Блоги

Вчера....Ужасен ты,когда не можешь силу обрести, О, как мне жаль тебя,прошу не лги!!! Унылым мне казался свет,он никогда не скажет,нет, Ни словом он велик,ни делом,...Нет!!! Я не хочу !!! Я не хочу так жить...Прости!!! О,Боже!!! Дай мне сил!!! Вчера...Так грозен был твой взгляд...Зачем?! Зачем терзала злые дни,те ночи,что любил я очень... Тебя я страстно раздевал и целовал...Зачем?!О,Боже! Твой взгляд меня вчера томил,взирая жадно, Зачем я жил, зачем любил, зачем я ненавижу ночи... Прости меня, иссяк мой дух...ушли навеки страсть и чувства...

измеряя глубину смысла, я окончательно запутался в прямоугольных коридорах лабиринта формальной логики. совершенно отчаявшись, я посмотрел вверх и увидел облако, оно двигалось, и его форма не подчинялась ни одному из известных мне законов, кроме того, оно постоянно трансформировалось. совершенно потеряв надежду что-то понять, я начал биться головой о стену коридора, и обнаружил, к удивлению своему, что она картонная. оказалось, что мне совершенно необязательно искать выход из лабиринта, достаточно сломать его стену. и я вышел в окружающий мир, который был прекрасен, но пугал своей непознанностью, от которой хотелось вернуться обратно, в уютные стены лабиринта логики.

