям здесь не место. Они лишние на этом «празднике демократии». Для них более привычен непосредственный контакт с «хозяином». Им надо посмотреть ему в глаза. Хотя бы через телевизионный экран. В тоталитарном обществе отношения любви между правителем и подвластным ему народом не менее, а может даже, более важны, чем требования экономической целесообразности.

Что все же все-таки лучше — любовь в шалаше или лицемерие и интриги дворцовой жизни? Кто знает? По крайней мере, во всех отношениях, кроме материального благопо-лучия, преимущество первого не вызывает у меня никаких сомнений. Это я и пытался доказать в этой главе. В заключении ее скажу, что способ правления в государстве, для конкретного человека не так уж и важен. Ему важно, счастлив ли он при этом, или нет. А счастье, как мы уже знаем, это — «другого поля ягода». Счастливый — это тот, для кого то, что есть, того и достаточно. Поэтому, не отвергая мысль о безнравственности и несправедливости демократической формы правления, я вслед за Черчиллем, считаю, что она все же более подходит к современному человеку, человеку «испорченному» дарами цивилизации. И при демократии можно быть счастливым. И оставаться индивидуальной личностью. Важно только не скатиться до ее обожествления. Потому что, тем самым, мы превратим в богов самих себя, сочиняющих самим себе божественные заповеди. А это хуже, чем просто не верить в бога, ибо, атеист верит хотя бы в законы природы, но, люди, возомнившие себя богами, и саму природу будут стремиться переделать под собственные вкусы. А это ужасно. И главное, невыполнимо.

                                                    Наркотики. Враги или друзья?

                                                               « Я не принимаю наркотиков. Я сам — наркотик».

                                                                                                                                                                   (С. Дали) [39]

В английском языке, и наркотики и лекарства обозначаются одним и тем же словом drugs. И ведь это не спроста. То, что лечит, в иных дозах и обстоятельствах, может и кале-чить. «Нет лекарств и нет ядов. Тех и других делает доза». (Парацельс) [44]

Причем, это все относится не только к медицинским препаратам. А вообще ко всему тому, что может вызвать привыкание. А к привыканию может вызвать всё.

Люди до конца так и не сформулировали исчерпывающий список наркотиков. Они объясняют это тем, что, по мере развития медицинских технологий, в мире появляется все больше разнообразных лекарств, некоторые из которых могут вызывать наркотическое опьянение. К тому же, и химики тоже не сидят на месте. В подпольных лабораториях они постоянно изобретают все новые и новые наркотические средства. Да, конечно это так. Но ведь существует еще множество вещей, которые мы, в обыденной речи, часто связываем с наркотиками. Например, азартные игры. Современная медицина даже разработала специальные методы для лечения от игровой зависимости. А любовь. Ведь это чистой воды наркотик. На него подсаживаются, как на иглу. Когда любимый рядом, испытывают кайф. Когда его нет, начинается ломка. А власть, слава, секс. А вот это абсолютно необъяснимое стремление некоторых людей, их еще называют экстремалами, постоянно рисковать своей жизнью. Что это такое, если не наркотик?

Говорят, что все это не влияет на здоровье человека. По крайней мере, любовь, сла-ва, власть. А кто знает, где истоки нашего здоровья — в «здоровом образе жизни», или в здоровом образе мыслей. Если в последнем, то тогда, все влияет на здоровье, и чувства, и переживания, и ощущение удовольствия от присутствия на празднике жизни, или наобо-рот, горечь от того, что жизнь проходит мимо тебя.

Из сказанного уже достаточно понятно определение того, что же можно назвать нар-котиком. В самом общем смысле этого слова, к наркотикам относится все то, что вызыва-ет привыкание. Сюда входят материальные предметы, явления, культурные феномены, умозрительные объекты, словом, любые элементы, которые относятся к субстанции бы-тия. Как только к ним начинают привыкать, они превращаются, для того, кто к ним при-вык, в обычное наркотическое вещество.

Попробуем объяснить метафизический смысл этого явления. А, с этой точки зрения, происходит вот что. Мы знаем, что каждый объект этого мира подвержен процессу вечно-го и однонаправленного становления от менее общего, к более общему, от менее объем-лющего, к более объемлющему. Аналогом этого процесса в физике является закон все-мирного тяготения. Но существует также и другой процесс — процесс остановления. Он вызван тем, что, наряду с субстанцией бытия, сущее содержит в себе также и субстанцию экзистенции, которая так же подвержена процессу субстанциального тяготения. Только он проходит в обратном становлению, направлении. Его центр — неизменное и неподвижное нечто. Видимыми проявлениями этого процесса будут: стремление к свободе, к индивидуальности, к приоритету личных ценностей над общественными целями.

Все мы стремимся, развиваемся в сторону каких-то общественно значимых целей. Но вот, один из нас, «проходя» мимо какого-то явления, захватывается им в свою орбиту, и дальше уже ускользает из общего потока, зомбированных общими целями, людей. Тем самым, он реализует свою индивидуальность. Глубинное стремление быть не таким, как все. Еще до этого, стремление к остановлению, по своей силе, стало у него превосходить силу стремления к становлению. Он устал от суеты быстротекущих изменений. Бессозна-тельно он начал понимать бессмысленность бесконечного развития. И вот, первая попав-шаяся вещь, захватила его, растерявшегося и обессиленного, в собственные сети. Напри-мер, случайно оказавшись в компании наркоманов, он, машинально попробовав наркотик, надолго стал приверженцем этого способа времяпрепровождения. А может быть и другое. Он вдруг внезапно влюбился в первую, встреченную на его пути, женщину. Или, увидев какой-нибудь антикварный экспонат, поразивший его своей красотой, он навсегда предался занятию, посвященному коллекционированию подобных вещей. Не важно, каким был конкретный повод того, что маятник его мировоззрения качнулся в другую сторону. Но этот повод, на некоторое время, отворачивает его с пути строительства «светлого будущего». И обществу это очень не нравится. Не нравится до того, что оно прямо запрещает некоторые, наиболее по ее мнению вредные, способы «ухода от действительности в область грез».

Можно сказать, что наркотик — это лекарство против бессмысленности бытия. Его иногда необходимо принимать каждому, кто считает себя свободной личностью. Когда вокруг все заполнено вещами и делами, за которыми не видно свободного простора. Когда подходят к концу запасы жизненной энергии. Когда абсурдность происходящего заставляет умерить деятельный пыл. Когда сила процесса объективного развития — становления, начинает уступать противоположно направленной силе процесса личностного самовыражения. Тогда ничто не в силах помешать остановлению, короткому отдыху, заключающемуся в том, что человек обращает свой взор в «небо» и через его пустоту его внутреннее Я общается с Я внешним, реализуя, таким образом, тяготение к субстанции сущего, называемой экзистенцией.

На практике это означает, что человек, на время, бросает все дела и уходит в мир любимых занятий. А любимые занятия это не те, о которых мечтаешь, а те, к которым привык. Потому что мечты очень часто обманывают, а привычки — никогда. Ты наверняка знаешь, что от них ждать. Положительных эмоций, привносящих радость и гармонию в человеческое существование. Говорят, что привычка — вторая натура. Она показывает, кто ты есть на самом деле, а не то, кем ты хочешь казаться для всех. А наркотик — это такая вещь, без которой невозможно осуществить никакое любимое занятие, ставшее привычным. Иногда он, в денежном выражении, бывает очень дорог. Но очень часто его приобретение не стоит ни гроша. Звезды на небе, морские волны, снежные шапки гор — ведь это все тоже наркотики, созерцание которых для некоторых является, пожалуй, главнейшим и любимейшем занятием на свете.

Любое общество, тем более государство, очень не заинтересовано в наличии у его членов каких бы то ни было привычек. Ведь его главная цель — стать сильным. А это воз-можно только тогда, когда все члены общества очень быстро откликаются на внезапно возникающие у него нужды. И не отвлекаются, в ожидании общественных приказов, на всякие «глупости», мешающие «работе». Представьте себе, началась война. Нужно всем нацелиться на задачи обороны государства от наступающего врага. А некто, наплевав на это, сидит в позе лотоса у себя в «норе» и предается общению с экзистенцией. Или, занят упаковкой и изготовлением тайника для своей многочисленной коллекции «наркотиков». А если таких людей много? Как с ними устоять в борьбе за целостность государства?

Особенно вызывают раздражение у государства те привычки людей, которые влияют на их здоровье. Ведь у здорового, в любой момент силой можно отобрать его ценности и мобилизовать его на служение общественным целям. А как быть с больным? Мало того, что он не способен, вследствие своей болезни, исполнять общественные обязанности, так его еще надо лечить, затрачивая на это огромные государственные средства. Поэтому государство неуклонно вдалбливает в сознание общества культ здорового образа жизни. А ведь это не что иное, как — стремление господина иметь в своем подчинении здоровых и сильных рабов. Людей принуждают быть здоровыми. Всеми способами и средствами. Заставляют регулярно проходить медосмотры. Периоди-чески «гоняют» на флюорографию и на прививки от многочисленных болезней. И называют все это бескорыстной заботой о здоровье простого человека. Какое лицемерие.

