Руки прочь от Кубы!

Владимир Хомичук.

К моему столику в баре «Ла Бодегита дель Медио» подошел мужчина средних лет. Он извинился и попросил разрешения разделить со мной свободное место. Я кивнул. Неприметная с виду кафешка, как всегда, была забита людьми до предела: тем, кто хочет получить нетривиальные ощущения от Гаваны и от Кубы в целом — именно сюда. Это место с исключительной атмосферой. И раскрывает свои козыри уже при самом входе. Обстановка здесь очень по-гавански домашняя. Не зря тут любил сидеть, попивая любимый мохито, Эрнест Хэмигуэй. Бар-ресторан, чье название в переводе означает «Винный погребок в центре» располагается в Старом городе, на улочке Эмпедрадо, недалеко от знаменитого гаванского собора. Тут есть традиция — никогда не красить стены, поскольку каждая является произведением искусства, запечатлевшим исторические события и автографы знаменитых личностей. Кто тут только не побывал!
— Меня зовут Диего. И раз уж мне выпала сегодня роль оккупанта, позволь пригласить тебя на стаканчик мохито, — сказал он, улыбаясь.
— Ну что ж, буду совсем не против, — ответил я.
Диего встал, с трудом протиснулся к барной стойке, затем вернулся с двумя стаканами этого восхитительного напитка. Держал он их в поднятых кверху руках, защищая от случайных толчков.
— Вот, удалось не разлить ни капли.
— Отлично. Давайте выпьем за знакомство. Владимир, — представился я.
— Владеющий миром, значит.
— Вы знаете русский?
— Немного. Я учился в Москве.
— Вы журналист, скорее всего.
— Да, и давай перейдем на «ты».
— Хорошо.
— А как ты догадался?
— У тебя вид газетчика, а не военного или инженера.
— Физиономист ты, однако.
— Да нет, просто сюда в основном люди искусства ходят. Я имею ввиду кубинцев, а не иностранцев.
— Ты прав, мы очень любим здесь собираться и болтать обо всем на свете.
— Я тоже люблю поговорить и послушать.
— Замечательно! Я боялся, что буду неправильно истолкован, если начну задавать вопросы, касающиеся твоей страны.
— Я спокойно отвечу на все твои вопросы, Диего. Но и ты не обессудь. У меня их тоже много накопилось за полгода.
— Ты здесь всего лишь полгода? И так хорошо говоришь по-испански?
— Я его в институте изучаю, а здесь на практике.
— Ясно. Тогда нам обоим будет интересно.
— Думаю, что да.
Просидели мы с моим новым знакомым до самого закрытия. Диего расспрашивал о перестройке, я интересовался его мнением о настроениях молодежи на Кубе. Это было в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Боже, как летит время! Кажется, вчера ведь все было. Я прекрасно помню этого веселого, интеллигентного и очень любознательного журналиста. Могу закрыть глаза и мысленно увидеть его образ. Он поразил меня тогда своими суждениями о происходящем в мире. В отличие от многих других соотечественников Диего не спешил приветствовать и одобрять реформы Горбачева, осторожно высказывался насчет того, что рушится большая сильная держава. Несколько раз употребил слова «развал» и «распродажа», касаясь темы нововведений в Советском Союзе.
— Мне очень странно это от тебя слышать. Можно сказать, я впервые встречаюсь с такой точкой зрения, а что ты думаешь об обстановке в твоей собственной стране? — спросил я.
— Я совсем не собирался тебя в чем-то убеждать, просто делюсь своими соображениями. И во многом потому, что очень беспокоюсь о будущем своей родины.
— Что именно тебя настораживает?
— Куба — единственная страна в мире, посмевшая и сумевшая противостоять американскому гиганту под самым его носом. И во многом благодаря советской поддержке. Нам придется очень трудно без вас.
— А с чего ты взял, что мы не будем больше вам помогать?
— Потому что вы, скорее всего, скоро сами станете капиталистами.
— Ну ты даешь! После многолетнего, почти векового системного строя это вряд ли возможно.
— Тем не менее, все к тому идет, по-моему.
Бар уже закрывался, мы стали прощаться. Договорились встретиться на следующий день, но как-то не пришлось. Первое слово, которое вбивается в память людям, приезжающим на Кубу и не знающим испанского языка, — это «маньяна». Значение слова очень простое: «завтра», но весьма неточное в кубинской интерпретации, относительное, я бы сказал. Обещанная маньяна может наступить через два, три, а то и четыре дня. С Диего она вообще не объявилась.
Общежитие, в котором я обитал, состояло из двух корпусов, их разделяла огромная терраса, выходившая прямо к морю. Там собиралась студенческая братия после занятий в университете. Помню, как по приезду на Кубу я отправился туда на разведку. Первое, что меня поразило, — это огромное количество женского пола самого разного посола. Нет, парни, конечно, тоже были, но девушек было очень много. И все они разговаривали. Это сборище прекрасных нимф напоминало весёлое шапито. Белокурые польки забавно перекидывались радостными полушипящими фразами, перемежая их задорным смехом, огненно рыжие чешки о чём-то мило мурлыкали с темнокожими анголками, одетыми в национальные костюмы, напоминавшие картины импрессионистов. Рядом сидели в креслах-качалках или покачивались в шезлонгах загорелые феи из самых разных стран Латинской Америки. Павлиньей походкой прохаживались местные и заезжие островитянки. Со мной тут же попытались завести беседу сразу несколько человек. Это сбило с толку. Не привык я еще к такой открытой, располагающей и ироничной манере общения. Так что отделался несколькими «да» и «нет» и решил смыться пока. Направился к другому корпусу и зашёл в лифт. Он сломался и остановился между седьмым и восьмым этажом. Внутри было полутемно. Свет проникал через зарешёченное полуокошко в верхней части дверной створки. Я попытался кричать и звать на помощь. На лестнице никто не появлялся. То ли все были как раз на террасе, то ли давили сиесту — послеобеденный испанский сон. Простоял я так часа три. Испугался несколько: приближался вечер, да и мысли дурацкие стали одолевать. «Если и здесь произойдёт знаменитая недельная маньяна, то мало тебе не покажется», — думалось мне. В полуокошке вдруг появилось женское личико и со смехом произнесло:
— Что, застрял, красавец? Ну, теперь тебе здесь и ночевать!
— Здравствуйте. Вы не могли бы позвать кого-нибудь на помощь?
— Позвать-то я могу, но до завтра монтёр не появится, ты же знаешь. Или нет?
— Знаю, я с первого корпуса, там недавно это ваше «завтра» семь дней тянулось.
— Ничего, не унывай. Неделя быстро пролетит. С голоду я такому интересному мужчине умереть не дам. Буду каждый день еду приносить.
— Но ведь можно же что-нибудь предпринять! Тут даже и лечь нельзя. Может, вы...
— Да перестань ты мне выкать. Сразу видно, что недавно на Кубу прибыл. Ладно, успокойся, белобрысый. Тебе повезло. Мой дядя и есть тот завтрашний монтёр. Побегу сейчас к нему домой, буду слёзно просить о спасении советского блондина. Час потерпишь?
— Угу.
Вернулась девушка не через час, а спустя два. Несмотря на весёлый, жизнерадостный характер и пулемётную речь, кубинцы всё делают крайне медленно. «А куда спешить? На тот свет всё равно успеем», — отвечают они обычно и весело ухмыляются. То, что меня сразу вычислили как советского верноподданного, не удивительно. Нас здесь много. Кубинцы и знать не знают, что есть русские, белорусы, украинцы, таджики там или армяне. Для них все мы — советские, это национальность у нас такая. Объяснять что-либо бесполезно. И ещё, мы, оказывается, богатые. Приехав из страны, где очереди за дефицитными товарами составляли предмет повседневной действительности, я впервые в жизни увидел очереди за хлебом по распределительным талончикам, которые мне были знакомы лишь по попыткам купить водку. И у нас, советских, есть чеки, которые здесь можно отоварить в специализированных магазинах. Но об этом позже.
Девушку звали Эстер. После пятичасового заточения она пригласила меня к себе на рюмку рома и поболтать-познакомиться.
— Ты из Москвы? Тебя как зовут? Рис будешь? — выпалила она, едва закрыв дверь. И не дожидаясь ответа, поцеловала меня. Впилась губами и не отпускала минуту, а то и больше. В свой корпус я вернулся только на следующий день. Мой друг Саня стал приставать с вопросами. Я отговаривался какой-то чепухой.
— Да хватит тебе, я ж не сдам, — заобижался он.
Пришлось всё рассказать, заручившись обещанием, что никому ни гу-гу. Из головы не лезло предупреждение политработника из посольства во время инструктажа в первый же день пребывания на Кубе: «И это, ребята, не забывайтесь тут особо насчёт личной жизни». Как бы там ни было, но с Эстер я стал встречаться каждый день. В ней меня подкупала жизнерадостность и естественность. Девушка вела себя так, будто знакомы мы целую вечность и вообще живём вместе не первый год. Когда принимала душ, дверь не закрывала. Совершенно нормальным считалось расхаживать по комнате в обнажённом виде. Всё в этой стране было по-другому, проще что ли, без условностей. Кубинцы — счастливые люди. Нет, не так. Они гораздо счастливее всех нас, остальных. Они умеют по-детски радоваться мелочам, наслаждаться немногим. Тем, что есть. Любят хорошо поесть и повеселиться. У них меньше закомплексованности. Занятия сексом — это национальный вид спорта. Как бейсбол, например. Без стадионов, конечно. Ничего постыдного в этом нет. За все полгода на Кубе я никогда ни за кем не ухаживал. Никого не снимал. Снимали меня. И не только меня. Нас, советских студентов. Через месяц почти у всех появились подружки. На занятия в университет мы ходили только первые три недели. Потом забросили и стали изучать испанский язык с личными преподавательницами.
Однажды, после работы переводчиком на очередном фестивале я вернулся в общагу и по привычке отправился к Эстер. Дверь открыл какой-то парень совершенно нефтяного цвета и представился женихом моей возлюбленной. Сама пассия высунулась из-за его плеча и застрочила:
— Ой, Влади, привет! Ты же говорил, что через две недели приедешь, а всего одна прошла. Познакомься, мой будущий муж, Армандо. Красивый, правда?
— Ага, — только и нашёл, что сказать я. Извинился, пролепетал, что зайду в другой раз, и ретировался.
С тех пор мы с Эстер больше не виделись.
Прошло много лет. Я уехал в Испанию, где до сих пор живу. Совсем недавно к нам в переводческую фирму заявилась… Эстер. Она вышла замуж за низкорослого никарагуанца, перебралась на иберийский полуостров и пришла сделать юридический перевод всех своих документов. Увидев меня, вскрикнула то ли от радости, толи от удивления и бросилась целоваться. Потом мы спустились в бар, выпили, поговорили, повспоминали.
— Знаешь, когда ты уехал, в общежитие приходил тот журналист, о котором ты мне рассказывал тогда.
— Диего?
— Да, точно. Ну и память у тебя!
— Профессия обязывает.
— Ясно. Я почему о нем вспомнила? Твоя страна развалилась, на Кубе жить стало очень трудно. И мы встретились с тобой здесь. С ума сойти!
Вскоре Эстер засобиралась и ушла.
А я остался. Закрыл глаза и подумал: «темноволосый, с правильными европейскими чертами лица, улыбчивый Диего был пророком?»

=================================================================================


Пит .

Вместо пролога и со всем уважением к жене главного героя, Светлане, хочу привести текст нашей реальной переписки в мессенджере.


25.11.2018, 14:18
— Привет, Володя, хотела сообщить тебе, что сегодня рано утром мой любимый Петя умер. Я подумала, что сообщить тебе об этом будет правильно

18.12.2019, 00:02
— Привет, Света! Прости, что раньше не ответил, сам недавно очухался. Я Пита нашего вспоминаю всегда. Извини за столь поздний час, можно я тебе напишу завтра?
— Да ничего, все нормально. Я в порядке, спасибо. Спокойной ночи.
— И тебе.

18.12.2019, 19:58
— Здравствуй. Не помешаю?

18.12.2019, 22:44
— Привет, Володя, только что увидела твоё сообщение.
— Привет, Света! Дай мне пару минут, пожалуйста.
— Да, конечно.
— Все, я с тобой. Просто хотел спросить, как Глеб.
— Глеб работает. Леша учится.
— Вы вместе живете?
— Да.
— Это хорошо. А где Леша учится?
— Пока еще в колледже, 2-й бакалавр.
— А сколько ему?
— 19.
— Понял. Ты пиши мне иногда, пожалуйста. Если что надо, готов помочь.
— Спасибо большое. А у тебя как дела?
— Да нормально у меня все, в рамках обстоятельств. Я не заморачиваюсь уже особо.
— Ну и правильно, надо радоваться жизни каждый день, неизвестно, какой станет последним, к сожалению.
— Да, дорогая.
— Или к счастью…
— Мы думаем одинаково.
— Ну хорошо, будем на связи. Желаю тебе здоровья, удачи, и творческих успехов.
— Спасибо, не пропадай.


Пит

— Кто таков? — спросил открывший мне дверь высокий мускулистый юноша с темными, модно зачесанными назад волосами.
— Владимир, — ответил я.
— Фамилия? — словно на допросе продолжил «фраер», как я тут же про себя назвал напористого парня. Выглядел он несколько старше меня, и внушал уважение из-за превосходства в силе и наглости.
— А тебя как зовут? — уклонился я от ответа, выигрывая время.
— Золотарев. Не слыхал?
— Нет.
— Еще услышишь. Меня тут все Пит зовут.
— Это имя такое?
— Ну да, Петр. Ты что по-английски не спик вааще?
— Есть немного, но, наверное, до твоих высот не дотягиваю.
— Это скорее факт, чем предположение. Так как тебя по фамилии?
Я назвался. Брови Золотарева взметнулись вверх.
— О, блин! Так ты наш комсюк?
— Да, секретарь комитета комсомола.
— Член?
— Что?
— Член партии?
— Да.
— Я тоже. А сюда чего, с проверкой?
— Да какая проверка! Мне место в общежитии дали, пришел вселяться. Как раз в этот блок.
— Класс! В нашем полку прибыло. Заходи, Вовчик. Жаль, в разных комнатах жить будем. Но ты это, чуть что — обращайся: я любого на второй минуте первого раунда в нокаут отправлю.
— Спасибо, конечно, Пит, но я и сам смогу.
— Ну-ну. Слушай, май френд, у тебя файфика не найдется?
— Чего?
— Пятерика рублей.
— Есть.
— Отстегни до понедельника.
— На, возьми.
— Наш человек. Ну, до скорого тогда.
— Пока.

