Выдрина Эльвира Александ — Вальс разбитых надежд (часть 5)

Глава 1. Цирк.

Глава 2. Стеклянный арлекин.

Глава 3. Дом Мод.

Глава 4. Витрины, или вторая половина суток.

Глава 5. Осень.

Глава 5. Осень.

«Какое нам в конце концов дело

до грубого крика всех этих

горланящих шарлатанов, торговцев

пафосом, мастеров напыщенности

и всех плясунов, танцующих на фразе?»

О. Барбье

1

— О чем ты думаешь, когда остаешься один, Чарли?

— Хорошо бы напиться.

— Неправда!

— Тебя не обманешь.

— Так о чем же?

— Я вспоминаю твои картины. Не всегда они возникают в памяти все сразу.

2

   Посмотри на небо, Чарли, там нет больше сапфирных звезд, блеск и свет которых ты так любил когда-то. И знаешь, почему? Потому что изменился ты. Куда пропал свет мечты в глазах твоих, Чарли?.. В них я вижу сейчас лишь ядовитое пламя ненависти и мести. Чарли! Опомнись!!! Опомнись, милый, единственный Чарли! Еще не поздно вернуть нам то прекрасное, что связывало нас… Что — люди? Что значат для тебя те люди, которые убедили тебя, что ненависть и месть выше любви? Эти люди непостоянны, ничтожны перед словом «любовь» и «слезы», тем настоящим, что так недавно еще связывало нас. О Чарли…

В ладони вытянутой руки он держал свое хрустальное сердце.

— Чарли! Постой, опомнись! Что же ты делаешь…

Но клоун ничего не слышал, по серому лицу его не пробежало ни тени сомнения. Сердце падало на блестящий паркет, разбивалось на осколки, разлеталось по залу, где закончился бал. Минуту спустя Чарли направился к парадным дверям.

3

— Ты хочешь играть по их правилам? Ты хочешь быть одним из них? — разозлилась Милена.

— С чего ты взяла? Какой-то ублюдок звонит ей среди ночи и несет всякую ересь, — она и слушать готова! Для них я раньше был король, и они сами подносили мне золото. Я лишь изменил стратегию войны, но все-таки обобрал до нитки этих олухов, которые на своих золотых сундуках бесятся жиру. Это не значит, что я стал таким, как они.

— Но ты поступаешь со мной так же, как они используют людей ради собственной выгоды.

— Замолчи. Ты сама каждый день тратила больше времени на новые знакомства, ты меня в них не посвящала. Ты «хотела избавиться от грызущего изнутри чувства одиночества», но мне не соизволила объяснить, почему пропадаешь ночами по неизвестным адресам!

— Каждый новый человек, с которым я добровольно провожу свое время, оставляет после себя ощущение тяжелого похмелья. Прошлые люди, перед которыми я вынуждена унижаться сейчас, думая о будущем, пользуются этим и наслаждаются своей властью, считая, что играют моими же картами. Не хочу оставаться, не хочу возвращаться, не знаю, куда идти, давно никому не верю…

— Это что? Откровение? Очень мило. Измена по собственному желанию — выгодное дело. А главное повод подходящий.

— Никаких измен не было, ты же знаешь! Что тебе нужно было от меня? Ты хотел сломать мою карьеру и разрушить доверие всех людей, которые меня окружали? Неужели ты думаешь, что я хотела этого для тебя? Что ты вообще знаешь?!

— Я знаю, что жизнь моя испорчена…

— Мной? Да?

— И тобой, и вообще…

— Иди к черту! Ты, кроме себя самого, никого не видишь.

— Я не желаю тебя больше видеть! Уходи, — сказал Чарли.

— Ты прав, нас больше ничего не связывает.

Клоун смолчал, поднялся в спальню, лег на спину и закрыл глаза. Игра, Любовь, Смерть — игра. Кто бы мог не поверить ему? Если Чарльз умирал на сцене сегодня, на завтрашний день его считали уже умершим и оплакивали, но не долго. Когда на следующий день он пел романсы, все удивлялись и принимали его уже за другого человека. Так актер за одну свою жизнь может прожить тысячу чужих жизней.

4 (у психиатора)

— Знаете, он всегда снится мне, — жаловалась Милена психиатору. — Вот и сегодня тоже; я проснулась среди ночи и больше не могла уснуть от головной боли. Ночью ветер разбудил меня.

— В самом деле?

— Его двойники преследуют и притягивают меня повсюду. Вижу сны, связанные с ним и… со сценой.

— Двойники? Вас это пугает?

