Halgen — Реквием Русскому Космизму

С минуты на минуту меня убьют. Ну и что?! Какая разница, оставаться здесь живым или мертвым, ведь телесная оболочка теперь никоим образом не изменит будущего души. Конец уже настал, и в нем нет размера, и для него неважно, голая ли твоя душа, или наряжена в мясные одежды…

   Равнодушно я вспомнил родную Землю и свой домик, затерянный в недрах ее обращенного к небесам глаза, имя которому — Русь. Не вернуться мне уже туда, а оставаться здесь… До Конца Миров?! Хоть бы он когда-нибудь наступил, этот конец.

Конечно, я, как и мои люди, теперь взалкавшие моей крови, полезной для них не больше крашеной чернилами водицы, и в страшных снах не видели, что окажутся здесь. Наоборот, мы были уверены, что сильная рука человеческой воли толкнет наши души, тела и их металлический дом прямо в самую желанную точку Вселенной. Теперь эта вера рухнула, оставив вместо себя черноту, сходную с той, которая простирается за бортом нашего корабля.

Первый шаг сюда я, конечно же, сделал очень давно. Тогда я учился на последнем курсе Школы Высшей Философии, и перед нами впервые появился Высший Идеолог, которого в народе чаще всего звали просто Первосвященник. Ну и волновались же мы! Ведь, по нашему обычаю, сразу после этой лекции Высший всегда отвечал на все вопросы всех слушателей, независимо от степени ума или глупости. Не задать ему вопрос считалось дурным тоном, такой ученик сразу же попадал под град насмешек однокашников. Но, чтобы вопрос задать, требовалась определенная смелость, и, понятное дело, остроумие.

В тот жаркий весенний день мы стояли во дворе Школы, не разговаривая друг с другом, и обдумывали свои вопросы. Каждый из сокурсников держал в руках блокнотик, что-то в нем писал, потом зачеркивал, потом опять писал.

— Не знаешь, как лучше сказать?.. — неожиданно спросил однокашник по имени Василий.

— Не знаю! — грубо оборвал я, а потом примирительно добавил, — Лучше не говори мне своего вопроса. Ведь если ты его скажешь, то я, изменяя свой, неизбежно подхвачу что-нибудь из твоего. И что тогда подумает Высшей о нас?! Даже двух разных вопросов сочинить не можем!.. Философы, тоже мне!..

«Зачем товарища обидел?!» — отозвалась совесть, и я невольно посмотрел в сторону Василия. Нет, тот вроде не обиделся, только голову повернул в сторону памятника Федорова, словно обращаясь к нему за советом. «Большой Николай», как мы называли этот 250-метровый вращающийся монумент, не мог даже ему подмигнуть, ибо его лицо сейчас смотрело совсем в другую сторону.

Мой взгляд тоже прирос к циклопическому памятнику, за головой которого сейчас спряталось солнце. Потому я и смог сразу же разглядеть точечку самоплава, появившуюся из-за правого уха Основателя. Позолота на машине Высшего светилась в лучах светила, и потому казалось, что он прибывает к нам на огненной колеснице.

— Летит! — крикнул я, и однокашники тут же бросились к главному входу.

Я не спешил, и потому смог проследить, как золоченый самоплав аккуратно сел на посадочный круг, который, подобно шляпе, торчал на коньке крыши нашего учебного заведения.

Еще за двадцать минут до начала занятия, мы расселись в учебной зале. Каждый боялся опоздать, хотя все знали, что старик обязательно успеет выпить чашечку чая и поговорить с главой Школы, своим бывшим учеником.

Наконец минуты трепетного ожидания, подобно густой и зловонной смоле, вытекли. Со скрипом отворилась дубовая дверь, и слушатели дружно встали, прищурив при этом глаза, будто боясь ослепнуть от сияния, исходящего от Первосвященника.

— Здравствуйте, друзья мои! — по-теплому, с интонацией сошедшего на Землю ангела, приветствовал нас Великий.

Веки тут же осторожно разошлись и открыли нашему взору высокого старика, одетого в звенящий наградами армейский мундир с маршальскими погонами.

Не сговариваясь, ученики зааплодировали, и каждый боялся опустить руки первым, отчего овации стали походить на шумную реку с большим водопадом.

— Отставить! — по-военному скомандовал Высший, — Чему радуетесь, если я еще ничего не сказал?! В народе говорят, что смех без причины — признак дурачины, так я думаю, что такое приветствие от того смеха недалеко ушло.

Повинуясь команде, все затихли. Первосвященник откашлялся и начал ровным тоном, без всяких там шпаргалок, читать лекцию. Что ни говори, а бодрого старика слушать приятно, его молодецкая речь на какое-то время вынимает из души застрявший там ржавый гвоздь страха, именуемого боязнью собственной старости.    

— Настало-таки время, когда жизнь страны забурлила, словно огуречный рассол на раскаленной плите, — сыпал Первосвященник оборотами, которые очень любил, — И все поняли, что так жить нельзя, ибо лишенная скелета, идейного стержня, жизнь, как медуза, неизбежно стекает вниз и распластывается по земле. Конечно, существовала тогда государственная философия, про которую не уставали повторять, будто она — «все на свете объясняет».

Высший лукаво прищурился, и обвел нас насмешливым взглядам:

— Но, беда, тем попугаям, которые это повторяли, она ровным счетом ничего не объясняла. Они до рези в языках повторяли про «светлое будущее», в котором не видели ничего кроме бесплатного хлеба и колбасы. Скажите мне, кто-нибудь из вас положил бы свою жизнь за дармовые хлеб и сапоги?!

Слушатели ответили взрывом смеха. Хохотал тогда даже всегда серьезный и молчаливый бородач Слава Ратмиров.

— Конечно, у тех словоблудцев появились противники, глаза которых жадно смотрели за море. Они желали повторять чужую жизнь, как обезьяны копируют чужие гримасы. Речи этих «мудрецов» лились, как мармелад, и очень многим казалось, будто и смысла у них столько же, сколько сладости… Но наваждение прошло, когда раздался голос нас, третьей силы. Из замшелого подпола мы извлекли на свет Божий краеугольный камень, отброшенный прошлыми строителями, Последнее Учение, пришедшее в мир через гений Учителя. И свершилась наша, Третья и Последняя, Космическая революция!

Высший посмотрел в длинное окно, сквозь которое на нас смотрело лицо Федорова, уже развернувшееся в нашу сторону. По улице из ангелоподобного облачка пробежал грибной дождик, и слушателям, проводившим взгляд Первосвященника, показалось, что даже оконное стекло ощутило важность момента, и прослезилось дождливыми каплями.

— Мы дали людям новую веру, приводящую их, как и все прежние веры, к точке, где жизнь соприкасается со смертью! — с пафосом произнес Первосвященник, и его глаза загорелись молодым блеском, — Только теперь вместо веры в потустороннего Бога, как и вместо унылого атеизма, мы дали людям веру в самих себя. Мы сказали, что Господь попустил человеческому разуму приблизиться к тайне воскресения. Значит, ему так угодно, и дело наше тоже богоугодное. Ну, а тем, кто в Бога не верит, мы говорим о мощи человека, достигшей невиданных высот, приближающихся к возвращению умерших с Того Света. Вот она, религия Общего Дела, одна на всех и для всех!

