МИХАИЛ БРУК — IQ-13 ИЛИ ПРЕВРАТНОСТИ ШПИОНАЖА. ЧАСТЬ 5.

Нас встречают. Корпоратив.

Бегство в тундру.Снова ХАМАС.

Я герой. Еврей-оленевод.

Есть такая партия. Опала.

Спасение. Мелиорация

на Ближнем Востоке.

ИЕРУСАЛИМ-0.

                    В колхоз-кибуц мы добрались без приключений. Та же белоснежная «Нива», та же вьющаяся вслед машине снежная пыль. А дальше балки, рубленые избы и, в конце пути, на развилке дорог щит, указатель дорог: «Иерусалим-0; 100 км — прямо», «Колхоз-кибуц им. Лазаря Кагановича; 5 км — направо». Мы, конечно, свернули к Лазарю Кагановичу. Размещение было недолгим. Меня в коляске вкатили в избу, туда же забросили вещи и Марину. Она смущенно улыбалась, пытаясь скрыть клокотавшие в ней чувства. Я же старался не смотреть ей в глаза, чтобы не выдать своей растерянности, прекрасно понимая, что после вмешательства в мою абсорбцию министерства внутренних дел, ее тайным надеждам еще не скоро суждено сбыться.

                       «Так, как же ты оказалась здесь? — полюбопытствовал, наконец, я.— Джеймс — Дов или как его там, только меня забросил в эту дыру. О тебе, насколько я понимаю, речи не шло».

                       «И сама не знаю,— пожала плечами Марина, — только через два часа после станции Хедера по вагонам пошел контролер. А мой билет, он был у Джеймса, я …понимаешь, забыла сумочку в его… купе. Ну, вот меня и сняли с поезда в Иерусалиме — 0, хотели оштрафовать, в милицию сдать, а сдали в Сохнут, чтобы впредь неповадно было зайцем ездить».

                        «Ну, а как Джеймс, тьфу ты, Дов?» — уже не веря ни единому ее слову, спросил я.

                        «Спрыгнул с поезда во время проверки, мерзавец-прохиндей, — неубедительно, продолжала врать Марина, — а какие перспективы рисовал, на что сманивал, подлец».

                        «Выходит, ты и Иерусалим-0 видела? Как он? Впечатляет?»— стараясь уйти от неуместных расспросов, поинтересовался я.

                   «Спрашиваешь! — простонала моя подружка. — Там и дома каменные, и фонари как на Арбате, рестораны, бары, высший класс».

                    «А ХАМАСа там нет? — насторожился я. — По улицам ходить безопасно?»

                    « Ну, не видела, — отбрыкнулась она, — всего-то проездом была. Говорят, бузит иногда в восточной части, но сейчас зима, в такой холод по улицам не побегаешь».

                    «Тогда стоит смотаться, всего–то сто километров, пустяки. Закажем мотор и через два часа там. Погуляем…, когда смогу ходить, конечно»,— осторожно поправился я.

                       «Не волнуйся, — успокоила меня Марина, — по кабакам можно и в коляске. Впрочем, я уже успела договориться, там нас ждут. Шекели-купоны в кармане, а в кибуц к Лазарю всегда успеем».

                       «Она успела договориться. И кто же нас там ждет?»— от этих мыслей мне стало не по себе. Но стук в дверь прервал мои переживания, готовые закончиться истерикой.

                           Не спрашивая разрешения войти, в избу ввалилась целая делегация.

                    «Члены правления колхоза-кибуца,— представились они. — Денежное вознаграждение получили?»

                       «Час назад, сразу после…»— тут я выразительно кивнул, указывая на бинты, и как-то невпопад криво улыбнулся.

                        Но новоявленная компания без всякого сочувствия отнеслась к моему исковеркованному телу.

                            «Тогда выкладывайте деньги на стол, — скомандовал их главный, — будете раз в неделю получать на карманные расходы. Остальное пойдет в уплату за жилье, стол, обслуживание».

                            «Мы лучше отработаем, — пискнула Марина. — Н-нам обещали, что можно отработать».

                            «Чем это вы, милая барышня, собираетесь отработать, какого рода деятельностью желаете заниматься? — с издевкой и подозрительностью спросил один из членов делегации. — У нас колхоз-кибуц тем и живет, что обеспечивает вашу абсорбцию. Другого занятия у нас нет. Народ здесь высокоморальный…— и он многозначительно глянул в ее сторону,— Самообслуживания и всякой там самодеятельности не допустим. С эти здесь строго».