Девушки в общежитии обожали Пита: красивый был гад. Он с ними всегда был галантен, щедр и смешлив. Но предпочтение отдавал Свете — статной надменной красавице, которую называл почему-то Дусей. Я как-то спросил у него, откуда такая путаница. Он мне ответил в своей манере: «Песню Любэ про Дусю-агрегат слышал?» Я кивнул. А он: «Ну так вот мне она очень нравится, и я Светку в шутку так называю. Она не обижается». Одевался Пит очень модно, с шиком, от него всегда пахло дорогим французским парфюмом. Как-то на очередном заседании комитета партии университета был поставлен вопрос о том, что он занимается спекуляцией — фарцовкой, как тогда говорили. Пит явился чисто выбритым, хорошо пахнущим. Одет он был в простой костюм советского производства, хоть и добротно сшитый. Все обвинения он отрицал, ничего не признавал и настаивал на фальсификации фактов. Тогда обратились с вопросом ко мне о поведении Золотарева в общежитии. Я уверенно ответил, что ничего подобного никогда за своим товарищем по блоку не замечал. Ему влепили какое-то предупреждение и отпустили. В общежитии он поблагодарил меня, пожал руку и сказал:
— Вовчик, если какой-нибудь прикид фирменный надумаешь приобрести, обращайся: я тебе по дешевке все достану.

Когда я по направлению университета работал переводчиком с группой испанских студентов, в мои обязанности входило буквально все — от организации культурных мероприятий до решения вопросов питания. В этом последнем мне очень помог Пит. Он был завсегдатаем всех шикарных гостиниц и ресторанов для иностранцев. С его помощью я спокойно бронировал банкетные залы на целый вечер, доставал билеты на любую из самых престижных дискотек в Минске. Несколько студентов из Сарагосы попросили о поездке в Санкт-Петербург. Я рассказал об этом Питу.
— Без проблем, Вовчик. Свозим нопасаранов в город Ленина. Только скажи мне, амиго, которая из трех вот этих девчонок свободна? Я смотрю, ты с Росой тесно общаешься, а с остальные две свободны?
— У Асусены любовь с Кузнецом.
— Понял, а третью, блондинистую, как зовут?
— Саграрио.
— Отлично, возьму на абордаж. Потом пригодится. А как ты Росу подцепил? Она ничего такая!
С Росой я сошелся близко, потому что я каждое утро был вынужден ходить с ней в поликлинику: у девушки появилась какая-то сыпь на коже. Она действительно была очень привлекательной: черноволосая, стройная, с яркой красивой улыбкой. Мы подолгу разговаривали обо всем на свете, заодно и мой испанский становился лучше. Как-то после ужина в гостинице «Юбилейная» она подвыпила немного, сослалась на недомогание и напросилась на ночь ко мне в общежитие. Но тут возникла проблема — к ней приклеилась Асусена — веснушчатая малорослая толстушка. И пока я договаривался с друзьями по комнате о том, чтобы они смотались переночевать куда-нибудь, девушки долго о чем-то спорили в коридоре общежития, стали даже покрикивать друг на друга. Мимо проходил Юра Кузнецов. Постоял в сторонке, послушал и заглянул ко мне в комнату.
— Слушай, Вован, они сейчас там драться начнут, честное слово!
— Почему?
— Тебя никак поделить не могут.
— От, блин! Юрсан, выручай, займись Асусеной, а?
— Сделаем, надо ведь предотвратить международный скандал.
Приглашение в Испанию мне сделала Роса, Кузнецову — Асусена, ну а Пит приехал в Сарагосу после нас с Юрой через полгода по настоянию Саграрио: русоволосая пышногрудая красотка клялась всеми святыми, что жить без Пети не может.

Спустя много лет мы разговорились с Питом на эту тему. Он из Сарагосы уехал на юг Испании, но иногда приезжал по делам или просто в гости. Сидели мы с ним в ресторане за ужином, на который он пригласил Сусанну — мою будущую жену. Он, как всегда, стал хвалиться — деньгами, машинами, и, конечно же, успехом у женщин. Сусанна как раз отлучилась.
— А вообще, Вовчик, я все больше и больше влюбляюсь в свою жену, Свету. Это сколько же она вытерпела со мной! Но мы вместе, и я ей очень благодарен.
— Что это ты такой сентиментальный вдруг?
— Из-за Сусанны.
— А причем тут она?
— Она своим взглядом и отношением к тебе-дурынде, напомнила мне Светку мою. Я поэтому и захотел, чтобы мы только втроем были сегодня.
— Правильно сделал, не хватало нам еще одной Саграрио.
— А… эта. Ну да. Хотела захомутать, да не вышло. Все наврала тогда про беременность. Я ведь еще в Минске ей обмолвился об отце-генерале и своих планах на большой бизнес в Испании.
— Я в курсе.
— Как бы там ни было, я никому и никогда не позволю оскорблять свою жену, и посвящать ее в детали моих похождений. Хотя она и сама, наверное, знает, что я не ангел.
— Знает. Ее при мне попытались жены наших друзей просветить насчет твоих побед. Знаешь, что она ответила?
— ?
— Он, по крайней мере, способен одержать победу.

Потом он исчез. Сусанна не раз спрашивала меня о полюбившемся ей Пите. Она считала его настоящим джентльменом, хорошим другом и умным человеком. Я не знал, что ответить: сам терялся в догадках. В Испании как раз разразился громкий скандал о русской мафии, скупавшей недвижимость в Марбелье, и последовавших массовых арестах. А Золотарев жил в этом городе. Я со своим маленьким сынишкой был у него в гостях пару лет назад и о мафии знал не понаслышке.
Объявился он совершенно неожиданно. Я уже лежал в госпитале после аварии и обдумывал свою предстоящую жизнь в инвалидной коляске. Зазвонил телефон, на экране высветился незнакомый номер. Я ответил.
— Вовчик, братан, ну как ты? Что врачи говорят?
— Привет, Пит. Говорят, что не смогу я больше ходить. А ты куда пропал?
— Из тюрьмы недавно вышел, загребли под раздачу.
— А Света с тобой?
— Да. Она всегда со мной. У меня второй сын родился!
— Красавец, и она молодчина! Я рад, честно.
— Вовчик, я сейчас развернусь тут немного, наведу справки, как тебе помочь. Что-нибудь придумаем, вот увидишь.
В госпитале я провалялся полгода, каждую неделю мне звонил Пит.
И снова исчез.

Я выписался из госпиталя, попал в другой, начал ездить в Москву на лечение стволовыми клетками. Пита и след простыл. Однажды, листая Фейсбук, я наткнулся на его профиль и написал ему в мессенджер. Звонок раздался через минуту.
— А я тебе все звоню-звоню, ты постоянно вне сети.
— Да я в Москве теперь больше живу, чем в Испании, Пит.
Мы разговорились. Я рассказал, как продвигается моя реабилитация, чего добился за десять лет поездок в московскую клинику, пожаловался на дороговизну лечения.
— А я сейчас живу на Канарских островах, авиационную компанию создал, мотаюсь в Африку постоянно. В феврале ты будешь в Сарагосе?
— Да.
— Все, забиваем стрелку на двадцать третье февраля, я приеду, деньжат тебе подкину, братан.
— Буду ждать тебя, Пит.
— До встречи, Вовчик.
Он повесил трубку и исчез. Теперь уже навсегда. Рак простаты.
Сегодня, седьмого марта 2021 года ему исполнилось бы шестьдесят лет.

08.03.2021, 11:13
— Володя, по какому праву ты публикуешь мою личную переписку с тобой? И как ты посмел написать этот отвратительный рассказ, в котором нет ни слова правды? Пит никогда не был твоим другом, а ты, оказывается, еще омерзительнее, чем я думала.

08.03.2021, 12:01
— Света, когда я писал этот рассказ, то несколько дней подряд пытался связаться с тобой по мессенджеру, звонил тебе по телефону, но ты не отвечала. В любом случае, убираю все публикации. Прости, я меньше всего хотел тебя обидеть.

09.03.2021, 07:05
— Я убрал рассказ из всех социальных сетей.
— Молодец.

