Наверное, только в беседах с тобой слова — не просто слова.
С моей замороченной до истерики головой дружить только ты могла,
Да, сначала знобило и ревновало, но потом эта хрень прошла;
Сейчас мне не важно с кем ты, зачем ты и под кого ты легла.

Сейчас — дождь. И солнце.
Между высоток, кажется, радуга еле видна.
Разбиться о мокрый асфальт и погибнуть, выпрыгнув из окна
Не удается. Жизнь, где есть ты — уже больше, чем просто игра.

Поэтому — вниз по ступеням стремглав и на улицу, на асфальт
Блестящий и скомканный, пряный и рваный, может, увижу, как знать,
Радугу где-то на уровне крыш облезлых пизанских стен
Цой говорил, что схема проста. Мы тоже хотим перемен.

И вот, как обдолбанный, между домами бегу я, верчу головой,
Ищу, значит, радугу. Прохожие ставят диагноз — неизлечимо больной,
А мне и не стыдно. Вчера говорили, что, вроде бы, парень-то в доску свой.
Забыли? Да, память так все-таки несовершенна, что аж боже ж ты мой.

Минут через восемь за поворотом — она. Молча ждет меня.
Она — в смысле радуга, блестит, разноцветится в прозрачных каплях дождя.
Смотрю, улыбаюсь. Играю по правилам: белые без ферзя.
Фиг с ним, с ферзем. Жизнь — это шахматы, если в ней нет тебя.

мне расти до тебя тринадцать проклятых зим,
и если бывают такие скорости где-то,
то мы обязательно когти свои вонзим
в то едва ускользнувшее дикое лето.
*я никогда не устану думать об этом*
что если бывают на свете черные дыры,
в которых теряются люди и прочие вещи,
то я непременно вылезу из квартиры,
чтобы избавить планету от глупых трещин.
*нет времени на сортировку детей и женщин*
меня иногда замыкает на мыслях о смерти,
но ангел шепчет о добром в правое ухо.
и если на связь пытаются выйти коварные черти,
мой разум общается с ними излишне сухо.
*адиос, амиго, ни пера тебе, и ни пуха!*
меня замыкает так часто, что, кажется, пропасть
лениво скалится в спину и просит шагнуть.
мой мозг разъедает внутри эрозийная полость,
корни пуская в сознания самую суть.
*думать не больно. больно — выдохнуть и не вдохнуть.*
и пока меня рвут на части пустые дилеммы,
колкость слов заставляя глотать как пилюли,
множит мозг в голове нерешенные теоремы
недовольной и будничной девочки Юли.
*ее живой организм в целлофан завернули*
есть ответы на всё, кроме страшных вопросов
про божественность неба и роли судьбы.
наши мысли нетленно непрочные, просто
мы не видим дороги, смотрим лишь на столбы.
*в пустословной молитве разбили дурные лбы*
есть ли время пути, превращенное в вечность?
пальцы в розетку — и, кажется, снова замкну.
что для людей означает знак бесконечность,
когда расстояния между равны одному звонку?
*слова не хотят становиться в одну строку*

Я — только возможность, я лишь вероятность
Того, что тревожно бормочет невнятно,
Мурашками бреда стекает на спину,
Хохочет и свищет в трахее каминной,
Стучит в глубине, слабину будто ищет,
Как зверь в западне жаждет воли и пищи,
Иль предупредить тщетно пробует, может,
Раcтёртым тату проступая под кожей.
Но смытые кровью, усилья напрасны
Того, кто внутри неотступно, неясно
Стремится оформиться, стать и начаться,
Пытается вырваться и достучаться…
И страшно становится, и любопытно –
Щекочет крыло или колет копыто?
И жаль мне себя, и проверить охота,
Вдруг в коконе скрыто красивое что-то,
Дурацкую кокнуть ему б оболочку,
И в правопреемство вступить полномочно.
Ведь я — вероятность, всего лишь возможность,
К неведомой цели ведом осторожно,
Чтоб всё, что в душе путь к свободе искало,
Сбылось и сложилось, дошло и попало.

