Halgen — Мягкое солнце

При взгляде на игрушечное светило, в синих глазах Никиты загорался тот же золотой огонек, который плясал там и во времена раннего детства, которое уже понемногу скрывалось за поворотом. В минуты сумерек мягкое солнышко и вправду чуть-чуть светилось, будто было способно подражать светилу небесному. Быть может, это был огонь материнской любви, который навсегда поселился в нутре мягкой игрушке.        

Наверное, это солнышко, теперь останется с ним на всю жизнь, чтобы в тяжкие минуты будущей жизни напоминать ему о том мире чистейшей любви, который окружал его ранние годы. Может, жизнь этого, почти настоящего, солнца, превзойдет собственную жизнь Никиты?! Оно, должно быть, достанется потомкам, которые будут с дрожью в руках передавать реликвию от отцов к детям, обязательно рассказывая при этом легенду, сочиненную ими самими…

Оторвавшись от своих дел, Никитушка в очередной раз любовался своим солнышком, поглаживая взглядом маленькие ворсинки, похожие на лучи. Это светило порождает свет и днем и ночью, и летом и зимой, оно не знает того сонного покоя, на который время от времени отправляется солнце небесное! Оно с ним, всегда, неразлучно.

— Мама, — обратился Никитка к матери, которая зашла в комнату насчет какой-то книжки, — Я тут прочитал, что наше солнце, как и все звезды, оказывается, сгорает! Представляешь, оно с каждым днем делается все меньше и меньше, хоть и ненамного, но когда-нибудь все равно погаснет!

В ответ мама лишь кивнула головой. Она знала, о чем сейчас думает Никита, который угасание светила представляет вроде выключения электрической лампочки. Мол, большое солнышко погаснет, а у меня здесь маленькое про запас имеется. Но не знает он, соколик, как это мягкое солнышко у него появилось, а ведь должен узнать! В тот очень давний день она пообещала себе, что раскроет ему тайну происхождения игрушки ровно через десять лет. Вот, уже этот десяток на исходе, и надо начать рассказ. Но только стоит ли теперь ворошить то прошлое, связь которого с настоящим днем оборвана навсегда?!

Сушь взросления почти испарила тот далекий день из Никитиной памяти, и он уже совсем забыл, что когда-то давно среди его многочисленной родни присутствовала и тетушка, мамина сестра. Отношение к ней мамы было каким-то странным, будто из розового мешка сестринской любви выглядывало шило боязни, на блестящем острее которого едва виднелось слово «неприятие». Но сама Никитина мама искренне уверяла Никиту, его отца, и саму себя, что ее жизнь просто немыслима без присутствия тети Тамары. Крошечный Никитка, разумеется, ничуть не сомневался в благости и доброте «тетушки Тамарочки» (так мама приучила его называть свою сестру), а, если и сердился на нее, то делал это шепотом и в пустой комнате. Сказать что-либо откровенное в адрес «тетушки Тамарочки» Никита не позволял себе, даже в компании бабушки, папиной мамы.

Не знал Никита, что детство его мамы прошло совсем не там, где довелось родиться ему. Маленькая девочка, ставшая потом матушкой Никитки, бегала босыми ногами по улочкам далекого крохотного городка, окошки домиков которого вглядывались в зеленоватые струи реки Волги. Когда она приходила домой, то неизменно встречала недовольные очи своей старшей сестрицы, которая усаживала малышку напротив себя, после чего долго читала скучные, как скользкие шнурки, нотации. Девочка, конечно же, ничего не возражала, а безропотно слушала, ибо она уже не могла даже представить себе такого мира, где сестра Тамара не была бы внушающей, а она — слушающей.

— Ты что, хочешь остаться такой же босячкой, как твои здешние подруги? — причитала она до глубокой ночи, — Или, как наша мать? Ничего не увидеть, сгнить заживо в этой дыре, выйти замуж за работягу, вроде нашего папаши? Раз я сказала, что мы отсюда вылезем, значит, вылезем, и ты, как миленькая, поедешь вместе со мной, я тебя заставлю это сделать для твоего же счастья!        

