Блоги

Сложным откликнулись слова Простым заглушилась тишина Ярким блеснули глаза Невидным течет слеза. Запутанным опрокинулся гром Гладким тяжелый прошел сон. Горячим дыхание обжигает Холодным обида уничтожает...

Мир жестокий лишь с половины Лишь половина создана природой, Другую половину никто как мы Создаем вдвоем с тобой. Мы создаем ту боль, что плавит нервы Мы извлекаем выгоду из горя Мы денег прирученные стервы. Мы птицы земного моря. Никто не сможет остановить те сопли Которые пускаем с каждым криком Нас не заткнуть, а нужно ли? Никто ж не блеснет своим шиком... Мы черви гнилого мяса Мы мусор вчерашнего мира Мы зачатки большого стресса Мы пауки, только где паутина? Ты же знаешь, наша жизнь ничто Мы просто привидения людей Только хочешь ли ты как есть все Оставить, без изменений?

Любовь жестока как тот принц Сначала придет, взмахнув плащом Доставая из доспехов шприц Мертвую дозу вколет и пропадет... Жуткая боль тогда лишь уйдет Когда слезы высохнут дождем...

Невыносимо... Забыть все что нужно... Это противно... Знать что все сложно... Жить начать просто... Нет, это не серьезно... Нужно ... Нужно, что можно Забыть, а не нужно Что сложно... Просто понять и простить...

Звериный рык сорвался с моих губ. Рычал не волк, рычал человек от горьких обид, страшных ссор, от тупой боли в сердце от бесчисленных разлук, от ненависти и злобы, что раздирают душу на ошметки плоти. Вдыхаешь воздух, а выходит рык. Идешь по солнцу, а в душе стыд, зато голос срывается рыком, зато, что небо похоже на плоскую полоску разбитого стекла.    Как странно жить в толпе зверем в овечье шкуре, претворяясь Красной Шапочкой с пирожками для бабушки. Внутри же волчица с серыми глазами и грудь разрывает звериный рык, сжимает душу надсадный крик. Тело живет своей жизнью управляемое сеткой живых импульсов плоти, отвечая на стенания души. Тело молодой волчицы изгибается под волной обжигающей боли звериного рыка. Что же делать? Как жить? Как быть? Молчишь... Нет сил и покоя. Нет, душа пуста и молчит как сычь, а если рычишь, то мучаешь людей. Как хочется выблевать все, что свалили в душу и повелели жить.    Тяжело быть оборотнем...

Несколько сфер пересекающих одна другую вместе образует объемный витраж. Это витраж алый розы, меняя свои краски он менял пространство комнаты вокруг меня превращая её в огромный сводчатый храм. Любовь— это пограничное состояние, где сплетаются сразу множество чувств составляя длинных махровый ковер, качающийся в пространстве пустоты вечности. Живительная пустота эта, глубина моего сердца наполненная до краев Любовью. Этот эликсир алхимиков и магов наполняет душу светом, долгими глотками родниковой воды питает Воображение и будит мое Творчество. Все в конечном итоге зависит от осознанности. Когда я правильно управляю своим сознанием, то мои слова созвучны тому, что чувствует мое сердце, а это значит, что я говорю правду.

Захлебнувшийся страхом, смотрящий в даль Совсем забывая о нынешней жизни И всюду я вижу только лишь гарь Так покрываются коркою мысли Куда не дошел человеческий разум Летящие мимо обрывки газет И мертвый герой, затравленный газом Привязанный к стулу лентой кассет Летящий с моста не вольно спросит «Неужели это и есть мой конец?» И кто-то, смеясь, бычок на пол бросит Да парень тебе пиздец А кто-то у рта перемазанный пеной И с прожитой болью застывшей в глазах Сидящий в углу с перерезанной веной Забылся в своих нескончаемых снах Надевший петлю на тонкую шею И навсегда уж закрывший глаза Увидит в дали прекрасную фею И нет у него дороги назад В их прожитой жизни нету следа Они не нашли свое место По холодной щеке прокатилась слеза Закончилось хмурое детство Никто из людей не дал им понять Когда в любое ненастье То чувство которое у них не отнять То что называется счастьем Ветер холодный подует зимой И путь покажется млечным И каждый из них обрел свой покой Все то что называется вечность

Мрачное утро в пустом городе, Пустые дома и улицы в холоде, Колючей проволокой он окруженный И в этом городе я обреченный. Обреченно упал в угол разбитый Умираю, по собственной воле убитый Стирается имя моё на Земле Лишь, капелька крови бежит по стене. Город слепой не заметит потери, Город окутали злые метели, Город за мной отправится следом, Он, так же умрёт с наступлением лета.

На яву заблудился, словно во сне Руки мои, прижались к стене Солнце за тучей медленно скрылось И сердце моё остановилось. Нет в этом сердце больше любви, Мне внутренний голос сказал: «Уходи!», И лезвие бритвы, сжимает рука, Как не печально, но жизнь коротка. Зачем я родился, я не пойму, Не видел я света, словно в дыму Меня никто никогда на любил И с этой мыслью, себя я убил…

Прилетай тихим ветром, Когда я усну, Пролистай все страницы Моих нежных снов, Зимней грустью стань летом, Прохладой в жару, Под покровом ресниц, Тебя встретить готов. И не бойся, «сестрица», Коснись влажных губ, И сканируй любовь, В поцелуе земном, И пойму я, что снится Сплетение рук, Как сплетение слов В переплёте моём. Посмотри, как зарницы Горят в облаках, Этот странный огонь Зажигает во мне, Мои сны вереницей, Но нет тебя в снах, Прилетай, ветром тронь, Будь моей, хоть во сне.

Есть люди — словно в забытьи, Живут во лжи и фальши... Глядят на нос свой, и ни-ни! Ни сантиметром дальше...

Ехала после работы домой. В автобусе. Хорошо, что почти пустой. Наверное, заболела. Усталость и как-то нехорошо на душе, как будто что-то должно случиться. И это что-то явно негативное. Переходя дорогу, захотелось остановиться на середине, и подождать пока поедут машины, и уж какой ни будь не очень внимательный водитель меня обязательно собьёт. И всё наконец-то закончится. Непонятные мысли в голове, точнее понятные, но пугающие своим смыслом. Неопределенность в жизни. Я зависла между небом и землёй, но не потому что у меня есть крылья. Потому что я не знаю, пока не знаю, что делать дальше. И никто не может ответить на мою просьбу о помощи. Потому что это моя жизнь, и никто за меня не может принимать решения и тем более не ошибиться в подсказке. Зачем жить, не зная зачем? Зачем желать всё понять, если вселенная конечна? И никто не знает точно, что будет дальше. Но все узнают, для этого надо только умереть.

