Блоги

Я еще совсем юна, не по годам печальные глаза. Проснувшись как-то рано утром вдруг понимаешь ревность из нутри сжирает, трепещется исколотое сердце, разлука душу вынимает и заглянув в нее, по свойски возьмет и плюнет огненной слюной. Безмолвная обида,вдруг отразится на лице и в тот же миг разрежит плоть твою на части. И только одиночество прийдя взберется словно кошка на окно и свесив ноги, уставшим взглядом взглянет на огни ночные и тихо молвило реванш

Дню 12 апреля 1961 года Всё было иначе в том славном апреле: Там пристальней звёзды на Землю смотрели, И гордое Солнце на дочь-синеглазку Добрей излучало горячую ласку. И даже ревнивые Марс и Венера Слегка прояснили свои атмосферы — Чтоб, видеть, как вырвется в Космос землянин По имени звонкому Юрий Гагарин! 12.04.2011

я привык называть тебя личной! Злой, робкой и истеричной, кратким отдыхом или работой своей самой главной заботой личным демоном или принцессой возможностью, слабостью стессом! И пред рассветом тебя вспоминаю, вуркая тихо глаза открываю...

Яков Есепкин Порфировые сильфиды Образный только свет нас призовет. И звезды воспылают нелюбовью К свергателям всебожеских высот, Их выспреннему всуе богословью. Веками ложь непросто отличить От истины высокой, солидарность Являя обоюдную, учить Брались толпу мессия и бездарность, Сказители тождествовали им, Но черни с властным родом ненавистен Певец любой, зиждительствам благим, Чей умысел открыто бескорыстен, Один дарован временем удел, Одни судьбой подобраны вериги, Из царствований множества и дел Слагаются магические книги. Не чаяний приветствует народ Спасительную требу, но коварства Всеядного гниющий чает плод, В том прочие мирского государства. А веры крепость иродам страшна, Поэтому ль живого страстотерпца Бытийностью доказана вина, Векам оставит он лишь пламень сердца. И нынее, Лукреций, посмотри, Причастность есть царица доказательств, Участвовал, тогда не говори О Бруте и сакральности предательств. Тем был убит взыскующий Гамлет, Предательства нашедший и обмана Мистические связи, тем валет Снедает дам пикового романа. Велик изменой черною всегда Скупой на подаяния властитель, Величию сопутствует нужда В свидетельствах и праздный нужен зритель. Чернь горькая внимает суете, Скрывающейся ложи и пороку, Плодя себеподобных в нищете, К иному не готовая уроку. Засим отраву красную разлив По лядвиям чернильниц легковесных, Выводит время свой императив Софистики и чаяний словесных. Они ли стоят червных наших свеч, За сими вечность патиною тлится, Мы розовые лилии о плеч Крушне явим и смысл определится. Как истинно уродцев обелить, Одним, скорее, адовым уголем Разметить можно их и разделить, Чтоб лучше доустраивался голем. Бессмертия певец не избежал, А чашу не восполнил кровотечьем, Соперстием ее не удержал, Претлил язык лукавым велеречьем. Божись теперь, Ирод-золотоуст, Сверяй труды каратом и отвесом, Молитвенник бери, елико пуст Изборник, недочитанный Зевесом. Неправие свое осознают, С любовию встречаясь, бесов теми, Пускай еще летают и пеют, Хмелятся и юродствуют над всеми. Почто святые веровали им, Сердца губили мороком литаний, Во лжи юдоль, теперь дано другим Дослушать смутный хор соборований. Ответствовать за что нам, а беды Не выместить и там, где блещут нети, Гнилую кровь, давай, сейчас в сады Понурые вольем, в деревья эти. Пусть глухо наливаются они Смертельной четверговою отравой, Злочерную листву клеймят огни Пред падью отраженной и лукавой. Сама ведь ты судьбы хотела сей, Глаголы берегла для переписки С архангелами, вот и лицезрей, Как ищут Вии нас и Василиски. Блаженные не ведают о том, Морочны сколь посмертные лобзанья, Над басмовым твоим успенным ртом Не вздох парит, но призрак истязанья. Нам в гребневой сурьме не возлежать, Быть может, за распятие мечтами Позволит Бог, прощаясь, руки сжать Кровавобелоснежными перстами.

Баст святая, какая ж это эйфория, общаться с человеком, который оказался действительно тем, кем представился... И который реально рад тебе. И готов отдавать тебе очень важное — своё время и внимание. Как же хорошо. Чертовски хорошо.

сделав два шага сегодня по улице, я понял: все не может быть хорошо. и осознание это впивается в мою кожу, попадает внутрь и вытекает из глаза в конечном результате тоненьким ручейком