                               Чувствуя, что обстановка накаляется, а члены правления будут стоять на своем до конца, я приветливо улыбнулся нашим гостям и заверил их, что мы не собираемся вносить каких-то революционных новшеств в сложившийся и освященный национальной традицией быт колхоза-кибуца.

                               «Только, вот,— добавил я, — мы еще вещи не разобрали. Распакуем чемоданы и … сами явимся в правление. К тому же слабость, после хирургического вмешательства… Короче, извините, не помню даже куда сунул, эти самые купоны-шекели».

                               Наши опекуны неуверенно потоптались, побурчали и, поняв, что принцип «леат-леат, в савланут» относится к ним в не меньшей степени, чем к репатриантам, стали покидать нашу избу.

                        Подождав минуту, после того, как дверь захлопнулась, я попытался встать, но тут же резкая боль вернула меня в прежнее положение.

                        «Видимое ли дело, — простонал я, — грабить, беззастенчиво грабить репатриантов. Они видишь высокоморальны, абсорбцией нашей кормятся, мать их так. А нам, что подыхать за этот колхоз-кибуц. У кровопийцы, мироеды, почище отца своего крестного Лазаря будут. К-коммуняки!»

                           Видя мою беспомощность, Марина быстро загрузила чемоданы, набросала их поверх коляски и меня, и выкатила весь ворох вещей и людей за порог. Так мы двигались в неведомом направлении, лишь бы подальше удрать из «гнезда Лазоревова». Как вдруг за спиной послышались крики. Видать «птенцы» переполошились, поняв свою оплошность. Догнать нас им не составило бы никакого труда. Но погоня, начавшаяся столь внезапно, вдруг отстала. Стихли и крики, колхозники-кибуцники как-то незаметно рассосались и мы… Мы оказались лицом к лицу со здоровенными бородатыми мужиками.

                        «Спасите нас,— крикнула Марина, — спасайте, нас грабят, свои грабят!»

                        Мужики, как-то странно улыбнувшись, осмотрели меня и Марину с ног до головы. Точнее с ног рассматривали только мою попутчицу. А затем, сплюнув, бычки, рассмеялись.

                           Отсмеявшись свое, они снова обрели суровый вид. А один из них, может быть самый заросший, вдруг произнес: «Добро пожаловать, товарищи евреи в самостийный Ханты-мансийский край! Добро пожаловать к «друзьям» еврейского народа, Ханты-мансийским Старожилам!»

                        «Господи, спаси и помилуй! — возопил я. — Мы в руках ХАМАСа!»

                        «Не богохульствуй,— замахнулся на меня один из хамасников. — Христопродавец. Лучше вспомни, как вы обошлись с Сыном божьим. За что распяли… спрашиваю?»

                        Тут на меня снизошла какая-то безрассудная храбрость, и, я бросил ему лицо: « Да, попадись он в ту пору к вам в руки… вы бы…вы бы его не то, что на крест, вы бы его зажарили и съели!»

                    Видимо, с подобной наглостью они сталкивались впервые. А потому тут же на месте порешить меня за мои не беспочвенные домыслы показалось им актом милосердия. Быстро забросив коляску, Марину и чемоданы в кузов, стоявшего рядом грузовика, Ха-Ма-Старожилы двинулись в неизвестном нам направлении. Я же сидел в ногах их предводителя, который никак не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться на эдакого еврея-самоубийцу, изрекающего оригинальные мысли себе же на погибель.

                    Дорога состояла из одних ухабов. Поэтому мои стоны долго не смолкали. Приспособившись к непрекращающимся толчкам, я начал анализировать свое невеселое положение. С одной стороны все было не так уж плохо. Имущество цело. Марина при мне. Я еще жив. С другой — совсем наоборот. На кой мне имущество и Марина, если ближайшая перспектива не ясна даже Старожилам. А не ясна она потому, что они попросту еще не решили, что со мной делать. Когда же они придумают, тогда и реализуют меня в соответствии с придуманным. Возможно, это будет жаркое, возможно — посиневшее в бинтах тело, хоть и совершенное с точки зрения сотрудников МВД, но уже без души.

                       Впрочем, моим страхам и на этот раз не суждено было воплотиться в реальность. Объезжая очередной бугор, грузовик накренился и лег набок. Несмотря на свежую рану, я первый оказался вне кабины. Дверца, как бы невзначай, захлопнулась вслед за мной. И, хвала небесам(!), как часто бывает в подобных случаях, ее заклинило. Марина выползла из кузова. А ХАМАСовцы продолжали барахтаться внутри машины. Они в своих простонародных одеяниях оказались

слишком громоздкими, чтобы пролезть в окно. Чем сильнее они лупили дверь ногами, тем сильнее изгибался язычок замка, тем меньше у них оставалось шансов выбраться наружу.