Тут надо несколько прояснить ситуацию. Некоторые из читателей, наверное, возне-годуют — Что же тут плохого, заботиться о своем здоровье? Ведь это, пожалуй, основная человеческая ценность. Недаром говорят, что только здоровье нельзя купить за деньги. И как можно упрекать государство, в том, что оно тоже стремится делать все в этом направ-лении?

Но, понимаете. Обычно, стремление к здоровью подразумевает отказ от многого то-го, что дает мгновения радости на нелегком пути человеческого существования. Что важ-нее — жить всегда в свое удовольствие, и при этом быстро «посадить» свое здоровье? Или же — постоянно заботиться о своем здоровье, отринув все удовольствия и прелести жизни? Это, как в извечно споре ворона и орла. Я — говорит орел — хоть и живу 30 лет, зато вдоволь ем сырого, теплого еще мяса. А я — отвечает ворон — хоть и питаюсь мертвечиной — зато буду жить 300лет. Любой философ, столкнувшись с подобной проблемой, скажет, что существует и третий путь — золотая середина между первым и вторым. Лучше всего жить — скажет он — испытывая некоторые удовольствия, но в меру, и воздерживаясь от них, если они чрезмерно вредят здоровью. В Древней Греции девиз «ничего слишком» (все в меру), даже был начертан на стене главного греческого храма — храма Аполлона в Дельфах. Этих правил стараются придерживаться и все люди на земле. Немного труда, немного отдыха. Немного физического, немного духовного. Да и государственные деятели, поскольку они тоже люди, понимают, что надо дать человеку немного расслабиться, чтобы потом требовать от него больше усилий. Но вот только тенденция последних веков существования человеческой цивилизации такова, что, несмотря на кардинальное улучшение комфортности жизни, от человека требуется все больше обязанностей, и все меньше времени остается ему на общение с духовной субстанцией экзистенции посредством любимых наркотиков.

Казалось бы, с техническим прогрессом, неуклонно уменьшается доля физического труда. Машины все более и более заменяют человека там, где ему особенно тяжело тру-диться. А значит, ему становится легче дышать. У него как бы появляется дополнительное время на отдых? Ничего подобного. Ведь машинами нужно как-то управлять. А если они уже полностью оккупировали человеческую жизнь. Если без них уже никак. И вот, вместо того, чтобы отдыхать, человек ежеминутно должен следить за показаниями многочисленных приборов, за работой всюду окружающей его техники, время от времени изменяя ее алгоритм . Холодильник, электроплита, телефон, телевизор, стиральная машина, СВЧ-печь, компьютер, кондиционер. Во-первых, всеми ими нужно уметь пользоваться. А для некоторых и это — очень интенсивный труд. А что делать, если что-то сломается? Опять прикладывать усилия, чтобы починить сломавшуюся технику. А если сам не можешь, искать подходящего мастера по ремонту. Но это не все. Ведь техника окружает человека и за пределами его жилища. Автомобиль, банкомат, метро, светофор, карта доступа, мобильник, фотоаппарат, флэшка, кулер. Оказывается, чтобы легко жить на этом свете, надо многое знать. Но и это еще не все. В процессе современной жизни люди все больше вынуждены общаться с различными государственными органами, об-щественными учреждениями, с другими людьми. Им надо оплачивать счета, искать необходимую информацию, собирать справки, покупать билеты. А все это требует специфических процедур такого общения, которые тоже обязан знать каждый человек. И вот, получается, что, вместо того, чтобы, с каждым витком технического прогресса, получить большее время на отдых, человек, наоборот, нагружается все большим количеством обязанностей по умению общения с новинками техники и по знанию вновь появляющихся информационных и прочих технологий общения с общественными и государственными институтами.

И тут, как раз, ему на помощь приходят наркотики. Это, как обеденный перерыв, как глоток свежего воздуха, как звук любимой мелодии, как расслабление после эмоциональных напряжений. Без всего этого невозможно обойтись, если хочешь прожить счастливо на этой земле. Регулярные занятия спортом, просмотр любимой телепередачи, ежедневное обливание холодной водой, коллекционирование каких-то, абсолютно не значимых для других, предметов, курение табака, принятие алкоголя. Глубинная сущность всех этих увлечений одна и та же. Отдых на пути бесконечного становления ко всеобщему. Остановление — как реализация одного из двух главных законов сущего — закона тяготения к субстанции под названием экзистенция.

Но все-таки, и излишнее употребление наркотиков тоже может привести к негатив-ным результатам. Когда привычка превращается в зависимость, когда обыкновенная ра-ционально устроенная жизнь: труд, семья, отдых, исполнение государственного и общест-венного долга, полностью приносится в жертву эмоциональному общению с нечто нема-териальным, тогда человек не только становится изгоем общества, теряет семью и все права на комфортное существование, но также при этом он подрывает и собственное здо-ровье. Только вот вопрос. Вот эти все теряемые из-за чрезмерного пристрастия к наркоти-кам, вещи, в том числе и здоровье, на самом деле являются такими уж абсолютными цен-ностями, которые терять никак нельзя, или нет?

Для сегодняшних людей комфортная жизнь и здоровье стали уже своего рода рели-гиозной идеей фикс. Сомневаться в абсолютной ценности этих понятий не дозволено ни-кому. Особенно в отношении здоровья. Ведь нездоровье приближает человека на шаг к смерти, а это уже абсолютно неприемлемо. Главный закон существования любых матери-альных тел — это закон сохранения. Все вокруг стремится сохраниться как можно дольше, а не внезапно, развалиться на части. Но ведь существует и еще один закон — второй закон термодинамики, в самой широкой формулировке гласящий, что все, когда-то построенное, рано или поздно, рассыплется в прах. Так вот, стремление сохранить свое здоровье является следствием действия первого закона, а неизбежное старение и тяга к наркотикам — второго. Вот и все. Идея физического разрушения, чтобы слить свое внутреннее Я, освобожденное от телесных оков, с Я внешним, в одно неразделимое целое, ничем не хуже идеи всяческими средствами непрерывно поддерживать свою телесную жизнь. « Так создан мир: что живо, то умрёт и вслед за жизнью в вечность отойдёт.» (Шекспир. Гамлет) С философской точки зрения, жизнь имеет точно такую же ценность, как и смерть. И та и та имеют равные права на осуществление. И ту и ту можно приветствовать, а можно ненавидеть, но с обеими необходимо смириться. Говорят что у жизни, в отличие от смерти, есть смысл, и заключается он в том, что в течении жизни необходимо испытать как можно больше ощущений, чтобы потом, в ее конце, сказать самому себе, что мол вот, жизнь удалась, она прожита не зря, многое сделано, многое пережито, и теперь можно умирать. Для мужчин даже придумали некий критерий полного достижения жизненных целей. Настоящий мужчина, в течении жизни, должен: посадить дерево, вырастить сына, построить дом.

Но это всё только болтовня, наивные рассуждения куриц, расхаживающих бок обок с другими животными по скотному двору, о смысле бытия. Их куриным мозгам не дога-даться, что единственный смысл их жизни — в один прекрасный день, быть сваренными в супе.

Нет никакого смысла, ни в жизни, ни в смерти. Вернее, он есть, для чего-то нас впустили в этот мир, но нам, смертным, никогда не станут понятны помыслы божьи. Для этого, по крайней мере, надо стать с ним вровень. А как на равных разговаривать с тем, частью которого являешься сам? Прожив мгновение на этой земле, ты уже видел все, все осуществил, все пережил. «Если вы прожили год и видели смену времен — зимы, весны, ле-та, осени — то вы уже все видели! Ничего нового вы уже не увидите.» ( М. Монтень) [36] Дальше не будет, ни лучше, ни хуже, ни проще, ни тяжелее. Точнее, дальше всего будет ровно поровну. И хорошего, и плохого, и горя, и радости, и находок, и потерь. Тогда, для чего несем мы эту ношу, если там, в конце, не будет за нее никакой награды? А для чего летит брошенный кем-то камень, которому рано или поздно суждено упасть на землю? Он летит, строго следуя курсу, кинувшего его и повинуясь законам механики. И мы люди, также «летим» по жизни, повинуясь единственно жизненному инстинкту и целям того (или тех), кто нас послал в этот жизненный полет.

Так что, пагубное пристрастие к наркотикам, превратившееся в зависимость, если оно даже резко ухудшает здоровье, не вреднее для человека, чем вреднее для него сама жизнь, также ведущая его в том же направлении, только более извилистой дорогой.

