Homoscribens — Догоняющий

— Господь мой, выколи мне один глаз.

Весь день я мучился болью в области эпигастрия, но из-за плотного графика мне элементарно было не до этого. После пятой таблетки ношпы и половины пачки антацида я понял, что дело вовсе не в запущенном еще со времен студенчества гастрите. Все банально. Это аппендицит. Угораздило меня в сорок лет свалиться с «детской болезнью». Хренотень какая-то.

Первая пришедшая мысль была здравой — сдаться Валерке в хирургию. Валерка, конечно, слегка сдрейфит: делать аппендэктомию главному врачу не больно-то охота. Я мысленно поставил себя на его место, и подумал, что сам бы вряд ли обрадовался такой перспективке. Но тут в голову мне пришла шальная, идиотская и, в то же время, прекрасная мысль — решение моей давнишней, вымотавшей всю душу проблемы. Конечно! Именно так! Упускать такой шанс я никак не могу…

Кое как дотерпел я до конца рабочего дня и, словив удивленные взгляды подчиненных и охранников, не привыкших, чтобы шеф уходил раньше девяти вечера, сел в машину и поехал домой.

— Саша? Это ты? Так рано? — вышла в коридор жена. — Подожди-ка… Что-то ты бледный…

— Да нормально все. Наверно, съел чего-то не того. Пойду полежу.

— Опять не обедал, а потом натрескался всухомятку? Саша, ну ты же сам врач! Ну, неужели трудно вовремя поесть? Куски, куски…

— Лен, давай потом все это. Дай ношпы.

— Сейчас принесу. Может, еще чего-нибудь?

— Не, не надо. Полежу и все пройдет.

К вечеру боли локализовались в правой подвздошной области, и я, стиснув зубы, начал мысленно рисовать себе картину того, что произойдет дальше. Мне надо было просто дождаться момента, когда с медицинской точки зрения станет совсем хреново, вызвать такси и приехать к приемному отделению больницы, где работал друг моего далекого детства и чуть менее далекой юности — Серега Быц.

Мой теперь уже бывший друг, с которым мы виделись буквально две недели назад и не разговаривали при этом уже лет пять, был заведующим хирургического отделения первой городской. Серега, с детских лет таскавший меня всюду за собой, научивший меня всему, что я умею сейчас, давший мне больше, чем кто бы то ни было, за исключением разве что родителей, был потерян для меня навсегда в том памятном году, когда на развилке жизненных дорог нам встретилась женщина. Единственная и неповторимая, после встречи с которой и для меня, и для Сереги перестали существовать все остальные, живущие на огромной планете Земля. Впервые увидев ее с Серегой, я понял, что сделаю все, чтобы она была со мной. Мне было наплевать на все и всех: я видел только ее — ее рыжие кудрявые волосы, зеленые, смеющиеся глаза, невероятно красивые руки, нежно обвивавшие Сережкину шею… Я пропал тогда. Совсем пропал.

Я не понимал, почему всё в этой жизни первому достается Сереге: женщины, карьера, всё! Я всегда был в позиции догоняющего. Всюду следовал за Серегой — в спецшколу, в мединститут, на кафедру, в первую городскую. Вслед за ним я писал диссертацию, становился ведущим, заведующим, все время стараясь не отстать, но на самом деле всегда глядя ему в спину. Да черт же подери — почему всегда так? И вот, увидев его с любовницей, каким-то звериным чутьем почуял, что именно здесь смогу на повороте обойти его. Я осторожно наматывал круги, всегда подставляя Лене свое плечо, когда в очередной раз она в слезах делилась со мной, Сережкиным другом, своими обидами — на то, что не женится, что не хочет детей. И таки перетащил ее: посадил в седло перед собой и унесся в неизведанные дали. Украл. Женился. Обогнал? Нет! Потерял его и так и не обрел ее, упавшую в мои объятья вопреки, а не благодаря… До сих пор вижу я ту картинку, к которой стремился сам: счастливая, смеющаяся Ленка, нежно прижавшаяся к Сереге, и он, небрежно положивший ей на бедро руку и целующий в темечко…

…Температура повышалась. Лена заволновалась и предложила вызвать скорую, но я сказал, что все это ерунда и при отравлениях температура — дело обычное. Она пыталась, было, спорить, но я старался изо всех сил — храбрился, посмеивался, чтобы потом, стиснув зубы, тихо корчиться в одиночку на кровати, пока Лена печатала что-то на ноутбуке в гостиной.

