Блоги

на днях мне показали брата-близнеца моего кота Кеши — Шона. Странная и удивительная история Шона. Кеша появился у меня вот как — случайно ко мне на работу зашла женщина с кошачьей переноской. В пластиковом сундучке обнаружились три милых котёнка — двое очень похожих друг на друга мальчиков и девчушка беленькая с пестырми разноцветными перышками — персы-экстремалы, вобщем. Был ноябрь месяц, та женщина шла с рынка, котят не купили, она зашла к нам погреться. Пушистые комочки счастья (им было 2 месяца) дрожали от холода. Я и мои коллеги облепили их со всех сторон. Чудесные и обаятельные котята всем понравились, я и одна из сотрудниц решили преобрести мальчишек. Сторговались за 500 рублей . Потом я резко изменила решение и отказалась, но всё равно не смогла устоять — так Кеша появился в моей жизни. А вот у ребёнка сотрудницы оказалась аллергия на шерсть животных, и она долго упрашивала меня забрать Шона. Я отказалась. Позже выяснилось, что она дала объявление в местную газету, его случайно увидела бывшая хозяйка Шона и тут же откликнулась. Оказалось, что мама Шона и Кеши погибла при родах, а она, помешаная кошатница ни дня не могла проижить без представителя семейства кошачьих. И представляю её радость, когда её, как она называет Шона, "сыночек" вернулся обратно . Так же случайно мы встретились, и она принесла показать Шона. вот что из этого получилось (изображение) слева — Шон, справа — Кеша, 2 года, персы-экстремалы

Яков Есепкин На смерть Цины Шестисотый опус И опять меловые балы, Тьмы наперсницы любят веселость, А и мы не к добру веселы, Маковей, Ханаанская волость. На Монмартре еще бередят Сны холстов живописные тени, За отроками нимфы следят, Канифолят басмою ступени. Плачет грузная Ита, в бокал Тщится яду подлить, цепенея: Что ж сотусклый игольник всеал, Ах, влекли нас по хвоям до нея.    Сто четвертый опус Торопятся пустые гробы Изукрасить каймами златыми, Небовольной любови рабы И рекли нас великосвятыми. Только рано ещё пировать, Желть лилейная помнит ли сады, Будут розы с гербов урывать – Прекричат и забьются Гиады. Как явимся в убойной росе, О серебре и мертвой лазури, Смерти жало на хладной косе Узрят жницы и косари бури.

Яков Есепкин На смерть Цины Восемьдесят третий опус Ночь тиха, всеблагая Звезда Восточает иглицы сувои, Ах, попались и мы в невода Вифлеемской таинственной хвои. Картонажные свечки белы, Тесьмой пламенной щуки свитые, Презлатятся русалок юлы И макушки тлеют золотые. Шелк течет ли, атрамент свечной, Денно ль Золушки бьются под мелью, Виждь еще: сколь вертеп расписной Пуст и темен за плачущей елью. Восемьдесят пятый опус Ель всекрасная, слава твоем Изумрудам и бархатным свечкам, Спит юдоль, надарил Вифлеем Ярких шишек сребристым овечкам. Темной хвои серебро, веди Нас в погибель, иных персонажей И не видно с одесной тверди, А тлеется лишь мел картонажей. Всё таили румяна и яд, Берегли мелованные тесьмы, Негой белых увили наяд Мглу шаров — со гирляндами, здесь мы.

революционное восприятие мира приводит к перегрузке систем. девяносто процентов жизни— мимо, девяносто процентов стен.

проезжая мимо одной и той же остановки каждое утро, ощущаешь себя немножечко глупо, слегка потерянным и затупившемся, как карандаш, тот,что сломался на прошлой неделе, новый точить просто нет времени. я ставлю чайник, я отстрачиваю конец сломанной швейной иголкой, из колец состоит моя судьба. я включаю чайник, я откладываю конец себя.

Яков Есепкин На смерть Цины Восемьдесят первый опус Нет парчи — содомитский атлас Застилайте на жалкие гробы, Кто и слышал сиреневый глас, Мертвых ангелов носят утробы. Из Содома в Коринфы свернем, Хоть колонские пиры утешим, На атласах еще мы уснем, Бледный вершник нам явится пешим. Свечки вынесут: нощь востречать, Фрид платками терзать гробовыми, Лишь тогда и начинем кричать Со младенцами вечно живыми. Восемьдесят второй опус Се, розарии днесь всетемны, Тень фиалки взыскует о тени, Аще ждут фаворитов Луны, Бейте черные розы на сени. Что и плакать, нашли по цветам Иудейских успенных царевен, Роскошь клумб не идет к высотам, Ядъ и миро торгуют из Плевен. Так в эфире цвета не горят, Мертвым девам бледнеть ли, сех зряши, Им аромы нещадно дарят Парфюмерные тусклые чаши.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьдесят седьмой опус Виждь Уранию в темных шелках, У валькирий балы небозвездны, Твердь горит и в ея потолках Ярус к ярусу плавятся бездны. Много кипени белой вверху, Много бледной на хорах отравы, Пламенна источают круху, Птицы райские млечно-кровавы. Свечи золотом стянет Гефест, Вспомним злато сие пред целиной, И четверга пылающий крест Выжжет сумерки белою глиной. Семьдесят четвертый опус Тени роз небовольных пиют Августовское терпкое брашно, Ах, зелени еще вопиют, Умирать подо желтью всестрашно. Лей, Урания, вина свое, Благомервых ли ветхие сени Тленом чествуют, вижди остье: Се горят наши звездные тени. Хоть и слезы кровавые мглы Иззлатят на пустых колесницах, Воском выбьются алым столы — Всех нас ангели узрят в червницах.

скачать мп3 www.sunhome.ru/... Ляг на спину, закрой глаза и слушай мой голос и пусть каждое моё слово станет реальностью! Твоей реальностью. Просто внимательно слушай мой голос и следуй за ним своим сознанием! Ты можешь слышать только мой голос или отвлекаться изредка на посторонние мысли и снова мысленно возвращаться и слышать только мой голос и даже когда ты уснёшь, ты будешь слышать во сне мой голос, а потом проснёшься в нужное тебе время бодрым и отдохнувшим. Ты лежишь спокойно. Твоё тело расслаблено. Ты чувствуешь пальцы ног. Пальцы ног расслаблены. Ты чувствуешь икры ног. Икры ног расслаблены. Ты чувствуешь свои бёдра. Твои бёдра расслаблены. Ты чувствуешь ягодицы. Ягодицы расслаблены. Ты чувствуешь пальцы рук. Пальцы рук расслаблены. Ты чувствуешь кисти рук. Кисти рук расслаблены. Ты чувствуешь свои предплечья. Твои предплечья расслаблены. Ты чувствуешь плечи. Плечи расслаблены. Ты чувствуешь мышцы спины. Твоя спина расслаблена. Ты чувствуешь мышцы живота. Твой живот расслаблен. Ты чувствуешь свою грудь. Мышцы груди расслаблены. Ты чувствуешь свою шею. Твоя шея расслаблена. Ты чувствуешь своё лицо.. Твоё лицо расслаблено. Ты чувствуешь свой язык. Язык расслаблен. Ты лежишь спокойно. Твоё тело наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь пальцы ног. Пальцы ног наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь икры ног. Икры ног наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь свои бёдра. Твои бёдра наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь ягодицы. Твои ягодицы наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь пальцы рук. Пальцы рук наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь кисти рук. Кисти рук наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь свои предплечья. Твои предплечья наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь плечи. Твои плечи наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь мышцы спины. Мышцы спины наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь мышцы живота. Мышцы живота наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь свою грудь. Мышцы груди наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь свою шею. Мышцы шеи наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь своё лицо. Мышцы лица наполняет приятная тяжесть. Ты чувствуешь свой язык. Твой язык наполняет приятная тяжесть. Ты лежишь спокойно. Тебе тепло и уютно. Ты чувствуешь пальцы ног. Пальцам ног тепло и уютно. Ты чувствуешь икры ног. Икрам ног тепло и уютно. Ты чувствуешь свои бёдра. Твоим бёдрам тепло и уютно. Ты чувствуешь ягодицы. Ягодицам тепло и уютно. Ты чувствуешь пальцы рук. Пальцам рук тепло и уютно. Ты чувствуешь кисти рук. Им тепло и уютно. Ты чувствуешь свои предплечья. Твоим предплечьям тепло и уютно. Ты чувствуешь плечи. Твоим плечам тепло и уютно. Ты чувствуешь мышцы спины. Мышцам спины тепло и уютно. Ты чувствуешь мышцы живота. Мышцам живота тепло и уютно. Ты чувствуешь свою грудь. Мышцам груди тепло и уютно. Ты чувствуешь свою шею. Твоей шее тепло и уютно. Ты чувствуешь своё лицо. Твоему лицу тепло и уютно. Ты чувствуешь свой язык. Твоему языку тепло и уютно. Ты лежишь спокойно. Твоё тело засыпает. Ты чувствуешь пальцы ног. Пальцы ног засыпают. Ты чувствуешь икры ног. Икры ног засыпают. Ты чувствуешь свои бёдра. Твои бёдра засыпают. Ты чувствуешь ягодицы. Твои ягодицы засыпают. Ты чувствуешь пальцы рук. Пальцы рук засыпают. Ты чувствуешь кисти рук. Кисти рук засыпают. Ты чувствуешь свои предплечья. Твои предплечья засыпают. Ты чувствуешь плечи. Твои плечи засыпают. Ты чувствуешь мышцы спины. Мышцы спины засыпают. Ты чувствуешь мышцы живота. Мышцы живота засыпают. Ты чувствуешь свою грудь. Мышцы груди засыпают. Ты чувствуешь свою шею. Мышцы шеи засыпают. Ты чувствуешь своё лицо. Мышцы лица засыпают. Ты чувствуешь свой язык. Твой язык засыпает. Ты лежишь спокойно. Твоё тело спит. Ты чувствуешь пальцы ног. Пальцы ног спят. Ты чувствуешь икры ног. Икры ног спят. Ты чувствуешь свои бёдра. Твои бёдра спят. Ты чувствуешь ягодицы. Твои ягодицы спят. Ты чувствуешь пальцы рук. Пальцы рук спят. Ты чувствуешь кисти рук. Кисти рук спят. Ты чувствуешь свои предплечья. Твои предплечья спят. Ты чувствуешь плечи. Твои плечи спят. Ты чувствуешь мышцы спины. Мышцы спины спят. Ты чувствуешь мышцы живота. Мышцы живота спят. Ты чувствуешь свою грудь. Мышцы груди спят. Ты чувствуешь свою шею. Мышцы шеи спят. Ты чувствуешь своё лицо. Мышцы лица спят. Ты чувствуешь свой язык. Твой язык спит. Ты лежишь спокойно. Ты чувствуешь своё тело. Твое тело спит. Ты чувствуешь своё тело. Твоё тело отдыхает. Ты чувствуешь своё тело. Твое тело расслаблено. Полежи спокойно ещё немного! Полежи так ещё чуть-чуть, а потом можешь встать! Встать бодрым и отдохнувшим или продолжать свой отдых столько, сколько тебе будет нужно, а потом спокойно встать, встать бодрым и отдохнувшим.