В мои глаза глядели сотни глаз звериных. Взгляды плотоядных и травоядных тварей, столпившихся на поляне, были пронизаны добротой и доверчивостью, которая смотрела мне прямо в сердце, будто я неожиданно стал прозрачным. Медведи и волки, рыси и лисы, зайцы и лоси, ежи и кабаны казались мне какими-то уж очень мягкими и добрыми. Мне не потребовалось открывать рта, звери понимали меня без всяких слов. Да что там звери, даже деревья склонили свои ветви и коснулись ими моей макушки. А черный булыжник, с незапамятных времен возлежавший в середине поляны, повернулся своим самым пологим боком, чтобы мои мысли легче вкатывались на его холодную спину. За спиной раздался шорох, и нежный венок, сплетенный из пахучих цветов и трав, коснулся моих волос. Я обернулся и увидел Любаву — девчушку из моего поселка, жившую за два дома от нас. Чуть поодаль стояли мои земляки, которые ранее казались мне угрюмыми и страшными. Идя по улице, они всегда бросали на окрестный мир злобный огонь своих глаз, похожих на дула игрушечного двуствольного пистолета. Но сейчас, наверное, случилось чудо. Их лица расцвели подобно маленьким солнцам, хотя еще совсем недавно они походили на негодные для жизни обгорелые деревяшки. Между мной и всем, что меня сейчас окружало, протянулось множество невидимых струн, которые вовсю исполняли звонкую песенку небесных колокольчиков. Среди этого народа стояла и моя мама, простая женщина, завернутая в латанную и линялую, уже давно вышедшую из всех мод кофту. Впервые за всю жизнь ее взгляд так цепко коснулся моего лица, и он наконец-то дал мне понять, что я присутствую в этом мире на самом деле. — Он — наш Царь! — шептали одни голоса. — Царь любимый! — отвечали другие. — Радуйтесь, у Руси снова есть Царь! — твердо произнес бородатый дедушка, учитель нашей поселковой школы. А я еще толком не понимал то, о чем они там бормочут. Единственное, что я знал — это то, что мир, покинутый мною три дня назад отныне уже не существует. Всего в три солнечных восхода и заката он состарился и умер, открыв простор для жизни новой. Жар моего сердца с криком радости растекалась по окрестным лесам и долам, по полям и рекам, по всей моей Родине… ….. Несколько избранных городов России-матушки всегда шагали широкой, прямо-таки рвущей штаны, поступью. Хлеба в этих городах было столько, что жители считали его чуть ли не грязью, а что до зрелищ… Тощие и бледные горожане только и делали, что соревновались в утонченности и изворотливости своих зрелищ. Со временем различные забавы и развлечения с грохотом уселись на могучий трон, стоявший в самом центре жирной городской жизни. Иное дело — многочисленные дальние городки и селения Богом забытых окраин нашей Родины. Шли годы, и лишь чернее, лишь трухлявее становились их дремучие избы, лишь больше морщин и злости прибывало на лица их обитателей. — Народ там — говно полное. Что не баба — то б…дь, что не мужик — то п…с, — говорил окраинный житель, только что вернувшийся из большого города, куда он отправлялся за мешком сладостей и мешком колбасы. — Неужто там все так?! — охали местные бабы, с роду не бывавшие в большом городе. — Хуже! Я, б…дь, х…вый рассказчик, а то бы и не то вам рассказал! — ворчал «путешественник» и извлекал из своего дорожного мешка очередную бутылку водки, после чего брался за нож и нарезал новую палку колбасы. Другим местом встречи «этого» мира с миром «тем» был местный клуб, в котором частенько крутили фильмы, иногда даже и иностранные. Что до иностранных, к ним здесь относились, как к сказкам про лунных жителей и никогда не воспринимали их всерьез. На отечественные же фильмы глядели доверчиво, прощая автору ту тоненькую струйку лжи, которую чуяли даже наивные провинциалы. — Во дает! — приговаривали местные мужики и бабы, закуривая папироску возле выхода из клуба. В один прекрасный день на изгаженном мухами клубном экране мелькнул и необычный фильм «Венец царский». Была эта картина чем-то вроде сказки для взрослых, где главный герой из незадачливого паренька обращается в грозного царя. Заканчивался же фильм тем, что царь спокойно засыпал в своих покоях, а камера долго и внимательно рассматривала его лицо, после чего шла бесповоротная надпись «конец фильма». Народ воспринял фильм весьма холодно. — Чаво только не придумають! Х…ню выдумывать — не мешки таскать! — поговаривали выходившие из кинозала люди. Но была среди этих людей и местная красавица по имени Настенька. Лицо спящего царя глубоко вошло в ее душу, прямо-таки отпечаталось на красной стене девичьего сердца. — Я его люблю! Люблю! — шептала она сперва себе, а потом — подругам. — Кого?! — Царя! — Охренела, что ли?! — кривились те, — Какой он Царь?! Артист и есть артист, ему деньги заплатили, он и сыграл! — Нет, все-таки он — самый настоящий Царь! — шептала Настенька, — Вы видели, какое у него лицо! Пускай он и называется артист, но на самом деле он — настоящий Царь! А я хочу от него ребеночка, Царевича! — Ну и хоти, это не вредно, наука подтверждает! — хохотали подруги. Но сама Настенька подошла к делу на полном серьезе, и уже вечером уговаривала своего отца: — Я хочу поехать в город, в техникум поступать буду! — В какой?! — задумчиво спросил отец, ожидая услышать от дочки какую-нибудь блажь. — В сельскохозяйственный! — неожиданно для папаши ответила девушка, что вызвало в нем неподдельную радость. Он прижал свою Настенку к груди и долго целовал ее веснушчатое личико: — Молодец, молодец девочка! Правильно мыслишь! У нас жизнь, сама понимаешь, одна нога — в соляре, другая — в говне коровьем или свином. А так выучишься, начальницей какой у нас станешь! И в техникум обязательно поступишь, городские жопы сельхоз за версту стороной обходят! Магическое слово «сельхозтехникум», недосягаемая мечта Настиных родителей, сделало свое дело. Уже через пару дней Анастасия тряслась в стальном вагоне, отсчитывая километры, остающиеся до города, содержащего в своем чреве ее царя. Настенька сдержала свое обещание и прямо с вокзала отправилась к унылой серой коробке техникума. Там она подписала какие-то бумаги, непонятно зачем приобрела толстую книгу с загадочным названием «Болезни крупного рогатого скота». Закончив с этими скучными делами, она сразу же отправилась на киностудию, чтобы узнать хоть что-нибудь про своего Царя. Получить нужные сведения оказалось неожиданно просто. — Вы к кому? — уныло спросила бабка-вахтерша, на тощем подбородке которой проклевывалась смешная бороденка. — К Крутьеву, — твердо сказала Настенька, и, сильная своим крестьянским умом, добавила, — Я — дочь его друга из Москвы, папа меня к нему по делу отправил. Лицо вахтерши неожиданно передернула злая гримаса. «Похоже, ляпнула чего-то не то…» — вздрогнула Настя. — Нет его здесь! — рявкнула вахтерша. — А где его можно найти?! — Да знамо где, каждая собака знает! На своей даче он квасит! — А где дача? — поинтересовалась Настя, и, будто оправдываясь, добавила, — Я приехала издалека, мне даже переночевать негде… — Новиковка, улица Безобразовых, дом 5, — отчеканила старуха и от себя добавила, — Только тебе это все равно ни к чему. — Почему?! — прошептала Настасья. — А он когда водку жрет, никого к себе не пускает, даже жену и детей. Запирается изнутри, и пьянствует, у него весь погреб бутылками набит! «Он, оказывается, женатый» — горько вздохнула про себя Настенька. — Спасибо! — сказала она вслух, после чего поспешила снова на вокзал, чтобы отправиться в таинственную царскую Новиковку. «Новый Царь, потому и Новиковка. Вот только улица Безобразовых смущает. Как-то не сочетается Царь и безобразие, одно мешает другому», — думала она про себя. Новиковка оказалась аккуратным пригородным поселочком, ни капли не похожим на ее родное Замошье. По сторонам ровных улиц стояли аккуратные кирпичные домики, во дворах которых были обязательные гаражи для автомобилей. Надпись «дом 5» кипящей струей обожгло Надино сердце. Ее рука размашисто тряслась, когда давила на кнопочку звонка, ведущего в недра таинственного жилища. «Наверное, не откроет. Ведь бабка сказала…» Но тут железная дверца распахнулась, и на пороге появился… Да, это был Он, но совсем не похожий на того, который был в фильме. Фигура Царя качалась из стороны в сторону, как от ветра, а красные заспанные глаза смотрели на мир, будто он неожиданно стал прозрачным, и прямо из-под ног выглядывают далекие южные звезды. — Вы — кто?! — с противной вежливостью спросил он, подойдя к Насте. «А от него совсем и не пахнет. Врала, видно, бабка» — подумала Настенька. — Я — актриса, приехала к Вам на роль в фильме… — начала она нести чушь, а Царь молча ее слушал и кивал головой. Неожиданно он обернулся и сделал шаг в сторону дома. — Подожди! — внезапно крикнула Настенька, сама не понимая, каким образом эта странная фраза легла на ее язык, — Я — твоя царица Настя! Я нашла-таки тебя! — Тогда — другое дело. Пойдем! — произнес он, блаженно прикрыв