—Тео.
Вошедший молодой мужчина представился с типичным для американцев акцентом, загибая звук «о» до «оу» и выплёвывая «т» с причмокиванием.
Звали его Тимоти. Испанский эквивалент этого имени—Тимотео. На Иберийском полуострове весьма популярны уменьшительно-ласкательные сокращения для всех имён практически без исключения. Так что в Сарагосе его тут же окрестили в Тео. Он и называл себя теперь именно так—Тео Аткинс. Выглядел пикантно, я бы сказал. Русоволосый, среднего роста, хорошо сложённый. По всем статьям должен был нравиться женщинам. И нравился. Правда, далеко не каждой. Было в его облике и манере разговаривать что-то отпугивающее незрелых, либо не уверенных в себе фемин. Тео как бы постоянно примеривался взглядом к собеседнику. И мысль о том, какое впечатление о тебе зреет у него в голове в эту минуту, как-то настораживала.
Нам в фирме нужен был переводчик на английский. Носитель языка, естественно. По-другому мы не работаем. Интернет ещё только зарождался, мобильников не было. Развесили объявления, где могли. И вот появился Тео.
—Сусанна,—ответила моя компаньонша и пригласила его присесть.
—Я по объявлению. Опыта, правда, у меня никакого, но к языкам определённые способности имеются.
По мере того, как они беседовали, я сидел за соседним столом и невольно прислушивался. Фраза про способности к языкам резанула слух. Чтобы делать такие заявления, да еще в переводческой фирме, их надо или действительно иметь, или обладать высокопарной наглостью. «Очередной надутый индюк»,—подумал я, заслышав его округлённый прононс и характерное «э-э» после каждого третьего слова. Тем не менее, вскоре первое впечатление стало постепенно меняться. Парень, похоже, не дебил и не халтурщик. Фразы изысканные, слова точные.
—А, простите, вы в Испании давно живёте? Меня зовут Владимиром. Влади.
Я встал и приблизился. Мы обменялись рукопожатиями.
—Я вообще тут не живу ещё. Всего два дня, как приехал из Японии.
—Это уже интересно,—сказала Сусанна.
—И раньше никогда здесь не были?—продолжил я.
—Нет, я первый раз в Испании.
—Берём,—почти хором выдали мы со Сьюзен, как в дальнейшем Тео стал называть директора фирмы и мою будущую жену.
Тео работал и существовал по каким-то своим, неведомым нам законам. Нельзя сказать, что он был экстравагантен в своих действиях и привычках, нет. Но совершенно не такой, как все окружающие. «Ларец сюрпризов», как любят выражаться испанцы. Постоянно вытворял что-нибудь этакое неизъяснимое. Снял квартиру недалеко от моей. Тут же завёл себе кошку, назвал её Алисой и часы напролёт разговаривал с ней по-английски. Обещал бедной серой замухрышке обитание в стране чудес, всячески холил животное и обращался как с принцессой. А потом у него появился друг — молодой паренёк по имени Рональд. У мальчишки были какие-то проблемы с родителями, он сбежал из дома и поселился у Тео. Когда хозяйка квартиры стала намекать ему в моём присутствии на досужие разговоры соседей о странном сочетании жильцов, Тео долго смотрел на неё, ничего не понимая. Потом перевёл взгляд на меня.
—Тео, тебе дают понять, что проживание в одной квартире взрослого мужика и несовершеннолетнего подростка отдаёт «нетрадиционностью», так сказать,—разъяснил я.
Опять взгляд приценивающегося торговца на хозяйку. Он наконец понял, конечно, о чём речь, но весь его вид выдавал неописуемое удивление и ошарашенность. Возмущения при этом в глазах не наблюдалось. Он просто оказался не в состоянии персонифицировать услышанное, перенести смысл сказанного на себя. Ответ потряс даже меня:
—И на сколько вы хотите поднять квартплату?
В точку. Хозяйка потупилась, прошамкала что-то в своё оправдание и испарилась. Тео переместил взгляд на Рональда. Тот съёжился. Тео произнёс:
—Это меня с тобой?..—голос был больной, отеческий какой-то.
Переводчиком он оказался тоже своеобразным. Работая с текстами, перелопачивал кучу литературы, справочников и самых различных словарей. Звонил в Штаты, уточнял. Спорил с клиентами, заставляя вносить изменения в оригинальную версию. Если заказчик отказывался, всё равно правил текст в переводе на свой страх и риск. И на мои замечания отвечал:
—Влади, решай ты, я такую чушь печатать не буду, это ниже моего предела глупости.
Я изучал текст, выслушивал его объяснения и в конце концов соглашался. Но однажды обнаружил в очередном документе массу орфографических ошибок. Стал подниматься из-за стола. Ну, Тео, держись! А лучше прячься...
—Остановись,—прошептала Сусанна,—ты знаешь, я давно тебе хотела сказать. По-моему, у нашего Тео проблемы со зрением.
—То есть?
—Когда читает, щурится, как близорукий.
—Тео!—позвал я более миролюбивым тоном.
—Да,—отозвался тот и подошёл.
—Посмотри, сколько ты ошибок налепил, скульптор словесного дерьма. У тебя что, проблемы со зрением?
—Э-э-э, да.
—Так надо к глазному срочно!
—Э-э-э, нет.
—Не понял.
—У меня нет этой, страховки, мм,.. social security.
—Бесплатного социального страхования, ты имеешь в виду?
—Ну, да.
—У него ещё испытательный срок не закончился, контракт оформить пока не можем,—вставила Сусанна, отвечая на мой молчаливый вопрос.
—Тогда к частному окулисту надо,—настаивал я.
—У меня денег нет. Рональду обновку в школу недавно купил,—произнёс он погибшим голосом провинившегося шалопая.
— Так, всё, Тео, собирайся. Пойдём к врачу. Оформим тебя по моей карточке. Будешь теперь русским.
—О'кей.
—Только не говори много, а то тебя с твоим акцентом быстро накроют и в каталажку спровадят.
—Постараюсь быть немногословным, как русская мафия в фильмах.
Пошли к врачу. Тео ограничился высказываниями типа «да», «нет», «хорошо», получил рецепт на глазные линзы, приобрёл их за мои деньги в долг и притих на время с протестами в адрес клиентуры.
Выявилась и ещё одна забавная черта этого незаурядного персонажа. Очень часто мы с Сусанной, чтобы не терять время на переезды домой и обратно, обедали вместе недалеко от фирмы в разных маленьких ресторанах. В основном, домашнего пошиба. Как-то пригласили и Тео. Оказалось, что Тео очень любит хорошо поесть, своего рода гурман. Он тут же очаровал хозяина ресторана, нахваливая блюдо за блюдом. Потом пристал к шеф-повару с расспросами о способе приготовления кролика под каким-то соусом. Полчаса допытывал того о других кухонных секретах, записывал и рассказывал о том, как те же яства готовят в США и других странах мира. Поделился с официанткой каким-то рецептом и пригласил нас к себе на обед в выходные, пообещав приготовить цыплёнка по какому-то особому рецепту штата Джорджия, где у него жили родители и сестра. Мы с радостью согласились и договорились на субботу.
С того памятного дня я очень полюбил насыщенное и выразительное красное вино марки Рибера дель Дуэро. Очень помогло оно мне в тот день смягчить абсолютно переперченный вкус напичканной всякими специями курицы. Выпил я его много: по-другому невозможно было утаить своё перекошенное лицо и слушать хвалебные речи новоявленного повара, очумевшего от нашего вежливого, но скрипучего «вкусно». Тео заставил нас есть злосчастную птицу руками, сославшись на закон города Гейнсвил, запрещающий есть цыплёнка при помощи вилки. Готовил он хорошо, впрочем. Другие блюда были съедобными. Сусанне очень понравился какой-то десерт. Я до сих пор подозреваю, что налегала она на него по той же причине, что я на вино. Затем Тео пустился рассказывать о своей стране, оказался, как и все американцы, завёрнутым на патриотизме и велеречивым по поводу демократических ценностей. Узнав, что я никогда в Штатах не бывал, тут же пригласил нас с Сусанной в гости на время летнего отпуска. Он так загорелся этой идеей, что весь остаток дня строил планы нашего совместного пребывания у него на родине.
Подошло лето. Тео не унимался. Смотался на неделю к себе домой в Джорджию, привёз официальное приглашение и видеоролик, где вся его семья махала руками и звала нас в гости, произнося при этом слова благодарности за хорошее отношение к их сыну, брату, племяннику — Тео. Деваться было некуда, пришлось ехать в посольство США в Мадриде за визой.
Уж не помню, как это здание выглядит снаружи, но внутри оно напоминало настоящий бункер. Какие-то длинные коридоры с контрольными проверками на каждом углу, стены, обтянутые пуленепробиваемой сталью тёмно-серого цвета. Наконец мы вошли в довольно просторный приёмный зал, до упора набитый людьми самых разных национальностей и цветов кожи.
—Очередь, как в СССР за колбасой,—съязвил я, становясь позади какого-то улыбчивого китайца. Сусанна пристроилась рядом. Когда мы наконец приблизились к окошечку, напоминавшему кассу железнодорожного вокзала где-нибудь, скажем, в Подольске, нас встретила голова блондинистой женщины с застывшей, словно нарисованной улыбкой на ярких губах.
—Здравствуйте. Чем могу быть полезна?—раздался сладкий голос.
—Мы по поводу оформления визы.
—По одному, пожалуйста,—вновь вопрос в глазах.
—Я по поводу оформления визы,—повторил я нейтрально.
—Ваши документы.
—Пожалуйста,—протянул российский паспорт и вид на жительство в Испании.
Одного взгляда на паспорт оказалось достаточно.
—Мне необходимо проконсультироваться,—вид на жительство вернулся ко мне в руки, паспорт уплыл в соседний кабинет. Через минут пять он появился обратно вместе с непробиваемой дамой и её дежурной улыбкой.
—Какова цель вашего визита в Соединённые Штаты Америки?—в голосе звуки металла.
—К другу в гости.
—В визе вам отказано.
—На каком основании?
—В связи с имеющимися у нас подозрениями о вашей попытке проникновения на территорию США для последующего нелегального проживания.
—Но...
—В визе вам отказано,—дама раскрыла мой паспорт, взяла со стола какую-то печать, размахнулась и влепила её на одну из страниц.
Паспорт перекочевал ко мне. Я приблизил его к глазам и прочитал на английском языке: «Въезд в США воспрещается». Попытался опротестовать, ведь мне не просто отказывали в визе, но на целых пять последующих лет, до окрнчания срока действия моего заграничного паспорта. Ответ последовал безапелляционный:
—Таково решение Посольства Соединённых Штатов Америки.
Мой ответ на этот раз был не столь нейтральным:
—В гробу я видел ваше Посольство вместе с Соединёнными Штатами!
Домой мы вернулись обескураженными. Тео встретил наш рассказ громогласными возмущениями, не находил себе места, стал названивать родителям с просьбой обратиться к конгрессмену от их штата, орал что-то о правах человека. Я вмешался и остановил его, заверив, что паспорт поменяю, и мы предпримем новую попытку в следующем году. Тео немного остыл и заискивающе посмотрел на меня: ему было по-настоящему стыдно, неприютно и горько.
По мере продвижения времени и развития нашей неожиданной дружбы я начал понимать, в чём кроется особенность этого парня. Высокий уровень образованности, прекрасное воспитание, начитанность и утонченные вкусы каким-то образом сочетались в нём с совершенно беспорядочным, взбалмошным, блуждающим по миру стилем жизни. В Испанию он рванул, рассорившись с невестой-японкой, до этого посетил множество стран, жил на Гавайских островах и до сих пор не определился в своём профессиональных приоритетах. Это был чистой воды богемный человек. «Цыган по призванию из штата Джорджия», как я его в шутку называю до сих пор.
В скором времени нам троим довелось поехать во Францию. Одна из компаний, с которой сотрудничала наша фирма, пригласила нас на кратковременные курсы ориентации в новом проекте, нуждающемся в переводе на несколько иностранных языков, а также для заключения возможного контракта. Поехали на моей машине, поселились в придорожном отеле. Переночевали. На следующий день нам предстояло явиться на презентацию. За полчаса до отъезда в вестибюль спустился одетый в элегантный чёрный костюм Тео в очках и с кашне через плечо. Мы едва узнали его.
—Тео, ты где такой прикид надыбал?—оторопело спросил я. Сусанна одобрительно улыбалась.
—Э-э-э, у отца Рональда одолжил на недельку. Необходимо произвести адекватное впечатление.
Во время презентации и последующих занятий Тео занял ведущее место в составе нашей... э-э-э, делегации. Он так и говорил, обращаясь к представителям компании, известной во всем мире, кстати:
—Наша делегация хотела бы заострить вопрос на...
«Кажется, Остапа понесло»,—только и приходило мне на ум. Оказалось к тому же, что и по-французски он мог изъясняться. И довольно неплохо, по мнению Сусанны—уроженки Парижа. Тео внимательно слушал, задавал вопросы, уточнял, делал пометки в блокноте. В общем, контракт мы заключили. Во многом благодаря Тео, я полагаю.
Вернулись в Испанию и принялись за работу. Несмотря на заключённый контракт, дела в фирме начали пошатываться. Это сейчас понятно — зарождался знаменитый кризис. Но тогда я стал нервничать и метаться. Подумывал о запуске большой рекламной компании. Вдруг Тео пригласил нас в ресторан, обмолвившись о важном разговоре, который хотел провести со Сьюзен в первую очередь. За обедом сообщил нам о своём намерении покинуть фирму и устроиться в другую на преподавательскую должность. Я обиделся, Сусанна вежливо отмолчалась. В последнее время с Тео начали твориться непонятные нам перемены. Он часто жаловался на недомогание, плохое самочувствие, стал опаздывать на работу. Мне приходилось заезжать за ним домой по утрам, будить и вытаскивать за шиворот на работу. А тут ещё и это...
Тео ушёл от нас. Но об этом я узнал лишь в госпитале. Со мной приключилась беда—я попал в аварию. Тео позвонил попрощаться: собрался уезжать. Ничего путного у него с новой работой не вышло, он решил вернуться домой в Джорджию. Клялся в том, что перевернёт полстраны, но найдёт специалистов, способных помочь и поставить меня на ноги.
Прошёл год. Я уехал во Францию на лечение. С Тео мы до этого иногда перезванивались, он всё звал меня в Штаты. Говорил, что нашёл очень хороший центр реабилитации для инвалидов-колясочников. А тут замолчал почти на полгода. Я забеспокоился. Вдруг в фирму позвонила его сестра, и сказала, что Тео в госпитале: у него рак. Сусанна записала номер телефона в его палате, передала мне.
—Тео, привет, дружище!
—Влади! Ты где, как?
—Речь сейчас не обо мне.
—Как не о тебе?! Я тут разговаривал с одним знаменитым врачом, так он утверждает...
—Тео, потом. Ты о себе расскажи.
—У меня всё отлично. Полгода было плохо, а сейчас нашли мне какую-то новую химиотерапию. Говорят, сработает. Так что подлечусь немного—и в Испанию, за тобой. Все будет хорошо, Влади!
Дорогой мой друг. До конца так и непознанный. На следующий день ты умер. А я остался и живу. Я часто пытаюсь разговаривать с тобой, то есть представляя, что бы ты ответил мне, как отреагировал бы на то или другое событие либо мысль. Думаю, мы сдружились бы ещё крепче. Мы из одной когорты, Тео. У меня почти не осталось друзей, это понятно: у каждого свои дела и заботы. Я не беру в голову. Скучаю по тебе. Смеюсь, вспоминая наши распри, мои крики на тебя, твои неуклюжие отговорки. Ты очень дорог мне, Тео. Я рад, что ты есть в моей жизни.

Осколки.

... Сибирь. У берега полноводной быстрой реки с каменистым дном сидит Глеб. Ему скоро исполнится пять лет. Он взобрался на свое привычное место — огромный валун, внизу которого взрослые соорудили для детей нечто вроде бассейна, окружив песчаное дно гладкими камнями, похожими на большие белые леденцы. Глеб всегда там устраивается и смотрит на возвышающийся вдалеке островок посреди реки. Он тоже каменный — огромная груда все тех же леденцов, заслоняющих горизонт.
— Глебка, ты всё сидишь?
— Да, мама.
— И что же ты там высматриваешь?
— А что там за островом?
— Тайга, сынок.
— Это оттуда папа шишки привозит?
— Да.
— А как он туда добирается на мотоцикле?
— Вон там далеко-далеко есть мост через реку, но его с этого места не видно.
— Тайга далеко за островом?
— Далеко.
— Тогда зачем люди к нему ходят по мелководью?
— На неё посмотреть, кое-что видно: цветы там такие красивые, большие, бордовые. Медведи иногда показываются, умываться выходят или искупаться..
— Вот бы мне тоже посмотреть...
— Не вздумай, Глеб! Это ты что ж, тоже по мелководью решил добираться? Тебя течением и снесет! Плавать ты не умеешь. Выброси это из головы. И давай-ка, слезай с камня. Домой пойдем, обедать уже пора. Ишь, чего надумал!
— Я посижу ещё немного, мама. Потом сам прибегу. А ты пока всё приготовишь.
— Слезай, я сказала!
— Ну, мам...
— Красный весь уже, опять сгоришь на солнце, реветь будешь, сметаной тебя мазать придётся.
— Ладно, щас спущусь.
После обеда история повторялась: речка с пронзительно прозрачной водой, валун, белокаменный остров, за которым тайга — непознанная тайна.
Опасная. Глеб однажды всё же решился и пошёл вброд к острову. Успел сделать два шага, и налетевшая волна тут же сбила его с ног. Белобрысого лопоухого мальчишку спасли. Вытащили на берег, отругали, надавали под зад болючих шлепков и вернули откуда-то взявшейся матери. Так и засело в его памяти это слово «тайга» — символ притягательной неизвестности, другой мир.

... Беларусь. После урока преподаватель русской литературы Цимбельман Семён Львович рассказывает о войне. Он почти дошёл до Берлина. Был ранен и комиссован. О войне он говорит не так, как все, с трибуны там или в кино. Картавит.
— Вы, молодой человек, несколько пеедегиваете события и, главным обазом, понятия. Никто вас не обманывает, геоизм, конечно был. Великий геоизм.
— Не знаю, слишком пафосно всё преподносится.
— Не говоят лишь о дугом, Глеб. Человеческая сущность может выплескиваться наужу по-азному в экстьемальных ситуациях. Даже в одном и том же человеке способны уживаться самоотвеженность — геоизм, как вы её опьеделяете, и тусость, а то и подлость.
— Это вы о чём, Семён Львович?
— Понимаете, мне пьиходилось видеть людей, котоые геойски вели себя в бою, не жалея своей кови, в пьямом смысле слова, а под шум атаки стьеяли в своего товаища, потому что до войны они были соседями, и тот пееспал с его женой, или укал у него деньги.
На столе стоит кем-то принесённый сегодня кактус с шипами, воткнувшимися в и без того уже потёртый, обшарпанный чёрный портфель учителя.
— Я примерно так и думал. Мне отец рассказывал.
— Ваш отец тоже воевал? Где? На каком фонте?
— Он не воевал, он в тюрьме сидел.

... Деревня с чудным названием Катинбор. Роясь в шкафу, семнадцатилетний Глеб обнаружил на верхней полке странный белёсый футляр с пупырышками, аккуратно обтянутый резинкой. Внутри множество чёрно-белых фотографий. Таких в семейном альбоме нет. Отец в «семейных» трусах на мотоцикле. Рядом женщина с красиво очерченными выразительными глазами. Какие-то компании, кучка мужчин в шахтерских касках, среди них отец. Фотография чернявого мальчика лет десяти. Стоп! Те же самые глаза. На обороте синими чернилами неумелым почерком выведено: «Папе от сына». Поверх слова «папе» другая рука старательно надписала «любимому».
— Ты что здесь делаешь? — чёрт,.. вездесущая мама.
— Это кто?
— Сколько раз я ему говорила, надо выбросить или получше спрятать.
— У них глаза одинаковые.
— Это всё твой отец — кобелина!
— Мама, кто эти люди?
— Брат это твой.
— Какой брат?
— Кровный. Ещё один сын твоего отца.
— Откуда?
— От верблюда. От вот этого. Ишь, глазищи свои вытаращила!
— Ты её знаешь?
— Приезжала. Алименты у отца требовала. А я и ни слухом ни духом.
— Ничего не понимаю. Нас двое братьев. Славка сейчас в армии. А тут третий объявляется.
— Ты у папочки своего спроси. Может, и сестрица ещё отыщется.
— ?
— А кто его знает, сынок.
— Тайга...

... Минск. Ресторан в Троицком предместье. Группа студентов празднует свадьбу. Жених и невеста — однокурсники Глеба. Их всегда почему-то даже среди друзей называли по фамилиям, как будто имён и не существовало. Горовой и Гебекова. Так и прозвали в шутку будущую семейную пару — ГГ. А Глеб для острастки говорил «Гы-Гы». Горовой решил последовать какой-то там традиции и внести невесту в ресторан на руках. Дело обстояло по-напускному торжественно до тех пор, пока у самого входа он не покачнулся и не уронил Гебекову в осеннюю лужу. Глебу на лицо упали жирные капли грязи. Все бросились помогать Гебековой и её белому платью. К Глебу подошла девушка с чёрными глазами-бусинками и забавными кудряшками того же цвета, протянула платок.
— Вытрись, а то смешной такой.
— Спасибо, — благодарно выдавил он из себя, — тебя как зовут?
— Эльвира, — ответила фея, улыбнулась озорной детской улыбкой, добавила, — Эля, — и умчалась к незадачливой процессуальной паре, выбиравшейся из казуса.
После застолья, как принято, были объявлены танцы. Глеб танцевать любил, но не умел. Танцевал иногда один, тайком закрывшись в комнате общежития. Кое в чём преуспел, но комплексовал и стеснялся. Так что остался сидеть за столом, потом достал сигарету. Только собрался прикурить, как подскочила ангел чистоты и затараторила:
— Чего ты сидишь тут как истукан? Пойдём танцевать!
— Пошли, только я не очень спец в бальных делах.
— А я тебя сейчас быстро научу, ты просто скованность свою скинь и меня слушайся.
Он слушался. Эля вмиг взяла его в оборот, подсказывала, ласково подсмеивалась, поправляла. Между посиделками, перекурами и «горько» они протанцевали почти весь вечер вдвоём. В общежитие поехали вместе.
— У нас на этаже сегодня дискотека. Хочешь, закончим там наш урок?
— С превеликим. У меня уже сносно получаться стало.
— То ли ещё будет!
— Так даже лучше, не хочу к себе на этаж. Там щас упьются все вдрабадан, потом драться полезут, как всегда.
— Нет, лучше танцевать.
— Факт.
Весёлая была ночь. Утро не очень. Хотя...
— Эля.
— А?
— Что-то я плохо соображаю. Перепил немного.
— Зато танцевать научился.
— А как я у тебя в постели оказался?
— Проворно.
— Хоть не опозорился? Как мужчина...
— Нет, вёл себя достойно.
— Тебе понравилось?
— Да, как и в первый раз.
— То есть?
— Глеб, в этой комнате и в этой постели ты уже второй раз. Неужели ничего не помнишь о первом?
— Наверное, по мелководью сюда забрёл.
— Что?
— Ничего, это я так, к слову.
— Смешной ты.

