Дневник: Leda

Яков Есепкин К Алигъери Египетская цедра над метелью Сменилась топким цеженным огнем, И жалованный снег предстал купелью, И слух потряс Зевес, рассеяв гром. В цезийское пространство ход отверст, Искрится фиолетом чермный перст Антихриста, но вечно существует В природе роковая правота, А днесь ее вместилище пустует, В каноне солнце Божия перста. Елику смерть о черном балахоне Куражится, поклоны бьет, вино Из сребренных куфелей (на агоне Убийц холодных, прошлое темно Каких, летучих ангелов отмщенья, Заказчиков расплаты, иродных Мелированных ведем, обольщенья Не ведавших иного и родных Отцов невинных мальчиков кровавых, Царевичей всеугличских, царей Развенчанных в миру и величавых, Помазанных их дочек, пастырей Грассирующих преданных урочно, Без серебра алкавших крови их, Алмазных донн и панночек, бессрочно Почивших в Малороссии, благих Когда-то, ныне желтыми клыками Украшенных садовников, хламид Носителей колпачных, брадниками Крадущихся вампиров, аонид, Небесной лазуритности лишенных, Жертв новой гравитации, другой Колонны адотерпцев оглашенных) Лиет вольготно в скатерть, дорогой Пейзаж для сердца, из венецианских Замковых окон видимый, темнит Личиной злобной, дарует гишпанских Высоких сапогов короб, теснит Сама еще белесых наших гостий, Блондинок, сребровласок, чаровниц, Но только натуральных, ведем остий Им кажет черни, сумрак оконниц Почти и новогодних застилает Хитонами ли, бязью гробовой, Молчит, а то собачницею лает, А то взывает чурно, кто живой Откликнись, будем пир одесный ладить, Еще играют Шуберта в саду, Моцарта явствен шаг, музык усладить Чарованных готовый, заведу Сейчас, а снег декабрьский не помеха, Чем далее, теплей он, милых дев И другов честных в царственности меха Сибирского, пушнины, разглядев Какую ведьмы в зависти лишь ахнут, Гагаровой к вишневым деревам, Здесь вишенки мороженные чахнут В корице сахаристой, кружевам Желточным их пойдут сирени пудры, Как всякую любовно обернем Бисквитами и сдобой, были мудры Евреи местечковые, рискнем С царевишнами к ним соединиться, На маковые ромбы поглядеть, Бывает, царским кухарям тризнится Обилие столешниц этих, бдеть Сегодня им о яствах непреложно, Пускай засим рецепт перенесут В палатницы хоромные, возможно, Еще царей отравленных спасут, А смерть, гляди, опять кикимор дутых Презрев, лиет по скатерти вино Из битого начиния, согнутых Юродливо бокалов, решено, Пируем хоть с мертвыми рядом, сверки Теперь не нужны, истинно чихнем, Покажутся тогда из табакерки Черемницы и черти, сих огнем Порфировых свечей осветим, ярка Заздравная свечельница, когда От жизни и не видели подарка, Что ж требовать у смерти, иль сюда Нелегкая внесла ее, угасло Сколь денное мерцанье, так одно Ей в ноздри вклеим розовое масло, Боится роз косая, а вино Хоть криво, но лиет еще, отравней Сыскать непросто будет, а куфер, Хоть бит, как прежде полон, благонравней Презреть и нам развратных, Агасфер Теперь сих отравительниц не любит, Я знаю, много брали на себя, Шутили не по делу, сам и губит Пускай адскую челядь, пригубя Несносное отравленное пойло, Реку вам, други, ладите балы Пировные, гостям рогатым стойло Всегда найдется, царичам столы Пусть нынче камеристки сервируют, Смотреть люблю движенья, угодить Хотят оне успенным и балуют Живых, кому за кем еще следить Один сегодня помню, тьмой беленье Скатерное кривым не очернить, Мы выстрадали благое томленье, Бессмертию не стоит временить, Когда цари пируют вкруг одесно, Когда живые царичи, а сих Невесты ожидают, благовестно Такое пированье, бабарих Здесь можно смело к чурным приурочить, Молчание их выдаст, нам пора Дела вершить земные, не сурочить Невинно убиенных, за одра Червницу не зайдем и возалкаем Суда великонощного, коль яд Иных берет, черноту отпускаем, Тлести ей меж эльфиров и наяд, Одну, пожалуй, косную оставим Чермам во назидание, перчить Начнемся белым пересом, заправим Лукавые мозги, сколь огорчить Решит смешного рыцаря, сиречить Возьмет опять привычку, совлекать Царевн в альковы, стольников увечить, Иродничать и ёрничать, алкать Веселия на тризнах цареносных, На службе у порока зреть святых, Орать безбожно, фей златоволосных Лишать воздушных нимбов золотых, Греми пока, нощное балеванье, Замковые ансамбли заждались Музыки и акафистов, блеванье Кашицей мертвой суе, веселись, Товарищество славное, Селены Взывает свет, нести быстрей сюда Фламандские холсты и гобелены, Рельефные гравюры, стразы льда Хрустального, шары чудесных фором, Сребряные, порфирные в желти, Витые алебастрами, узором Диковинным горящие, внести Быстрей велю и блюда выписные, Фаянсами разящие гостей, Алмазовые рюмки, именные Суповницы из крымских областей, Орнаментные амфоры, куферы Красные, изумрудные мелки Для ангелов, точеные размеры Отметить возжелающих, лотки Со яствием нездешним, на капризы Рассчитанные, негой кружевной Богатые кофейники, сервизы Столовые, молочниц пламенной Ансамбль еще, пирожницы, свечений Держатели вальяжные, чайных Китайских церемоний и печений Гофрирный антураж, пироносных Конфетниц череду, еще креманки Холеные, цветовья