Сам мир, жизнь в этом мире — это огромный наркотик. Что уж говорить, о населяю-щих этот мир, разнообразных вещах. Все они иногда, для кого-то, становятся наркотика-ми. Море, горы, звезды на небесах, даже сами люди, могут так пленить своей красотой, что иные бросают все прелести безбедного существования, чтобы полностью отдаться служению любимому увлечению. Другие попадают во власть искусства, религии или науки. Третьи, после употребления неких лекарственных, и не очень, препаратов, на некоторое время, улетают в мир свободы, счастья и волшебных грез. Каждому — свое, как было написано на воротах немецкого концлагеря Бухенвальд. Кто-то сам выбирает себе любимый наркотик, кого-то заставляют. Кто-то просто хватается за первое попавшееся навстречу увлечение. Государство выстраивает определенную иерархию наркотических средств. Некоторыми из них, например, спортивным оборудованием, предметами офици-ального религиозного культа, музыкальными инструментами, разрешено пользоваться почти без ограничений. Другими — употреблением табака и алкоголя — только в очень ог-раниченном порядке. А с увлечением третьими — собственно и называемыми наркотика-ми, государство ведет ожесточенную борьбу. Лишь потому, что они очень вредно влияют на здоровье человека. А сильное государство не построишь с нездоровыми людьми.

Любая вещь, поскольку она обладает бытийным весом, и может притягивать к себе, является потенциальным наркотиком. Мир вещей есть мир наркотиков и никуда от этого не деться. Но важно не делать из них идолов для религиозного поклонения. Ведь их власть — временна. А «все преходящее, только подобие». Одни модные увлечения сменя-ются другими. Так будет всегда. И не надо давать одурачивать себя тем, кто зарабатывает на подобном бизнесе, деньги. Увлечения, наркотики, исключительно по собственной прихоти, время от времени, нужно менять на другие. Желательно на те, которые еще «не пробовал». «Обычай и мода — вот что управляет глупцами» (К.Колтон).[26] Не стоит им уподобляться. Каждый умный человек должен быть привязан к тому увлечению, к такому наркотическому средству, которое, ведет его к счастью. Одних, чрезмерно встревоженных будущей неопределенностью, устроят увлечения, приносящие реальные плоды (материальные ценности). Другим, вкусившим горечь абсурда, подойдут те, кото-рые помогают ощутить связь с мировым Нечто, с абсолютной свободой внешнего простора (духовные ценности). Да, чрезмерное увлечение наркотиками может превратить умного человека в глупца. Но оно также может наделить умом и дурака. Сами по себе, наркотики, не являются ни плохими, не хорошими. Ни полезными, ни — вредными. Ни друзьями, ни — врагами. Они лишь — скамейки на дороге жизни, на которые иногда хочется присесть, чтобы отдохнуть от трудностей пути. Хорошо, когда вокруг расставлено много скамеек, где можно отдохнуть. Но не надо слишком долго рассиживаться на них. Впереди нас всех еще ждут великие дела. И главное из них — достойно встретить собственную смерть. Не забывайте об этом.

                                           Несколько слов о Боге.

                                                                                        « У человека в душе дыра размером с Бога,

                                                                                            и каждый заполняет её как может».                                                                                                                                                                                                                                                                                                

                                                                                                                                                       Сартр Ж.-П.) [38]

В детстве я представлял себе бога, как некоего человека, который где-то скрывается, скрывается так искусно, что никто не может его найти. Вернее всего, он живет высоко на небе, поскольку, как мне рассказывала бабушка, он может одновременно наблюдать за всеми жителями земли, и каким-то образом наказывать каждого из них, если тот совер-шил нечто плохое, и награждать — если тот сделал добрые дела. Воспитанный в Советском Союзе, ко второму классу школы я уже понял, что это полная чушь. Такого просто не может быть. Даже если бы он существовал, как может один человек одновременно наблюдать за всеми людьми. Да и очень большой вопрос в том, где он обитает, поскольку все небо избороздили самолеты, но никакого бога никто из летчиков никогда там не видел. А выше неба летали космонавты, но и они ничего подобного там не замечали. Конечно, этими «открытиями» я тут же делился с бабушкой, «научно» доказывая ей что бога не существует. Вместо того, чтобы приводить какие-нибудь «научные» аргументы в пользу своей позиции, она гонялась с тряпкой за мной по всему дому, чтобы отшлепать за богохульные слова. А это только укрепляло меня в подозре-ниях насчет того, что бога нет.

Сегодня у меня, конечно, несколько иное представление в отношении данной темы. Давайте представим себе обычного человека, стоящего радом с нами, но только его раз-меры будут в миллиард раз больше наших. Как мы сможем его увидеть? Только если «отойдем» от него на миллиард метров. Но это конечно не реально. А сможет ли он уви-деть каждого из нас? Вполне, если будет смотреть через некий огромный микроскоп. Также, ему вполне по силам будет уничтожить, как отдельного человека, так и все челове-чество в целом. Ну вот. Чем этот человек для вас не бог.

Конечно, все это довольно утрировано. Но ведь и против этого не возразишь. Ведь нельзя современными средствами доказать что подобная гипотеза не имеет права на су-ществование. Вообще, с древних времен, существовало множество различных доказа-тельств бытия божия. Но имелось и такое же множество доказательств того, что бога не существует. Причем все доказательства были хорошо отточены и логически непротиворе-чивы. Как такое возможно? Ну, мы-то с вами знаем, что логика — это всего лишь инстру-мент для вовлечения других в орбиту своего влияния. Кроме того, понятие Бог является, пожалуй, самым субъективным из всех существующих феноменов сущего. Его можно рассматривать со множества точек зрения и с каждой из этих точек оно будет выглядеть совершенно по-другому. Атеисты, к примеру, рассматривают бога довольно примитивно, как некую личность, с близким к человеческому, уровнем мышления, которая находится в некоем обличье где-то внутри нашего мира, и своими абсолютно своенравными действиями влияет на все здесь происходящее. Причем, к этой личности каждый человек может обратиться с молитвой и она в состоянии услышать эту молитву и принять по ней соответствующее решение. Самое интересное, что похожим образом представляет себе бога и большинство верующих в него людей. Вроде моей бабушки. Конечно, находясь на этой точке зрения, очень легко доказать невозможность существования бога. Только верующие эти доказательства даже не станут рассматривать, потому что они верят в это как раз потому что другие доказывают им что подобное невозможно. «Достойно веры ибо нелепо.» (Тертуллиан) [25]

Но вот скептики сразу обратят внимание на один аспект. Если бог находится внутри нашего мира, то каким образом он может им управлять? Ведь, как управлять тем, частью чего являешься ты сам? Кажется, что подобный тезис легко опровергается тем фактом, что, человек, к примеру, может легко управлять движением автомобиля, сидя у него внутри. Но ведь он не постоянно находится внутри автомобиля. Человек в любой момент может выйти из него на свежий воздух и обойти его весь кругом. Выходит, что автомобиль для него — это лишь инструмент, которым можно пользоваться время от времени. А как богу выйти из мира, если другого мира, по мнению атеистов, не существует. Тут ситуация совсем иная. Похожа на ту, с которой часто сталкиваются компьютерщики. Если на компьютере полетела операционная система, необходимо взять какой-то внешний носитель, с которого можно было бы загрузить новую систему. Внутренними средствами это сделать не удастся. Перефразируя Архимеда, можно сказать. Дайте мне точку опоры, и я переформатирую этот мир. Поэтому, теоретики религии — теологи, не так наивно, как атеисты смотрят на понятие бог. Их точка зрения заключается в том, что имеется не один мир, а два. В одном из них находится сверхчеловеческая лич-ность, называемая богом, которая, по своему желанию, как скульптор, из божественных материалов, творит другой, более «мелкий», тварный мир, в котором все мы и живем.

Эта точка зрения более логично выстраивает образ бытия божьего. Хотя, конечно, научной ее не назовешь. Ну, ведь мы здесь не занимаемся математикой. Настоящая наука понимает только язык цифр. Ибо только на нем можно рассуждать абсолютно объективно. А такие, неразложимые на цифры, на элементарные частицы, понятия, как бог, для науки, абсурдны. Абсурдны до того, что у нее даже нет своего собственного взгляда на то, что же обозначают собой подобные слова. Но такой взгляд существует у философии — культурного феномена, расположенного в пространстве культурных высказываний, где-то между религией и наукой. В разных философских системах дается разное толкование понятию бог. Но все их отличает достаточно строгое логическое обоснование своей позиции. С точки зрения описываемого в данной книге толкования мироустройства, понятие бога элементарно. Бог — это другое название одной из двух субстанций, обнаруживаемых в сущем, названной мною экзистенцией.

Выше мы подробно останавливались на том, что же такое экзистенция. Это сущест-вование вообще, существование без своего предмета. Оно принципиально не может быть уложено в какую-то ограниченную форму, но все-таки, как-то можно представить себе ее проекцию в область текста через, такие, к примеру, слова, как: субъект, дух, душа, Я, вещь-в-себе, идея, свобода, простор, неоформленность, неизменность, пустота и т.д. Трак-товка бога, как некоей, бесконечно протяженной, размазанной по всему сущему, субстан-ции, конечно, несколько противоречит обыденному представлению о боге, как о лично-сти, ограниченной своими, по крайней мере, пространственными, координатами нахождения в мире. Сложно представить себе личность с бесконечными размерами. Непонятно, в какую сторону обращаться к подобной личности? Но ведь, если это субстанция, она находится везде, в каждой точке пространства-времени, и куда бы ты, и как бы ты к ней не обратился, она всегда тебя «услышит». Мы не можем увидеть эту суб-станцию, поскольку она принципиально не оформлена какими бы то ни было видимыми границами. А если мы не способны нечто увидеть, значит, мы не способны и это нечто познать. И значит, мы принципиально не способны предугадать все его действия в отношении нас. Итак, перед нами нечто огромное и невидимое, которое мы не в состоянии познать. И что же это такое, если не бог?