Ситуация сложилась нешуточная. Когда я вошёл в каюту капитана, как раз прозвучала кульминационная фраза: —Если не починишь, я тебя в первом нашем порту зачеркну, как личность. Что-то же ты должен знать? А на ключе стучать можно и зайца научить.         Начальник радиостанции сидел на диване и по мальчишечьи шмыгал носом, благоразумно предпочитая помалкивать. Да и был он, собственно говоря, ещё пацаном. Пошёл в первый свой самостоятельный рейс. А тут надо же такому случиться. Вышел из строя передатчик дальней связи. Если с лоцманской станцией и со стоящими рядом с нами на рейде судами мы ещё могли связаться по УКВ, то дальше — всё. Он два дня ковырялся в своих ящиках, но результат был нулевой. —Пал Палыч, а может не стоит горячиться? Тут подумать нужно,- остановился я в дверях. —Послушай старпом,- указал мне капитан на диван: —По такому поводу пусть индюки думают, а специалист всё должен знать. А если есть предложения, то садись и излагай.         Я сел рядом с радистом: —Вокруг много наших стоит. Можно связаться по УКВ. Объяснить в общих чертах причину неисправности. Помогут. —Дело! Вот ты этим и займись,- лишний раз подтвердил он правило, что инициатива на флоте наказуема.         Я битый час трепался со стоящими вокруг нас судами, находя старых знакомых, с кем когда-то вместе учился или плавал, выслушивая последние новости и новые анекдоты. Помощь предлагали абсолютно все. Мне оставалось только выбирать. Наконец, услышав не просто знакомую, а знаменитейшую фамилию начальника радиостанции, я согласился и быстро обговорил детали.         Человек, о котором в дальнейшем пойдёт речь, был поистине уникален. Являясь первокласнейшим специалистом, он обладал всеми мыслимыми и немыслимыми дипломами и званиями, которые только могут быть у начальника радиостанции на флоте. Ходили слухи, что, вся его каюта завешана авторскими свидетельствами на очень умные изобретения. Но был у него один бзик. Слово это — малознакомое, но подвержены ему на флоте многие. Просто от однообразия жизни заклинивает человека на чём-нибудь одном и всё. Кто коллекционирует что-нибудь, кто по дереву режет, кто в одних тапках полжизни ходит. Доводилось мне знать одного умника, который по всем кораблям таскал с собой аквариум с лягушкой, утверждая, что благодаря ей, на судне никогда не заведутся тараканы. Кстати, я всегда внимательно следил за тем, чтобы за мной ничего подобного не водилось. Хотя, как говорится, в чужом глазу соринку заметишь, а в своём бревно не разглядишь.         А у будущего нашего гостя бзик наблюдался особый. Имея колоссальные размеры собственного тела, был он невероятно жаден до пищи. Нет, не просто любил поесть, а именно жаден до такой степени, что, говорят, после себя крошки со стола собирал. На судне-то питание поставлено как? Вопросами этими занимается повар совместно с артельщиком под руководством старшего помощника. А также избирается ревизионная комиссия, которая следит за правильным расходованием продуктов и средств. Обычно моряки не любят избираться в эту комиссию. Кому охота после вахты заниматься какими-то взвешиваниями да подсчётами? Этот же, где бы ни плавал, был всегда добровольным председателем всех ревизионных комиссий. О его придирчивости и скрупулезности ходили легенды. Ну и, разумеется, повара теплоходов, на которых он работал, ненавидели его люто.         Мотобот на воду спускали шумно, дурачась и подкалывая друг друга. После того, как в него попрыгали матросы, за руль уселся третий штурман. Застучал движок. Шлюпка отвалила от борта.         Вернулись они довольно быстро. Карабкался по штормтрапу наш гость долго и упорно, отдуваясь при этом так, что на палубу выскочил старший механик, испугавшись, не случилось ли чего с воздушной системой открытия трюмов. Наконец, справившись с этим нелёгким делом, он оглянулся на пройденный путь с видом человека, только что совершившего переход с Суворовым через Альпы, и солидно поздоровался. Да! Размеры этого мужчины впечатляли. Тут же рядом появилась какая-то низкорослая, невзрачная личность с целлофановым пакетом, чему значения я тогда не придал. А напрасно!         Наш начальник радиостанции, как послушный подмастерье, подхватил поданный из мотобота чемоданчик с инструментами и вежливо увёл своего старшего коллегу в радиорубку. Распорядившись, чтобы как следует, закрепили шлюпку, я ушёл к себе.         Но в одиночестве остаться мне не удалось. В дверь поцарапались, и на пороге образовалась та невзрачная личность, которая появилась у нас на судне вместе с прибывшим радистом. —Я — Главный!- представился он и, сделав многозначительную паузу, как кот в знаменитом мультике, добавил: —Фамилия такая. Вы, наверное, слышали про меня? Да кто у нас в пароходстве не слышал историю про этого поварёнка? Несколько лет назад, очевидно когда он ещё только начинал плавать, направили его на одно судно. Ну и, как положено, опережая его, полетела капитану радиограмма о замене. Вот только ребята с береговой радиостанции решили пошутить, отстучав: —«Едет Главный! Встречайте!»         На корабле сначала долго допрашивали радиста, не перепутал ли он чего, принимая особо важное сообщение. Потом объявили аврал. Несколько дней всё драили и скребли. Приводили в порядок документы. Короче говоря, можно представить себе реакцию наповал издёрганного старпома, когда предстал, наконец, перед ним этот хмырь. Вероятно, картина была достойна кисти великого художника.         Ростом он был метра полтора и весь конопатый, вплоть до ушей. —А ты, как здесь оказался?- я посмотрел на него с интересом. Главный нисколько не смутился:    Я — кок высшей категории. Меня Константин Иванович прислал помочь. Вам привет от него.         Их старпома я знал хорошо. Мы с ним вместе учились на курсах повышения квалификации. Но зачем Костя послал поварёнка помогать чинить радиостанцию? Понять это, было выше моих сил. Я поделился терзающими меня сомнениями со своим собеседником. —Ну, как же?- даже обиделся он: —Когда этот бегемот починит, а он сделает, он всё знает, вы же его будете угощать? А это — дело непростое. Тут классный специалист нужен. Вот меня Константин Иванович и прислал в ваше распоряжение. Значит, решили вопрос? Разрешите отбыть на камбуз? —Отбывайте,- разрешил я и, как только он вышел, упал от смеха на койку. Знать бы тогда, что будет дальше, смеяться бы не захотелось.         После появления гостей, на судне что-то стало происходить. Это чувствовалось по уж очень серьёзным лицам, по всеобщей заинтересованности в чём-то. Меня это начинало беспокоить. Когда капитан не знает о некоторых деталях, происходящих на корабле — это ещё допустимо. Но, когда старпом не может разобраться, что у него творится под носом, это уже ни в какие ворота не лезет.         А тут ещё остановил меня мастер в коридоре. —Сергей Саныч, здесь заскакивал ко мне такой рыжий, решать вопрос,- показал он ладонью метр от палубы: —Так повариха пусть возьмёт из моих представительских всё, что нужно. —Хорошо,- ещё больше недоумевая, кивнул я. При чём тут представительские? Мне было точно известно, что гостивший у нас начальник радиостанции к спиртному относится равнодушно, объясняя это тем, что своё море водки выпил ещё в молодости. А продукты? Так их и на камбузе достаточно. Но не это — главное. Капитан был, как всегда, немногословен, но в глазах у него прыгали два смешливых чёртика. Он явно знал что-то, чего не знал я.         А на камбузе творил Главный. Всё кругом кипело, шипело и булькало. Наша повариха, которая была на полголовы выше его, да и по возрасту ему в мамы годилась, беспрекословно выполняла распоряжения кока высшей категории. Очевидно, этот Главный в своей среде пользовался авторитетом. И заслуженным! Баки, кастрюли, сковородки сверкали чистотой. Одет он был в ослепительно белую куртку, на нагрудном кармане которой красовалась его личная монограмма. Давно мне не приходилось видеть такой суеты у нас на камбузе.         Закрывшись у себя в каюте, я попытался собраться с мыслями. На судне явно присутствовал какой-то заговор, о котором знал даже капитан. Но с какой целью и против кого? Это оставалось загадкой. Если против нашего гостя, а многое говорило за это, то совсем непонятно. Человека ведь пригласили помочь. И потом, этот Главный?! Что-то он мне не нравился. Зачем он здесь?         И тут меня осенило. Приглашал-то радиста я. И кухня вся эта дьявольская находится             в моём подчинении. Вот поэтому меня и не посвятили в детали, разумно полагая, что я был бы против. Сердце у меня похолодело. Только бы они там, на камбузе чего-нибудь не натворили. —Команда приглашается на ужин! Приятного аппетита,- проворковала судовая трансляция голосом второго штурмана. Именно проворковала, а не объявила, как положено. Я быстро вышел из каюты.         Все свободные от вахты уже собрались в кают-компании, чего прежде никогда                         не наблюдалось. Обычно подходили по одному, не торопясь. В помещении незримо присутствовал дух ожидания чего-то. Последними вошли радисты. По сияющей физиономии нашего было понятно, что со связью полный порядок. Он, суетясь, рассыпался в благодарностях, усаживая своего огромного коллегу за стол.         Ужин был праздничным. Повара постарались на славу. Но особого аппетита                                не наблюдалось. Все ели как-то, между прочим, внимательно поглядывая на гостя.                             А посмотреть было на что. Блюда, ритмично появлявшиеся пред ним, никакому описанию         не поддаются. Без сомнения такому могли бы позавидовать лучшие рестораны мира.                     И подавалось всё это в неограниченных количествах. Но если волшебники камбуза блистали искусством создавать кулинарные шедевры, то наш гость явно не уступал им в искусстве поглощать их. Делал он это основательно, не торопясь, хотя блюда убывали с поразительной быстротой. Каждую тарелку, прежде чем отставить в сторону, аккуратно протирал изнутри кусочком хлеба. Да! Поесть он не только любил, но и умел!         Трапеза продолжалась очень долго, пока не подошла к своему логическому завершению. Отодвинув от себя последнюю посудину, герой дня блаженно откинулся на стуле, всем своим видом давая понять, что заправлен под завязку. Видно, не было сейчас на свете человека, счастливее его.         И тут в кают-компанию опять вошла наша повариха, шелестя накрахмаленным фартуком. В руках она держала поднос. А на подносе!!!... На подносе плыл гусь. Отсвечивая нежно розовой корочкой, украшенный зеленью и овощами, он гордо нёс голову, аппетитно выгнув шею. Ягодки брусники, вставленные вместо глаз, маняще взирали вокруг. Ни с чем несравнимый запах защекотал ноздри, проникая в самую душу.         Повариха неторопясь подошла к столу и поставила поднос перед гостем. Начальник радиостанции, не мигая, уставился прямо перед собой. Ох, сколько всего было в этом взгляде! Сколько яростного желания, ноющей тоски и отчаяния. Ведь желудок-то был полный.         И в этот момент появился Главный. Нет! Сейчас это был не кок высшей категории. Это был Наполеон, только что одержавший победу под Аустерлицем. Распиравшее чувство презрительной удовлетворённости, что ему удалось расквитаться за всю униженную поварскую братию, делало его даже выше ростом. Я, вдруг, в полной мере оценил всё коварство плана, привезённого к нам на судно этим маленьким, рыжим иезуитом.         Ошарашенный радист вытер салфеткой пот со лба и, медленно повернув голову, посмотрел на Главного. Тот взгляда не отвёл, продолжая наслаждаться своим торжеством. Бессловесная дуэль длилась бесконечно.         Скрипнул стул. Наш гость напрягся и, покачиваясь, встал и вышел. Хлопнула дверь туалета. Благо от кают-компании до гальюна два шага по коридору. И в тот же момент всю нижнюю палубу огласили неприятные, жуткие звуки. По-видимому, радист, наклонившись над унитазом и заложив в горло два пальца, очищал себе желудок. Вернувшись, он засунул в карман носовой платок, которым вытирал мокрые руки, и, решительно усевшись за стол, принялся за гуся. Тишина вокруг стояла гробовая. Слышен был только хруст обсасываемых костей. Через несколько минут всё было кончено.         Самостоятельно подняться со стула он уже не смог. В мотобот мы его грузили всей командой. —У этого бегемота мечта жизни — помереть от обжорства,- оправдывался Главный, прощаясь со мной. Он юркнул в шлюпку также незаметно, как и появился у нас на судне         Когда через несколько дней, просматривая месячный отчёт ревизионной комиссии Об использованных продуктах, я дошёл до итоговой цифры, мне стало не по себе: —Да! У жадных собственная гордость!