Первосвященник, говоря по правде, не поведал нам ничего нового. Все сказанное им мы за семь лет уже услышали из сотен других уст — бодрых и вялых, горячих и холодных. Но никто не усомнился в важности этой лекции. Ведь сегодня Высший будто ставил на полученные нами знания огромную красную печать, где большими буквами значилось «УТВЕРДИТЬ!».    

После лекции все вышли на утопающий в зелени крытый балкон, где, утонув в мягких креслах, расселись для традиционной беседы с Первосвященником. Чтобы встреча показалась нам мягкой, почти домашней, кто-то из школьного начальства распорядился поставить перед курящими пепельницы, и предложить каждому по чашке ароматного и сладкого чая.

    Когда пришел Высший, все немного смутились, и, отложив в сторону чашки, жадно уставились в его уста.

— Ну что ж вы так?! Задавайте вопросы, смелее! Или уже ничего не интересно?!

— Скажите, пожалуйста, какие последние достижения нашей науки в области воскрешения?! — хриплым от волнения голосом спросил Миша Берестов, и тут же стыдливо покраснел, будто сделал что-то не слишком хорошее.

— Замечательный вопрос! — улыбнувшись во всю ширь своего лица, сказал Первосвященник, и его глаза опять осветились внутренним огнем.

Он во всех подробностях принялся рассказывать об открытии физика Кузина, нашедшего особое электромагнитное поле, хранящее в себе память о всех умерших. Другое открытие сделал биолог Варфоломеев, он доказал, что используя эту полевую матрицу можно воссоздать человека, когда-то топтавшего Землю в его первозданном виде.

— И это будет тот же самый человек?! — усомнился кто-то.

— Понятно, — сразу же отреагировал Высшей, — Вас интересует вопрос души, правильно понял?! Так вот, еще один физик, Пересветов, правда, я бы его скорее назвал метафизиком, математически доказал, что свободная душа, или, по научному, биопсиполе, как миленькая втянется в эту новую оболочку! Она засосет его, как бутылка, из которой выкачен воздух, втягивает его в себя снова! Все мы хорошо знаем, что не бывает содержащего без содержимого, это противно природе!

Волна оптимизма разошлась по слушателям, и наши лица стали такими, какие бывают у людей после посещения хорошей русской парилки. Мы же станем первым поколением, которое не познает смерти на собственной шкуре. Более того, мы сможем отобрать у сырой землицы любимых людей, так трагически в нее ушедших!

— И вам предстоит вытащить из мрачного сна множество людей, дать им первый луч света новой жизни! Опыт пережитой смерти сделает их лучше, чем они были прежде, и даже те, кто в той жизни пребывал во зле, теперь станет добрым!

Высший замолчал, и потеребил двумя пальцами кончик лианы. Было заметно, что в нем ходят большие, как слоны, мысли. Внемля Первосвященнику, замолчали и слушатели. Их жадные уши прислушивались к каждому шороху, доносящемуся со стороны Идеолога, они желали расслышать топот мыслей, бежавших сейчас в его нутре.

— Что замолчали?! — встрепенулся Первосвященник, — Задавайте вопросы, ведь мы сейчас, кажется, для этого собрались?!

Покатилась вторая волна вопросов, попроще и попошлее, чем прежние. Интересовались, главным образом, вопросом расселения возвращенных на земную твердь людей. И Высший Идеолог рассказывал про удачные опыты передвижения в гиперпространстве и создание космических кораблей, способных в считанные дни добираться до самых звезд Млечного Пути. Он поведал об Универсальной теории колонизации планет, основанной на Новой теории энергии. С ее помощью за каких-нибудь три-четыре года можно подготовить к заселению хоть пылающую как печь, хоть пропитанную мировым льдом планету.    

— Места всем довольно будет, пусть даже и не под Солнцем, — пошутил он под конец.

Все время беседы я напряженно обмусоливал свой вопрос. Стоит его задавать, или лучше оставить в тайне, и никогда не влиять им на нашу жизнь. Правда, унести его с собой в могилу я, пожалуй, уже не смогу, ведь в новом мире кладбищам уже не будет места… Но тогда я ведь его все-таки произнесу, пусть через сто лет, пусть через двести! Так не лучше ли будет спросить прямо сейчас, чем следующие сто лет носить в себе этакую мыслительную бомбу?!

— Да, уже скоро люди получат вечную жизнь вот в этом вот кожаном потном теле, — я похлопал себя по груди, — Но ведь и за одну, очень короткую жизнишку многие пережили тошнотворную скуку. А теперь, выходит, наше изобретение эту тоску увековечит и сделает неистребимой, отнимет у людей последнюю надежду?!

— Чему тебя учили?! — неожиданно сердито рявкнул Высший, сбросив с себя благодушие, как легкую курточку, — Пока есть у человека цель, скуке в его жизни НЕТ МЕ-СТА!

— Но, товарищ Верховный Идеолог, сейчас наша цель — бессмертие, но, когда мы его достигнем — что будет новым смыслом, озаряющим уже вечные людские жизни?! Ведь могилой Марксизма стала как раз бессмысленность, Вы же сами так учите…

Высший замолчал, и было видно, что я невзначай наступил ему на самое больное место, на кровавую мозоль.

— Мне уже семьдесят лет… — пробормотал он, — Мне об этом и думать. А ты еще молод, от жизни, небось, не устал пока что…

— С вечной жизнью не будет и возраста, значит, говорить о нем уже не имеет смысла!

— Да-а-а… — протянул Первосвященник.

Пропитанные уважением глаза однокашников разом прильнули ко мне. Небольшую боль доставляла лишь примесь ядовитой зависти, сочащаяся из взглядов некоторых товарищей. Они понимали, что сейчас я решил играть в «пан или пропал», поставив на карту всю свою дальнейшую жизнь, пусть даже и плотско-вечную.

Молчание Высшего подобно черному шару накрыло всех присутствующих, даже казалось, будто множество обвивающих балкон растений из зеленых превратились в пепельно-серые. В этот момент и скрипнуло и мое сердце, ведь буквально через мгновение из уст Идеолога вылетит сама судьба.

— Ладно, — проворчал Первосвященник, в мгновение ока ставший похожим на самого обычного старенького дедушку. Множество морщин распахало его лоб, голова вжалась в плечи, ноги подкосились, и показалось, будто и волосы на его голове стали еще белей. Огонек в его глазах погас, не оставив даже дымного облачка, и теперь оттуда сквозил лишь обычный старческий мрак.

— Беседа закончена, — объявил он всем вместо ответа, и, обратившись ко мне, добавил, — А ты за ответом подойди в кабинет начальника Школы.