севрских ваз, Пируем, аще балов самозванки Зерцальниц не преидут напоказ, А серебро прейти сим невозможно, Пусть плачут в стороне, взирая наш Горовый пир, напудриваясь ложно, Чтоб время обмануть, резной лаваш Им снесть, а то для пифий горемычных Украсть вина куферок, пармезан Стянуть при верном случае, клубничных Желе набрать украдкой иль нарзан Какой хотя кианти на замену, Иль мусс, иль кухон сливочный, грильяж Наладить в туесок, вторую смену Им жариться едино, сей типаж Знаком балам и нами узнаваем, А ну, чермы, офорты геть чертить Куминами и фенхелем, бываем Нечасто рядом, бойтесь осветить Чихающие рожицы, берите Сиреневые пудреницы, тушь, Паршу невыносную, хоть орите В себя, покуда краситесь, на чушь Адскую мы елико не разменны, Помазание ждет нас и престол, Как могут бысть куферы мертвопенны, Пьем здравие, серебро этот стол Разбойное не может изувечить Соцветностию мертвой, нам оно Всегда служило верой, бойтесь речить Ползвука, если в серебре вино.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин Прощание с Ханааном Вернувшимся из адских областей, В позоре искупавшимся и чтящим Свет ложных звезд; в безумие страстей Не ввергнутым изгнаньем предстоящим; Прогулки совершавшим в небесах, Кресты собой украсившим и к рекам Подземным выходившим, в очесах Держащим купол славы; имярекам, Отринутым Отчизной за мечты, Замученным на поприще славянском, Отрекшимся друзьям свои щиты На поле брани давшим; в Гефсиманском Саду навечно преданным, венец Из терний не снимавшим и при крене Светил, хранившим Слово, наконец Добитым, возлежащим в красной пене —- Что вам скажу? Молчаньем гробовым Все разом юбилеи мы отметим И присно по дорогам столбовым Кровавым указателем посветим. Тще райские цитрарии прешли, Их негу возносили к аонидам, Свечельницы кармином обвели, Чтоб радовались те эдемским видам. Герника стоит палых наших свеч, Горят они златей мирских парафий, Китановый в алмазах чуден меч, Годится он для тронных эпитафий. Лиют нектары морные и яд, Вергилий, в небоцветные фиолы, Эльфиров и чарующих наяд Мы зрели, как нежные богомолы. Рейнвейнами холодными с утра Нас Ирод-царь дарил, се угощенье Оставить мертвой челяди пора, Не терпит мрамор желтое вощенье. Оцветники, оцветники одне Пылают и валькирии нощные Бьют ангелей серебряных, оне Любили нас и были расписные. Ан тщетно злобный хор, клеветники, На ложь велеречиво уповает, Позора оспа эти языки Прожжет еще и чернью воспылает. И мы не выйдем к выси золотой, Не сможем и во снах ей поклониться, Но только лишь для прочности святой Пусть праведная кровь сквозь смерть струится.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот тридцать четвертый опус Лишь сиреневый цвет отомрет, Вертограды постелятся кровью, Убиенных Господь изберет, Чтоб сиих воспытати любовью. Мы тогда золотые венцы И наденем искосо-кроваво, Яко Божие эти птенцы, Хоть горятся пускай величаво. Как Христос из терниц золотых Всех превидит, в лазурь облачимся, Не узнать и возможно ль святых – О кровавом пуху мы влачимся. Шестьсот тридцать пятый опус Будет время и мы изречем Сокровенную правду витиям, Огонями их клуб рассечем, Паки зрети Христа лжемессиям. Станут долу глядеть васильки, Змей колодных покроют крестами, И тогда Иисусу венки Доплетем гвоздевыми перстами. Слова Божия нет всеправей, На устах ему кровью вскипаться, А не станется горьких кровей – Мы и будем в огонь заступаться.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот тридцать второй опус Нощно выльется красочный цвет, Источатся всегорние блики, И положат нам править Завет, Яко были во смерти велики. А вчера еще тлели красно Богоданные эти цветочки, Горькой кровию станет вино – Так расставим одесные точки. Саван днесь уготован Христу, Фарисеям и мы удивимся, Златом вырдеет лист ко листу, В белой ветоши только явимся. Шестьсот тридцать третий опус Нас Господь и умерших простит, Паки рано во пире глумиться, Всуе ангел Господень слетит, Мы устали смертельно томиться. И соидем на Божий порог, Житие мы влачились, довольно, Кровью ль нашею белен мурог, Так цветенье его божевольно. Белый клевер воспыхнет в огне, Зацветутся льняные сорочки, Ах, белее и Смерти оне, А за ними — кровавые строчки.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин Канцоны Урании Зане зеленый лист —— древесный Лир, Смерть и его украсит багряницей, И не представишь ты, сколь наг и сир Смарагдовый шатер пред мглой столицей. Давай вернемся в сад, где тамариск Горит, где клюв над вишней золотою Клонится, яко мрачный обелиск, Над тучною гниющей красотою. Давно во пламенеющей желчи Он суремы кровавые лелеял, Отрокам виноградные ключи Берег и небоцарствиями веял. Смертельное убитых ли манит, А жертвенники залиты огонем, Со Лиром бедный Йорик знаменит, Мы платья шутовские их не тронем. Елику царей предавшим хвала Звучит и ненавистна эта мрачность, Глорийные, прощайте, зеркала, Сребрите мертвых панночек невзрачность. Стол пуст и прибран, вместо яств, двоясь, Зрят в каверы заброшенные оды, Слогов каллиграфическая вязь Ожгла размеры сих огнем свободы. Но все