У подъезда высотного здания стояла большая толпа. Все собрались вокруг чего-то или кого-то. Из-за спин было невидно. Но вот подъехала скорая, а значит там человек. Сейчас проберемся вместе с ней и посмотрим, что там произошло. Растолкав толпу, санитары подошли к... невидно... девушке. Она лежала в неестественной позе. Интересно, что произошло. Осмотрев здание, где-то наверху было открыто окно. Санитары тоже посмотрели туда, хмыкнули, но ничего не сказали. Пытаясь привести девушку в чувства, делали все возможное. Даже попробовали искусственное дыхание, но, увы. Последний шанс — электрошок. Шум толпы то и дело перекрывал голос санитарки-танкера: Разряд! Сердце не отвечало на призывы тока. Прекратив мучить бездыханное тело, они накрыли его. Кто-то уже успел вызвать катафалк, и машина незаметно, шурша шинами, подъехала к дому. Санитарка, взглянув на часы, констатировала смерть, записывая время на больничном бланке. Кто-то спросил что случилось. Ему никто не ответил. Ну что ж не всем все надо знать. Тело погрузили в машину. Катафалк лениво зашуршал шинами в городской морг. Толпа потихоньку расходилось, но особо любопытные все еще стояли и смотрели. Смотреть, правда, уже было не на что, виновницу торжества увезли. Но вскоре и они разошлись. — Э-эх, надо было поймать машину, а я поперся через глухомань. А еще лучше надо было остаться у друга переночевать, как он и предлагал. Ну, да ладно. А может вернуться. Не-а, в такую даль. Автобус черт знает, когда починят теперь, а сидеть у моря и ждать погоды, нет уж. Я правильно сделал, что пошел пешком, правильно сделал, что сократил путь, но правильно ли сделал что пошел... через кладбище, — он шел по дорожке на кладбище, провожая взглядом кресты, памятники, надгробия и говорил сам с собой. Небо было черным-черным, кое-где мерцали звезды. Из-за облака выплыла большая круглая луна, освещая путь. С резким порывом ветра на него обрушился шквал звуков. То-ли кто-то плакал, то-ли кричал, он не разобрал. Только резко остановился, огляделся. Понаблюдав за игрой теней, поежился и уже было развернулся, чтобы пойти назад, но посмотрев в темноту, из которой он пришел, нервно сглотнул, закутался поплотнее в куртку и пошел дальше, уже не обращая внимания ни на какие звуки. Пиво, которое у него было с собой, давно было выпито, а бутылка выброшена. Кажется, он поставил ее кому-то на могилу, вместо вазочки, даже вроде бы цветы туда поставил. Теперь он жалел о том, что не взял с собой еще одну, для храбрости непомешало бы. Насупившись и завернувшись в куртку по самые уши, так что выглядывали только нос и глаз, всматривался в темноту. Легкий холод уже давал о себе знать, да и количество выпитой жидкости тоже, его слегка заносило. Пройдя еще несколько метров вперед, увидел человека. Издалека было плохо видно, и он стал подходить ближе. Неужели кому-то еще неспится этой ночью, — продолжал говорить он в слух. Подойдя почти вплотную, стал разглядывать спину стоящего впереди человека. Человек резко обернулся. Он долго всматривался, но так и не смог понять кто это. Спустя несколько минут напряженного вдумывания, где же он мог видеть это лицо, но так ничего и, не вспомнив, пожал плечами и бросил эти незатейливые попытки. — Привет, — сказала она. — О-па, да мы девуш..ка, — сказал он заикаясь. — Что, — непоняла она. — Да, нет, ничего. Это я так о своем, о... неважно. — Мы знакомы? — Мы? Ну, э-э... у нас еще все впереди... исправим, — алкоголь явно давал о себе знать. Она осмотрела его с ног до головы и улыбнулась. Из под куртки все еще виднелась макушка, глаза и нос. Руки были убраны в карманы. Он тоже пытался сосредоточить свой взгляд на ней, но не получалось. Глаза сами посебе разбегались в разные стороны. Но все же он произвел доскональный осмотр тела. — Хм, недурно. Совсем недурно. Стройненькая, длинные волосы, миленькая мордашка, — продолжал говорить он. — Спасибо. — За что, — удивился он. — За комплемент. — А-а, не это... так..., — он пытался поймать какие-нибудь слова, но они все время от него ускользали, — мысли в слух. Я вообще в последнее время оч..чень часто говорю вслух. С-с-стран-н-но, — протянул он. — Бывает, — сказала она. Она развернулась и пошла дальше, высматривая что-то на крестах. Он смотрел ей вслед. На ее легкую, бесшумную походку. Изящные движенья. Из-за тучи выплыла луна, освещая дорожку. Он огляделся. Хорошо: луна, надгробия, кресты и фотографии бросают на тебя задумчивые взгляды с памятников. Посмотрев на ближайшую фотографию, на соседнем памятнике, прищурился. Вынув руку из кармана, показал ей козу и рассмеялся. Человек с фотографии посмотрел на него и по его губам пробежала злая усмешка или ему показалось. От неожиданности он даже отскочил от памятника на другую сторону и ударился о крест. Небо снова заволокло тучами, луна исчезла, и он снова на ощупь двинулся по дорожке. Где-то впереди замелькала знакомая фигура, но сразу же исчезла. Снова раздался не-то крик, не-то плач, не-то стон, но только уже совсем близко. Он остановился, нервно сглотнул, по телу пробежала мелкая дрожь, но переборов нарастающий страх, двинулся дальше, прибавляя шаг. Почти дойдя до ограды, огляделся. Она стояла у креста и пыталась в темноте рассмотреть фотографию. — Ты кого-то ищешь? — Да... себя. Она изобразила на лице самую невинную улыбку. Он облизнул губы. Да чудненькая ночка нынче выдалась. Я иду домой через кладбище, а тут бродит симпатичная девчонка и ищет свою могилу. Бред какой-то, я схожу с ума. Ну-ну, конечно. — Мысли в слух, — весело спросила она уже с другой стороны, от другого креста. Он резко повернул голову на голос. Посмотрел на место, где она стоит, и быстренько прикинул расстояние. Прыгнуть так далеко она не могла чисто физически, летать она вроде не умеет, бесшумно бегать еще никто не научился. Он бы услышал, как она прошла мимо, но если б она пробежала, он услышал бы точно. Озадаченный он вышел на дорожку. Ноги заплетались, алкоголь не хотел отпускать. Может ему это кажется, может он все придумал и ни какой девушки вовсе нет, а говорил он с пустотой. Но нет, вот она стоит совсем близко. Она живая, ходит, незаметно правда передвигается, но все таки ходит; дышит, говорит, улыбается. Снова раздался этот стон. Уже совсем близко, совсем-совсем рядом, буквально в двух шагах. Он стал поворачиваться, прислушиваясь к каждому шороху, присматриваясь к каждой тени. Его взгляд наткнулся на... нее. Не может быть, чтобы она издавала такие звуки. Она неспеша стала к нему приближаться, о чем-то говорила. Но он не слушал ее, слова пролетали мимо ушей. В горле пересохло, мысли сбились в кучу. Стал вспоминать, сколько он выпил сегодня. Девушка приближалась, повторяя все время одно и тоже. Кажется, она о чем-то просила. Он смотрел на нее... нет сквозь нее. Теперь он явно смотрел сквозь нее. Проспиртованные мысли забили тревогу. Она делала шаг к нему на встречу, он делал два назад. Она приблизилась к нему почти вплотную, протянула руку. Она прошла сквозь него. Он смотрел на все с широко раскрытыми глазами. Медленно отходя назад, в конце концов, резко развернулся и с безумным криком бросился бежать к выходу. По пути отметил, что он уже проходил эти места. Увидев выход, понял, что он побежал назад, но было уже поздно. Он остановился перевести дух, но неожиданно в воздухе материализовалась она. Он бросился бежать неоглядываясь назад. Сверкнули фары, разгоняя ночь. Свет резко ударил в глаза, а потом все исчезло. Осталась только ночь. Резкая боль пронзила все тело. Он открыл глаза, осмотрелся. Стал припоминать события прошедшего дня. Утром он встал, занимался какими-то домашними делами; днем поехал к другу; они хорошо посидели; вечером поехал домой, но автобус на полпути сломался и он не стал ждать, когда его починят, и пошел пешком через кладбище. А там... там он пытался флиртовать с какой-то девушкой... или... он пытался соблазнить привидение, которое устроило ему безумную гонку. И вот теперь он лежит возле кладбища на дороге. Снова осмотрелся, но никого не было рядом, даже той безумной. Была только ночь. Он снова отключился. Очнувшись через какое-то время, увидел вокруг себя каких-то людей в белых халатах. Они поднимали его, чем-то закрывали, ложили на носилки, а их заносили в черную машину. Он пытался сопротивляться, кричал, но никто его не слышал, на его движения никто не реагировал. Он посмотрел на небо. Оно все еще было черным, все так же мерцали звезды, и сияла луна. Но теперь свет изменился он стал более расплывчатый что-ли, звезды наоборот стали более яркими, и небо приобрело более глубокий оттенок. Он не знал, куда его везут, да и какая разница. Он догадывался, что все плохо и ему хотелось вырваться от сюда. В этот момент он почувствовал что