Яков Есепкин На смерть Цины Шестьдесят восьмой опус Золотыя лилеи сорвем, Людовику венечия милы, Аще исстари мы не живем, Пусть резвятся младые Камилы. И кого победили, смотри ж, Ли несет финикийские воды, Тир ли пал, содрогнулся Париж, Ловят тигров барочные своды. Гипсы вырвут из темных аллей, Вновь начинье исцветим пустое, Чтоб, мрачнея, тризнить веселей, Как становится желтым златое. Шестьдесят девятый опус Новолетие, роз голубых Ангелки мирротечной смолою Истеклись, где и мы со рябых Ват следим за душистой юлою. Ель чудесная, помни о сех Бледных мытарях ночи портальной, Звезды с мелом горят на власех, Яд в безе и во басме хрустальной. Воск ликующих свеч ангелы Подсластили, трепещет и вьется Мрак шаров и червные столы Яств гадают, кто первым убьется.

Жил был царь, на голове у него красовалась корона, в одной руке он держал скипетр в другой державу. Этот стандартный набор правителя он в свое время получил от предыдущего монарха. Который передавая ему эти атрибуты власти сообщил новоиспеченному царю на ушко... Что так и осталось загадкой, сначала всем придворным конечно было интересно что же такого бывшей царь сказал новому. Но спустя какое то время придворных это интересовать перестало. Может быть причиной этому были заморозки или в конец испортившийся квас а может и то что бывший царь постоянно стоял за спиной нынешнего и периодически что то ему нашептывал. у царей как говориться свои причуды, и если уж придворные перестали обращать на это внимания то простые крестьяне с ремесленниками и подавно. Надо отметить что бывший правитель стоящий сейчас за спинкой царского трона раньше был тайным соглядатаем в дальних заморских странах и поэтому в совершенстве владел техникой конспирации и маскировки. Искусство его в этой области было столь высоко, что никто из беседующих с царем никогда не мог быть уверен что беседа их и вправду происходит с глазу на глаз. Но к этому тоже все привыкли, тем более что новый царь оказался очень хорошим повелителем. Он заключал выгодные как сам утверждал договоры с дальними странами. Заставлял помещиков уменьшать оброки, а если они не слушались то садил их на кол, поданным настолько нравилось что новый царь так быстро расправляется с их угнетателями, что они даже не замечали, что казалось бы уже казненые помещики, вновь ходят по своим как все думали отобранным землям и продолжают собирать оброки. "Это не иначе как злые духи, " шептались между собой крестьяне неся им официально давно отмененную барщину. Так как новый царь был очень предусмотрительным и всегда заглядывал вперед, то решил на всякий случай одеть каждого дружинника в новую кольчугу а мечи заменить на пистоли. Он позвал главного ключника и сказал ему -Нады бы нам всем воинам купить по пистолю, а лучше по два а то вдруг вороги нападут а мы с мечами дедовыми. Сел на пол ключник и взмолился слезами горькими. -Не губи казну батюшка и так мошна пуста. Удивился царь что смеют ему перечить топнул ногой, брови грозные нахмурил да сказал громовым голосом, так что палаты затряслись а челедь попряталась. -Пока ты тут кудри вьешь да монетку каждую считаешь нападут        на нас да порубят в щепки а женушек в полон уведут. Давай быстро серебро на пистоли. Встал тут ключник плечи расправил, очи ясные поднял к царю и заговорил как равный с равным. -Царь давай лучше ярмарку построим да такую чтоб весь мир к нам торговать съезжался казна наша так наполниться что терема новые для серебра строить придется. Еще грознее сдвинул брови царь топнул ногой да так что витражи фражские из окон повылетали. Раскрыл уста и слова оттуда словно гром прогремели. -Пшел вон собака!!! Но ключник не двинулся с места. Продолжая на царя смотреть как на равного сказал еще шире плечи свои могучие расправляя -Я у батюшки царя что раньше нами правил спрошу как мне поступить, пусть даст совет мудрый, ты и сам ведь иной раз у него совета просишь! Услышал речи эти дерзкие царь, встал с трона длань свою простер к воротам и рыча как тот что ведает где мед прошептал еле гнев свой сдерживая. -Я царь и как сказал так и будет. Прогнала стража строптивого ключника щитами выталкивая его, а на щитах их герб родовой, царский. Увидал это шут придворный, карлик юродивый да как упадет на спину ножками короткими засеменит,засмеется -Цари у нас разные а герб та у них один хи хи смотрите стану царем всех на кол посажу хи хи хи. Царь грозно посмотрел на шута, но увидев как тот смешно пытается одеть на голову тарелку, не выдержал и улыбнулся. -Ой Зюга-Зюга хоть ты меня радуешь.

нас удержит от измены только тонкое стекло, все, что чувствую, мне не даст сказать оно, все, что бьется дикой птицею в груди, все, что можно уложить кратко в слово "уходи", все, что я бросаю камнем да в закрытое окно, все, что я вложил в те два слова— все равно, все, что накипело и, как накипь, испарилось, все, что мне вчера приснилось- а проснувшись, закружилась моя бедная глава. нас удержит от измены только тонкое стекло- вот вцепилось в нас обоих— да обоим помогло удержаться на окраине, не сорваться в пустоту, только билось на краю сознания- вот бы классно-я уйду...