ж не плачь, иначе не могло И быть, когда в лучах закатных морок Тебе одной тяжелое тепло Поднес на тьме сиреневых подпорок. Итак, смелей в сиреневую тьму, Давно сиречных там не ожидают, Свою взвивайте, Парки, тесему, Пусть басмовые ангелы рыдают. Не стоит мессы плакальщиц чреда, Им тайну эту чурную открою, Тех панночек встомила не среда, Оне четверги сватают герою. В четверг, ясню, день иродных судов, Свечу задуть, слезинкою ребенка Прелить бокал иль чашу, либо вдов Растлить еще иль милого котенка Обидеть, чтоб засим уже в раю Пронзил он вас, как ангел светозарным Копьем Господним скользкую змею Надменно поражает, за нектарным Питьем пронзил у цинковых стольниц Замученным своим кошмарным криком, Иль рамена кровавием терниц С висков олить пред патиновым ликом Губителя, Аваддо и врага Невинников, любое мисьонерство Ужасное свершить — дня четверга Вернее нет под это изуверство. И вторю, туне ангелам рыдать, Сколь дивы не чураются обмана, Одесно по заслугам им воздать, Не Вия звать, хотя Левиафана. Свидетель казней родственных водой Далече тот, несите-ка зерцалы, Пусть виждят под серебряной слюдой Свое зверообразные оскалы. А, впрочем, сих ли тварей отразит Богемское стекло об амальгаме, Еще одна мне, Фаустус, грозит, Но слух мой песнь внимает в адском гаме, Орут себе пускай, идем, идем Туда, где нега камерной музыки Теперь лиется с питерским дождем, Где были мы поистине велики. Скорее вспомнить фуги и хоры, Чем узреть воскресение земное, Не внимем средоточие игры, Свершится прорицательство иное. Тольони встретит пышущий Орфей, Рудольфа не оплачет Мариинский, Хотя белопомаженных нимфей Зрит в снах цветочный баловень Стравинский. Галерка не приучена рыдать, В антрактах фиолетовые куфли Урочествует юнам соглядать И кушать чернорозовые трюфли. Сибелиуса фа, еще бемоль Вспарят и въяве ангел не заплачет, Поидем, в замке радклифовском столь Барочная ее крюшоны прячет. Фаянсы, злато, к нощному столу Присядь, а мастью станут нынче трефы, Демоны в пятом грезятся углу, Пусть бьются о витые барельефы. Воспомнишь искус ли, остановить Мгновение захочешь, вин добавим, Начнемся моль сумрачную ловить, Пылающих валькирий озабавим. Кровь сребрится в листах, не цветь чернил, Кто мало жил, за то и поплатился, Тот бледный образ в сердце я хранил, Он с ним пылал, с ним в уголь превратился.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин Gloria агнцу Кто в свитках мглы сумел Завет прочесть Блажен и чист пребудет до успенья, Скрижали мы не узрели, как есть Внимаем пресвятые песнопенья. Сей благовест зачем, почто в устах Звучат они, синеющих от скверны, Лишь стража тьмы на яхонтах-постах, Ея дозоры тяжки и безмерны. Литании всенощные звучат И ангелы надежды воскрешают, Елику распинать нас повлачат, Хотя пускай сыночков не решают. А станем алебастровые мглы Истачивать капрейскою желтицей, Кровавые серветки на столы Леглись — потчуйте водкою с корицей. Не служкам иродивым царичей Губить, сиим неможно верховодить, Еще мы воскурим от их свечей, Еще сугатно будем хороводить. Хотели изгубити, да тщетна И цель, с какой услужники хитрятся, Очнемся от морительного сна, О ворах наши терни загорятся. Иль смерть не отделить от жития, О Господе темниться невозможно, Как царственные вскинем остия, Царь-колокол звонить начинет ложно. Гнилые эти пажити пройдя, Не явятся пророки в наши пади, Всевышний перст не сорван со гвоздя, Сошли с крестов растлители и бляди. Дневных красавиц прорва ли, чреда В сны рядится, цветочны водолазки, Но мертвая стеклась плакун-вода В их змейками украшенные глазки. Как этих черемниц нам не узнать, Жизнь бренную едва до середины Успели мы преминуть и шмонать Всех гоблины какие-то, сурдины В кустовье заведя и раскалив Желтушною их мрачностью, начали Еще пред средоточием олив, Гранатовых деревьев, где звучали Высокие иные голоса, Внимая прокураторские речи, Грозовые вскипали небеса И масляные розовые течи Мешались ароматами земных Цветов и неземного благолепья Нам запахов неведомых, свечных Извивов красно таяли осклепья, Картины инфернальные троя, Лес дивный страшен был и нереален, А нашего земного бытия Уродливые тени царских спален, Тщедушные кикиморы, чермы С Ягой своей, русалки, ведем жалких Скопленья, козлоногие гурмы Сатиров пьяноватых, леших валких С колодницами юными роя, Всепрочей мерзкой нежити армады Столь яростно алкали, что сия Гремучая когорта наши сады Овеяла дыханием своим Тлетворным, зло усеяв древо жизни, Глумиться начала, так мало им Случается и крови, сих не тризни, Читатель мой, хотя в кошмарном сне, Чтоб тешиться над нежитью лукавой, Пред рожами смеяться о луне Томительной и полной, над оравой Взыскующей иметь прямую власть, Особый нужен дар, такую касту Смирить бывает сложно, легче пасть, Но, следуя теперь Екклесиасту, Заметим, обстоятельства порой Толкуются превратно, в круге датском Неладное, а пир идет горой, Принцессы в черном серебре мулатском Танцуют весело, еще ядят, Подобятся черемам, воздыхают Утешно о царевичах, сидят Вкруг свеч затем, в нощи не утихают Их шепоты, гадания флеор Виется