                       Пообещав моим попутчикам, что расскажу об их беде первому встречному автомобилисту, я подхватил Марину под руку и, превозмогая боль, быстро заковылял вдоль зимника. Через сто метров мы сильно запыхались и остановились передохнуть. Погони не было.

                       «Еще пару часов, — кровожадно произнес я,— и Ханты-Мансийские Старожилы будут интересны только голодным песцам. Жаль, что вещи и деньги пришлось бросить. Впрочем, жалость преждевременна, пока мы не добрались до какого-нибудь населенного пункта»,— пришлось подытожить мне свои размышления.

                       « Ну, с деньгами-то все впорядке, — успокоила меня Марина. — Я держу их при себе, почти на сердце, и пока это сердце будет биться…».

                        Что произойдет в том случае, если сердце моей подруги — чекистки вдруг остановится, я так и не узнал. Нас обогнал и остановился знакомый белый джип «Нива». Дверь открылась и из него высыпали чуть ли не все работники администрации поселка Хедера.

                        Не зная, как реагировать: радоваться или бежать, мы заняли круговую оборону. « Все назад, — взвизгнула Марина,— замерзнем здесь, но к Лазарю не поедем».

                        «О чем речь,— закричали хором наши знакомые из министерства внутренних дел. — Мы отвезем вас в Иерусалим-0. Отличная гостиница, почти бесплатная, трехразовое питание в течение полугода, льготная ссуда на покупку квартиры, стипендия-зарплата в местном университете. Живите и абсорбируйтесь».

                        «Смотрите, если что не так, — прошипела Марина, — видели этих за бугром…. Мы еще не то можем».

                        Трудно сказать, что так подействовало на этих чинуш, но через час мы уже расположились в прекрасном двухместном номере, приняли ванну, отлично поели.… И в течение недели нас никто не беспокоил. Только изредка раздавался застенчивый стук в дверь и вкрадчивый голос вопрошал: « Наши новые репатрианты всем довольны? Может быть, есть жалобы?»

                    Всем, всем довольны. Все свободны,— сварливо отвечала Марина. — Нельзя ли еще шампанского?»

                    «Вне всяких сомнений»,— слышалось в ответ.

                       И через минуту у дверей появлялась очередная бутылка и ваза с фруктами. Все происходило словно во сне. С той только разницей, что в своих видениях я ощущал и вкус и аромат съеденного и выпитого. Сколько такая жизнь могла продолжаться? Ясно, что недолго. Рано или поздно наступит пробуждение.

                    На самом-то деле, какой идиот поверит, что бывает такая абсорбция. Разве что в преддверии возвращения в колхоз-кибуц имени Лазаря Кагановича. Ну, это уж дудки. А раз так, следовало действовать.

                       Заметив мою нервозность, Марина заботливо спросила: «Что перепил? Белая горячка? Что разъерзался? Смотри повязку заденешь…»    

                       «Напротив, трезв как никогда,— парировал я, — а что до повязки, так медсестра еще вчера меня от нее и…»

                       «Что значит «И»?» — ревниво насторожилась соучастница моих мытарств.

                        «…избавила, и сказала, что в Хедере работают большие мастера по части коррекции тела-плоти и операция, проведенная на мне яркое тому подтверждение. Настоящее произведение искусства».

                        В этот моем лице проступило чувство законной гордости за свой народ и отдельных его представителей. Однако реакция Марины была совершенно неадекватной моменту.

                        «Глаза выцарапаю заразе,— прошипела она, а, чуть успокоившись, добавила. — Ты не очень-то задавайся. И так герой. Как бы не пересолить. Неделю пьешь, ешь, перед медсестрами красуешься, — тут ее глаза сузились, как у дикой кошки. — Хоть бы раз задумался, почему ты здесь? А не в холодной избе, в колхозе у Лазаря?»