Можно еще проще сформулировать определение понятия бог. Для этого нам надо представить себя в центре области познанных нами вещей, явлений, феноменов сущего. На границе этой области находится горизонт познания. Заглянуть за него мы не в состоя-нии, как бы ни пытались. Вот все, что находится за этим горизонтом и есть бог. Иными словами, бог — это Непознанное. И все. В отношении непознанного мы не можем сделать ничего. Ведь мы ничего про него не знаем. Но оно, в любой момент способно сделать с нами, все, что хочет. Поскольку нет никаких причин, почему бы этого не произошло. По крайней мере, мы не имеем никакого понятия об этих причинах. Это все равно, как идти по незнакомому месту с завязанными глазами. Рано или поздно придется с чем-то столк-нуться. И как узнать, наши ли необдуманные действия привели к этому столкновению, или некто (бог) специально ударил (или поцеловал) нас по собственной прихоти.

Глупо конечно думать, что атеисты не признают существование Непознанного. Но почему-то они никогда не смешивают это понятие с понятием «бог». Их аргументация такова. Непознанное — утверждают они — это почти познанное. Ведь законы природы действуют везде и всегда. Как в отношении уже познанного, так и в отношении еще не познанного. Поэтому непознанное во всех отношениях, за исключением мелких деталей, ведет себя точно так же, как и познанное. Мы просто еще не присмотрелись к нему. Стоит только повнимательней к нему присмотреться, как оно тотчас же перейдет в категорию познанного. То есть, по их мнению, непознанного как такового не существует, а существует только еще не познанное. А бог — ведь это нечто другое. Это не непознанное, а непознаваемое в принципе. Чего в природе не может быть.

Все отлично, но им стоило бы задать один маленький вопрос. Вот вы говорите, что законы природы действуют везде и всегда. А чем вы это можете доказать? Съездить к границам вселенной и посмотреть их действие там? Или на машине времени отправиться к началу времен? А почему законы природы именно такие, а не другие. Можно ли узнать причину этого? Вот. В том то и все дело. Вы утверждаете, что не существует ничего непознаваемого, хотя не можете познать причины элементарных законов природы. Вы сводите их к более общим законам. А те, к еще более общим. Физики, к примеру, бьются над созданием единой теории всего. Они пытаются обнаружить один фундаментальный закон, из которого исходили бы все остальные. Ну, допустим, они его обнаружат. Но как им объяснить причины его существования, если ничего более общего, чем он, не существует? Как можно познать причины законов логики. Закона тождества, закона непротиворечия, закона исключенного третьего, закона достаточного основания и т.д. Почему природа так создана, что, если в одном месте что-то находится, то в этом же месте не может находиться ничего другого. Если в одном что-то убудет, в другом что-то прибудет. Почему так устроено, что, если что-то находится здесь, оно не может в это же время находиться в другом месте? Почему, если одно утверждение — правда, оно не может одновременно являться ложью? А, если, существуют два противоположных суждения о какой-либо вещи, почему не может существовать и третьего суждения, противоположного первым двум?

Логика — это последнее основание человеческого разума. Дальше ему уже не за что уцепиться. Дальше как раз и лежит вот это самое Непознаваемое, существование которого всеми силами отрицают атеисты. Именно оно является причиной того, что законы нашего бытия таковы, каковы они есть. И оно находится за пределами всякого объективного по-нимания, поскольку, ну чем можно объяснить замысел того, кто придумал сами средства объяснения мироустройства.

Итак, Бог — это не некое мифическое существо в человеческом обличии, с нимбом над головой. Под богом надо понимать то нечто, что всегда находится за пределами, за горизонтом нашего познания. Как бы близко мы ни приближались к горизонту, нам нико-гда его не достичь. А поскольку горизонт познания окружает нас со всех сторон, куда бы мы ни устремили свой взгляд, бог находится везде вокруг, он объемлет нас, а значит — мы являемся его неотъемлемой частью. А со своими частями он может делать все, что угодно.

Оказывается, все очень просто. Но только, если отказаться от этого дурацкого пред-ставления о боге, как о сверхчеловеческой личности, способной двумя глазами увидеть все, что творится на этом свете. И одними устами одновременно разговаривать с каждым, из миллионов, обращающихся к нему жителей Земли. Трудно поверить разумному чело-веку в существование подобного существа. Но, если полностью отделить понятие Бог от понятия Человек, все вышеперечисленные «чудеса» перестают быть такими уж невоз-можными. И разговор одновременно с каждым. И взгляд, направленный одновременно на каждый крохотный элемент мироздания. Если сбросить с бога все человеческие одежды, тогда оголится его суть — являться той, невидимой объективно, субстанцией сущего, которая, дополняет всю картину бытия до цельного, законченного образа. Образа, в котором видны: и Причина, и Следствие, и Знание, и Тайна, и Гармония и Хаос.

Когда-то давно существовало представление о том, что каждой природной стихией управляет свой собственный бог. Естественно, в человеческом обличии. С развитием наук эти боги постепенно, сбрасывая с себя все человеческое, полностью «растворялись» в своих стихиях. И, в конце концов, остался только один из них, самый главный, тот, который управляет стихией под именем Природа. Не надо его убивать. Его не убьешь. Слово Бог не так просто изъять из языка. Но нужно перестать видеть в нем человека, а лишь — метафизический «объект», субстанцию, «воздух» бытия. Необходимую вещь среди других необходимых вещей. И не важно, что эта вещь принципиально непознаваема. Любая вещь принципиально непознаваема, поскольку на ней лежит печать божья. Но, подобный взгляд, рассматривающий бога, как одну из субстанций сущего, по моему мнению, более логичен, а значит, более научен. И главное, сплочение вокруг него, позволит, надеюсь, в будущем, преодолеть религиозную рознь, так отравляющую жизнь человеческого сообщества.

                            Инопланетяне, пришельцы, НЛО…

                                                                    «Инопланетяне еще чаще будут посещать нашу пла-нету. Но вступать в контакты будут по-прежнему не с учеными, космонавтами, вла-стями, журналистами и телеоператорами, а с ночными сторожами, наркоманами, алко-голиками, бомжами, сумасшедшими, лицами, уклоняющимися от воинской повинности, и школьниками, опаздывающими на уроки.»

(К. Мелихан) [55]

.

Мир средневекового человека немыслимо рассматривать без упоминания таких ми-фических персонажей, как: ведьм, драконов, единорогов, василисков и т.д. Они изображались в произведениях искусства, давались их «научные» описания. Находилось много очевидцев их наблюдавших, и даже, с ними разговаривающих. Некоторые, вполне серьезно, занимались тем, как, например, приручить дракона. Другие, возводя себе жилище, никогда не забывали построить и защитные сооружения от различных мифических существ. Конечно, сегодня читать об этом забавно. Но мы понимаем, что люди той поры были суеверны и малообразованны. Их кругозор был узок и любое, еще невиданное ими ранее явление сущего, они воспринимали в том виде, в котором рекомендовала им это воспринимать их тогдашняя наука. Если все вокруг говорят о драконах, то любой человек, бродя в одиночестве по окрестностям, увидевши нечто непонятное, конечно, тут же вырядит это в одежды дракона.

Сегодня мы твердо знаем, что ведьмы, драконы и прочая нечисть, а также добрые феи, волшебники и могучие единороги, существуют только в детских сказках. В реально-сти, конечно, ничего этого нет. Но в реальности существует нечто другое. Какие-то ино-планетяне, пришельцы, НЛО и т.д. И хотя огромное большинство людей, как ни стара-лось, их не видело. И даже наука, с ее высокоточным приборным оборудованием, внятно ничего не может сказать об их существовании. Но все-таки люди верят, что помимо них, в этом мире находятся еще и другие существа, конечно, существа разумные, с которыми «можно иметь дело», но, по некоторым причинам, общечеловеческий контакт с которыми еще не состоялся.

Самая простая причина отсутствия контакта с инопланетянами, как утверждает нау-ка — это огромные расстояния между ними и нами. Миллионы световых лет. Тут логика такая. Через некоторое время после Большого Взрыва образовались звезды, а возле неко-торых из них — планетные системы. Так вот, жизнь на планетах, по мнению ученых, может возникнуть, если там создадутся условия, примерно такие же, как на Земле. Обследовав небо с помощью мощных телескопов, они обнаружили множество похожих на солнечную, планетных систем, но те оказались расположенными очень далеко. Так что, инопланетяне, конечно, существуют, но в ближайшие годы рассуждать о контакте с ними, не имеет никакого научного смысла.