на мне остывает седая пыль,
что натоптана людскими подошвами.
я слепая собака, в девичестве — поводырь,
на перекрестке дорожном брошена.
несу себя как дорогущий гран-при,
лапы вдоль обочины волоча,
и такая гнетущая боль изнутри,
что колеса скорой кажутся шутками палача.
а по лужам катится тяжкий грех —
смесь уставших шин, выхлопных турбин,
отбивающий ритмы протяжный смех
избивает душу больных глубин.
я бреду в отсутствующем бреду
под сигналы лающих мне господ,
если это рай, значит я — в аду,
никакого права надеяться на исход.
светофоры синхронно моргают красным,
словно ртуть по венам — адреналин.
мир обязан был мне казаться разным,
год за годом мерещится лишь один.
я иду домой... только где же вход?
забыла. да и не хочется вспоминать.
помню, там была форточка на небосвод,
где огромные облака звали меня летать.
а еще луна выходила в полночь,
от ее лучей мне хотелось выть.
но держала в сердце немую горечь,
усмиряя жалости едкую прыть.
мне давно из тех сказок заказан путь,
и на этом свете Бог велел страдать.
я, не смея вверх на Него взглянуть,
поклялась почему-то не умирать...

Я часто задаю себе вопрос и жду ответа, в рукаве припрятав джокер. Уж если можно людям водку продавать, то почему в России запретили покер?
Ну что плохого, если положась на ум, на быстрый счет, актерское искусство, игрок срывает дерзко крупный банк. Что за снобизм Mon Cher, что за занудство?
За этот стол садятся единицы, великих игроков три тысячи, не больше. А вот под водочку застолья многолюдны, и речи громче, и похмелье дольше.



Я что-то не припомню, чтоб игрок, по пьяной лавочке зарезал компаньона, а в коммуналках бытовые драмы вижу часто, примеров, братцы, больше миллиона.
Так может лучше под азартный черный туз, сводить на тёрне флэш в куражной страсти, чем спотыкаясь мордой об асфальт, порюмочно печенку рвать на части?

Волосы пахнут миллиметрами сигарет.
Взгляд провожает пепел, летящий вниз.
Смотрю сквозь стекло и вижу автопортрет –
Небритый город, заросший щетиной крыш.
Закончился Rich, остался паршивый Kent,
Ежась, иду на кухню и ставлю чай.
Рассвет так похож на ворохи кинолент,
За горизонт упавшие невзначай.
Весна наступает, по телу отбивая дробь,
Мы отступаем, теряя за главой главу.
Город медленно тонет в своем метро
И вряд ли уже окажется на плаву.
Геометрия Лобачевского в кривизне аллей,
Между нами — нелепый до крайности штрих-пунктир.
Возьми меня за руку. Ну же. Возьми смелей.
Иначе утонем в глубинах чужих квартир...

Внутри меня треском ленты идет кино, почти безмолвное, но не немое. Оно по сути совсем простое, как ветер в форточку или крик в окно.
Бесшумным лифтом мелькают кадры, их дрожь запястья вплетает в созвучье строк. Бумага терпит сценарий скверный, актер бездарный....
Петля?
Курок?
Статистка дура! Дубль восемь. Герой завален под грудой снов. Интрига сцены — рисунок пыли меж двух сомнительных полюсов.
Коньяк?
Сигару?
Восторг оваций сменят медленный ток чернил. В моем экране пространство прозы стоп-кадр поэзии заменил.
    И вот уже у режисера за чашкой кофе нервный срыв, мой критик что-то гневно пишет ладонью камеру прикрыв:
Банально!
Скучно!
   Верный повод раздать массовке гонарар, запрятать «Оскара» в чулане и пленку сжеч.
Большой пожар,
где словно нервы тлеют угли моих амбиций и обид — бессмысленное суицидство.
Увы, искусство не горит.
   И вот по следу зыбкой тени, интуитивно, между строк, кто-то другой вплетает чувства роняя рифму на листок.