Младшая сестра, которой было на десять годов меньше, чем старшей, уныло теребила косичку любимой куклы, и продолжала слушать. Из соседней комнаты слышался храп, и плеск чего-то жидкого. То мама отпаивала рассолом папу, раздираемого когтями сурового похмелья.

— Хоть бы меру знал! Понятное дело, все пьют, так, по крайней мере, на своих ногах до дома доходят! — ворковала она.

— Э-эх, жизнь! — вздыхал отец.

Прошло немного лет, и тетя Тамара вместе со своей младшей сестренкой выбрались-таки в большой город. Отчего-то все сложилось так, что удача показала им свое лицо, вместо заднего места. Глыба проблем, обыкновенно обрушивающаяся на тех, кто отважился перебраться в машинно-человеческий муравейник, оказалась не такой уж и тяжкой, вполне подъемной. Сперва в городскую жизнь ввинтилась старшая сестренка. Она получила высшее образование, квартиру, работу, вышла замуж. Следом за ней пошла и младшая, притом Тамара чутко контролировала каждый ее шаг, помогала тогда, когда считала нужным, и не переставала отчитывать за то, что, по мнению старшей сестренки, в ее жизни было неправильным.

Но наступил-таки день, когда между сестрами, что называется, пробежала черная кошка. Причиной тому стало рождение у младшей сестренки крохотного младенчика, Никиты. Наверное, на самом деле Тамаре было просто обидно, что за пять лет замужества матерью она так и не стала, но своей сестре новоиспеченная тетушка, конечно же, об этом не говорила. Тетя Тамара высыпала на нее целый мешок упреков в том, что та «делает детей, не сделав путевой карьеры», и прочих обвинений, столь же банальных, как плевки на мостовой.

Мама Никиты восприняла такое поведение своей старшей сестры, как испытание, которое она неизбежно должна перенести, чтобы не отплатить на сделанное ей добро худыми словами и мыслями. Все-таки, не будь у нее Тамары, не появилась бы она и в этом городе, а, значит, не родился бы и сыночек. Раз в неделю она ласково принимала сестренку Тамарочку у себя дома, вкусно ее угощала, и часами выслушивала упреки и замечания. Иногда у нее самой возникало чувство, будто старшая сестра — это некая начальственная комиссия, нападки и костомойство которой надо переносить мужественно и безропотно.

В сторону Никиты она поначалу даже и не смотрела. Ну, лежит там себе сверток, ну, копошится — и что из того?! Но, как только Никитушка подрос, он тут же превратился в живую мишень, то и дело пронзаемую стрелами теткиных замечаний. Сперва он оказался чрезмерно худым, прямо «Кощеем каким-то», потом — наоборот, толстым и нескладным, будущим «Пьером Безуховым». Когда Никитка много говорил, он становился для тетушки Тамары «балаболкой, из которого вряд ли вырастет путевый человек», но стоило ему молчать, он тут же стал «дикарем, не умеющим с людьми разговаривать». Любой рисунок Никитки становился «мазней, которую только грудные дети рисуют», а каждое слово, вылетевшее из детского рта — «глупостью».

— Тебе своего сыночка еще воспитывать и воспитывать! — говорила она на прощанье, и мать, сжав зубы, упрямо терпела.

Но шли годы, Никита подрастал, и скоро ему уже почти исполнилось пять лет. Незадолго до празднования дня рождения, Никитин отец за чаем в упор посмотрел на мать:

— Скоро у Никитки праздник, кого приглашать думаешь? — неожиданно поинтересовался он.

— Ясно, кого. В первую очередь, конечно, Тамару…

— Вот ее как раз не надо. Конечно, Никита маленький, сам себе гостей еще не приглашает. Но праздник все-таки его, так в праве ли мы портить?

— Я тебя не понимаю! — неожиданно резко ответила жена, — Тамара — моя сестра, она очень много для меня сделала. Характер, конечно, не дай Бог, но, если бы она была другой, то ты бы сейчас меня здесь не видел, и Никитушки у нас быть не могло! Ведь это она вытащила меня с Волги!