Что ж, откровенно. Только как тогда можно объяснить многочисленные свидетель-ства контактов отдельных людей с «зелеными человечками». Наука молчит или же объяс-няет все слишком большим воображением контактеров. А НЛО — это просто, не до конца исследованные еще физические явления. Вот так. Все, что не укладывается в признанную большинством ученых умов, теорию, для науки, а значит, и для всего культурного сооб-щества, не существует. Может быть, кто-то что-то видел, это не важно. Важно, чтобы это увидели все. По крайней мере, большинство научных экспертов человечества. Только то-гда это станет объективным фактом. А пока, это лишь домыслы, не имеющие никакого научного значения.

Да, воображение людское не знает границ. Но и оно со временем меняется. Нигде, в документах 18-19 столетий, не упоминается свидетельств о встрече с существами, схожи-ми с нынешними представлениями об инопланетянах. Такие свидетельства, в большинст-ве своем появляются только после 40-х гг. 20в. А сегодня почему-то, в отличие от людей средневековья, никто не упоминает о встречах с гигантским драконами, с единорогами, с оборотнями. Что, неужели все они повымерли, даже в человеческом воображении? Или просто они поменяли свою форму на более современную, более укладывающуюся в рамки современного представления о мироустройстве?

Давайте задумаемся над вопросом — что такое разумное существо? Животное — это разумное существо или нет? Наверное разумное, ведь в голове каждого животного нахо-дится какой-никакой, но все-таки мозг. Любое животное в состоянии анализировать си-туацию, делать выводы и принимать соответствующие решения. А растения? Очевидно, что и растения способны каким-то образом подстраиваться под изменения окружающей среды. Значит, они тоже разумны. Только в очень ничтожных дозах. Вообще, ко всему, к чему можно применить понятие «жизнь», можно применить и понятие «разум». А ведь жизнь кипит повсюду вокруг нас. Жизнь разумная, но нам, людям, не интересно общение с подобным разумом, поскольку он стоит на много порядков ниже нашего. Хорошо, но ведь существуют и другие, более «умные существа». К примеру, государство. Почему го-сударство нельзя назвать живым, разумным существом? Ведь в каждом государстве суще-ствует мозг — центр, в котором принимаются все основополагающие решения. Там же происходит анализ внешней и внутренней ситуации. Даются приказы органам управления на осуществление тех или иных действий. Все как у человека, только в гораздо более глобальном масштабе. Государства рождаются и умирают. Обрастают «жирком» или наоборот, «худеют» от неправильного «образа жизни» (способа управления). Их разум объединяет собой разум многих тысяч, или даже, миллионов людей. И поэтому они намного «умнее» каждого отдельного человека. Все это знают. И проходят обучение в государственных институтах. Следят, из средств массовой информации, за работой государственного мыслительного аппарата. Воспринимают все, выходящие из недр государства, новинки. Собственные размышления о чем бы то ни было, стараются опубликовать, и, тем самым, представить на суд государственного взгляда. Но почему-то никому не приходит в голову мысль о том, чтобы установить личный контакт с государством. Не с его отдельными представителями, а с государством, как отдельным существом среди других существ этого мира.

Итак, разумными существами населено все вокруг нас. Но, с одними из них, нам об-щаться неинтересно, поскольку они на порядок глупее. С другими, чрезмерно «умными», общаться невозможно, ибо до них нельзя докричаться. Ну как может единственная клетка моего тела напрямую общаться со мной. Ей для этого нужно хотя бы «выйти» из тела и обратить на себя мое внимание. Поэтому, человек упорно ищет, не глупого, не умного, но, равного себе по интеллекту, но все же другого «человека», чтобы избавить себя от неизбывного страха одиночества, которым он отравлен со времен своего появления на свет. Отдельные люди его находят. Но вот, суждено ли всему человечеству отыскать такого «человека»? Вот в чем вопрос.

Что такое жизнь. Нам говорят, что это — способ существования белковых тел. Только там, где могут быть синтезированы молекулы белка, возможно создание разумных су-ществ. Это официальная точка зрения науки. Но это же явный анахронизм. Если мы не обнаруживаем другие формы жизни, это не значит, что их не существует. В свое время, наука утверждала, что в центре нашей планетной системы находится Земля. И должен был появиться Коперник, чтобы опровергнуть этот взгляд и заменить геоцентрическую картину мира гелиоцентрической. Так может быть сегодня уже пришло время изменить и вывод о том, что белковые тела являются единственными живыми существами, чем-то, более подходящим к сегодняшнему уровню развития человеческого мышления.

Человек перестал быть центром вселенной с тех пор, как изобрел микроскоп. Оказа-лось, что он видит далеко не все, что творится в мире. Открытие Максвеллом в конце 19в. электромагнитной энергии подтвердило этот вывод. Оказалось, что глаз человека воспри-нимает менее одной тысячной доли всего спектра воздействующего на него излучения. А это значит, что ровно столько же информации он получает об окружающем мире. Человек почти слеп. А претендует на роль верховного правителя. Чтобы улучшить свое «зрение», он вынужден изобретать кучу дорогих приборов, более чувствительных к спектру воспринимаемой информации. Но правду ли те ему говорят? Это вопрос. Ведь никто уже не может подтвердить их показаний. Да и сам человек, вооруженный современными высокотехнологичными инструментами для исследования окружающего мира, это уже не тот homo sapience, который был раньше. Это совсем другое разумное существо, неотъ-емлемой частью которого и являются все эти инструменты.

Почему бы не принять вывод о том, что понятие разум намного шире понятия чело-веческий разум. Цивилизация людей — это всего лишь одна из множества форм организа-ции разума. Есть и более сложные, а значит и более высшие формы разумных систем. А есть и такие же, по уровню своего развития, как наши, только сделанные не из белков, а из неких других структур, к примеру, из кремния. Разве нельзя представить себе, например, что глубоко под землей обитают разумные существа, плотность которых в тысячу раз превышает плотность человеческого тела. А атмосферой им служит сама земная кора, поскольку ее плотность во много раз меньше плотности их самих. Она для них является воздухом, которым они дышат. В таком случае эти существа никогда не смогут встретиться с нами, ведь наш воздух для них является безвоздушным пространством. Но иногда они запускают из глубин земли свои космические корабли для исследования вселенной. И люди порой наблюдают эти запуски, но, не в силах объяснить подобные явления, обозначают их единственным приходящим на ум словом — НЛО. Можно пофантазировать и еще. Представьте себе, что высоко над землей, на границе стратосферы, так же живут разумные существа, но только их плотность в тысячу раз меньше плотности тела человека. И с ними нам не встретиться никогда поскольку наш воздух для них — может быть океан, в который надо погружаться на батискафах ( порой мы видим эти батискафы в форме летающих тарелок), а может быть, еще хуже, он для них — твердая порода, непроходимая при их уровне развития технологии. А если сюда еще добавить разные временные ритмы, в которых существует та или иная разумная система, картина становится совсем уж неясной. Может быть рядом с нами, тут же на поверхности земли, обитает цивилизация, скорость жизни которой сравнима со световой. Как мы можем установить контакт с подобной цивилизацией? Это то же самое, что устанавливать контакт с ветром. Или, с электромагнитным излучением.

Таким образом, то, что люди иногда наблюдают некие непонятные феномены, не всегда является плодом их больного воображения. Мир вокруг сложен и многогранен. Все в нем наполнено жизнью. Причем жизнью достаточно разумной. Некоторые из примеров этой, кипящей вокруг нас жизни мы видим перед собой. Нужно только выбраться на природу, желательно подальше от человеческого жилья. Или — заглянуть в микроскоп. Но ограниченность нашего мировосприятия не дает нам возможности увидеть целиком все то бесконечное многообразие разумной жизни, которое находится тут же, на расстоянии буквально, вытянутой руки. Открыть для человечества эту жизнь могут помочь современные научные приборы. Но наука по иному интерпретирует показания этих приборов. Для нее имеет значение только то, как можно использовать новое знание для ускорения технического прогресса человеческой цивилизации.

С древних времен люди наблюдают вокруг необычные явления. Они старались придать им вид и имена известных для них мифических существ. Со временем, старые мифы забывались и заменялись новыми. Сегодня распространен миф о пришельцах из космоса, как о некоторых существах, летающих вокруг земли на своих летающих тарелках, и изучающих людей, подобно тому, как ученые изучают подопытных крыс. Причем, приблизительно даже описана их форма. Это стройные тела зеленого цвета в облегающих комбинезонах. Волосы на голове отсутствуют. Также, на лице отсутствует нос, а глаза очень большие и узкие, без зрачков. Говорят они высоким, писклявым голосом, но могут и передавать слова без звука, телепатически, непосредственно в мозг собеседника. Некоторых, понравившихся, или, наоборот, не понравившихся им людей, они забирают для опытов в свой летающий корабль. И так далее, и тому подобное.