                           И мне в лицо полетела пачка местных газет. Еще никогда в жизни пресса не удостаивала мою персону таким вниманием. Заезжая звезда эстрады, популярный киноактер не произвели бы больше шума, чем инцидент с ХАМАСом. Наша поездка в грузовике описывалась в каждой газете по своему. Каждый печатный орган старался представить свою версию случившегося. В одной статье под заголовком «Отпор ХАМАСу» говорилось о каком-то чудо-богатыре (автор явно намекал на библейского героя Самсона), побившего антисемитов и перевернувшего их грузовик. В другой «Первые шаги абсорбции» рассказывалось о прибытии на историческую родину какого-то чудо-еврея ( не берусь утверждать, но, видимо, автор сравнивал мое появление с приходом Мессии), с первых шагов начавшего творить чудеса. Елей и славословие не знали границ. И только одна паршивая газетенка, мерзкий листок «Голос Старожилов» обвинил меня в геноциде русского народа и прочих смежных грехах. Но что стоили эти последние утверждения продажных журналистов из желто-оранжевой прессы …Народ узнал о своем Герое.

                        « Похоже, действовать надо с большой осторожностью, — произнес я глубокомысленно.— Неровен час, почитатели задушат в объятиях или враги призовут к ответу за геноцид,— и, поглядев на Марину, с сомнением спросил. — Может с Москвой связаться?»

                        Конечно, свяжись, — съехидничала она, — расскажи, что компромат есть, а Джемса нет, что Джеймс их вовсе не Джеймс, а Дов Синайский, израильский шпион, агент сионизма, перевербовавший тебя и меня… Они там и организуют что-нибудь… в порошок нас сотрут, как свидетелей, их провала… Сиди тихо и вкушай что дают».

                    Как женщины иногда бывают мудры! Что было ответить на это? Оставалось только молчать, молчать и конспирироваться. Ведь рано или поздно слава о моих похождениях в Еврейской Автономной республике дойдет и до Москвы и тогда,… Но об этом лучше не думать.

                       Итак, мы решили выйти незамеченными на улицу. Неделя затворничества и беглое знакомство Марины с Иерусалимом–0 пробуждали сильное любопытство.

                    Натянув овчинные тулупы, нахлобучив по самые глаза шапки и замотав лица шарфами, мы выскочили из гостиницы. Улицы, освещенные заходящим полярным солнцем, казались малолюдными. Зато все они были в изобилии оклеены плакатами. Большинство из них призывало репатриантов абсорбироваться, не жалея сил, и заверяло, что правительство республики не пожалеет сил абсорбировать их (репатриантов) до… «успешного конца». Именно «до успешного конца», именно так и было начертано на полотнищах кумачового цвета. Но среди этих оптимистических заявлений нет-нет, да и проскакивали крамольные надписи, сделанные корявыми буквами. Вроде «МВД ПОД СУД», «Правительство в отставку» и так далее. Правда одна из надписей так и осталась мною не понята. В ней звучала какая-то нескрываемая злоба, адресованная семье Кабланов. (Каблан — иврит. Подрядчик, здесь имеется в виду эксплуататор. М.Б.)

                    «Странная фамилия,— подумалось мне,— Каплан, Капелян, Каплин, Каплун, наконец, но Каблан, Кабланов.… Нет, такое слышу впервые».

                    Мои размышления неожиданно прервала не весть откуда взявшаяся демонстрация. Судя по всему, это была неорганизованная манифестация. Люди шли небольшой группой, сбившись в кучу. Их лица выражали полное отчаяние. Среди них я узнал многих своих знакомых по «комнате Гиюра» в Хедере. Неожиданно их предводитель, тот, что рассказывал мне про обращение шамана в иудаизм, вскочил на высокий ящик и закричал в рупор: «Всю жизнь мы пасли оленей, били моржей и белых медведей. У нас всегда были мясо, рыба, тюлений жир и огненная вода. И вот мы здесь, на нашей исторической родине, как уверяет нас правительство. Но чтобы получить мясо и рыбу, тюлений жир и все остальные блага цивилизации, мы обязаны трудиться на главного Каблана и его родственников. Мы обязаны трудиться еще и потому, что нам не разрешают жить в наших чумах, что мы привезли с собой, а заставляют снимать и покупать квартиры, опять же у детей и родственников главного Каблана. Но разве может гордый охотник, что бьет белку в глаз, подметать улицы, разве может свободный оленевод мыть полы в домах и конторах?!— Его рука взметнулась вверх, и он прокричал: «Долой клику главного Каблана!».

                       Словно завороженный, подавленный смелостью этого человека, я в благородном порыве сорвал с себя шарф, шапку и заорал, не смотря на все попытки Марины предотвратить неминуемые несчастья, которыми, как вы уже успели заметить, оборачивалась моя несдержанность в общественных местах

                        «И ликвидировать-ть колхоз-кибуц имени Лазаря Кагановича-ча!»

                        Несчастный, как можно было забыть о своей популярности, о том, что все газеты в последние дни печатали и перепечатывали мой портрет, восхваляя на все лады.