Она просто осталась один на один с тишиной.
Это нужно порой, чтоб прогнать суетливые мысли.
Падал снег за окном белокурый, слепящий, искристый.
Падал снег на людей, что спешили с работы домой.

Она просто осталась на пару минут не удел
Телефон замолчал и никак не найти подзарядку,
Она села писать, но нет выхода мыслям в тетрадку,
Словно мысли холодный декабрь морозом сковал.

Она просто не знала чем время убить невзначай,
Кухня полнилась запахом выпечки, нитями мятного чая,
Два бокала она (и себе и ему) наливала,
Только вот до зари простоит на столе (его) полный бокал.

Она просто осталась один на один с пустотой.
Ей хотелось бы летних ночей. В поле буйствует клевер.
Только в душу забрался нещадный, бесхитростный СЕВЕР.
Он в хрустальных озерах привел напоить лошадей.

Она просто одна.
Никого. Тишина. Тишина.
Только песенка снега ее хоть немного спасает.
Снег поет:
Просто он заболел, все пройдет, он придет, он вернется — он знает!
... Только завтра. Сейчас потерпи...

Тишина. Тишина.

Ночь. Не спится. И что же теперь?
Сердце бесится, как после драки.
Чёрт... Так хочется выйти за дверь,
Раствориться в эбеновом мраке...
Снова мысли, как тысячи гроз:
"Годы не обернутся, я знаю..."
Словно скальпелем хладным, забыв про наркоз,
Раны старые кто-то вскрывает.
Время крючьями рвет мою грудь,
Заливая свинец в мою душу.
Так всё хочется вспять повернуть
И в кудрявую ткнуться макушку,
Окунуться в моря твоих глаз
И родной, теплый голос услышать...
Я во снах это видел всё тысячи раз.
Жаль, что лишь наяву не увижу.
Что ж, стезей своей движется каждый из нас.
Ты с другим. Я с другой. И всё ладно.
Но тогда ты скажи: отчего же подчас
Горечь яростно катится к гландам?
Отчего в мои дни вновь врывается боль?
Отчего я лицо твое вижу
Даже в сладостный миг единенья с другой?
Отчего голос твой я все слышу?..
Да, в то прошлое нет нам пути.
Слишком много всего пролетело.
Отболело все, вроде. И все же, прости,
Что любил тебя так неумело.

Отболело все, вроде. И все же, прости,
Что люблю тебя...

о подол вытирая немытые груши,
с интересом глядишь в потолок.
больно видеть и страшно слушать —
человек человеку волк.

некуда деться и нечем делиться,
по ресницам проходит ток.
человек человеку синица?
человек человеку волк.

чистишь сочные апельсины,
мякоть солнца пускает сок.
если любят, то любят сильно,
а не просят у счастья в долг.

из весны выжимая время,
превращаешь море в песок.
их глазам не нужны откровенья.
в каждом дремлет голодный волк.

в том едва позабытом мае
штамп на сердце оставил порез.
без тебя очень сильно ломает.
ноты выше на целый диез.

воют души на серые луны,
в темноте отбывая свой срок.
их тончайшие вены как струны
вдоль запястий текут на восток.

счастье плачет от диких симфоний.
в пасти зверя покоя нет.
лишь туманное солнце помнит:
человек человеку свет.

Лошади, всюду лошади — лошадинный рай.
Господи, слышишь, Господи, протяни ты руку мне
Или посох дай.
Сгину я, знаешь, сгину я, так стремительно,
Что играть последний марш будут сверхпронзительно.
Дождь пойдет, непременно, специально для траура,
Почему-то просится рифма, где есть рабыня Изаура.
Человек пятьсот приблизительно,
Проводить прийдут обязательно.
Если бы, только если бы, мне тебя забыть,
То я мог бы, наверно, и дальше бы,
Эту жизнь жить,
С вашим «мОжет быть».
Видел я, веришь, видел я, люди разные.
Есть любовники очень хорошие,
Но встречаются и просто опасные.
И пускает пыль, ох пускает пыль, знать гламурная,
У него и Бентли есть и подружка очень фигурная.
Хочешь ли, если спросишь ты, я скажу тебе,
Что межгорье есть, где цветы растут.
По небу, в платьях ситцевых,
Облака бегут.
Медленно, слишком медленно, отпускает боль.
В шкафчике, фрак изношенный, поедает моль.
Буду ли, или побыл уж, в райском саде я,
Вдруг с обычною королевою, стану счастлив я.
Сон бы мне, да куда бежать от бессонницы.
Можно горькую пить, ну а лучше в обьятья любовницы.