Яков Есепкин Порфировые сильфиды Помимо снега, врезанного в рунь, Помимо вод небесного прилива Ничто здесь не сохранно, вновь июнь Поманит вечность роскошью порыва. Весна, весна, легко тебе гореть Над куполами, в мороке простора, Сердец еще нетронутую треть Клеймить сусальным золотом собора. Иные в небесах мечты парят, Другая юность в нети улетает, Висячие сады пускай дарят Листы ей, кои Цинтия читает. А мы пойдем по темным царствиям Скитаться, по истерзанным равнинам, Юродно бить поклоны остриям     Крестов и звезд, опущенных раввинам. Как в жертвенники Пирра, в тьмы корвет, Вонзятся в купол славы снеговеи, И новых поколений палый цвет Окрасит кровью вербные аллеи. Пойдем, нас в этом сумрачном лесу, Какой теперь зовется Циминийским, Ждут фурии чурные, донесу К читателю, ристалищем боснийским, Скандалом в государственных кругах, Затмивших круги дантовского ада Иль сменой фаворитов на бегах У Фрэнсиса, а то (веков награда) Известием из Рима о суде Над орденом невольных тамплиеров, Точней, об оправданьи их, нигде Святее нет суда для землемеров И каменщиков тайных, славы лож Масонских не ронявших без причины, Чем в славном Ватикане, надо все ж Сужденье прояснить, зане личины Иные и известных помрачней Терзают без того воображенье Читательское, треба наших дней Порой такое голоса луженье, Уныло вопиющего в нощи Пустой и беспросветной заявляет, Картин (их в каталогах не ищи) Мистических такое выделяет Порой средоточенье, что ей-ей, Уместней разобраться в апокрифах Времен средневековых иль полей Элизиумных, рдеющих о грифах, Слетающихся тучах воронья, Посланников аидовского царства И вестников его, еще жнивья, Винцентом печатленного, дикарства Засеявших, итак, скорей туда, Читатель дорогой, где нас черемы Извечно ждали, где с огнем следа Не сыщешь человеческого, темы Рассказа не меняя, устремим Свои благие тени, а собранье Прекраснейшее буде утомим, Тотчас замолкнем, скопище баранье, Увы, предолго зреть нам довелось, Пергаменты козлиные и рожи С рогами извитыми (извилось В них вервие само, которым ложи Патиновые с ангельских времен Опутывали слабых или сильных Мирвольным духом, их синедрион Достойно в описаниях сервильных Оценивал), те роги и самих Носителей отличий адоемных Сейчас еще я вижу, теми их Числом нельзя уменьшить, из проемных Глядят себе отверстий, а двери Захлопнуть не могу я, чрез сокрытья, Чрез стены лезть начнутся и, смотри, Пролезут мраморные перекрытья, Пускай уж лучше рядом усидят, Их жаловать не нужно, а восковье Сих масок зримо, пьют ли и ядят, Морочное сиих средневековье Мы сами проходили, днесь призрак За призраком эпохи синодальной Глядит и наблюдает, рыбий зрак Из Таврии какой-нибудь миндальной Мерцал и мне, а ныне средь иных Собраний забывая гримы эти, Грозящие ристалищ неземных Ложию оскорбить святые нети, Я истинно ликую, пусть оне, Адские переидя середины, Калятся на божественном огне, В червице мелованные блядины Теряют перманенты, восковой Маскир свой чуроносный расточают, Оскал доселе беломеловой Сочернивая, внове изучают Рифмованного слова благодать, Дивятся, елико сие возможно В сиреневых архивах пропадать, Удваивать и множить осторожно Искусственный путрамент, картотек Гофрированных кукол восхищенью Честному наущать, библиотек Избранниц к достохвальному ученью Вести и подвигать, и зреть еще, Как в томы эти Герберт Аврилакский Глядит с архивниц, паки горячо Сирени выдыхает, огонь флаккский Приветствует и пламена других Пылающих одесно духочеев, Уверенней парфюмов дорогих Аромат источающих, ручеев Сиих благоуханную сурьму Пиет, не напиется вместе с нами, Всесладостно и горькому уму Бывает наслажденье теми снами, Какие навеваются всегда Безумцами высокими, именных Их теней роковая череда, Смотри, из областей благословенных Движится и течет, вижди и ты, Читатель милый, эти облемовки Чудесные, бежавшие тщеты, Горящие о Слове, черемовки Тщетно алкают виждений таких Ссеребренными жалами достигнуть, Нет лессиров хотя диавольских Теперь, чтоб выше лядвий им напрыгнуть, В былом очнуться, снова затеплить Слезою мракобесные свечницы, Начать гнилочерновие белить Души бесовской, через оконницы Стремиться в духодарческий притвор, Лукавое хоть Данта описанье Грешников и чудовиц, мерзкий ор С правдивостию схожий, нависанье Черемных теней в сребре, на гвоздях Точащихся превешенных, горящих Юродно тлеться будет, о блядях Пока довольно, впрочем, настоящих И стоящих литургий красных свеч Давай претлеем, друг и брат, патины, Китановый оставим аду меч, А с Дантом за родные палестины Идя иль с духоборником другим, Давай уже разборчивее будем В подборе вечных спутников, нагим И мертвым, аще только не забудем Скитания надмирные свои, Мученья без участности и крова, Медовые отдарим кути, Пылания зиждительного Слова, Нагим и мертвым, проклятым гурмой Увечной и неправой, порицанью Отверженным, по скрытой винтовой Лестнице, не доступной сомерцанью, Опущенным в подвалы и засим Каким-то ядоморным и дешевым Отравленным вином, неугасим Творительства огонь, героям новым Даруются пылание и честь, И требнический дух миссионерства, Нельзя их также времени учесть, Хоть черемные эти изуверства Продлятся, вспомнил снова их, но мне, Я верю, извинит читатель это, Мы, право, забываем о зерне, Путем идти каким, пока воздето Над нами знамя славное камен, А те, смотри, уж Майгеля-барона, Червонка их возьми, к себе взамен Эркюля тщат, горись, эпоха она, Безумствия черемниц в серебре, Желтушек празднословных ли невинный Угар преизливай, в осенебре Палатном расточительствуй зловинный Сим близкий аромат, свечей витых, Кровавою тесьмой, резной каемкой, Сведенной по извивам золотых Их маковок вдоль черственности ломкой Краев узорных с крыльями синиц, С тенями, подобающими замков Барочных украшеньям, чаровниц Пленявших картотечных, тех обрамков Картин дорогоценных мы равно Во аде не уроним и не бросим, Цимнийский сумрак червится давно, Его и свечным течивом оросим.