Осталось терпеть совсем недолго. Я уже вовсю проверял на себе симптомы Блюмберга и Ситковского, и вскоре понял, что дальше терпеть уже опасно: не хватало еще гангренозного аппендицита!

— Лена, вызови такси, съезжу к себе в клинику, УЗИ сделаю.

— Саша! Какое такси? Я скорую вызываю!

Впервые повысил я на нее голос:

— Лена! Кто из нас двоих врач, черт возьми? Ты или я? Я сказал такси, значит такси!

Обиделась, сверкнула своими зелеными глазами, но стала набирать номер такси.

— Привет, шеф! В приемное отделение первой городской отвези меня.

— Что-то ты, мужик, совсем плох. Может, в скорую лучше?

— Нет, пока скорую жду, пожалуй, не успею. Давай шеф, гони. Плачу вдвое.

— Как скажешь.

… В приемном покое меня узнали сразу — все-таки столько лет отработал там. Попросил вызвать Серегу, но Зубков, дежурный хирург, едва взглянув на меня, сказал, что до Сереги я могу и не дотянуть. Я уперся. Зубков, виновато скосив глаза, сказал, что Серега только что закончил какую-то серьезную многочасовую операцию.

— Чего-то ты мне, Рома, не договариваешь.

— Александр Андреич, ну что Вы, в самом деле? Сами, что ли, не понимаете? Будет он Вас оперировать, ага! Все равно меня пошлет делать, так чего ж время терять? Еще перитонита не хватало!

— Позвони ему и скажи, что только под его скальпель лягу. Ну, или помру тут у вас, без оказанной медпомощи.

Зубков посмотрел на меня как на умалишенного, хотел было что-то сказать, но плюнул и стал набирать номер Быца.

— Сергей Сергеич! К нам Самгин поступил с аппендицитом. Вас требует, ругается… Куда послать? В смысле?... Ну, так я и предлагал ему, чтоб я… Ни в какую… Понимаю, что заведующий на каждый аппендицит не может… Само собой… Так что делать-то с ним? В палату?

Зубков положил трубку, повернулся ко мне и сказал:

— Велено Вас в палату отправить. А там уж как невмоготу станет — скажете, прооперируем.

— То есть как? То есть ты хочешь сказать, что он меня помирать оставляет? Медленно так помирать, да?

— Александр Андреич, у меня начальник он, а не Вы. Вы — обычный пациент. С Вас велено получить письменный отказ от операции или прооперировать немедленно. Выбирайте.

Я ошалел. Ей Богу, ошалел! Ну, увел я у него бабу, но сейчас-то ведь я, больной, просящий о помощи, практически помирающий, приплелся на карачках к Нему! Сам приперся! О помощи просить!

Теряя сознание, я погружался в темные воды бездонного великого океана — все глубже и глубже. Страх охватил меня: и что — это все? Совсем все? Я так, по дикому, умру? Хотелось кричать, но сил кричать не было. В величайшем ужасе я смотрел на смыкающиеся надо мной воды. Я понимал, что тону, что возврата наверх уже нет и не будет, что пройдет еще несколько минут, кислород перестанет питать мозг и… И вдруг мне стало хорошо. Так хорошо, легко, как не было еще в жизни никогда. Страх ушел, растворился — как и не было его. Я перестал бояться того, что было за гранью, я даже хотел остаться там. Светло, как светло, хорошо…

— Эй, мужик! Приехали! Ты чего, уснул там, что ли?

Я очнулся на заднем сидении ото сна, осоловело посмотрел на водителя и вмиг вспомнил все — кто я, что я и почему я еду в такси.

— Извини, брат, задремал. Температура…

— Связался тоже… Три сотни с тебя.