Мы не искали выход из пещер, огонь в руках лишь пляска нервной тени. Я сбил о рифму локти и колени, не сохранив изящности манер.

Сухим пером на каменной стене, не нацарапать наши имена, но в поисках другого полотна, не выдержать оплату по цене.

   Так может лучше проза по дешевке? Удобство мягких форм, пристрастие к вину. Тонуть под главами, совсем уйти ко дну, сушить роман на бельевой веревке.

    Эссе на утро просто авантюра! Но как звучит, послушайте — «Эссе»... я зубы с тер об «с», как начал, так и бросил. А в очереди ждет миниатюра.

    Миниатюра! Вот царица стиля! Ненужно длинных образов, основа — лаконичность. Лишь соблюдай красавец строк периодичность, чуть прикурив сюжет от фитиля.

    Поэма — сразу хочется уснуть, тягучая как мягкая резина, каскадных строк упрямая лавина. Терпения хватает на чуть-чуть.

       Зануда повесть или стерва пьеса? Ноктюрн на буквах или книжный нотный стан? Рассказа кровь накапая в стакан, я пью за чистый лист, моя принцесса!

        Литература — книжно-буквенный наркотик, как только бросил, так ночами ломка. Переведусь в читатели и точка! Ведь так мягка библиотечная соломка.

Пожалуйста, подари мне снег, самый белый и самый чистый. Чтоб морозным дыханьем зимы серебрился свет солнца лучистый. Чтобы дети играли в снежки, чтобы в воздухе что-то искрилось, и под белым пушным одеялом, снегу лето однажды приснилось.
Он бы был удивлен, ты знаешь, как в июле дождливом и жарком, ты ребенка в купели купаешь. Как молясь у старинной иконы, очень терпетно зажигаешь свечку, а прохладным но солнечным утром ребетня убегает на речку.
Может что-то он слышал про август? Нет, не знаю, совсем не уверен. Слишком быстро он тает, бедняга, его снов никто не проверит.
Если ты мне подаришь снег, я в ответ подарю тебе сказку, а потом меховое пальто и еще отдам свою ласку. Ну так как? По рукам? Так слушай...
Ему снится страстная вьюга, где мороз с легким сказочным флиртом, распыляя во мгле вдохновенье, приближает снежинки друг к дружке, сохраняя природы влеченье.
Я смущаю тебя, признайся, или даже солги если хочешь, только я обещаю, в конце, ты мне руки на плечи положишь. Слишком короток снежный сон, но в нем столько желанья сниться, что в любой вновь упавшей снежинке, неминуемо должен продлиться.
Так быть может зима это сон? Долгий сон в белоснежной рубашке, и бельченок пушистый на елке прижимает лапки к мордашке.
Ты смеешься, я слишком наивен? Снегу снятся алмазные горы, на серебряных окнах домов повелитель рисует узоры.
Я тебя отведу в этот рай.... но я вижу ты сонно моргаешь, и как снег на дрожащих ресницах, ты в ладонях моих засыпаешь.
Прошепчи мне, что сниться снегу, расскажи теперь свою сказку, ты моя королева-зима, я тайком украду твою ласку.
Это то, что приснилось снегу, этот ветер, мороз и объятья, твои руки ложаться на плечи... ночь, зима, снежный сон, шорох платья.