глаза, и указал Насте путь в глубины своего жилища. — Я тут иногда сплю… — виновато выдавил из себя он, после чего плюхнулся на подвернувшийся под бок мятый диван. — Спокойной ночи, — ответила Настя, — Точнее — дня, вечера, утра… Спокойного «всегда»! И Настя последовала за своим Царем. Дальнейшее произошло, как будто, в глубинах сна. Вернее, эти глубины накрыли Настеньку подобно мешку, и завязались над ее головой узлом красной тесемочки. В сладостной дреме произошло признание в любви, там же угнездилось и соитие, а, может, и не одно. Сон не прекращался, и сколько времени он мог длиться, не скажет уже теперь никто. В лабиринтах сновидений Настена и ее Царь успели прогуляться по широким белокаменным палатам, где отпраздновали пышную, поистине царскую свадьбу. Потом они плыли на корабле над широкой синевой моря и кормили чаек прямо из своих рук. С островов им грозили кулаками маленькие и злобные, но совсем беспомощные существа. Потом они целовались в тени виноградников, гуляли по волшебным лесам, верхом на коне с алмазной гривой за одно мгновение облетали весь мир. Поднимались они и к серебряным звездам, по блестящей тверди которых сперва можно было весело погулять, а потом, уменьшив звезду, прицепить ее к рукаву своего платья. За время этого сонного путешествия Настенька так пропиталась счастьем, как виноградная ягода пропитывается за свою жизнь солнечным светом. Даже движения тела Анастасии сделались легкими и плавными, точно все время в ее нутре играла то быстрая, то плавная музыка. Но очередной поворот сна сбросил Настю со своего тела, и она увидела себя стоящий рядом с Царем, который все также безмятежно спал. — Я пойду! — обидливо всхлипнула она, желая тем самым усовестить своего сонного мужа и убедить его забрать ее обратно в свой сон. Однообразное сопение спящего носа стало ей ответом. Сон выдохся, как в полдень жаркого дня с ладони улетучивается капелька спирта. И Настенька ушла. По сырой от утра улице она зашагала прочь, и уже скоро городской воздух снова зашипел в ее легких. «Я все равно вернусь» — решила Настя, и с этой мыслью направилась в сельхозтехникум. В техникум она все-таки поступила и даже кое-как училась, все время пребывая мыслями внутри своих снов. Трижды Настена возвращалась в Новиковку, и отправлялась туда она всякий раз поздним вечером, рассчитывая, вероятно, на ночлег в чертоге Царя. Все три раза заветная дача встретила ее злобной темнотой глазниц-окон и холодом неподвижной двери. Пустотой и нежитью веяло от дома номер пять. Подрожав положенные минуты, Настя поворачивала назад, и сквозь темноту брела к пахнущей винными парами и блевотиной последней электричке. На четвертый раз она уже не дошла до вокзала, сообразив по дороге, что все произошедшее случилось во сне, а в явном мире и не существует никакого Царя. Дача в Новиковке, на которую она ездила вот уже столько раз, на самом деле — ничейная, и стоит она просто так, чтобы занять пустое место посередине поселка. После такой мысли Настенька успокоилась и даже взялась за учебу. Но зима принесла с собой новую беду — Марья Ивановна, комендантша общежития, «застукала» ее за ломанием и поеданием казенной штукатурки. — Ты чаво, брюхатая?! — поинтересовалась она. — Нет… — испуганно ответила Настя, не понимая даже, о чем та ведет речь. — Тогда пошто имущество портишь?! Настасья пожала плечами. Когда Настенька попалась в третий раз, Марья Ивановна выгнала ее из общежития. — Если таких как ты здеся держать, от общежития и кирпичика не останется! — крикнула она на прощание. Оказавшись на середине холодной улицы, Настя тоскливо побрела к вокзалу. Ставший совсем чужим, город провожал ее насмешками заиндевевших окон и грохотом мусорного автомобиля, что въезжал в общежитский двор. Распластавшись в лабиринте плацкартного вагона и приготовившись к бесславной дороге в родной дом, Настя обхватила руками свой живот. В ту же секунду руки отдернулись, и в поисках опоры легли на коричневую кожу чемодана. Сейчас Настеньке показалось, будто в глубинах ее чрева что-то колышется, копошится, суетится, и, вроде как, даже дышит. — Ребенок… У меня будет ребенок… Но от кого?! — прошептала она, и тут же железяка страшной догадки с размаху ударила ее по голове, — От… От него! Мгновение сна всплыло в памяти, и она ужаснулась невероятности собственных мыслей. Шутка ли дело, носить в себе детеныша своего же сна! Значит, и детеныш, и она сама в эту секунду — всего-навсего чей-то сон… Всю обратную дорогу поезд отчего-то сильно шатало и бросало из стороны в сторону. — Чего таких неопытных машинистов поезда водить ставят! — ворчали одни пассажиры. — Да причем тут машинист, шпалы просто давно прохудились, менять их пора! — отвечали им другие. Одна лишь Анастасия понимала, что ни шпалы, ни машинисты здесь не при чем. Дрожь поезда аккуратно совпадала с трепетом ее мыслей и пляской сердца, которые на самом деле и вели этот состав, бросая его то в одну сторону, то в другую. Так они потихоньку и дотащили вагоны до забытого Богом Замошья.             Покинув пустой вокзал, Настя заковыляла в родительский дом. На вопросы типа «Почему вернулась, не доучилась?» она ответила тем, чем и должна была отвечать — беспросветным, как окна пустого дома, молчанием. Вопрос матери относительно размеров Настиного живота повлек за собой точно такой же ответ, не помогла ей и короткая истерика с разбиванием вдребезги трех глубоких тарелок. Оказавшись дома, Настена старалась как можно больше спать. Кто знает, быть может, ее сны где-то в таинственных лабиринтах своего мира встретят-таки сновидения Царя! Но снилось ей все что-то бестолковое — то оловянные солдатики брата, то американцы, такими, как она их представляла в своем первом классе — коротконогими, лысыми и зубастыми, со жвачкой вместо ушей. В одном из сновидений к ней пришел даже загадочный профессор геополитики, который долго плевался на старую географическую карту, а потом при помощи пальца превращал свои плевки в аккуратные кружочки… Настенька ничуть не удивилась, когда перед ее очами предстал живой и немного громкий младенец. Ее лишь немного расстроило, что своим криком малыш разогнал все другие ее сны и никак не позволяет собрать их стайку обратно. А младенцу появившийся перед ним мир пока еще казался настолько чужим и недолгим, что он в нем даже ничего и не запоминал. Не запомнил он и криков бабушки: — Ну что расселась, как жопа на именинах! Не хотела ребенка, не надо было рожать, а уж родила, так занимайся им! Потом следовали звонкие подзатыльники, которые тоже ничуть не меняли мира. Бабушка сама пеленала младенца, сама подносила его к материнской груди и отнимала от нее, когда ребенок насыщался. Постепенно младенчик решил оглянуться по сторонам, и, прежде всего, увидел мать, которая смотрела куда-то вверх, и даже не видела его крохотного тельца. Тогда он попробовал встать на свои худосочные ножки и сделать первые шажки. Как ни странно, попытка удалась, и дверь комнаты удивительно приблизилась к его глазам. После движения крохотной, меньше чем кукольной, ручки, она распахнулась, и перестала уже быть преградой. Под ногами зашуршала сперва травка, а потом — кустики. Еще немного, и весь мир заполонили грозные, величественные деревья, под зеленью которых попадались смешные пушистые существа, которые взрослые именуют дикими зверями… Первой исчезновение ребенка заметила бабушка. Она прямо-таки взвизгнула от ужаса и набросилась на свою дочь: — Где младенчик?! Куда подевала?! Отвечай, дрянь! Небось, в поганом ведре утопила?! — Он ушел… — ответила Настя, продолжая все также настойчиво смотреть в потолок. — Куда?! — Из сна. Теперь кто-то новый придет! — Ах ты, гадина! Дохтора, конечно, скажут, что ты — псих, но я говорю, что ты — самая обыкновенная сволочь! — Дите пропало! — заорала она на всю улицу, собирая разношерстный народ. — Раз пропало — надо искать… — почесывали затылки грубые местные мужики и бабы. Когда народу собралось много, бабка исчезла в избе и вернулась оттуда, таща за волосы свою дочку: — Это все из-за нее! — Хреновый сон приснился… — прошептала Настя и отвернулась от толпы. Как бы то не было, потихоньку народ втянулся в лес. — Далеко уйти не мог, мал еще, — говорил кто-то. — А если его зверье сожрало?! — Не сожрет. Оно детей чует и не трогает. Не то что людишки всякие сраные! Так и бродил народ по лесу, заглядывая под елки и переворачивая коряги, шаг за шагом углубляясь в дебри. Наконец, за еловой тьмой людям улыбнулась широкая поляна, с которой доносилось жаркое звериное дыхание. — Вон он! — взвизгнул первый, кто осторожно отодвинул еловый полог. Уже через минуту люди выдавились на простор поляны, и просветлевшие глаза Насти в упор уставились на ее сына. — Царь! — прошептала она, когда выпуталась-таки из цепких пальцев своей матери. — Вот он, Царь наш! — понеслось среди людей. И на мою голову лег пахучий Венец. Товарищ Хальген 2007 год

