Блоги

Яков Есепкин На смерть Цины Двести девяносто шестой опус Всех и выбили нощных певцов, Сумасшедшие Музы рыдают, Ангелочки без тонких венцов Царств Парфянских шелка соглядают. Хорошо днесь каменам пустым Бранденбургской ореховой рощи Бить червницы и теням витым Слать атрамент во сень Людогощи. Веселитесь, Цилии, одно, Те демоны влеклись не за вами, Серебристое пейте ж вино, Украшенное мертвыми львами.

Седьмая ночь после седьмого дня, в число седьмое. Быть может, кто-то и узрит в том честь, Но, все же, не изменчива вся наша жизнь с тобою Будь то вторая ночь иль день сороковой.

наливаю чай- остывший, как осенняя лужа, в чужую ледяную кружку. разбившиеся осколки моей памяти станут острой приправой, забытые слова, сказанные когда-то- основой для кислой и едкой кружки с чаем. я не люблю ледяные напитки- пью это лекарство залпом, помогает от осенней хандры очень слабо но другого такого я не знаю- то, что никогда не испытывала, я с ним испытаю, и, пытая— выпытывая, запечатлеваю на маленьком стеклянном шарике по чьей-то ошибке зовущемся глазиком. разбившиеся мечты— в вазочку, разбившиеся планы— в коробочку, разбившиеся фразы— на полочку, злобы-обиды— в мусорку. когда закончится осень, прекращусь и я, когда закончится осень...

когда настали холода эта осень чертовым ветром вывернула меня наизнанку, и теперь мое алое мясо станет полным белесых червей, хлебных крошек и фантиков от конфет. когда я сижу напротив тебя в кафе из зала для курящих в мои внутренности летит пепел твоих сигарет с ментолом он застревает среди моих легких вывернутых наизнанку легких и остается там надолго, даже когда тебя рядом нет. эта чертова осень каждым порывом ветра открывает и закрывает меня хлопает мной как дверью парадного входа, не зная конца. эта чертова осень...

Я вчера взяла котёнка, на передержку до того, как найдутся хозяева. И мысль не нова, но всё же... Я поражаюсь тому, насколько животные чище, добрее, доверчивее нас... Этот комок меха знает меня несколько часов, а уже засыпает на моих руках и пищит, если я куда-то смею от него отойти. Маленький такой комочек, который своим безоглядным доверием сразу вызывает к себе тепло и симпатию. Наверное, было бы здорово, если бы люди научились так же доверять. Как в детстве. Не подозревая в каждом потенциального обидчика и предателя. Хочется доверять.

представляешь, ни у кого нет на меня времени, как будто бы я прокаженный, повинный в смертном грехе. представляешь, я могу играть роль чьего-нибудь пельменя, и меня обязательно, неумолимо, выкинут или забудут на дне полной таких же, как я, пельмешек, правда, потом их найдут в говне. представляешь, я буду сидеть завтра в кафешке и смотреть на людей, как бомж, потерявшийся на помойке следит за стаей диких голубей, немножко жалея, что не может так просто взять и взлететь. представляешь, на меня у всех просто нет времени, но стоит мне исчезнуть, как меня наконец заметят все.

Верность в любви? Что за ересь, скажите? Влюбились, а объект любви смеет не спешить проникаться ответными чувствами? Влюбляйтесь в другого! Это же так просто. И перебирайте так до момента, когда сразу получите ответное чувство. Это куда проще, чем добиваться того, первого, правда?

Писать настоящую, искреннюю отсебятину могут только дети, сумасшедшие и некоторые избранные.

зима заявляет свои права на мир брошенными машинами, каплями снега и пеплом, летящим в глаза с каждым порывом ветра, зима заявляет о себе, она оставляет автограф льдом посреди улицы, она заставляет меня ходить, зажмурившись, она запускает ледяные руки под мое пальто, поглаживая по спине ,как будто влюбленная самочка. я знаю, таких как я, много у нее, и, наверное, именно поэтому, и никак иначе- я раз за разом отказываю ей- ведь я так (просто так) не готов к зиме, я так безнадежно не готов к зиме.

Эволюция человека: маленький идиот, юный безумец, большой ребёнок, старый маразматик.             У людей всё по законам физики: Сначала притяжение, потом трение, потом отталкивание.     Люблю детей…    чьих-то крепко спящих на другой стороне Земли детей.     Если собака не лает и не кусает — это ещё не значит, что она хороший человек.     Многие несчастливы лишь потому, что думают, будто другие счастливы.     Люди были бы куда счастливее, если бы не знали года своего рождения.     Кто недоволен тем, что есть, не будет доволен и тем, что будет.         Я оптимистичный пессимист: я верю в счастливый конец света.     Спорят не за истину, а каждый за себя. Антип Ушкин

все забыто. я распят окончанием дня на облупленной оконной раме. знаешь, когда были с тобой мы в одной-единственной яме, все казалось яснее сна, и даже, гостеприимнее этого дна мы не знали мест на земле. все забыто. я распят окончанием дня, я прошит агонией солнца насквозь, знаешь, когда я и ты умирали, в богом забытой дыре, нас распяли— подобно оконной раме, на которой осталось умереть и мне.