под каморными венцами, А рядышком казнит гнусавый хор Молчаньем царский вызов, образцами Беспечности подобной фолиант Любой пестрит огранки чернокнижной, Случается, ведемы без пуант Изысканных летают верх содвижной Реальности, свое не упустят Оне, молчанье странное преложат В урочности, принцессам не простят Их вольностей, а суремы возложат, Румяна, перманенты и мелки Червонные, басмовые, желтые На чертей гномовидных, высоки Становятся тогда и злопустые, Иначе, пустотелые стада Ужасных рогоносцев, значит, боле Таиться нет резона им, чреда Завийская табунится на воле, Гасит свечей курящуюся тьму, Берет к себе приглянувшихся девиц, А царичи сквозь эту кутерьму Не виждят в червоне сереброгневиц, Сопутствующих гоблинов, теней Всегда нечистых туне и голодных В лжепраздностни, от пляшущих огней Берущих силы новой, греховодных, Достойных гномов пигалиц, в золе Иль гущице кофейной при гаданье Кто зрел их чуровое дефиле, Вторить и не захочет согладянье Бесовских юродивиц, тем удел Положен вековой, и мы напрасно Их вспомнили ужимки, много дел От праздности случается, прекрасно Мгновенье встречи нашей с милых див, Любивших нас, тенями золотыми, Черемниц вспоминаньем усладив, Сошлем сиих обратно, за пустыми Стольницами зачем теперь сидеть, О случае мы трижды говорили, Так будемся на суженых глядеть, А черемам, которым отворили В бессмертие врата, еще дадим, Бубонная чума возьми их прахи, Свет узреть раз, елико уследим Как держат сучек псари-вертопрахи. Мы кофе с лепестками черных роз Любили и готические дивы, Теряя главы змейные, стрекоз Влекли к себе, тая аперитивы От глаз седых кровавых королей, Мышей их, моли ветхой и альковниц Стенающих убожно, чем алей Трапеза, тем опасней яд маковниц. Во кубки наши слезы пролились, Их вынесут невинно убиенным, И ты в иных уж безднах помолись Курящимся образницам истленным.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот тридцатый опус А и блеклые наши цвета Восприветит Христос, чтоб явиться И речи: «Кровь сиих излита, Время ею настанет дивиться». Узрит Он и розарный тернец, И сиреней исцветья златые, Повелит в свой заплести венец Маргаритки, они ль не святые. Как не станется красных цветков, Не достанет Христосу любови, Мы накрасим еще лепестков – Яко рдятся прелитые крови. Шестьсот тридцать первый опус Будут мертвые эльфы парить, Расточаться во цвете багровом, И тогда нас решат одарить Всецветенными светом и Словом. Змеи выели ярь-очеса, Возгляните: се черные свечи, А еще подаем голоса, Яд лием со немеющей речи. Свет нагорный огонем пронзит Фарисейские тризны и свечки – И речения кровь исказит, Мы ее завивали в колечки.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот двадцать восьмой опус Юровые цветки собирать Повлачимся за смертные косы, О венцах им точащих сгорать, Яко сами теперь безголосы. Нынче праздно алкати любви, Как расслышать успенных реченье, Пирований от нашей крови Разве будет всехмельнее тщенье. А псаломов опять восхотят, Изордеются в хмеле сердечки – Ко пирам херувимы слетят, Чтоб затлить эти красные свечки. Шестьсот двадцать девятый опус Черных роз ли Христу постелить, Он со алыми в ясном уборе, И кровавой слезы не прелить – Возгорят все на каждом соборе. Ах, Господь, ангелочки Твое Опоздали и мечутся туне, Как избывно теперь житие, Пусть святых отпоют во июне. А не будется алых цветков, За венцом огони расточатся, Мы накрасим еще лепестков, Яко святым цвета поручатся

(комментариев: 0)

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот двадцать шестой опус Яко будут музыки венчать Пированья и мессы закажут, И останется нам прекричать, Как о Господе мертвые скажут. Ангелочки во Божий затвор Отведут всеуспенных и святых, То ли нем достохвальный Фавор: Ни крестовий, ни теней распятых. Грянет благовест горний, тогда И узрите кровавые лики, И взойдется блажная Звезда – Наши розы облечь в повилики Шестьсот двадцать седьмой опус Во субботу златые цветки Под свечами витыми очнутся, И расправит багрец лепестки, И апрельские грезы вернутся. Мы веночки тогда изовьем, Хоть успенным пускай он всесветит, Каждый будет мечтать о своем, А Христосе любому ответит. Всуе нас о престоле искать, Всуе красить огнями церкови – Мы чрез Смерть и не можем алкать И венцов, и Господней любови.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот двадцать четвертый опус Как не станется роз и огней, Красной цветенью выбиют стерни, Со всешпилевых острых теней Озолота прельется во терни. И тогда нас поидут искать, Яко были в миру венценосны, Чадам славы ли мертвой алкать, Гробы нам италийские сосны. Ах, мы будем некрасно цвести, Страстотерпцам указывать север, А очнемся еще — заплести Божевольные розы на клевер. Шестьсот двадцать пятый опус Тщетно мертвых ко литиям звать, Сколь во благовест их не хранили, И хотели еще пировать – Колокольчики нам презвонили. Что ж венчают на царство теней Смертоимных младенцев ироды, Из виющихся в терни огней Хороши ли кровавые броды. Но затлятся огони пиров, Грянет пламень о Божии арки, И к стольницам тогда со юров Мы взнесем голубые огарки.

