Наталья Чердак — Наталья Чердак — Наталья Чердак — Наталья Чердак — Кочевники

«Кочевники»

Воздушные вафли на ажурной, какой-то неестественно детской тарелке, горой возвышающиеся над поверхностью грубого деревянного стола. Свет — антагонист, прямыми лучами колит пространство кухни, с меткостью опытного стрелка попадая на миниатюрные тумбочки, холодильник, немного запятнанную жиром плиту и прочие предметы интерьера.

-Ты заметил, что мне нравятся эти конфеты?

-Ага, — донеслось из коридора.

Она задумалась, сжала чашку чая чуть крепче и закрыла глаза.

-А ещё, ты знаешь, что я обожаю молоко, может поэтому каждый день приносишь новую коробку. — разговор с самой собой, фразы внутрь себя, — он этого не слышал, он вообще никогда не слушал то, что она говорит, по крайней мере Карина так считала.

-А ещё я всегда мечтала о рубашке. — отчаяние. Быть услышанной — всё, что она хотела сейчас. — Была у моего парня рубашка, да только маленькая какая-то и скрюченная. Надоело, — нейтральный тон; адресат — она сама.

Впервые он увидел в ней женщину, когда она стояла на балконе и, повернувшись к нему спиной, ела бутерброд. Плавные изгибы тела и длинная нежная шея. Сквозь мужскую, чуть просвечивающую рубашку, он чётко видел тонкую полоску черных стринг, змеёй обвивающую её нежные бёдра. Тогда он ничего не толком понял. Сама мысль, что эта девочка уже выросла не укладывалась в голове. Однако он своими глазами четко видел какими по-женски привлекательными стали еще недавно детские бедра, какой тонкой сделалась талия. Длинные сильные ноги не могли не бросаться в глаза. Зачем я позволил заниматься ей стриптизом? Танцы танцами, но что-то в ней явно изменилось… — промелькнула запоздалая мысль.

-Ходи босиком, ответил он, поцеловав её на прощание. Но на этот раз, сжав Карину чуть крепче обычного.

***

Сквозь пелену дождя неспешно двигалась машина. В ней сидел грустный человек и понимал, что пора разрывать реальность, в которую он, по своей ошибке открыл дверь.

***

Когда остаётся всего несколько страниц от книги, её охватывает лёгкое чувство грусти. К людям она старалась не привязываться, потому что любые связи оставляли рубцы. Поначалу всё было замечательно — полная идиллия и гармония у незнакомцев, пытающихся стать друг другу родными. Спустя пару дней или месяцев они неизбежно чужие и далёкие. Но те часы искренности и предельного откровения каждый раз оставались с ней. Вся она в тонких белых шрамах, образующих гладкую паутину. Мужчины приходили в её внешне спокойную жизнь, говорили о театре, рассуждали о сексе, затаскивали в кафешки, смотрели в глаза и покидали.

«В твоей жизни мне нет места. Слишком тесный у тебя мир, слишком замкнутая ты сама» звучало каждый раз приговором.

Розы от бывших любовников оставались с ней, пока она не топила их в ванной, наслаждаясь ароматом увядающих цветов. Иногда они сгорали в огне.

С книгами всё обстояло иначе. Она не боялась привязываться, ведь каждая из тех, кому удавалось разбудить её душу, оставалась с ней навсегда. Безболезненное эмоциональное вживление, затем процедура постепенного угасания памяти, размывание деталей и имён. Как цветок, как любовь. Тем не менее, последние страницы она отпускать не хотела, поэтому иногда оттягивала момент, когда всё закончится.

Так было и в этот раз. Она почти дочитала очередную историю и решила напоследок ненадолго вернуться в обычный мир. Подняв глаза осмотрелась. Первое, что удалось зацепить взглядом, был он: красивый брюнет с сединой на висках, в летнем светло-бежевом костюме. Сидел, повернувшись спиной, и даже не подозревал о той бури, что терзала её сейчас.