Удивительно, но вот в эту белиберду про зеленых человечков, сегодня, в третьем тысячелетии, по данным опросов, верит большинство жителей земли. И это свидетельст-вует о том, что человеческое мышление мало меняется с развитием технического прогрес-са. Нет никаких зеленых человечков, пришельцев, летающих тарелок. Существует иная жизнь, другие миры, прочие цивилизации. Существуют здесь и сейчас. И, поскольку, мы находимся с ними в одном пространстве бытия, события, происходящие у них, как-то влияют и на наши органы чувств. По крайней мере, на ощущения некоторых людей, кото-рые, в момент совершения этих событий, находятся где-то неподалеку от них. Люди не могут идентифицировать эти события, поскольку они происходят в ином мире, у них иная логика возникновения, иные последствия для окружающей среды. Но оставить без внимания такое событие тоже нельзя, ведь оно иногда очень яркое и необычное. Поэтому, люди подбирают имя этому событию из тех образов, которые уже имеются у них в мозгу. А там только мифические образы инопланетян, пришельцев, летающих тарелок.        

Что же остается человеческому роду? Сможет ли он когда-нибудь в обозримом бу-дущем установить контакт с братьями по разуму? Я отвечу так. Можно с помощью специ-альных приборов зафиксировать иные миры. Косвенно, определить их состав, уровень развития их технологий, даже — внешний вид, населяющих эти миры, существ. Но ни-когда нам не понять их язык, поскольку он основан на логике, которая, относительно нашей, обыкновенной человеческой логики, выглядит абсолютно нелогично.

Каждый из нас с детства знает, что дважды два будет четыре, что высказывание не может быть одновременно и истинным и ложным, что любое действие имеет причину, что одним именем не могут быть названы абсолютно разные вещи. Это сидит у нас в крови и мы не понимаем, как может быть по-другому. Но на чем основана незыблемость этих основополагающих логических постулатов? Только на том, что так было всегда? Или на том, что так наиболее удобно? Но, то, что удобно в одном мире, в другом будет совсем неудобно. Представьте себе, например, мир, каждый предмет которого, в зависимости от места своего расположения, меняется до неузнаваемости. Ясно, что в таком мире не будет действовать логический закон, что от перемены мест слагаемых, сумма не меняется. А если предметы такого мира будут, кроме того, еще и, по определенным законам, меняться со временем, кардинально преобразуя собственную форму. Тогда будет нарушен основной закон логики — закон тождества. Вы скажете, что, невозможно будет существовать мышлению в отсутствии некоторого постоянства ситуации. Нет, какое-то постоянство, конечно, будет, но неопределенность конкретной ситуации возрастет во много раз. Разве не будет другой логика общения «людей», находящихся в подобных условиях?

Но ведь могут существовать миры, похожие на наш, но невероятно, чтобы у их оби-тателей существовали такие же органы восприятия окружающего мира, как и человече-ские. По крайней мере, они будут воспринимать иную полосу частот электромагнитного излучения, и нас — людей, без специальных приборов, попросту, не увидят ( как впрочем и мы — их). Неужели их логические правила построения языка будут такими же, как и у нас. Вот вам еще один пример. Для логики нашей цивилизации характерно, при описании предмета, на первый план, ставить его форму. Говоря о флагах разного цвета, человек сначала указывает, что это флаг, а затем уже, какого он цвета. Но, почему бы не допустить, что, из-за особенностей воспринимающего аппарата, существа некоей цивилизации, на первый план ставят не форму, а цвет предмета. Тогда флаги разного цвета будут для них абсолютно разными, никак не связанными между собой предметами. Зато красный флаг и красная роза будут почти одинаковыми, с некоторыми несущественными отличиями, вещами. Скажите мне, как строить контакт с подобной цивилизацией, если они уверены в незыблемости своих логических законов ничуть не меньше, чем мы — в незыблемости своих.

Логические законы каждой цивилизации — это ее генетический набор. Да, они со временем немного меняются. Этому способствует технический прогресс и изменяющиеся условия жизни. Но, также как и генетический набор человека, «логический набор» каждой цивилизации строго индивидуален. Это печально. Ведь тогда получается, что обитатели разных миров никогда не смогут установить контакт, на уровне логического понимания друг друга, поскольку для них не существует никакой более общей логики, с помощью которой такой контакт мог бы быть осуществлен. Можно уничтожить более слабую цивилизацию, поработить ее, приручить, как приручили когда-то люди домашних животных. Но понять ее внутренние мысли, ее мечтания, ее оценки, ее восприятие окружающего мира, как один человек понимает другого, такое понимание неосуществимо. А сильная, более развитая цивилизация поработит нас или уничтожит, и, самое главное, мы даже не догадаемся об этом, ибо, не в состоянии понять происходящие события, мы не будем тут видеть руку чужого разума, а станем воспринимать все, как стихийное бедствие, как апокалипсис, давным-давно предсказанный нашими пророками. Лучше всего будет, если нас приручат. А это уже происходит. Его Величество Техника с помощью комфорта и уменьшения доли ручного труда, все больше закабаляет нас в служении ее неведомым нам, целям. Постепенно, мы превращаемся в домашних животных, и, похоже, людям это нравится.

Пришельцы, НЛО, инопланетяне, как и драконы, василиски, единороги — мифиче-ские существа, символы, обозначающие отнюдь не мифическую, а самую настоящую ре-альность. Реальность еще не изученную и ту, которую нам не изучить никогда. Реаль-ность, в которой существует огромное множество разумных миров и инопланетных циви-лизаций. Только вот собеседника среди всех этих миров и цивилизаций вряд ли суждено нам отыскать. Как невозможно отыскать среди шести миллиардов людей, двух человек с одинаковым генетическим набором. Человечеству одиноко во вселенной. Оно хочет найти собрата по разуму, чтобы выговориться, поделиться своими радостями и печалями от сотен тысяч лет жизни на планете Земля. Вдвоем веселее и легче строить будущее. Это понятно. Но мечты, какими бы приятными они не были, остаются бесплодны, если не видно путей их воплощения в реальность. Я таких путей для человечества не вижу. Язык человеческого общения, построенный на основе одного из множества логических оснований, никогда не понять нашим «собеседникам», разговаривающим на другом языке, на основе другого логического основания. А их язык никогда не понять нам, поскольку относительно нашей логики, их логика выглядит абсолютно нелогичной.

И все-таки, надо верить, что иной разум имеет некоторые точки соприкосновения с нашим. Ведь, если предположить, что во вселенной существует божественный разум, ко-торый все объемлет своим взглядом, нужно согласиться с тем, что каждый из иных миров, каждая из цивилизаций, являются неотъемлемой частью этого вселенского разу-ма, а раз так, у них появляется одно общее свойство, а именно, их причастность к высшей логике мышления «верховного существа». И это позволит им, вопреки всему, как-то договориться друг с другом, при возникновении взаимного контакта. Правда, большинство мировых ученых, физиков и астрофизиков, отрицают существование бога. Тогда им надо отказать и в этой, последней для них возможности установить контакт с внеземными цивилизациями.

                                                                            ЗАКЛЮЧЕНИЕ    

                                                                            «В начале всяческой философии лежит удивление,

                                                                               ее развитием является исследование,

                                                                                ее концом — незнание.»                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                

                                                                                                                                                           ( М. Монтень) [37]

Все началось с того, что Декарт однажды, усомнился в существовании внешнего ми-ра. Правда, затем, немного поразмышляв, он взял свои слова обратно. Потом английский епископ Джордж Беркли изрек, что, быть — это значит — быть воспринимаемым. Логично. Если я не имею возможности рассмотреть предмет, то, что я могу утверждать в отноше-нии его существования? Другие его видели и могут о нем рассказать. А как мне знать. Может быть, из каких-то неведомых мне побуждений, они меня обманывают? Наука не обманывает. Как знать. Сейчас столько развелось лженаук и лжеученых, что и в науке по-рой трудно отделить истину от догадок. Но вот я увидел, наконец, этот предмет, а затем взял, да и отвернул от него свой взгляд. Куда тогда делся мой предмет. Исчез? Ведь я его больше не воспринимаю. Не вижу. Хотя мое сознание уже запечатлело, надеюсь навсегда, его образ в виде фотографического снимка. Но ведь образ предмета и сам предмет, совсем не одно и то же. Предмет может умереть, развалиться на части, его могут украсть, причем, как раз в тот момент, когда я ненадолго отвлекся от его рассматривания. Но вот я опять повернул к нему свой взгляд. Предмета больше нет. Куда же он исчез? Убежал? Украли? Что мне делать? Наделять его статусом существования или нет? А может быть, его и не было вовсе? Может быть, это только мне показалось? Может это был мираж? Призрак. Или нет. Может быть, то, что я однажды когда-либо увидел, существовало и раньше, не-зависимо от меня. Ведь другие люди мне говорили, что они раньше тоже встречали нечто подобное. Но как доказать, что они видели то же самое, что и я? Ведь их органы воспри-ятия не такие, как у меня. И значит, они воспринимают мир иначе, чем я. И, следователь-но, они принципиально не могут видеть то, что вижу я.