(комментариев: 1)

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот двадцать второй опус Юровая сирень отцветет, Белый клевер в лугах вспламенится, И Христос убиенных пречтет Ко святым, и начнет им тризниться. Возлетят же тогда ангелки, Неудобицы пламень овеет, Пятидольные наши цветки Смерть сама загасить не посмеет. Возлетались и мы далеко, Чтоб узреть кровоимные нети, Где лишь мертвым тризнятся легко Отоцветшие гроздия эти. Шестьсот двадцать третий опус Вертограды поидем белить, До средин ли язвимы зелени, Восхотят наши крови прелить – Сами в персть всезаставим колени. Эти меты белее пелен, И начинут они озлачаться, Перебитых не взнимем колен, Что ж святым на царенье венчаться. Втще июньские сени горят И текутся о всяческом плоде, С нами ангелы днесь говорят, А равно мы не слышим, Господе.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин «Музеумы аонид» Впервые Ксеркс увидел мир ночной В приходе, византийскими камнями Возвышенном, жемчужною трухой Гербовник звезд троящем в тусклой раме. И стройные в душе ряды зажглись, И странные образовались реки, Прекрасно освещенные, как высь, Пространством, убивающим навеки. Быть может, над водой Левиафан Акафисты речет, молясь потиру, Когда сквозь сон в астральный океан Вплывает рак по лунному эфиру. Быть может, разве лунные огни Для иноков одних верхонебесных Светятся и серебром горним дни Их благо застилают, от воскресных Тревожных бдений в тлене мартобря До муки четвергового застолья Горит о свечках лунная заря И красит червной желтию уголья. Каких еще художникам высот Мучительно искать, какие замки, Яркие от готических красот, В трюфельные и кремовые рамки Десницей кистеносной заключать, Со коей масло жадное лиется, А снизу — достоверности печать (Виньетство неизменно), узнается Веками пусть художнический штиль, Лессиров экстатическая смутность, Эпох легкопылающий утиль Пускай щадит холстов сиюминутность. Их вечности оставлено хранить Высоким провидением, а в мире Не любят современники ценить Достоинств очевидных, о кумире Им слышать даже суетную речь Всегда, Франсиско мой, невыносимо, Иных и ныне я предостеречь Могу от грез пустых, идите мимо Целованные баловни судьбы, Владетели кистей небоподобных, Скорей и мимо дружеской алчбы, Расспросов ученически подробных; Не может зависть низкая желать Добра иль духовидчества, в основе Ее лишь неприятье, исполать Равно жестоким недругам, о Слове Пылающем и вечно золотом Коль вы хотя минутно пребывали, Над светлым лессированным холстом Сгибались, духовидцев узнавали, А то внимали сумрачности их, Молчанию несветскому учились, Мирвольные от чаяний благих, Ведьм темнили и царствовать не тщились. Сказать еще, провидческий талант Взбесить готов завистников и другов, Луну сребрит мистический атлант, А мы его божественных досугов Избавим, счесть условий для того, Чтоб гений мог лишь царевать во гробе Нельзя, их вековое торжество Надменно говорит о дикой злобе, О подлости, не ведающей слов Иных, помимо бранных, о коварстве, На все готовом, если крысолов Царит еще хотя в мышином царстве. Помазание столпника на труд Зиждительный и творческую благость Нашедшим в жизни яствия и блуд Унынием грозит, земная тягость Сего осознавания вольна Привесть ко меланхолии жестокой, Поэтому эфирная волна Творительства, подобно волоокой Наложнице, гасится тяжело В каком-нибудь темничном заточенье, Бьют ведьмы среброперстное стило, Так демонов свершается отмщенье. Когда не помогают оговор, Предательство с обманом беспримерным, Смирить всевидца может лунный вор Фиглярством и ловкачеством каверным, Кради, украл — и нет мирских страстей Предмета дорогого, кстати ль можно Лишить банально мастера кистей Хороших, либо ядами подложно Сумбурность милых красок развести, Творца избавить средств для выраженья Духовного сюжета и свети Хоть две луны, эфирного броженья Не будет, лишь осадок золотой Пойдет, коль хватит, скажем, на пилястры Замковые, в агонии пустой Наш друг, еще глицинии иль астры Больные отразив, теперь почтет Уснуть, камены чистого искусства Примеры эти знают, перечет Один их много времени и чувства Читателю бы стоил, палачи Всегда готовы к сумрачной расправе, Бессилен, прав, так истину ищи В Булони иль вервульфовской канаве. А то еще горит Цимнийский лес, Прейти его сквозь лунные дорожки Сложнее дивным странникам небес, Копыта здесь, там перстневые рожки. Набрось деспот восточный хоть чадру На гребневую девственную раму, Увиждят ангела чрез мишуру Веков сего горенья панораму. Вермеер, Мунк, иной ли фаворит Сияний, млечной патиной обвитых, О вечности капризной говорит В компании чудовищ басовитых. Быть может, над водой Левиафан Акафисты речет, молясь потиру, Когда сквозь сон в астральный океан Вплывает рак по лунному эфиру.