Равнодушие правит этим человеком при общении с ней… так ей казалось раньше. Но в какой-то момент она поняла, что он тоже любит её, хоть и давно похоронил в себе все сильные эмоции, чтобы избавиться от привязанностей, которые мешали жить. Он был человеком страстей, находящим удовлетворение в вине и женщинах, но, чтобы не оставались шрамы, он убил в себе пылкого, жаждущего любить юношу, оставив только чувство наслаждения, которое со временем всё равно утратило первоначальную силу.

Другим женщинам не нужно было цветов. Она вспомнила, как он любил её мать. Однажды, когда она ещё была невестой, он завязал ей глаза и, оставив в такси одну, вернулся со всеми розами, которые удалось донести, и осыпал её. Несколько шипов, конечно, оставили временные следы, как от оспин, но то была минута счастья.

А теперь не нужно цветов, чтобы женщина была с тобой. Вряд ли кто-то распорет замерзшую душу фактами. Чертовка улыбнётся и в лучшем случае представит человека, из-за которого она в шикарном номере или на её заправленной шелками кровати. Или же вспомнит о другом сказочном принце, ускакавшим давным-давно. Он редко приходил домой к женщинам, боясь, что атмосфера их дома станет привычной и однажды ему не захочется уходить. Он боялся боли, поэтому бежал от неё, каждый раз придумывая новые способы.

К себе он приглашал чаще. Но и квартиры менял где-то раз в восемь месяцев, потому что в момент, когда Карина уходила, не считая нужным отчитываться, он оставался один и слышал голоса всех женщин, что когда-то были рядом. И тогда ему хотелось бежать, чтобы только не слышать этого заунывного или страшного хора. И он бежал. Они вместе собирали вещи и искали новый дом.

Она привыкла всё делать качественно, потому что знала, что времени переделывать может уже не быть. Это относилось ко всему: даже к мужчинам. Входя в их жизнь, она не преподносила им себя, предпочитая умело исполнить то, что превратилось просто в акт с должной долей удовольствия для обоих, а затем просто исчезнуть. Не поднимать трубку, игнорировать сообщения. Они не успевали привязаться, поэтому вскоре звонки смолкали.

Хотя бывали и ошибки. Иногда она отдавала тепло. Будучи натурой страстной вносила разнообразие, взрывая обоих от удовольствия. Такие связи заканчивались одним — предложением быть вместе. И тогда она бежала, жалуясь отцу, что ей надоело насиженное место.

С ним тоже случалось такое, когда он давал слабинку. Отец и дочь — они были похожи и одновременно далеки. Оба боялись таких связей, ведь каждая из них оставляла тонкий узкий порез, который со временем превращался в шрам.

Кари слушала шум стиральной машины и Па-де-де Чайковского. И эта музыка была для неё самой прекрасной — быт и классика сочетались в такой совершенной форме… а она всё никак не могла выбрать следующую книгу. Философия или альтернатива? Отложив обе в сторону, отдалась звукам воды в барабане машины и Лебединому озеру. Это самое прекрасное, что есть.

Сквозь опущенные веки она видела себя маленькой. На изнанке сознания появилась знакомая сцена. Ей четыре года. Она в своей комнате играет с любимым котом — единственным живым существом, которому доверяла все секреты. На обоях медведи, комната светится голубоватым светом и тут приходит она и спрашивает, как прошёл день.

Ей не понять боль женщины, что сидит напротив, она не знает, почему её глаза блестят, а руки лихорадочно ищут поддержки.

***

Сегодня у неё ужасно болел живот, он уехал, на три дня оставив её одну. С самого детства она любила оставаться одна, более того — Кари нуждалась в одиночестве. Противясь обществу, запиралась дома, отгораживаясь от того, что так ненавидела и даже боялась. Паническая боязнь метро, которую она смогла преодолеть, но не то необъяснимое отвращение к людям, которых так много, что кажется, они живут там, заполняя пространство целого подземного города.