Однокашники, разочарованно вздыхая, поднимались со своих мест. Кто-то слегка похлопывал меня по плечу, кто-то спешил скорее пройти мимо, кто-то молча глазел на меня, как на древнюю диковинку. Все были уверены, что со мной сегодня случилось то, что отныне навсегда возведет стену между мной и ими…

   Когда я шагал по длинному и звонкому коридору Школы, страха за последствия уже не было, он как будто вылетел из меня вместе с самим вопросом. Ровной, крепкой рукой я отворил дубовую дверь кабинета.

Верховный Идеолог восседал на кожаном кресле напротив двери, отвернувшись от письменного стола, и оба его глаза, как два дула, смотрели на меня в упор.

— Закрой дверь и защелкни замок! — рявкнул он.

Я вынужден был повиноваться. «К чему бы это» — мелькнуло в моей голове.

— Выходит дело, мы выучили еретика, — с вздохом промолвил Высший. Правда, я сразу почувствовал в этом вздохе некую фальшь.

— Да, ере-ти-ка, сек-та-нта, — повторил он, особенно смакуя два последних слова, — А еретиков в былые времена сжигали на костре, давили на гарроте, и еще потчевали сотнями разных пыток. Но теперь это уже не надо, ибо отныне люди получили от Всевышнего право воскрешать, а, значит, и судить тоже. Знай, что возвращать к жизни мы станем не всех, а только тех, кто этого заслужил, и судить об этом теперь нам, людям. Заповедь «не судите, да не судимы будете» отныне не действует, ибо пришли иные времена. Так вот, я сейчас могу тебя осудить на вечную гибель без права возвращения! — жестко, будто разрезая ножом деревянную доску, сказал он.

Тревога за свое будущее застыла во мне, подобно штырю, который не позволил обернуться трясущимся и жалким созданием. Мои глаза неотрывно смотрели в черные воронки его зрачков, как в жерла дышащих вулканов.

— Вот мой приговор, — подобно танковым гусеницам, пролязгал он, и извлек из стола большой черный пистолет, очевидно, сохраненный еще из прошлой эпохи.

— Скажи, что отрекаешься от своих слов! Скажи, что я по своей старости просто ослышался! — рокотал он.

Я и сам не знаю, трус я, или смельчак. Вернее, теперь уже точно знаю, что трус. И не скажу, что в тот далекий миг я проявил какую-то твердость или смелость. Просто я уже был наслышан о любви Верховного к подобным шуткам-проверкам, и знал про то, как надо себя вести для блага будущей карьеры.

— Нет, что сказано, то сказано! — твердо ответил я, и в ответ грохнул выстрел.

Когда я открыл нечаянно зажмурившиеся глаза, то сразу увидел, что в кабинете все осталось по-прежнему, лишь из ствола черного пистолета тянулась к потолку тоненькая струйка сизого дыма.

— Ха-ха-ха, — смеялся Верховный Идеолог, но смех его явно был искусственным, а улыбка на лице казалась резиновой, — Молодец! Сегодня же расскажу про тебя Вождю. Думаю, он тоже тобой восхитится.

— Ничего не поделаешь! — сменив тон на успокоительно-отеческий, продолжил он, — В каждом деле свои испытания, чем выше уровень, тем они тяжелее. Не нравится, не лезь, куда нос не лезет, а хочешь лезть — тогда уж, будь любезен, терпи. Этот выстрел, кстати, стал последней точкой в твоем отборе, а до него я долго за тобой наблюдал. Незаметно, разумеется. Ну да ладно…

Высший порылся в лежащих на краешке стола бумагах, потом опять повернулся ко мне:

— На самом деле ты затронул очень важный вопрос, о котором раздумывал и я, и на который у меня нет ответа. Так что, тебе его и решать, будешь моим уполномоченным, — промолвил он, озаряя себя жизнерадостной улыбкой, — Назначение твое уже подписано. Самим.

Карьерный рывок, совершенный за доли секунды, отозвался таким же секундным счастьем. Это состояние столь молниеносно, что никто еще не сумел раскусить его как следует, потому для описание всех тонкостей такого блаженства нет слов ни в одном языке мира. Но, как следует просияв, я тут же свалился с залитых солнцем вершин в трясину серых будней.

Следующий день я провел на покосившейся деревянной даче, доставшейся мне в наследство от дедушки. Если кого-нибудь удивляет присутствие в одном и том же мире изучения гиперпространства и гнилой избушки, могу пояснить, что оба предмета не только не исключают друг друга, но взаимно дополняют. Тот, кто смотрит в небо, никогда не взглянет на свои раздолбанные в хлам сапоги, а тот, кто каждый день надевает новехонькие ботиночки — никогда не будет созерцать небеса.

Красной рекой лилось в уста вино, и белой рекой в уши лились здравицы. «Далеко пойдешь!» слышалось отовсюду, и почему-то отзывалось в голове непонятной рифмой «Сам пропадешь!», от которой никак нельзя было отделаться. И я уже вправду почувствовал себя человеком, сделавшим неоправданно большой шаг. Но потом гости потихоньку разошлись, и вместе с рассветом следующего дня меня со всех сторон обступил частокол привычного одиночества. Дело в том, что с женой я развелся больше десяти лет назад, и с тех пор не видел ни ее, ни ребенка. Отчего мы тогда разошлись?! Отвечу фразой простой, как пареная репа — не сошлись характерами. Вода, пропитавшая ее душу в страхе бежала от огня моего нутра? Или решил, что для моего нового общественного положения прежняя супруга уже устарела, и потому нужна новая, которую я так еще и не нашел?!

Из бутылочки не отключенного стереофона, как джин из бутылки, выплыл Высший.

— Прохлаждаешься?! Отмечаешь?! — покачал головой он, — Берись за работу, да побыстрее!

Уже через десять минут самоплав дотащил меня до нового кабинета. «Эх, утопить бы все эти мысли в работе» — прошептал я, и тут же обернулся в свою новую ипостась, в Уполномоченного Верховного Идеолога. Скоро передо мной выстроились три десятка подчиненных.

— Ну, каково быть большим начальником? — подмигнул мне из стереофона Высший.

Основную задачу я определил в первый же день: теоретически доказать бытие Рая, определить область Вселенной, где он может присутствовать, и разработать технический способ транспортировки к нему.

Решить первый вопрос оказалось не столь сложно, как я ожидал. Уже через тройку дней ко мне явился бородатый Математик, который, несмотря на тепло, был закутан в душное и старое пальто. За три часа он продемонстрировал мне целую гору формул, на которые я лишь кивал головой. Оказывается, этот Математик еще десять лет вывел формулу, по которой возможна жизнь в фотонном состоянии, которая и происходит в самом центре Вселенной.

Я, разумеется, принял ученого за старого сумасшедшего и под предлогом совещания с Высшим, вывел его из кабинета. Но все его выкладки я аккуратно передал астрономическому академику и своему личному математику.

— Не смог найти ни одной ошибки, математически все верно, — на следующее утро по стереофону, у которого было отключено изображение, сообщил первый.

— Ошибок ноль, — сухо добавил второй.

Вспотев от неожиданности, я выскочил из постели, и принялся кружить по квартире, будто исполняя какой-то древний танец.

