Ни у какой истинной книги нет первой страницы. Как лесной шум, она зарождается бог весть где, и растет, и катится, будя заповедные дебри, и вдруг, в самый темный, ошеломительный и панический миг, заговаривает всеми вершинами сразу, докатившись.
Борис Пастернак.
Как же работает скорбь? Я считаю, что не будет никакой натяжки, если изобразить ее следующим образом: критерий реальности показал, что любимого объекта больше не существует, и теперь требуется отвлечь все либидо от связей с этим объектом. Против этого возникает понятный протест — везде и всюду можно наблюдать, что человек неохотно покидает позицию либидо, даже тогда, когда маячит замена.
Протест может быть таким интенсивным, что происходит отрыв от реальности и сохранение объекта с помощью психоза галлюцинаторных видений. Нормой является ситуация, когда принцип реальности одерживает победу. Но все же он не может сразу выполнить свою задачу.
Его реализация проводится, в частности, с большими затратами времени и накопленной энергии; при этом в психике продолжает существовать утраченный объект. Любое отдельное воспоминание или ожидание, в которых либидо прочно связано с объектом, прекращается, перезамещается, и в нем происходит ослабление либидо.
Современные течения вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно — губка. Они решили, что искусство должно бить, тогда как оно должно всасывать и насыщаться. Они сочли, что оно может быть разложено на средства изобразительности, тогда как оно складывается из органов восприятия. Ему следует всегда быть в зрителях и глядеть всех чище, восприимчивей и верней, а в наши дни оно познало пудру, уборную и показывается с эстрады.
Борис Пастернак.
Спокойная душа распознает всё, но ни о чем не выносит суждение. Спокойная душа зреет, не старея, потому что ей нечего лишаться. Тот, кто обладает спокойной душой, поистине счастлив.
Чжуан-Цзы.
Те, кого мы любим и которые любят нас, различают в нас определенные ценности — для каждого свои, — которым они придают, тем самым, что они их в нас различают, объективное существование. Посредством их мы являемся чем-то. Вот что мы теряем, теряя кого-то из них. Ценности, которые они различают в нас, теряют существование вместе с ними.
Симона Вейль.
Платон определяет человека именно через его невежество. Это действительно привилегия человека. И Бог, и животное лишены незнания, первый — потому, что владеет всем знанием, второе — потому, что оно ему не нужно.
Я никогда так и не научился жить. Совсем не научился! Научиться жить — это, наверное, значит научиться умирать, научиться принимать человеческую смертность в абсолютном смысле слова (без спасения, без воскресения, без воздаяния) — не ради себя и не ради другого. Уже у Платона звучит старый философский наказ: философствовать — это значит учиться умирать.
Жак Деррида.
Усиливающаяся бездумность проистекает из болезни, подтачивающей самую сердцевину современного человека. Сегодняшний человек спасается бегством от мышления. И все же каждый может выйти в путь размышления по-своему и в своих пределах. Почему? Потому что человек — это мыслящее, т. е. осмысляющее существо. Чтобы размышлять, нам отнюдь не требуется «перепрыгнуть через себя». Достаточно остановиться на близлежащем и подумать о самом близком: о том, что касается каждого из нас — здесь и сейчас, здесь, на этом клочке родной земли, сейчас — в настоящий час мировой истории.
Мартин Хайдеггер.
Волей случая оказалась на одном концерте, где выступали дети. На сцене пели и танцевали юные таланты. Только хотела втихаря улизнуть по делам, но тут со сцены девчоночка в сиреневом платье стала декламировать стихи про наш город 🥲 ну, не идеальные — там то ритм сбоит, то длина строк разная — однако это оказывается так приятно, когда талантливый человечек с выражением читает понаписаное тобой, а ты скромненько анонимно стоишь в гуще зрителей (псевдоним то назвали, однако что это мои строки неизвестно). Волнительно даже.
Сказала знакомой потом, а она: "да ты что, уж я бы всем сообщила, что это мои стихи". А зачем? Не знаю, непонятно мне такое тщеславие что ли, хотя может я не разбираюсь в таких вещах. С детстве учили быть скромнее, ну и что стихи писать — это не профессия, нечем кичиться, "так все могут".
Как-то так
Случается порою разное,
Моменты не предугадать,
Однако, если безобразия
Творить — отхватится всегда.
Рыдать потом неубедительно,
И глупо обвинять других –
Начать с себя менять действительность,
А не орать: "кругом — враги".