— Ему все равно — лишь бы мстить кому-нибудь! Мне, себе, другим — не имеет значения. Это его жизненный принцип с недавних пор. — Милена зажгла тонкую сигарету от горящей на рояле свечи.

— Месть — оружие слабых, — спокойно заявил психиатор.

Через минуту она опять вспылила, стоя спиной к собеседнику.

— Рыцарь, тоже мне! Знаем мы таких рыцарей: подвиги для сплетен. Извините, но я здесь не участвую: у меня от этого всего кишки сводит вот уже который день!

— Успокойтесь, Милена. Вы находитесь в заблуждении, это во-первых. А во-вторых, уже очень скоро ваши дела изменятся в лучшую сторону.

— Вот как? Это меня радует.

— Ваше желание?!

— Желание?

— Ну, да, да! Ваше желание, черт возьми!

— Посвятить свою жизнь только ему, ему одному.

— Только ему? Вы в своем уме?

— Ему одному, никому больше. Потому что так много людей, которых я люблю и любила, что разрывает на части сердце от мысли, что я перед ними непоправимо виновата. И ничего не исправить… Только ему, ему одному!

— Да вы спятили! Его давным-давно уже нет, как артиста. Помнишь, он держал в руке и разбил о паркет свое большое хрустальное сердце? Так вот, он его разбил и сразу же исчез! А вы: «Ему одному…» Хе-хе, сумасшедшая!

— Как же так? И теперь ничего не исправить?

— А что тут можно исправить? Все уже.

— Чарли говорил, что перед ним всегда стоял выбор: я или сцена. В лицах поклонниц он узнавал мое лицо, а в моем… в моем лице уже он не мог найти следов счастья. Публика же была неиссякаемым источником энергии. На каждом своем концерте он повторял: «Дамы и господа! Сегодня самый счастливый день в моей жизни!» Публика отвечала ему взрывом аплодисментов, она кричала: «Браво! Гениально!», потребляя попкорн, она топала ногами и хохотала.

Я не могла мириться с тем, что он вынужден был свои открытия преподносить ей, как шутку, как гримасу. Для публики он был клоуном, циркачом, шутом. Поэту нельзя быть шутом. От этого непонимания страдали и до него те, чью жизнь не воспринимали всерьез.

Но скажите, что взять с нее, развращенной сладостями и страстями? Разве она согласится сейчас, когда все имеет, испытать на себе голод, изоляцию, презрение, чтобы только понять, о чем говорит поэт? Глупо спрашивать, ведь никакой здравомыслящий человек не пойдет на это. Для чего чувствовать острее, если ему за это никто не заплатит? А тот — миллионы получает — пусть работает. Каждому — свое, в конце концов.

— Да, может быть.

— Но получилось так, что я лишь помогла ему прожить лишние два года… на сцене. И два с небольшим — в мире вообще. Я спрашиваю: что же дальше?

— Ничего особенного. Появится новый герой, — вы не пропадете. Вам не стать жертвой голоса своего сердца. Никогда…

— Ложь! Я каждый день после нашей разлуки чувствую себя потерянной. Каждый час мне не за что ухватиться и я забываю, что есть реальность, а что — вымысел. Жестокий вымысел реальности. С легкостью его отпустила, забыла, как и все то, что является смыслом жизни каждого человека, без чего нельзя, без чего человек — ничто, снег, обреченный на исчезновение. Я не знаю, встретимся ли мы когда-нибудь, уже в другое время, может быть, в другом пространстве, или нет… Сойти с ума очень легко. Первая ступень — потеря памяти и собственного «я». Первая ступень такой любви к человеку, которая побеждает все, — потеря памяти и своего «я». Чарли был твердо убежден, что я не любила его, оттого и забывала часто. Он ничего не знал, будучи преданным лишь сцене. Она не могла ему изменить никогда, она была неповторимой — в его мыслях, в произведениях он воплощал ее. Она была моей соперницей, безраздельно владея его сердцем. Я не смогла его отобрать у нее. Я спрашиваю, что же дальше? И отвечаю сама себе: мне не стать жертвой голоса своего сердца (я никогда к нему не прислушиваюсь). Но правда ли это?

— Может быть.