— Теперь мы знаем, где он, этот заманчивый Рай! — улыбаясь своему отражению в зеркале, сладострастно шептал я.

Всю следующую неделю пришлось провести в кромешной работе. Передо мной возникали все новые и новые ученые, дающие один и тот же ответ «Ошибок не выявлено». К воскресенью (в которое я, конечно же, тоже работал) передо мной уже лежала карта всей Вселенной, в сердцевине которой был отмечен таинственный Рай.

— Что все-таки там с человеком происходит?! Каково ему там?! — временно теряя начальственный облик, чуть не умоляя, спрашивал я.

— Математика на такие вопросы ответить не в состоянии, — коротко отвечали мне матерые математики.

— Рай на то и Рай, чтобы быть для нас неизвестным, ибо он выше наших мыслей и чувств, — прикасаясь правой рукой к левой половине груди, вздыхал Математик — автор.

С моей помощью он получил сразу несколько высших премий и прижизненный памятник на главной площади Столицы.

— Вот она, наша Цель, — сказал я Высшему, когда в очередной раз стоял перед ним на докладе.

— Что ж, пока бессмертие не достигнуто, и есть еще деление на молодых и старых, молодость всегда берет верх… — задумчиво вымолвил он.

— Теперь найди этот Рай в небе! Даю тебе все средства, которые будут нужны, и людей бери каких угодно, и сколько хочешь. Только сделай! Покажи нам его! — выкрикнул он спустя минуту и тут же написал бумагу, дающую мне такие циклопические полномочия, что даже голова закружилась.

Теперь работа закипела, как старый паровозный котел на полном ходу машины. Заставляя работать людей, я и сам не выходил из кабинета в Наркомате Идеологии, ибо жгучее слово Рай все равно нигде не оставило бы меня в покое. Жгучим пламенем оно касалось всех частей тела, заставляя вновь садиться за письменный стол и продолжать работу. В редкие минуты сна, которые протекали сквозь мои веки прямо за столом, я продолжал обдумывать прочитанное и принимать решения, которые после пробуждения тут же ложились на бумагу.

Через год вокруг нашего Светила закружил еще один блестящий спутник. По меркам космоса он выглядел меньше булавочного ушка, но на Земле он смог бы закрыть собой целый город. Таков был новый гелиоорбитальный телескоп «Око», способный, по словам его создателей, просмотреть Вселенную насквозь, как человек видит дно прозрачного ручейка.

Теперь я дни и ночи проводил в ожидании, опасаясь за судьбу дела своей жизни. Чтобы как-то отвлечь себя от тревожных мыслей и развеять вынужденное безделье, я принялся сочинять стихи. Но эти творения были столь сумбурными и несовершенными, что, едва создавая, я тут же расправлялся с ними, расправившись, таким образом, не с одним десятком собственных героев. Иногда я казнил их еще до рождения в облике буквенного частокола, прямо в недрах собственного разума, и моя рука ставила на листе лишь одни точки.

— Поздравляю тебя, с сегодняшнего дня ты — Второй Идеолог, — «разбудил» меня Высший, выведя из состояния рифмованного забытья.

Он оглядел меня с головы до ног, улыбнулся, и добавил:

— Завтра в Космическом Дворце состоится первое в мире оживление покойника. Приглашаются все идеологи, и ты — в первую очередь.

Во Дворце было шумно, множество моих коллег толпилось по фойе и коридорам. Чтобы не тратить времени на пустую болтовню, я маленькой мышкой проскочил к первому ряду Большого Зала, где для меня приготовили место рядом с Высшим и с Вождем, правда, они так и не пришли.

Перед нами люди в белых халатах сооружали какое-то дикое оборудование, подмигивающее нам множеством своих лампочек. Потом появилась закрытая сверху ванна, где среди какой-то маслянистой жидкости плавало обнаженное женское тело.

«Небось, девушку притащили, чтоб красивее было!», догадался я. Когда идеологический народ расселся по местам, и фотоаппараты журналистов улыбчиво посмотрели в центр зала, люди в белых халатах пришли в движение.

— Сейчас свершится чудо, знаменующее вхождение Человечества в новую эпоху! — пробасил бородатый и толстый человек, в котором нетрудно было узнать профессора Варфоломеева.

Превратившись в живое воплощение тайны, он подошел к своей машине, и нажал заветную кнопку, которая, конечно же, оказалась красной. Жидкость ничуть не изменилась, но многим показалось, будто она начала готовиться к тому, чтобы забурлить. Однако никакого кипения так и не началось, вместо него лишь загорелись две зеленые лампочки.

— Можно! — махнул рукой профессор, ставший в эту секунду похожим на памятник самому себе.

Два помощника открыли ванночку, после чего погруженная туда женская фигурка начала приподниматься. Вот она уже села в своей ванне и неловко тянет руки, чтобы прикрыть свою наготу. Варфоломеев поднес микрофон прямо к ее губам, и весь зал наполнился дыханием существа, только что возвращенного к новой жизни.

Зал заходил ходуном, затрясся от грома оваций. Со всех сторон посыпались молнии журналистских вспышек.

— Ура-а-а! — прокричал кто-то из идеологов, совсем забыв, что он — отнюдь не мальчишка, а солидный муж.

Среди разлившегося океана шума никто и не заметил, как ванночка с дышащим женским телом исчезла вон из зала. Следом за ней испарилась и остальная аппаратура.

— Мы открыли новую эру, эру бессмертия… — начал Варфоломеев свою пафосную речь.

И лишь я один знал, что воскрешенная уже сделала свой последний вздох, беспомощно опустила руку, и, не сказав ни единого слова, вернулась туда, откуда только что была извлечена. Никто даже не узнал, что принесла ей эта операция — мгновение радости, или ни с чем не сравнимую боль. Все, кого на сей момент удалось в прямом смысле «вытащить с Того Света» умирали, не произнеся ни слова, и эта девушка, конечно же, не была первой. Упершись в непролазную стену, ученый ум поднял руки перед загадкой молниеносной второй смерти. Только лишь я строил смутные догадки о связи этой непонятной кончины с так и не найденным небесным Раем.

— Найдем — не найдем, найдем — не найдем, — отрывал я лепестки ромашки, выросшей в цветочном горшке, стоящем в центре моего рабочего стола.

И тут же, словно проникшись этим вопросом, дубовая дверь скрипнула и отворилась. На пороге стоял академик — астроном, наряженный в костюм древнеперсидского мага. Его голову украшал остроконечный колпак со множеством золотых звезд, а с плеч спадала темно-синяя, как полночное небо, мантия. Я не поверил своим глазам, ведь такую одежду звездочетам было разрешено надеть лишь в тот день, когда желанный Рай будет найден среди вселенских просторов и дебрей.

— Нашли? — пошевелил я губами, на которые будто налип воск.

Астроном молча пожал плечами, и извлек из неподходящего к его облику портфеля увесистую бумажную кипу.

— Все данные говорят за, — пожал плечами звездочет.