Когда закрываешь глаза, всегда возвращается Память. Память покинутых созвездий, живущих в сотах Мирозданья. Память Прошлого Бытия, в котором пребывала Душа в Былую Сущность ветхого мира. Лошадь оступилась и, всадник начал затяжной полет в пропасть. Время остановилось для него. Теплый поток горного воздуха неслышно обволакивал выглядывающие из-под синего снега утесы. Человек стремительно приближался к ним, упав со 6о-метровой высоты тропы конного маршрута. За мгновения полета, человек успел заново пережить жизнь, побывав в утробе матери и дальше.…Потом холодная темнота охватила его. Он уже спал, когда Его Величество Случай подарил несчастному его грешную жизнь, опрокинув его в мягкий распадок, полный колючего снега, сошедшей на днях лавины.             Когда он проснулся, ночной ультрамарин растекся по плоскому телу больничной палаты. Пряный запах хвои был осязаем. Холодный тягучий аромат успокаивал сердце и обострял сознание. Больница, куда привезли Всадника, занимала всего два старых флигеля от шикарного военного пансионата, расположенного у подножья знаменитых гор. Вековые пихты, стройные сосны окружали это место, скрывая его присутствие от посторонних глаз. Окно узкой палаты было приоткрыто, с улицы доносился веселый смех студента, получившего травму в драке. Коснувшись стены случайно, Человек уже знал, что молодому этому парню не закончить курс. Утром студента переселили в просторную комнату подвального этажа. Это было ПЕРВОЕ возвращение Знания Того, Что Не Рядом.         Первую фразу, сказанную новоприбывшим доктору, тот повторял неоднократно. Врач был в годах, седой, суховатый военный, пошедший по стопам отца, сгинувшего в странные 80-е…. Больной сказал ему: «2 июня у Вас родится сын». На дворе только разворачивался март. С этого времени начался Ужас Бытия. Трагедии незнакомых людей, разворачивались цветными слайдами в глухой коробке черепа, мешая думать. Знание приходило внезапно, накатывая удушливой волной, сжимая цепкие лапы на горле. А ночью возвращалась Память Прошлого. Сны были сюрреальны настолько, что наблюдались окружающим медперсоналом. Утром тело безвольно лежало на свежеобструганных досках, потому что, упав с лошади, человек получил компрессионный перелом позвоночника. Все это, вероятно, компенсировалось передвижением во времени. 25 марта сестра привезла тележку с лекарствами. Приготовив ампулу для инъекции, она перевернула больного на живот: вся спина его была в багровых рубцах, которые прямо у нее глазах бледнели, превращаясь в кошачьи царапины. Только кровавые полосы на белой пижаме истошно вопили о факте правды. Доктор не удивился ничему. Посоветовав записывать предшествующие ощущения, он принес какую-то коробку и установил ее на стол у кровати. По вечерам около нее распространялось свечение, прибор ловил какие-то волны, и тогда игла отвратительно скрипела по бумаге.         Накануне человеку снилось, что он дрался с Гадом. На убогой тропе, среди зыбучих песков, произошла встреча. Из-под песка медленно показывался Зверь. Голова напоминала собачью, смрадный дух несся из раскрытой пасти, покрытое чешуей тело отливало медью, будто языки вечного пламени лизали его изнутри. Зверь покачивался на четырёх лапах, когтистые рвали землю, и та стонала эхом Павших в пустыне. И воин обнажил меч. Удар застал Чудовище в прыжке. Сталь отскочила, ударившись в металл. Когтистая лапа перевернула воина в воздухе, напоив его вяжущим запахом крови. Второй раз поднял меч воин и ослепил зверя, и рев его, раненого, складывался в мозгу в проклятья Роду Человеческому. Ослепленный ушел зверь в свою подземную Страну Спящих, где глаза не нужны.        Человек спал на больничной койке чужого города.        Апрель ознаменовался обходом коллегии «местных светил», которые признали его вполне нормальным.        В мае человек подарил лечащему врачу пару голубых листьев, исполняющих желания, оставив себе изумрудно-зеленую горсть песка, которая рассыпалась по Времени лет. Знание не отпускало, но уходила болезнь. Заметив, однажды, сиреневый Свет у своих ног, Человек понял, что встанет. Пятого июня он встал, и, в июле, покинул временный приют: ноги слушались его как прежде. Как прежде не слушалась только Память.