                            Демонстранты замерли, их предводитель замолк. И все уставились на меня, не веря, что получили поддержку национального героя (по мнению одних газет) и божественного провидения (по мнению других).

                        Кстати, тот же столбняк парализовал и отряд милиции, прибывший разгонять демонстрантов. В 1980 году, когда происходили эти события, несанкционированные митинги не любили. Вряд ли аура над моей персоной, сотворенная местными средствами информации, подействовала на московскую

милицию, но здесь была глубокая провинция. Газетные передовицы, всенародная слава одинаково воздействовали на сердца и умы всех жителей автономной республики. Милиционеры почтительно расступились и, образовав нечто, напоминающее почетный эскорт, продефилировали с нами по улице.

                        Союз милиции и народа, во главе с героем последних дней вызвал в городе цепную реакцию. Люди повалили из домов. В наши ряды вливались новые и новые потоки демонстрантов. Простое и ясное требование «Долой власть семейства Кабланов» дополнилось лозунгами, провозглашавшими всеобщий переход на ивритский алфавит, язык пророков, за объединение двух еврейских государственных образований в единое целое (о каком втором субъекте объединения шла речь — Еврейской автономной области или Израиле — мне так выяснить и не удалось). А когда мы миновали местную иешиву, из нее выскочил какой-то маленький лохматый человечек с плакатом совершенно возмутительного содержания: «От гоя до гея — один шаг». Увы, я узнал его сразу. То был наш редакционный курьер Коля, Коля-медведь. Как его сюда занесло? Не уж-то Зудов дал задание разыскать нас? Но что тогда он делал в иешиве?

                       Наконец, я вывел демонстрацию на какую-то площадь и там.… Там нас уже ждала вся администрация Еврейской Автономной республики. Среди пирожков и бобровых шапок можно было увидеть суетящихся сотрудников МВД, искусника моэля из Хедеры и прочая и прочая. Но главное внимание вся эта камарилья уделяла какому-то пожилому человеку с военной выправкой, которую не скрывали ни овчинный тулуп (канадского производства), ни другая зимняя одежда. Он непринужденно о чем-то беседовал с уже знакомым нам равом — наставником Абой. Неожиданно высокий чин прервал свой разговор и оборотился лицом к нам.                    

                    Мы отделились от толпы сопровождающих и сделали шаг навстречу друг другу. Площадь мгновенно затихла. Все ощущали значимость события. Хотя до последнего момента я так и не смог понять, кто передо мной стоит.

                       «Здравствуйте, — сказал лидер администрации и протянул мне руку, — мое имя Каблан Роши (Главный подрядчик). Вы уже имели честь обо мне слышать, — продолжал он уверенным голосом, — от этих…», — других определений для демонстрантов у него не нашлось.

                       «М-да, — подумалось мне как-то невзначай,— погуляли. Прямо в лапы к крестному отцу и угодили. Этот церемониться не станет. Видать упечет он меня в треклятый колхоз — кибуц с глаз долой. Чует мое сердце, упечет».

                        Но Каблан, видимо, вынашивал иные планы. После двух-трех ничего незначащих слов он взял меня под руку и обратился к членам администрации.

                        «Ну, что же мы стоим? Достойно начатое дело следует достойно завершить. Пожалуйте на трибуну. Сейчас откроем митинг».

                        И митинг действительно открылся. Открыл сам Каблан Роши. Он поблагодарил всех собравшихся за оказанное доверие (как — будто демонстрация организовывалась с единственной целью поддержать его в многотрудных начинаниях), посетовал на некоторую преждевременность отдельных лозунгов, процитировал некоторые места из ТАНАХА, пожурил нашего Колю за содержание его плаката, сказав, что никогда не поддерживал религиозного фанатизма. А в конце своей речи призвал скорее абсорбироваться, чтобы скорее занять достойное место в общественной и политической жизни республики. Его заключительные слова прозвучали, как отбой, как приказ завершить митинг. И поэтому многие присутствующие (на трибуне и площади) собрались расходиться. Моя звезда национального героя явно потускнела на фоне такого уверенного в себе лидера. Но мог ли я допустить попрания надежд и чаяний целого народа, народа только что обретшего свою историческую родину. Конечно же, нет.