Автобусы, маршрутки, трамваи она тоже не переносила. Особенно летом. Одним солнечным днём ей пришлось забраться в троллейбус. Наблюдая за всеми этими потными, отталкивающими, красными лицами, источающими каждый свой индивидуально отвратительный запах, который кому-то кажется сексуальным, она прижимала платок к лицу и кашляла, чтобы все думали, что у неё приступ. На самом деле она была привлекательна, сама того не понимая излучала какую-то энергию, такую притягательную, что к ней постоянно кто-то клеился. И вот, когда она стояла, прижавшись к окну спиной и, симулируя кашель, с нетерпением ждала своей остановки, в который раз к ней подошёл парень и заговорил.

Она ненавидела людей и это тело в первую очередь за то, что он подошел и осмелился завести беседу. Непонятно как, но номер она всё же оставила. И вот теперь лёжа на диване и презирая всё на свете, она нажала на нужные кнопки и добилась, чтобы его голос сказал «еду». Впрочем, это было не так сложно, достаточно сказать правду.

«Мне паршиво и одиноко. Приезжай и привези с собой хоть грамм тепла».

Мама рассказывала ей, как ещё в младенчестве она просыпалась и молчала. Не издавая не единого звука, смотрела на игрушки и, улыбаясь, тянулась к ним руками. Она редко улыбалась. Чаще наедине с собой или когда ей нужна была конфета.

При отце она была девочка-пай, хотя, конечно, он догадывался что это не так. Вот и сейчас она лежала и стряхивала пепел с шикарную пепельницу с полуобнажённой бронзовой нимфой — это всё, что осталось ей от её деда за исключением редких, по большей части, чёрно-белых фотографий.

В последнее время в ней появилось странное желание — хоть иногда нарушать своё одиночество. Поразмыслив, она пришла к выводу, что оно присутствовало с самого начала. Она всегда дозировала общение с подругами, которым не верила, считая слишком завистливыми и помешанными на собственных проблемах и любовниках, общение с которыми никогда не отличалось длительностью.

Любила сигареты за то, что они разрушали её, ведь она желала умереть молодой. Но с детства обожала молоко, которое по утверждению некоторых врачей выводит никотин, поэтому вряд ли получилось бы. После каждой сигареты она выпивала по четверти стакана молока. Её любимый напиток, который она пила из кружек, стаканов, фужеров, прямо из пакета.

Сейчас она направилась на балкон. В стрингах было выходить немного стыдно, хотя со своей совестью она договорилась уже давно, поэтому, надев рубашку, достала лежащую рядом пачку и привычном движением извлекла сигарету. Зажгла её и разрешила себе запеть. Те два месяца, что она занималась вокалом принесли свои результаты, но учительница, к которой она искренне привязалась, переехала в другой город. Кари перенесла это тяжело, хоть виду и не подала, поэтому с тех пор пела одна, когда никто не слышал. Вот теперь, стоя на балконе, она отпустила себя, и город услышал её грустную нигде не записанную песню.

Источник страдания, посвящённый единственной любви. В свои пятнадцать лет она осознала, что ей нравятся мужчины постарше, как отец, страсть к которому она подавляла с тех пор как первый раз обнаружила красное пятно на своей простыне.

От сигарет только тошнило, вместо обычной легкости головокружение и слабость. Она дошла до дивана и, забравшись под плед, начала изучать творчество Рериха, подбавляя философии свободы Бердяева и заедая всё это Тирамису. Опять тошнота. Каждый месяц девушка проклинала свою природу. Когда же боль стала совсем невыносимой, она закусила губу и уставилась в телевизор.

Гриффины, Симпсоны, Американский папапаша… всё, чтобы расслабиться. Идеальные условия. Неожиданный звонок в дверь. Кто это? У неё уже вылетело из головы, что она сама просила его приехать.