— Держи пятьсот, сдачи не надо. За треволнения тебе.

— Ну, спасибо, кореш. И давай, это… не болей, в общем.

… В приемном покое меня узнали сразу — все-таки столько лет проработал в больнице. Прибежал Ромка Зубков, удивился:

— Андреич? Ты чего к нам?

— Да, кажись аппендицит.

— А у тебя там в клинике чо, не делают?

— Да делают, только я себя никому кроме Сереги не доверю.

— А Сергеич только недавно домой уехал. Сейчас сколько? Половина двенадцатого? Ну вот, аккурат полчаса назад уехал.

— Рома, я только под него лягу. Ты уж извини.

— Помириться хочешь?

— Хочу.

— Другого пути не было?

— Не знаю. Просто случай подвернулся — решил воспользоваться.

— Не боишься, что откажет?

— Если откажет, то помру да и все. Чего тут страшного-то?

— Ладно, Андреич, не дави слезу. Сейчас позвоню ему.

… Серега прилетел обратно как на ракете. Не успели меня отвезти в операционную, как он заявился туда прямо в куртке:

— Ну, чего? Все готово?

— Привет, Серега! Санэпидрежим нарушаешь?

— Привет, засранец. Обломал мне весь вечер. Ну, поехали, что ли, оперироваться?

— Проверь хоть — может, не аппендицит?

— Ты чего, по симптоматике-то сам не разобрал, что ли? Рома, чего там у него?

— Да аппендицит, Сергей Сергеич. Классический острый аппендицит.

— Ладно, я переодеваться пошел. Готовьте его. Без анестезии делать буду.

Посмотрел на меня серо-зеленого, измученного и захохотал:

— Шютка.

…В темноте ночи лежал я и смотрел в потолок, думая о том, какая же я все-таки скотина. Что и кому хотел я доказать? Все равно — в который раз — Серега обскакал меня на два корпуса — по милосердию, профессионализму, да по человечности, в конце концов!

— Ну, как ты? — услышал я сквозь дрему.

Серега подставил к моей кровати стул, кивком головы попросив удалиться санитарку, которая принесла завтрак.

— Вот скажи мне, ты всю жизнь будешь за мной хвостом таскаться? Хотя, я сам, дурак, виноват — все за ручку тебя водил. Эх… Вчера как сказали, что тебя с аппендицитом привезли, я, прости Господи, ржал полчала, наверно. Смотри! — он расстегнул халат, потянул футболку наверх, и я увидел три обработанных зеленкой дырочки, оставшихся после лапароскопической аппендэктомии. — Две недели назад сам попался с таким же диагнозом! Ну, нигде мне покою от тебя нету!

Я посмотрел на него… и отвернулся.

— Пойми ты, Саш: у каждого человека — свое счастье. Украдешь чужое — вовсе необязательно оно твоим станет… Ты свое счастье ищи. Не моё, не чье-то там еще — своё! Своей дорогой ходи. По чужой всегда за кем-то плестись придется. Понимаю — трудно по своей-то, нетоптаной. Но ты поймешь, Сань, что только так правильно. Только так удовлетворение придет, выхлоп какой-то будет. Ладно. Чего я тебе тут нотации читать буду? Ты уже большой мальчик стал — главврач собственной клиники частной. А я кто? — засмеялся он, хлопнул себя по колену, резко, пружинисто, встал и добавил:

— Да, к тебе жена прискакала! Ругается на меня, что я ее не пускаю. Разбирайся теперь с ней сам! — захохотал Серега и ушел.

Я закрыл глаза, и вспыхнуло в памяти все, что связано было с Серегой. От ползаний по сарайкам до последних наших с ним прохладных встреч на конференциях. Вся моя сознательная жизнь прошла рядом, около, вместе… И только сейчас, чуть было окончательно все не потеряв, стал ценить я свое счастье — счастье просто быть с ним знакомым, счастье учиться у него, но при этом оставаться собой. Зачем гонялся я за призрачным чужим, когда есть свое, настоящее счастье? И это счастье сейчас открывало дверь в палату со словами:

— Саша, я тебя когда-нибудь убью!