                        Непринужденно шагнув к микрофону, откашлявшись, как ни в чем не бывало, я начал пункт за пунктом критиковать речь Каблана Роши. В самых мягких выражениях, объяснив собравшимся, что слова и дела уважаемого лидера администрации должны быть, как минимум созвучны, указал на ряд неточностей в его цитатах, слегка «потоптал» само понятие «абсорбция», как слово более подходящее для мертвой материи, а не для живых людей и в конце речи предложил создать собственную партию, партию репатриантов…

                           Появление Ханты-Мансийских Старожилов на лекции в местной иешиве, повышение зарплаты репатриантам семейством Кабланов, смена профиля своей трудовой деятельности колхозом — кибуцем имени Лазаря Кагановича не вызвало бы у собравшихся той оторопи, каковая стала реакцией на мои слова. Демонстранты молчали. Администрация находилась в состоянии комы. Только по легкому пару, вырывающемуся из их носов и ртов можно было бы заключить, что эти люди еще живы.

                            Лишь один человек среди демонстрантов понимал, что меня занесло. Им была Марина. Очередной раз я старался понравиться всем, а в результате объявил войну могущественному семейству Кабланов. Давид вызвал на бой Голиафа, не имея в руках даже пращи.

                            Немая сцена не могла длиться вечно. Люди начинали приходить в себя. Каблан Роши и его окружение поспешили покинуть трибуну, стараясь не смотреть в мою сторону. Народ же жаждал своего героя. Вверх полетели шапки, кое-кто попытался выскочить на трибуну, но был одернут. Такое уважение обычно проявляется в двух случаях, когда перед вами стоит чрезвычайно авторитетная личность или …осужденный на плахе.                                                                                    

                       «Господи,— промелькнуло в моем мозгу, — тебе мало того, что ты уже натворил?»

                       Пришлось мобилизовать всю силу воли, дабы удержать себя от дельнейших безответственных заявлений.

                       «Граждане,— выдавил я из себя, чувствуя сильнейшее давление самоцензуры, — дорогие граждане — евреи, полагаю, пора приступить к практической реализации наших требований, а потому предлагаю считать митинг закрытым. Я удаляюсь для разработки программы нашей партии».

                           Но удалиться мне не пришлось. Сделав несколько шагов вниз, я был подхвачен толпой и на руках доставлен к подъезду нашей гостиницы. В наш номер мы с Мариной ворвались одновременно. В комнатах все оставалось на прежних местах. Ни одна подушка не перевернута, ни малейшего намека на обыск.

                        « Значит, бомбу заложили»,— предположила многоопытная Марина с грустью.

                           Мы кинулись искать тикающий механизм адской машины. Опять безрезультатно. И тогда безотчетный страх овладел мною.

                           «Бежать, бежать к чертовой матери с этой исторической родины», — истерически вопил мой внутренний голос.

                           Видимо, уловив мои сокровенные мысли, Марина уверенно заявила: «Не смей даже думать о побеге. Тебе и деваться, между прочим, некуда. Москва закрыта. А здесь мы желанная добыча для Каблана и … Дова. Ну, а поскольку, ты нужен им двоим, — подытожила она, — шансы выкарабкаться еще достаточно велики. Не только выкарабкаться, но и… возвыситься. Продолжим игру!»

                           «Вот ты и продолжай,— огрызнулся я. — С меня хватит».

                           В дверь постучали. И на пороге появился дуэт из МВД. Я прижался к стене и завопил: «На повторную операцию не согласен!»

                           «Что вы, что вы, — успокоили они меня,— какая еще операция. Мы делегация, так сказать, правящей коалиции. Пришли для переговоров с глазу на глаз… Так спокойнее».

                            «Вот видишь,— успела вставить Марина, — люди к тебе по-доброму пришли. А ты вопишь: не хочу! Не буду!»

                            « Будет, хочет, — успокоили ее гости, — у нас много всяких интересных предложений».

                            «Например?» — успокаиваясь, поинтересовался я.

                            «Например,— хором сказали они, — легальная иммиграция в Канаду?!».

                            «А как же наша условная задолжность, контролирующие органы, гаранты?»— спросил я.

                            «Ну, для нас это пара пустяков, — заверили они. — Тем более, что его вам уже списали, за так сказать, героизм в борьбе с ХАМАСом».

                            «Нет и еще раз нет,— заявила, вдруг, Марина,— в Канаду он не поедет. Придумайте, что-нибудь другое».

                               «Уже придумали, — моментально среагировали они, — мы выделяем вам (поклон в мою сторону) и вашей даме (поклон в сторону Марины) два места в нашей администрации. Хотите быть председателем совета по делам…( тут оба хитро сощурились) колхозов-кибуцев и заведовать всей печатью автономной республики?»