Подобно пружине вскочив с кресла, я за мгновение оказался возле вороха бумаг, и с удовольствием запустил в их мягкий шорох свои жадные пальцы. Конечно же, почти все написанное проскальзывало мимо моего ума, но сам бумажный шелест служил уже достаточным доказательством бытия того, что мы искали.    

— Спасибо! Большущее спасибо! Огромнейшее спасибо! — выдыхал я, глядя в глаза своего благодетеля, которые и сами чем-то походили на звезды.

Вытащив из ящика стола целый ворох орденов (право награждать, также входило в длинный список моих полномочий), я принялся навешивать их прямо на мантию астронома.

— Да не стоит… Я, в сущности, ничего особенного и не сделал… Ну, живую звезду открыл, Центр Вселенной. Но чего только в космосе не откроешь… — вяло протестовал он.

Искомая точка легла на карту Вселенной. Вскоре стало известно и расстояние, отделяющее нашу грешную Землю от сияющего звездного Рая. Потом был проложен путь. А еще через пару лет свет увидел и проект чудо — корабля, способного внести нас прямо во врата Космического Эдема.

Вскоре началось строительство космического чуда, которое, как это не прискорбно, творилось из самых, что ни на есть, земных материалов. Мой кабинет наполнился людьми техники, суетливыми и прагматичными. Они то и дело тыкали меня в свои чертежи, стараясь объяснить проект хотя бы в самых общих чертах. Однако я всегда мотал головой, и наотрез отказывался узнавать что-либо о частях, из которых суждено состоять нашему небесному кораблю. Ведь, если ты узнал устройство какой-нибудь вещи, то всегда теряешь в нее веру, как во что-то целое. А каково мне будет утратить веру в новую колесницу Илии, почти священный корабль, способный принести наши тела вместе с душами к Райским вратам?!

Прикрыв глаза, я ходил между техническими людьми, и смотрел поверх их голов, за что часто чувствовал на себе их обиженные взгляды. Быть может, со стороны их чертежей я смотрелся, как само воплощения слова «гордыня»?!

Тонны материалов отрывались у матушки — Земли, грузились в эшелоны, и двигались в сторону многочисленных заводов. Пройдя там испытания огнем и водой, получив космическую чистоту, они направлялись в молчаливые цеха заводов-лабораторий, где обращались в невиданные предметы, место обитание которых лежит далеко за небесной синевой.

Наверху, между жгучим шаром Солнца и дымчатым шариком Земли, тоже вовсю кипела работа. Сотни людей и тысячи машин, подвешенных за веревочки в этом пространстве, свинчивали из кусочков то, что станет мостиком в далекий Рай. День ото дня конструкция становилась все внушительнее, и вот уже в ее брюхе начала теплиться своя жизнь, запылало собственное маленькое солнце, зацвели сады и виноградники, послышалось пение птиц.

В древних фильмах нутро заоблачных кораблей всегда изображают мертвенно-серебристым, утыканным гирляндами разноцветных лампочек. Наверное, от таких картинок фильм выглядит гораздо фантастичнее. И ведь никто из зрителей не задумывается, каким будет житье человека, погруженного во все чужое и неласковое! Но наши мыслители, к счастью, быстро поняли, что людям, отправляющимся к звездам, фантастичность обжитого кусочка мира, в общем-то, и не к чему. Поэтому внутри «Колесницы Илии» (как, в конечном счете, назвали корабль) устроили самую обычную русскую деревню, где каюты походили наподобие старинных изб, а вокруг расстилалось поле, фруктовый сад и небольшой лесок. На зеленую площадку луга выпустили пару коров и лошадку, между изб соорудили курятник с живыми курицами и петухами. При помощи стереоэкранов лесу и полю придали видимость бесконечности, а над головой натянули небо, безупречную синеву которого иногда разбавляли таинственные силуэты облаков.

На каких принципах работало огненное сердце нашей «Колесницы», я так и не узнал. До меня дошли лишь обрывки фраз про «фотонные двигатели» и «аннигилирующее протон-антипротонное топливо». Мало сведущим я оказался и в знаниях относительно самого передвижения по бесплотному космическому пространству. Только краешек уха зацепил слова об «использовании частичного выхода в гиперпространство».

Когда все оказалось готово, встал вопрос о наборе добровольцев, первых смельчаков, готовых живыми отправиться в Райские кущи.

— Лететь придется тебе, — твердо сказал Высший, — Подумай сам, что может быть выше участи первого возвестника открытия дороги в Рай! Ты принесешь эту весть человечеству, и станешь самым великим и самым счастливым из людей, когда-либо живших на нашей планете!

— Есть! — коротко ответил я, согласившись на путешествие, длиной в жизнь.

— На корабле ты будешь самым первым человеком, и жизни всех трехсот членов экипажа — в твоих руках. Но вести корабль будет командир, и ты в его дела не лезь, у тебя другая забота — все время возвещать к нам, на Землю, о своем пути. Вот этим ты и живи.

Первосвященник еще сказал мне много напутственных слов, а напоследок произнес и совсем сшибающую с ног фразу:

— Едва твой корабль наберет скорость, как я сниму с себя сан Верховного Идеолога, и передам его тебе. И для всего народа ты станешь Первосвященником, летящим со световой скоростью сквозь небеса к райским воротам…

Он похлопал меня по плечу, уронил на ковер пару слез, и совсем по-человечески произнес:

— Ну, бывай, мой мальчик. Я в тебя верю…

Воспоминания о следующем дне расплылись в грохоте ракетных двигателей, размылись слезами, которые невольно залепили глаза в тот момент, когда перед ними в серой дымке растаяла родная планета.

Вечер дня перед отлетом я, конечно же, провел в бревенчатой хибаре своего деда, в одиночестве налегая на водочную бутыль. Никто из друзей не пришел, ибо я, наверняка, уже казался им человеком иной жизни, от которой разумнее держаться подальше. К тому же они, наверное, не могли найти слов, подходящих для такого необычного момента, а молчать или говорить. что попало, никто не захотел.

Проснувшись, я оглядел прощальным взглядом стены старой дачи, стараясь запечатать их намертво в глубине своей души. Пускай они выплывут первыми при поминании таких слов, как «Земля» или «Родина».

Потом я, пошатываясь от еще не выветрившегося сна, выполз на улочку дачного поселка, и нос к носу столкнулся с придурковатым дедом, неизменным атрибутом этих краев.

Старик ни с того ни с сего встал передо мной, и из зарослей его бородатого лица выглянули два пронзительных взгляда, будто пронзившие мою кожу.

— Не благое дело вы замышляете, гордыня вас гложет, непосильные испытания налагает, — пробормотал он, — И пути вам там не будет, это я чую. До него, до Рая — то от нас, с Земли-матушки куда ближе, чем из корабля вашего. Одумайся, остановись, пока поздно не стало!

Смерив меня глазами от головы до самых ног, дедушка зашагал дальше. «Вот, и такие люди встречаются в наше время», прыгнула мысль, но тут же я ощутил, будто мою душу прижали стопудовой гирей.

— О чем это Вы?! Откуда Вы знаете?! Про что сказать хотите?! — крикнул я вдогонку, но старичок уже растаял в рыжей осенней мути.