зима нежданчиком ворвется в мой апрель, как невписавшийся в поворот горе-водитель въезжает в витрину ближайшего магазина, на улицу выбегают безликие люди с метлами, вид гомо сапиенс, класс дворники, и там, где несколько секунд назад лежал белый снег, появится темный асфальт. результат налицо. при какой температуре замерзает вода? плюс два, минус два? с неба падает снег, на асфальте он тает, зима с подогревом в два-три лишних градуса. доставляет

Первым, что я почувствовал, была боль. Тупая боль в затылке, как будто по голове ударили чем-то тяжёлым. Потом я понял, что лежу в не очень удобном положении — на боку со скрученными за спиной руками. Осторожно пошевелил пальцами, ощутил кожей обматывающий запястья скотч. Попытался сесть, но не смог — лодыжки тоже были скручены, настолько крепко, что это даже было немного больно. -Лежи спокойно, — раздался голос. Я попытался повертеть головой, чтобы увидеть говорящего, но движение отозвалось вспышкой боли где-то в глубине мозга, с губ непроизвольно сорвался тихий стон. — Что происходит? — полушёпотом спросил я. — Неужели у тебя от падения отбило память? — Вроде нет… — я закрыл глаза и усилием воли вызвал картину. Что было? Да вроде ничего. Стоял на кухне, разогревал обед, услышал какой-то шорох, но не успел обернуться — а потом боль в шее и темнота. Больше ничего. Захотел потрогать шею, но скотч не позволил даже приподнять руку. — Плита… — Я выключила, не беспокойся за это. Это глупо. Я прихожу в себя связанный и спрашиваю про плиту. Хорошо головой ударился, однако… Разве не нужно по идее звать на помощь? Хотя какой смысл, в доме я один, а соседи далековато живут, не услышат. — Я…ты кто? — слова никак не хотели складываться в связные предложения. — Ммм…а по голосу узнать? — Башка трещит, не могу… — Ну ладно… — меня приподняли и перевернули. — Я…Яна??? Что ты здесь делаешь??? Ничего не понимаю. Это она меня нашла тут, или она же вырубила меня и связала? — Сейчас стою да на тебя смотрю, — ответила она. — Это ты всё это сделала? — Да. Я не нашёлся, что ответить. Страх подкатил к горлу. Я рывком попытался встать, у меня это почти вышло, но в следующую секунду удар встретил меня в лицо. Удар не был сильным, но достаточным, чтобы я снова откинулся на край дивана. — Спокойно лежи, — холодно сказала Яна. — А то хуже будет. — Ты… — дыхание перехватывало, и каждое слово давалось мне с трудом. — Как ты меня вырубила? — Элементарно, — она подкинула мобильник и поймала его. — Электрошокер. И по виду не отличишь от телефона… — А как ты зашла в дом? Закрыто же! (Ну не могла же она перелезть через двухметровый забор, или всё-таки?) — Тоже очень просто, — что-то блеснуло серебром у неё в руке. — Наматываем фольгу на шпильку и вперёд. Если замок простой и руки растут откуда надо — несложно будет. Я почувствовал, как капелька холодного пота скатывается по лбу и щекочет ухо. И одновременно я начинал дрожать. Что происходит? И что со мной будет? Почему я ничего не могу сделать? — Что…что тебе от меня нужно? Её лицо неожиданно смягчилось. — Не знаю. — Не знаешь??? Ты вырубаешь меня, связываешь, а потом говоришь, что не знаешь, зачем это делаешь??? — Нет, я не знаю. Я глубоко вздохнул. Успокойся, Даня. Успокойся. Надо взять ситуацию в свои руки. — Может тогда развяжешь меня, — я старался говорить как можно спокойнее и дружелюбнее, но голос всё равно дрожал, — и мы забудем про всё это? — Нет, — сжала губы Яна. — Но почему? — Должно же быть хоть что-то в этом… Я закусил губу. Как я ни пытался успокоиться, меня трясло. Ещё и зарыдать тут на месте не хватало. — И что же ты будешь делать? Она села рядом со мной, опёрлась локтем мне на грудь, другой рукой погладила по щеке, всё время грустно улыбаясь. — Этого я тоже не знаю. — Ну как же так, Яна? — А у тебя разве никогда так не бывало, что тебе чего-то хочется, а объяснить зачем не можешь? Я промолчал. — Вот у меня сейчас так. У Яны глаза непонятного цвета. И серого оттенок, и карего, и зелёного. И зрачки разные. Неужели она нетрезвая? Но вроде бы алкоголем не пахнет. — Но зачем тогда надо было так делать? Если тебе что-то нужно, ты могла бы просто так попросить. — Чего мне нужно, того ты не дашь, — грустно ответила она и отвела взгляд. — А силой не возьмёшь… Несколько секунд было тихо, я только ощущал, как трясёт моё тело. — Но почему бы тебе не ра… — Я была у психиатра, — оборвала она меня. — Эм…и? — Всё очень серьёзно… — вздохнула она. — Сказал прийти завтра на приём, будет уже всё точно исследовать. Подозрения сразу на несколько расстройств и затяжную депрессию. — Но тогда надо лечиться, Яна, — в какой-то момент волнение за неё стало слишком сильным, и я забыл, что лежу связанный в полной власти другого человека. — Нет, — она покачала головой. — Почему? — Слишком поздно. — Почему ты так решила? — Потому что слишком много времени прошло. Молчание. — Нужно было начинать сразу, — медленно сказала она. — Когда всё только началось, в детстве. Но что мне говорили, когда я ко всем лезла и ныла, что мне плохо? «Отстань, иди делай уроки, я тебя накажу, если ты не перестанешь мне мешать». Кто воспринимает детей всерьёз? — Но