... Москва. Гостиница «Украина». Шальные девяностые годы. Глеб ужинает с друзьями. Они вместе остановились на одну ночь в этом шикарном по тем временам месте при содействии какой-то шишки из ЦК КПСС, с которым Глеб познакомился на Кубе. Деньги есть — гуляй душа!
— Эх, давайте устроим небольшой и неразумный пир, ребята! — заорал Андрей из Киева, пытаясь перекричать громогласную азиатскую публику за соседним столом и надрывавшегося солиста ресторанного ансамбля.
— Возьмём сейчас нашей славянской водяры и отметим расставание. Всё-таки полгода вместе за границей проторчали. Когда теперь увидимся?
— Да!
— Надо бы скрепить.
— Так сказать,.. –загалдели вразнобой друзья.
Сделали заказ, тыкая пальцами в меню без особого разбора. Молодая официантка завиляла бедрами в направлении кухни. Вскоре вернулась с напитками. Опять уплыла. Выпили, не дожидаясь закуски, благо чёрный хлеб был, по которому все соскучились. В глубине зала появились три передвижных столика, заполненных всяческими блюдами. Столики продвигались с трудом то ли из-за веса стоявшей на них съестной утвари, то ли из-за сутолоки гостей и неопытности поводыря — официантки с походкой качающейся ладьи. Глеб встал, направился на помощь бедняжке. Та встретилась с ним взглядом и отрицательно замотала головой, округлив глазища. Глеб прошёл мимо, заглянул в фойе, наткнулся там на группу мускулистых мужчин, одетых почему-то в спортивные штаны, и вернулся к сотоварищам. Официантка уже почти закончила сервировать столик, выглядевший теперь свадебным. Он, не садясь, налил шампанского, протянул рюмку девушке:
— Выпейте с нами, будьте добры. Ну, хоть пригубите.
— Пригубить можно, — улыбнулась та, зыркнув при этом глазами в сторону фойе, — а вы принимайтесь уже за ужин, остынет ведь.
Ещё раз выпили, принялись за поглощение, смеясь и перешучиваясь. Кто-то в куражной неразберихе заказал суп с креветками. Глеб решил отведать: раньше как-то не приходилось его пробовать. Взял ложку и зачерпнул. Как раз в этот самый момент над головой раздался рыкающий звук, и прямо в ложку плюхнулся огромный рыжеватый плевок. Глеб поднял голову — от стола удалялся в направлении к фойе высокий мускулистый парниша в спортивных штанах.
— Не понял,.. — первым отреагировал Андрей, обводя взглядом оторопевших друзей.
Глеб стал подниматься из-за стола. Кто-то из сидевших рядом сделал идентичное движение. Подлетела официантка, заслонила Глебу проход, обняла и забубнила:
— Ой, ребята, не вздумайте! Сейчас такое начнётся...
— Уже началось, — ответил Глеб, — продолжение следует. Прямо сейчас.
— Не пущу, сядь ты, не суйся. Попадёшь под такую раздачу! Их же человек пятнадцать там.
— Милицию тогда вызывайте, — приоткрыл рот всё тот же Андрей.
— Какую милицию? Вы что не понимаете, это же — люберцы.
— Что за зверь такой? — не унимался киевлянин, — мы, вообще-то, давно здесь не были. В России, я имею в виду.
— Вам лучше и не знать тогда. И мой вам совет: переоформите быстренько все эти блюда на доставку в номер и уматывайте отсюда, пока ноги целы. А я позже всё объясню, когда поднимусь к вам.
— Сибирь... белокаменная, — воскликнул Глеб, вспомнив детство, и утвердительно кивнул.
Переоформленный заказ им так никто и не доставил в тот вечер. Допили прихваченные бутылки и завалились спать. На следующий день за завтраком попытались разобраться. Андрей даже имя и фамилию официантки назвал: вычитал на бирке за несостоявшимся ужином и запомнил. Ответ администратора был предсказуем. Для Глеба, во всяком случае.
— Такой официантки у нас нет. Могу предоставить список штатных сотрудников ресторана.

... Париж. Лавочка в парке у подножия Эйфелевой башни. Глеб и бывший однокурсник Юра, зацикленный на рок-музыке симпатяга, празднуют первый день эмиграции по пути в Испанию. Достали из сумок бутылку классического шампанского под названием «Советское», свёрток из фольги с запечённой курицей — насущный предмет дальней поездки, по мнению мамы Глеба. Ничего открыть не успели. Из-за кустов появился патруль французской жандармерии.
— Докюман? — вежливо, но настойчиво потребовал старший.
Новоиспеченные эмигранты испуганно встали, предъявили паспорта.
— Рюс? — последовал следующий вопрос.
Они кивнули.
— Горбачёв?
— Он, родимый, — выпалил Юра.
Последовала тирада непонятных громких изречений. Юра присмирел. Но по лицу и благожелательному тону полицейского можно было догадаться о добрых намерениях.
— Мерси, — невпопад среагировал Глеб.
Все трое блюстителей порядка широко улыбнулись, отдали им честь и пошли восвояси. Друзья присели, переглянулись.
— Похоже, не зря мы всё-таки удрали. Не, ты себе такое в советском парке мог бы представить? — задумчиво пробормотал Юра, сосредоточенно изучая наклейку на бутылке.
— Курицу будешь? — спросил Глеб.
— Конечно, отличный закусь под шампанское.
— Слушай, а где мы ночевать будем? У нас поезд в семь часов утра.
— Зачем ночевать? Ты когда-нибудь гулял по ночному Парижу?
— Холодновато, вообще-то.
— На, согрейся.
— Давай, подогреем тайну бытия и загадку сегодняшней «таёжной» ночи, — ответил Глеб, прикидывая место для ночлега среди деревьев и кустарников вокруг.
— Булонской ночи, — выразительно ухмыляясь, поправил его Юра.
— Это ты о чём?
— Заметил, как ты на кусты смотришь, и вспомнил.
— Что вспомнил?
— Девушку, с которой мы в поезде познакомились. Она ведь говорила, что живёт в маленькой студийной квартирке недалеко от Булонского леса.
— И?
— Телефончик мне оставила, когда ты в тамбур курить ходил. В гости приглашала. Может, позвоним?
— Слушай, вот скажи-ка мне, приятель. И как это ты умудряешься так нравиться женщинам?
— Я редкий экземпляр.
— Ага, я понял: женщины — как мухи. Их всё больше на дерьмо тянет.
— Сам дурак. Пошли звонить.
Позвонили, договорились. Переночевали. Глеб заснул на диванчике. Где спал Юра, он так и не узнал, но догадывался.

... Испания. Урок английского языка в частном лингвистическом колледже. Преподаватель — Глеб. Устроился сюда работать вчера. По недоразумению, как он сам выражался, рассказывая об этом впоследствии друзьям и знакомым. На собеседование к директору этой шарашкиной конторы он пришёл вовремя. Его попросили подождать некоторое время: директор задерживался. Прождал полдня. К вечеру объявился невысокий мужичонка с залысинами и пригласил к себе в кабинет.
— Хау ар ю? — спросил с чудовищным прононсом коротышка.
Глеб ответил и принялся излагать на английском языке резюме своей профессиональной подготовки: где учился, кем работал раньше. Пока говорил, по застывшей мине директора стал подозревать, что тот ничего не понимает. Несколько обескураженный решил проверить, в чем причина, и вставил cтандартное «не так ли?». Реакции не последовало. Глеб продолжил ещё немного и замолчал. Начал говорить директор. На испанском языке.
— Ну, что ж, прекрасно. Наш колледж весьма заинтересован именно в преподавателях — носителях языка. Думаю, вы нам подойдёте.
— Но, простите, английский — не родной мой язык.
Собеседник остолбенел на секунду, но тут же встрепенулся:
— Никому не говорите об этом больше. А откуда вы?
— Из России, я же...
— Превосходно! Вам нужна эта работа?
— Да, конечно.
— Давайте заключим небольшую сделку.
— Какую?
— Вы скажете своим ученикам, что родились и до сих пор жили в Манчестере, а мама ваша русская, поэтому вы свободно владеете двумя языками.
— Но...
— Отличное сочетание — английский и русский! Может, и уроки русского языка вам организуем. Вы знаете, как зовут нашего короля?
— Да. Хуан Карлос
— Меня тоже так зовут. А вас?
— Глеб.
— Очень приятно, Глен.
— Глеб.
— Ну, не важно. В общем так, Глен, я готов вам платить вот столько, — предприниматель назвал цифру.
— В принципе, я не против.
— Я тоже не против, но только при соблюдении нашей договорённости. Об остальном поговорим позже.
— О чём?
— О других условиях нашего сосуществования.
— Будут ещё и другие?
— Возможно. Красивый вы парень, однако.
— Говорите вы как-то... не очень понятно.
— Вся наша жизнь — загадка. Выходите на работу завтра.
«Опять тайга, но теперь уже испанская. А этот хмырь, похоже, голубоват, и виды на меня имеет», — взгрустнул Глеб.

... Алушта. Глеб привёз в Крым группу своих испанских студентов. Из подозрительного колледжа он уволился. Теперь работает в университете, преподаёт русский язык. Перед ними какой-то захудалый пансионат для пенсионеров. Но разместиться в нём не удалось. Его студенты, уже сносно понимавшие и с трудом, но говорившие по-русски, были наповал сражены неудобоваримым «местов нет». Администратор, узнав, что они приехали из Испании, сжалился и стал названивать кому-то. «Кто-то» предстал перед ними через пять минут в двух экземплярах. Две расторопные женщины предложили свои квартиры внаём.
— Вы всё равно ничего другого не сыщете, все гостиницы переполнены. А квартиры двухкомнатные, хорошие.
— Нас восемь человек, двое мужчин.
— У мужчин будут отдельные комнаты, а девушкам поставим дополнительные кровати.
Деваться было некуда. Глеб согласился. Ночь он провёл на раскладушке, установленной в отдельной комнате — так назывался балкон. В соседней комнате — гостиной — расположились три девушки. Остальные четыре человека проживали в доме неподалёку. Именно там, в этой квартирке, он опять стал засматриваться на одну из своих студенток. Звали молодую женщину Сусанной. Она и раньше ему нравилась, а тут предстала в новом, домашнем виде. Смуглая стройная брюнетка одевалась изысканно, с непринуждённостью комбинировала летнюю одежду с недорогими, но изящными украшениями. Свободно говорила на нескольких языках. Родным был французский: родилась в Париже. Всё это Глеб узнал в ненавязчивых беседах, которые иногда вёл с ней и её подругами.
Позже, он всегда вспоминал эту поездку с добрым, тёплым и ироничным чувством. Чего только не приключилось с ними на полуострове... Они съездили в Севастополь, полюбовались величественными кораблями черноморского флота. Побывали в Ялте, насладились дегустацией крымских вин, посетили дом Чехова. Побывали на пляже, искупались в море, как дети веселились в аттракционном парке, катаясь на электромобилях. Даже в сауне побывали.
— Это куда же вы направляетесь, молодой человек? — встала на заслон в проходе старушенция-контролёр.
— В сауну.
— С женским батальоном?
— Да это студентки мои. Они иностранки, ни бельмеса не понимают.
— Сауна у нас раздельная. Иностранки, говоришь? А откуда?
— Из Испании.
— Ух ты! А ты каким боком с ними?
— Я ж говорю, их преподаватель.
— И что же ты им преподавать в сауне собрался?
— Нет, я им русский язык преподаю в Испании. А сюда на экскурсию привёз.
— В сауну, что ли?
— Изъявили желание. А я, как и вы, человек подчинённый. Барышни, тем более.
— Ишь ты как поёшь!
— Приходится.
— Раздельная, говорю, баня. То есть сауна, тьфу ты.
— Так ведь интересуются. Традициями и обычаями, культурным отдыхом в Крыму. Среди них и парень есть, вон стоит последний. Мы и купальные костюмы прихватили.
— Ладно, проходите. Только ты это, сначала их в массажный кабинет своди. На втором этаже он. Вот и будет им культурный отдых.
— Спасибо большое.
— Не за что, у меня дочка замуж за испанца собралась, так он...
Страж порядка пропустила студентиков в раздевалку. Затем они поднялись на второй этаж. Кабинета было три, но всё равно пришлось выстраиваться в очередь. Всё шло хорошо. Девушки заходили напряженные от незнания, их настораживала табличка с надписью «лечебный массаж», но выходили расслабленные и томно улыбались. Довольные, значит. От, бабуля! Из-за двери одного из кабинетов высунулась женская головка и зычно спросила:
— Кто тут перевести может? Что-то никак мы объясниться не можем.
— Я могу, — ответил Глеб.
— Иди сюда.
Глеб приблизился. Массажистка ухватила его за руку и буквально впихнула в кабинет.
— Не-е-ет! — закричала лежавшая на кушетке обнажённая Сусанна.
Глеб выскочил за дверь. Все, кто был в коридоре, захихикали. Конфуз, да и только. Но Глебу было не до смеха. Он как-то задумчиво присел и погрузился в себя. Стал морщить лоб, вспоминая. В памяти вдруг всплыли слова мамы из такого далёкого сейчас детства: «На неё посмотреть, кое-что видно: цветы там такие красивые, большие, бордовые».
— Бывают же ассоциации,.. — пробормотал он себе под нос.
Сусанна вышла из кабинета, гневно сверкнула на него очами, чуть зарделась от смешков подруг, удостоверилась, что в глазах у Глеба светилось нескрываемое восхищение и улыбнулась. В тот же вечер Глеб накупил кучу бордовых роз, пригласил её в ресторан и объяснился... в случайности своего вторжения.
— Я и сама всё поняла: слышала, как тебя зовёт массажистка, но не успела остановить её, — спокойным бархатным голосом ответила Сусанна, — мне бы хотелось поговорить с тобой о другом.
— О чём?
— Смотрю я на тебя и завидую немного. Я давно не была в Париже. Я, в принципе, такая же переселенка, как и ты.
— Не совсем, я-то сбежал из этой страны.
— Знаю, но вот мы сейчас здесь. И ты другой. Не такой, как в Испании.
— Другой, в каком смысле?
— Ты улыбаешься чаще, хитреца какая-то озорная в тебе появилась. Задумываешься с усмешкой на губах.
— У меня особой ностальгии нет.
— Я не об этом. Здесь аура другая, более близкая тебе. По духу, наверное. И ты нам всем такой больше нравишься. Не только мне.

... Глеб тогда ещё не знал, что это великая редкость: повстречать человека, который искренне пытается тебя понять. Не знал и того, что, ежели судьба задумала что-либо — от неё не убежишь. Минуло множество лет, пролетели мириады осколков жизни прежде, чем Сусанна стала его любимой женой.

Хуторок.