— Я все понимаю, — упрямо смотря в блюдце, ответил муж, — И все-таки речь сейчас не о тебе, а о нашем сыне. Ты заметила, как он на твою «тетушку Тамарочку» смотрит? Прямо волком! А если ничего и не говорит, так это только потому, что тебя слушается…

Вместо ответа мать Никиты расплакалась, и, прилепив к глазам салфетку, отправилась в дальнюю комнату. Внутри нее сейчас разгорелась отчаянная борьба, битва между добром и злом, и при этом добро не имело ни малейшего представления о том месте, где запрятано зло, но и зло не видело добра. Женщина отчаянно пыталась понять, что несет в ее жизнь родная сестра — вред или благо, все время путалась, так и не приходя к ответу.

— Эх, если бы я могла хоть на секунду влезть в ее шкуру, а она — в мою, мы бы поняли жизнь друг друга, и многое смогли бы простить. Но нельзя этого сделать, запрещено, — размышляла она, переходя от обсуждения своих отношений со старшей сестрой к мыслям об устройстве бытия, — Почему только Господь не дал этого, не разрешил?! Ведь он призвал нас к любви, но закрыл такой простой путь ее постижения!

Никитушка не слышал материнских слов. Он только знал, что скоро будет его день рождения, на котором будут гости, которые принесут интересные подарки. Понятие «число дней», в таком крохотном возрасте, кажется уж слишком далеким, поэтому Никитка их не считал, а просто чувствовал постоянное приближение светлого, почти что сказочного, денька. Ему казалось, что раз этот праздник не простой, ведь пять лет исполняется лишь один раз в жизни, то и произойти должно что-нибудь необычное. Отчего-то он верил, что должны придти говорящие по-человечески зайчик, ежик и мишка, которые обитают в сказках да мультфильмах, подарят букеты ромашек, и пригласят в свой лес. А в том лесу много зверей, и все говорят с людьми на одном языке, и все добрые, никто никого не ест и не обижает. Можно будет осенние листочки с ними собирать, и, если повезет, то на облаках прокатиться. А потом заснуть среди розовой мякоти вечерних облаков, и, открывая глаза, видеть сразу и солнце, и месяц, и поросшую ромашками землю. Как бы хотелось уже и не возвращаться оттуда, не расти дальше, не втискиваться в тот серый, как хозяйственная сумка, мир, среди которого обитает тетя Тамара!

Конечно, родители ничего не говорили ему про будущий визит волшебных зверей, но разве о них можно беседовать среди обычного дня и привычных дел? Еще испугаются, обидятся, и больше уже никогда не придут! Сказка может явиться лишь там, где ее ждут, где сам воздух пропитан ожиданием чуда.

— Сегодня уже День Рождения? — спрашивал Никита всякий раз, когда спросонок открывал глаза.

— Нет, дорогой! — отвечала мама, — Но подожди, он уже скоро, очень скоро!

Как-то вечером Никита пришел на кухню, и увидел, что его мама колдует возле плиты, а на дубовом столе уже возвышается красавец-торт. От сочного, аппетитного запаха у Никитки даже потекли слюнки.

— Мамочка, можно кусочек? Хотя бы маленький? — привычно попросил он.

— Держи, — сказала мама, протягивая ему бутерброд с копченой колбасой.

— Нет, я про торт, — недовольно ответил Никитушка, но колбаску все-таки отправил в рот.

— Потерпи, сынок, до завтра. У тебя ведь День Рождения! — улыбнулась мама.

— Что, завтра! — на всю квартиру закричал Никита. Он тут же представил, как угостит великолепным тортом своих гостей, то есть зверюшек, пришедших прямо из сказки.

Когда тучи предрассветного неба расступились, и небесный свет вошел в комнату, Никитушка широко раскрыл глаза, чтобы увидеть тех, кого он с таким нетерпением ожидал. Но комната выглядела так же, как и вчера, и не было в ней ничего, кроме тех же шкафов, стола и стульев. Это наблюдение весьма встревожило малыша. «Наверное, еще рано, они позже придут» — подумалось Никите.