свободен. Сел, осмотрелся. В кабине ни кого не было, кроме него, то есть, кроме его тела. За перегородкой был слышен приглушенный разговор. Он встал, машину резко занесло на повороте и дверь кабины открылась. Каталка проехала вперед, мощно ударив его по коленям. Он вылетел из машины, и, пролетев несколько метров, упал на асфальт, проехав еще несколько метров на спине. Подняв голову, посмотрел вслед удаляющейся машине и мысленно попрощался сам с собой. Оглядевшись по сторонам, встал и пошел обратно. Вскоре впереди замаячили кресты, ограждение кладбища. — Ну, вот и дом родной, — сказал он. Войдя на кладбище, осмотрелся. Теперь все выглядело по-другому. Цвета стали более насыщенными, тени более глубокими. Теперь он ощущал каждый шорох, каждый вздох, каждый шепот. Подойдя к одному памятнику, дотронулся до него. Рука мягко прошла сквозь камень. — Да-а-а, — протянул он. — Теперь это мой дом на оставшиеся непрожитые годы. Странно, а я сейчас мог бы быть дома,— он посмотрел на часы и подтвердил свои догадки. Неспеша брел по центральной дорожке, девушки не было видно. Видимо нашла, что искала. Он уже не чувствовал себя в объятьях алкоголя. Он вообще почти ничего не чувствовал. Мысли вроде как прояснились, голова начала соображать. — Ну и что мне теперь делать? — спросил он, подняв голову к небу. Звезды молчали, небо молчало, луна вообще не показывалась. Он остановился напротив памятника, фотографии, которой показывал козу. Человек с нее все так же ехидно улыбался. Он усмехнулся собственной глупости и пошел дальше. Проделав примерно половину пути, остановился. Посмотрел по сторонам и свернул на запад, углубляясь на территорию кладбища. — Романтика. Из-за какой-то сумасшедшей я стал призраком, замечательно. Просто фантастика, всю жизнь мечтал вот так умереть и узнать поближе загробную жизнь, — в этот момент из-за тучи выплыла луна, подмигнула ему, осветив дорожку, снова спряталась. Да-а-а, ты абсолютно права, быть человеком это плохо, я с тобой согласен! Чего не может приведение и может человек?! А я тебе скажу! Человек может жить, чувствовать, а приведение ничего не может! Оно может только наблюдать, спасибо тебе, что дала мне билет в первый ряд для такого зрелища, огромное спасибо! — говорил он громко, на все кладбище, то ли обращаясь к луне, то ли к той девушке. Дорожка привела его к небольшому захоронению. Явно свежему. Он подошел поближе. С фотографии на него смотрела молодая девушка, лет 19. Он всматривался в черты лица. Подумав немного, стал что-то припоминать. Лицо было очень-очень знакомым. Эврика, да это ж, та безумная, из-за которой я познаю радости другого мира. А она симпатичная, лицо очень знакомое, где-то я его уже видел. Ну, конечно, мы живем в одном доме... жили... мы были соседями. Интересно из-за чего она погибла. Из-за ерунды наверно какой-нибудь, решила свести счеты с жизнью, а теперь пугает всех подряд, развлекается. Он дотронулся пальцем до фотографии. Провел пальцем по щеке, губам, глазам. Зря ты это сделала, — сказал он вслух. В общем, фотография самая обычная, но что-то его зацепило в ней, и он долго смотрел на смеющуюся девчонку. Наконец он присел, оперевшись спиной на памятник, засунул руки в карманы и закрыл глаза. На кладбище воцарилась тишина, даже ветер куда-то исчез. Тени не двигались. Небо совсем стало черным, поглотив и луну, и звезды с их веселым мерцанием. Сон не шел. Он задумался, а могут ли приведения спать вообще. Наверное, да. Нашарив в одном из карманов гармонику, достал ее и стал наигрывать незатейливые мелодии. Спустя час на небе снова показались звезды. Тучи рассеялись, и луна больше не пряталась ото всех. Освещая своим холодным блеском округу. Он сидел с закрытыми глазами, наигрывал мелодии, изредка отрывая гармонику от губ, пел. Так прошел час. Он открыл глаза. Посмотрел на часы. Примерно два часа назад он попал под машину и его тело увезли. Сейчас он, наверное в морге. Да, в прочем, уже не важно. Только сейчас он заметил ее. Она сидела на скамейке, под елью, изредка посматривая в его сторону. — Я уже давно здесь сижу, наблюдаю, слушаю, — робко сказала она. Она посмотрела на него. Он молчал и смотрел на нее, представляя ее живой. Той девчонкой, которая улыбалась с фотографии. Ее образ приглянулся ему. Он приподнял брови, улыбнулся и отвернулся, ничего насказав. — У тебя красивый голос, ты здорово играешь. Она снова посмотрела на него, но он не поворачивался, а тихонько наигрывал мелодию. — Извини, я не знала, что все так выйдет. Я не думала, что ты бросишься на дорогу. Я хотела попросить помочь найти мою могилу... я забыла, где она находится. Ну... вот... ты мне помог... спасибо. Я услышала музыку и пошла на нее... нашла тебя и себя. Подходить не стала... не хотела мешать, — робко закончила она. Больше она не говорила, а смотрела куда-то в небо. Может, считала звезды, может, любовалась луной. Он сидел, смотрел перед собой. Больше не играл, думал. Он уже проникся чувством жалости к ней, почему жалости он не знал. Просто ему было жалко от чего-то ее. Почему я не был с ней знаком? Наверное, все время был занят. Да, я все время куда-то спешил. Он стал обдумывать свою жизнь. Многое ему хотелось бы изменить, но уже поздно. Нелепо получилось. Интересно, если бы я с ней познакомился, она бы сделала, то, что сделала. Немного помешкав, он посмотрел на нее. — Зачем ты сделала это? Она смотрела прямо ему в глаза и молчала. Ей хотелось рассказать ему все. Она подошла к нему, присела рядом, тоже облокотившись на памятник. Но говорить не спешила, обдумывала. Его лицо казалось ему знакомым. Она пыталась вспомнить, где она могла его видеть. Наконец, вспомнила. Они жили в одном доме, но никогда не были знакомы... но ведь кажется, были соседями. Интересно, а если бы знали друг друга все было бы так или по-другому. — Я расскажу тебе. Я совершила самоубийство. Просто чистая случайность. Нелепо как-то все это вышло. Сама виновата, понимаю, но ничего не поделаешь, — она задумалась, припоминая какие-то моменты, — Знаешь, я не-то что совершила самоубийство, просто так... получилось. В тот день было очень жарко. Я собиралась встретиться с подругами. Мы хотели поехать покататься на велосипедах. Я приняла душ и решила проветрить в квартире. Открыла окно, оно сверху чего-то заело, и я встала на подоконник, чтобы посмотреть, что случилось. Стоя на подоконнике, резко дернула раму на себя. Не надо было этого делать, но было поздно. Подоконник был очень скользким. Не устояв, я соскользнула с него и выпала из окна. В полете подумала лишь о том, что сорвалась наша поездка на велосипедах, а потом потеряла сознание. Помню только темноту. Мое тело во что-то заворачивали, куда-то ложили и увозили... все. Потом я почувствовала свободу, а потом оказалась здесь. Ну, вот так незатейливо... просто... бессмысленно. Интересно, а там это примут как самоубийство или случайность? Как думаешь, в ад или в рай попаду. Ты так в рай... ты же случайно... по моей вине погиб. — Не знаю, куда попадешь ты, но я наверно в ад... в чистилище. Знаешь там, наверное, весело. Карты и все такое, — весело сказал он. Твоя смерть, правда, нелепа, но в этой жизни все случается. Вот я был человеком, а встретил тебя и все... перестал им быть. Спасибо тебе конечно большое, но я б еще пожил. — А может это судьба. — Судьба... умереть, тоже мне скажешь. Придумай что-нибудь получше. — Я бы тоже еще хотела жить, но вот что получилось. Как думаешь, что было бы, если бы мы познакомились? Ты бы мне, наверное понравился... Кажется я тебе тоже, — рассмеялась она. Только ты вроде как протрезвел и не пытаешься больше клеиться, — смеясь, сказала она. Он тоже рассмеялся. Да-а-а, глупо получилось. Так они просидели до самого утра, болтая ни о чем, о разных пустяках и глупостях. Тучи больше не застилали небо. Оно дарило мерцание звезд, казалось даже смягчила свой свет луна. За несколько часов до рассвета она заснула, положив голову ему на плечо. Он, прислонив голову к памятнику, тоже подремал какое-то время. Проснувшись раньше ее, задумался. Почему все-таки они не были знакомы. Ведь жили на одной площадке и виделись всего пару раз, и то мельком. Странно. На рассвете же, едва солнце показало свои лучи она проснулась. Они молчали, никто не хотел говорить. Небо уже окрасилось в нежно голубой цвет, солнце поднималось все выше и выше. Природа просыпалась. Кое-где защебетали птицы. Но на кладбище было все так же тихо. Даже стало еще тише, чем ночью. Было непривычно. Они почти сливались с прозрачным воздухом. — Пора, — сказала она. — Ночью, возможно можно будет вернуться, не отпускай мою руку, держись крепко. Странная встреча закончилась волшебным утром. В тот же миг свет поглотил их. И они растворились в предрассветной дымке...