тебе совершенно не подходит слово "лариса", но ты носишь его так же гордо, как носит хвост крыса

Яков Еcепкин На смерть Цины Сороковой опус Весел август иль нощь золота, Иль отравные яства из вишен Тусклоядных жжет каддиш, места Очаруют сие, кто возвышен. Белокровные донны к столам Подают всеалмазные вина, Бал великий грядет, зеркалам Не глава же страшна — горловина. Их овалам парчовым и мы Воздадим хоть неполною мерой: Пара статуй в музее Чумы, Соклоненных над мертвой химерой. Сорок первый опус Наши розы в капрейской сени, Август их окаймит ли виньетой, Фриды алое носят, взгляни, Где сливаются бродники с Летой. Мертвый воздух смычок и не рвет, Что резвятся в аллеях Зефиры, Из аркадий сих Парка зовет, Цветью красною жалуя клиры. Лишь серебро сквозь хлеб преломим И покинем Вифанию летом, Мало звезд в ней еще и томим Всякий странник алеющим цветом.

Всем знакомо выражение "воду в ступе толочь". Обычно интерпретируют как занятие без пользы,занятие от безделья. Воду толочь — ха! она ж не твердая и не сухая... Хочу поделиться с вами, мои хорошие,одним из вариантов перевода, который подарила нашей семье моя бабушка. Моя бабушка,точнее прабабушка-Виноградова Екатерина Алексеевна, царствие ей небесное, была священнического рода. Отличаясь патриархальным воспитанием,она и нас воспитывала в кротости и благочестии. удерживая при себе исключительно историями о прошлом. Где там были сказки, а где были — теперь не разобрать. Но вот выражение про воду, я запомнил, и не тольео из-за ее кажущийся нелепости. Когда дом наполнялся чужими людьми, и уровень шума постепенно повышался до крика, бабушка, качая головой, говорила: "Теперь будем воду в ступе толочь!" После нашествия, черпала она деревянным ковшом из дубовой кадки воду, и ,опустив в нее колотушку, начинала взбивать ее,приговаривая и припевая. Строго-настрого запрещая вертеться рядом и разговаривать.Потом, со словами благодарности, выливала эту, побитую воду,обратно. Из-за этого ритуала, во дворе со мной никто не дружил — кричали в спину "ведьмин внук". А бабушка, как теперь говорят, воду деструктурировала. То бишь, очищала ее , обновляла и заряжала позитивом. От нее я впервые узнал, что все вокруг имеет душу. И память. Особенно вода, хлеб и деревья.