всем, кому интересен я — сообщаю, что произвел ремонт и перекраску своей хомки: http://istomin.info

А слово ещё не сорвалося с губ, Всё зудится в мыслях, И ложью не станет, и правдой, мой друг, В сознаньи зависло. Так холодно, чёрт, и мерзнет вся кровь, Словно солярка, Мысль моя теплится, но уже слов, Нет, и не ярких. Есть только мат, тот водки не ждёт, И прочь отлетает, Но, без неё, он, ё-моё, Сам замерзает. И превращается в дивный узор, Там в атмосфере, Словно сознанию наперекор, Но я не верю. И я боюсь, что по весне, Вдруг, он оттает, Боже, прости грех этот мне, Холодно, знаешь?

Снежинками засыпала апрель И мягкой поступью прошлась                 по переулкам Ее узнал я, открывая дверь На утреннюю выходя прогулку. Легка была, мила и холодна. Как, впрочем, и всегда                 такой казалась, А под ногами стылая вода Осколками от солнца разлеталась. Порывистым дыханьем мне в лицо, Обнять пытаясь, трогая одежду... Я сам себе казался подлецом, Но отвергал последнюю надежду. Когда капель и воробьи вокруг Мне возвестили об ее уходе, Тогда лишь понял, что замкнулся круг. Теряешь все — же больше,                    чем находишь...

Роза на столе,    В кружке чай. Пустота вокруг,    В душе — тоже. Телевизор чернотой глядит —    Включай. Вдруг он отвлечет,    Помочь сможет. Кажется, вчера он был     Рядом. В облаках кружилась,     Словно птица. Знаешь ведь,-     Забыть его надо. Да не получается...     Снится. Говорить пыталась с ним,     Потом ревела. Заливала душу, мысли —     Горькой. Сердце разорвать     Лишь сумела, Да ни кому вокруг —     Себе только.    Роза высохла,        Вылит чай.    Пустота превратилась        В струну тугую.    Девушка,         Надломненная свеча,            Улетела в даль                     Голубую...

Она была невинна и мила В том платьице из лепестков и сказок И светом ярких васильковых глазок Стреляла все по мне из-за угла. Потом бежала, на ходу смеясь Заливисто, до умопомраченья И в такт ее бесхитростным движеньям Оконных шторок вздрагивала бязь. И я дрожал, и сыпались слова И я смеялся громко, неумело А счастье засыпало снегом белым И белой становилась голова. Кудряшки солнца, трели соловья — Среди зимы мне лето подарила. Голубка ненаглядная приснилась, Дочурка нерожденная моя.

— Где ты? — прокричал в серую ночь мокрый дождик. — Я здесь— протяжно ответил хрусталик льда. — Мне грустно— признался дождик и по-детски шмыгнул носом.— Приласкай меня или спой мне какую-нибудь тихую печально-задумчивую песню. — Я не умею,но для тебя постараюсь милый дождик. Что-то есть в тебе такое нежное и светлое, что раздирает мою душу на части, хотя я и молчу об этом. — Это правда— согласился дождик,сверкнув зеленоватой улыбкой радуги.— Ты подожди еще немножко, скоро тучи рассеяться и по небу рассыпется узор из причудливых холодно-сладких звезд. Сам увидишь как это прекрасно.А я постою здесь, в тишине, и буду слушать твое дыхание когда ты будешь засыпать. Хрусталик сверкнул золотой слезой и заснул, слушая неторопливый голосок дождя нежным голосом навевавшим мелодии потускневшего счастья.

Я теперь совершенно другая – ты меня никогда не узнаешь. Я могу быть до смерти нагая… После жизни меня ты расскажешь. Я тебя на два века забуду… Ну а большего мне и не надо. Груду слов и терзаний груду подарила тебе в награду. Распрощалась с тобой я навеки. Наконец-то я стала свободной. И я стала другим человеком – я рассталась на жизнь с своей болью. 09.08.2006

Сегодня воскресный пасмурный день. Сегодня мне хочется укрыться в тень... Сегодня что-то делать лень. Сегодня я вспомнил прошлых дней капель. Сегодня я не услышу до боли знакомую трель. Сегодня только ты, прошу тебя, мне поверь... Сегодня, только сегодня, пусть не хлопает дверь!!! Сегодня как в прошлый раз уходит печаль. Сегодня как и в прошлые дни мне ничего не жаль...