(комментариев: 1)

Яков Есепкин Из путеводителя по Аиду И медленно планетная природа Разделась до кабального ядра, Дубы гнетет лазурная свобода, Так грянула осенняя пора. Могила сокрывает лишь позора Осповницу на выверенный срок, Лужению холопского разора Не властен бойной славы кровоток. Красна еще магическая трасса, Но зной уже взорвался на лету И так нависла солнечная масса, Что ангелы забыли высоту. Уран, Нептун, Плутон горящий очи Следят, а май сравнялся с ноябрем, Светя дугой вальпургиевой ночи Поклонным осыпающимся днем. Закаты над сиреневой паршою Огромны, перед снегом на воде И мрак прият оплаканной душою Сейчас, когда ломает жизнь везде. Чермы шагов не помнят Командора, Им каменной десницы не страшно Пожатье, небеса голеадора Словесности новейшей, за вино Лазурное, дешевое, дурное, Разбавленное снегом ноября, Четвергом отравленное, хмельное, Червенное, иродного царя Позволившее узреть спиртодержцу, Нельзя ли вновь молиться за него, За Ирода-царя, как громовержцу, Дарующее синих торжество Молний высотных, жертвоприношенье Свершавшего честно, сейчас корят, Быть может, впрочем, каждый разрушенье Свое усугубляет, хоть дарят Ему нектары ангельские ныне Служанки Гебы милой, исполать Хозяйственности горней, ворогине Черемной мы ответим, но полать Еще худая терпит нас в затворе Диавольском, еще мы не прешли Сукно и сребро, паки в чурном оре Пием свое горчащие куфли, Одно теперь полны куферы эти Сребряные с лепниной колдовской Четверговым вином, какие нети Нас ждут, вдали узнаем, из мирской Тризнящейся юдоли время свечи Ночные выносить (сам Командор Был поводом к неровной этой речи О Веничке, похмелие не вздор, Не выдумка досужая, народной Привычки летописцу и певцу Бессмертие даруем и холодной Аидской водки штофик, по венцу И воинская честь, успенной славы Хватится коемуждо, весело Гуляй, братия, паки величавы Мы с ангелами, Божее чело Не хмурят небодонные морщины, Елико наши пиры о свечах Одесные, нет Божеской причины Печалиться мертвым, у нас в речах Всеангельская крепость, Петушками Не кончится дорога, но сейчас Вальпургиева ночь, со ангелками Шлем ёре свой привет), небесный глас Я слышу, Фауст, скоро о морганах Явятся черемницы, сребра им Всё мало, на метлах иль на рыдванах Спешат быстрее, гостьям дорогим Черед готовить встречу, их задача Простая, нет в венечной белизне Урочности, хоть червенная сдача, А с нас им полагается, в вине Печаль былую вечность не утопит, Готическая замковость пускай Сегодняшнее время не торопит На требницы, пока не отпускай Химер вычурных, коих знал Мефисто, Они сгодятся в брани, воин тьмы Направить может спутниц, дело чисто Житейское, поэтому сурьмы Порфировой мы тратить не заставим Камен и белошвеек на черем, Стольницы полны, сами не картавим Пока, и что грассировать, гарем Адничный вряд ли выспренность оценит, Манерные изыски, не хмельны Еще, так Богу слава, куфли пенит Засим вино, балы у сатаны Давно угасли, оперы барочной Услышать будет сложно вокализ Иль чернь презреть в окарине морочной Зерцала, там уже не помнят риз Честного положенья, ведьмам трезвым И гоблинам, пари держу, сукно Из гробов не пригодно, буде резвым Вращаться ходом дарное вино Черем не полагает, им стольницы Зовущие родней глагольных форм, Алкайте же виновий, черемницы, Для вас берегся парный хлороформ, Следим веселье, Фауст, кто преявит Образия еще здесь, не резон Уснуть и не проснуться, балы правит Не князь теперь, альковный фармазон, Помесь гитаны злой с Пантагрюэлем, Где дом и где столовье, благодать Пировская чужда чертям, за элем С нетенными каноны соблюдать, Блюсти и ритуал, и протоколы Нельзя, хоть станет Бэримор служить Мажордомом у них, обычай, школы Злословия урок — пустое, жить Бесовок, роготуров, козлоногих Гремлинов, тварей прочих, по-людски Учить бесплодный замысел, немногих Могли сиречных битв отставники Слегка принарядить, чтоб мир грядущий Их зрел, такой лукавостью грешил, Всегда пиит горчительно ядущий, Алкающий, я в юности вершил По-гамбургски их судьбы, но далече Поры те, Грэйвз, Белькампо, Майринк, Грин, Толстой Алекс, да мало ль кто, при встрече С чермами их ущербных пелерин Лишать боялись, в сребро и рядили, Ткли пурпур в чернь, с опаскою тлелись Вокруг, одно читатели судили Тех иначе, но чинно разошлись Таких волшебных флейт, дутья умельцы, Разбойничают всюду соловьи, Шеврон каких не вспомнит, новосельцы Из выспренних и ложных, им свои Положены уделы, Робин Гуда, Айвенго, темных рыцарей сзывай, Исправить дело поздно, яд Гертруда Прелила вместе с Аннушкой, трамвай Звенит, звенит, не ладно ль в присных царствах Зеркал глорийных, сумрачной Луны Ответит фаворит, давно в мытарствах Нет смысла никакого, казнены Царевны молодые и надежи, Их жены, братья царские, роды Прямые извелись, на жабьи кожи Лиются мертвых слезы, а млады Теперь одне мы, Германа и Яго Еще к столу дождемся иль иных Греховных, черем потчевать не благо, Так свечек не хватает червенных, Чтоб гнать их накопленья за виньеты Узорные, обрезы серебра, За кафисты, бежавшие вендетты Бесовской, амальгамная мездра, Порфирное серебро и патина Желтушная сих въяве исказят, Чихнем над табакеркой и картина Изменится, и чернь преобразят.