Стало жутковато, и мурашки, как маленькие шарики, сами собой закатались по спине. Дедова речь продолжала гудеть в моей голове, только отчего-то теперь она приобрела грозный, жуткий оттенок.

Плюнув по старинке три раза через левое плечо (и откуда вспомнился такой обычай?!) я зашагал по дорожке дальше. А через полчаса меня ждал уже совсем другой мир, где пели ракетные двигатели, и копошились цепкие роботы. Разные века неожиданно сошлись в жизни моего поколения, сцепились в неразрывный комок, внутри которого уже не приходилось ничему удивляться. Под вой огненных струй стариковские слова сами собой притихли, и стали похоже на фразу, услышанную в детском кошмаре.

«Конечно, во сне я их и услышал, ведь в наше время не может быть таких людей!» — решил я.

Провожала меня целая толпа народа, среди которой был и профессор Варфоломеев.

— Не бойся, — по-дружески посоветовал он мне, — Лет через пять наша наука, наверняка, разгадает секрет искусственного воскрешения. Даже если ты и не доберешься до Рая, и помрешь где-то в космических глубинах, мы все равно тебя восстановим, и твое биопсиполе, как миленькое, вернется домой.

Жажда поверить в эти слова была столь велика, что я все-таки в них и в самом деле поверил. Отчего-то в тот момент мне страшно захотелось, чтобы именно так все и вышло — я умер среди звезд и туманностей, а уже через несколько мгновений очнулся снова на Земле. Лучше всего — под березой, растущей на заднем дворе дедовой дачи…

Корабль-подкидыш состыковался с «Колесницей Илии», и я, одуревший от медного котелка перегрузки и ваты наступившей невесомости, поплыл к лазу.

— Назвался груздем, лезь в кузов! — сказал я сам себе, и уже через мгновение ступил на твердую палубу большого корабля. Невесомости тут уже не было, работала система искусственной гравитации.

— Наш миленький приехал! — услышал я над своим ухом нежный девичий смех.

Меня подхватили под руки две ангелоподобные девушки, одну из которых звали Ира, а другую — Аленка. Они отвели меня в просторный домик — каюту, где нас встретили Оля и Наташа. Эти четыре милых создания занимали в экипаже корабля особое положение, и именовались «группой обеспечения Верховного Идеолога» (титул Верховного я получил, едва мои ноги расстались с земной твердью).

Я удобно расположился за столом своего кабинета, и девушки по очереди открывали дверь перед людьми моего нового народа. Весь экипаж состоял из пятидесяти мужчин и ста пятидесяти женщин. Так было сделано для того, чтобы уменьшить тяготы трудного путешествия.

Прежде всего я познакомился с командиром Иваном и главным штурманом Колей, и сразу же с ними подружился. Потом передо мной прошло такое количество человеческих лиц, что я даже сразу всех и не запомнил. Единственный, кого я сразу выделил из них, был странный Математик, который впервые и выдвинул идею космического Рая. Он также кутался в драное пальто, хотя на корабле постоянно поддерживалась температура комфорта в 20 градусов тепла. Конечно, не дай Бог, может произойти и разгерметизация, но тогда рваное осеннее пальто уж точно не поможет. Чего его только понесло в наше странствие?! Мы даже не успели отлететь от Солнечной системы, а этот чудак-ученый уже превратился в объект всеобщих насмешек и поговорок.

Вечером мы все собрались в домике — кают-компании за огромным праздничным столом. Здравицы сменяли одна другую, и, подняв в свою очередь чашу с душистым вином, я произнес:

— Вот, братцы, с сегодняшнего дня мы с вами — особый народ. Избранный народ, ведь летим мы в Рай!

Громогласные крики «Ура!», подобно розовым облакам, со всех сторон окутали мою речь. Весь вечер и всю ночь мы только и делали, что поздравляли друг друга, и разошлись по домам, уже превратившись в самых близких друзей.

Корабль набирал скорость. Дни шли за днями, и великая радость заполняла наше бытие. Вскоре все уже обжились и привыкли к чувству постоянного движения, которое теперь будет с нами всю оставшуюся жизнь до тех пор, пока… О том, что будет тогда, мы предпочитали никогда не говорить вслух, предпочитая простое наслаждение постоянным движением, которого мы не видели, но о котором нам все время говорили приборы. Я даже написал на эту тему стихи и приступил к созданию первой в своей жизни картины.

Уже через месяц наши души и тела пропитались невероятной легкостью. Какой-то воздушной стала и сама жизнь, и даже самые хриплые голоса под искусственным небосводом звучали легко и певуче.

Половину дня я либо работал над своими стихами и картинами (кто бы мог подумать, что так неожиданно во мне откроется талант живописца?!), либо ходил в гости к новым друзьям. Все они оказались очень интересными людьми, сведущими почти во всех науках и искусствах — от квантовой механики до античной драмы. Еще иногда я выходил на связь с Землей, зубасто улыбался в видеокамеру, и говорил, что у нас все прекрасно. Эта часть работы, которая считалась для меня основной, если признаться, очень мне надоела. Но, к сожалению, на корабле не нашлось моего двойника, которому можно было поручить такое «ремесло».

Вторую же половину искусственных суток я пребывал в кругу своей новой семьи, в которой было целых четыре женщины. Такая жизнь меня очень радовала, и в нее не протекало даже крохотной капельки тоски или скуки. Философию я теперь совсем забросил. О чем еще можно было размышлять, если единственно верным учением стал сам наш полет?!

Прошло несколько месяцев, за которые мы, если верить штурманам, преодолели невообразимое по земным меркам расстояние. Но в нашем мире совсем ничего не изменилось, не стал он холоднее, и не стал теплее, не стал темнее, и не стал светлее. Стрела времени будто изогнулась, превратившись в вечное настоящее, конец которого лишь смутно предполагался нашим разумом.

Но наступил все-таки Этот день. Поначалу он ничем не отличался от длинной гряды своих собратьев, и, проснувшись, я спокойно позавтракал, расцвечивая прием пищи очередным просмотром любимого земного фильма. Потом мои женщины развлекали меня танцами, и я созерцал их движения, прихлебывая из большой чаши терпкое вино, приготовленное из выросшего на борту винограда.

Но раздался-таки стук в дверь, на который страшно не хотелось отвечать. После некоторого промедления я все-таки толкнул дверь, которая с неожиданным скрипом отошла в сторону. «Надо смазать!» — сообразил я.

На пороге стоял бледный, как полотенце, командир Иван, и по его мрачному взгляду я сразу понял, что случилось что-то невероятное.

— Что произошло?! — сразу же спросил я.

— Так не объяснить. Надо пойти на центральный пост, — пожал плечами он.

Центральный пост представлял собой большой зал, весь пропитанный электронными запахами и звуками. Вместо окон он имел три огромных экрана. На одном из них красовалась наша «Колесница Илии» в разрезе, где красным цветом были отмечены жизненно важные узлы и агрегаты. Очень не любил я глядеть на эту схему, моментально лишающую наш корабль его целостности и тайны. Второй экран служил для связи с Землей, и сейчас он был пуст и безжизнен. На третьем отражались данные, касающиеся нашего полета, и ориентация корабля относительно наиболее крупных звезд. Сейчас там тоже зияла лишь безмолвная чернота.