Опавшую листву, под шелест саксофона, вплетает ветер в дождь и ты бежишь с разгона, пугая коблучком прикормленых синиц, в колесах много спиц, каретой по брусчатке, зонта сложила купол, твоя рука в перчатке.
Здесь ария листвы продрогнет от Вивальди, под вресковый мед и чайные оладьи.
Так хочется вздохнуть и выплеснуть обиду на позабытый холст, и не тярять из виду, тот утренний пейзаж, стремящийся в окно, и разомлевший воск, по капле, на сукно.
Природа томно вяжет затейливый узор, в кондитерской остатки мармелада, в шкафах грустит престыженный форфор, у зеркала тобой.... забытая помада.
Корица, кофе, манная крупа, сырой табак, остатки шоколада — все на полу, что праздник для метлы, валяется, как рельсы без вокзала.
Наш городок, отмеченный на карте глупой «N», мечтает о любви и с нервной дрожью, каких-то ожидает перемен. А ты, по бездорожью, уходишь в прошлое, запутав все следы. Наброском мне известной красоты, ломая кисть о жажду аквареля, я буду бесконечно ждать весны, а именно — тоскливого апреля.
В апреле грусть щедра на похвалу, она всесильна и смеётся чуть вульгарно. В такую пору люди и коты, перемещаются на улицах попарно.
Сосед терзает скрипкой тихий вечер, в сонатах Глинки — шорохи и боль. А я по памяти рисую твой портрет, твою последнюю, несыгранную роль.
На утро обезжиренный кефир, засохшая халва и в булочках изюм, две сигареты, одиночество в шкафу, и старый, запылившийся костюм.
Седеть и непременно ждать звонка. Письма, записки, краткой телеграммы. Мой образ крутит пальцем у виска и растворяется в озёрах амальгамы.
Ты думаешь напился почтальон? Признайся, что тобой надежда движет. Перечитай же Маркеса, мой друг — «полковнику никто... никто не пишет».

Почти не весит ни шиша
   Её залётная душа,
   Расшатанная крыльев амплитуда.
   Не преградить, не удержать,
   На сердце руку положа,
   Меж здесь была и нет — всего минута.
   Кордон гряды колючих мхов,
   За бортом мглы края с верхом,
   Похолодало , поздно возноситься.
   Подбить чертою — итого,
   А после — пусто, ничего,
   Ещё не снег, лишь иней на ресницах.


   С возгласом чайки
   Сгустки отчаянья
   Выплеснут на берег волны.
   Выдохнем — попрощаемся,
   Полно, родимая, полно...
   Ветер растреплет
   Перья, нелепо
   Так выглядишь падшею навзничь.
   Лучше глаза ослепли бы,
   Плачьте всухую, плачьте...


   Всё поделом, все по домам,
   Всё на потом, чего уж там –
   Боясь смириться, с болью нарекают:
   Ещё бы день, ещё бы два,
   Как истощала, как бледна,
   Не обещав вернуться — улетает.

Останься, Алиса, останься, Алиса
Алиса, останься, прошу
Зачем тебе эти нормальные лица?
Алиса, я очень спешу
Присниться
тебе и позвать ко мне снова,
Медовая сказка, волос твоих клок
Храню, задыхаясь от запаха лилий
Мой бесконечный five O’Clock
Без тебя... Тут вопрос такой — или/или
А может, мы правда друг друга любили?
Я расскажу, как в сплетении тел
Которые жарко к друг другу пристали
Я снова и снова тебя хотел.
В моём Зазеркалье особые правила —
Ушла и я вновь не у дел. Не у дел...

Рыбы так часто бывают не поняты
И одиночеством обеспокоены.
Пьют суррогатный искусственный кофе,
Вновь до утра размышляя о Боге.
И почему-то им хочется большего.

Рыбы до странного любвеобильные.
Только холодными острыми глыбами
В тесные рёбра сердца вмёрзли рыбьи.
Страхов наросты уродуют спины,
Спящие души слегка деформируя.

Под чешуею теченья осенние,
Рыбы простужены, злы и потеряны,
И в сигаретах дешевых спасенье
Ищут напрасно и страстно, как дети.
Скучно. Не хочется ждать воскресения.

Но иногда, об ином ностальгируя,
Рыбы вздыхают над умными книгами.
Рыбы мечтают границы раздвинуть,
И на крючке рыболовном повиснуть,
Чтоб из воды опостылевшей выпрыгнуть...