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин К Перголези Не царствие приидет, но юдоль, А милости иной мы и не ждали, Во честь любви одной точащу соль Всю изольем, по нам уж отрыдали. Тебя здесь примечал безбожный тать, В меня влюблялись мертвые царевны. Нас будут благострастно почитать, Елику стоны смертные напевны. Литургии святые отзвучат, Сомкнутся озолоченные губы, И Господе удивится: молчат Земные и архангельские трубы. Классический октябрь не перейти, Сколь немы окарины и цевницы, Пусть хмель прекрасит червные пути Ко остиям гранатовой царицы. Иные где — избыт земной удел, Теперь туда преложные дороги, Но будет о печальном, разглядел Нас ангел милый, боги наши, боги, Любил так речь, с поправкою — мои (О Богах), бедный гений романтизма, Писания чудесные свои С канонами сверяя артистизма, Пленительный, им дарованный мир Блистает и магическою сенью Прельщает книгочеев, а кумир, Узнав пути к душевному спасенью, Быть может, с ангелками от небес Шафрановых клонится и нисана Земного негу пьет, какой там бес Мешать ему посмеет, выше сана Честного сочинителя трудов, Берущих за примеры архивисток Сиреневые томы и плодов Раздумий духовидческих (вот исток Правдивой беспристрастности) златой И щедрый урожай, почетней чина Такого нет, мы вторим, и в святой Парафии небесной, а причина Всеместного наличия дурных По вкусу и искусству исполненья Художественных опусов иных Оценок ждет, пустые сочиненья Восходят сорняками, Генрих мой, Всегда лишь на невежественной ниве, Их легче сбрызнуть ядом, черемой Бесовской потравить, одно к оливе Эллинской будут взоры тех витий, Злокнижников, латентных фарисеев Стремится, даже пение литий Их вряд ли остановит, элисеев Повсюду сим являются поля И проще в небоцарствие верблюда Обманом завести, чем короля Безумного и голого от блуда, Точней, от словоблудия в наряд Реальности одеть, наш карбонарий Логический взорвет с усмешкой ряд И выведет на сцену вечных парий, Каких театр истории не знал И знать не хочет зритель искушенный, Мессий таких ленивый не пинал Икающий Зоил умалишенный, В превратном смысле музы ученик И будет длить процесс, еще миражи Творя беспечно, фрейдовский сонник Листая иль чудесные тиражи Кудесников словесных, аонид Тождественных искусств других любимцев, От коих экстатический флюид Веками излиется, лихоимцев Таких, а все равны как на подбор, Уж лучше минуть, общества гражданство Досель не просвещенное, убор Когда-нибудь увидит, вольтерьянство Плебейское в письме их различит, Козлиные пергаменты преявит И Левия Матвея разлучит С паркером современным, пусть забавит Лжецов себе подобных, пусть еще, Свое макулатурные тарусы На свет влачит, не дышит горячо В затылок царский, благостные русы Тому примеров мало знали, счет Вести их смысла нет, лжецов оставим, Черма с метлой ли гоев совлечет Иродствующих туне, не преставим Одно сии несносные труды, Хранят пускай бессмысленность размера, Притворников нежизненных чреды Вкруг замкового вьются землемера, А мы вперед пойдемся, ангелок, Смотри, уж эльфа темного с собою Зовет и нам грезеточный мелок По истинности дарует, судьбою Елико можно в небе управлять, Сейчас хотя заявим интересы К неспешной гастрономии, стрелять Сколь поздно мертвых, юные повесы Опять сойдутся, пиры и музык Приветствуя; сказать еще, убийства Есть две полярных степени, язык Немеет от чурного византийства, Когда раздел возможно провести И ясную границу обозначить Явления такого, но пути К парафиям свели нас, где иначить Нельзя ужасной истины канву, А сущность допущения простая, Понятная не сердцу, но уму, Помиловать, казнить ли, запятая От смерти низкой жизни отделит, Случается, а выбор не случаен Варьанта рокового, исцелит Болящего летальность, миром чаен Гамбит каифский с тезою одной, Иль нас убьет высокое, объемно Здесь поле трактований, за ценой Стоять не любят фурии, скоромно Хрустящие на балах сатаны Костями, присно хмельные от крови Испитой, черепами их вины Опять же не измерить, но церкови Черем таких анафемно клянут, Пускай оне мелируются, кожи Лягушачьи сжигают, к царям льнут Квакухами жалкими, нощно рожи Их равно выдают, горят оне Мелированной чернью богомерзкой, Термитники сиих в кошмарном сне Пугают всех фасадой изуверской, Такие лишь исполнить приговор И могут валькирийский, бестиарий Светится полунощный, гам и ор Указывает: царичей иль парий Удел теперь мистический решен, Их жалостью камены убивали, А ныне празднопевец не смешон, Зане его в аду соборовали И дали окончательный