ведь ты уже не ребёнок. — Может быть. Не знаю. Можно и в сорок оставаться в душе ребёнком, а мне всего-то двадцать, — усмехнулась она. — Но ведь меня так и не воспринимали всерьёз. Когда стала подростком, правда, уже слушали, но отмахивались всё равно — говорили, что это всё возрастное и скоро пройдёт. Ты же это немного видел даже, как я звонила по телефонам доверия, писала письма психологам из журналов, потом ещё во всякие клубы поддержки обращалась…но везде одно и то же…как вариант советовали уйти в религию, но это я пробовала, ты знаешь. Яна всхлипнула. — А потом появился ты… Я почувствовал дурноту. — Единственный человек, который воспринимал меня всерьёз. Ты же мне и нашёл хорошего психолога, который смог немного помочь, правда, слишком мало. Выслушивал всё моё нытьё… Хотя я делала то же самое, ты ведь был почти таким же, тоже плохо себя чувствовал и тоже никто тебя не слушал. Вот только ты смог это перерасти, а я так и застряла… Она закусила губу и сжала одну руку другой. — И я в тебя влюбилась… Ну логично же, да? Самый близкий человек, и я тебе, кажется, тоже была близка. Вот только не как девушка… Смешно так… Я ведь и раньше была влюблена, всегда невзаимно, всегда всё время ждала, когда чувства пройдут, и даже мысли о каких-то отношениях не возникало… А в этот раз захотела. В общем-то нормальное желание вроде, ведь так? Только и на этот раз не повезло, я была для тебя только другом. И расходиться ты не хотел, говорил, что я помогаю тебе как никто, что всё наладится… Я год потом себя уговаривала, что надолго чувства не затянутся, ждала, что закончится. А потом совсем плохо стало. Приступы пошли, когда я на тебя орала, говорила, что ты во всём виноват. Вспоминать не хочется даже. Да и зачем я тебе это говорю, ты ведь и так всё знаешь… Она снова обернулась ко мне и начала гладить меня по волосам, еле касаясь их. — Я так надеялась… Что может хоть через год… Хоть через два ты наконец на меня посмотришь… А теперь четыре года прошло. Мне больше не на что надеяться. — Я…я ведь говорил, Яна. Тебе нужен другой парень, он бы тебя отвлёк от меня… — На меня за всю мою жизнь ни один парень не посмотрел. Даже когда я пыталась привлечь внимание. Неоткуда мне его взять. — Ты ещё ещё молода, зачем отчаяиваться… — Я просто устала, понимаешь? Не понимаю, зачем я тебе это говорю, ты ведь и так всё знаешь… — она прикрыла глаза. — Сколько раз я мечтала об этом моменте. Хотела, чтобы ты достался мне хотя бы ненадолго. О чём только ни думала, всё-таки посадить женщину у нас за изнасилование не могут… Страх накатил новой волной. Неужели она собирается… — А теперь понимаю, что ничего я сделать не могу. Если парень не получает никакого удовольствия, то и девушке ничего не будет, как ни пытаться… — Яна… — я нервно сглотнул. — Я ни в чём тебя не виню…но прошу, выпусти меня, пожалуйста… — А зря ты так. Лучше бы ты меня возненавидел уже тогда и прогнал бы. А так я всё портила и порчу своей любовью… — Яна… — Пойми… Я больна. И всё это запущено. Да, можно лечиться, но надо понимать, зачем. Мне незачем… Я устала мучить и себя и тебя, устала пытаться что-то изменить, устала ждать перемен… Говоря это, она наклонилась ко мне совсем близко, настолько, что я ощутил её тёплое дыхание на лице. Я невольно дёрнулся, ещё и этого не хватало. — Да ты не бойся, — она улыбнулась. — Никогда не целовалась, думаю, начинать уже поздно… Успокойся, я ничего с тобой не сделаю. — Тогда зачем ты всё это делаешь? — Не знаю… Может по привычке? Всё надеюсь, что моё нытьё выслушают. — Я всегда тебя слушал…всегда пытался тебе помочь… -Спасибо тебе за это. Но я всё это испортила. Хотя и не знаю, что я могла сделать, чтобы всё не закончилось так… Она отстранилась от меня, я облегчённо вздохнул. — Хочу просто сказать тебе напоследок одну вещь, Даня. Может, что-то хорошее я тебе действительно приносила. Но это уже не перекрывает плохого. Тебе нужно найти нового друга. — Но… — Именно так! Незаменимых людей не бывает. Первое время будет тяжело, но если ты не будешь себя винить — а делать тебе этого не стоит, ведь ты сделал всё, что мог, чтобы вытащить меня — тогда это пройдёт. И да, друг должен быть твоего же пола. Не наступай на те же грабли. — Яна… Послышался звук ключей. Должен был прийти отец. Яна вздохнула и подошла к двери. — Пора… Не вини себя. Она выскользнула в коридор. Отец возился с ключами и ругался — уж не знаю, не заложила ли она чего-то в замок? Я попытался высвободиться, я уже не чувствовал ног, но скотч не ослабевал. Вот здорово же будет, когда отец зайдёт и увидит меня в таком виде. Как всё это объяснять? — Даня, что с замком? — звук шагов послышался в коридоре. Я напрягся и сделал последнюю попытку хотя бы немного ослабить путы. В этот же момент на кухне послышался оглушительный, холодящий кровь вопль. Он продолжался совсем недолго, секунд пять, затем всё затихло. — Что это такое??? — заорал отец на кухне. — Даня, что это!!! — Пап, я в гостиной, — закричать не получилось, голос был слабым и писклявым, я даже испугался его. — Я не могу подойти! — Оторвись от машины и иди сюда!!! — Я…я правда не могу. Я…я связан!