Владимир Хомичук    


Как-то, будучи в Москве, мы с боевой подругой Сусанной и Петей решили поужинать в каком-нибудь домашнем ресторанчике. Лариса, жена моего друга, предложила поехать в белорусский кабачок «Хуторок». Он как раз находился недалеко от клиники, где я проходил очередной курс лечения стволовыми клетками. Петя заехал за нами, и мы отправились полакомиться славянскими «прысмаками».
—Зараз мы твои клетки подкормим немного бульбой и укрепим «Беловежской»,—посмеивался Петя, белорус по национальности с внешностью узбека.
—Не помрут?
—Мы ж по чуть-чуть, что б физиологическую почву подкрепить.
—Ну-ну, а тебе вообще нельзя, ты же за рулём.
—А мы назад на такси поедем, машину я запаркую, завтра заберу.
—Хорошая идея.
Доехали быстро, остановились неподалеку. Бригада в составе трёх человек принялась вытаскивать меня из машины. Дело это непростое: раздобрел я за свою сидячую жизнь и весить стал немало, чёрт меня дери. Лариса достала из багажника инвалидную коляску, Сусанна ловко подсунула мне под зад складную доску для пересадки, Петя перебросил мои ноги на подножки коляски, сам я ухватился за ручку и перетянулся. Фу, обошлось,.. всё нормально. Потом меня довольно долго везли ко входу: дело было зимой, снег кругом, скользко. Пандуса у входа, конечно не было, порог был высоченный. Я приуныл.
—Да что ты скис? Я щас тебе два пандуса приведу,—среагировал находчивый Петя.
Он вошёл внутрь и вернулся через пару минут в компании двух празднично одетых добрых молодцев из числа гостей ресторана.
—Да какие проблемы?—ухмыльнулся один из них.
—А наша свадьба-свадьба пела и гуляла,..—вторил ему второй верзила, подхватывая меня вместе с коляской и внося в ресторан.
Никогда не перестану удивляться, ругать по всякому и... любить эту страну, где есть такие богатыри, не гнушающиеся помощью слабым.
А внутри действительно праздновали свадьбу, но в соседнем зале, откуда доносились песни, смех и рукоплескания. Мы переговорили с метрдотелем и расположились за столом. Стали изучать меню, я как раз переводил и растолковывал Сусанне названия некоторых блюд, когда зазвучала музыка. Люди из соседнего зала потянулись на танцевальную площадку. Солист томным голосом выводил: «Ах, какая женщина, какая женщина». Передо мной вдруг вырос раскрасневшийся мужчинка и грациозно подал руку, приглашая на танец. Я ошарашено посмотрел ему в глаза. Глаза стали опускаться и наткнулись на колёса коляски. Рот приоткрылся от удивления, его обладатель повернулся почему-то к Пете и проделал ту же пригласительную процедуру в его направлении. Наши дамы обалдели.
—Да не, мужик, мы только пришли, не выпили даже ещё,..—растерялся Петя и посмотрел на меня.
—Ну, тогда я позже подойду,—пробормотал, галантно раскланиваясь, разочарованный приблудный танцор и удалился.
—И что это было?—почти хором спросили женщины и прыснули от смеха.
—Наверное, перетрудился человек на алкогольной пашне, не видит уже ничего,— недоуменно пожал плечами Петя.
—Нет, он знал куда идёт,—ответил я и стал рассказывать.

Меня почему-то преследуют с юных лет мужчины нетрадиционной половой ориентации. Против самой по себе этой ориентации я ничего не имею. Но всяк сверчок знай свой шесток. Зачем набрасываться-то?
Испания, лихие девяностые годы. Я устроился работать в университет. Преподаю русский язык, ставший модным на волне перестроечных ветров, долетающих из России. У меня много студентов самых разных возрастов. Преобладают женщины и девушки. Мне двадцать семь лет. Я молод и недурён собой. Так утверждают посматривающие на меня озорными глазами и шушукающиеся между собой студентки, среди которых выделяется моя будущая жена Сусанна. До начала урока остаётся минуты три, не больше. Мы стоим у входа в аудиторию, я курю. На лестничном пролёте появляется мужичок с залысинами и издалека начинает орать, обращаясь ко мне:
—Влади, дорогуша ты моя! Как же я по тебе соскучился, дай-ка я тебя расцелую.
Картина Репина «Не ждали». Я оцепенел. Студенты рты пооткрывали. Немая короткая сцена.
—Ну, что же ты застыл? Иди ко мне, любимый!—продолжает реветь придурок.
—Хуан Карлос, прекрати этот цирк,—подаю голос я.
—А что такое? Забыл уже нашу вчерашнюю ночь и знать меня не хочешь?
—Послушай, давай пройдём ко мне в кабинет и всё обсудим.
—Давай, я с радостью останусь с тобой наедине!
Под недоуменными взглядами студенческой массы мы поднялись по лестнице и прошли в кабинет. Ударил я его сразу, используя движение двери при закрытии. Всадил в нижнюю часть подбородка всю свою силу и ярость. Противник пал, ударился башкой о пол, пытался встать. Я не позволил.
—Хуан Карлос, слушай меня внимательно. Ты прекрасно знаешь, я—эмигрант, иностранец. Мне нечего терять. Я тебя просто убью. Исчезни из моей жизни.
Уж не знаю, что там больше подействовало, эти слова, боль от удара или озверевшее выражение моего лица, но соискатель с трудом таки поднялся и убрался вон. Навсегда.
На уроке мы русским языком не занимались в тот день. Я рассказывал своим студентам, что, как и почему. Это был директор частного колледжа, где я работал раньше преподавателем английского языка. Он и в колледж-то меня взял с видами на будущую близость. Не раз пытался её добиться, шантажировал видом на жительство, зарплатой. В конце концов, уволил, а в университет заявился в надежде на маленькую гнусную месть, приукрашенную безответной мужской любовью. «Не надо пуКать понятия»,—говорю я обычно на этот счёт.
Странное дело: может, во многом и поэтому я сблизился потом с Сусанной. После урока—он был последним—я отправился домой пешком. Молодая женщина шла впереди меня, я её окликнул, нам оказалось по пути.
—Н-да, ничего себе историю ты нам сегодня выдал,—обронила она с улыбкой.
—Тебе смешно, а мне не очень,—ухмыльнулся я,—у меня таких историй целая коллекция.
—Ну-ка, ну-ка, поведай ещё что-нибудь.
—Зачем тебе?
—Просто интересно, никто ведь про такие вещи не рассказывает.
—Да ну его...
—Расскажи-и-и,..—протяжно, голосом ребёнка попросила Сусанна, корча просительную гримасу.
Пришлось рассказать: не смог отказать женщине, да ещё такой хорошенькой.
Первым экземпляром в коллекции стал обрюзгший, плохо пахнущий дядечка, сдававший мне комнату в Минске. Я приехал туда поступать в институт иностранных языков. Поступил. Общежитие первокурсникам предоставлялось в порядке очереди и по каким-то непонятным советским критериям. Мне место не досталось. Пришлось искать квартиру. Денег хватало лишь на комнату. Нашёл объявление, позвонил, приехал. Из-за приоткрытой двери высунулось одутловатое мужское лицо, и слюнявые губы промямлили:
—Студент?
—Студент.
—Деньги вперёд.
—Я и комнаты ещё не видел.
—Деньги покажи.
—Вот.
—Проходи.
Я отворил дверь полностью и вошёл в квартиру. Она оказалась однокомнатной. В углу стояла кровать, напротив телевизора—софа.
—А где ж я спать буду?—округлил я глаза.
—Вот тута вот, на диванчике: он раскладной. Диван-кровать, значит.
—У вас и стола нет?
—Есть стол, как же. На кухне.
—Где заниматься-то?
—В библиотеке. Институтской. А зачем же дома уроки делать? Дома ночевать надо. Тебе ж главное—где ночь провести.
—Не, не пойдёт. Не буду я у вас комнату-диван снимать.
—А ты это... Куда ж пойдёшь? На вокзал, что ли? Да и ночь уже на дворе, скоро автобусы перестанут ходить. Переночуй уж, а завтра и решишь, что делать.
Я согласился. Действительно, поздновато было, район дальний, да и устал я сильно. Спать хотелось.
Слава всевышнему, что квартирка вместе с хозяином грязноватой была. Нет худа без добра. Это точно. Заснул я враз, но в диване обитали клопы. Они меня и спасли родименькие. Разбудили и заставили чесаться. Так я и наткнулся на чью-то руку, тянувшуюся к моим трусам. От ужаса я вскочил и начал в растерянности кричать и махать руками, рассовывая тумаки в лицо, кадык, брюшко и другие принадлежности ненавистного тела. Потом сгрёб свои вещи и сбежал.

—И что, ты всегда с ними дрался?—спросила Лариса, когда я остановился передохнуть.
Нам уже сервировали стол, и у всех слюнки текли от вида поданных блюд. Петя налил водки и готовился произнести тост.
—Не всегда, но часто,—ответила за меня, покатываясь со смеху, Сусанна. Она уже слышала об этих и других моих приключениях.
—Долой агрессию и прочие формы насилия над духом свободы мысли и тела, —не выдержал Петя и поднял стопарик.
—За такой тост грех не выпить,—провозгласил я, и мы все дружно чокнулись.
—Ну-ну, продолжай,—сказал, закусив, Петя.
—Может не надо?—заартачился я.
—Ой, даже интересно,..—поддержала мужа Лариса.
—Давайте перенесём продолжение на другой раз. А то всей ночи не хватит.
—Это точно,—поддакнула Сусанна.
—И вообще, это довольно сложная тема.
—Не простая,—вставил Петя,—но ты поясни, поясни.
—Ты, кстати, хороший тост сказал. Против насилия. Вот и я про это. Если его нет, то, в принципе, я толерантно отношусь к этой теме. А если проще, то мне как-то по барабану. Лишь бы меня не трогали.
—У него, кстати, и в клинике молодой влюблённый появился,—выдала вдруг Сусанна.
—За это надо выпить, а потом ты нам всё-таки расскажешь,—не унимался Петя.
—Я водки больше не буду, только сухое красное вино,—отреагировал я.
—Ну, так мы ж в демократическом мире живём. Но ты не увиливай, и вещай.
—Да появился в клинике молодой нейрохирург со странным именем Арсиз. Наверное, из поволжских немцев. Отличный специалист, кстати. Ко мне прекрасно относится. Но смущается уж очень. Я у него перстень на руке заметил и спросил, где достал. Так покраснел весь и отвечает: «Друг подарил».
—Вот за них и выпьем,—опять встрял Петя,—за милых дам!
—Ой, смотри, тебе кто-то рукой машет,—дотронулась до моей ладони Лариса.
Я обернулся. У стойки бара стоял молодой блондин приятной внешности и приветственно улыбался. Я поздоровался с ним жестом.
—Кто таков?—заинтересовался Петя.
—Его величество случай. Это Арсиз.
—Может, пригласим его к нам за стол?—вмешалась Сусанна,—Заодно и познакомимся. А то я о нём только слышала. От тебя и других пациентов клиники.
Я вопросительно посмотрел на друзей. Они одобрительно кивнули. Рядом проходила официантка, и я попросил её подозвать Арсиза. Парень направился к нам. Был он довольно высоким, стройным и привлекательным. Его выдавала виляющая походка и некоторые детали одежды: джинсы, заправленные в ковбойские сапоги в сочетании с белым нагрудным платком в кармане пиджака. Подошёл, мы поздоровались. После недолгих уговоров он согласился присесть к нам. Представился моим лечащим врачом. Посыпались вопросы о работе, моём состоянии здоровья, надеждах на восстановление и тому подобное. За короткое время Арсиз сумел расположить к себе всех нас: о профессии своей он говорил увлечённо, чувствовалось знание дела и компетентность.
—Да, сразу видно, свой диплом ты не на станции метро купил,—отозвался Петя.
—Если бы и купил, то много бы у меня не запросили, судя по зарплате,— парировал врач.
—Согласен, у нас в Москве даже мини-автобусы по улицам разъезжают с рекламой «Рентген на колёсах».
Мы рассмеялись и стали говорить на другие темы. Оказалось, что и с чувством юмора у парня всё в порядке. Но тут вдруг опять раздалась музыка.
—О! Вторая часть Марлезонского балета!—объявил Петя, завидев знакомого танцора.
—Тот заприметил среди нас новое лицо и аллюром приближался. Но Арсиз его остановил, произведя в воздухе отрицательное движение указательным пальцем правой руки. Бедолага ретировался.
—Ловко ты его,..—гаркнул Петя под наш общий смех.
—Не думаю, что показное выпячивание наших общих с ним наклонностей делает ему честь,—серьёзно и спокойно ответил Арсиз.
—В смысле?—решил схитрить Петя. Дальше говорили, в основном они оба.
—В том смысле, что он такой же, как и я. И не думаю, что ты не догадался, что именно я имею в виду.
—То есть тебе нравятся мужчины? — попёр аки танк на амбразуру Петя.
—Нравятся. Но я не собираюсь кричать об этом на каждом углу. Я и глаголю-то об этом открыто с не особо знакомыми людьми чуть ли не в первый раз.
—А почему говоришь?
—Потому что, мне кажется, могу быть с вами откровенным.
—Мне это нравится.
—Спасибо, Петя. А мне нравится Владимир, и он наверняка знает об этом.
—Одно дело быть откровенным, другое—делать такие заявления.
—Никаких заявлений я не делаю. Просто констатирую факт. Пояснить кое-что хочу.
—Объясни.
—Я был бы непревзойдённым тупицей, если бы стал делать такие заявления в надежде отыскать какой-то подступ к Володе. Да ещё в присутствии его очаровательной жены.
—Да уж.
—Одного взгляда достаточно, чтобы убедиться—он закоренелый гетеросексуал.
—Ну, в тихом болоте,..—попытался съязвить Петя.
—Стоит только обратить внимание, как он поглядывает на женщин, особенно на супругу.
—Тогда к чему всё это?
—Мне хотелось бы надеяться на его дружбу. И на ваше нормальное отношение ко мне, только и всего. На этом разрешите раскланяться, ребята.
Он встал, поцеловал дамам руки. Обменялся со мной рукопожатием.
—Да нам и самим уже пора. Такси вот только вызовем, твоего будущего друга надо в клинику отвезти,—пробормотал Петя, подавая ему руку.
—Зачем такси, я на машине. Могу подсобить, без проблем.
Он на самом деле помог нам добраться. Петя с тех пор окрестил его забавно—«Хуторок». Вроде смешно, но зная Петю, я уверен, это уважительное прозвище.
А я действительно подружился с Арсизом, и мы часто переписываемся, хотя из клиники он вскоре уволился. Или его уволили.

Мон амур.



Владимир Хомичук.