В растерянности накинула рубашку и завязала волосы в кичку. Посмотрела в глазок: всё верно, он приехал. Сегодня она, наконец, почувствует себя нужной.

***

Однажды отец оставил её одну. Уехал в командировку или, придумав повод, отправился к какой-то женщине. В тот вечер юная девушка, чтобы только не чувствовать нарастающее чувство одиночества впервые отдалась мужчине. Всю ночь её не было, а на рассвете она вернулась, не оставив тому случайному парню ни записки, ни признаков пребывания в его чужой постели. Только след, который потом стирала не одна девушка. Удивительно как нежная наивность и чистота способна запасть в испорченную человеческую душу! Но ей было всё равно, она старалась не думать об этом и у неё получалось.

С тех пор, когда отца не было, она спасалась в чужих объятьях, потому что не могла жить без мужчины. Всё равно какого. Почти всё равно. Всерьёз о замужестве она не думала, потому что её жизнь — книги и ещё отец, хоть за весь день они перебрасывались всего несколькими словами.

Казалось, ничего вечного нет. Что всё разрушено. Ведь так тщательно, так осторожно она надламывала себя, чтобы создать новое существо, лишённое привязанностей и обязательств перед кем бы то ни было, даже перед собой. Не чувствовать ни ответственности, ни долга.

Раскидывая подушки по кровати она возрождала внутри то, что было убито в самом зачатке. Кажется, влюбилась. Почувствовала что-то кроме пустоты и решилась воскреснуть.

Беспощадная борьба двоих: привыкшей к праздности королевы и кроткой принцессы, позволившей задушить себя в детстве.

И в борьбе победила сильнейшая по духу.

***

-Какая-то часть меня влюбилась. Потому я выбрала путь безболезненный.

-Что же это за путь? –как обычно удивление в голосе.

-Никогда больше не брать трубку. Прощай. — холод и ничего лишнего. Актриса.

Борьба со своими демонами. Ему не разрушить наших отношений. Я люблю отца, а ты только желторотый мальчишка, который жизни не знал. А когда вырастешь, я уже превращусь в старуху — страшную сорокалетнюю старуху. Мне кажется, я так много видела жизнь, что начинаю увядать. На лбу чётко прорезались три неглубокие морщинки.

Ты влюбилась, девочка. А напрасно. Этого не нужно было допускать .Чувства — это роскошь, ты не можешь позволить нанести себе ещё одну рану. Это будет слишком больно, когда он вышвырнет тебя из своей жизни.

Выкинь его из головы, ни к чему придумывать. Забудь и не звони. Зачем ты думаешь о нём? Ведь это глупо не уметь контролировать свои эмоции. Сигареты уже не помогают. От них даже голова больше не кружится. А жаль… Это такое состояние, будто два острых крыла болезненно прорезались за спиной и ты, преодолев страх полета, теперь стоишь в несуществующих садах Эдема, сплевывая косточки винограда на грешную землю.

***

Через три дня затворнической жизни она поняла, что страдает. Ненавидеть человека за одно существование. Лучше бы она никогда не узнала этого. Любить, чтобы страдать. Зачем так заведено? Не нужно быть с ним, лучше с отцом — он не предаст. Самый лучший мужчина в жизни девушки — это её отец.

Вечером, когда она сидела на диване, подперев подбородок рукой, и читала очередную книгу, ключ в замке повернулся. На этот раз она не дрогнула и даже не оторвала глаз от экрана. Вошёл он, и она, не удержавшись скинула ледяную маску и, вспорхнув со своего места, обвила руки вокруг его шеи, скрепив руки в замок. Поцеловав её в щёку, он улыбнулся и сказал:

-Ну ладно тебе. Я тоже рад тебя видеть. Сядь и успокойся, у меня новость есть для тебя.