Яков Есепкин Оцветники Сеннаара Солиственное золото веков, Публичку в термоядерном просторе Лелея, от готических оков Замковые цари избавят вскоре. Опять присобираются без век Святые мертвецы в топазных залах, Чтоб глиняные куклы картотек Сыграли на мелованных кимвалах. Земли варварской чудный Парфенон Возносится вне города и мира, И терем кафкианский отражен На цинковой доске его эфира. Давай, Вергилий, адницы свое Оставим на короткое мгновенье, Гранатовое может остие Мерцать еще без нас, отдохновенье Даруется носителям огней Басмовых в темном аде, чаровницы Прекрасные ристалище теней, Смотри, внимают, ведемы червницы Свитые наспех бросили, глядят Ревнительно сюда, а наши дивы И ждут лишь, не пиют и не ядят, Их царские осанки горделивы, Ланиты, мелом красным упиясь, Возвышенно горят, они внимают Собранье, над которым, превиясь Легко, струится нега, поднимают Ее наверх воздушные столпы, Туда, туда, к вершине коллонады, А ниже книгочейные толпы Всеправят бал, такие променады На благо им бывают, но редки Замысленно они, век на три делим, Число времен имеем, велики Меж встречами разрывы, туне целим Высоко мы, небесные лета Иное принимают исчисленье, Мишени бьются низкие, тщета, Соломон, вкруг, суетность, но томленье Сейчас не помнить время, царичей Урочно ждут царевны меловые, Им бал не в радость будет, сих парчей Червонных и желтых еще живые Не видели, а те сидят и вниз Точат о неге бархатные взоры, В парче и злате глиняном, каприз Играй быстрей, Никколо, разговоры Сейчас не нужны дивам и теням Благим, в сиренях книжные гурманы Резвятся пусть, восковым огоням, Сопирникам чудеснейшим романы За яством пересказывают, их, Не всех едва, в миру любили этом, Теперь, узри, в сплетеньях дорогих Свечные фолианты, силуэтом Здесь каждый узнаваем, разве мы Любви земных царевен белоликих Не ведали еще, хотя сурьмы Свечные присно в чаяньях великих Сребрили взором, битые персты, Гвоздимые иродами, претляли Червным тем воском, благость нищеты Узнав, на звук один определяли, Где истинности голос, где лишь хор Черемный, посмотри, оне толкуют О нас еще, те ведемы, их ор Я слышу и чего ж теперь взыскуют, Червницы с ними, серебро свое Мы ходом крестным Господу принесли, Гранатовое тлится остие Под нами, только бдят царевны, если Сейчас мы не явимся, в ады к нам Направятся они, я верю, девы Прелестные, рядитесь, дивным снам Таинства доверяйте, были где вы Не важно, коль теперь нас дождались, Встречайте мертвых царичей желанных, Эфирных мужей, десно пресеклись Очницы наши, взоров долгожданных Огни красой немирною своей Нимало не щадите, но взирайте На музами избранных сыновей И доченек мертвых преубирайте Лишь мелом красным, златом и сурьмой, Их северные песни с вами будут, Алкать иного суе, но чумой Тлеенья встречу эту не избудут.

И сверлят, сверлят, сверлят... Под ногами мокро и скользко, пяти метров нельзя пройти, не промочив ноги. А я...улыбаюсь. Весна, чёрт побери. И есть люди, способные подарить мне улыбку. Разве не прекрасно? Моя двадцатая весна. Выхожу на улицу, и оглушает безумный воробьиный гвалт, достаёшь телефон из кармана, а там смс от тебя. Ветер, это третья весна с тобой, хоть ты и далеко. Жизнь продолжается.

Хоронят детей, обычных детей Убивают детей ни за что, просто так Приходит отец и видит дитя Который погиб ни за что За что бьют детей ведь они не причем Когда же пройдут эти хмурые дни Когда прекратятся убийства детей? Ведь всем чем живут, дорожат матеря Это дитя их дитя Ведь такие мучения хоронить матерям Любимых и просто желанных детей Когда же все это пройдет и придет спокойно жизнь у дитя? Когда прекратятся убийства детей?

в лучших традициях дяди кейва, под пьяную музыку опустевших стаканов, под звон жестяного подноса, я сниму для тебя финал, и занавесом будут падающие красные капли, а гонораром— чужая голова, моя любительница доносов, ты будешь петь и извиваться как змея, твое платье будет шкворчать, как жарящееся сало. сало, жаренное самой саломеей. отвратительная, пленительная, любительница голов. носить только на жестяных подносах! пускай ты совсем не Изольда, а я ну совсем не Тристан, и даже не Гвидион, что, несомненно, жаль, пускай далеко не каждый оценит по достоинству твое коварство, и трагедию какого-то там Иоанна, я честно хочу признаться, что не воспринимаю серьезно этот библейский сюжет. мне просто нравится этих слов сочетание (кому интересно— см. название), вот и все.