К обеду мама накрыла на стол. Стали появляться и подарки. Папа подарил игрушечный автомобиль с прицепом, мама — пластмассовую бензоколонку, в которую вместо бензина заливалась простая водопроводная вода. Потом пришли дед и бабушка, подарили внуку модель танка «КВ-2» и черную рубашку.

Никита очень радовался подаркам, он весело рассматривал игрушки, но, тем не менее, продолжал поджидать своих самых главных гостей, которые почему-то все не шли. Похоже, папа с мамой тоже кого-то ждали, не торопились садиться за стол, и Никитушка был уверен, что они вместе с ним предвкушают встречу со сказочными зверятами.

Тем временем пропел входной звонок.

— Это они! — крикнул Никита, и, что было духу, бросился к двери.

Какого же было его разочарование, когда вместо ожидаемых мишки, ежика и зайчика перед ним выросло всего-навсего морщинистое лицо тети Тамары. От досады Никитка сразу же повернулся, и побежал назад в комнату.

— Какой невоспитанный ребенок! — неслось ему вдогонку, — Не поздоровался даже!

— Ну вот, теперь все в сборе, пойдем праздновать! — услышал Никита прямо перед собой мамин голос.

— Как все?.. — начал он, но замялся, постеснявшись близости тетушки Тамары.

Гости и хозяева уселись за стол. Между взрослыми потекли скучные, как не струганные доски, разговоры. Оказывается, папа вот уже пять лет хочет купить машину, у мамы порвалось вечернее платье, дедушка же целыми днями бродит по аптекам в поисках снадобья, полезного от его недугов.

Никита тем временем ел праздничные угощения, совсем не чувствуя аромата торжественной еды. Каждый кусок болезненно застревал в горле, ведь он не разделил его с маленькими друзьями, которые так и не пришли из сказочного леса. Вместо них явилась тетка Тамарка, и, должно быть, напугала маленьких ежат, зайчат и медвежат…

«Это все она виновата, из-за нее чуда не случилось!» — твердо решил Никита.

— Ой, а я забыла про подарок! — всплеснула тетя, и потянулась к своей сумочке.

Через мгновение в руках Никиты оказалась уродливая желтая обезьяна, маленькие глазки которой, как будто, смеялись над его бедой. Никитка еще заметил, что игрушка чем-то походит на саму тетку — не в меру толстый живот с длинными руками и ногами.

Быть может, тетя Тамара и в самом деле не нашла лучшего подарка для своего маленького племянника. Красивых мягких игрушек в те годы почти не было, витрины магазинов заполняли лишь одни плюшевые уродцы, и умелые матери сами шили мягких зверей для своих детишек. Но, скорее всего, бездетная тетка об этом даже не задумывалась.

— А что это мы все говорим! — спохватилась тетя Тамара, — Давайте, дадим слово имениннику, пусть какое-нибудь стихотворение нам расскажет!

Несмотря на свои переживания, Никитка все-таки откликнулся на эту просьбу. Дело в том, что недавно он выучил одно «взрослое» стихотворение, удивительно не похожее на вирши «профессиональных детских» поэтов, смотрящих на своего читателя тем же взглядом, каким ученый рассматривает распластанного под микроскопом червяка. Уже давно Никитушка поджидал того мгновения, когда прекрасные строки выпорхнут из его груди, и примут в свои объятия аплодисменты взрослых.

        — Тихо в чаще можжевеля по обрыву,

                Осень, рыжая кобыла, чешет гриву,

    Над речным покровом берегов

                                            Слышен синий лязг ее подков, — начал Никитка.

Никитушка читал на одном дыхании, повернувшись к окну, за которым большой дуб неспешно ронял свои листочки. Когда последнее дуновение вылетело из его уст, со всех сторон послышались хлопки в ладоши.

— Какой молодец! — обрадовано воскликнули родители, — Такой маленький, а уже сложные стихи учит.