(Признание в любви или исповедь прелюбодея)

Mon amour, лет семнадцать я тебя так называю. В последнее время стал часто обращаться к тебе по-русски, восклицая по поводу и без: «Любовь моя». Когда ты злишься на меня, то упрекаешь: «Хватит повторять уже mon amour да mon amour, а ничего такого в твоём поведении я что-то не наблюдаю». Тогда, чтобы ещё больше подразнить тебя или самому защититься, я, как всегда, отмахиваюсь: «Да, ты права — это у тебя кличка такая».
Мне уже пятьдесят лет. Прошло двадцать пять с тех пор, как мы познакомились. Многое из того, что я напишу сейчас, ты уже знаешь: никогда мне не удавалось укрыться от твоих расспросов-допросов, умеешь же ты всё-таки вытянуть из меня почти всё до капельки. Почти. Ницше высказался по этому поводу вот как: «По-настоящему близкий человек — это тот, кто знает твоё прошлое, верит в твоё будущее, а сейчас принимает тебя таким, какой ты есть». Я не раз тебе повторял, что каждый человек имеет право на свой затаённый уголок, куда доступ всем остальным людским особям строго ограничен. В русском языке есть слово, которое хорошо отражает то, о чём я сейчас говорю (но не только, а в данном случае не столько), — «исподнее». Это не грязное белье, нет. Это слово берет начало от древнерусского «исподъ», то есть «низ». Но не хочу сейчас углубляться в серьёзный разговор. Скажем так: очень просто всё. Вверху у человека что? Голова. А внизу? Нет, не ноги. А то, что между ними. Опять я за свои шуточки. Как ты говоришь? Скабрезные? Ну, да ладно. Не это важно.
Когда меня поздравляли с пятидесятилетием, один наш общий знакомый, профессор, сказал мне, что в этом возрасте жизнь мыслящего человека только начинается, что меня очень многое ждёт впереди и что я сам в этом скоро начну убеждаться. Привёл пример из своей жизни, говорил убедительно, красочно. Я ему, конечно же, не поверил. А зря. Теперь, когда прошло всего-то десять месяцев, сложных, надо сказать, очень бурных и недобрых, я стал вспоминать его слова. И несмотря на то, что он в последствии причинил мне огромную человеческую боль, обманув и предав меня, должен признать его правоту. Меня, наверное, действительно очень многое ждёт впереди — я обрёл тебя и начал становиться другим. Но речь сейчас не о том.
За все эти годы у меня было много женщин, разных, была жена даже. Ты, впрочем, знаешь. Но не обо всём и не обо всех. Первый раз я влюбился в третьем классе средней школы. Это была очень бурная любовь. С соперниками и противостоянием её родителей, которые отгоняли меня по ночам от окна их деревенского дома. После того, как я врезал сопернику по челюсти и сбил его с ног в ответ на вызов «поговорить» — современную дуэль — десятилетняя дульсинея позволила мне прикоснуться к её устам. Это было сногсшибательно, восхитительно, испепеляюще! С этого момента я полюбил всех женщин, всех вообще. Существа, способные доставлять подобное наслаждение одним лишь прикосновением губ не могут быть ничем иным, как чудом. Я и до сих пор так думаю, кстати. Со вариациями и отступлениями, конечно, но все женщины мне представляются произведениями искусства, ходячими картинами — смотрел бы и смотрел, не отрываясь.
Потом меня перевели в другую школу, городскую. Трагедия. Но длилась она недолго, потому что меня усадили за парту с самой красивой девочкой в классе. Тогда я изведал горечь безответной любви: она не обращала на меня никакого внимания.
За неимением возможности, как выражались тогда с трибун, я направил свой взор на одну из старшеклассниц. Вернее, на её выпуклости в грудном отделе. Признался в любви и был удостоен. Прикосновения к оным! Я чуть сознание тогда не потерял, клянусь всеми святыми. В общем, гормональное развитие моё напоминало извержение вулкана, как и у большинства здоровых молодых людей, впрочем. Снова был вызван на дуэль и избит — старшеклассник был выше меня на голову. Я ему потом отомстил. Специально в секцию каратэ для этого записался и пять лет вынашивал идею мести. После окончания школы, на дискотеке засандалил ему «маваши» (удар такой — ногой в башку) и успокоился наконец.
Женился я по любви, как мне тогда казалось, на первой девушке, которая отдалась мне целиком и полностью. Но и изменять ей начал сразу после свадьбы. Вернее, после армии, ведь после свадьбы меня сразу забрали в ряды... Дело нелегкое, тяжелое даже, очень. А для полового становления мужчины так и губительное, вредное, я бы сказал. Картины-то ходят вокруг потрясающие: жёны и дочки офицеров, стенографистки всякие, поварихи. В общем, чума! В армии я познакомился с одним студентом из Москвы, он на военных сборах в нашей части оказался. Подружились и сразу после армии он пригласил меня в гости. В поезде познакомился с украинкой средних лет. Чернобровой, как полагается. Телефон оставила, договорились о встрече. Друг мой из Москвы, как и обещал, поселил меня у себя в съёмной квартире, закупил шампанского и смылся по своим «студенческим» делам, а я тут же стал названивать дивчине. С тех пор я шампанского и не люблю, даже настоящего, с твоей родины, французского. Выпил я тогда шампанского марки «Советское» ну очень много. Взбодриться хотел, а получилось, наоборот. Оплошал, ничего у меня с кубанской казачкой не вышло по причине физического не...состояния. Опозорился, в общем. И испугался. Потом у меня ещё несколько таких же конфузов было. Я затосковал.
Лечил меня ещё один мой друг, тоже армейский. Он и сейчас мне друг, и ты его знаешь. Теперь он стал довольно-таки знаменитым художником, а в армии штамповал плакаты с призывами. Так вот, после моего звонка и плаксивого признания в затянувшемся фиаско он тут же пригласил меня на свадьбу. На свою. С будущей женой, кстати, познакомил его я. Дело было на пляже. Рядом с нами загорали две девушки. Чёрненькая и беленькая. Брюнетка и блондинка, я хотел сказать. Потом они встали, чтобы пойти искупаться. Мы, как всегда, стали любоваться картинами. И тут я заметил, что армейский мой товарищ стал меняться в цвете: побелел сначала, потом покраснел, а в конце стал каким-то тускло-зелёным. Пришлось долго его убеждать, откачивать уговорами о том, что надо бы подойти, познакомиться. Ноль по фазе. Оробел товарищ, а старше меня на пять лет: его в армию забрали после окончания театрально-художественного института. Я спрашиваю:
— Мне какую на себя брать?
— Брюн, — отвечает и опять молчит, как сыч.
— Щас сделаем, — говорю и направляюсь к только что вышедшим из недр озера дианам:
— Девушки, спасите парня! Он молодой, но очень талантливый художник. Был настолько сражён вашей красотой, что онемел. Ничего не говорит, у него дар речи отняло. И парализовало, двигаться не может. Давайте подойдём, попробуем вернуть его к жизни совместными усилиями. Он потом вам каждой по портрету организует. Я проконтролирую.
Девчонки переглянулись, рассмеялись и согласились. Весь вечер мы провели вместе, а через месяц художник сделал блондинистой фее предложение.
Теперь пригласил на свадьбу и пообещал, что вылечит.
Я приехал в ресторан, где проходило торжество и был «пририсован» к даме. После окончания празднества она пригласила меня домой и действительно излечила. Враз. Опытная была, умелица.
Ну, и потом много всего было, сама знаешь, чего, как поёт твой любимый Расторгуев в замечательной песне «Свои». Всё это я рассказываю тебе не для того, чтобы побахвалиться и произвести впечатление. Никаким дон жуаном и любителем клубнички я не был. Хочу поделиться с тобой и во многом признаться, вот и всё. В Испанию я приехал, будучи женатым. Перед отъездом у нас родился сын. Это меня не остановило, потому что в моей стране становилось опасно жить. И я удрал, через год перевёз жену с годовалым сыном. Вместе мы прожили одиннадцать или двенадцать лет и развелись. Тяжелая история, не хочу сейчас об этом говорить.
Очень много написано книг и картин, снято фильмов и ведётся досужих псевдоинтеллектуальных разговоров о женской красоте и её предназначении в этом мире.
Мне часто приходилось быть сторонним слушателем подобных разглагольствований, где пафосные ораторы изощряются в сюрреалистичном описании простой вещи — вы, женщины, не такие, как мы. Вы другие, мы устроены по-разному, поэтому нас и тянет друг к другу. Так устроен мир, такова природа. Ух, какой я штамп только что отчеканил! Самому смешно стало. К чему я всё это? Думаю, что хотел сказать тебе о том, что мне давно уже претит тема мужского превосходства, с одной стороны, и феминизма, с другой. Если не вламывается насилие в сожитие этих двух начал, то проблема исчезает сама по себе. А все мои мужланские шутки-прибаутки, которые ты слышишь от меня, — не более, чем самозащита перед натиском этой самой женской красоты. Твоей в данном случае.
Давай попробуем вспомнить, как мы встретились и подружились. Ведь твоя красота подбиралась ко мне исподволь, изнутри. Я устроился на работу в университет и стал преподавать русский язык. Ты носила большие аляповатые очки, которые совсем тебя не красили. Да и не обращал я тогда особого внимания на тебя. Мне понравилось говорить с тобой. Может быть, потому что французская культура сродни русской в большей степени, чем испанская. Ты не то, чтобы выражала схожие мысли или соглашалась с моими взглядами. У тебя подход к осмысливанию происходящего другой, не испанский. Он более близок мне. Поэтому и нравилось нам подолгу ходить пешком и болтать. И тембр твоего голоса тоже завораживал. Мы оба много курим и поэтому говорим с хрипотцой, а ты еще и грассируешь так забавно иногда. Твой интерес к русской истории, обычаям и жизненным привычкам был искренним, неподдельным. Это тоже импонировало мне. Ты многого не понимала в наших славянских ухватках и смешно их истолковывала. Я смеялся и называл тебя недалёкой. Тогда в тебе разжигалась французская революция, и ты поносила русского супостата на чём свет стоит.
Хочу привести здесь ещё одну цитату, она длинная, но мне очень нравится. Как Довлатов, этого не сказал бы никто: «У хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно. А я человек хороший. Заявляю без тени смущения, потому что гордиться тут нечем. От хорошего человека ждут соответствующего поведения. К нему предъявляют высокие требования. Он тащит на себе ежедневный мучительный груз благородства, ума, прилежания, совести, юмора. А затем его бросают ради какого-нибудь отъявленного подонка. И этому подонку рассказывают, смеясь, о нудных добродетелях хорошего человека».
Так вот, я вообще — ангел. Именно поэтому меня и бросила жена.
Как-то постепенно ты стала привлекать меня. Очки сменила, что ли. Или похорошела с годами. Удивительное дело: есть люди, которые с годами становятся краше (и мужчины, и женщины). Большинство же из нас блекнет и тускнеет. Многие растут в размерах. В ширину. Как я, например. Ты же стала гораздо красивее, чем тогда, так много лет назад. Я очень хорошо помню, как обольстил тебя и затащил на... полку. Мы были в Киеве, куда я привёз вас, моих студентов, и один знакомый оставил мне ключ от своего офиса. Всё бы хорошо, но кровати там не было. А я уже давно задумал покушение. Оказалось, что офис был большой, и лихие предприниматели в одной из комнат оборудовали сауну. Ты долго не могла прийти в себя — офис с сауной! Удивление твоё сменилось ступором, когда спустя некоторое время в эту сауну, где мы с тобой уединились, ворвались милиционеры с автоматами. Мы едва успели одеться, заслышав шум взламываемой двери, и очутились под дулами трёх АКМ. Ох и болван же я! Мой приятель предупредил ведь, что всё здание находится под сигнализацией, даже код дал от неё, а я забыл. Это сейчас мы хохочем при воспоминании о нашем аресте и последующем допросе, но тогда было не до смеха.
Ты долго не могла привыкнуть к моим выкрутасам. И когда кто-нибудь говорил, в шутку или всерьёз: «И как ты только терпишь его?», ты лишь улыбалась и пожимала плечами. А я вторил и подливал масла в огонь:
— Я тоже этого не понимаю. Мне самому это не удаётся — выносить такого придурка — а ты воинственно противостоишь!
— Это потому, что ты смешной и слабый, тебе хочется помочь. Всего лишь, — отвечала ты и смеялась.

Ты не раз помогала мне. А недавно практически спасла. От разорения. Я ударился в биржевые торги и проиграл огромные деньги. Если бы не ты, меня бы посадили в пожизненную долговую яму. Неправда, что её не существует в современном мире. Она есть, только называется по-другому — долгосрочный кредит под залог имущества. Ты не деньги мне вернула, а заставила меня найти решение, разбудила во мне померкшую способность думать быстро и предприимчиво. И я взялся за бизнес и стал писать. Мне хочется этим заниматься. Вот и сейчас пишу, не знаю даже, что. Но мне это нравится.
Потому что мне нравишься ты. Не хочу расставаться с тобой. Будь со мной всегда. Пожалуйста, mon amour.