Яков Есепкин Оцветники Сеннаара Отпустит Боже черные грехи, Заплачет над убитыми Георгий, И кровь сию архангелы в мехи Сольют и сохранят для темных оргий. А что еще привратникам хранить, Великие святыни источились, Жемчужную путраментную нить Востянуть за Аид и не потщились. Есть ангельскому бдению предел, Нельзя его минуть в земные сроки, Уйдем скорее, Марио, от дел Иль вспомним византийские уроки. Не стоят мессы наши времена, Что десным это мелкое коварство, Мы кровию святили имена, Чтоб прочились державие и царство. Но тщетен героический пример, Когда серебро с остиев лиется И вычурные замки у химер В плену, и див тристия чурно вьется. Звучит еще пленительный мотив, А музы нарицательными стали, Нецарственный теперь инфенитив, Мистерий уморительны детали. И как бы новый Чосер превоспел Терцийские левконии и астры, Штиль готикский давно оторопел, Вертятся вкруг какие-то пилястры. Нельзя, увы, гекзаметры слагать, Певцы ночные патиной оделись, Божественный глагол изнемогать Устал и флики нынче согляделись. Скабрезно вышел бастровый графит, Хватилось разве суего витийства, Дает обеты веры неофит И туне клясть кабалы византийства. Смешно им потакать, смешно и речь, Лишь можно избежать реминисценций, Аромы экстатичные сберечь В черемуховых сумраках каденций. Точат весной строфические тьмы, Крысиные певцам внимают ушки, Диавольской басмовой тесемы Достало на пошейные задушки. Герои где —— в земле они сырой, Выходят на панели даже вдовы, Когда бессмертье гонят через строй И меряют холстинные обновы. Подтечные их складки тяжелы, Жалки и подаянья даровые, Но смертники содвинули столы И мелом обвели багрец на вые. Еще настанет время пировать, Чудесные тогда преображенья Отметим, суе венчики срывать Чермам с пиитов, чтящих пораженья. Иного быть не может, велики На требницах славянских эшафоты, Пускай хотя узрят духовники, По ком точились красные киоты. По ком рыдали серебром в миру Венчанные изнеженные дивы, Их слезы вечно сернистую мглу Точить должны, где резвятся Годивы. Там пышные летают в небесех Горящие слепые махаоны, Приветствуют блаженствующих сех, Записанных церковными в рахмоны. Летиция, я буду меж теней Ущербных, ты легко меня узнаешь, Серебра и порфировых огней В адницах мало, их ли обминаешь. Равенствовать сейчас одним царям И будем, ждут пускай своих надежей Успенные когорты, к алтарям Бредя за неким аспидным вельможей. Секрет великий мне открыл гонец Стенающий и нет ему равенства, Здесь храмом полагается венец, А там смешны обманы духовенства. Есть ад, адница, нет и чистеца Возалканного, макового рая, Обман такой алмазнее венца, Неживы мы, одесно умирая. Лишь адники вершат свой приговор, За ними князь сапфировый играет Судьбами — и окончен разговор, Святой урочно втуне умирает. Столпы александрийские теперь Позорнее холопских распинаний, И огненный еще троится зверь, И время не пришло воспоминаний. Нас вспомнят поименно, во холстах Подставят наши лбы под поцелуи, И пусть горят на ангельских перстах Невинной крови стонущие струи.

сегодня он сказал: этот год мы могли бы прожить вместе

Яков Есепкин Фессалоникские оратории Кто к небу кубки славы поднимал, Повержен, твердь усеяли шеломы, И латы лишь воитель не снимал, Срастивший снегом наши переломы. Печальна ль участь мертвых вояров, Благих любимцев неба молодого, Успенных ныне, бязевый покров С себя еще не снявших, от второго Пришествия свободных и вполне Владеющих и памятью, и зреньем, Державной воли пленников, зане Рекрутами их видели, смиреньем Довольные честным, временщики У власти, а молчащие витии Обман благословили и полки Леглись, смертозовущие литии Давно звучали в царствиях теней, Живых и мертвых львов теперь забыли, Чреды их ангелами вдоль огней Понтонных нощно выведены были В парафии святые, елико Не имут сраму чести и таланта Невольники мертвые, велико Труждание их даже для атланта, Готового небесности держать, Смущая тьмы пигмеев немородных, Хотя со львами вместе ублажать Не стал и он бы слух жалкоугодных Друзей коварных правящих семейств, Царских фамилий спутников лукавых, Властей всепредержащих, фарисейств Затронных охранителей неправых, О них лишь потому упомянуть Пришлось, что были парии воспеты Сие, могли при случае блеснуть Известностью семейства, а поэты Времен своих, вхождение во власть Иль связи с ней считавшие за марку Избранничества, пели им восласть Пустые дифирамбы и подарку Такому были обе стороны И рады, и премного благодарны, Одни таили мерзости вины, Другие оставались небездарны, А тождество подобное всегда В истории находит примененье, Не стоит, впрочем, нашего труда И времени прозрачное сомненье Готовность благородно разрешить, Иные, те ли правы ли, не правы, Не нам теперь суды еще вершить, А здесь опять найдутся костоправы, Какие ложи вправят остия, Костыль ей экстатический подставят, Иди себе и вижди, а семья Помазанная, если не избавят Ее от злолукавых этих свор Урок и обстоятельства, до гроба Крест связей тех и будет несть, в фавор Чертей вводя, чарующая злоба Их может главы царские вскружить, Безумье выдать за пассионарность, И как оборотней сиих изжить Не ведает порою ни бездарность, Ни истины оправдывавший жрец, Ни вечности заложник посвященный И с милостию царскою борец, И знанием напрасным удрученный Философ, чья утешная рука Бумажные турецкие гамбиты Легко тасует, царства и века Мешая меж собой, одною квиты Ошибкою оне, пугать ли им Хоть легкостью такой необычайной Царских сирен, о том не говорим, Сказать еще, по прихоти случайной, А, может, по умыслу, но иных И более достойных вспоминаний Извечных парвеню и неземных Скитальцев, и творителей стенаний, Кошмарных восстенаний мастериц (Держать их на заметке нужно вечно), В свиней, черных изменою цариц, Спокойно обращавших, бесконечно Сих париев не будем исчислять, Но скажем, их в истории и теней Скользящих не осталось, выселять, Гляди, из рая некого, от сеней Шафрановых и терпкостью своей Лишь с винами бургундскими сравнимых, Лиется, Марсий, свежесть и, ей-ей, Еще псаломов, Господом ревнимых, Мы сложим звуки дивные, в одну Визитницу прелестно их составим, Камены зря несносную цену Побить стремились, буде не убавим Теперь ее, одне лишь небеса Внимать способны будут псалмопенье, Еще мертвые наши голоса Услышит не подвальное склепенье, А небо, хорошо иль ничего О мертвых и нагих, и об убитых И ведемами проклятых, того, Что зреть далось в терниями совитых Червовых кущах нам, не перенесть Вчерашним и грядущим небоборцам, Варварские музеи аще есть На свете этом, резвым стихотворцам Туда спешить быстрее нужно, там, Быть может, хоронители блажные Лелеют кисти наши и к щитам Тяжелым крепят бирки именные, И в сребро недокрошенных костей Глядятся, как черемы во зерцала, Гербовники временных повестей Листают, наша кровь им премерцала Единожды оттуда, блядей тще ль Сейчас терзает цвет ее укосный, В крысиную оне хотятся щель Завлечь бесценный светоч небоносный. Восчаяли мы верою святой Смертельное вино сиих разбавить, За то и рассчитаемся тщетой, Ошибку эту, Боже, не исправить. Приидет Демиург ли ко Отцу, Велит ли Тот оспаривать глумленье, Мы ж сетовать не будем, по венцу Всяк имеет, вот наше искупленье. Блаженствуют во лжи временщики, На балованье отданы свободы, Ко жертвенникам клонит кто штыки —- На смерть одну слагающие оды. Расплатятся еще за срам потех, Нет роз в гробах, не было и любови, Пускай виждят Колон, он полон тех Розариев, горевших вместо крови.