Книги смотрели на меня так зловеще, будто были со мной в давней и яростной ссоре. Стоило тронуть одну из них, как она одаривала меня целым облаком пыли, словно говорила «Подавись!». Право, хорошо, что у них нет глаз, а то, чего доброго, мы бы уже умерли от страха. — Эх, все равно здесь не найти! — прорычал я себе под нос и, прикрыв глаза, отвернулся от зловещей стены, сложенной целиком из книжных корешков. Чуть поодаль, виляя выглядывающими из-под одежды пышными ягодицами, по книжным дебрям рыскали три моих женщины — Екатерина, Наталья и Аполинария. Казалось, будто эти части их телес сейчас живут своей собственной жизнью, и их воля отстоит далеко от стараний суетных рук. Эх, как радостно я отзывался на их зов еще вчера, какая исполинская сила вспенивалась в моем причинном месте! И почему так безжалостно сегодня кончилось то, что не должно было закончиться никогда?! — Живее, живее! — прикрикнул я на обладательниц прелестей, — Вы, небось, думаете, что прикончат только меня, а вас отпустят целыми и невредимыми на все четыре стороны, разве что побалуются немного?! Ошибаетесь! Им, этим варварам все одно, по чьей шее топором прогуляться, хоть по мужской, хоть по женской! Ваши, наверное, им даже и веселее покажутся! Женщины усмехнулись. Очевидно, никто из них не сомневался, что ошибаюсь как раз я, и они уж всяко сегодня не станут моими спутниками в последнем пути. — Ну, я вас! — зловеще прохрипел я, выхватив толстенную книгу и ударив ею по своей коленке. Женские пальчики забегали по книжным страницам заметно быстрее, но только на какое-то время. Зной и духота, которые сегодня купали нас в себе с самого утра, вскоре опять вернули рукам и мыслям прежнее резиновое качество. Махнув рукой, я отправился в свою комнату. — Ну что, нашел?! — с долей тревожной надежды обратился ко мне маленький перепуганный человечек, лишь позолоченные гербы на одежде которого говорили о том, что он — наш Правитель. Впрочем, гербы отчего-то потускнели, и если они что-нибудь и говорили, то делали это шепотом, со сжатыми до боли губами. — Нет, — изнеможенно развел я руками, — Как я и говорил Вам, нет у нас такой книги! — Ищи! — визгливо крикнул он, — Ведь ты — единственный, кто еще может нас всех спасти! Понимаешь ты это или нет! — Да что там всех… В первую очередь — самого себя! — тоскливо подтвердил Первосвященник, до этого момента отрешенно смотревший в окно, — Или ты думаешь, что варвары отнесут тебя в Ледяной Храм и там аккуратно возложат твое тело возле матери и отца?! — Жди их милости, раз искать не хочешь! — пробормотал Правитель, очевидно, желая придать своим словам грозный оттенок. Однако фраза оказалась похожа скорее на горькую шутку, чем на тираду великого Правителя. Меня взяло зло, и я рявкнул на Правителя, понимая, что сейчас мы с ним находимся в совсем равном положении, в жалком положении завоеванных: — Правитель ты, или нет?! Где твое войско, где твои солдаты?! Почему они вошли в город так, что никто даже ничего не услышал, и ни один из врагов не потерял даже самого паршивого волоска из своей бороды. Правитель потупил взор и отвернулся. Было видно, что сейчас ему очень стыдно, но поделать он все равно ничего не смог. Должно быть, наши воины разбежались до всяких мыслей о сражении. Все ясно, они испугались, что некому будет донести их израненные тела с пропитанного кровью бранного поля в Храм Сладкого Сна... Эх, почему кончилось бескрайнее «вчера» и черная ночь поставила на том дне кромешную точку?! Ведь тот день отчаянно казался бесконечным, точнее — вечно возвращающимся «сегодня»! Но наступил-таки другой день и теперь он шагает тяжеленными ногами по нашим сердцам и телам! В голове каждого из моих сограждан стоял массивный трон, на котором восседал гордый царь, имя которому «Вечная Жизнь в Настоящем Теле». Под его ногами всегда бурлило и клокотало море, состоящее из удовольствий и наслаждений. Дни и ночи мы предавались то одним то другим удовольствиям, и когда я возлежал на ложе, образованном обнаженными женскими телами и вслушивался в плеск волн, то ничуть не сомневался, что передо мной открылась сама вечность. В изобретательности способов доставить себе удовольствие у нашего народа не было равных. Наши умники придумали, например, способы доставить негу правой ноге, левой ноге, пальцам, коленкам, локтям, и даже волосам. Это уже не говоря обо всем привычных наслаждениях ртов и разных срамных мест. Если же нега больно билась о сотворенную ей самой стенку, имя которой «пресыщение», то мы шли к Великому Лекарю, и он избавлял нас от беды при помощи всего лишь одной пригоршни порошка, пахнущего розой. Как благодарны мы ему были! И тогда снова все становилось как будто в первый раз. Я, как и прежде, воспарял в окутанное винным туманом небо при каждом прикосновении к мягкому женскому телу. Я опять млел от каждого укуса тучных плодов нашей земли… Когда же человек нашего народа совсем уставал от нег и сладостей, его относили в Ледяной Храм, где он мог спокойно отдыхать под бдительным оком нашего Жреца и под покровительством Богини Сладострастия, статуя которой стояла прямо в середине Храма. Жрец и Правитель говорили, что сон этих людей — сладчайшая из всех сладостей, ибо в нем они нежатся не с кем-нибудь, а с самой Богиней, потому и не хотят просыпаться. — Наши удовольствия — только подготовка к нежностям Богини, — не забывал повторять Жрец, когда народ собирался возле Храма, чтобы справиться о спящих. Да, вот так у нас было… Но похожее на треск разрываемой одежды слово «варвары» впилось в нашу жизнь тогда, когда его никто не ждал. Оно затрещало на городских площадях и в холодке публичных залов. Когда кто-нибудь рвал воздух этим страшным словом, он закрывал глаза и бледнел, будто говорил о чем-то страшном. Слушатель обыкновенно пугался не меньше рассказчика, но, дабы не выдать своего испуга, он выдавал скороговорку: — Нет никаких варваров! Я в них не верю! Холодные скульптуры пристально смотрели на говоривших, словно своим белым молчанием подтверждали «Да, никаких варваров нет…» И так происходило до тех пор, пока к «варварам» не добавилось еще одно короткое, как цокот молнии, слово — «близко». Народ, взбаламученный сочетанием треска и цокота фразы «варвары близко», столпился на главной площади города. В тот день стояла отчаянная жара, и люди казались уж очень ленивыми, будто шли они сквозь накатывающий сон, в недра которого вот-вот спустится Богиня Наслаждения. Мысль о близких варварах казалась им назойливой мухой, которая жужжит над самыми ушами и всякий раз разбивает нежные объятия доброго сна. И, если собственные короткие руки не могли прихлопнуть эту заразу, следовало позвать на помощь того, у кого они длиннее, то есть — своего Правителя. Вот на балкончике появился и он, завернутый в белые одежды и такой же томный, как вопрошающий к нему народ. — Ну, чего вы волнуетесь?! — тоном, подчеркивающим ничтожность случившегося, обратился он к людям. — Варвары близко! — зашелестела толпа. — Ну и что?! — усмехнулся он, — Ведь мы богаты. Изо дня в день мы покупаем целые реки вина, стада скота и племена наложниц для любовных услад. Неужто нам не купить каких-то диких существ, не видавших в своей жизни ничего, кроме степи, убого жилища и недоваренной конины, которую они тянут из котлов своими прокопченными лапами?! Да мы из них еще и своих защитников сделаем! Народ успокоился и разошелся за продолжением своих цветных снов. Я же зашагал к своему библиотечному дому, где, обильно наслаждаясь, выполнял еще и нехитрую общественную обязанность — стерег книги. Для кого и от кого я их берег, не знал и я сам, ведь в наших краях уже давно никто и ничего не читал, ибо путешествие по роям букв и страниц отрывало время от самого приятного, от наслаждений. Пожелтевшие листы, исписанные чьей-то старой рукой еще в те времена, когда, как сказывают, люди еще не погружались в сладострастный сон, а просто умирали (слово-то какое!), были обречены на вечную тоску среди дубовых полок. Единственный смысл их жизни состоял лишь в том, чтобы вносить в мою и без того разноцветную жизнь еще одну краску, красный цвет общественной пользы. — Что там такое? — спросили меня мои женщины. — Ничего, — серьезно ответил я, и на этом тема всем показалась исчерпанной. Но прошло всего немного времени, и по улицам загрохотал жуткий в своей невероятности крик «варвары в городе!» Абсурдность сочетания этих слов казалась столь вопиющей, что их смысл не сразу и доходил до сознания. Фраза поначалу казалась столь же нелепой, как если бы сказали «у Богини Сладострастия на лоне выросли синие волосы» или «Правитель превратился в розового ежика»… Однако, не смотря ни на что, дверь моего дома отворилась столь решительно, как никогда прежде она не открывалась. На пороге выросли два страшенных бородатых человека, затянутых в грубые волчьи шкуры. От них шел пряный дымный запах, перемешанный с резкой звериной вонью и с щекочущим сердце запахом далеких степных трав. Голова одного из страшилищ была будто серебряная, и тем же цветом сияла и его борода. Волосы и борода второго были отчаянно-черными и гладкими, будто их соткала ночь из своих нитей. «Серебренный» открыл рот и нараспев произнес несколько гортанных звуков. — Мы вас победили, — сказал черный на нашем языке. Говорил он вполне понятно, и лишь слабый гортанный акцент выдавал в нем чужеземца. «Почему их слова так отдают в горло? Наверное, это от того, что они — не люди, а заколдованные звери» — решил я. — И теперь мы, как победители, хотим с вашего народа кое-что получить, после чего мы мирно и бесшумно уйдем в свои дома. Не бойтесь, мы не возьмем ни ваших женщин, ни вина, ни скота. Нам даже не надобны каменные колотушки, что торчат на ваших площадях... Что он назвал «каменными колотушками» я сперва даже не понял, и лишь потом до меня дошло, что говорил он, не много не мало, о статуях наших богов. — Нам нужна только книга, большая книга, — закончил свою речь молодой. — Ах, книга! — я улыбнулся и мое лицо засияло неподдельной радостью, — Так в чем дело, берите! Только какую, ведь их у меня много?! Но я с большим удовольствием отдам сразу все! Мою фразу оборвал новый беспощадный хлопок двери. Бряцая своим страшным стальным оружием, вошли четыре варварских воина. Под руки они вели… О, ужас! Самого Правителя и Верховного Жреца! Те испуганно вращали глазами и озирались по сторонам, наверное, не совсем понимая, куда и зачем их ведут. — Ну вот, все здесь! — обрадовался молодой варвар, который, очевидно, был у них каким-то начальником, после чего произнес на своем языке что-то властное. Воины, лязгнув своим оружием, исчезли за дверью. Жрец и Правитель переглядывались друг с другом и со мной, но ничего, кроме мелкого бисера вопросов, в их взглядах не было. — Вот, самые умные люди вашего народа в сборе, — спокойно произнес старик-варвар на нашем языке и даже совсем без акцента. Мы вздрогнули от удивления, ибо почему-то