Стенку в комнатке подрастающего Никиты украшало большое плюшевое солнце. Эта игрушка всегда была у него самой любимой, хотя никогда не участвовала ни в каких играх. Все прошедшие десять лет солнышко исправно красовалось в центре стенки, даруя свои мягкие лучи сперва маленькому игрушечному миру, поселившемуся на коврике, а теперь — содружеству книг и компьютера, гнездящемуся на письменном столе. При взгляде на игрушечное светило, в синих глазах Никиты загорался тот же золотой огонек, который плясал там и во времена раннего детства, которое уже понемногу скрывалось за поворотом. В минуты сумерек мягкое солнышко и вправду чуть-чуть светилось, будто было способно подражать светилу небесному. Быть может, это был огонь материнской любви, который навсегда поселился в нутре мягкой игрушке.         Наверное, это солнышко, теперь останется с ним на всю жизнь, чтобы в тяжкие минуты будущей жизни напоминать ему о том мире чистейшей любви, который окружал его ранние годы. Может, жизнь этого, почти настоящего, солнца, превзойдет собственную жизнь Никиты?! Оно, должно быть, достанется потомкам, которые будут с дрожью в руках передавать реликвию от отцов к детям, обязательно рассказывая при этом легенду, сочиненную ими самими… Оторвавшись от своих дел, Никитушка в очередной раз любовался своим солнышком, поглаживая взглядом маленькие ворсинки, похожие на лучи. Это светило порождает свет и днем и ночью, и летом и зимой, оно не знает того сонного покоя, на который время от времени отправляется солнце небесное! Оно с ним, всегда, неразлучно. — Мама, — обратился Никитка к матери, которая зашла в комнату насчет какой-то книжки, — Я тут прочитал, что наше солнце, как и все звезды, оказывается, сгорает! Представляешь, оно с каждым днем делается все меньше и меньше, хоть и ненамного, но когда-нибудь все равно погаснет! В ответ мама лишь кивнула головой. Она знала, о чем сейчас думает Никита, который угасание светила представляет вроде выключения электрической лампочки. Мол, большое солнышко погаснет, а у меня здесь маленькое про запас имеется. Но не знает он, соколик, как это мягкое солнышко у него появилось, а ведь должен узнать! В тот очень давний день она пообещала себе, что раскроет ему тайну происхождения игрушки ровно через десять лет. Вот, уже этот десяток на исходе, и надо начать рассказ. Но только стоит ли теперь ворошить то прошлое, связь которого с настоящим днем оборвана навсегда?! Сушь взросления почти испарила тот далекий день из Никитиной памяти, и он уже совсем забыл, что когда-то давно среди его многочисленной родни присутствовала и тетушка, мамина сестра. Отношение к ней мамы было каким-то странным, будто из розового мешка сестринской любви выглядывало шило боязни, на блестящем острее которого едва виднелось слово «неприятие». Но сама Никитина мама искренне уверяла Никиту, его отца, и саму себя, что ее жизнь просто немыслима без присутствия тети Тамары. Крошечный Никитка, разумеется, ничуть не сомневался в благости и доброте «тетушки Тамарочки» (так мама приучила его называть свою сестру), а, если и сердился на нее, то делал это шепотом и в пустой комнате. Сказать что-либо откровенное в адрес «тетушки Тамарочки» Никита не позволял себе, даже в компании бабушки, папиной мамы. Не знал Никита, что детство его мамы прошло совсем не там, где довелось родиться ему. Маленькая девочка, ставшая потом матушкой Никитки, бегала босыми ногами по улочкам далекого крохотного городка, окошки домиков которого вглядывались в зеленоватые струи реки Волги. Когда она приходила домой, то неизменно встречала недовольные очи своей старшей сестрицы, которая усаживала малышку напротив себя, после чего долго читала скучные, как скользкие шнурки, нотации. Девочка, конечно же, ничего не возражала, а безропотно слушала, ибо она уже не могла даже представить себе такого мира, где сестра Тамара не была бы внушающей, а она — слушающей. — Ты что, хочешь остаться такой же босячкой, как твои здешние подруги? — причитала она до глубокой ночи, — Или, как наша мать? Ничего не увидеть, сгнить заживо в этой дыре, выйти замуж за работягу, вроде нашего папаши? Раз я сказала, что мы отсюда вылезем, значит, вылезем, и ты, как миленькая, поедешь вместе со мной, я тебя заставлю это сделать для твоего же счастья!         Младшая сестра, которой было на десять годов меньше, чем старшей, уныло теребила косичку любимой куклы, и продолжала слушать. Из соседней комнаты слышался храп, и плеск чего-то жидкого. То мама отпаивала рассолом папу, раздираемого когтями сурового похмелья. — Хоть бы меру знал! Понятное дело, все пьют, так, по крайней мере, на своих ногах до дома доходят! — ворковала она. — Э-эх, жизнь! — вздыхал отец. Прошло немного лет, и тетя Тамара вместе со своей младшей сестренкой выбрались-таки в большой город. Отчего-то все сложилось так, что удача показала им свое лицо, вместо заднего места. Глыба проблем, обыкновенно обрушивающаяся на тех, кто отважился перебраться в машинно-человеческий муравейник, оказалась не такой уж и тяжкой, вполне подъемной. Сперва в городскую жизнь ввинтилась старшая сестренка. Она получила высшее образование, квартиру, работу, вышла замуж. Следом за ней пошла и младшая, притом Тамара чутко контролировала каждый ее шаг, помогала тогда, когда считала нужным, и не переставала отчитывать за то, что, по мнению старшей сестренки, в ее жизни было неправильным. Но наступил-таки день, когда между сестрами, что называется, пробежала черная кошка. Причиной тому стало рождение у младшей сестренки крохотного младенчика, Никиты. Наверное, на самом деле Тамаре было просто обидно, что за пять лет замужества матерью она так и не стала, но своей сестре новоиспеченная тетушка, конечно же, об этом не говорила. Тетя Тамара высыпала на нее целый мешок упреков в том, что та «делает детей, не сделав путевой карьеры», и прочих обвинений, столь же банальных, как плевки на мостовой. Мама Никиты восприняла такое поведение своей старшей сестры, как испытание, которое она неизбежно должна перенести, чтобы не отплатить на сделанное ей добро худыми словами и мыслями. Все-таки, не будь у нее Тамары, не появилась бы она и в этом городе, а, значит, не родился бы и сыночек. Раз в неделю она ласково принимала сестренку Тамарочку у себя дома, вкусно ее угощала, и часами выслушивала упреки и замечания. Иногда у нее самой возникало чувство, будто старшая