Как видим, возникает дилемма, разрешить которую можно, по утверждению Беркли, только одним способом. После того, как я воспринял образ предмета, он остается сущест-вовать навсегда, но только внутри моего сознания, как образ, как некий дух, который бу-дет являться мне, время от времени, в более или менее отчетливо выраженном виде. А материальное, независимое от моего восприятия, воплощение этого предмета — всего лишь фикция. Видимость. Мираж. Это как с отражением в зеркале. Кажется, что люди в нем вполне реальны. Они двигаются, улыбаются, разговаривают друг с другом. Но мы то знаем, что это всего лишь отражение, а настоящие люди находятся совсем в другом месте.

Сомневающихся в его выводах, он попросил показать ему эту самую материю, из которой, как говорят, создано все сущее. Ведь она реальна. И значит, ее можно «потрогать руками». И что ему могли показать ученые XVIII века? Невнятные рассуждения о флюи-дах, теплороде и эфире. Вот так просто он взял да и упразднил существование всего ма-териального мира.

Конечно, такой радикальный взгляд на мир явно противоречил всему здравому смыслу. Ну, философ, он и есть философ. Мало ли что ему придет в голову. Пусть витает в облаках своих логических построений. А нам нужно «делать дело». Но, со временем, настоящие мыслители все больше и больше подходили к тому, что, прийти к одинако-вому пониманию того, как устроен этот мир, материален ли он или нет, практически невозможно.

К примеру, давайте зададимся вопросом, существовало ли что-нибудь вообще до возникновения человеческой цивилизации? Приборы говорят, что существовало. Но у фанатов демонологии приборы показывают существование и приведений, демонов, «барабашек», духов умерших, и много чего еще. Все приборы делают люди. А если эти люди заранее уверены что вот такая картина мира, которую они сами себе нарисовали, абсолютно истинна, то и приборы свои они будут настраивать соответствующим образом. Это называется — подгонка под результат. «…эксперимент есть ни что иное, как кухня, на которой стряпают факты для подтверждения общего закона». (А.Н.Уайтхед) [14] Как, например, в случае с интерпретацией лукавым врачом данных УЗИ конкретного пациента. Если ему надо, то он всегда отыщет в них признаки зарождающейся болезни. А если нет, то нет. Задумайтесь, точно измерять физические постоянные мы научились не более 100-200лет назад. Так как мы можем говорить, что миллион лет назад они были теми же самыми? Вера ученых в незыблемость, в пространстве и во времени, законов природы, абсолютно ничем не отличается от такой же, но теперь уже религиозной веры, в то, что некогда, до начала времен, некто пришел в этот мир и сотворил его таким, каков он есть.

В середине ХIX века в философии образовалось направление, названное позитивиз-мом. Людям, собравшимся в нем, надоели все эти бесконечные и бессмысленные диспуты о началах бытия, о материальности или нематериальности мира, о реальности существо-вания Бога, о возможности или невозможности познать суть вещей. Традиционную фило-софию они обозвали метафизикой и понизили ее статус до некоей стадии умственного развития человечества, которую они посчитали уже пройденной. А теперь, по их мнению, надо, оставив «за скобками», всю болтовню о смысле бытия и субстанциях сущего, заняться конкретными «эмпирическими фактами», очищенными от любых мета-физических наслоений. То есть, фактически, позитивисты призвали философию стать своего рода общей наукой об основах любой научной деятельности. Продвигаясь все дальше по этому пути, постепенно, все дело у них свелось к анализу языка научных высказываний. Все метафизические противоречия представители так называемого, логического позитивизма, объяснили только неправильным употреблением этого языка. Проанализировав метафизические высказывания с помощью средств формальной логики, они убедились, что те, либо бессмысленны, либо — тавтологичны. Поэтому, их надо изъять из обращения, а научный язык следует строить на основе, так называемых, протокольных предложений, выражающих только факты и ничего кроме фактов. (например фразы типа, «Сейчас я вижу зеленое», «Здесь я чувствую теплое»)

Одним из основателей логического позитивизма являлся Людвиг Витгенштейн. За свою жизнь он написал два больших труда. Один издал в начале своей карьеры. Называл-ся он «Логико-философский трактат». В двух словах, содержание его чуть выше было пе-ресказано. Изгнание метафизических абстракций из языка научного сообщества. «То, что вообще может быть сказано, должно быть сказано ясно, о чем же невозможно гово-рить, о том следует молчать». (Л.Витгенштейн) [22]. Но вот проходит время. Витген-штейн умирает, но через два года после смерти на свет появляется еще одна его крупная работа под названием «Философские исследования». И что же мы видим? Великий осно-воположник логического позитивизма наступает на горло собственной песне. В конце своей жизни он разочаровывается в идее создания совершенного, логически стройного научного языка и обращается к анализу обычного естественного языка, к речевой дея-тельности людей. Что же с ним произошло? Да все дело в этих самых протокольных пред-ложениях. Предполагается, что они должны выражать чистый, нейтральный, чувственный факт. Но ведь каждый человек индивидуален. И то, что видит один, другой, на этом же самом месте не увидит. Находясь в другом душевном состоянии, например, в горе, или в радости, он увидит нечто совсем другое. И поэтому, не существует никаких идеальных чувственных фактов. Все пропущено через органы восприятия конкретного человека. Или конкретной ситуации. А как можно строить науку на субъективном мнении одного человека? И вот, поздний Витгенштейн, отбрасывает, с таким трудом созданную концепцию метаязыка, основанного на протокольных предложениях, и заменяет ее на концепцию свободной языковой игры. Это, когда объявляется, что любое выражение, любая фраза, могут иметь огромное множество смыслов в зависимости от ситуации. Например, речевой оборот «Солнце восходит» в рамках современной астрономической теории является абсолютно бессмысленным, ведь как мы знаем, это не солнце вращается вокруг нас, а мы — вокруг солнца. В контексте же языковой игры крестьян или туристов он, напротив, вполне осмыслен.

Итак, что же произошло? Как ни стремились «научные философы» изгнать метафи-зику из языка, им это не удалось. Слово оказалось гораздо сложнее расколдовать, чем число.

Настоящая наука, как мы знаем, оперирует только научными абстракциями, полу-ченными из абсолютно объективных, но реально, не существующих вещей: точек, чисел и логических правил их взаимодействия между собой. «В каждой естественной науке за-ключено столько истины, сколько в ней математики.» (И. Кант)[25] И если наука строится на основе чисел и точек — это точная наука. В противоположность так называемым общественным наукам, которые являются не чем иным, как бесконечной говорильней, поскольку слово здесь имеет приоритет над числом. Разные люди, говорящие одни и те же слова, все равно, никогда до конца не поймут друг друга. Философы — позитивисты захотели вклиниться в науку, но на деле оказалось, что они, отвоевав у нее определенную территорию, не превратились в ученых, а просто, перенесли туда трибуну для своих метафизических диспутов. На новом поле они продолжили играть во всю ту же старую игру. Игру в поиски последних оснований бытия.

Тысячи лет философы спорили до хрипоты о том, как же все-таки устроен этот мир. Как он устроен действительно, а не только в абстрактных научных теориях или в откровениях религиозных авторитетов. Старые спорили с молодыми. Мертвые — с живыми. Что первично — материя или дух? А существует ли реально то или другое? В чем смысл жизни? Есть ли Бог? Где находится Истина? Бытие определяет сознание или наоборот? Они писали пухлые тома в защиту своих взглядов. Приводили массу доводов. Некоторые, ценой смерти, пытались обессмертить собственные имена. За свои убеждения они шли на костер, поднимались на плаху, принимали яд. И вот, наконец, им это надоело. Вернее, надоело не им, а, им внимающему, обществу. За все увеличивающейся суетой общественной жизни, за важностью дел по прогрессивному развитию человеческой цивилизации, ему надоело слушать невнятные, а главное, очень длинные рассуждения многочисленных «искателей Истины». И те вынуждены были, чтобы их все-таки услышали, изменить язык, саму форму своих метафизических посланий. Наступила эпоха постмодерна.

Философы, наконец, поняли, что не стоит ломать уж так много копий по поводу всех этих вечных вопросов бытия. Они того не стоят. Если за 2 тысячи лет, со времен Пилата, никто убедительно так и не ответил на простой вопрос: «Что есть истина?», значит и не надо отвечать на него вовсе. По крайней мере, долго биться над ответом. Можно ответить короткой фразой, цитатой, иронично, или смешно. Главное, чтоб «зацепило». В обществе, в котором «умер Бог», некому больше оценить «сизифов труд» непризнанного гения. Когда трудно определить, где правда, а где ложь, где настоящее, а где подделка, где истинное творчество, а где — его симуляция, приходится рассчитывать только на самого себя, на собственную интуицию, не прибегая к помощи «товарищей по цеху». Теперь философам приходится, не призывать слушателей, возвыситься до понимания целого, а пытаться отколоть от него небольшие куски и преподносить их тем «в качестве обеда».