были уверены, что по-нашему он не знает ни слова. — Вам должно быть стыдно, что историю своего народа вы сейчас услышите от меня, вашего завоевателя. Но, что поделаешь, лучше уж так… — нараспев произнес старик, и мне стало отчаянно больно от того, что какой-то дикий варвар нас стыдит таким зверским образом. Похоже, подобные чувства испытали Жрец и Правитель, их лица разом вздрогнули и сжались в ужасных гримасах. — Так вот, — повысил свой голос старик, — Когда-то очень давно ваш народ был столь праведным, что люди вместо смерти уходили на самые небеса. Воздух за одно мгновение становился для них таким плотным, что ноги могли не проваливаться в него, а шагать как по твердым ступеням. И каждый, чей земной век завершался, или кого тяжко ранило в битве, тут же твердой походкой шагал вверх, высоко поднимая свои обутые или босые ноги. — Но ведь и теперь у нас никто не умирает! Это каждому известно! — с ноткой мольбы в голосе ответил Жрец. В ответ на эти слова варвар лишь недобро усмехнулся. — Потом вы совершили чего-то нехорошее, и небеса отказались брать вас к себе, — неожиданно перешел на шепот старик, — И вы принялись со слезами молить их, и слез натекло столь много, что в самом центре вашего города из них разлилось целое соленое озеро, которое, впрочем, уже давно высохло... — Не было этого! — визгливо крикнул наш Правитель. Молодой варвар погрозил ему здоровенным кинжалом, и, покрывшись красным стыдом, Правитель умолк. — И когда вы устали молить небеса, вы отреклись от них, — повысив голос, продолжил старый варвар, — А ваши жрецы выдумали, будто небесный Бог от вас на время отвернулся, и земной мир на время предоставлен сам себе. Но на какое время — никто не мог сказать. А люди, чьи годы подходили ко времени отхода в небеса, стали попросту умирать и гадко гнить, окутывая площади роями мух и облаками миазмов. — О… — тоскливо простонал Жрец. — И вы прокляли небесного Бога, и, чтобы бросить ему вызов, изобрели для себя свою Богиню сладострастия, которую один из ваших глиняных мастеров вылепил за семь дней. Тогда же вы открыли подземный холод и вырыли для себя ваш Храм, который, будто, зачеркнул смерть раз и навсегда. Этим вы в последний раз сказали небесному Богу, что можете обойтись и без него, после чего стали обходиться… — Я не верю твоей правде! — с мужеством в голосе произнес Жрец. — И не верь, — спокойно заметил старик, — Поверь, нам все равно, каким богам вы станете молиться и какие новые сладострастия изобретете. Я бывал в дальних странах и могу посоветовать вам еще несколько плотских утех, которые видел там… Возникла пауза. Между старым варваром и нами будто протянулись невидимые звонкие струны, играть на которых дозволялось лишь ему. — Вы нам не нужны и ничего ваше нам не потребно! — наконец выкрикнул он, — Дайте только нам книгу о тех временах, когда забытые ваши предки уходили на самое небо, и мы тотчас уйдем так далеко, что нас станет не видно! А вам она все равно не нужна, ее тут никто уже и не вспоминает, даже во сне! — Но прошло столько лет! Книга могла потеряться, ее могли съесть мыши, да, к тому же, библиотека однажды горела… — сказал я и сам подивился, до чего визгливым и гадким оказался мой родной голос. — Да, что будет, если мы ее не найдем?! — пришел на помощь Жрец. — Вот, — старый варвар указал на окно, и только тогда мы заметили, какая свирепая и страшная сила успела собраться на городских улицах и площадях. Блестящие от каленого железа, размахивающие огромными мечами, как игрушками, озаряющие городские камни неистовым светом дымных факелов, повсюду громоздились их воины. Их глаза будто резали пространство на мелкие клочки, и казалось, что город уже заранее приговорен ими к потоплению в черной пустоте. — А ведь если они нас всех разом побьют, то не найдется того, кто успеет дотащить наши тела до Ледяного Храма, — шепнул Жрец в мое ухо, — И тогда нас ждет… Последнее слово он сказать побоялся, ибо уж к слишком древней и страшной эпохе оно относилось. Но все было ясно без всяких слов, и я понял, что спасение нашей прежней прекрасной жизни зависит только лишь от меня. Меня не пришлось упрашивать. Что было сил, я бросился в недра дома-библиотеки, подгоняя при этом своих женщин. Зашелестели листки, заскрипели переплеты. «Искать — искать — искать», «где-то здесь — где-то там, где-то сям»… Пальцы спешили, мяли и рвали страницы, сверху и донизу исписанные чем-то старым, давно забытым. Поиски того, чего ты никогда не видел среди того, что ты не знаешь всегда безнадежны и обречены на провал. Тем более что я был тем человеком, который ни разу в жизни ничего не искал. Весь день и всю ночь мы лихорадочно рылись в беспросветных бумажных дебрях, не находя среди них даже самой крохотной надежды на нахождение желанного, спасительного. Эх, если бы год назад кто-нибудь сказал, что мне доведется ползать по пыльному нутру своей библиотеки, чихать и кашлять, натыкаться на шкафы, набитыми бумажным барахлом, и с грохотом ронять их. Уже к ночи я перестал различать буквы, а к утру перестал ощущать самого себя. Когда же весь пропитанный древней пылью и с красными глазами я вышел наконец на свет, то не узнал даже своей собственной тени. — Что?! — разом спросили у меня Жрец и Правитель, но, взглянув на мои пустые руки, сразу все поняли. Кожа на этих пустых руках изрядно покраснела, кое-где вздулись мозолистые пузыри. Наверное, сейчас мои жалкие худые ручонки более всего подходили к печальному слову «ничего». — Что будет с нами?! — разом вздрогнули Правитель и Жрец. Бледность их лиц слилась с белизной стен и белым блеском воздуха, пропитанного книжной пылью. — Какое наказание вы нам… Нам… Уго… Уготовили?! — заикаясь, поинтересовался Правитель. — Как вас наказать, если вы сами приговорили себя к безнаказанности, — задумчиво проговорил варвар, глядя куда-то поверх наших склоненных голов. Мы смотрели ему прямо в рот, мы силились разгадать дрожь каждой морщинки его лба, пока старый варвар задумчиво рассматривал какую-то точку, светившуюся где-то позади наших тел. Когда веко его правого глаза чуть-чуть дрогнуло, то мне подумалось, что вот оно — решение нашей судьбы. Но старик продолжал молчать, как молчал он всю прошедшую ночь, при этом ни разу не сомкнув глаз. Неожиданно, не послав даже потерянного взгляда в нашу сторону, он встал, и зашагал к двери. — Что будет?! — прошептал Правитель, после чего с тихим грохотом ударил лбом в подвернувшуюся стенку. Мы подождали еще немного, а потом, не сговариваясь, бросились на улицу. — Ступайте к своему Храму, — раздался над нашими головами чей-то властный голос. Мы обернулись и увидели молодого вождя варваров. Его острый, страшный взгляд сразу сообщил о неуместности каких-либо вопросов. Мы развернулись и побежали к тому месту, откуда навстречу нам уже летели клубы пыли вместе с криками на чужом языке. — Им не попасть в Храм! Богиня Сладострастия их остановит, она спутает их своими объятиями и погрузит в сон наслаждений, среди которого варвары станут равны нам! — бормотал на ходу Жрец. И ноги продолжали нести нас по увитым виноградниками улочкам, что петляли между оливковых рощиц и прохладных, дышащих покоем домиков.     Жрец первый взбежал на холм, который возвышался перед величественным Ледяным Храмом. Мы с Правителем споткнулись и больно упали, разодрав до крови свои ноги и лица, когда увидели, как фигура Жреца рухнула вниз и принялась трястись в бешенной пляске. — Что они делают?! Разве такое можно?! — стонал он, царапая руками дорожные камни, отчего те принимали страшный красный цвет. Мы, забыв об ушибах и ссадинах, глянули вниз, и даже не сразу осознали смысл того, что там происходило. Варвары один за другим врывались в Храм и возвращались оттуда, волоча на себе наших Спящих, после чего укладывали их прямо на Храмовую площадь. Их работа очень напоминала труд кропотливых муравьев, и, похоже, объятия Богини Сладострастия ничуть не касались их пропахших дымом шей. Вскоре Ледяной Храм вконец опустел, а Спящие аккуратной грудой заполнили площадь. За нашими спинами раздался цокот, будто кто-то бил палкой дорожные камни. Я обернулся и увидел «серебренного» варвара, сидящего верхом на чудесном звере, которого я видел лишь на картинке одной из своих книжек. Это могучее животное повергло меня в трепет, и я подумал, что справиться с этим народом мы бы никогда не смогли. До чего все-таки мудр наш Правитель, который так благоразумно пошел на капитуляцию, избежав страшного поражения! — Больше нам нечего вам сказать! — произнес он и ускакал дальше на своем диковинном звере. Толпа варваров, что клокотала внизу, разом пришла в движение. Широкой рекой они потекли к воротам, скрываясь за ними. Все тише и тише звенело их страшное оружие, и очень скоро город стал таким же, как и был позавчера. — Они ушли! — радостно закричал Правитель и вскочил на ноги, — Ушли, ничего не тронув! Мы будем жить дальше… Но когда он повернул голову в сторону Храмовой площади, то сейчас же понял глупость и преждевременность своей радости. То же понял и я. Неистово жужжащая стая мух облепила тела Спящих. Оттаивая, они лопались, и из-под бледной кожи наружу вытекало что-то зловонное, мерзкое. Облако гадкого смрада вскоре окутало все городские улицы, вытеснив с них свежий, пахнущий морем и оливками воздух. — Да они же… Не живы! — выдохнул я страшное для самого себя признание. Такая же мысль прошлась по сознаниям всех моих земляков. Повсюду хлопали двери, и люди брели на улицу, чтобы навсегда покинуть этот пропитанный трупным ядом город. Все большей и большей становилась людская лавина, прущая за городские ворота, в глубину страшной темени внешнего мира. Брошенные дома уныло чернели пустыми глазницами окон, а их открытые двери издавали тягостный, тоскливый скрип. Оглянувшись, я не увидел возле себя Жреца. — Что случилось?! — спросил я у пустоты, разверзшейся на улицах и площадях моего родного города. Никто не ответил, и я невольно повернул голову. На большой скале, возвышавшейся над самым морем, появилась маленькая белая фигурка, в которой я без особого труда узнал нашего Жреца. Через мгновение эта точка отделилась от серой громады и устремилась прямиком в шипящую даль волн. Я отчаянно высморкался, пытаясь выдавить из себя смрад, который, похоже, разливался уже повсюду. Не оставалось ни одного уголка, в котором можно бы было отдышаться от удушливых миазмов. Даже растения и те принялись вянуть и ронять свои некогда сочные и радостные листочки. Вечное наслаждение исчезло из мира так быстро и навсегда, что все усомнились, существовало ли оно когда-нибудь на самом деле. Мир разом стал пустым и темным, и надо было иметь нечеловеческое зрение, чтобы разглядеть в закрытых небесах маленькую звезду, зовущую за собой… Я шагал по большому полю, что тянулось за городскими воротами. Из-за его горизонта меня манил мерцающий огонек, который был походным костром варваров. Товарищ Хальген 2007 год

