Halgen — Венец царский

Мне не потребовалось открывать рта, звери понимали меня без всяких слов. Да что там звери, даже деревья склонили свои ветви и коснулись ими моей макушки. А черный булыжник, с незапамятных времен возлежавший в середине поляны, повернулся своим самым пологим боком, чтобы мои мысли легче вкатывались на его холодную спину.

За спиной раздался шорох, и нежный венок, сплетенный из пахучих цветов и трав, коснулся моих волос. Я обернулся и увидел Любаву — девчушку из моего поселка, жившую за два дома от нас. Чуть поодаль стояли мои земляки, которые ранее казались мне угрюмыми и страшными. Идя по улице, они всегда бросали на окрестный мир злобный огонь своих глаз, похожих на дула игрушечного двуствольного пистолета.

Но сейчас, наверное, случилось чудо. Их лица расцвели подобно маленьким солнцам, хотя еще совсем недавно они походили на негодные для жизни обгорелые деревяшки. Между мной и всем, что меня сейчас окружало, протянулось множество невидимых струн, которые вовсю исполняли звонкую песенку небесных колокольчиков.

Среди этого народа стояла и моя мама, простая женщина, завернутая в латанную и линялую, уже давно вышедшую из всех мод кофту. Впервые за всю жизнь ее взгляд так цепко коснулся моего лица, и он наконец-то дал мне понять, что я присутствую в этом мире на самом деле.

— Он — наш Царь! — шептали одни голоса.

— Царь любимый! — отвечали другие.

— Радуйтесь, у Руси снова есть Царь! — твердо произнес бородатый дедушка, учитель нашей поселковой школы.

А я еще толком не понимал то, о чем они там бормочут. Единственное, что я знал — это то, что мир, покинутый мною три дня назад отныне уже не существует. Всего в три солнечных восхода и заката он состарился и умер, открыв простор для жизни новой. Жар моего сердца с криком радости растекалась по окрестным лесам и долам, по полям и рекам, по всей моей Родине…

…..

Несколько избранных городов России-матушки всегда шагали широкой, прямо-таки рвущей штаны, поступью. Хлеба в этих городах было столько, что жители считали его чуть ли не грязью, а что до зрелищ… Тощие и бледные горожане только и делали, что соревновались в утонченности и изворотливости своих зрелищ. Со временем различные забавы и развлечения с грохотом уселись на могучий трон, стоявший в самом центре жирной городской жизни.

Иное дело — многочисленные дальние городки и селения Богом забытых окраин нашей Родины. Шли годы, и лишь чернее, лишь трухлявее становились их дремучие избы, лишь больше морщин и злости прибывало на лица их обитателей.

— Народ там — говно полное. Что не баба — то б…дь, что не мужик — то п…с, — говорил окраинный житель, только что вернувшийся из большого города, куда он отправлялся за мешком сладостей и мешком колбасы.

— Неужто там все так?! — охали местные бабы, с роду не бывавшие в большом городе.

— Хуже! Я, б…дь, х…вый рассказчик, а то бы и не то вам рассказал! — ворчал «путешественник» и извлекал из своего дорожного мешка очередную бутылку водки, после чего брался за нож и нарезал новую палку колбасы.

Другим местом встречи «этого» мира с миром «тем» был местный клуб, в котором частенько крутили фильмы, иногда даже и иностранные. Что до иностранных, к ним здесь относились, как к сказкам про лунных жителей и никогда не воспринимали их всерьез. На отечественные же фильмы глядели доверчиво, прощая автору ту тоненькую струйку лжи, которую чуяли даже наивные провинциалы.

— Во дает! — приговаривали местные мужики и бабы, закуривая папироску возле выхода из клуба.

В один прекрасный день на изгаженном мухами клубном экране мелькнул и необычный фильм «Венец царский». Была эта картина чем-то вроде сказки для взрослых, где главный герой из незадачливого паренька обращается в грозного царя. Заканчивался же фильм тем, что царь спокойно засыпал в своих покоях, а камера долго и внимательно рассматривала его лицо, после чего шла бесповоротная надпись «конец фильма».

Народ воспринял фильм весьма холодно.

— Чаво только не придумають! Х…ню выдумывать — не мешки таскать! — поговаривали выходившие из кинозала люди.

Но была среди этих людей и местная красавица по имени Настенька. Лицо спящего царя глубоко вошло в ее душу, прямо-таки отпечаталось на красной стене девичьего сердца.

— Я его люблю! Люблю! — шептала она сперва себе, а потом — подругам.

— Кого?!

— Царя!

— Охренела, что ли?! — кривились те, — Какой он Царь?! Артист и есть артист, ему деньги заплатили, он и сыграл!