вердикт, Нисколько не зависящий от меры Свершенных им деяний, Бенедикт Иль Павел Иоанн мои примеры, Случись беседа, благо подтвердит, Но это есть высокое убийство, По милости вершимое, следит За каждым ангел смерти, кесарийство, Духовничества тога, мировой Приметы гениальности бессильны Спасти приговоренного, живой Мертвее он еще, хотя умильны Убийства исполнители в своих Достойных поругания хламидах, Напялятся — и ну, ищи-ка их О ангелах и нежных аонидах, Когда оскал гримасы бесовской Личины благочестия скрывают, Но есть иные области, мирской Там злости нет, сюда не уповают Добраться эти ведьмы, потому Спешат исполнить князя указанье Быстрей и жадно тянутся к письму Заветному, и чинное вязанье Грассирующих Парок не терпят, А казни исполняют, есть вторая Убийства категория, не спят Изгнанники потерянного рая И в случае указки — чур его, Торопятся без смысла и значенья Нас низменностью, боле ничего Не нужно, поразить, средоточенья Приказчиков и верных их псарей Мы зрели на пути своем надмирном И виждели замученных царей, Тех челядей в горении эфирном, Отдельно турмы бесов и ведем, Позднее ли ославим сих когорту, Нас ждет сейчас божественный Эдем, Исцвесть дадим червеющему сорту. Но головы лядащим не сносить, Взыграют на костях иерихоны, Как станут безнадежно голосить Немые, сняв о Боге балахоны.

(комментариев: 0)

Яков Есепкин Декаданс для N. По контурам блуждающих огней, Змеиным жалам и горящим косам Нам выход в царство мертвенных теней Укажут, яко мрамор камнетесам. Пройдя врата в портальном серебре, Персты утопим в перстни и браслеты, На золотопокрасочной коре Заблещут огнелистные букеты. Встречай гонимых странников, Аид, Князей хмельных сокликивай на тризну, Преявились мы в сонме аонид, Сынки мертвые зреют ли Отчизну. Пусть мается без царичей она Иль, может, о Ироде веселится, И нам несите ж горького вина, Мгновение одесное пусть длится. Коль здравствуют иродников толпы, Зерцала не увиждят крысолова, Свое нерукотворные столпы Взнесем помимо детища Петрова. Честно хотели Господу служить, Пенаты благоденственные славить, Но время не пришло елику жить, Демонов станем песнями забавить. Главы и полотенца с плеч долой Слетели, востречай теперь успенных Героев, диаментовой иглой Языцы протыкай сиих блаженных. Духовничества сказочную стать Вновь ложный свод багрит и яд столешниц, Мы будем о любви воспоминать И чествоваться профилями грешниц. Ступают дивы белые легко, Цитрарии под узкими ступнями Еще благоухают высоко, Виются за понтонными огнями. Здесь камень бренный —— памятник блажным, И праведники тьму загробных далей Очами выжигают, чтоб иным Помочь найти святой багрец скрижалей. Морок его непросто различить, Скрижали сами тернием увиты, Лишь свет начнется пелены точить Смугою, значит, близко лазуриты, В каких еще брадатый Моисей Сверкает и беседует с мессией, А снизу торговец и фарисей, Распятые позднее Византией, Темно глядят на Господа Христа И, празднуя всехрамовые торги, Софиста-книгочея от листа Ночного отрывают для каторги Воскресных пирований и трапез Недельных, тайных вечерей отмольных, Эпохами влекомых под обрез Лжетворных фолиантов и крамольных, Скорей, Огюст, невежественных книг, Беспамятству сонорных эпитафий, Угодных душам выбритых расстриг И желти битых временем парафий. Так вот, чтоб смысла нить не утерял Читатель терпеливый, лазуриты О первом приближении сверял С реальною картиной Маргариты Избранник, Гретхен юной проводник В миры иные разве, прорицатель, Целованный Христосом ученик, Никак не краснокнижник и писатель. А мы, заметим только a propo, У них во многом черпали науки Миражность исторической, скупо Сегодняшнее время на поруки Небесные, учености самой Задето нарицательное имя, Грозят недаром тирсом и сумой Века тому, кто Господа приимя, Об истине решился гласно речь, Глас трепетный возвысил, от юродства Хотел младых героев остеречь, Явил пример земного небородства. Одна тому сейчас награда есть, Посох незрячий с патиной темницы, Сочли б витии древние за честь Такое жалованье, но страницы Истории новейшей не пестрят Геройства образцами, низких тюрем Временщики бегут и мир дарят Письмом, всечуждым золота и сурем, И даже на примере вековом Контактов человечества с Аидом, Нельзя теперь хвалиться торжеством Ученой достоверности и видом, Хоть внешне соответствующим тьме Библейской, о которой и горели В злаченом багреце иль суреме Скрижали, кои праведники зрели. Простит ли мне читатель записной Письма и рассуждений тривиальность, Но в башне под опалою свечной Одну внимал я мрачную сакральность И видел, что с Фаустом нам вкушать Лазурные и черные текстуры, Дилеммы безответные решать С химерами темниц и верхотуры. В потире лишь осадок ветхих бурь, Слезой обвитый, цветом ли чешуйным, И мы узрим, как черную лазурь Двуперстием пробьет кровавоструйным.

(комментариев: 0)