Со старта проявились мелочи –
Едва ли вспомнить, что к чему.
Беда у ябед — память девичья,
Яд расплюют и — шасть во тьму.
Дорогой дневник!
ЭЧ коварно изменила первоначальный текст!
Поставив меня, тем самым, в неловкое положение.
Чувствую себя всеми оскорблённым, подвергнутым публичному унижению.
Никаких больше весёлых денёчков, душа сжимается в комочек и просит защиты!
А тело хочет нырять с аквалангом в заливе хануама...
Что делать со смертью? Закончить все и потом ждать ее, как гнилой пень? Или оставить что-то несделанным и умирать с сожалениями? Искусство жизни состоит в том, чтобы идти по земле принцем, разбрасывая яблоки на своем пути. Искусство умирания состоит в том, чтобы доесть свое собственное яблоко и сказать: «Я доволен, остальное — вам, наслаждайтесь в мою честь».
Эрик Берн.
Дорогой дневник!
Сегодня прочитал стихотворение моей любимой авторледи. Стихотворение называется "Первый снег"
https://avtor.net/page.php?id=89324
Почему-то вспомнилась песня про деда Максима, которая начинается —
Вот и помер дед Максим...
Что-то со мной не так. Запишусь завтра к врачу.
апд — не забыть прокомментировать "Первый снег" на авторской странице.
апд апд— забыл, такой возможности не существует.
С чего страдать человеку, если он в состоянии, подумав, разобраться, что ему по плечу, а что нет? Когда растению не хватает света и нет искусственного освещения, оно засыхает. Если же оно не хочет, чтобы его постигла такая судьба, есть только два пути: или повалить высокие растения, которые закрывают ему свет, или научиться жить без света.
Неорганическая природа — за исключением воды, — когда она является перед нами без примеси чего-либо органического, производит на нас безотрадное, даже гнетущее впечатление. Примером могут служить местности, представляющие одни голые скалы, хотя бы та лишенная всякой растительности длинная долина между скал неподалеку от Тулона, через которую ведет дорога в Марсель; особенно же такое действие, только еще гораздо более сильное, должна производить африканская пустыня. Безотрадность впечатления, которое мы испытываем от неорганического, прежде всего зависит от того, что неорганическая масса подчиняется исключительно закону тяжести, в направлении которой поэтому здесь все и располагается. Напротив, вид растительности непосредственно и в высокой степени радует нас, и тем больше, чем она богаче, разнообразнее, чем больше занимает пространства и чем при этом больше предоставлена себе самой. Ближайшее этому основание — то, что в растениях закон тяжести является преодоленным, так как растительный мир стремится вверх, в направлении, ему как раз противоположном, и что тем самым непосредственно возвещает о себе феномен жизни как новый и высший порядок вещей. Порядку этому мы принадлежим сами, он нам родствен, он — стихия нашего бытия; и сердце наше раскрывается перед ним. Итак, прежде всего вид растений непосредственно радует нас своим вертикальным направлением; красивая группа деревьев поэтому очень выигрывает, если из середины ее поднимается несколько прямых, острых еловых верхушек. Напротив, срубленное дерево уже на нас так не действует; даже растущее очень косо действует уже меньше, чем стоящее прямо. Опущенные книзу, т. е. уступающие тяжести, ветви плакучеа ивы (saule pleureur, weeping willow*) именно и доставили ей это имя. Вода безотрадное действие своей неорганической природы в значительной степени умаляет тем, что она очень подвижна и в силу этого создает иллюзию жизни, и тем, что она постоянно играет со светом; к тому же вода — первое условие всякой жизни. Что, кроме того, делает нам вид растительности столь приятным, это — выражение спокойствия, мира и удовлетворения, которым она запечатлена; тогда как мир животных мы по большей части видим в состоянии беспокойства, неудовлетворенности, даже борьбы; поэтому растительная природа так легко и приводит нас в то состояние чистого познания, которое освобождает нас от самих себя.
Поразительно, как даже самая заурядная и незначительная растительность тотчас же располагается красиво и живописно, как только освободится из-под человеческого произвола; мы видим это на каждом запущенном или еще не затронутом культурой клочке земли, хотя бы на нем только и росло, что колючий кустарник, грубые травы и самые обыкновенные полевые цветы. Напротив, на хлебных и овощных полях эстетическая сторона растительного мира опускается до своего минимума.
Артур Шопенгауэр.