Диалог с самим собой

Владимир Хомичук

Сегодня опубликовал в Фейсбуке свой рассказ «Mon amour» и тут же получил отзыв: «Ух, как же здорово!»
Я спросил у девушки по имени Наташа, написавшей столь лестный отзыв:
— Спасибо, но что именно?
Прелестная поклонница моих потуг в литературе ответила:
— Стиль. Его легкость и искристость. Словно пузырьки холодного шампанского в тени цветущей жимолости. Такая вот ассоциация.
— Прекрасная ассоциация. Ещё раз благодарю.
— Это вам спасибо, Владимир, так хорошо!
Настроение несколько улучшилось. Приятно, чёрт возьми. Но и заставило призадуматься. Опостылевший в хлам человек, с которым я каждый день встречаюсь в зеркале сказал:
— Вчера ты отпраздновал день рождения. Напился вдрызг. Тебе уже пятьдесят один. Свой первый рассказ ты написал год назад. Ну, и что? Будешь продолжать?
— Не знаю, если честно. Писать хочется. Завораживает.
— Девушка вот стиль твой хвалила.
— И не одна она, между прочим...
— А другая твоя подруга, прекрасная художница, тоже между прочим, написала тебе совсем обратное.
— Да.
— А что именно она там пишет?
— Щас посмотрю.
— Давай, я тоже гляну.
— Говорит, пишу я простовато, и мне ещё искать и искать свой слог.
— А вот здесь, видишь? Цитирую: «Ты словно отчёт очевидца пишешь, но очень бы хотелось, чтобы был и момент литературы».
— Н-да. И добавляет: «...момент умения слагать слова в предложения, что ты, конечно же, делаешь, но как-то тривиально, что ли».
— И ещё. Вот, смотри: «Ищи свою мелодию повествования, пока не слышно её, а жаль».
— Да задолбал ты уже этими цитатами. У меня вон сколько положительных отзывов от читателей. И рецензий людей пишущих.
— Людям свойственно ошибаться, как говорит твой друг Сярога.
— Он ещё и не то может сказать, лишь бы позлить меня.
— Он ведь прав.
— Просто подстегнуть меня хочет. Из добрых побуждений, я уверен.
— Ты слишком уверен в себе. Тебя почитать и создаётся впечатление, что ты кричишь: «Вот я знаю, что надо писать. А вы читайте, это круто, я это пережил».
— Мне и Миша из Питера твердит постоянно, чтобы я не зацикливался на себе, а абстрагировался.
— И правильно.
— Может быть, но я не только о себе пишу, меня окружают другие люди, их помыслы и действия.
— Ты даже сейчас лепишь сплошные штампы в своей речи. Помыслы и действия. Ошизеть!
— Здесь ты прав. Их состояние жизни и поступки.
— Немного лучше, но не то.
— Ну, так можно бесконечно варьировать.
— Вот и найди своё, чтобы тебя сразу узнавали.
— Я пытаюсь.
— Пока не очень получается.
— Чья б корова мычала... Ты ведь — это я.
— Но мне проще тебя бодать, ты уязвим. И выставляешься везде этаким плейбоем. Хотя и умным, и симпатичным.
— Наверное, хотя это быстро проходит. Стоит только голову опустить, увидеть колёса своей инвалидной коляски, и я опять возвращаюсь в модус «всё по барабану».
— И на жалость слишком часто давишь. Поэтому тебе и пишут хорошие отзывы. Из вежливости. Да кому ты нужен со своими соплями?
— Да не распускал я их никогда, во всяком случае, не часто и не прилюдно. Даётся это нелегко, ковш бульдозера иногда нужен, чтобы их выкорчевать. Но куда же мне деться от своей неподвижности?
— Засунь её подальше. Не выпячивай. Дешевизной отдаёт.
— Я так не считаю. Люди и относятся к нам, как к отверженным, потому что мы молчим.
— Наверное, ты прав. Но и здесь ты не сможешь так просто отвертеться. За последние полтора года ты в этом деле ничегошеньки не преуспел. Сдался внутренне. Перестал верить в то, что сможешь встать и пойти.
— Эй, поосторожней на поворотах, я продолжаю бороться, каждый день пашу как вол.
— Но делаешь всегда одно и то же. И хуже, чем раньше. Не ставишь каждодневных задач, и цель твоя затуманилась.
— В чём-то ты определённо... прав. Надломился я несколько в своей решимости. Раньше всё твердил себе, что добьюсь, потому что упрямый как баран.
— Ты и есть, как баран. Только не упрямый, а тупой.
— Это неправда, ты же сам себя сейчас уничижаешь.
— Значит, мы оба тупые.
— Нет, брат. Ты просто разъярить меня хочешь.
— Да, хватит уже ныть. У тебя не так уж много времени осталось. С десяток лет, от силы. Тело стареет, мышцы атрофируются, психика твоя на пределе. Мать стареет. Глядишь, и помрёт скоро. Кто тебе будет помогать?
— У меня есть mon amour, она меня не оставит...
— Три точки вот поставил: сам и сомневаешься в том, что говоришь.
— Не может она подвести меня! Столько лет рядом.
— Не смеши и не обманывай меня, то есть себя. Одно дело — быть рядом, другое — утку из под тебя вытаскивать через день.
— Блин, не зря тебя обзывают достачей!
— Посуди сам, что ты можешь предложить этой красивой женщине? Ни-че-го. Даже секса нормального.
— Она утверждает, что это не первостепенная вещь в жизни.
— И ты веришь в эту чушь?
— И верю, и не верю.
— Хочешь верить, но не веришь.
— С годами я и сам начал думать иначе.
— Это ты о чём сейчас?
— О любви, брат, о ней поганой.
— Ну-ну, поведай. А я послушаю.
— Она существует. Но с возрастом меняется. Не стареет — преображается. Начинаешь ценить то, чему раньше не предавал особого значения. Или соизмерял неправильно. В молодости на первом месте стояли утехи и наслаждение. Сейчас иначе.
— Продолжай.
— Постепенно главным становится взаимопонимание и уверенность в поддержке, даже если кто-то из двоих поступает плохо. Сначала помочь необходимо, а потом уж корить и поучать. Благодарность может творить многое, если не превращается в обузу и долженствование.
— Ух-ты как запел. А куда же шарм и чисто химическое притяжение засунешь?
— Они первоначальны, но не первостепенны. И никуда не денутся, если их поберечь немного.
— Что-то ты заумно заливаешь.
— Для умственно одарённых поясняю: обоюдное влечение доверием и взаимовыручкой не испортишь. Наоборот. Ну, и следить за своим физическим обликом надо. Блюсти себя в ППП.
— ППП?
— Пределах приемлемой пригодности. Только что придумал.
— Даешь ты иногда.
— Ты заставляешь.
— Не увиливай. ППП говоришь? Сам-то вон как разжирел!
— У меня сидячий образ жизни.
— Вечно ты отговорками отделываешься. Жрать и пива пить надо меньше.
— Да я и не ем почти ничего, а вот с пивом ты в точку.
— Не в точку, а в бочку.
— Юморить пытаешься?
— Юмор — великое дело, он не раз нас с тобой спасал.
— Согласен. Иначе — совсем плохо.
— Что-то я уже запутался, где ты, а где я.
— Я тоже. Одно несомненно — нас двое.
— Пойду-ка я велосипед свой с механическим приводом крутить, а потом шагов двадцать попытаюсь сделать, держась за параллельные брусья. И новое что-нибудь попробую, чтоб ты не говорил ничего насчёт соплей, мудозвон. Хандра иногда мучает, это правда. Но не сдамся я. Никогда!
— Во-во, давай. А я пока подумаю, что и каким слогом в следующем рассказе написать.

Зарисовки про Штыркина

Владимир Хомичук

Вся эта катавасия опостылела мне настолько, что как-то само собой, от отвращения, наверное, я стал избавляться от депрессии и решил пересмотреть свое отношение к жизни в инвалидной коляске. Ладно, сказал я себе, ходить ты не будешь, но опускать голову и сопли распускать тоже не стоит, есть люди, которым похуже, чем тебе, но они не унывают, не сдаются и живут с достоинством, не теряя юмора и надежды, вспомни хотя бы Сашу Штыркина.

С Санькой я познакомился еще на первом году своего пребывания в московской клинике. Симпатяге-«шейнику» лет двадцати трёх приходилось в этой гадостной инвалидной жизни гораздо труднее, чем мне самому. Но парень обладал завидными преимуществами — бурлящей жизнерадостностью и захватывающим чувством юмора. Мы подружились, несмотря на разницу в возрасте. Меня подкупали Санин юмор и очень московский говор. Когда в больничных коридорах вдруг появлялись молоденькие, сногсшибательно красивые посетительницы, всем сразу становилось понятно — в клинику снова поступил Саня. Шутил парнишка совершенно спонтанно, не задумываясь, выплёскивал перлы остроумия и смекалки. Вот стоит он, например, в коленоупоре, и ему надо разрабатывать тазобедренные суставы и мышцы. И, как всегда, Дима считает количество проделанных движений, а потом добавляет своим сержантским голосом:
— Ещё, ещё и ещё! Ну, давай!
— Блин! — говорит Саня. — Ты бы лучше напротив плакат голой девки наклеил, я бы тогда и сделал «ещё и ещё»!
Конечно, парню недоставало такта и почтительности в общении со взрослыми, задубевшими от усталости людьми. Иногда он был крайне несдержан и позволял себе оголтелые выходки. То устроит головомойку санитаркам за отсутствие чистых полотенец, то соберёт в палате друзей, а те потом в туалете покуривают травку, то свалит в ресторан с американками, где они вдрызг напьются водки. В тот год в клинике был огромный наплыв пациентов из Греции. Они собирались в зале напротив приёмной, разговаривали и шутили. Громко, очень шумно, как все средиземноморские люди. Я к этому давно привык у себя в Испании и не обращал внимания. Но вот беда: греки-то и телевизор с огромным экраном врубали на всю мощь, да к тому же ставили всегда свои, греческие, каналы. Однажды я не выдержал и попросил эллинов включить русское телевидение. Те отказались, сославшись на отсутствие кабельной трансляции в палатах. Рядом проезжал на коляске Саня.
— Санёк, может, хоть ты управу на них найдёшь? Галдят, телевизор всё равно не смотрят, а переключать не хотят.
— Щас, разберёмся.
Санька попросил своего помощника передать ему пульт управления, переключил телевизор на русский канал и прибавил звука раза в три, а то и больше.
Противник напрягся. Разговоры стихли. Потом заговорили всем стадом. Я переводил, потому что был единственным, кто достаточно знал английский, чтобы понять эту ругань.
Саня не отступал:
— Я сейчас ещё и ментов вызову! Попробуйте всё это дерьмо, которое вы на меня валите, им в участке пересказать. Там вам при помощи дубинки быстро мозги вправят, ещё и великому и могучему научат!
Греки написали жалобу на имя директора клиники — профессора. Саньку из клиники выгнали.
А он стал каждый год ездить в реабилитационный центр в крымском городе Саки, настолько восстановил руки, что сейчас работает таксистом в столице нашей родины. Мы до сих пор дружим. Я, кстати, недавно звонил ему, и мы договорились встретиться этим летом в Саки.

В августе мы с Мартиной уехали в Саки. Примечательный городок, который помог мне избавиться от многочисленных комплексов. Прибыли мы в Симферополь, в аэропорту нас ждало адаптированное такси. Мы забрались в него и поехали в Сакский клинический санаторий им. Н.И. Пирогова. Такси действительно было адаптированным, но дорога отнюдь. На ухабинах мою коляску и меня трясло, как при бомбёжке. Вёз нас весёлый водитель-татарин, который гоготал над своеобразным русским языком Мартины. Та обиделась.
— Олег, почему водитель и вообще все русские люди смеются надо мной? Стоит мне открыть рот и произнести что-нибудь, все начинают улыбаться и ржать. Неужели я так плохо говорю по-русски?
— Они не над тобой смеются, а с тобой, и ещё они удивляются и радуются.
— Чему?
— Тому, что ты так мило произносишь слова на их родном языке. Им приятно, что иностранка выучила русский.
— Не понимаю.
— Ты заметила, что никто не поправляет тебя, а ведь ты иногда лепишь чудовищные ошибки?
— ?
— Они восхищаются самим фактом твоего подвига.
— Опять ты за свои шуточки.
— Это правда, любовь моя.
— Абсолютная правда, — вторил мне шофёр и опять загоготал. Потом спросил у меня:
— А как вы узнали в Испании про наш санаторий?
— Мне друг один посоветовал, он часто сюда ездит. Штыркин, может знаете? — ответил я.
— А кто в Саки Штыркина не знает? Сашу здесь все знают.
Этот сокрушительный ответ меня совершенно не удивил, Мартина тут же прыснула от смеха.
Прибыли мы уже ночью, а на следующий день, в воскресенье встретились с Санькой, и он показал нам Саки. Такого я ещё не видел! По улицам туда-сюда сновали люди в инвалидных колясках, на коленях у многих из них сидели девушки, вечером на танцевальной площадке вблизи санатория звучала музыка, инвалиды — мужчины и женщины — вместе «танцевали»: коляски почти у всех электрические, на них легко можно делать повороты и двигаться назад.
Началась наша жизнь в санатории, днём я принимал грязевые ванны и занимался в спортзале, а вечером мы гуляли по городу или укрывались от жары в санаторном сквере и болтали с самыми разными людьми.
Удивительное дело — раньше я не особо верил Мартине, её заверениям в любви. Мне, как и многим людям, казалось, что женщина может быть с колясочником либо из жалости, либо из чувства долга, родственной связи, экономической выгоды или зависимости. В Саки я начал менять своё мнение. Я увидел множество счастливых дружных пар, сумевших превозмочь неимоверные физические и экономические препоны и сохранить свои чувства к друг другу. Мы подружились с людьми из самых разных уголков России и других стран. Кого там только не было! Узбеки, армяне, чечены, арабы, русские, украинцы, татары и ещё куча самых разных национальностей. Первой испанкой, посетившей Саки, стала Мартина.
Там, в Крыму, как и много лет назад, мы ещё больше сблизились и научились помогать друг другу. Первым испытанием в этой поездке стали деньги. Вернее, отсутствие оных. Дело в том, что из-за дурацких санкций со стороны США и подобострастного Европейского Союза на территории Крыма невозможно пользоваться иностранными банковскими картами. Все приезжающие на полуостров должны расплачиваться только наличными, и сейчас перед нами стояла большущая проблема — надо было платить за пребывание в санатории и реабилитационном центре. В банках наши карты не обслуживались, трансферы не принимались, наличные деньги мы уже потратили, оставались копейки на сигареты и пиво.
Нас выручил Штыркин. Санька просто одолжил нам денег, ни на секунду не усомнившись в том, что долг платежом красен. А сумма была приличной, и нам хотелось отдать всё до отъезда домой, потому что Штыркин оставался там ещё на месяц. Мартина погрузилась в интернет и нашла всё-таки какую-то латиноамериканскую фирму, занимавшуюся доставкой денежных средств в любую точку планеты. Заказали услугу, деньги в последний день нашего пребывания в Саки поступили в банк, надо было их забрать. На следующий день мы уже улетали. Та ещё история.
До закрытия банка оставалось очень мало времени, надо было поторапливаться. Экономический корпус в составе меня, управляющего
электрической коляской, и Мартины, бегущей за мной по раскалённому асфальту, спешно выдвинулся за денежным мешком, хранящемся в каком-то банке у чёрта на куличках. На полпути от натуги и большой скорости батарея коляски разрядилась, и мы в растерянности остановились. Что теперь делать? Я попросил проезжавшего неподалёку парня о помощи. Тот посоветовал ухватиться за ручку его коляски и дотянул меня до банка. Деньги мы получили в конце концов, но теперь предстояло вернуться в санаторий. Район отдалённый, такси не видно. И тогда в бой выдвинулась испанская пехота. Она прошла пять километров по жаре быстрым маршем. Вернулась на адаптированном такси, забрала меня, горемыку. Вот это женщина!
Утром перед отъездом в аэропорт мы расплатились с лыбящимся во всю дыню Штыркиным.

Владимир Хомичук.

Бегемот .

Автор картины "Pippi Longstocking, 2008, acrilic, canvas, 97x146" — Сяргей Грыневіч https://www.facebook.com/sergey.grinevich.3

(Сказка — ложь...)