Думаете, если с судна убрать капитана, то оно сразу погибнет? Ничего подобного. Хорошо обученная, сплававшаяся команда, как здоровый сильный организм, ещё достаточно продолжительное время будет жизнеспособна. Довелось и мне побывать в подобной ситуации.         В середине лета Чёрное море — ласковое и тёплое. Батуми — не только прекрасный курортный городок, но и очень уютный порт. Погрузка подходила к концу. В последний раз осматривая трюма, я уже готовился насладиться красотами Средиземноморья. Ничего не предвещало беды. Но тут по судну прошёл слух, что от капитана сбежала жена. Вечером с берега он вернулся абсолютно никакой, очевидно, с единственным желанием окончательно залить своё горе уже на судне. Но, как известно, такое в одиночку делать не принято, тем более русскому человеку. Поэтому он попросил поддержки у своего самого первого помощника — помполита, который, естественно, отказать ему не смог. Они закрылись в капитанской каюте и начали проводить ревизию представительских фондов.         Водка на флоте делит людей, как бы, на две категории. Первые — это те, кто употребляет её постоянно. Их наказывают, воспитывают, предупреждают, но потом, всё равно прощают. Они беззубые, на всё согласные, потому что замазаны по уши. Таких не выгоняют.         Другие — это те, кто умеет обращаться с напитками. Обычно это люди, которые знают себе цену. Они не боятся идти на конфликт. Поэтому, когда такой человек срывается, его просто уничтожают.         Есть, правда, ещё и третьи. Это — абсолютные трезвенники. Но их очень мало и, обычно, это — люди, вышедшие из первой категории.         Дело в том, что мастер наш мужик был стоящий, да и капитан хороший. Так что ситуация могла сложиться не просто неприятная, но и опасная.         Между тем, погрузка была закончена. Судно нужно было готовить к отходу. Весь штурманский состав собрался в каюте старшего помощника. Штурманский состав — это наш старпом Виктор Григорьевич, я — второй штурман и третий — Жора. Все мы заканчивали одну альма-матер. Правда, старпом на два года раньше меня, а Жора на четыре позже. Но всё равно мы считали себя однокашниками. Да и плавали вместе уже не первый год.         Старпом полюбовался на свои бархатные итальянские тапочки, которые купил в прошлом рейсе за бешеные деньги, чем очень гордился, и веско начал: —Судно на отходе. Капитан временно вышел из строя. Как у тебя с грузовыми документами?- повернулся он ко мне. —Всё оформил. Осталось только, чтобы мастер подписал. —Это — проблематично,- задумчиво констатировал старпом, в очередной раз, посмотрев на свои тапочки. —Я сделаю. Он сам отличить не может, когда я подписываю, а когда его подпись стоит,- подал голос Жора. Виктор Григорьевич удивлённо уставился на третьего штурмана: —В крайнем случае, можно и так. А случай крайний. Потом, глубоко вздохнув, он продолжил уже командирским тоном: —Стало быть, так. Пограничников, таможню берёт на себя второй штурман. Санитаров, портнадзор — третий. Заодно закажет лоцмана. Про капитана скажем, что у него гипертония. —А что это такое?- встрепенулся Жора. —Не знаю. Но что-то серьёзное,- старпом опять уставился на свои тапочки. —Ещё вопросы есть?- поднял он глаза. —Есть,- повернулся я к нему. —Ну? —А ты, что будешь делать? —А я буду руководить. —Смотри, не надорвись. —Всё,- старпом поднялся и с удовольствием прошёлся по каюте в своих тапочках: —Базар окончен. За работу.         Судно охватила предотходная лихорадка. На борт прибыла комиссия. Раскладывая перед этими серьёзными людьми документы, мы на просьбы: —Неплохо бы поговорить с капитаном,- дружно отвечали: —У него жуткая гипертония. Члены комиссии сочувственно кивали головами, хотя по их смеющимся глазам было видно, что они всё понимают. Правда, Жора, в очередной раз объясняя пожилому таможеннику, что капитан болен, перепутал гипертонию с подагрой. Но, быстро спохватившись, перевёл разговор на другую тему.         Береговые хлопоты остались позади. Земля узкой полоской растаяла за кормой. Судно ходко бежало по зеркально гладкому и ослепительно синему морю. Потекла будничность ходовых вахт. Каюта капитана по-прежнему продолжала оставаться закрытой. Единственным человеком, кто мог знать, что там происходит, был наш поварёнок, который три раза в день таскал туда подносы с едой. Командирский запой обещал быть долгим.         Если во время стоянки в порту, моряки ещё как-то остерегаются пить, мало ли кто припрётся на судно, то в море, какой может быть контроль? Тем более за капитаном. Да и должность эта — особая. При кажущейся огромной власти на корабле, он практически беззащитен на берегу. Начальство ведь только требует, умело перекладывая на его плечи свои обязанности, оставляя ему лишь право отвечать за всё. Чтобы занять эту должность, нужно долго и нудно учиться, а потом ползти по служебной лестнице лет десять, как минимум, если повезёт. И к тому времени, когда человек, наконец, занимает верхнюю каюту по правому борту, психика его становится настолько своеобразной, что непосвящённым людям понять её сложно.         Как бы там ни было, но к концу вторых суток на горизонте показались скалы, прикрывающие вход в Босфор. Радист отстучал, что ему положено, и через несколько часов старпом уже связывался по радио с лоцманской станцией, рисуясь перед нами своим прекрасным английским. С подошедшего катера на борт вскарабкался лоцман. Началась проводка.         Босфор — пролив непростой. Несмотря на свою ширину и глубину, он довольно труден для судовождения. Сильные течения и множество шныряющих лодочек и корабликов не располагают к душевному спокойствию. Поэтому любоваться красотами Стамбула нам было некогда. Да и городишка-то, так себе. Хоть и красивый издали, а внутри довольно грязный.         Старпом уверенно управлялся с судном. Пока я заполнял лоцманские квитанции, Жора вёл прокладку. Из штурманской рубки раздался его недовольный голос: —Григорич, ещё полкабельтова и вылетим на встречную полосу. Старпом, рявкнув на рулевого, стал сурово объясняться с лоцманом. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут появился поварёнок с чайным сервизом на подносе. О господи! Сколько турок может выпить чаю? Уж точно не меньше, чем русский водки. Но, как говорится, дорогу одолеет идущий. Растаял в дымке и Стамбул с его турецким лоцманом.         Мраморное море проскочили меньше чем за день почти без происшествий. Почти. Сначала пропал старший механик. Но в обед поварёнок компетентно сообщил, что дед обосновался в капитанской каюте на диванчике. Командирский запой начинал разрастаться вширь, поглощая новые жертвы. Но, не смотря ни на что, судно продолжало идти заданным курсом. К концу вахты, определив место, я развалился в кресле с твёрдой уверенностью выкурить очередную последнюю за сегодняшний день сигарету. В ходовой рубке хлопнула дверь. Я, не вставая, обернулся и обомлел. В дверях, низко наклоняя голову, стоял капитан. Два очерченных синими кругами глаза упёрлись прямо в меня, пытаясь вспомнить, где они раньше со мною встречались. —Чего расселся?- прохрипел мастер. —Вахту стою,- растерялся я, даже не догадавшись подняться. —Чем вы здесь все занимаетесь? Когда отход оформлять думаете?- глаза ещё сильнее впились в меня. —Да мы, вроде, как бы уже третьи сутки в море,- залепетал я. Он как-то ссутулился, поперхнулся и зашипел сквозь кашель: —А почему не доложили? Ну, что за люди? Как с такими можно работать? Продолжая поносить неизвестно, кого на все лады, повернулся и вышел из рубки, громко хлопнув дверью. Я перевёл дух.         К Дарданелам подошли ночью. Жору отпустили спать. Старпом доставал рулевого командами, а я метался между экраном локатора и картой, лишь изредка поглядывая на тёмные скалистые берега пролива, воспетого древними греками.         Прекрасное Эгейское море со своими тысячами островов встретило нас усиливающимся ветром. —Не всё коту масленица. С начала рейса идём, как на курорте по зеркалу,- озабоченно пробурчал старпом, принимая у меня вахту: —Ты бы прополз по трюмам. —Сейчас переоденусь и сделаю,- я расписался в судовом журнале и пошёл вниз. —Пообедай сначала,- крикнул он мне вдогонку.         Мы с боцманом обошли все трюма, если прыгание по скобтрапам можно назвать хождением. Вылезая из последнего люка, пришлось принять изрядный солёный душ. Палубу уже заливала кипящая вода. —Всю жизнь мечтал ходить на корабле. Но на подводную лодку мы не договаривались,- стягивая с себя в тамбуре надстройки мокрую одежду, зубоскалил он. —Ладно дурачиться. Пошли обедать,- хлопнул я его по плечу и зашагал в кают-компанию.         Эгейское море, больше двух суток выматывавшее нас качкой, уже не казалось таким красивым. Но это были, как раз ещё цветочки. Ягодками встретила нас Средиземка.         Ещё недавно фиолетовое море огромными серыми валами пыталось преградить путь нашему судну, разбрасываясь седыми хлопьями пены. Ставший вдруг таким маленьким теплоходик дрожал под его могучими ударами. —Ну, как?- спросил я, принимая у Жоры ночную вахту. —Сам видишь. Хорошего мало. Через два часа поворот. Придётся лагом к волне вставать. Тут или штормовать надо, или уходить прятаться. Радист принёс штормовое,- устало пояснял он, потирая красные глаза. —А мастер что? —Поварёнок сказал, что всей толпой собираются в сауну попариться. Потом опохмелятся и завязывают. —Пора бы уже. Ну ладно, иди, отдыхай. —Спокойной вахты,- он ткнул меня кулаком в плечо и вышел.         Точку Жора мне сдал счислимую. Зацепиться было не за что. Шли в открытом море. Поэтому в штурманской рубке делать было нечего. Я выключил свет и подошёл к рулевому. Стоять было трудно. Он, вцепившись в манипулятор штурвала и широко расставив ноги, пялился в светящийся репитер гирокомпаса.         Ночью вахтенное время тянется медленно, а тут оно бежало уж как-то очень резво. А ветер усиливался. Измерять его не стоило. Это было видно и так. В горле першило от выкуренных сигарет. А мысли в голову лезли невесёлые: —Груз закреплён надёжно. Скоро поворот. Раскрутиться, конечно, будет можно, если с умом. Лучше всё-таки штормовать, но для этого… Я размял в пепельнице только что прикуренную сигарету, решительно подошёл к судовому телефону и, раскрутив его, нажал вызов капитанской каюты. —Чего надо?- прокашляла телефонная трубка. —Пал Палыч, к повороту подходим,- было начал я. —Так поворачивай. За что тебе деньги платят?- аппарат отключился.         И вдруг, пытаясь преодолеть какое-то омерзительное чувство пустоты в желудке, я понял, что боюсь этого поворота.         Опять вернувшись к телефону, на этот раз позвонил старпому. —Старший помощник слушает,- откликнулся тот сонным голосом. —Вить, поднимись, пожалуйста, ко мне,- попросил я. —Иду,- ответил он. Через минуту хлопнула дверь, и в рубке зашлёпали его тапочки. Мы долго вместе рассматривали карту. Потом включили все палубные прожектора. —Предупреди машину,- сказал он, взял секундомер и упёрся лбом в стекло иллюминатора. —Слушает вахтенный,- прокричал динамик голосом второго механика. —Анатолий Михалыч, повнимательнее. Возможны маневры. —Понял. Ну, как там у вас? —Да, пока никак,- я выключил трансляцию. —Смотри сюда,- показал старпом рукой: —Шесть, семь нормальных, восьмая волна большая. Приходит с периодом примерно две минуты. Наша лайба раскручивается быстрее. —Ну, это на тихой воде. —Знать, где упадёшь, так соломки бы постелил. Приготовься,- он опять упёрся лбом в стекло. Я взялся за ручки дистанционного управления. —Серёга! Давай,- почему-то шёпотом приказал он. —Право на борт!- закричал я рулевому и выдавил левую рукоятку до упора. Судно на мгновение замерло и пошло на циркуляцию. И, вдруг, палуба стала уходить из-под ног. Сердце полетело в пятки. Всё начало проваливаться в какую-то бездонную пропасть. Со штурманского стола посыпались инструменты. Графин выскочил из держателя и вдребезги разлетелся о переборку. Рулевой, ещё сильнее вцепившись в штурвал, испуганно моргал глазами. —Прямо руль!- не своим голосом заорал старпом, пролетая мимо него. Я, судорожно хватаясь за рукоятки, не сводил глаз с кренометра: —Двадцать восемь градусов! Ещё чуть и хана! Время, кажется, остановилось. Но, вдруг, всё вокруг задрожало и понемногу стало приходить в нормальное состояние. Теплоход медленно выпрямлялся. Качка ослабла. Волна теперь накатывалась с кормы, создавая другие сложности, но с ними бороться, было уже легче.         Зазвонил телефон. Я снял трубку. —Ну-ка, адмирал, зайди ко мне,- надавил на ухо грозный голос капитана. —Иди. Я посмотрю тут,- понимающе кивнул Виктор Григорьевич, пытаясь отыскать что-то среди разбросанных вещей.         Спустившись по трапу, я постучал и открыл капитанскую дверь. Картина предстала страшная. Палубный ковёр был усыпан разбитыми рюмками, бутылками и всё это вперемешку с тем, что ещё недавно могло быть закуской. Голый помполит на четвереньках ползал по этому бедламу, пытаясь хоть что-то спасти. Мастер с дедом, раскрасневшиеся, завёрнутые в простыни, видно только что после бани, сидели на диване, поджав ноги. —Видишь, что ты натворил?- зашипел на меня капитан. —Да, пошли вы все!- вдруг, взорвался я и хлопнул дверью.         Выбравшись из светлого коридора в рубку, мне пришлось остановиться, пока глаза не привыкли к темноте. —Ну, что капитан?- голос старпома показался странным. —Говорит, что мы с тобой отличные моряки,- бодро начал я и осёкся. Виктор Григорьевич сидел на корточках и в руках держал тапок с оторванной подошвой. Лица на нём не было. —Было у бабушки три внука. Двое умных, а третий — моряк,- горестно покачал он головой. —Слушай, Вить,- я сочувственно присел рядом: —У радиста какой-то супер клей есть. Может восстановим?         Он безнадёжно махнул рукой, резко поднялся и вышел, прихрамывая на босую ногу. Затрещал зуммер трансляции. —Эй, в рубке! Крутовато заложили. Вы левую машину убавлять думаете? Так и будем идти в форсированном режиме? Ну, как там у вас, ребята?- вперемешку с грохотом дизелей послышался голос вахтенного механика. —Теперь будет легче,- моя вахта подходила к концу.         Утро поразило новизной происходящего. Начальник радиостанции, секретарь нашей судовой партийной организации, решил прекратить, наконец, командирский запой и объявил, что днём состоится собрание. Но, будучи человеком интиллегентным, не выносящим ругани, сам идти приглашать старших офицеров на это мероприятие не решился. Поручив это дело мне, как первому подвернувшемуся под руку, он успокоился, решив, что большая половина дела сделана, и пошёл готовить протоколы. Хотя меня это совершенно не радовало, но партийное поручение — вещь серьёзная.         В капитанской каюте после вчерашнего было чисто прибрано. Стол стоял красиво сервирован. Видно сегодня к нему ещё не успели притронуться. —У нас сейчас партийное собрание с повесткой дня, почему на судне пьют,- —Пьют потому, что водка жидкая. Была бы твёрдая, её бы жевали,- оборвал меня мастер: —Я не пойду. Работы много. Этот — беспартийный,- махнул он рукой на деда: —А ты сходи. Поговори с народом. Кстати, нам больше достанется,- повернулся он к помполиту. Тот встал, вздохнул и вышел вслед за мной.         Каюта начальника радиостанции для таких посиделок была явно маловата. Разместились, кто, где мог. На столе лежал сдавленный для просушки струбциной, остро пахнущий клеем, старпомовский тапок. —На учёте в нашей партийной организации…,- забубнил радист.     —Погоди,- остановил его Виктор Григорьевич, бережно отодвинул милый сердцу тапочек и, вдруг, со всего размаху грохнул кулаком по столу, повернувшись к помполиту: —Для чего же так пить? Тот забегал глазами и выдал: —Я пью в целях повышения безопасности мореплавания. —Чего, чего?- у радиста упали очки. —Ну, как же,- речь первого помощника подходила к своему логическому завершению: —Если я пью с капитаном, то ему достанется в два раза меньше. Значит он пригоден к службе в два раза больше.         Логика потрясала своей железобетонностью. После длительных прений на повышенных тонах, как и следовало, ожидать, собрание закончилось ничем.         А тем временем наше судно, преодолев Ионическое море, закончило свой переход и бросило якорь на рейде итальянского порта Катанзанро. Потекли длинные часы ожидания. Затихшие дизеля уступили свои права навалившейся тишине. Только плеск за открытыми иллюминаторами ставшего вновь тихим моря ласкал слух.         Я лежал на койке в своей каюте и, рассматривая ползающую по занавеске муху, решал глобальную проблему: —Интересно, она итальянская или мы её с собой привезли? В дверь постучали. Я нехотя повернулся. Передо мной стоял капитан. Чисто выбритый.    В белой рубашке с галстуком. Запах спиртного отсутствовал: —Ты чего разлёгся? Дел, что ли нету? —А у меня всё сделано,- сел я на койке. —Каргоплан? —Готов. —А другие документы? —Да, вон всё в папке лежит. —Так. Значит, начинаешь припухать. —Как это?- не понял я. —Повышать тебя надо, а то слишком хорошо живёшь. Ещё располнеешь,- он повернулся, чтобы выйти, но задержался в дверях: —Слушай. Ты в Батуми представительские получал? —Я. —Чего брал? —Ну, три ящика шила и палку твёрдокопчёной колбасы. —Зря! —Чего зря? —Зря колбасу брал. Лучше бы ещё пару фуриков. Ну, да чего уж теперь.… Так!- в его голосе появились командирские нотки: —Через десять минут со всеми бумагами ко мне,- он вышел. Я сдержался, чтобы не расхохотаться и стал собирать документы.         Каюта сверкала чистотой. Передо мной сидел прежний капитан. Он скрупулезно проверял бумаги, по несколько раз перечитывая каждый документ. Я сидел напротив, в ожидании очередного разноса с дежурным окончанием, что даром есть хлеб никому не позволено. Мастер отложил папку и поднял глаза: —Тут всё ясно. А это тебе,- протянул лист бумаги, напечатанный на машинке. —Что это?- спросил я, рассматривая подпись и печать. —Рекомендация. Пора тебе уже и старпомить начинать. Бери. А то потом в горячке могу передумать. Я всё равно сгорю. Ни сегодня, так завтра. А вы ребята хорошие. Вам расти нужно.         В дверь постучали. Вошёл старпом. —Ну, как там помполит наш?- повернулся к нему мастер. —У него гипертония,- потупился Виктор Григорьевич. —Ничего. Сейчас с вами разберусь, я его быстро вылечу,- улыбнулся капитан. —Ты свободен,- отпустил он меня.         Вечером весь штурманский состав собрался в каюте старшего помощника. Сияющий Виктор Григорьевич, притопывая ногами, не сводил глаз со своих заклеенных, как новые, изумительных тапочек: —Люблю хорошую обувь! Мы с Жорой едва сдерживались, чтобы не рассмеяться. Старпом, не обращая на нас никакого внимания, достал из шкафа бутылку смирновской водки и начал разливать по стаканам. —Откуда?- спросил я. —Мастер презентовал за доблестный труд.         Только мы потянулись к столу, как в каюту постучали. Дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова помполита: —А чего это вы тут делаете? —Отмечаем Новый год по тунисскому календарю,- вдруг, зло огрызнулся Виктор Григорьевич. —Да?! А когда он бывает?- голова забегала глазами. —Когда луна пересекает альмукантарат. —Да?!- у головы округлились глаза. —Ты сам-то понял, что сказал?- вдруг, заржал Жора. Старпом резко встал, вытолкнул помполита и выскочил вслед за ним в коридор. Оттуда полетел отборный мат. —Слушай, а тебе не кажется, что Григорич наш уже созрел,- перестал смеяться Жора. Я задумался: —Понимаешь. Созреть-то, он созрел. Да, как бы ему не перезреть. У начальства ведь как? Есть где-нибудь капитанское место, значит ты готов. А если нет, можешь всю жизнь в старпомах проходить. Жора почесал в затылке: —У него уже и бзик командирский появился. Тапочки эти. Он же теперь в них до пенсии на всех пароходах ходить будет.         В каюту вошёл старпом и сходу залпом опрокинул в рот стакан. —Тоже мне, член… полит… бюро!- в сердцах выдохнул он и сел. Мы с Жорой переглянулись и послушно потянули свою водку. Но посидеть в тот вечер нам не удалось. К судну уже спешил лоцманский катер. Рейс заканчивался началом разгрузочной суеты.         А предсказание третьего штурмана сбылось…. Спустя много лет в одном порту, случайно узнав фамилию капитана судна, стоящего рядом с нами, я прихватил пару бутылок хорошего вина и направился в гости. Добравшись до верхней каюты по правому борту, постучал и распахнул дверь. Развалившись в кресле, на спинке которого небрежно висел капитанский френч, сидел седой и очень пополневший Виктор Григорьевич. Его вытянутые ноги были обуты в потрёпанные, выцветшие, чиненные перечиненные мягкие итальянские тапочки.