сестра — это некая начальственная комиссия, нападки и костомойство которой надо переносить мужественно и безропотно. В сторону Никиты она поначалу даже и не смотрела. Ну, лежит там себе сверток, ну, копошится — и что из того?! Но, как только Никитушка подрос, он тут же превратился в живую мишень, то и дело пронзаемую стрелами теткиных замечаний. Сперва он оказался чрезмерно худым, прямо «Кощеем каким-то», потом — наоборот, толстым и нескладным, будущим «Пьером Безуховым». Когда Никитка много говорил, он становился для тетушки Тамары «балаболкой, из которого вряд ли вырастет путевый человек», но стоило ему молчать, он тут же стал «дикарем, не умеющим с людьми разговаривать». Любой рисунок Никитки становился «мазней, которую только грудные дети рисуют», а каждое слово, вылетевшее из детского рта — «глупостью». — Тебе своего сыночка еще воспитывать и воспитывать! — говорила она на прощанье, и мать, сжав зубы, упрямо терпела. Но шли годы, Никита подрастал, и скоро ему уже почти исполнилось пять лет. Незадолго до празднования дня рождения, Никитин отец за чаем в упор посмотрел на мать: — Скоро у Никитки праздник, кого приглашать думаешь? — неожиданно поинтересовался он. — Ясно, кого. В первую очередь, конечно, Тамару… — Вот ее как раз не надо. Конечно, Никита маленький, сам себе гостей еще не приглашает. Но праздник все-таки его, так в праве ли мы портить? — Я тебя не понимаю! — неожиданно резко ответила жена, — Тамара — моя сестра, она очень много для меня сделала. Характер, конечно, не дай Бог, но, если бы она была другой, то ты бы сейчас меня здесь не видел, и Никитушки у нас быть не могло! Ведь это она вытащила меня с Волги! — Я все понимаю, — упрямо смотря в блюдце, ответил муж, — И все-таки речь сейчас не о тебе, а о нашем сыне. Ты заметила, как он на твою «тетушку Тамарочку» смотрит? Прямо волком! А если ничего и не говорит, так это только потому, что тебя слушается… Вместо ответа мать Никиты расплакалась, и, прилепив к глазам салфетку, отправилась в дальнюю комнату. Внутри нее сейчас разгорелась отчаянная борьба, битва между добром и злом, и при этом добро не имело ни малейшего представления о том месте, где запрятано зло, но и зло не видело добра. Женщина отчаянно пыталась понять, что несет в ее жизнь родная сестра — вред или благо, все время путалась, так и не приходя к ответу. — Эх, если бы я могла хоть на секунду влезть в ее шкуру, а она — в мою, мы бы поняли жизнь друг друга, и многое смогли бы простить. Но нельзя этого сделать, запрещено, — размышляла она, переходя от обсуждения своих отношений со старшей сестрой к мыслям об устройстве бытия, — Почему только Господь не дал этого, не разрешил?! Ведь он призвал нас к любви, но закрыл такой простой путь ее постижения! Никитушка не слышал материнских слов. Он только знал, что скоро будет его день рождения, на котором будут гости, которые принесут интересные подарки. Понятие «число дней», в таком крохотном возрасте, кажется уж слишком далеким, поэтому Никитка их не считал, а просто чувствовал постоянное приближение светлого, почти что сказочного, денька. Ему казалось, что раз этот праздник не простой, ведь пять лет исполняется лишь один раз в жизни, то и произойти должно что-нибудь необычное. Отчего-то он верил, что должны придти говорящие по-человечески зайчик, ежик и мишка, которые обитают в сказках да мультфильмах, подарят букеты ромашек, и пригласят в свой лес. А в том лесу много зверей, и все говорят с людьми на одном языке, и все добрые, никто никого не ест и не обижает. Можно будет осенние листочки с ними собирать, и, если повезет, то на облаках прокатиться. А потом заснуть среди розовой мякоти вечерних облаков, и, открывая глаза, видеть сразу и солнце, и месяц, и поросшую ромашками землю. Как бы хотелось уже и не возвращаться оттуда, не расти дальше, не втискиваться в тот серый, как хозяйственная сумка, мир, среди которого обитает тетя Тамара! Конечно, родители ничего не говорили ему про будущий визит волшебных зверей, но разве о них можно беседовать среди обычного дня и привычных дел? Еще испугаются, обидятся, и больше уже никогда не придут! Сказка может явиться лишь там, где ее ждут, где сам воздух пропитан ожиданием чуда. — Сегодня уже День Рождения? — спрашивал Никита всякий раз, когда спросонок открывал глаза. — Нет, дорогой! — отвечала мама, — Но подожди, он уже скоро, очень скоро! Как-то вечером Никита пришел на кухню, и увидел, что его мама колдует возле плиты, а на дубовом столе уже возвышается красавец-торт. От сочного, аппетитного запаха у Никитки даже потекли слюнки. — Мамочка, можно кусочек? Хотя бы маленький? — привычно попросил он. — Держи, — сказала мама, протягивая ему бутерброд с копченой колбасой. — Нет, я про торт, — недовольно ответил Никитушка, но колбаску все-таки отправил в рот. — Потерпи, сынок, до завтра. У тебя ведь День Рождения! — улыбнулась мама. — Что, завтра! — на всю квартиру закричал Никита. Он тут же представил, как угостит великолепным тортом своих гостей, то есть зверюшек, пришедших прямо из сказки. Когда тучи предрассветного неба расступились, и небесный свет вошел в комнату, Никитушка широко раскрыл глаза, чтобы увидеть тех, кого он с таким нетерпением ожидал. Но комната выглядела так же, как и вчера, и не было в ней ничего, кроме тех же шкафов, стола и стульев. Это наблюдение весьма встревожило малыша. «Наверное, еще рано, они позже придут» — подумалось Никите. К обеду мама накрыла на стол. Стали появляться и подарки. Папа подарил игрушечный автомобиль с прицепом, мама — пластмассовую бензоколонку, в которую вместо бензина заливалась простая водопроводная вода. Потом пришли дед и бабушка, подарили внуку модель танка «КВ-2» и черную рубашку. Никита очень радовался подаркам, он весело рассматривал игрушки, но, тем не менее, продолжал поджидать своих самых главных гостей, которые почему-то все не шли. Похоже, папа с мамой тоже кого-то ждали, не торопились садиться за стол, и Никитушка был уверен, что они вместе с ним предвкушают встречу со сказочными зверятами. Тем временем пропел входной звонок. — Это они! — крикнул Никита, и, что было духу, бросился к двери. Какого же было его разочарование, когда вместо ожидаемых мишки, ежика и зайчика перед ним выросло всего-навсего морщинистое лицо тети Тамары. От досады Никитка сразу же повернулся, и побежал назад в комнату. — Какой невоспитанный ребенок! — неслось ему вдогонку, — Не поздоровался даже! — Ну вот, теперь все в сборе, пойдем праздновать! — услышал Никита прямо перед собой мамин голос. — Как все?.. — начал он, но замялся, постеснявшись близости тетушки Тамары. Гости и хозяева уселись за стол. Между взрослыми потекли скучные, как не струганные доски, разговоры. Оказывается, папа вот уже пять лет хочет купить машину, у мамы порвалось вечернее платье, дедушка же целыми днями бродит по аптекам в поисках снадобья, полезного от его недугов. Никита тем временем ел праздничные угощения, совсем не чувствуя аромата торжественной еды. Каждый кусок болезненно застревал в горле, ведь он не разделил его с маленькими друзьями, которые так и не пришли из сказочного леса. Вместо них явилась тетка Тамарка, и, должно быть, напугала маленьких ежат, зайчат и медвежат… «Это все она виновата, из-за нее чуда не случилось!» — твердо решил Никита. — Ой, а я забыла про подарок! — всплеснула тетя, и потянулась к своей сумочке. Через мгновение в руках Никиты оказалась уродливая желтая обезьяна, маленькие глазки которой, как будто, смеялись над его бедой. Никитка еще заметил, что игрушка чем-то походит на саму тетку — не в меру толстый живот с длинными руками и ногами. Быть может, тетя Тамара и в самом деле не нашла лучшего подарка для своего маленького племянника. Красивых мягких игрушек в те годы почти не было, витрины магазинов заполняли лишь одни плюшевые уродцы, и умелые матери сами шили мягких зверей для своих детишек. Но, скорее всего, бездетная тетка об этом даже не задумывалась. — А что это мы все говорим! — спохватилась тетя Тамара, — Давайте, дадим слово имениннику, пусть какое-нибудь стихотворение нам расскажет! Несмотря на свои переживания, Никитка все-таки откликнулся на эту просьбу. Дело в том, что недавно он выучил одно «взрослое» стихотворение, удивительно не похожее на вирши «профессиональных детских» поэтов, смотрящих на своего читателя тем же взглядом, каким ученый рассматривает распластанного под микроскопом червяка. Уже давно Никитушка поджидал того мгновения, когда прекрасные строки выпорхнут из его груди, и примут в свои объятия аплодисменты взрослых.         — Тихо в чаще можжевеля по обрыву,                 Осень, рыжая кобыла, чешет гриву,     Над речным покровом берегов                                             Слышен синий лязг ее подков, — начал Никитка. Никитушка читал на одном дыхании, повернувшись к окну, за которым большой дуб неспешно ронял свои листочки. Когда последнее дуновение вылетело из его уст, со всех сторон послышались хлопки в ладоши. — Какой молодец! — обрадовано воскликнули родители, — Такой маленький, а уже сложные стихи учит. — Я, например, — заметил папа, — В его возрасте знал только что-то, вроде, — Сел Володя за обед,                 Пролил суп на табурет,                                 Справа крошки, слева крошки,                         На паркете курьи ножки… Уткнувшись носом в салфетку, отец весело засмеялся. Но его смех тут же был прерван болезненным, как плеть, замечанием тетки: — Что выучил, это, конечно, молодец. Но мне не нравится, как он слова произносит, все время «с» говорит, как «щ». Уже в пять лет пора все звуки правильно выговаривать, тут отставание какое-то, сразу видно. Надо бы его логопеду показать! Слова тетки повисли в тишине. Потом звякнула поставленная на стол тарелка, и по полу зашлепали малышовские ноги, хлопнула дверь комнаты. — А что таково? Что я не так сказала? По-моему, все правильно! — неслось Никите вдогонку. Никита заперся в детской и вытирал кулачком слезы. Мало того, что тетка спугнула, прогнала его трепетный сказочный мир, так она еще захотела отдать Никиту на съедение неведомому зверю, которого она назвала «логопед»! Потом его взгляд упал на желтую обезьяну, которая, как ни в чем не бывало, сидела на полу, и, как будто, смеялась над его горем. — Ах, это все из-за тебя! — прошипел малыш, и сам подивился злобе, которая поселилась в этих словах. Вскоре в Никитиных руках появились хищные лезвия ножниц и маленькая веревочная петля. Тем временем хлопнула входная дверь, и гости стали расходиться. Лишенный именинника, День Рождения заглох сам собой, веселье испарилось из него, подобно капле спирта. — Вот, испортила ребенку праздник! — слышался отцовский голос из другой комнаты. — Кто бы мог подумать, что все так сложится, — со слезами в голосе, отвечала мать. — А я говорил! Не произнося больше слов, родители звенели посудой, поспешно ликвидируя остатки празднества. Никиту решили пока не трогать, пусть он успокоится. К тому же, мать не находила нужных слов, чтобы утешить сына. Когда низкое осеннее солнышко скрылось среди облаков, и несчастливый День Рождения Никиты подошел к концу, мама, наконец, зашла в его комнату. — Мама, пришей этой обезьяне голову! — было первой фразой, которую она услышала от сына. Опешив, она оглядела комнату. По всему ковру красовались опилки и куски ваты, бывшие, надо полагать, требухой плюшевой обезьяны. На ручке шкафа, затянутая в веревочную петлю, висела одна из обезьяньих лап. В протянутой к ее лицу руке сына лежала отрезанная голова игрушки, уже лишенная одного глаза. — Зачем?! — с ужасом крикнула мать. — Ну, как же? Ведь я казнил ее один раз, головы у нее больше нет, а ведь хочется наказать и по второму разу, и по третьему! Мать упала в кресло. Сейчас она поняла, что меч сыновней ненависти направлен отнюдь не на беззащитную игрушку, а на ее сестру, которую он сейчас и наказывает. Ранняя злоба вспыхнула в его сердце, и теперь будет пылать в нем всю жизнь, которая не замедлит подбрасывать все новые и новые вязанки хвороста в этот костер. Не потушить ей теперь уже этот пламень, пусть даже она уговорит сердитую тетю Тамару придти к Никите и стоять перед ним на коленях, вымаливая прощение… — Ладно, сынок, я пришью, — ровным голосом сказала мать, и ушла на кухню. С тех пор этой обезьяны Никитка больше никогда не видел, зато в его комнате с тех пор зажглось мягкое солнце, сшитое умелыми мамиными руками из плоти казненной игрушки. Зло переплавилось в добро, и только его теперь видит Никита, когда смотрит на стенку своей комнаты. Наверное, в этом и есть одна из величайших тайн нашей жизни, тайна прощения… Мама же вспоминает еще про старшую сестру, которая почти сразу после того Дня Рождения вместе с мужем погибла в страшной автомобильной катастрофе. Товарищ Хальген 2006 год

За окном опять идет снег. Мам, слышишь? Там опять снег! Да… конечно, ты не можешь меня услышать… все правильно…кстати, сегодня было такое чистое небо. А теперь вот закат…и скоро выйдет луна… и улица станет серой-серой, а деревья облысеют…мам, можно я зажгу свечи? Как тогда, помнишь? Я тогда рисовал чистое небо и девочку, маленькую такую… она стояла на карнизе… а потом падала, падала, падала в пылающий город… и сидела на берегу ледяной реки в тоненьком розовом платьице… а еще была лестница и фужеры из тонкого стекла, много фужеров… почти столько же сколько и свечей в моей комнате…у той девочки были красивые голубые глаза, но они были такие жестокие, что я испугался, когда на аллеи, ведущей к ледяной реке появился милый мальчик…я знал, что очень скоро чистое небо будет полно опавшей листвы, но я так и не успел сказать об этом ему…а я так хотел, мамочка… я так хотел успеть… Миллионы свечей и холст…тонкая рука медленно водит кистью по бумаге. Картина… юноша, распятый на кресте и девушка с золотистыми волосами. Она прижимается к нему… нет, ее любовь слишком сильна для этого мира…она что-то шепчет… нет… она ведь очень хорошо помнить все его рисунки…они все, только для нее одной! Только для нее! Он же знает, что она не бросит его…что любит…ведь, ведь это он придумал ее. Он вдохнул в нее жизнь. А сейчас… миллионы свечей и нож в ее руках…нет, нет, он будет жить! Он ведь знает, что она его любит… он точно знает… ее любовь — это свечи, его любовь — тонкие фужеры… а вокруг них молнии и небо, горящее закатным огнем… а теперь у нее нож, она ведь любит его…так, почему он плачет? Девушка в темноте… маленькая свеча на ладони…тонкий стержень выводит ровные линии на бумаге. В комнате большие окна. Очень большие. И никто не знает зачем они такие тут нужны… Длинные фужеры сходят с ума, отражая дикий закат алого солнца, но это лишь свечка… маленькая и жалкая…вокруг темно…а еще тихо…и тишина такая громкая, что хочется оглохнуть и никогда больше ее не слышать… Вот уже много-много дней он неотрывно смотрит туда… а там… белоснежный крест и мальчик, горько плачущий над телом своего умершего героя… а небо полно листвы и на полу разбросаны листы, исписанных персонажей… мальчик плачет, и рядом нет его мамы… она тоже умерла…а скоро умрет и девушка с золотыми волосами… и только маленький мальчик будет жить… долго жить…мучаясь все той же болью, которую ему уже не с кем больше разделить… потому что здесь никого не осталось…

"Никогда не говори никогда", — сказал он ей в тот день. К чему подумала она. Незнакомый человек подходит к ней на улице и говорит вроде бы ничего незначащую фразу, но как он это сказал. Потрясающе! Сразу захотелось сделать что-нибудь эдакое, что-нибудь необычное. Вот если бы к вам на улице подошел совершенно незнакомый молодой человек или девушка, неважно кто, и сказал: "Никогда... не говори... никогда". Что бы вы сделали? Как бы вы поступили? Возможно, испугались? Ничего бы ему не ответили и молча, насупься, побежали по своим делам, а он бы смотрел вам вслед и улыбался. Возможно, вы бы поступили еще как-нибудь, ведь неизвестно, что пришло бы вам в голову в тот момент. Она идет, задумавшись о чем-то. Пытается подобрать какие-то слова себе в утешение, но в голове пустота, ни каких мыслей. Только одно слово... одно единственное слово звучит в унисон — никогда. Пытаясь разобраться в ситуации, прийти к какому-то решению, незаметно для себя, она повторяла его снова и снова. А тот молодой человек подошел и сказал именно те слова, которые были нужны ей в тот момент. И он очень помог ей. В тот день она шла домой с работы, настроение было понурым, серым, несмотря на отличную погоду. Солнце светило, небо было чистым, ни одного облачка. Ну, просто идеальный день, которые бывают так редко. По логике вещей в такой день все должно быть замечательно: настроение и все, все, все. Но так бывает редко, чтобы все сразу было хорошо. Мимо прошел он, просто прошел. Бросил лишь мимолетный взгляд. А она остановилась, что-то зацепило ее в нем. Одежда, внешность, походка... нет..., но что-то было — взгляд. Пусть мимолетный, но глубокий, пронизывающий, манящий куда-то за собой вдаль. В тот момент она хотела оказаться там, где этот взгляд. Где? Неважно. Но к тому моменту, как она вышла из оцепенения, он исчез. Оставалось только грустно вздохнуть и пойти своей дорогой. "Больше я его никогда не увижу", — подумала она. Спустя несколько дней они снова столкнулись, но на этот раз ее взгляд был мимолетен, заманчив и притягателен. На этот раз мимо прошла она, окинув его мимолетным взглядом. Он ничего не предпринял. Просто молча стоял и смотрел на удаляющейся силуэт. Она с обидой покусывала губу. Обидно было от того, что она не остановилась, не махнула в знак приветствия рукой. Ну и что, что незнакомы, это не играет большой роли. Просто оказали бы друг другу немного внимания. Летели дни, недели, месяца, но они больше не встречались. Она все бегом-бегом по своим делам. Он то же работа — дом, дом — работа. Так и жизнь пролетает незаметно. Но... Превосходный нынче день. Солнце играет с радугой на небе, облака играют в салки. Выдался свободный день. Первый, за много месяцев тяжелой работы. Она шла неспеша по улице. Куда? Да просто вперед, куда глаза глядят. В руках букетик первых цветов. Наступали теплые деньки, с каждым днем становилось все теплее и теплее. Остановившись у витрины книжного, стала рассматривать новинки. Глаза скользили от одной книги к другой. Неожиданно она увидела в отражение его. Он стоял, как в тот раз, на другой стороне улицы и смотрел по сторонам. Ее он не замечал. Она робко обернулась и посмотрела на него. Мимо проходили люди, но она их не замечала, она смотрела только на него. Как будто почувствовав, что за ним наблюдают, окинул улицу взглядом и заметил знакомый силуэт. Несколько минут они просто стояли и смотрели друг на друга. Потом, как будто опомнившись от какого-то сна, она махнула головой, что-то отрицая, и быстрым шагом пошла вдоль улицы. Ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы выйти из легкого оцепенения и несколько минут, чтобы догнать ее. Он легко коснулся ее плеча. От неожиданности она резко остановилась, обернулась и вскрикнула. — Никогда не говори никогда, — тихо сказал он. Она непонимающе посмотрела на него, но моментально улыбнулась. Робость мигом куда-то ускользнула. Она взяла его под руку, и они молча пошли в сторону набережной. С тех пор прошли годы. А она каждый день задает себе одни и те же вопросы: "Как он узнал... Что было бы, если бы он не сказал мне: Никогда не говор никогда" ....

Порватые в клочья облака Закрывают ветки сухой липы, Будто бы небесная тюрьма Краской голубой облита. Черная тень вороны, Пролетая задела песню ветра. Максимум одни колонны, Беспорядочно разбросанные где-то В стенах замка... Глубокую реку заменили плиты... Увы не бывать нам в дамках... С этим наши карты биты...

Как розы, стоящие в вазе хрустальной, Искусственные на пластмассовых спицах, Так я сижу в банке пустой и стеклянной, Я отражаюсь в сломанных лицах... Я как роза, но только живая, Гладкий стебель весь в шипах, Но срез кровоточит и я Постепенно превращаюсь в прах...

Сейчас... больно... мне... не понимаю, как теряю мир... от света радости я к тьме, по времени плыву без сил...

Выкину все прошлое из головы, и буду жить лишь так, как мне удобно. в душе никто не оставит грязные следы... Я так сказала! Это ведь так просто!!!