                        Соблазн был велик. Очень велик. Но, видимо, столь жирные посулы вызвали во мне реакцию отторжения, протест. Мозг, желудок, весь мой организм люмпена были не состоянии переварить все это, а уж тем более принять. И от того ли, что сильно смутился, то ли от того, что хотел предотвратить следующее еще более лестное предложение, я ляпнул что-то о выборах и мандатах, которые на выборах получит моя партия.

                        Гости мгновенно замолчали, встали, холодно попрощались и уже на выходе пробурчали что-то о мандатах, которые нам придется употреблять не по назначению.

                        «Ну, теперь видишь, — заявила Марина, — кто твой враг. Не думай, что они так это оставят».

                        Они и не оставили. Нас вышвырнули из гостиницы через полчаса. Причем выставили такой счет, что на его оплату ушли почти все шекели-купоны. И так мы, бездомные и безденежные пустились бродить по еще незнакомому нам Иерусалиму-0. Город оказался не столь уж замечательным. Центральная улица еще туда-сюда, а вот остальное словно «большая Хедера» — избы, балки. Был еще и деловой центр, где капитаны местной индустрии держали свои офисы, Но вывески этих контор также не отличались разнообразием. Все больше «Каблан и сыновья», Кабланстрой и прочая, и… И в друг я увидел доску с надписью «Запсибмелиорация».

                        « Свои! — пронеслось у меня в голове.— Эти не выдадут. Пойду и расскажу им о своих бедах. Должны помочь».

                        Толкнув дверь, мы ввалились в приемную, точнее даже не приемную, а единственную комнату, из которой и состояла та самая «Запсибмелиорация». После недели, проведенной в самой престижной гостинице Иерусалима-0, обстановка учреждения не поражала воображения. Поразило другое. За столом сидел элегантного вида мужчина и улыбался нам. Это был Лжеджеймс или Дов Синайский, как вам угодно, это был, может быть, единственный во всем свете человек, на которого мы могли положиться. Если вообще можно полагаться на шпиона вражеского государства.

                           «Добро пожаловать, голуби вы мои,— пропел он.— Рад, очень рад вас видеть».

                           «Какие мы вам голуби!»— огрызнулась Марина.

                           «Самые натуральные, — став серьезным, произнес Дов.— Вас как людей поместили в приличные условия… А вы, как сизокрылые, все умудрились изгадить. Впрочем, увидев фотографию моего коллеги (тут он сделал нечто вроде уважительного поклона в мою сторону) в местных газетах, я почти не сомневался, что этим все и закончится. Удивляет только та быстрота, с какой вы все прокрутили. Не прошло и десяти дней, как я с вами расстался, а он сумел проделать путь из неизвестности до национального героя-лидера и кануть обратно в небытие. Такое не под силу даже асу шпионажа. Ну, хорошо, благодаря вашей блестящей и скоротечной карьере, мне многое удалось узнать из газет. Но услышать из уст очевидца все-таки лучше».

                       Он устроился поудобнее в кресле и начал слушать мой правдивый рассказ, время, от времени прерывая меня недоверчивыми возгласами: «Это надо же! Ну, и шельмы! У нас в стране о таком и помыслить было бы не возможно. Провинция, Ближний Восток…».

                       Особенно бурно он реагировал на проделки Каблана Роши (надо же и такие среди евреев попадаются!). А когда я дошел в своем повествовании до манипуляций с шекелями-купонами, десятилетнего срока абсорбции, который получают все репатрианты, он стал совершенно серьезным и внимательным.

Просил объяснить, сколько и какие проценты они начисляют на вновь прибывших, К чему эти проценты привязывают и в конце выпалил: «Архигениальная штука! Эти тупые американцы в своем Сохнуте должны учиться и учиться у своих советских товарищей».

                       Наша беседа затянулась далеко за полночь. Дов находился в приподнятом настроении, все время шутил, наливал нам в стаканы удивительно мягкий коньяк. Он был доволен. Его операция по рассекречиванию Еврейской Автономной республике закончилась успешно и в кратчайшие сроки.Меня же не оставляло беспокойство: «Как он поступит с нами?»