Думаете, если с судна убрать капитана, то оно сразу погибнет? Ничего подобного. Хорошо обученная, сплававшаяся команда, как здоровый сильный организм, ещё достаточно продолжительное время будет жизнеспособна. Довелось и мне побывать в подобной ситуации.         В середине лета Чёрное море — ласковое и тёплое. Батуми — не только прекрасный курортный городок, но и очень уютный порт. Погрузка подходила к концу. В последний раз осматривая трюма, я уже готовился насладиться красотами Средиземноморья. Ничего не предвещало беды. Но тут по судну прошёл слух, что от капитана сбежала жена. Вечером с берега он вернулся абсолютно никакой, очевидно, с единственным желанием окончательно залить своё горе уже на судне. Но, как известно, такое в одиночку делать не принято, тем более русскому человеку. Поэтому он попросил поддержки у своего самого первого помощника — помполита, который, естественно, отказать ему не смог. Они закрылись в капитанской каюте и начали проводить ревизию представительских фондов.         Водка на флоте делит людей, как бы, на две категории. Первые — это те, кто употребляет её постоянно. Их наказывают, воспитывают, предупреждают, но потом, всё равно прощают. Они беззубые, на всё согласные, потому что замазаны по уши. Таких не выгоняют.         Другие — это те, кто умеет обращаться с напитками. Обычно это люди, которые знают себе цену. Они не боятся идти на конфликт. Поэтому, когда такой человек срывается, его просто уничтожают.         Есть, правда, ещё и третьи. Это — абсолютные трезвенники. Но их очень мало и, обычно, это — люди, вышедшие из первой категории.         Дело в том, что мастер наш мужик был стоящий, да и капитан хороший. Так что ситуация могла сложиться не просто неприятная, но и опасная.         Между тем, погрузка была закончена. Судно нужно было готовить к отходу. Весь штурманский состав собрался в каюте старшего помощника. Штурманский состав — это наш старпом Виктор Григорьевич, я — второй штурман и третий — Жора. Все мы заканчивали одну альма-матер. Правда, старпом на два года раньше меня, а Жора на четыре позже. Но всё равно мы считали себя однокашниками. Да и плавали вместе уже не первый год.         Старпом полюбовался на свои бархатные итальянские тапочки, которые купил в прошлом рейсе за бешеные деньги, чем очень гордился, и веско начал: —Судно на отходе. Капитан временно вышел из строя. Как у тебя с грузовыми документами?- повернулся он ко мне. —Всё оформил. Осталось только, чтобы мастер подписал. —Это — проблематично,- задумчиво констатировал старпом, в очередной раз, посмотрев на свои тапочки. —Я сделаю. Он сам отличить не может, когда я подписываю, а когда его подпись стоит,- подал голос Жора. Виктор Григорьевич удивлённо уставился на третьего штурмана: —В крайнем случае, можно и так. А случай крайний. Потом, глубоко вздохнув, он продолжил уже командирским тоном: —Стало быть, так. Пограничников, таможню берёт на себя второй штурман. Санитаров, портнадзор — третий. Заодно закажет лоцмана. Про капитана скажем, что у него гипертония. —А что это такое?- встрепенулся Жора. —Не знаю. Но что-то серьёзное,- старпом опять уставился на свои тапочки. —Ещё вопросы есть?- поднял он глаза. —Есть,- повернулся я к нему. —Ну? —А ты, что будешь делать? —А я буду руководить. —Смотри, не надорвись. —Всё,- старпом поднялся и с удовольствием прошёлся по каюте в своих тапочках: —Базар окончен. За работу.         Судно охватила предотходная лихорадка. На борт прибыла комиссия. Раскладывая перед этими серьёзными людьми документы, мы на просьбы: —Неплохо бы поговорить с капитаном,- дружно отвечали: —У него жуткая гипертония. Члены комиссии сочувственно кивали головами, хотя по их смеющимся глазам было видно, что они всё понимают. Правда, Жора, в очередной раз объясняя пожилому таможеннику, что капитан болен, перепутал гипертонию с подагрой. Но, быстро спохватившись, перевёл разговор на другую тему.         Береговые хлопоты остались позади. Земля узкой полоской растаяла за кормой. Судно ходко бежало по зеркально гладкому и ослепительно синему морю. Потекла будничность ходовых вахт. Каюта капитана по-прежнему продолжала оставаться закрытой. Единственным человеком, кто мог знать, что там происходит, был наш поварёнок, который три раза в день таскал туда подносы с едой. Командирский запой обещал быть долгим.         Если во время стоянки в порту, моряки ещё как-то остерегаются пить, мало ли кто припрётся на судно, то в море, какой может быть контроль? Тем более за капитаном. Да и должность эта — особая. При кажущейся огромной власти на корабле, он практически беззащитен на берегу. Начальство ведь только требует, умело перекладывая на его плечи свои обязанности, оставляя ему лишь право отвечать за всё. Чтобы занять эту должность, нужно долго и нудно учиться, а потом ползти по служебной лестнице лет десять, как минимум, если повезёт. И к тому времени, когда человек, наконец, занимает верхнюю каюту по правому борту, психика его становится настолько своеобразной, что непосвящённым людям понять её сложно.         Как бы там ни было, но к концу вторых суток на горизонте показались скалы, прикрывающие вход в Босфор. Радист отстучал, что ему положено, и через несколько часов старпом уже связывался по радио с лоцманской станцией, рисуясь перед нами своим прекрасным английским. С подошедшего катера на борт вскарабкался лоцман. Началась проводка.         Босфор — пролив непростой. Несмотря на свою ширину и глубину, он довольно труден для судовождения. Сильные течения и множество шныряющих лодочек и корабликов не располагают к душевному спокойствию. Поэтому любоваться красотами Стамбула нам было некогда. Да и городишка-то, так себе. Хоть и красивый издали, а внутри довольно грязный.         Старпом уверенно управлялся с судном. Пока я заполнял лоцманские квитанции, Жора вёл прокладку. Из штурманской рубки раздался его недовольный голос: —Григорич, ещё полкабельтова и вылетим на встречную полосу. Старпом, рявкнув на рулевого, стал сурово объясняться с лоцманом. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут появился поварёнок с чайным сервизом на подносе. О господи! Сколько турок может выпить чаю? Уж точно не меньше, чем русский водки. Но, как говорится, дорогу одолеет идущий. Растаял в дымке и Стамбул с его турецким лоцманом.         Мраморное море проскочили меньше чем за день почти без происшествий. Почти. Сначала пропал старший механик. Но в обед поварёнок компетентно сообщил, что дед обосновался в капитанской каюте на диванчике. Командирский запой начинал разрастаться вширь, поглощая новые жертвы. Но, не смотря ни на что, судно продолжало идти заданным курсом. К концу вахты, определив место, я развалился в кресле с твёрдой уверенностью выкурить очередную последнюю за сегодняшний день сигарету. В ходовой рубке хлопнула дверь. Я, не вставая, обернулся и обомлел. В дверях, низко наклоняя голову, стоял капитан. Два очерченных синими кругами глаза упёрлись прямо в меня, пытаясь вспомнить, где они раньше со мною встречались. —Чего расселся?- прохрипел мастер. —Вахту стою,- растерялся я, даже не догадавшись подняться. —Чем вы здесь все занимаетесь? Когда отход оформлять думаете?- глаза ещё сильнее впились в меня. —Да мы, вроде, как бы уже третьи сутки в море,- залепетал я. Он как-то ссутулился, поперхнулся и зашипел сквозь кашель: —А почему не доложили? Ну, что за люди? Как с такими можно работать? Продолжая поносить неизвестно, кого на все лады, повернулся и вышел из рубки, громко хлопнув дверью. Я перевёл дух.         К Дарданелам подошли ночью. Жору отпустили спать. Старпом доставал рулевого командами, а я метался между экраном локатора и картой, лишь изредка поглядывая на тёмные скалистые берега пролива, воспетого древними греками.         Прекрасное Эгейское море со своими тысячами островов встретило нас усиливающимся ветром. —Не всё коту масленица. С начала рейса идём, как на курорте по зеркалу,- озабоченно пробурчал старпом, принимая у меня вахту: —Ты бы прополз по трюмам. —Сейчас переоденусь и сделаю,- я расписался в судовом журнале и пошёл вниз. —Пообедай сначала,- крикнул он мне вдогонку.         Мы с боцманом обошли все трюма, если прыгание по скобтрапам можно назвать хождением. Вылезая из последнего люка, пришлось принять изрядный солёный душ. Палубу уже заливала кипящая вода. —Всю жизнь мечтал ходить на корабле. Но на подводную лодку мы не договаривались,- стягивая с себя в тамбуре надстройки мокрую одежду, зубоскалил он. —Ладно дурачиться. Пошли обедать,- хлопнул я его по плечу и зашагал в кают-компанию.         Эгейское море, больше двух суток выматывавшее нас качкой, уже не казалось таким красивым. Но это были, как раз ещё цветочки. Ягодками встретила нас Средиземка.         Ещё недавно фиолетовое море огромными серыми валами пыталось преградить путь нашему судну, разбрасываясь седыми хлопьями пены. Ставший вдруг таким маленьким теплоходик дрожал под его могучими ударами. —Ну, как?- спросил я, принимая у Жоры ночную вахту. —Сам видишь. Хорошего мало. Через два часа поворот. Придётся лагом к волне вставать. Тут или штормовать надо, или уходить прятаться. Радист принёс штормовое,- устало пояснял он, потирая красные глаза. —А мастер что? —Поварёнок сказал, что всей толпой собираются в сауну попариться. Потом опохмелятся и завязывают. —Пора бы уже. Ну ладно, иди, отдыхай. —Спокойной вахты,- он ткнул меня кулаком в плечо и вышел.         Точку Жора мне сдал счислимую. Зацепиться было не за что. Шли в открытом море. Поэтому в штурманской рубке делать было нечего. Я выключил свет и подошёл к рулевому. Стоять было трудно. Он, вцепившись в манипулятор штурвала и широко расставив ноги, пялился в светящийся репитер гирокомпаса.         Ночью вахтенное время тянется медленно, а тут оно бежало уж как-то очень резво. А ветер усиливался. Измерять его не стоило. Это было видно и так. В горле першило от выкуренных сигарет. А мысли в голову лезли невесёлые: —Груз закреплён надёжно. Скоро поворот. Раскрутиться, конечно, будет можно, если с умом. Лучше всё-таки штормовать, но для этого… Я размял в пепельнице только что прикуренную сигарету, решительно подошёл к судовому телефону и, раскрутив его, нажал вызов капитанской каюты. —Чего надо?