Жил-был бегемот. Большой, сильный, толстый, но очень добрый. Как и все его собратья, почти всё своё время он проводил в воде. Выбирался на сушу лишь ночью на несколько часов, чтобы поесть чего-нибудь. И ещё он был грустным. Так сложилось. Когда он был маленьким, у него водилось много друзей и подружек. Со временем все куда-то расползлись, разбежались или расплылись. Он вырос и стал огромным. Его начали бояться и завидовать недюжинной силе. Но случилась беда: бегемот тяжело заболел. Ослаб сильно. Передвигался с большим трудом, через боль в спине. Появились обидчики. Он и до болезни не злоупотреблял своей силой, добрым потому что уродился, лишь защищался, а тут даже сдачи не мог дать почему-то бросавшимся на него со всех сторон соперникам. У него был сынишка — бегемотик Геба. Папа очень любил его, оберегал и заботился. А сейчас смотрел грустными глазами и, казалось, безмолвно просил: «Геба, помоги. Плохо мне». Бегемотик не знал, что делать. Видел, что папа мучается от своего бессилия, жалко ему было батяньку и... стыдно. Раньше он очень гордился отцом, старался во всём ему подражать, мечтал стать таким же сильным и красивым. А теперь все над отцом смеялись. Не в открытую, за спиной. Вроде сочувствовали, а в глазах светилось злорадство. Обидчики отца стали шпынять и его самого: как-то невзначай, как будто Геба вдруг стал ничем, поваляшкой какой-то. Буро-зеленый Геба задумался. Первый раз в своей жизни. Начал он думать так: «Вот папа. Он больной. И мне больно. Но почему? Со мной-то всё в порядке. Это от того, что я его люблю? Или от того, что стыжусь его такого?» Бегемотик заплакал большими слезами-шариками. Он не находил ответа на впервые в жизни возникшие внутри себя вопросы. И тогда решил всё проверить. Подобрался к отцу и спросил:
— Как тебе помочь, папа? Я ведь ничего не могу сделать.
Большой бегемот посмотрел на сына круглыми больными глазами и ответил:
— Ты очень многое можешь сделать для меня. Просто не знаешь, как.
— Так скажи. Я буду стараться.
— Тут не надо стараться, сынок. Надо, чтобы это просто было.
— Было что? — пролепетал Геба, ничего не понимая.
— Мне очень нужна твоя любовь, сын. Это сразу и поддержка, и забота. Мне трудно одному. А заручившись твоим теплым чувством, я смогу побороть эту пакостную болезнь. Только любовь должна быть искренней, настоящей, а не выдуманной. Разберись в себе, и если найдёшь её — любовь ко мне, — значит, не бросишь меня, будешь рядом, и именно этим мне поможешь.
Геба не ответил. Он не знал, что ответить. Врать ещё не научился, потому и промолчал. Только посмотрел испуганно на отца, но увидел в его глазах понимание и одобрение. Он погрузился в тинное озеро, опять принялся морщить лоб и думать: «Папа хороший. Он всегда был со мной, помогал, утешал, защищал. Я его люблю? Не знаю. Все говорят, что любят своих пап и мам. А правда ли это? Или так принято говорить? Как это можно проверить? Вот сейчас папе худо. Ему нужна моя любовь. А что это такое? Как она выражается? Почему, когда он стал беспомощным, я начал стыдиться этого? Значит, я его не люблю?».
Маленький топ-топ даже вспотел от напряжения. Нелегко ему давались такие думы: «А вот если папа навсегда останется таким слабым и неуклюжим? Тогда как? Ой, нет! Не хочу! У меня даже живот заболел от такой мысли. Я ведь этого не перенесу — всегда видеть, как ему тяжело и больно». Он так разволновался, что перестал думать, выбрался из воды и быстро-быстро потопал к папе. Лёг рядом и громко сказал:
— Папа, я буду с тобой. Я тебя не брошу.
На этот раз промолчал бегемот-папа. Даже глаз не открыл. Только улыбнулся краешком губ.
С тех пор Геба решил действовать. В их стаде обитала старенькая бегемотиха Тоня, она была мудрой, потому что прожила много-много лет и повидала всего на свете. Она иногда давала советы, но их нужно еще заслужить. Геба долго готовился к визиту: отбирал самую сочную траву в подарок, запасался любимыми лакомствами бегемотихи — плодами колбасного дерева. Это такое дерево, у которого очень густая крона. С ее веток и свисают эти плоды, похожие на длиннющие колбаски. Тоня их обожала. Потом Геба сочинял речь: бегемотиха не любила праздных шатальцев и требовала к себе почтенного отношения. Наконец собрался с духом, прихватил собранные яства и подплыл к старой Тоне. Водрузил подарки у её носа и величаво обратился к ней, как к царице:
— Премного уважаемая Антонина! Я осмеливаюсь заговорить с тобой, потому как наслышан о твоей мудрости от всех наших соплеменников и нуждаюсь в твоём совете. Не о себе пекусь, об отце родном. Не могу больше видеть его боль и слабость, спасти хочу, да не знаю, как. Не откажи в добром слове, помоги вылечить папу.
Тоня слушала внимательно, потом долго нюхала преподнесённые дары, оглядела Гебу со всех сторон и молвила:
— Вижу дрожь твою, не врёшь, поганец. За отца переживаешь. Да и ко мне подход правильный выбрал. Не хитришь ли?
— Нет, бабушка Тоня. Плохо папе, а я его люблю.
— Знаю, что плохо, видела его как-то. Да и молва по озеру идёт. Только вот не просто это будет — излечить его. Болезнь у него страшная, не изведанная ещё особо.
— Совсем ничего нельзя сделать? — скривил расстроенную рожицу бегемотик.
— Не вздумай мне тут плакать! Сделать всегда что-нибудь можно, если с умом, упорством и терпением. Ум у тебя есть: воно как старуху ублажил да подлизался... А терпение найдёшь, ежели папку любишь. Упорства вам обоим надо будет — ой, как много! Потому как надолго эта хворь отца твоего прихватила.
— Папа сильный и упорный, я знаю. А я хочу стать таким, как он, — ответил Геба, гордо выпячивая грудь.
— Ну, тогда слушай и запоминай, малец. Болезнь эту вылечить полностью нельзя. Есть только одно спасение — делать физические упражнения, набираться сил по крохе и верить в излечение. Тогда, быть может, и свершится чудо.
— Как же верить в то, что невозможно? — пролепетал озадаченный бегемотик.
— Многое из того, что сейчас возможно, когда-то давно представлялось всем нам недостижимым. И только те, кто верил и стремился, работая не покладая лап и мозгов, превратили невозможное в явь, сначала для себя, ну а потом и для других, развеяв их сомнения и подав пример, — прошамкала Тоня, хитро посматривая на растопырившего пасть Гебу.
— Тогда, что важнее? Вера или упорство?
— Вера и труд. Труд и вера. Не надо их разделять. И не важно, что первое, а что последнее. Они всегда должны быть вместе.
— И если папа будет верить и трудиться, то он выздоровеет? — откликнулся бегемотик, весь напрягшийся от желания услышать «да» в ответ.
— Пойми, малыш, этого никто не знает. Но даже если такого и не случится, он будет счастлив.
— Как, больной и счастливый? — захлопал глазищами Геба.
— Он будет счастлив от того, что не сдался, что борется и радуется каждой новой толике здоровья, отвоеванной у болезни. И от того, что с ним будешь ты. И, уж поверь мне, это очень много. Больше, чем лежать, изнемогая, и терпеть обиды.
— А-а-а?
— Да, вполне может произойти. Ни ты, ни он ещё и не пробовали предпринять что-либо... — Тоня мотнула головой, давая понять что аудиенция завершена и принялась лопать траву и плодовые колбаски, щурясь от удовольствия.
Бегемотик всё понял и принялся за дело: сам в уме составил папе график упражнений, опираясь на подслушанную где-то фразу «жизнь есть движение», придумал, где, как и когда они вместе будут тренироваться, раздобыл у знакомых обезьян кокосы для подвижных игр, присмотрел недалеко текущую глубоководную речку для плавания. Потом однажды утром заговорил с бегемотом-папой:
— Папа, я знаю, что нам надо делать. Мне бабушка Тоня рассказала.
Огромный бегемот с трудом открыл глаза, повернул голову и спросил удивлённо:
— Ты говорил с Тоней?
— Да, и она подсказала, как мы можем прогнать твою болезнь. Только делать всё нам надо вместе, и ты должен меня во всём слушаться, как врача и тренера.
— Врача? И тренера? — сморщил нос бегемот.
— Да, папа. Меня бабушка Тоня всему научила и дала специальные инструкции. И ещё она сказала, что вылечить себя сможешь только ты сам. Под моим наблюдением!
— Тоня так сказала? — недоверчиво прищурился отец.
— Да, теперь ты — мой пациент.
— Ну, хорошо,.. доктор. Что я должен делать? — просипел гигант, с наигранной покорностью кивая своему отпрыску.
На том они и договорились. И уже на следующий день начали вместе заниматься. Геба утром будил батю, заставлял разминаться, массировал ему своим носиком шею, помогал, как мог, приподнимать лапы под счёт, подталкивал сзади, чтобы выбраться на сушу. Потом они долго ковыляли к реке, погружались в воду и плавали, каждый день увеличивая расстояние. Пытались даже играть в футбол, неуклюже пиная собранные Гебой кокосы. Бегемот-папа стал оживать на глазах, улыбаться начал и трясти головой от смеха. Все вокруг теперь смотрели на них с уважением, и не решались обижать ни большого, ни маленького. Геба радовался и часто вспоминал мудрую Тоню.
Так и стали они жить-поживать, да счастья наживать. А болезнь стала пятиться и пропадать постепенно, потому что бороться ей теперь приходилось с двумя противниками, а не с одним, как раньше.







===============================================================================


Добавлено спустя 11 минут



Владимир Хомичук

Есть у меня друг

Автор картины "Tango, 2008-2009, acrilic, canvas, 114x195" — Сяргей Грыневіч (Sergey Grinevich)

Есть у меня друг. Познакомились мы лет двадцать назад, когда я только приехал в Сарагосу и ещё не привык к здешним людям, их привычкам и юмору. Луис, журналист местной газеты был достаточно известной личностью в кругах интеллигенции и ценителей изобразительного искусства. С ним обошлись несправедливо — уволили с работы, когда он тяжело заболел. Но писать и публиковать свои статьи и литературные зарисовки он продолжает и сейчас. Даже я, иностранец, часто зачитываюсь его острыми, меткими, замешанными на легкой иронии очерками. Недавно, попивая холодное пиво на летней террасе бара, он рассказал мне удивительную историю.
Его сосед Эдуардо, талантливый скульптор по профессии и балагур по природе, неожиданно пропал. Перестал отвечать на телефонные звонки, не появлялся в баре, где они вместе обедали каждую пятницу в кругу знакомых и приятелей. Луис не на шутку забеспокоился: соседу недавно исполнилось восемьдесят девять лет, ходил он с палочкой, его каждый день посещала сиделка. Луис стал названивать детям и родственникам Эдуардо — безрезультатно, никто ничего не знал. Уже собрался обратиться в полицию, когда раздался телефонный звонок.
—Здравствуй, Луис... Мне очень нужна твоя помощь, — раздался грустный, потерянный голос Эдуардо.
—О боже, наконец-то! Ты где? Что случилось?
—Я влюбился.
—Слушай, где ты? Отвечай немедленно!
—В Барселоне, и мне нужна твоя помощь.
—Что надо делать?
—Через полтора часа я приеду в Сарагосу на поезде. Встреть меня. В кармане не осталось ни гроша, не знаю, как домой добраться, — пешком я не дойду.
Луис вылетел, как ошпаренный, на улицу, поймал такси и помчался на вокзал, хотя до прибытия скоростного поезда AVE оставалось ещё около часа. Он и сам-то ходит с трудом после болезни, быстро устаёт и часто нуждается в физической помощи посторонних людей, а тут ринулся помогать соседу.
Подошёл поезд. Луис нервничал, сгорая от нетерпения увидеть бедолагу-друга. Тот с трудом спустился на перрон, опираясь на элегантную трость. Луис обалдел от удивления: соседа трудно было узнать. Во-первых, эта резная деревянная трость вместо простой палочки, потом дорогой светлый костюм, явно сшитый на заказ, уложенные гелем седые волосы. Правда, горбился по-прежнему, внимательно выбирая дорогу в толпе пассажиров. Но когда они наконец-то поздоровались и обнялись, Эдуардо выпрямился и приосанился. Луис посмотрел на него и вновь опешил — перед ним стоял человек с незнакомым доселе взглядом. В тёмных, молодецки нагловатых глазах искрилось счастье.
Они присели в привокзальном кафе.
—Рассказывай, не тяни, — прорычал Луис.
—Она стала еще красивей, чем раньше.
—Кто?
—Пилар, моя первая любовь, а теперь последняя. Нет, не последняя — опять первая, и навсегда.
Луису было умилительно смешно и интересно слушать этого старика, помолодевшего лет на десять за одну неделю. Именно столько он провёл в Барселоне, где теперь жила Пилар, тоже разведённая, оставшаяся одна и всё ещё любившая путешествовать и знакомиться с людьми. Встретились они, конечно же, случайно, в Сарагосе, на концерте известного пианиста. «Ага, случайно, ну-ну», — хихикал про себя бывший журналист, но вида старался не подавать, кивал в ответ и энергично жестикулировал в знак согласия с каждым словом влюблённого соседа.
Эдуардо узнал её сразу. В глазах помутнело от наплывших воспоминаний и зародившегося в один миг нового, сильного притяжения к этой женщине. Она сидела неподалеку и слушала «Сентиментальный вальс» Чайковского с грустной улыбкой на красиво очерченных губах. Музыка и облик забытой, но вдруг оказавшейся рядом юношеской любви сразила Эдуардо — он заплакал. Концерт они не дослушали. В антракте Эдуардо, убедившись в отсутствии рядом какого-либо соперника, подскочил к Пилар и буквально выволок её на улицу. Целовались они долго, по-детски нежно, едва прикасаясь друг к другу губами. Потом договорились встретиться в Барселоне через неделю. Эдуардо начал энергично готовиться к новой встрече с любимой.
—Луис, я потратил все свои наличные сбережения.
—Судя по-твоему прикиду, сбережения были внушительными.
—Нет, ты не понял. Не на одежду, а на... таблетки, специальные.
В Барселону пришлось ехать на автобусе: денег действительно катастрофически не хватало. Слава богу, Пилар догадалась снять недорогой номер в отеле и заранее оплатила его на неделю вперёд. Осмотр достопримечательностей Барселоны, который они вместе тщательно спланировали, на отеле и закончился. Из номера они не выходили всю неделю.
—Она богиня! Богиня любви! Как она красива! Прекрасна, обворожительна! — не умолкал ополоумевший Эдуардо.
—А, теперь я понял, почему вы не вылезали из номера.
—Из кровати, Луис, из кровати.
—Угу... Ну и как?
—Замечательно, небесно! Но случилась катастрофа. Поехали домой, кстати. Я потом тебе расскажу. Она должна мне позвонить на домашний телефон. Боюсь пропустить.
Катастрофа заключалась в том, что женщина, уставшая и измождённая ласками нашего героя, попыталась встать с кровати и упала. Неудачно приземлилась и сломала шейку бедра. Эдуардо отвёз её в больницу, где она и осталась, ожидая операции, а он вынужден был вернуться домой в Сарагосу.
С тех пор прошла ещё одна неделя. Эдуардо из дома не выходил: всё ждал звонка. В суматохе парочка где-то потеряла мобильные телефоны. Луис приходил к нему каждый день, помогал, чем мог. Они подолгу разговаривали. Вернее, говорил в основном Эдуардо, а его друг внимательно слушал и лишь иногда задавал наводящие вопросы.
—Я только сейчас понял, что такое любовь, какое это огромное, всеобъемлющее, прекрасное чувство. Во мне не страсть проснулась, не думай, и не смотри на меня как на выжившего из ума старикана. Во мне появилось столько нежности и заботы о другом человеке и ответственности, что ли, за ее судьбу рядом со мной, что я и думать ни о чём другом не могу.
—А чего же ты столько бабла на «специальные» таблетки угробил?
—Ну, я же всё-таки мужчина, нельзя было ударить в грязь... —робко отвечал Эдуардо.
В субботу сосед радостно объявил, что операция прошла удачно и он опять уезжает в Барселону. Луис попытался пошутить:
—Вижу, дело идет на поправку. Когда свадьба?
Эдуардо вдруг помрачнел, вернее, посерьёзнел. Долго думал, прежде чем ответить. Посмотрел Луису прямо в глаза и твёрдо произнёс:
—Нет, пусть хоть пара лет пройдет — попривыкнем к друг другу, притрёмся... Не хочу я её больше терять!