Какая к чёрту любовь, о чём вы? Сейчас, во время, когда люди с пеной у рта восхваляют лицемеров и лжецов, объясняя их поступки "тонкой душевной организацией" и "желание оградить свою личную жизнь о чужого любопытства". Наверное, нелепей оправдание придумать сложно. Когда личную жизнь хотят от чего-то оградить, о ней просто не говорят. Зачем выстраивать тонны иллюзий, выдумывать себе другую жизнь и постоянно врать-врать-врать? Любовь не терпит вранья. Объектом любви должен служить человек, которого вы знаете от кончиков волос до мизинцев на ногах, каждый его шрам, каждую родинку, голос, запах. Даже если он далеко. Но стоит узнать, что ты любил лишь мёртвый образ, весь этот душевный трепет, тепло, радость гаснут, оставляя после себя лишь горстку ядовитого пепла внутри. Сейчас жизнь полна образов, масок, призванных "оградить личную жизнь от любопытства". Где вы настоящие, люди? В чём? Почему сейчас такой ценностью обладает подделка, а не оригинал? Неужели вы даже самих себя любить перестали? Опять глупые никому не нужные размышления. 

Яков Есепкин На смерть Цины Триста девятнадцатый опус Столы нищенских яств о свечах Тени патеров манят, елеем Днесь и мы эту благость в очах, Ныне тлейся, беззвездный Вифлеем. Яства белые, тонкая снедь, Пудра сахаров, нежные вина, Преложилась земная комедь, Ас Лаурою плачет Мальвина. Дщери милые ель осветят, Выбиются гирлянды золотой, И на ангельских небах почтят Бойных отроцев млечною слотой.

Говорят, судьба отбрасывает ненужных. И если ты с человеком расстаёшься, то и не надо об этом жалеть. Правильно звучит. Хорошо звучит. И как всё правильное и хорошее — оно почти не выполнимо. Если оно хорошо, так почему начинаешь так отчанно цепляться за воспоминания об этих ушедших, выискивать сведения о них, чтобы очередной раз убедиться, что да-да-да! им хорошо и замечательно без тебя, без вашего общения, которое ты полагал таким нерушимым и долговечным, как Самарканд? Особенно отвратно рвать, если общение было достаточно длительным. Какие на хрен наркотики и вещества, когда порой от человека впадаешь в такую нездоровую зависимость, что ни дня уже не можешь без того, чтобы хотя бы парой слов с этим человеком перекинуться. И даже после долгого отвыкания, когда, кажется, всё, свободен! тебя с какого-то лешего тянет как-то связаться с этим человеком. Или с людьми. Во множественном числе, правильней. И ходишь весь раздираемый противоречиями, как Гамлет недоделанный, с этим осточертевшим "быть или не быть". Почему разум, который довольно здраво утверждает, что да, правильно, что ты с ними порвал, умничка, не может заткнуть куда подальше твою эмоциональную составляющую с её верной подружкой Памятью, которая, правда, и разуму подсказывает основания для диаметрально противоположной точки зрения? И вот сидишь ты, как шизофреник, слушаешь долбанный спор и мечтаешь только о том, чтобы заткнулись оба. Заткнулись, я сказала!

пылающие яростью глаза чуть наискосок от меня, потертый грим на лице друга- словно на маске из папье-маше. и вместо того, чтобы просто потанцевать, мы вновь, в который раз уже, просто убьем друг друга. тебе еще не надоело меня рисовать? неосознанно, на стеклах стоящих автомашин— вьюгой, следом бежать за каждой, истошно кричать, что она везет твоего... нет, милый мой, пора кончать эти игры, пускай поиграет с тобой кто-то другой, а я боюсь холодов и ненавижу висеть на окнах. тем более, когда дело касается чужих снов.

Яков Есепкин На смерть Цины Триста двадцать второй опус Вновь горят золотые шары, Нежно хвоя свечная темнится, Гномы резвые тлят мишуры И червицей серебро тиснится. Алигъери, тебя ль я взерцал: Надломленный каменами профиль, Тень от ели, овалы зерцал, Беатриче с тобой и Теофиль. Ах, останьтесь, останьтесь, хотя Вы ночными гостями в трапезных – Преследить, как, юродно блестя, Лезут Иты со хвой необрезных.

Яков Есепкин На смерть Цины Двести девяносто третий опус Грасс не вспомнит, Версаль не почтит, Хрисеида в алмазах нелепа, Эльф ли темный за нами летит, Ангел бездны со адского склепа. Но легки огневые шелка, Всё лиются бордосские вина, И валькирий юдоль высока, Станет дщерям хмельным кринолина. Лишь картонные эти пиры Фьезоланские нимфы оставят, Лак стечет с золотой мишуры, Аще Иды во хвое лукавят.

Яков Есепкин На смерть Цины Двести восемьдесят девятый опус Капителей ночной алавастр Шелки ветхие нимф упьяняют, Анфиладами вспоенных астр Тени девичьи ль сны осеняют. Над Петрополем ростры темны И тисненья созвездные тлятся, Виноградов каких взнесены Грозди к сводам, чьи арки белятся. Померанцы, Овидий, следи, Их небесные выжгут кармины, И прельются из талой тверди На чела танцовщиц бальзамины.