Мой вокзал — место встреч, расставаний. Поезда, поезда, электрички… Место слез, моих слез и мечтаний. Здесь не люди — погасшие спички. Мой вокзал — для души спасенье. Я живу, когда нет тебя рядом. Мы друг другу давно мученье. Жесткий стул, тишина, как ни странно… После ссор и твоих извинений, (К ним привыкнуть не так уж и сложно) Мой вокзал, без всяких сомнений, Тихий замок, в котором надежно. Этой ночью здесь так спокойно… Ты и злость твоя, к счастью, дома. Успокоюсь и сяду тихонько, Жесткий стул, тишина снова. Мне бы просто с тобой расстаться, Но куда я пойду? Все так сложно… Умоляешь с тобой остаться, Но с тобой уже быть невозможно. Мой вокзал — для души утешенье. Здесь таких как я немало. Каждый в нем находит спасенье. Жесткий стул, тишина — все, что надо.

Странно осознавать через полгода разрыва отношений с человеком и равнодушия к нему то, что ты начал его ненавидеть. И что особенно занятно, причина ненависти чётко осознаётся именно сейчас. А ведь полгода назад я ненавидеть просто не умела. "Благодарность" тому человеку — научил.

я хочу собрать ружье, чтобы выстрелить в солнце кусочком сердца, пусть сгорит навсегда оно, пусть пробьет тело солнца навылет, мне никто никогда не напишет, пусть мой скайп навсегда замолчит, в моей памяти навсегда будут крыши городов, что я посетил. цензура запрещает мне такие действия, и, рано или поздно, она доберется до меня, и, когда в последний момент кусочек сердца заряженный покинет дуло моего ружья, солнце продолжит смеяться над нами, так, как смеемся ты или я.