— Я, например, — заметил папа, — В его возрасте знал только что-то, вроде,

— Сел Володя за обед,

                Пролил суп на табурет,

                                Справа крошки, слева крошки,

                        На паркете курьи ножки…

Уткнувшись носом в салфетку, отец весело засмеялся. Но его смех тут же был прерван болезненным, как плеть, замечанием тетки:

— Что выучил, это, конечно, молодец. Но мне не нравится, как он слова произносит, все время «с» говорит, как «щ». Уже в пять лет пора все звуки правильно выговаривать, тут отставание какое-то, сразу видно. Надо бы его логопеду показать!

Слова тетки повисли в тишине. Потом звякнула поставленная на стол тарелка, и по полу зашлепали малышовские ноги, хлопнула дверь комнаты.

— А что таково? Что я не так сказала? По-моему, все правильно! — неслось Никите вдогонку.

Никита заперся в детской и вытирал кулачком слезы. Мало того, что тетка спугнула, прогнала его трепетный сказочный мир, так она еще захотела отдать Никиту на съедение неведомому зверю, которого она назвала «логопед»!

Потом его взгляд упал на желтую обезьяну, которая, как ни в чем не бывало, сидела на полу, и, как будто, смеялась над его горем.

— Ах, это все из-за тебя! — прошипел малыш, и сам подивился злобе, которая поселилась в этих словах.

Вскоре в Никитиных руках появились хищные лезвия ножниц и маленькая веревочная петля.

Тем временем хлопнула входная дверь, и гости стали расходиться. Лишенный именинника, День Рождения заглох сам собой, веселье испарилось из него, подобно капле спирта.

— Вот, испортила ребенку праздник! — слышался отцовский голос из другой комнаты.

— Кто бы мог подумать, что все так сложится, — со слезами в голосе, отвечала мать.

— А я говорил!

Не произнося больше слов, родители звенели посудой, поспешно ликвидируя остатки празднества. Никиту решили пока не трогать, пусть он успокоится. К тому же, мать не находила нужных слов, чтобы утешить сына.

Когда низкое осеннее солнышко скрылось среди облаков, и несчастливый День Рождения Никиты подошел к концу, мама, наконец, зашла в его комнату.

— Мама, пришей этой обезьяне голову! — было первой фразой, которую она услышала от сына.

Опешив, она оглядела комнату. По всему ковру красовались опилки и куски ваты, бывшие, надо полагать, требухой плюшевой обезьяны. На ручке шкафа, затянутая в веревочную петлю, висела одна из обезьяньих лап. В протянутой к ее лицу руке сына лежала отрезанная голова игрушки, уже лишенная одного глаза.

— Зачем?! — с ужасом крикнула мать.

— Ну, как же? Ведь я казнил ее один раз, головы у нее больше нет, а ведь хочется наказать и по второму разу, и по третьему!

Мать упала в кресло. Сейчас она поняла, что меч сыновней ненависти направлен отнюдь не на беззащитную игрушку, а на ее сестру, которую он сейчас и наказывает. Ранняя злоба вспыхнула в его сердце, и теперь будет пылать в нем всю жизнь, которая не замедлит подбрасывать все новые и новые вязанки хвороста в этот костер. Не потушить ей теперь уже этот пламень, пусть даже она уговорит сердитую тетю Тамару придти к Никите и стоять перед ним на коленях, вымаливая прощение…

— Ладно, сынок, я пришью, — ровным голосом сказала мать, и ушла на кухню.

С тех пор этой обезьяны Никитка больше никогда не видел, зато в его комнате с тех пор зажглось мягкое солнце, сшитое умелыми мамиными руками из плоти казненной игрушки. Зло переплавилось в добро, и только его теперь видит Никита, когда смотрит на стенку своей комнаты. Наверное, в этом и есть одна из величайших тайн нашей жизни, тайна прощения…

Мама же вспоминает еще про старшую сестру, которая почти сразу после того Дня Рождения вместе с мужем погибла в страшной автомобильной катастрофе.

Товарищ Хальген

2006 год