— Нет, все-таки он — самый настоящий Царь! — шептала Настенька, — Вы видели, какое у него лицо! Пускай он и называется артист, но на самом деле он — настоящий Царь! А я хочу от него ребеночка, Царевича!

— Ну и хоти, это не вредно, наука подтверждает! — хохотали подруги.

Но сама Настенька подошла к делу на полном серьезе, и уже вечером уговаривала своего отца:

— Я хочу поехать в город, в техникум поступать буду!

— В какой?! — задумчиво спросил отец, ожидая услышать от дочки какую-нибудь блажь.

— В сельскохозяйственный! — неожиданно для папаши ответила девушка, что вызвало в нем неподдельную радость. Он прижал свою Настенку к груди и долго целовал ее веснушчатое личико:

— Молодец, молодец девочка! Правильно мыслишь! У нас жизнь, сама понимаешь, одна нога — в соляре, другая — в говне коровьем или свином. А так выучишься, начальницей какой у нас станешь! И в техникум обязательно поступишь, городские жопы сельхоз за версту стороной обходят!

Магическое слово «сельхозтехникум», недосягаемая мечта Настиных родителей, сделало свое дело. Уже через пару дней Анастасия тряслась в стальном вагоне, отсчитывая километры, остающиеся до города, содержащего в своем чреве ее царя.

Настенька сдержала свое обещание и прямо с вокзала отправилась к унылой серой коробке техникума. Там она подписала какие-то бумаги, непонятно зачем приобрела толстую книгу с загадочным названием «Болезни крупного рогатого скота». Закончив с этими скучными делами, она сразу же отправилась на киностудию, чтобы узнать хоть что-нибудь про своего Царя.

Получить нужные сведения оказалось неожиданно просто.

— Вы к кому? — уныло спросила бабка-вахтерша, на тощем подбородке которой проклевывалась смешная бороденка.

— К Крутьеву, — твердо сказала Настенька, и, сильная своим крестьянским умом, добавила, — Я — дочь его друга из Москвы, папа меня к нему по делу отправил.

Лицо вахтерши неожиданно передернула злая гримаса. «Похоже, ляпнула чего-то не то…» — вздрогнула Настя.

— Нет его здесь! — рявкнула вахтерша.

— А где его можно найти?!

— Да знамо где, каждая собака знает! На своей даче он квасит!

— А где дача? — поинтересовалась Настя, и, будто оправдываясь, добавила, — Я приехала издалека, мне даже переночевать негде…

— Новиковка, улица Безобразовых, дом 5, — отчеканила старуха и от себя добавила, — Только тебе это все равно ни к чему.

— Почему?! — прошептала Настасья.

— А он когда водку жрет, никого к себе не пускает, даже жену и детей. Запирается изнутри, и пьянствует, у него весь погреб бутылками набит!

«Он, оказывается, женатый» — горько вздохнула про себя Настенька.

— Спасибо! — сказала она вслух, после чего поспешила снова на вокзал, чтобы отправиться в таинственную царскую Новиковку.

«Новый Царь, потому и Новиковка. Вот только улица Безобразовых смущает. Как-то не сочетается Царь и безобразие, одно мешает другому», — думала она про себя.

Новиковка оказалась аккуратным пригородным поселочком, ни капли не похожим на ее родное Замошье. По сторонам ровных улиц стояли аккуратные кирпичные домики, во дворах которых были обязательные гаражи для автомобилей.

Надпись «дом 5» кипящей струей обожгло Надино сердце. Ее рука размашисто тряслась, когда давила на кнопочку звонка, ведущего в недра таинственного жилища. «Наверное, не откроет. Ведь бабка сказала…»

Но тут железная дверца распахнулась, и на пороге появился… Да, это был Он, но совсем не похожий на того, который был в фильме. Фигура Царя качалась из стороны в сторону, как от ветра, а красные заспанные глаза смотрели на мир, будто он неожиданно стал прозрачным, и прямо из-под ног выглядывают далекие южные звезды.

— Вы — кто?! — с противной вежливостью спросил он, подойдя к Насте.

«А от него совсем и не пахнет. Врала, видно, бабка» — подумала Настенька.

— Я — актриса, приехала к Вам на роль в фильме… — начала она нести чушь, а Царь молча ее слушал и кивал головой. Неожиданно он обернулся и сделал шаг в сторону дома.

— Подожди! — внезапно крикнула Настенька, сама не понимая, каким образом эта странная фраза легла на ее язык, — Я — твоя царица Настя! Я нашла-таки тебя!

— Тогда — другое дело. Пойдем! — произнес он, блаженно прикрыв глаза, и указал Насте путь в глубины своего жилища.

— Я тут иногда сплю… — виновато выдавил из себя он, после чего плюхнулся на подвернувшийся под бок мятый диван.