Произошла страшная вещь. Явно ее заметил в середине в 60-х г. 20в. «последний философ» еврей Жак Деррида. Оказалось, что мир вокруг, в принципе, невозможно, каким бы то ни было способом, переложить на человеческий язык. Это вещи абсолютно разного порядка. У них нет между собой ничего общего. Пытаясь нарисовать схему, показать структуру, обозначить основные феномены этого мира, любой философ, на деле, создает языковую конструкцию, текст, письмо, которые всецело определяются только теми языковыми конструкциями, которые он уже где-то встречал. И больше ничем. Нельзя выпрыгнуть из пространства языка. Можно смотреть из него на другой мир, как из зарешеченного окна. Восхищаться им, удивляться, радоваться или печалиться, бояться его или воодушевляться им на великие дела. Но только нельзя никому сообщить, что же ты там увидел. Потому что, твое сообщение получится не об этом, а совсем о другом.

Вот смотрите, Вы увидели нечто, что до вас не видел ни один человек в мире. Как об этом сообщить другим людям? Вы можете сказать: «Я видел нечто» и тогда все поймут, что перед вами было нечто очень слабо оформленное, прозрачное, бесцветное, что-то типа приведения, призрака, газового облака. Но вы-то видели совсем другое. Не это, что можно зафиксировать в каком-то языковом выражении, а именно то, что ускользает из всех словарных фиксаций. Вам говорят, это бред. Вы ничего не видели. Но тогда почему вам внезапно стало грустно? Почему для вас стало трудным и сложным то, что еще вчера казалось легким и простым?

Мир сегодня мельчает. Все больше становится людей, машин, домов, товаров по-требления, наконец, звезд на небе и на земле. С огромной скоростью растет количество культурных продуктов — научных знаний, объектов искусства, предметов религиозного поклонения. Но чем больше вещей приходится на единицу поверхности земли, тем вес каждой отдельной единицы становится все меньше. Мельчает значимость научных истин. Теперь ищут не основ строения материи. Все заняты поисками технологий для производ-ства недорогой энергии и дешевой жратвы. Притупились чувства. Уже не встретишь ни-где Шекспировских страстей. Искусство, не в силах говорить о вечном, поворачивается к абстракции, чтобы за ее непонятностью скрыть собственное бессилие. Нет больше Фило-софии. Ситуация постмодерна убила ее. Есть жизненная философия, социальная философия. Есть философия власти, философия успеха, философия бизнеса, а Философии нет. Мир раскалывается на множество мелких частей в полном соответствии со вторым зако-ном термодинамики. Помните знаменитое изречение Цезаря — «Разделяй и властвуй». Так вот. Нас разделяют, чтобы над нами властвовать. Нас дробят, как дробят камни в карьере, до щебня, чтобы получить отличный строительный материал. Кто это делает? Тот, кого мы знаем под именем Законы Природы.

Но не хотелось бы заканчивать этот текст на столь печальной ноте. Я пессимист, впрочем, как и всякий, кто достаточно хорошо владеет искусством обобщения. Но фило-софия, кроме всего прочего, дарит людям уникальную возможность — находить плюсы в любом положении. . Невероятный технический прогресс все глубже и глубже вовлекает человека, помимо его воли, в круговорот подчинения все большему количеству правил и требований.    Но обнадеживающим фактором, помогающим ему выносить невзгоды бы-тия, служит ограниченность его мировосприятия. Все знать тяжело, поскольку, если ты все знаешь, ты ответственен за все происходящее. К тому же все знать — значит знать вре-мя своей смерти. А это просто невыносимо. Говорят, что незнание законов не освобожда-ет от ответственности. Но с другой стороны, незнание законов дает надежду, что вот это мое времяпрепровождение, такое счастливое и безмятежное, будет длиться вечно. А если сейчас мне плохо, я надеюсь, что очень скоро мне будет очень хорошо.

    Вера и надежда — не такие уж плохие поводыри на этом свете. Пока они со мной, я защищен от палящих лучей абсурда существования. Пока в числе феноменов культуры имеется религия, человечеству не грозит превращение в однополую массу зомби, смыслом жизни считающих беспрекословное исполнение воли «большинства». Бог тоже требует беспрекословного повиновения. Но согласитесь, какая разница. Повиноваться тому, кто живет у тебя в душе. Или тому, кто не признает даже само существование души, не говоря уже о признании именно твоей личной уникальности перед лицом сущего.

Георгий Донских     август 2010 г.Новосибирск

dons@cn.ru,             http://donskih.by.ru,

                                                    Содержание

Введение_______________________________________________________1

Основы построения тотальной системы _____________________________4

Основы онтологии.

Как выразить нелогичный мир в логически совершенной    схеме?_______14

Основы гносеологии

Мир, видимый изнутри человеческого тела.__________________________24

Основы психологии

Мир, видимый изнутри человеческого Я_____________________________31

Деньги и счастье ________________________________________________ 40

Мужчины и женщины ____________________________________________46

Любовь и эгоизм ________________________________________________54

Техника — судьба нашей эпохи ____________________________________57

Художник и смерть _____________________________________________ 60

Демократия и тоталитаризм ______________________________________ 66

Наркотики. Враги или друзья? ____________________________________ 73

Несколько слов о Боге ___________________________________________77

Инопланетяне, пришельцы, НЛО…_________________________________81

Заключение ____________________________________________________85

Используемые источники

1. greatwords.ru/... www.atheism.ru/...

2. Крейн Бринтон. «Идеи и люди. История западной мысли».

3. Душенко К. В. «Большая книга афоризмов». Изд. 5-е, исправлен¬ное. — М.: Изд-во                         ЭКСМО-Пресс, 2001г.

4. Д.Юм Сочинения, М, 1966, т.2, с.454

5. И.Гете «Фауст», www.classic-book.ru/...                                                    

6. цит. по А.Гулыга «Шеллинг», ЖЗЛ, М,1984, с.93

7. А.Н.Уайтхед «Избранные работы по философии», М, 1990, с.202

8. Платон Сочинения, М, 1970, т.2, «Парменид» (137с-142в)

9. Фрагменты ранних греческих философов, М, 1989, с.344

10. из ст. Т. М. Титаренко. Католический экзистенциализм (Г.О.Марсель), psylib.org.ua/...

11. Л.Витгенштейн «Логико-философский трактат», М, 1958, с.42

12. Философский энциклопедический словарь, М, 1983, с.821

13. Секст Эмпирик «Против ученых», Сочинения в 2-х т., М, 1976, т.2, с.30

14. А.Н.Уайтхед Избранные работы по философии, М, 1990, с.484

15. М.Фуко «Слова и вещи», С-П, 1994, с.47

16. [3], с.327

17. А.Шопенгауэр «Свобода воли и нравственность», М, 1992, с.259

18. Лукреций «О природе вещей», М, 1946, кн.4

19.    Этика: словарь афоризмов и изречений, сост. В.Н. Назаров, Е.Д. Мелешко. — М., 1995., с.253

20. «Энциклопедия мысли», сборник мыслей изречений, афоризмов…. сост., О.Азарьев, Л.Демидова, и др., Симферополь, 1996, с.152

21. www.aforism.su/... www.all-aforizmy.ru/... www.aforismo.ru/...

22. ж. Вопросы философии №2, 1991, с.63

23. www.ikalm.narod.ru/...

24. www.aphorisme.ru/... psychology.net.ru/...

25. www.aforismo.ru/... aphorism-list.com/...

26. [20], с.275

27. www.aforizm.info/... aphorism-list.com/...

28. Этика: словарь афоризмов и изречений/Сост. В.Н. Назаров, Е.Д. Мелешко. — М., 1995. с. 221

29. Библия. Книга экклезиаста 5, 11

30. [20], c. 249

31. из кн. О. Ермишин, «Афоризмы. Золотой фонд мудрости». Просвещение, 2006, http://lib.aldebaran.ru, c. 363                                    

32. www.afword.ru/... cpsy.ru/...

33. www.vek1.ru/... cpsy.ru/...                                                                                    

34. [3], c. 73

35. [3], c. 626

36. lib.com.ua/... www.detvora74.ru/...

37. www.detvora74.ru/...

38. cpsy.ru/...

39. aforizmer.ru/...

40. www.all-aforizm.info/... blogs.mail.ru/...

41. Г.Башляр «Новый рационализм», М, 1987, с.251-252

42. www.orator.ru/... www.aphorism.ru/...

43. [20], c.33

44. Л.Е.Балашов «Мысли и изречения» МЗ-Пресс; Москва; 2003, с.92

45. letter.com.ua/... www.aphorism.ru/...

46. из кн. П.С. Таранов «Острая философия», Симферополь, 1998, с.159

47. [44], c. 28

48. www.aphorism.ru/... www.aforizm.info/...

49. [3], c. 192,

50. Евангелие от Матфея 23:12

51. П. Коэльо «Заир» open.az/...    newfraza.pp.ua/...

52. aphorisms-life.blogspot.com/... newfraza.pp.ua/...

53. [3], c.187

54. М.В.Ломоносов, Избр. философские произв. М., 1950. С. 397

55. aforizmer.ru/...