И Небеса наконец-то увидеть.

2010

Я тебе не дам ничего, кроме пары красивых фраз,
хотя ты, без сомнения, стоишь того, чтоб отдать тебе жизнь на рас—
терзание или, как минимум, напрокат. Дело в том,
что ты ошибаешься день за днем
дверью, городом и эпохой —
для начинающего неплохо,
а для тебя... впрочем, неплохо тоже.
Но, насколько я знаю, ты можешь больше.

Покажи, где ночуют, разрываясь от крика, детали
твоих снов и неснятых еще картин.
Мне бы к ним — расспросить о том, как не стали
одним целым. Серым.

12.01, 30.01.2011.

под ногтями свободы плесень.
мир материй до боли тесен.
твой кумир не споет всех песен.
даже если Христос воскреснет.

и Земля от обиды треснет.

неживой временной отрезок.
также низок и слишком резок.
ярлычок тебе душный в довесок.
сам себе ты становишься мерзок.

в складках пыльной тени занавесок.

ждешь спасенья от лютого Боже.
до безумной и трепетной дрожи.
век твой кем-то давно уже прожит.
мы с тобой бесконечно похожи.

твои спазмы я чувствую кожей.

тот умрет, кто дышать не умеет.
только жить почему-то страшнее.
для того, кто не роет траншеи.
слишком быстро на небе темнеет.

лунный свет вяжет узел на шее.

в облаках поднебесной ваты.
снег идет. как в строю — солдаты.
(их конвой не вернул Пенатам,
без вины на кресте распятым).

не забудь, что ты стал крылатым.

Пойдём в церковь? Она была ангелом, знаешь? –
Праздник праздником, ангелы — сами уже по себе.
Мы её у земли на полцарства меняем…
Эта чёртова твердь скоро взвоет — робей!..

В двадцать девять окопы ещё не спасают.
Эту смерть репетирую, будто свою.
О чём думал ты, Господи, Вечных бросая
На судьбы произвол, крематорий в раю???

Миллиарды китайцев, пиндосов, шахидов –
Та же мелочь, которая — металлолом.
Я такого глубокого, злого Аида
Не встречал ещё здесь, где мы все — бурелом!

Этот гроб — будто рама, она в нём — картина...
О чём думал ты, Господи, бросив — Таких?
Послезавтра мы все надорвём свои спины,
В — три погибели, ибо наш ангел — погиб.

И не видно ни зги, и лишь чёрные ленты — у зебр.
Только — кто тебе, Господи, вправит мозги?
Пойдём в церковь, о Господи, нужно тебе бы
Исповедаться… Срочно. Иначе — беги.

Это — мазок небосвода синим.
Это убитые звёзды стынут.
Мы рождены под крылами сильных
На перекрестье миров и лет.
Капал багрянец истекших сроков,
Это закат отгорал с эпохой,
Это — тревожный последний всполох,
И ничего уже больше нет.

Время застыло, и длился морок,
И кровоточил усталый город,
И, растрепавши венок из вздохов,
Мы пронеслись чередой комет.
Мир разлетелся осколком звона…
Кто-то навечно остался молод,
Слёзы и кровь пропитали воздух,
И превратились в горячий свет.

Это всего лишь слепая полночь,
Та, о которой уже не вспомнят.
Стрелки времён совместились точно,
И все часы показали смерть.
Оборвались у поэтов строчки…
Ты же, который всё знал досрочно
К каждому вновь обратился строго
И произнес одно слово: «Верь».

…Верь, — и земные падут оковы!
Мир через миг возродится новый,
Словно устроенный первым Словом,
Будто и не было долгих бед.
Стрелки, помедлив, проснутся снова,
И оживет циферблат суровый.
Мы же развеем наш гнев, как ворох
Палой листвы и клочков газет.

2008

(с) Наталья Корнева

послушай, бэйб...
не плачь навзрыд, не читай взахлеб.
дождь на крыше чеканит стэп.
каждый звук — в микрокосмосе микровзрыв.
слышишь, бэйб? как вибрирует небоскреб
у созвездия рыб?