— Спокойной ночи, — ответила Настя, — Точнее — дня, вечера, утра… Спокойного «всегда»!

И Настя последовала за своим Царем.

Дальнейшее произошло, как будто, в глубинах сна. Вернее, эти глубины накрыли Настеньку подобно мешку, и завязались над ее головой узлом красной тесемочки. В сладостной дреме произошло признание в любви, там же угнездилось и соитие, а, может, и не одно. Сон не прекращался, и сколько времени он мог длиться, не скажет уже теперь никто. В лабиринтах сновидений Настена и ее Царь успели прогуляться по широким белокаменным палатам, где отпраздновали пышную, поистине царскую свадьбу. Потом они плыли на корабле над широкой синевой моря и кормили чаек прямо из своих рук. С островов им грозили кулаками маленькие и злобные, но совсем беспомощные существа.

Потом они целовались в тени виноградников, гуляли по волшебным лесам, верхом на коне с алмазной гривой за одно мгновение облетали весь мир. Поднимались они и к серебряным звездам, по блестящей тверди которых сперва можно было весело погулять, а потом, уменьшив звезду, прицепить ее к рукаву своего платья.

За время этого сонного путешествия Настенька так пропиталась счастьем, как виноградная ягода пропитывается за свою жизнь солнечным светом. Даже движения тела Анастасии сделались легкими и плавными, точно все время в ее нутре играла то быстрая, то плавная музыка.

Но очередной поворот сна сбросил Настю со своего тела, и она увидела себя стоящий рядом с Царем, который все также безмятежно спал.

— Я пойду! — обидливо всхлипнула она, желая тем самым усовестить своего сонного мужа и убедить его забрать ее обратно в свой сон.

Однообразное сопение спящего носа стало ей ответом. Сон выдохся, как в полдень жаркого дня с ладони улетучивается капелька спирта.

И Настенька ушла. По сырой от утра улице она зашагала прочь, и уже скоро городской воздух снова зашипел в ее легких. «Я все равно вернусь» — решила Настя, и с этой мыслью направилась в сельхозтехникум.

В техникум она все-таки поступила и даже кое-как училась, все время пребывая мыслями внутри своих снов. Трижды Настена возвращалась в Новиковку, и отправлялась туда она всякий раз поздним вечером, рассчитывая, вероятно, на ночлег в чертоге Царя. Все три раза заветная дача встретила ее злобной темнотой глазниц-окон и холодом неподвижной двери. Пустотой и нежитью веяло от дома номер пять. Подрожав положенные минуты, Настя поворачивала назад, и сквозь темноту брела к пахнущей винными парами и блевотиной последней электричке.

На четвертый раз она уже не дошла до вокзала, сообразив по дороге, что все произошедшее случилось во сне, а в явном мире и не существует никакого Царя. Дача в Новиковке, на которую она ездила вот уже столько раз, на самом деле — ничейная, и стоит она просто так, чтобы занять пустое место посередине поселка.

После такой мысли Настенька успокоилась и даже взялась за учебу. Но зима принесла с собой новую беду — Марья Ивановна, комендантша общежития, «застукала» ее за ломанием и поеданием казенной штукатурки.

— Ты чаво, брюхатая?! — поинтересовалась она.

— Нет… — испуганно ответила Настя, не понимая даже, о чем та ведет речь.

— Тогда пошто имущество портишь?!

Настасья пожала плечами.

Когда Настенька попалась в третий раз, Марья Ивановна выгнала ее из общежития.

— Если таких как ты здеся держать, от общежития и кирпичика не останется! — крикнула она на прощание.

Оказавшись на середине холодной улицы, Настя тоскливо побрела к вокзалу. Ставший совсем чужим, город провожал ее насмешками заиндевевших окон и грохотом мусорного автомобиля, что въезжал в общежитский двор.

Распластавшись в лабиринте плацкартного вагона и приготовившись к бесславной дороге в родной дом, Настя обхватила руками свой живот. В ту же секунду руки отдернулись, и в поисках опоры легли на коричневую кожу чемодана. Сейчас Настеньке показалось, будто в глубинах ее чрева что-то колышется, копошится, суетится, и, вроде как, даже дышит.

— Ребенок… У меня будет ребенок… Но от кого?! — прошептала она, и тут же железяка страшной догадки с размаху ударила ее по голове, — От… От него!

Мгновение сна всплыло в памяти, и она ужаснулась невероятности собственных мыслей. Шутка ли дело, носить в себе детеныша своего же сна! Значит, и детеныш, и она сама в эту секунду — всего-навсего чей-то сон…

Всю обратную дорогу поезд отчего-то сильно шатало и бросало из стороны в сторону.