— Вот только растает снег, я приду на набережную вечером, когда загорятся газовые старинные фонари, и найду самый печальный из них. Знаете, все фонари на набережной имеют свой характер. Среди них много дерзких, невоспитанных и даже злых, как те крутые парни в спортивных куртках, которые приходят туда выпить. А я найду такой фонарь, который не похож на остальные, который очень много знает о мире, но очень молод и поэтому у него нет собеседников. Из-за этого он часто неслышно плачет вот так, всегда стоя и опустив голову. Я поговорю с ним, расскажу свои тайны, и он поймет, что не одинок. Еще я признаюсь, что люблю одного человека, он хочет казаться всем счастливым, очень старается казаться веселым. Но я-то знаю: глубоко в душе он переживает, что не такой, как все, и что ему не с кем поделиться своими мечтами. Он боится, что его не поймут и станут смеяться. А знаешь, как становится больно внутри, если смеются над твоими мечтами. Мы знакомы уже почти год, но пока он мне тоже не доверяет, но улыбается, когда мы встречаемся, и глаза его светятся теплом. Впрочем, как и мои, наверное. Он, конечно, поймет меня…

— Понимаю…

5

Такой день был одним из тысячи.

И грезилось море в ночи, волны его спокойны и сильны. Где-то вдалеке черные скалы пустынной земли… Идет по ночному морю огромный корабль. Ветер прохладный тревожит воздух и развевает дождь, ветер дует на запад. Набережная в ночи. Дождливая темная ночь. Мокрый асфальт блестит. Редкие пожухшие листья еще валяются кое-где. Она стояла одна под зонтом на набережной, моросил осенний дождь, с тополей опадали пожелтевшие листья. Когда ей наскучило смотреть на серое море и проезжающие по мостовой машины, и она, направляясь вперед неспешным шагом, обернулась случайно, то еще несколько мгновений казалось, что кто-то стоит на том же месте и смотрит ей вслед с какой-то скрываемой обидой, но не пытаясь удержать. Милена вздрогнула, но не остановилась и не вернулась назад, чтобы увести свой призрак с собой.

Милена в промокшем плаще подходит к каменным столбам у края спуска. Она вглядывается вдаль, но дождь и туман пеленой стали и ничего не видно на горизонте, и самого горизонта нельзя различить теперь. Где же они? Где маяки? Нет ничего. Нет спасенья. И не будет встречи никогда.

Волны накатывают к камням набережной, обещают, успокаивают и уводят от мысли ожидания.

— Ты знаешь, клоуна Чарли больше нет, — шептало серое море, молчало мрачное небо, бежали вслед листья.

6 (заключительная)

— Таким образом, уважаемая Милен Граунд, выходит, что вы сами убили своего мужа. Снова отрицаете? Откройте глаза, наконец! Довольно оправдываться. Всем хорошо известно, уверяю, что первый ваш муж — сам дьявол.

У вас есть право на адвоката. Все, что вы скажете сейчас, может быть использовано против вас в зале суда.

7

Она вздрогнула от ужаса и проснулась: знакомая комната, никаких адвокатов. Приснилось. За окном падал снег.

Милена вспомнила, как на последнем концерте Чарли громко объявил, что все свои стихи он посвящал одной женщине, с которой давно знаком, но которую скрывал от всего мира, боясь ее потерять.

Милена сказала Церберу, что идет в агентство, а сама подумала, что нужно изменить что-то в своей жизни, нарушить какой-нибудь запрет для себя. И купила вино. Метель. Тихо. Играет падающий хлопьями снег и целует ее губы, щеки…

Но уже смеркалось, и нужно было возвращаться. Злой, морозный ветер разогнал дурной хмель в голове. Добравшись до дома, она подошла к двери, постучала. Открыл Цербер и холодно выдал: хозяин не велел пускать… посторонних. Закрыл дверь. Что теперь?

— Как же теперь? — спрашивала себя Милена. — Ведь он знает, сколько значит для меня: я без него не существую. Почему же он всегда так жестоко поступает со мною, почему так часто забывает меня? Сам — уходит куда-то. Куда — никогда не скажет. Не найти его.

Она не очень-то переживала очередное расставание: они все равно будут вместе. Но опять ненадолго.

Милена села на лавку около дома, которую освещал тусклый зеленый фонарь, и окружали красные акации. Но акации опали, вот уже третий день прошел с тех пор.

В окнах дома горел свет на верхнем этаже, но тени не мелькали в окнах. Конечно, Чарльз опять сидел в своем кресле у камина, курил сигару, думал о Милене, о них обоих, о судьбе, о своем предназначении.

Подул ветер и сорвал последний красный листок с дерева акации. Покружился листок и опустился у ног ее, прибился, зацепился и не полетел дальше.

— Все пропало.

Я наклонилась к ее коленям и заглянула в лицо: глаза у Милены были пустые. Я проникла в ее сердце, но не нашла там ничего, за что можно было бы удержаться.

— Отчего все это, Милена? — спросила я ее потом и снова пыталась найти ответ в ее глазах. Она повернулась ко мне: «Клоуна Чарли кто-то забрал из сердца» — вот что я в них прочитала.