мир ослеп.
в нем невидимо черных дыр.
но все чтут лишь свет.
лунный острый серп — плесневелый сыр
у хромой лисы. видишь, бэйб?
близорукий склеп.

ему много лет.
отрицаний нет, все ответы: Да.
жизнь одна.
это Божий дар. поднебесный хлеб.
ледяной нектар.
лопай, бэйб. выпивай до дна.

Иногда забываешь, куда и зачем ты идешь...
Твоя цель — горизонт, а твой дом — это тракт без конца:
Только серая пыль, только серый простуженный дождь.
Ты по-прежнему веришь, что будет иначе, и ждешь?
Ты такой не один. И, как все, не имеешь лица.

Твой хозяин устал и, похоже, опять заболел.
Этот скоро умрет, хоть, как прежние, даже не стар.
Брали в руки тебя не от самых великих идей,
И от их равнодушия ты становился всё злей.
Как бездушный металл, ты рубил им дрова для костра.

Безупречный товарищ, понять ты не можешь измен.
Почему они снова боятся, ведь честен исход?
Ты их режешь, как скот, безразличный убийств инструмент,
Продираясь сквозь путаный ком этих связок и вен,
Предавая забвенью короткое имя своё.

2009

(с) Наталья Корнева

Клинок?.. О нет, я только струйка ртути,
Всего лишь змейка в кружеве шелков.
Я не боец. Уж вы не обессудьте,
Но я познаю вас до самой сути,
Как познаёт поэт искусство слов.

Я терпелив. Я выпью вас неспешно.
Сперва сцежу по капле накипь-злость
И погружусь в дурман небрежных слежек.
В мечтах о вас свихнувшись совершенно,
Я полюблю вас, словно божество.

Другие, может, кровь вкусили сотен,
Но дольше прочих мой продлится век.
Вся жизнь моя — лишь ожиданье плоти.
Четыре грани смерти — вот мой профиль.
Один удар. Иного шанса нет.

2009

(с) Наталья Корнева

Куски мозаик сложены Всевышним.
Оживший пёстрых стёклышек узор:
На склонах гор тихонько плачет вишня.
Излишне тонок край души, излишне…
Но с совершенством вечно перебор.

Да много ль нас, служителей покоя,
Познавших мир, текущий сквозь металл?
Летящий лепесток рассечь надвое,
И окунуться в небо грозовое,
И против солнца без раздумий встать.

А смерти нет. Есть только танца ветер.
Изгиб клинка — спокойная река,
Чьи воды — кровь. Но сколь её на свете?
Я просто на пути их не заметил.
Я созерцал. Цветы и облака.

2009

(с) Наталья Корнева

Доктор! Вылечить надо душевный ринит...
Он запущен, на стадии финишной.
(Кто же мне постоянно ночами звонит?
Это бывший мой? Будущий? Нынешний?)

Доктор! Мне ведь остался один только вдох...
Может, Вы меня вовсе не слышите?
(Первый мой был — десантник, второй — скоморох...)
Ваши нити подходят для вышивки?

Вы умеете гладью и без узелков...
С лицевой — всё одно что с изнаночной —
По душе. (И не будет ненужных звонков.
Обращайтесь по номеру справочной!)

Доктор! Раны — зашиты, излечен ринит...
Как мне выжить с душевною жаждою?
(Всё равно — хоть звони — не звони — кровенит.
Для меня — никого. Я — для каждого).

Доктор! Крестики, нолики, яды в драже,
Сахар в ампулах, лёд — всё несите мне!
И таблетки из Вашего блога в ЖЖ
На нервишки мои ненасытные.

Доктор! Знаете, я ведь — мечта-пациент, —
Вам по мне бы писать диссертацию!
(Мозг устал. Втихаря выпивает абсент.
Здесь цирроз. Ни к чему трепанация).

На моём вираже — предпоследний виток...
По душам? Было б с кем! Душегубы же!
Доктор, дайте мне, дайте мне жизни глоток!
Кислородом дышать — не могу уже.