— Чего таких неопытных машинистов поезда водить ставят! — ворчали одни пассажиры.

— Да причем тут машинист, шпалы просто давно прохудились, менять их пора! — отвечали им другие.

Одна лишь Анастасия понимала, что ни шпалы, ни машинисты здесь не при чем. Дрожь поезда аккуратно совпадала с трепетом ее мыслей и пляской сердца, которые на самом деле и вели этот состав, бросая его то в одну сторону, то в другую. Так они потихоньку и дотащили вагоны до забытого Богом Замошья.    

        Покинув пустой вокзал, Настя заковыляла в родительский дом. На вопросы типа «Почему вернулась, не доучилась?» она ответила тем, чем и должна была отвечать — беспросветным, как окна пустого дома, молчанием. Вопрос матери относительно размеров Настиного живота повлек за собой точно такой же ответ, не помогла ей и короткая истерика с разбиванием вдребезги трех глубоких тарелок.

Оказавшись дома, Настена старалась как можно больше спать. Кто знает, быть может, ее сны где-то в таинственных лабиринтах своего мира встретят-таки сновидения Царя! Но снилось ей все что-то бестолковое — то оловянные солдатики брата, то американцы, такими, как она их представляла в своем первом классе — коротконогими, лысыми и зубастыми, со жвачкой вместо ушей. В одном из сновидений к ней пришел даже загадочный профессор геополитики, который долго плевался на старую географическую карту, а потом при помощи пальца превращал свои плевки в аккуратные кружочки…

Настенька ничуть не удивилась, когда перед ее очами предстал живой и немного громкий младенец. Ее лишь немного расстроило, что своим криком малыш разогнал все другие ее сны и никак не позволяет собрать их стайку обратно.

А младенцу появившийся перед ним мир пока еще казался настолько чужим и недолгим, что он в нем даже ничего и не запоминал. Не запомнил он и криков бабушки:

— Ну что расселась, как жопа на именинах! Не хотела ребенка, не надо было рожать, а уж родила, так занимайся им!

Потом следовали звонкие подзатыльники, которые тоже ничуть не меняли мира. Бабушка сама пеленала младенца, сама подносила его к материнской груди и отнимала от нее, когда ребенок насыщался.

Постепенно младенчик решил оглянуться по сторонам, и, прежде всего, увидел мать, которая смотрела куда-то вверх, и даже не видела его крохотного тельца. Тогда он попробовал встать на свои худосочные ножки и сделать первые шажки. Как ни странно, попытка удалась, и дверь комнаты удивительно приблизилась к его глазам. После движения крохотной, меньше чем кукольной, ручки, она распахнулась, и перестала уже быть преградой. Под ногами зашуршала сперва травка, а потом — кустики. Еще немного, и весь мир заполонили грозные, величественные деревья, под зеленью которых попадались смешные пушистые существа, которые взрослые именуют дикими зверями…

Первой исчезновение ребенка заметила бабушка. Она прямо-таки взвизгнула от ужаса и набросилась на свою дочь:

— Где младенчик?! Куда подевала?! Отвечай, дрянь! Небось, в поганом ведре утопила?!

— Он ушел… — ответила Настя, продолжая все также настойчиво смотреть в потолок.

— Куда?!

— Из сна. Теперь кто-то новый придет!

— Ах ты, гадина! Дохтора, конечно, скажут, что ты — псих, но я говорю, что ты — самая обыкновенная сволочь!

— Дите пропало! — заорала она на всю улицу, собирая разношерстный народ.

— Раз пропало — надо искать… — почесывали затылки грубые местные мужики и бабы.

Когда народу собралось много, бабка исчезла в избе и вернулась оттуда, таща за волосы свою дочку:

— Это все из-за нее!

— Хреновый сон приснился… — прошептала Настя и отвернулась от толпы.

Как бы то не было, потихоньку народ втянулся в лес.

— Далеко уйти не мог, мал еще, — говорил кто-то.

— А если его зверье сожрало?!

— Не сожрет. Оно детей чует и не трогает. Не то что людишки всякие сраные!

Так и бродил народ по лесу, заглядывая под елки и переворачивая коряги, шаг за шагом углубляясь в дебри. Наконец, за еловой тьмой людям улыбнулась широкая поляна, с которой доносилось жаркое звериное дыхание.

— Вон он! — взвизгнул первый, кто осторожно отодвинул еловый полог.

Уже через минуту люди выдавились на простор поляны, и просветлевшие глаза Насти в упор уставились на ее сына.

— Царь! — прошептала она, когда выпуталась-таки из цепких пальцев своей матери.

— Вот он, Царь наш! — понеслось среди людей.

И на мою голову лег пахучий Венец.

Товарищ Хальген

2007 год