Яков Есепкин Фессалоникские оратории Лазерная гравировка I Я душу придаю карандашу, Его шестилопаточную спину Терзаю. Ослепленные машины Отходят. Думал, это опишу. Примерно так. Четыре пары рук, Брезент, напоминающий объятья, И лиц эмаль, и в очесах испуг, Поскольку люди с листьями не братья. Всё фуги лакримозные звучат, Хоронят отроков благожеланных, Мизинцами по клавишам стучат, Обслужники, с земель обетованных Лишь кадиши лиются и тоска, Снедавшая отравленных царевен, Опять боговозвестно высока, А тристии гербовник чернодревен. Любовь моя, прощай и не грусти О юности высокой, эти строфы Тебе одной готовились, почти Успение их близу Гологофы У бостонских парадников и дочь Свою, мою ли правды не избави, Я счастие искал, пустая ночь Вкруг Царствия, поет о чем-то равви. Мы ангелам равенствовали там, Где ныне бдят костлявые уродцы И тянутся к шафрановым листам, И ждут, когда очнутся богородцы. Что мертвых кармным тернием венчать, Венечие их мраморы сокрушит, Сколь некому ко Господу кричать, Пусть нощь хотя рыдания не глушит. Во здравие, во имя сатаны Алкеи препарируют стихии. Молчанием ягнят окружены Останки невоскресшего мессии. Но тьма подвластна свету, смерть природы Есть смерти отрицанье. Словно оды, Где тризну правят, яко божество, Стоят кусты пред нами. Естество, Состав их будет жить, и шелест крови Разбудит бытие в сакральном слове. II А кто глаголет нынче, посмотри, Друг Фауст, разве милые плутовки Из царевой обслуги, словари Давно пылятся туне, заготовки Порфировых тезаурисов тще Горят в червленой требе, не берутся Хоть слово молвить знавшие, свече Витийской стать и не куда, сотрутся Тотчас огонем басмовых теней Образницы, точеные виньеты Исчезнут на муаре, а огней Заздравных боле нет, куда сонеты, Скажи, теперь Уильяму нести, Каких желать от камен упований, Подсвечники желтушные тлести Устали нощно, будет и названий Искать благих на рыночных торгах, Звать культовыми юных графоманов Пусть могут их пифии, о слогах Небесных не ищи уже романов, Письмо закончил Майринк, а propo Ему Толстой и Грин еще вторили, Шучу, шучу, а мрачный Белькампо, Чем классиков он хуже, говорили Всегда лишь с ангелочками певцы Бессмертия, здесь возраст не помеха Для творческого бденья, образцы Зиждительства такого и успеха Сиреневых архивниц череда Верительно хранит, хоть Иоганна Возьми к примеру, где его года, Убельные висковия, слоганна Трагедия была в закате дней, Твоим какую люди называют Известным всуе именем, ясней Сказать, камены благо обрывают Реченье на полслове лишь засим, Когда урочно молвить нет причины, Условий, либо хроноса, гасим Скорее свечки наши, мертвечины, Прости мне слово низкое сие, Я чувствую присутственную близость, Гранатовое рядом остие, Но Коре не урочествует низость И значит к здравной свечнице теклись За речью нашей битые черемы, Их ад прощать не будет, отреклись Небожные креста, палят суремы Сребряные и червные всё зря, Сыночков, дочек, царичей закланных Юродно поминают, алтаря Прейти нельзя сиим, обетованных Земель узреть, всегда они легки На Божием и ангельском помине, Обманем пустотелых, высоки Для них в миру мы были, разве ныне Уменьшились фигурами, так вот, Огней финифть когда сточилась низко, Видна едва, порфировый киот Я вновь открою с образами, близко, Далече ли те ведьмы, нам они Теперь мешать не станут, поелику Вослед их роям адские огни Летят и шелем значат, будет лику Святому есть угроза, Аваддо Сам рыцарски налаживает сущность Уродиц, в ожидании Годо Те вечно и пребудут, а наущность Иль пафос авестийский астролог Возьмет себе по делу на замету, Чермам небесный тризнится пролог, Но держат их сословия, сюжету Зело чуры не могут помешать, Я, Фауст, выражаюсь фигурально, Годо здесь только символ, искушать Художника любого аморально, Тем более духовного, финал Деянья такового очевиден, Один зиждится в мире идеал, Толкуем он по-разному, обиден Сейчас барочной оперы певцу Молчания девятый круг, но требы Мирской бежать куда, его венцу Алмазному гореть ли, гаснуть, небы Ответствовать не могут, за пример Я взял случайность, впрочем, сколь пустое Искусство это, пифий и химер Пусть морит Азазель, ему простое Занятие сие, итак, вторю, Един лишь идеал, а толкованье Вмещает формы разные, царю Смешон колпачный Йорик, волхвованье Дает порой нам истинный урок, Порой его дарует жить наука Иль десно умирать, бытийный срок Есть действий распорядок, длится мука Творца, темнеет греевский портрет, А он еще и молод не по летам, Влачит себе ярмо, тогда сюжет Является вопросом и к ответам Зовет, к священным жертвам, ко всему, Зовущемуся требницей мирскою, Дается коемуждо по письму, Мирись засим с урочностью такою, Пиши, слагай, воистину молчи, Узрев пропасти вечного злодейства, Алкают виноградные ключи Бесовские армады, темнодейства Сего опять вижденье тяжело, Ответов на вопросы нет, а в мире Тождественствует ложь любви, чело Пиита пудрят фурьи, о клавире Моцарта рдится реквиема тлен, Каких еще мы красок ожидаем, Что сплину идеал, кого селен Желтушных фавориты бдят меж раем И брошенным чистилищем, среда Нас губит, добрый старец, помнишь если, Сам пудрить захотел ее, тогда Ему камены ясные принесли Благое назиданье, чтоб писал Божественного «Фауста», там хватит И вымысла, и ложи, кто бросал В Марию камни, вечности не платит, Иные отдают долги, сейчас Нам юношей всебледных не хватает, Нет рукописей, списанных в запас Архивниц предержащих, не читает Гомер ли, Азазель новейший слог, Пылает он, горит без свечек наших, Платить, когда антихристом пролог Небесный осмеян, за светы зряших Адские, Фауст, будем ли, платить Давно себе на правило мы взяли, Но спит Гамбург, теперь нас выйдут чтить Лишь толпы фарисейские, пеяли Напрасно и платили по счетам Напрасно, мы не знали в мире блага, Алмазных мало тлеяний крестам И света мало нашего, отвага Дается мертвым столпникам, живым Нельзя крестов поднять равно, пытались Их тронуть мертвоцветьем, юровым За то серебром гои рассчитались Щедро с музыкой всяким, Гефсимань Курения такого фимиама Не вспомнит и кажденья, только глянь Порфировые рубища меж хлама Утварного валяются, в желти Лежат громоподобные куфели Собитые, гадюки отползти Хотят от ободков красных, трюфели Смущают ароматами свиней, Те рыльцами их пробуют на крепость, Для бальных обезглавленных теней Достанет белых ныне, черных лепость Оценят и вкусят царевны, их На балы заведут поздней рогатых, Успенных этих гостий дорогих Легко узнать по платьям, небогатых Стольниц тогда убранства расцветят Соборных яствий темью, чаш громадой Кипящею, архангелы почтят Бал призраков, за мертвою помадой Уста девичьи немы и молчат Иные гости, это пировенье Для нас горит и блещет, восточат Огни свеченниц в мгле, соборованье Урочное начнется, хороши Приютов детки мертвые, церковей Хористки, аще не было души У князя ли, диавола, суровей Ему сие вижденье, буде сам И знает цену гномам рогоносным, А призрачным барочным голосам Перечить суе ведемам несносным, Лишь свечи наши, Фауст, прелиют Глорийное серебро по гравирам Порфировым, лишь сребром и скуют Височники, хотя бы по клавирам Прочтут печалей злой репертуар, Гуно сыночков мертвых вечеринки Хоть на спор не оставит, что муар Вспылавший, что горящие скоринки Тлеением извитых свеч, одне Мы присно, разве кадиши и свечи Плывут, и лазер адский о вине Искать взыскует истины и речи.