Это её встревожило, но она покорно села на диван. Он встал около окна, и, положив руку на стол, улыбнулся. Было в этой улыбке что-то вымученное, что-то больное и неприятное. По её телу пробежала дрожь, но, не придав этому должного значения, она подавила в себе ненужные мысли и нетерпеливо сказала:

-Ну, давай не томи.

-Я женюсь, — блестящие глаза, — скоро, — прибавил он.

Сердце её упало. Она не верила, просто не верила, что такое возможно. Я же твоя, это я живу для тебя! Почему ты так поступаешь! Какая женщина? Я уже ненавижу её! Но она подавила себя и, чтобы не взорваться и не выпустить свой негатив наружу, впила ногти в ладонь, спрятав руку за спиной, чтобы он не заметил.

-Что? — упавший голос, отсутствующее выражение лица, — кто эта женщина? — с яростью добавила она, злобно уставившись круглыми карими глазами в его лицо.

***

Он женился, и она уже больше не могла приходить к нему ночью и говорить как ей страшно. Теперь она не имела права лечь на диван, а потом заснуть с ним рядом. Теперь с ним спала другая женщина, которая не понравилась ей с первого взгляда.

Ну что это за плоская грудь и узкие бёдра? Она же коротышка, до плеча ему еле достаёт. Тусклые жидкие белобрысые волосы… разве идут они в сравнение с её — густыми каштановыми? Телосложение как у девочки. Хрупкая, хрупкая, дунешь — сломается. Как соломинка разломится на две части.

Это подобие женщины ещё и картины рисовало, причем неплохо получалось. В искусстве, так же как в истории и музыке, девушка разбиралась. Ведь все книги она читала ещё и потому, чтобы ему не было с ней скучно. И всё зря, сколько бы она не читала, они всё так же продолжали перебрасываться несколькими стандартными фразами.

Этой ночью она пришла к ним в спальню. Они лежали вместе, он обнимал женщину одной рукой. Недвижная как труп с глупыми рюшечками на ночнушке. Лучше бы голая спала…

Потекли слёзы: Боже, он спал с ней, а она отдавалась ему… Как же я тебя ненавижу, тварь! В сердцах она протопала в свою комнату, не нарушив ничьего покоя и, притворив за собой дверь, бросилась на кровать. Её сотрясали рыдания. Тело как будто танцевало. Она перевернулась на спину. Её били конвульсии. «НЕ-НА-ВИ-ЖУ». Одна простая мысль в голове.

И тут послышались шаги по коридору. Она прикусила язык, неужели кто-то слышал? Быстро надев рубашку, она взяла книгу и, отвернувшись к двери спиной, сделала вид, что читает.

Дверь приоткрылась.

-Можно? — этот тонкий как у больной голос. Она обернулась. Серые тени под глазами, тонкие струи волос, свисающие до плеч. Макароны какие-то… И улыбка, такая же вымученная как у отца в тот ужасный вечер… совсем похожая…

***

Они ходили оба как зомби. Он сделался таким ручным. Таким послушным, когда женщина с серыми кругами под глазами, гладя его по тёмным волосам, кормил с ложки мороженным.

А девушка превратилась в свою тень. Бродила по дому как приведение и наблюдала эти счастливые, но всё же какие-то вымученно-больные улыбки. И тогда, чтобы остановить всё это она решилась уйти. Убежать и не возвращаться. Уйти навсегда. Но куда? Ответ нашелся сам собой.

-Кари...— только и сказал он, когда она появилась на его пороге.

-Просто будь со мной, ничего не требуй и обними, прошу, обними меня. — она бросилась в его объятия и заревела как девочка. Опять истерика. Но он так крепко сжал её, что вскоре она успокоилась.

Положив её на кровать, накрыл одеялом и прошептал то, что она всегда хотела слышать:

-Не плачь, девочка моя. Мы созданы друг для друга.

***

Она уже не уходила из своего нового дома, а отцу сказала по телефону, чтобы он был счастлив.