                    Но Дов подумал и об этом. Когда бутылка опустела, он откинулся на спинку стула и сказал: «Ну, а теперь займемся моей персоной. Вот компромат на меня, передадите его вашему благодетелю из КГБ. Вот два билета в спальный вагон аж до Москвы, вареная курица, ящик пива, да не побрезгуйте, возьмите денег». Поверх бумаг легла пачка сторублевок. Затем усадил в машину. А через час нас уже убаюкивал стук колес поезда Ноябрьск-Москва. Проезжая Сургут мы заметили необычайное оживление на станции. В вагон дважды заходила милиция. Искали Дова. Но его и след простыл. Удалось поймать только странное существо, которое при ближайшем рассмотрении оказалось нашим курьером Колей, исключенным из иешивы за участие в той самой демонстрации и чрезмерно ортодоксальные взгляды…

*     *     *

… С тех пор минуло десять лет. Наша редакция из КГБ была передана на баланс Академии Наук со всем ее штатом и оборудованием. Сделать это было не сложно, так как формально она и являлась учреждением последней. Благодетель как-то сам собой испарился. Видать занялся другим более перспективным проектом. Зудов, почувствовав силу, с усердием маньяка стал давить меня. А все окружающие почему-то думали, что из-за Марины. Пришлось бежать обратно в мелиорацию, где мои художества уже успели позабыть. Но и там я не встретил былого комфорта.

            Потом случилась история с северными оленями, эмигрировавшими в США. Миграция произошла по их почину. Но у секретных инстанций сложилось впечатление, что идея покинуть родину, была подсказа им мною. Кто и как этим скотам (оленям) нашептал на ухо содержание статьи в журнале «Гражданская авиация» не знаю. Впрочем, это совсем другая история и о ней расскажу позже.

ПОВТОРНАЯ РЕПАТРИАЦИЯ.

    ,,,,Оставался лишь один выход: бежать. Но Еврейская Автономная республика самораспустилась под давлением властей Ханты-мансийского национального округа, власть в которой захватили старожилы. За тем рухнул Советский Союз. А иммиграционные службы США не под каким видом не хотели признавать мои родственные связи с рогатыми обитателями Крайнего Севера. Тогда-то я и направил свои стопы на Ближний Восток.

        Очень вежливые сотрудники Сохнута (к тому времени существовал лишь один Сохнут) быстро переправил меня со всем моим барахлом в Израиль. В аэропорту мои документы в одно мгновение просмотрела симпатичная служащая, затем, поиграв пальчиками на клавиатуре компьютера, всплеснула прелестными ручками: « Ах! Вы наш должник, в банке за вами числится… ( сумма была так огромна, оно и понятно проценты и привязки за десять лет, что нет никакой возможности приводить ее здесь, как бы эти сведения не дошли до отделения моего банка …), но мы постараемся что-нибудь сделать, только распишитесь здесь и здесь».

                    Естественно, бумага, на которой я ставил свою подпись, оказалась обязательством не покидать страну в течение пяти лет без оформления соответствующих гарантий друзей и знакомых. Причем текст документа показался мне до боли знакомым. Новые круги абсорбции удивительно напоминали мне то, что пришлось пережить много лет назад. Правда, обошлось без повторной коррекции моего тела. Да и то, видно, потому, что искусник из заполярной Хедеры (он к тому времени уже приобрел широкую известность в Израиле), просто не справлялся со шквалом переселенцев из бывшего СССР. И вообще, судя по газетным публикациям, он метил на большой государственный пост, в министры финансов, уверяя правительство, что в искусстве урезать госбюджет он не имеет себе равных. И получал в ответ обнадеживающие реверансы, так как администрация еврейского государства в большинстве своем состояла из тех, кто повстречался мне в Еврейской Автономной республике.

                       С Довом я столкнулся в Тель Авиве. Опять помогла вывеска, на которой значилось «БлижВостмелиорация», а ниже мелкими буквами «уборка улиц, помещений, финансовые рекомендации, легальная эмиграция в Канаду».

                        Денежные проблемы заставили меня заглянуть и сюда. И что же? За столом сидел поседевший и потучневший эксмелиоратор и эксшпион. Он поднялся ко мне на встречу и обнял как родного. Тут же из-за портьеры появилась… Марина с чашечками кофе. Мы пили, смотрели друг на друга. Наконец, Дов оторвался от чашечки и произнес: « Я помогу тебе. Ты…ты станешь у нас национальным

героем,…Но сейчас… сейчас, понимаешь, нужно немного подождать. Есть для тебя работа … попроще…,— и быстро переключившись на другую тему, восторженно сказал.— Ведь это я от тебя впервые услышал о семействе Кабланов. Теперь кабланизм — одно из ведущих политических течений нашей страны. Ты бы посмотрел, кем стал этот Каблан Роши…».

                       «Не уж-то сам…»,— я зажал себе рот, чтобы не ляпнуть что-нибудь невпопад.    

                       Дов утвердительно кивнул головой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ: