Fucker — Пушистый

Точнее, почти упал, но меня вовремя подхватил Ёлкин.

— Ты слишком много выпил, Денис. Давай, сворачивай лавочку.

В груди что-то кололо, причём в самое сердце, насквозь.

— Зря я им это прочитал. Оно личное, не для толпы. Надо было “Жертвоприношение” выкрикивать. Хоть про Россию.

— Не поняли бы. — поморщился Ёлкин.

— Как будто это поняли. “Что такое Пальмира”. — передразнил я. Чёртово поколение. Ты всех здесь знаешь?

— Нет, конечно. Слышал, есть пара писателей, но в основном отметить пришли, выпить. Курить будешь?

— Какая есть?

— Жёлтая.

— Палёная?

— Ну, не высший сорт. Первые две пыхи идут нормально.

— Давай. Как я хоть со сторон смотрелся?

— Грозно. Только тебя шатало, будто при качке, а вокруг углы острые, мало ли что. Матрос хренов. Балтфлот.

Я затянулся. Мы были не одиноки— со всех сторон веером распространялся сладковаты дым. Где-то, не скрываясь, кололись.

— Притон, блять.— подытожил я. — Нет, не матрос. Скорее, “Шестой легион из Галии”.

Ёлкин удивлёно поднял бровь, передавая мне “Пипетку”.

— Это ещё кто?

— Один замечательный поэт. Могу дать почитать. Образов там у него— миллионы, причём тут же, на ходу, придумываются новые.

— Крыша у тебя скоро поедет с этими образами. Знаешь… У меня тут идея небольшого рассказа появилась, хочешь послушать?

— Давай. — на этой фразе “пипетка” кончилась.

— Однажды один человек проснулся, вышел на кухню и начал жарить себе яичницу…

Со светом в комнате что-то происходило. Он выпрямился в один тонкий луч, поглотив сразу всю вселенную без остатка. И только всматриваясь в луч, можно было определить, различить судьбы. Будто бы сверху они казались ужасно недостойными внимания, сливающимися в поток, в стрелу, жизнь. Кто-то был зелёный, кто-то был красный, а кто-то жарил яичницу, и получалось у него плохо. Наскоро поев, человек также наскоро оделся и наскоро вышел на улицу. Совсем рядом с подъездом расположилась компания гопников, но они даже не взглянули на человека, хотя обычно жадно провожали его глазами в надежде лёгкой прибыли. Маршрутка, каждое утро увозящая на работу, прибыла вовремя. Человек зашёл вовнутрь, сел на первое свободное место и сразу вклинился в аудиопоток:

— Быстрее, быстрее давайте тут со своей кашёлкой. — напирала кондуктор.

— Да подожди, доченька, не могу я быстро. — оправдывалась старуха.

— Так. Либо платите сейчас, либо выходите на следующей.

— Сейчас, сейчас. Зачем ты так, доченька?

— На муниципальном катайся. Небось, бесплатный у тебя проезд, да?

— На вот, доченька.

— Не дочь я тебе, гниль старая.

Внезапно человек понял, что забыл дома кошелёк. Он обречёно упёрся взглядом в кондуктора, но так прошла мимо, не заметив. Затем вернулась на своё место. Человек почувствовал, как по его спине холодной змейкой прополз страх. Выйдя на совей остановке, человек проследовал ко входу на работу. Навстречу попадались коллеги, которые потупляли взор и не здоровались с человеком. Ужас наполнял душу. Человек уронил перчатку, попытался поднять, но не смог— раку прошла сквозь. Асфальт неприятно закачался под ногами. Человек шёл, сам не разбирая куда. И вдруг женский голос заставил его остановиться:

— Вы потеряли!

К нему бежала девушка, в ладони сжимая заветную перчатку. Её лицо было единственным для неё лицом на Земле. По крайней мере, для меня это было лицо…

— И вот я не знаю, нужно расписывать историю девушки, или нет. — разрезал луч голос Ёлкина.

— Не нужно. Картину портит. — будто из тюбика, выдавил я.

— Я тоже думаю, что портит. — Ёлкин посмотрел в моё лицо. — У, как тебя накрыло. Посиди пока, я за водичкой схожу.

Моё тело мягко опало в кресло. Комната не шаталась, нет. Она грациозно вальсировала, изредка выбиваясь из такта биения пульса в моих висках. За столом уже вовсю отмечали те, кто успел закончить с травой. Приближался Новый Год. Я, наверное, скрытый ретроград, потому и не люблю отмечать этот праздник. Relax, take it easy.

— Отдыхаете? — спросил парень в кресле чуть левее от моего.

Старый становлюсь. Даже не заметил, как он подсел.

— Вроде того. Привожу мысли в упорядоченный хаос.

Это не было правдой, я даже не напрягался.

— Бывает. Мы с вами знакомы? Я — Валерий Лавров. Может быть, помните.

Нет.

— Припоминаю. Кажется, знакомились ещё при входе в квартиру.

— Вполне возможно. Чьи стихи вы читали десять минут назад?

— Мои.

— Мне не понравилось.

— Спасибо.

— И ребятам вы тоже не понравились.

— Что я им, девка, чтобы нравиться?

— Не в этом смысле. Ваша поэзия отдаёт нафталином. Она старая.

Я точно скрытый ретроград.

— Спасибо за ваше так важное для меня мнение.

Чуть ниже сердца закипала злоба, хотя обыкновенно я холоден к чужой критике, если она переходит на личности.

— В принципе, в отечественной литературе уже давно нет ничего нового, начиная с Достоевского.

Я тяжело простонал. Разговоры о литературе в этих кругах напоминали кисель.

— Чем же вам Федор Михайлович не угодил?

— Безусловно, его идеи не новы. Вы не находите? Они уже были изложены другими философами. Более того, современные авторы занимаются бесконечным переписыванием чужых идей, либо углубляются в детское фэнтэзи, никак не связанное с реальным миром. К примеру: Пелевин занимается бытовым переводом текстов Кастанеды. Стругацкие умудрялись совмещать сразу оба жанра великой отечественной литературы.

— Алексей Иванов?

— Псевдоисторические полурассказы.

— Как-то вы излишне критичны. Сами вы, конечно же, нашли новый путь?

— Нет. Мы занимаемся точно такой же копиркой. Просто в конечном итоге мы придём к правде, а вы останетесь на месте. Только в поиске истина.

— Истина— в вине. — зачем-то сказал я и чуть не опорожнил свой желудок прямо на пол.

Лавров кивнул, бормоча под нос. Изображение мило слилось в набор гуашевых мазков по холсту.

— Какую из этих девушек будете? — вдруг произнёс Валерий.

— Что? — не понял я, вероятно из-за развязанного тона вопроса.

— Их тут множество. И все, знаете ли, не прочь.

Злоба, затихшая на миг, вскипела с новой силой. Лучше— сразу в челюсть, без лишних разговоров. Но тело не слушалось меня, оно растеклось по креслу.

— Проблема в том, что я не хочу.

— Содомит? — чуть не вскрикнул Лавров.

Господи, где их растят таких, тепличных.

— Ну что вы! Просто пидераст.

Валерий точно не мог поверит услышанному.

— Но… Никогда бы не подумал… По вашему виду…

— На мне рубашка брюки, какой у меня может быть ещё вид? А что, Валерий, вы шовинист? Имеете что-то против нетрадиционной ориентации?

— Но… Это против природы… Это не естественно!

— Ну, Валерий, раз уж у меня есть дырка, лучше её использовать на все сто.

Щёки Лаврова вспыхнули пунцовым.

— Я воспитан в католической семье!

Блять.

Я перегнулся через ручку кресла, остановив губы в сантиметрах от уха Валерия, и прошептал:

— Так что вы тогда делаете в соседнем кресле с пидором?

Лавров вскочил и тут же исчез в картине бытия. На моё счастье, вернулся Ёлкин со стаканом воды.

— Хватит тут со всякими мальчиками из высшего общества общаться. Пей.

Холодные струйки стекали по подбородку, заливая воротник. Стало легче. Через прозрачное дно стакана я случайно заметил одну очень хорошо знакомую фигуру за столом. Руки затряслись.

— Лёша… Лёша, у тебя иконы нет с собой?

Ёлкин удивился до крайности.

— Ты же знаешь, я в болтик верю. — и показал мне цепочку и присоединенным ржавым болтиком.

— Посмотри! Посмотри, за столом, там апостол Павел!

Только через секунду до меня дошёл весь абсурд сказанных слов. Ёлкин медленно повернулся к пиршеству, затем также медленно повернулся ко мне.

— Понятно. Пойду, чего в аптечке поищу, чтобы ты отошёл. Никуда без меня!

Я закрыл глаза и чуть не заплакал. К чему всё это? К чему этот вечер, к чему праздник? Хочу на улицу, хочу свежего воздуха…

В кресло слева сел другой молодой человек, одетый более неряшливо, но всё же оставляющий за собой право случайно уронить пятьсот рублей на улице и не заметить этого, а потом из-за угла наблюдать, как соседские дети дерутся из-за бумажки.

— Я слышал ваши стихи…

— И они вам не понравились, знаю.

— Не в этом дело. Вы мне показались человеком, мыслящим весьма трезво.

Что-то внутри меня грустно усмехнулось.

— Так вот. Мне давно волновала ситуация с отечественными порносайтами.

И все они, как один, за Отечество радеют. ”Дым Отечества нам сладок и приятен” © Griboedov.

— … На западных сайтах ситуация более упорядоченная: создаются целые тематические разделы, отдельные группы так сказать по интересам. Сайты гейского порно, сайты лесбийской любви, зоофилия и так далее. Что примечательно, каждый стремится создать нечто новое, поддерживая тем самым конкуренцию. На русских же ресурсах всё сводится к банальному набору картинок, иногда даже идущих только вразброс…

— Подождите, вы сами себя слышали? — резко прервал я.

— Что? А, да, конечно, моя идея кажется странной…

— Кретин.

Вот теперь апперкот. Его глаза успели подпрыгнуть, а рот уже зазывающе треснул зубами.

— Содомит, сука! — выкрикнул Лавров, поддерживаемый своими товарищами.

— Порву за князя, за Дениса Евгеньевича! — громогласно ответил Ёлкин, начиная разбег.

Эту фразу он у Достоевского вычитал. В следующее мгновение Лавров уже зажимал развороченный в кровавую кашу нос. Мой противник пытался подняться из кресла, но не успел — Алексей уже был рядом, опуская тяжёлый кулак на голову. Я торжественно улыбнулся, встал и даже успел развернуться. Затем чужой удар в висок треснул задней стороной сознания и пришлось упасть. Кажется, падал я с улыбкой.

Глаза не сразу привыкли к темноте. В первую секунду я даже испугался, что ослеп. Однако в следующую минуту чётко обрисовались узоры обоев напротив. Гулко, через стены доносилась музыка. Возможно, новый год уже наступил, пока я валялся здесь. Возможно, прошло не более десяти минут. Навскидку оказалось— комната хозяина квартиры. Голова кружилась, чуть-чуть тошнило. Под рукой ладонь холодил обычный кухонный нож, неизвестно откуда взявшийся на кровати. Отвращение к миру нарастало неумолимо. Нет, нужно же что-то делать, что-то исправлять!

Дверь отворилась, в комнату разом проник обжигающий глаза мёртвый электрический свет. Неспешно вошли две девушки, которых я не приметил на пиршестве, и тут же, без лишних слов, принялись неистово целоваться. Лесбиянки. Очень просто, очень доступно, очень модно, так чем ты, чёрт возьми, удивляешься? Решение пришло само собой, будто уже было надиктовано задолго до пробуждения. Девушки перестали целоваться, одна повернулась спиной и вторая, явно торопясь, начала расстёгивать ей бюстгальтер. Они так и не заметили меня— либо были слишком пьяны, либо слишком увлечены друг дружкой. Иного момента глупо было ждать. Я крепко взял нож в правую руку, один прыжком очутился позади девушки, расстёгивающей нижнее белью, как-то слишком машинально зажал ей рот левой рукой и провёл ножом от уха до уха. Как свиней в детстве резали, помнишь? Девушка встрепенулась, забулькала, зашуршала. Кровь лилась на её милое платье, одетое с намёком на приятное проведение вечера. А затем тело обмякло. Меня поразило спокойствие второй девушки, но подумать это я успел какой-то посторонней, задней мыслью. Оказалось, что она смотрит в зеркало, где отражается картина убийства. Смотрит и не смеет повернуться. Словно в кошмарном сне, я сам поворачиваю её и царапаю горло ножом. Нет, не слишком глубоко, придётся ещё. И ещё. И ещё. В комнату заходит новая девушка, видимо, решившая поддержать подруг, и не успевает вскрикнуть.

Снова темнота. На этот раз я на полу, буквально скольжу в чужой крови. На кровати та самая, последняя посетительница комнаты. Руки изрезаны— хваталась за лезвие, нос висит на клочке кожи, и повсюду раны, раны, раны. И кровь. Столько крови не может быть в людях, просто не может! Ноги сами несут меня в коридор. Картинка смазывается, превращается в одно большое пятно. На кухне мохнатое облако пристроилось к блондинке, стоящей на четвереньках, и блондинка мерно качается взад-вперёд. Обрывками памяти составляю кусочки— облаку ударил в район глаза( где должны быть глаза у облака?), блондинка просто упала и беспомощно смотрела на меня, из глаз бесшумно капали слёзы. Господи, зачем весь этот мир.

Потом кто-то сопротивлялся. Нет, сначала был точно рассчитанный удар в печень, чтоб кровью своей чёрной захлебнулись. А вот потом уже сопротивлялись. Тоже с ножами.

Затем я ползал по полу и пытался найти свой отрубленный мизинец. Не нашёл, зато обнаружил пачку мутных таблеток. Всего одну пачку.

Ёлкин лежал посреди гостиной, наполовину заваленный бутылками. Четверть черепа снесли начисто чем-то тяжёлым, похожим на болгарку. Вспомнил— такой же штукой мне разорвали в клочья всю левую руку, какой там мизинец. Ещё вспомнил— Ёлкин ползал по бутылкам, собирая кусочки своих мозгов, однако через некоторое время отчаился и просто прошептал мне:

— Ничего, так летом будут носить, ничего…

А потом был он. Павел.

— Да вы убийца, батенька. Маньяк. Злом искоренить зло? Жестокостью уничтожить разврат? Ваш любимый персонаж Раскольников вас ничему не научил?

Тьма сжимала со всех сторон. Тьма давила, и становилось нестерпимо холодно. Я побежал, побежал, побежал, пока не нашёл себя, стоящего просто, без обиняков, желающего поговорить. Ножа в руке не оказалось. Тогда я бросился на несуществующий, нереальный свой образ, образ, не совершающий ошибок, сделавший всё правильно, и разорвал шею зубами. В рот хлынуло что-то солёное, с металлическим привкусом, но образ сказал чётко:

— Дурак.

И тогда всё кончилось.

— Леша, я же убил тебя, Лёша, и всех их убил, всех, понимаешь?

По щекам здорово прошлись тяжёлой ладонью. Бред. Ванная. Я весь мокрый. Брежу. Брежу. Просто бред. И все живы.

— Приступ у тебя был. — мрачно проговорил Ёлкин. — Хотели уже врача вызывать, думали, к Богу отправился. Нормально. Поблевал немного, а так нормально. Я же тебя знаю.

Отражение в зеркале сурово молчало. И меня в этом зеркале, по крайней мере, не было. Был другой.

— Выйди. — попросил я.

— Нет уж. Сиди, сейчас ванную налью.

— Выйди! — пришлось крикнуть.

Он плюнул в раковину и вышел.

— Живописный у вас бред, Денис Евгеньевич. — заметило отражение. — Ничего не скажешь.

— И не говори. Ты, кстати, часть этого бреда.

— Не надо, не надо сейчас сваливать на меня, грешного, все ваши беды. В конце концов, живите единым умом. Что, опять видели того, правильного? Знаете, он ничем от нас не отличается. Если я разнюсь с вами по образу жизни, то он вообще не отличается. Он умеет любить, понимаешь? Умеет и любит. И он убивает. Он— хозяин восьмого дома!

— Ты околесицу сейчас несёшь. Он, ты, я— одна и та же сущность.

— Нет. Мы все разные. Ты просто болен, Денис, болен неизлечимо. И болезнь эта в твоей душе.

— Я здоров.

Отражение нахмурилось и вдруг стало подчиняться мне, стало истинно моим. Умылся, долго стоял под струёй воды. Умылся.

— Ты ведь любишь Аду. Больше жизни любишь. Потому что знаешь, что это судьба. У каждого своя судьба, замысловатая, словно морозные узоры на окнах. У каждого свой мир. Твой мир сокрыт в ней. Тогда просто отдайся чувству, перестань жить разумом, отдайся, люби её всю, отдайся ей весь, чтоб не осталось от тебя ничего, чтоб навсегда…

— Тогда вы оба погибнете.

— Мы просто станем тобой.

— Это равноценно.

— У каждого свои тараканы в голове. Ты, например, ведёшь дебаты с зеркалом.

Сняв с вешалки пальто, я скорым шагом направился к лифту.

— Ты пошёл? Подожди, я с тобой. — вдогонку бросил Ёлкин.

Но я уже ехал вниз. Ехал и наслаждался жизнью. Необыкновенный прилив сил. Желание жить. Желание чувствовать жизнь. Желание быть с Ней всегда.

Шёл первый новогодний снег. Природа хоть и одарила сюрпризами, но на праздник решила расщедриться неприкасаемыми запасами счастья. До чего же хорошо, Господи! Внезапно из темноты ночи появилась машина, и только в последнюю секунду, визжа тормозами, остановилась у самых моих ног. Я даже не успел испугаться.

— Садись. — коротко бросил водитель.

Ослушаться никак бы не получилось. За рулём сидел Павел.

— Прокатимся. — невесело заявил он. — Что, обнаружил в себе наклонности маньяка?

— Это был обычный бред.

— Нет, голубчик, это был оччень необычный бред. Скажи, неужели это ради очищения мира? Тогда бы и себя добил в придачу.

— Нет… Это больше похоже на ритуал… Какая разница, этого не было.

Павел кивнул.

— Впрочем, разочаровываться в этом мире не ново. Да, вот такая она, суровая брутальная реальность. Другие существуют, но место там уже занято другими вариантами тебя, вот в чём проблема. Скажем прямо, в этой системе нет ничего святого. Всё опошлили собраться— люди. И веру, и жалость, и раскаяние…

— А любовь? — спросил я с надеждой.

Павел улыбнулся. И когда он сделал это, лицо немедленно сгнило, показался белесый череп, запахло смертью… Меня стошнило в окно.

— Это уже зависит от тебя, мальчик. Люби. Верь. И всё пройдёт. И всё будет отлично. Ведь так?

В свете фар показался человек в чёрном пальто, чуть сутулый, но со счастливым выражением на лице. Только в последний момент, буквально перед столкновением, я узнал себя.

— Да как же это получилось? Как? Я же прямо за ним выбежал, минуты не прошло! — убивался Елкин, согнувшись над телом.

— Хватило минуты. — заметил следователь. — Ни машины, ни тем более номеров, понятное дело, никто не видел?

— Да как же так? Как так?

И долго ещё в ночи радостно взрывался новогодний салют.