воспоминаньем, что приносит сладкий сон мечтой, бегущей к свету свободой, заключенной в сердце не моем болью неповторимости и пустоты другом нежным и родным счастьем, поиском, отчаяньем письмом, стихом, души страданьем? ты станешь той, кого любила кого люблю я и не знаю, кто ты была и кем ты стала. ты станешь всем, и всем была ты, ты будешь смыслом моей молитвы. ты будешь жить, ты будешь тайной, однажды в ясный день случайный твои глаза увидев вновь, я расскажу как ты жила и кем ты стала для меня.

Ммда... садясь печатать, я особо не задумывалась, о чем будет мой рассказ, но думаю, с этим временем в мою голову залетит пара мыслишек. Оставшись одной мне трудно представить, как это доверять людям. Раньше я слишком скрывала все, потом слишком была красноречива, а потом уже снова зажалась. И что из этого получилось? Мне говорят, что бы я не выкручивалась. А ведь я всего лишь хочу быть сама собой. Я ищу себя во всех сферах нашего мира, я ищу себя среди застенчивых, среди шутов, среди ЭМО, среди молчунов... среди всех, кто только может быть мной. Но не могу себя найти. Я меняюсь с каждым разом, как начинаю привыкать к моей роли, если я, допустим, стала молчаливой, то вскоре мое мнение поменяется, и я начну болтать без умолка. А я всего лишь возможно пытаюсь быть не похожей на других, я пытаюсь найти в себе что-то, что меня делает особенной, что позволяет мне сказать, что я — личность. Но почему с каждым новым шагом, какая-то сила возвращает меня на точку отсчета? Что же происходит в этом глупом мире? Я пытаюсь понять, но снова и снова кто-то невидимый начинает заливать мои соображения серной кислотой. Кто-то и что-то мешает мне найти мое «Я», мешает подобраться чуть ближе к середине смысла, осознать места всех вещей, узнать нечто сокровенное, почувствовать себя личностью. В каждом человеке, наверное, борются частички его самого и всего реального мира, и если когда-нибудь частички человека выиграют эту затянувшеюся войну, то люди увидят смысл жизни, и это будет глупо. Этот смысл таится в нас самих, мы делаем его, мы творим с ним все, что только может сфантазировать наш мозг. Мы можем убить его одной жизненной ошибкой, и после восстановить из пепла приятной улыбкой, мы можем отдать его другому одним движением руки, и забрать одним выстрелом, мы можем продать его одной стопкой бумажек, и купить его спасением, мы можем сделать его одним приятным словом, мы можем написать его одной фразой... Сколько всего можно с ним сделать, но почему мы делаем только одно? Почему мы его только убиваем, продаем, забираем? Почему после всего случившегося мы не можем его восстановить? Почему не можем его спасти? Думаю в людях слишком мало тех качеств, которые хотелось бы иметь, в людях слишком мало веры, слишком мало радости и восторга, слишком мало жизни. Что из себя представляет современная жизнь? Ничего особо ценного, я сомневаюсь, что долго будут плакать по человеку, которого уже не спасти. Люди будут считать, что нужно идти вперед, сколько бы горя не осталось, оно все будет позади. Но ведь горе и печать будут с нами всегда, от них не убежать, они как время, всегда идут за ними, не отставая и не останавливаясь на передышку, они нас ранят и заживляют, они нас убивают и возрождают, они нас делают радостными и веселыми. Думаете, если бы не было огорчения и грусти, мы бы знали что такое надежда и любовь? Все познается в сравнении, как сказал мой хороший знакомый. Думаю если мы перестанем смотреть назад, если мы закроем за собой дверь в прошлое, если мы забудем всех тех, кого любили, если мы убьем в себе все человеческое, то какие же мы после этого люди? Нет, так не должно быть. Мы всегда будем страдать, пребывать в депрессиях, терять и убивать, но с этим же мы будем радоваться, и смеяться, надеется, и верить, мечтать и знать, что все будет, если мы это сделаем...