- прокашляла телефонная трубка. —Пал Палыч, к повороту подходим,- было начал я. —Так поворачивай. За что тебе деньги платят?- аппарат отключился.         И вдруг, пытаясь преодолеть какое-то омерзительное чувство пустоты в желудке, я понял, что боюсь этого поворота.         Опять вернувшись к телефону, на этот раз позвонил старпому. —Старший помощник слушает,- откликнулся тот сонным голосом. —Вить, поднимись, пожалуйста, ко мне,- попросил я. —Иду,- ответил он. Через минуту хлопнула дверь, и в рубке зашлёпали его тапочки. Мы долго вместе рассматривали карту. Потом включили все палубные прожектора. —Предупреди машину,- сказал он, взял секундомер и упёрся лбом в стекло иллюминатора. —Слушает вахтенный,- прокричал динамик голосом второго механика. —Анатолий Михалыч, повнимательнее. Возможны маневры. —Понял. Ну, как там у вас? —Да, пока никак,- я выключил трансляцию. —Смотри сюда,- показал старпом рукой: —Шесть, семь нормальных, восьмая волна большая. Приходит с периодом примерно две минуты. Наша лайба раскручивается быстрее. —Ну, это на тихой воде. —Знать, где упадёшь, так соломки бы постелил. Приготовься,- он опять упёрся лбом в стекло. Я взялся за ручки дистанционного управления. —Серёга! Давай,- почему-то шёпотом приказал он. —Право на борт!- закричал я рулевому и выдавил левую рукоятку до упора. Судно на мгновение замерло и пошло на циркуляцию. И, вдруг, палуба стала уходить из-под ног. Сердце полетело в пятки. Всё начало проваливаться в какую-то бездонную пропасть. Со штурманского стола посыпались инструменты. Графин выскочил из держателя и вдребезги разлетелся о переборку. Рулевой, ещё сильнее вцепившись в штурвал, испуганно моргал глазами. —Прямо руль!- не своим голосом заорал старпом, пролетая мимо него. Я, судорожно хватаясь за рукоятки, не сводил глаз с кренометра: —Двадцать восемь градусов! Ещё чуть и хана! Время, кажется, остановилось. Но, вдруг, всё вокруг задрожало и понемногу стало приходить в нормальное состояние. Теплоход медленно выпрямлялся. Качка ослабла. Волна теперь накатывалась с кормы, создавая другие сложности, но с ними бороться, было уже легче.         Зазвонил телефон. Я снял трубку. —Ну-ка, адмирал, зайди ко мне,- надавил на ухо грозный голос капитана. —Иди. Я посмотрю тут,- понимающе кивнул Виктор Григорьевич, пытаясь отыскать что-то среди разбросанных вещей.         Спустившись по трапу, я постучал и открыл капитанскую дверь. Картина предстала страшная. Палубный ковёр был усыпан разбитыми рюмками, бутылками и всё это вперемешку с тем, что ещё недавно могло быть закуской. Голый помполит на четвереньках ползал по этому бедламу, пытаясь хоть что-то спасти. Мастер с дедом, раскрасневшиеся, завёрнутые в простыни, видно только что после бани, сидели на диване, поджав ноги. —Видишь, что ты натворил?- зашипел на меня капитан. —Да, пошли вы все!- вдруг, взорвался я и хлопнул дверью.         Выбравшись из светлого коридора в рубку, мне пришлось остановиться, пока глаза не привыкли к темноте. —Ну, что капитан?- голос старпома показался странным. —Говорит, что мы с тобой отличные моряки,- бодро начал я и осёкся. Виктор Григорьевич сидел на корточках и в руках держал тапок с оторванной подошвой. Лица на нём не было. —Было у бабушки три внука. Двое умных, а третий — моряк,- горестно покачал он головой. —Слушай, Вить,- я сочувственно присел рядом: —У радиста какой-то супер клей есть. Может восстановим?         Он безнадёжно махнул рукой, резко поднялся и вышел, прихрамывая на босую ногу. Затрещал зуммер трансляции. —Эй, в рубке! Крутовато заложили. Вы левую машину убавлять думаете? Так и будем идти в форсированном режиме? Ну, как там у вас, ребята?- вперемешку с грохотом дизелей послышался голос вахтенного механика. —Теперь будет легче,- моя вахта подходила к концу.         Утро поразило новизной происходящего. Начальник радиостанции, секретарь нашей судовой партийной организации, решил прекратить, наконец, командирский запой и объявил, что днём состоится собрание. Но, будучи человеком интиллегентным, не выносящим ругани, сам идти приглашать старших офицеров на это мероприятие не решился. Поручив это дело мне, как первому подвернувшемуся под руку, он успокоился, решив, что большая половина дела сделана, и пошёл готовить протоколы. Хотя меня это совершенно не радовало, но партийное поручение — вещь серьёзная.         В капитанской каюте после вчерашнего было чисто прибрано. Стол стоял красиво сервирован. Видно сегодня к нему ещё не успели притронуться. —У нас сейчас партийное собрание с повесткой дня, почему на судне пьют,- —Пьют потому, что водка жидкая. Была бы твёрдая, её бы жевали,- оборвал меня мастер: —Я не пойду. Работы много. Этот — беспартийный,- махнул он рукой на деда: —А ты сходи. Поговори с народом. Кстати, нам больше достанется,- повернулся он к помполиту. Тот встал, вздохнул и вышел вслед за мной.         Каюта начальника радиостанции для таких посиделок была явно маловата. Разместились, кто, где мог. На столе лежал сдавленный для просушки струбциной, остро пахнущий клеем, старпомовский тапок. —На учёте в нашей партийной организации…,- забубнил радист.     —Погоди,- остановил его Виктор Григорьевич, бережно отодвинул милый сердцу тапочек и, вдруг, со всего размаху грохнул кулаком по столу, повернувшись к помполиту: —Для чего же так пить? Тот забегал глазами и выдал: —Я пью в целях повышения безопасности мореплавания. —Чего, чего?- у радиста упали очки. —Ну, как же,- речь первого помощника подходила к своему логическому завершению: —Если я пью с капитаном, то ему достанется в два раза меньше. Значит он пригоден к службе в два раза больше.         Логика потрясала своей железобетонностью. После длительных прений на повышенных тонах, как и следовало, ожидать, собрание закончилось ничем.         А тем временем наше судно, преодолев Ионическое море, закончило свой переход и бросило якорь на рейде итальянского порта Катанзанро. Потекли длинные часы ожидания. Затихшие дизеля уступили свои права навалившейся тишине. Только плеск за открытыми иллюминаторами ставшего вновь тихим моря ласкал слух.         Я лежал на койке в своей каюте и, рассматривая ползающую по занавеске муху, решал глобальную проблему: —Интересно, она итальянская или мы её с собой привезли? В дверь постучали. Я нехотя повернулся. Передо мной стоял капитан. Чисто выбритый.    В белой рубашке с галстуком. Запах спиртного отсутствовал: —Ты чего разлёгся? Дел, что ли нету? —А у меня всё сделано,- сел я на койке. —Каргоплан? —Готов. —А другие документы? —Да, вон всё в папке лежит. —Так. Значит, начинаешь припухать. —Как это?- не понял я. —Повышать тебя надо, а то слишком хорошо живёшь. Ещё располнеешь,- он повернулся, чтобы выйти, но задержался в дверях: —Слушай. Ты в Батуми представительские получал? —Я. —Чего брал? —Ну, три ящика шила и палку твёрдокопчёной колбасы. —Зря! —Чего зря? —Зря колбасу брал. Лучше бы ещё пару фуриков. Ну, да чего уж теперь.… Так!- в его голосе появились командирские нотки: —Через десять минут со всеми бумагами ко мне,- он вышел. Я сдержался, чтобы не расхохотаться и стал собирать документы.         Каюта сверкала чистотой. Передо мной сидел прежний капитан. Он скрупулезно проверял бумаги, по несколько раз перечитывая каждый документ. Я сидел напротив, в ожидании очередного разноса с дежурным окончанием, что даром есть хлеб никому не позволено. Мастер отложил папку и поднял глаза: —Тут всё ясно. А это тебе,- протянул лист бумаги, напечатанный на машинке. —Что это?- спросил я, рассматривая подпись и печать. —Рекомендация. Пора тебе уже и старпомить начинать. Бери. А то потом в горячке могу передумать. Я всё равно сгорю. Ни сегодня, так завтра. А вы ребята хорошие. Вам расти нужно.         В дверь постучали. Вошёл старпом. —Ну, как там помполит наш?- повернулся к нему мастер. —У него гипертония,- потупился Виктор Григорьевич. —Ничего. Сейчас с вами разберусь, я его быстро вылечу,- улыбнулся капитан. —Ты свободен,- отпустил он меня.         Вечером весь штурманский состав собрался в каюте старшего помощника. Сияющий Виктор Григорьевич, притопывая ногами, не сводил глаз со своих заклеенных, как новые, изумительных тапочек: —Люблю хорошую обувь! Мы с Жорой едва сдерживались, чтобы не рассмеяться. Старпом, не обращая на нас никакого внимания, достал из шкафа бутылку смирновской водки и начал разливать по стаканам. —Откуда?- спросил я. —Мастер презентовал за доблестный труд.         Только мы потянулись к столу, как в каюту постучали. Дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова помполита: —А чего это вы тут делаете? —Отмечаем Новый год по тунисскому календарю,- вдруг, зло огрызнулся Виктор Григорьевич. —Да?! А когда он бывает?- голова забегала глазами. —Когда луна пересекает альмукантарат. —Да?!- у головы округлились глаза. —Ты сам-то понял, что сказал?- вдруг, заржал Жора. Старпом резко встал, вытолкнул помполита и выскочил вслед за ним в коридор. Оттуда полетел отборный мат. —Слушай, а тебе не кажется, что Григорич наш уже созрел,- перестал смеяться Жора. Я задумался: —Понимаешь. Созреть-то, он созрел. Да, как бы ему не перезреть. У начальства ведь как? Есть где-нибудь капитанское место, значит ты готов. А если нет, можешь всю жизнь в старпомах проходить. Жора почесал в затылке: —У него уже и бзик командирский появился. Тапочки эти. Он же теперь в них до пенсии на всех пароходах ходить будет.         В каюту вошёл старпом и сходу залпом опрокинул в рот стакан. —Тоже мне, член… полит… бюро!- в сердцах выдохнул он и сел. Мы с Жорой переглянулись и послушно потянули свою водку. Но посидеть в тот вечер нам не удалось. К судну уже спешил лоцманский катер. Рейс заканчивался началом разгрузочной суеты.         А предсказание третьего штурмана сбылось…. Спустя много лет в одном порту, случайно узнав фамилию капитана судна, стоящего рядом с нами, я прихватил пару бутылок хорошего вина и направился в гости. Добравшись до верхней каюты по правому борту, постучал и распахнул дверь. Развалившись в кресле, на спинке которого небрежно висел капитанский френч, сидел седой и очень пополневший Виктор Григорьевич. Его вытянутые ноги были обуты в потрёпанные, выцветшие, чиненные перечиненные мягкие итальянские тапочки.