— Посмотрите на эту картинку, — предложил Иван, — Что Вы замечаете?!

«Странно, почему на «Вы»?! Ведь мы же вроде уже давно договорились на «ты»», удивился я, но лишние разговоры в такой обстановке были явно бесполезны.

— И что это значит?! — не понял я.

— А то, — тоном приговоренного к виселице, ответил Иван, — Что, несмотря на максимальную мощность работы двигателей, мы… стоим на месте. Вернее, с ничтожно малой скоростью приближаемся к объекту, который не различим при помощи наших телескопов.

— Иными словами, он нас поймал! — добавил один из пилотов, оторвавшийся от своих вычислений.

— Приборы врут! — раздраженно ответил я, — Это и дурачку понятно.

— Наши приборы дублированы по трое, и почти невероятно, чтобы вся тройка врала совершенно одинаково, ведь не сговорились же они!.. — чуть не плача прошептал Иван, — Мы влипли… И связи с Землей нет, никакие волны от нас не идут и к нам не приходят…

— Ладно, нечего панику разводить, а еще командир называется! — оборвал его я, — Проверьте вначале приборы, а потом подумаем!.. Только пока об этом никому!

Весь дрожа, я вернулся под искусственное небо, и принялся ходить кругами по лугу. Фибрами своей души я ощутил, что великое движение неожиданно прекратилось, будто чья-то невидимая, но властная рука цепко схватила нашу «Колесницу». Мысли путались, наползали одна на другую, мяли друг друга, но так никуда и не вели. Похоже, что они оказались заперты в тесной конуре с непробиваемыми стенами.    

Неожиданно мой лоб почувствовал отрывистый удар. Я поднял глаза и увидел перед собой странного Математика, с которым столкнулся в самом прямом смысле этого слова. Он был одет во все то же знаменитое пальто, вдобавок держал в своих руках большой черный зонт.

— Я сразу не сказал… Да, в космосе есть Рай, но, значит, есть и ад. Невидимые черные дыры разбросаны по его просторам, они подстерегают каждого, кто отважится искать Рая, и схватят его своими цепкими лапами. Что делать, чтобы их избежать?! Я не знаю… Не знаю! Математика не может дать ответ на такой вопрос…

Я неожиданно рассвирепел и схватил ученого за грудки:

— Так ты знал об этом?! И молчал?! Но с чего ты решил, что мы вляпались в такую дыру!

— Чую. Сердце чует, что где-то близко лежит безмерная масса очень тяжелой материи, от которой не спасут и атомные двигатели…

— И что?! Что будет с нами?! — крикнул я, тряхнув, как следует, Математика.

— Теперь она нас засосет в себя, обратит своей частью. Это чудовище всасывает в себя все, что есть на белом свете, не исключено, что оно легко может впитать и это, как его, био…псы...пси… Душу оно выпьет, вот что! Так что, теперь и смерть не спасет!

Математик освободился от моих рук, которые упали безвольными плетьми, и в его глазах загорелся нехороший огонек:

— Но сожрет эта Дыра нас не сразу, до нее еще надо долететь. А скорость приближения будет равна самому приближению! Иными словами, мы здесь повисли навечно, и никакая человечья сила уже отсюда не вытащит, хоть за миг, хоть за миллион лет!

— Ты гад, сволочь! Знал, да не предупредил, отправил людей на вечные муки! — заорал я, и что есть силы, заехал кулаком в морду Математика. Его разбитые очки сползли на травку, и, вслед за ними, туда же потек ручеек крови из разбитой скулы. Сутулая фигура ученого пошатнулась и села в траву.

— Это — вам испытание! — прохрипел он, потирая ушибленную скулу, — Проверка вашей гордыни! Господь ничего непосильной ноши не дает, ее гордыня наваливает…

Тут я взял себя в руки. «Надо позвать доктора, сказать, что человек с ума сошел, пусть его изолирует» — решил я.

— А сам ты, отчего с нами на вечную погибель отправился? — задал ему последний вопрос.

— Такова уж доля моя! — ответил Математик, успев подняться на ноги, и повернувшись ко мне другой скулой, — Ведь это я вас в соблазн ввел, мне и отвечать… Горе тому, через кого он пришел…

— Мы бы никогда не напоролись на эту звезду погибели, если бы верили… Верили не только в машину, собранную нашими руками! Путь был! — доносилось мне вслед.

В растерянности я отправился опять на центральный пост. Там все было по-прежнему, лишь уныние на лицах пилотов сделалось внушительнее, беспросветнее.

— Проверили все трижды! Перепробовали все возможности, какие были! Ничего не помогает, ни вперед, ни назад! — плаксиво сказал третий пилот, а его товарищи лишь молчаливо кивнули головами.

— Ну, делайте, делайте что-нибудь! — прикрикнул я, — Выводите, например, мощность двигателя выше предельного уровня!

— Но мы же… — пробормотал второй пилот, очевидно, собираясь сказать «взлетим на воздух», но вовремя вспомнив об его отсутствии в безбрежном забортном пространстве.

— Есть! — коротко ответил Иван.

Пилоты сразу же пришли в движение, луч оживления заскользил по их осунувшимся лицам. Как на пружинах, они подпрыгнули со своих мест, стали суетиться, нажимать на разные клавиши и кнопки. Повсюду вспыхивали какие-то надписи, которые я не успевал, да и не хотел читать, загорались разноцветные огоньки.

— Пуск, — сквозь стиснутые зубы прошипел Иван.

Откуда-то послышался вой, похожий на волчий. Я закрыл глаза, и живо увидел пропитанный морозом зимний лес и полную Луну. Корабль затрясся как в лихорадке, заходил ходуном, и казалось, что он вот-вот обернется моментальной световой вспышкой. Впрочем, света не будет, его, наверное, сразу же погасит тьма Большой Дыры.

«Колесница» отчаянно барахталась, как мышка, зажатая когтями матерой кошки. На секунду показалось, что борьба все-таки выиграна, и мы вот-вот освободимся и продолжим свой великий полет, став после такого испытания еще свободнее и легче.

— Бесполезно! — рявкнул Иван, вытирая со лба проступившую испарину.

— Глухо! — вздохнул второй пилот и поднял глаза к потолку.

Не говоря ни слова, я бросился в жилой отсек, и тут же мои ноздри уловили тревожный запах дыма. Подбежав ближе я увидел, что горят дома командира и штурмана. Вернее, сделанные из слабогорючего материала, они потихоньку тлели, щедро отравляя воздух отвратительными испарениями. А вокруг них прыгала и плясала огромная толпа озверевшего космического народа.

— Завели, гады, куда сами не знают, так пусть теперь расплачиваются! — визжала одна молодая женщина, растрепанные волосы которой делали ее похожей на ведьму.

— А сами они где! — крикнул мужичок из младших техников.