Для тебя слишком безразлична... в этом мире все слишком цинично.... не нашел что искал... возможно опоздал... сдохли жизни все цветы.... без приговора убил ты...

Сколько пытаюсь забыть — все сложно... Ну, разве так можно?!.. Днями сижу и смотрю в никуда... Думаю о тебе... Вот такая беда... Все куда-то идут, я стою Тупо в бездну смотрю... Растеряла все планы на жизнь... Узелок неудач развяжись!... Глухими вечерами лежу, не шевелюсь... А вдруг зазвонит?... Может, боюсь?... Много надумала за эти дни... Тяжело убивают часы... Нет сил и нет желания на все... Я просто лежу и смотрю в окно... Простить не сможешь, обидеть смогла... Расплачусь... Моя ведь вина... Я лежу и тяжело смотрю в окно... Вспоминаю тебя... с жизнью заодно... *** как же прекрасен лунный свет! купаясь весь в очарованье ты так прелестен, так отпет ты просто жизни убыванье. ты плаваешь в его красе ты окунаешься в него ты отомстишь чистой росе и проклянешь утро. тьма везде закинула запястья и холодом зыбким на них ты кружишься в прекрасном вальсе на порватых крыльях своих. вдыхая сонную прохладу ты ценишь каждое мгновенье ты разрываешь очертанья легким ветра дуновеньем. теряешь голову от наслажденья холодным тусклым светом ты убываешь в убежденьи что лучше смерти жизни нету. словив меня в свой жуткий мир обдав зловонным светом ночи ты для меня стал господин ты для меня стал не порочен. но время берет свою дань, тебя убили, я отомстила осталась одна, одна брань из уст рвется снова так мило. я вспоминаю ту любовь ради которой на все пошла да только мучает вопрос черные крылья возле него нашла. и луна зовет каждой ночью как хочется мне их одеть забыться кровавой мочью и улететь и улететь...

Личным забылась... Забылась словами... ...Сильно искрилось Чувства то пламя... Мыслить забылась... Здраво дышать... Чувством умылась... Жить нужно начать... Роком забылась... Забылась погодой... ...Трудно училось Умирать молодой... Забылась дрожью... Холодно, просто заибись... Судьба покрылась ложью... Мое чувство — ненависть... *** Нежным светом тьма сомкнулась, Закрыла все слова любви, И будто счастьем обернулась Вся жизнь моя и мои сны. И вознеслась до неба птицей, И спела песни все живые. Своей судьбы стала царицей, На все дни света вековые. Я не позволю больше мучить Всю мою душу и мечты. Но выбирая, снова слушать Приходится... ...Мой выбор — ТЫ!!! *** Ты искалечил мне не только душу, Ты задушил мою надежду Ты подорвал не только мое сердце... И двух огней затоптал между... -*** Мне сейчас слишком больно... Вспоминая о жизни смысле Только не в нем мои мысли... Сердце болит и просит слезно Отпустить меня из этих нитей, Из этой грусти и мучения, Их жизненного огорчения, И времени свободных писем. Я больше не могу молчать, Хочу на жизнь кричать! Зачем так больно мне и одиноко, Зачем я мучаюсь, зачем? Неужто заслужила столько Часов ненужных?... *** Усталость навивает головную боль И вздохи становятся все глубже... Сама себе просыпала на рану соль, И убила сердце в жаркую стужу. Сама виновата, сама и страдаю, Упустив всех жизней планы... Ничего видно про доверие не знаю Вот одна и осталась, только стены Тихо слушают мой крик И боль мою, остался миг Что б жить... но упустила... Теперь лишь осталось Вспоминать, как грустила И сквозь слезы улыбалась... *** Понимаю что Слишком поздно Закрыть глаза И долететь до неба... Осталось лишь Спокойно Вспоминать жизнь, Что сном была... *** Одиноко сидя И смотря в потолок, Знаю что я Смерти Незначительный Комок... *** Зная, что проще Выкинутся из окна, Сморю на вещи жестче Разбитого стекла. Зная, что легче Порезать вены, Смотрю на вещи четче Лезвия измены. Зная, что быстрее Встретить смерть в петле, Смотрю, на вещи смелее Дьявола мечте. Зная, что ярче Бросится под машину, Сморю на вещи жарче Слушая тишину. Зная, что бесполезно Сравнивать счеты с жизнью, Смотрю на все возмездно Существуя только мыслью...

Сложным откликнулись слова Простым заглушилась тишина Ярким блеснули глаза Невидным течет слеза. Запутанным опрокинулся гром Гладким тяжелый прошел сон. Горячим дыхание обжигает Холодным обида уничтожает... ++++++++++++ Размышления о жизни вечно всем мешают Надежды на лучшее не успев появится — тают Ручки загребущие тянутся все ближе к кладу А я живу, вот только зачем мне это надо?[/b] +++++++++++++ Надеясь на чудо я упустила власть Надеясь на лучших, утратила все Зачем вообще мне надежда далась, Жизнь ведь эта, полное дерьмо...[/i] ++++++++++++ Простить и отпустить.... Взлететь до неба... Падать вниз... Забыть тебя... И умереть... Только мою жизнь... Тебе не спеть...[/grey]