Наиля Ямакова сказала, что ЭТО можно людям показывать. я долго сомневалась, а потом решила: а почему бы и нет? в общем, вышел в свет сборник МОИХ стихов порадуйтесь за меня честно, я свои старые записи не могу читать, я вообще всё прошлое отодвигаю еще дальше назад. но теперь никуда не денешься — практически все мало-мальски дельные строчки теперь выбиты на страницах книги. все, кто не боится услышать МОМЕНТЫ_ЗАМКНУТОЙ_ТИШИНЫ, вам сюда —--> shop.heliconplus.ru/... (изображение)

Яков Есепкин На смерть Цины Двадцать седьмой опус Броши алые мертвым идут, Ароматы цветочные внемлем И уснем, сколь инфантов не ждут Серафимы и шелк сей отъемлем. Пей, август, молодое вино, Цесаревичей балуй успенных, Лики пудрой бели ж: и темно В мрачных обсидах камор склепенных. Кровь щадит перманент золотой, А сразим финикийские ады, Всяк меловый великосвятой Вкусит хлеб и нощей винограды. Тридцать восьмой опус Тусклым серебром хлеб увиют, Маком сдобрят вино сеннаарским, Воскресят нас тогда и убьют В устрашение отрокам царским. Ибо звездные тени страшат Ядокровных иудиц армады, Мы явимся туда, где вершат Бесфамильные судьбы Гиады. Воскричим ли из кущей весной, Свечи кровью совьем золотою, Кто услышит — и будет иной Бледный отрок со нитью витою.

ЯКОВ ЕСЕПКИН УТРО АПОСТОЛА ИУДЫ     Семьдесят первый фрагмент Азазели порхают в нагорных Темножелтых лугах и летят К принцам крови о травах уборных, А немые принцессы грустят. Можно ль сих и бежать, ах, нисану Цвет граната загробного мил, Прочь отсюда скорее, туману Страшны профили желтых камил. Нет числа огневейным армадам, Сумрак терпкий одел Елеон, Белошвейки гуляют по садам, Где чермы совершали агон. Кто устал безнадежно скитаться, Звезды смерти и свечки таить, Пей из мертвых фаянсов, остаться Здесь нельзя, можно ос воспоить. Колоннада иль шлейф веретенных Шестигранников пленит наяд, И взнесут злые осы с бестенных Тусклых клумб невский розовый яд.