— Знамо где, в центральном! — прошипела черноволосая девица.

Люди бросились в направлении задраенной переборки. Послышался металлический грохот, и я заметил, что в руках бунтарей были неизвестно откуда взятые ломы и гаечные ключи. Толстый дядька Витальич, прозванный за свою доброту Вини Пухом, сейчас сжимал в руках нешуточный пистолет, единственное оружие на нашем борту.

На меня нашло какое-то оцепенение, и на происходящие бесчинства я смотрел так, будто они происходят по ту сторону невидимого экрана. Неподвижно стоя на месте, и, наверное, улыбаясь, я видел, как рухнули, сломленные стальными ударами, ворота центрального поста. Народ со свистом и улюлюканьем ворвался внутрь, оттуда донесся грохот чего-то безжалостно разрушаемого. В проеме стало темно, потом последовало несколько коротких вспышек.

Толпа поползла обратно. В своих смертельных объятьях она волокла Ивана, Колю и их помощников. «Пленники» были уже сильно избиты, а лицо командира изуродовано настолько, что его, наверное, не узнала бы и родная мать. Вероятно, над ним «потрудились» длинные женские ногти.

— Судить! — гневно вопила рыжая женщина с очень добрым лицом.

— На кол их! Колесовать! — заклинала ее подруга.

— Да ладно вам… Стрельнем, и всего делов, — Вини Пух пытался смягчить участь «приговоренных».

— Отставить! — грозно крикнул я, придя в себя, и вспомнив о том, кто я есть, — Два шага назад!

Что говорить дальше, чем успокоить свой народ, избранный теперь на вечную погибель, я не знал. Подходящие слова никак не находились в голове, не ложились на язык. Впрочем, они и не понадобились.

— Ах, вот еще один, самый главный! — выкрикнул долговязый человек, в котором я сразу же узнал нашего доктора, — С него-то мы и начнем!

Почти двести налитых кровью глаз разом впились в мое лицо, и я едва удержался на ногах при этой встрече с ожившей ненавистью.

Сбивая друг друга с ног, толпа ринулась в мою сторону. Не устояв перед этим напором, я рванулся в сторону, в три прыжка очутившись у своего домика. Резким толчком ноги я отбросил в сторону его дверцу, и, оказавшись по другую ее сторону, плотно прикрыл ее, начал мастерить баррикаду.

— А вы что расселись! — прикрикнул я на своих спутниц, — Помогайте, живо!

Девушки принялись помогать, но очень неловко. Одна бросила на груду тяжелых вещей, наваленных у входа, свою дамскую сумочку, другая — зеркальце. Впрочем, и моих усилий хватило на то, чтобы прочно заклинить дверь, и сделать тщетными все усилия, упирающиеся в нее снаружи.

Я прошел в другую комнату, в свой кабинет, и сам посмеялся над своими усилиями. Вот дурак, ищу спасения от смерти, будучи уже сожранным ею с потрохами, находясь в самом ее брюхе! От этой мысли мне стало смешно, и с грустным хохотом я принялся разглядывать самого себя в зеркало. О, да я, оказывается, уже облысел! И постарел, весь мой лоб выглядит, как весеннее поле у хорошего пахаря. Жизнь прожита, и заканчивается она здесь, за триллионы километров от родного дома, рядом с самым настоящим адом, внутри металлической скорлупки, наполненной озверелым людом. Никогда бы не поверил, что такое возможно!

Что бы ни произошло, теперь отсюда никуда не уйти, даже в могилу. И я ничуть не испугался, когда по корпусу корабля пошел жуткий треск, говорящий о разгоне реакторов выше всех допустимых пределов. Наверное, на искалеченном пульте управления какой-то проводок замкнуло…

Гордыня загнала всех нас в это жуткое место, и главный виновник всему, конечно, я, слепой вождь слепого народа. И теперь мы упали в бездонную яму, из которой нет, и не может быть никакого лаза к свету Божьему. Теперь бесполезно плакать или оправдываться, ничего не проймет адову Дыру, где смерть телесная и смерть духовная, наконец, сошлись в одной точке…

— Господи, прости меня, прости гордыню мою… нашу! — прошептал я молитву, которую сам только что придумал.

Потом я быстро встал на ноги, подскочил к дверям, и в одно мгновение поднял и опрокинул в сторону всю самодельную баррикаду. Мои женщины смотрели на меня с ужасом, боясь даже что-либо промолвить. Наверное, они и сами еще не понимали, что же происходит на самом деле, лишь по их сердцам бродили какие-то смутные тени.

Дверь легко отошла в сторону, и я шагнул прямо навстречу очумелому народу.

— Простите, простите меня! — кричал я, припав на колени, разглядывая каждого человека, и прося у него прощение.

Люди смущенно оглянулись, притихли, и с легким шорохом разошлись в разные стороны. Большинство из них принялось ходить кругами вокруг нашего селения, и на их лицах виднелись морщины напряженной внутренней борьбы.

— Прости, Господи, — повторял я, оставаясь с прикрытыми глазами стоять на коленях.

Отчего-то мне показалась, будто черная гигантская рука, сжимающая наш корабль, немного ослабла, и, вроде, начала отходить в сторону. Или все это оказалось лишь игрой разума, дымящегося от перенапряжения? Но, как бы то ни было, делать в этой, подвешенной над бездной жизни, мне ничего не осталось, кроме как повторять несколько простых, пришедших из самого сердца, слов…

…

Космическая махина намертво увязла в сибирских снегах, в том месте тайги, где ходят лишь обитатели деревушки, приютившейся неподалеку. Домики в той деревушке не совсем обычные для этих мест — они сделаны вовсе не из привычного для здешних краев дерева, а из чего-то далекого, блестящего. Даже церковь с колокольней, и те блестят и переливаются, когда из-за морозных облаков на них смотрит лучик солнца.

Упавшая с далеких высот громада выглядит безобиднее, чем маленький мячик, и беспомощнее, чем старая телега. Ведь она не может проехать и трех шагов. Зимой в некоторых местах она покрыта льдом, и с нее хорошо кататься на санках, а под развороченным брюхом штуковины местный медведь, не боясь людей, устраивает себе берлогу. Летом на ее гладких боках растет мох и маленькие кустики, среди которых прячутся вкусные грибы да ягоды. Местные ребятишки любят играть в войну среди потрохов этого поверженного зверя, за что всякий раз получают шлепки от родителей. Не лезь, куда не велено!

В блестящей деревушке, которая и зовется Серебрянкой, живет окруженный множеством внуков старый дед. Этот старик любит ночами посиживать на завалинке, всматриваясь в небесные дали, да почесывать свою седую бороду. Про него сказывают, будто он вместе с бабкой в середке той штуковины до самого Рая летел, да не долетел. Грехи не пустили.

Чего только не бывает на белом сете!

Пояснения:

Самоплав — небольшой антигравитационный летательный аппарат, основной личный транспорт эпохи Русского космизма.

Стереофон — мобильный аппарат связи, передающий голографическое (объемное) изображение говорящего.

Товарищ Хальген

2007 год