Михаил Берсенев — Советский Союз. 2038-ой год.

   Шел 2038 год. В городе Брежнев, что в России, занимался день. Над зданием городского Совета народных депутатов гордо развивался серпасто-молоткастый стяг. Улицы города были пустынны. Подавляющее большинство людей ложилось спать очень поздно, а пробуждалось когда царство Морфея выпускало их из своих лап естественным образом.

Работа не являлась теперь обязательной составной частью жизни советского человека. При наличии желания и энергии люди могли получать некие должности и выполнять определенную работу. В основном, общественную, или творческую. По всем каналам телевидения передавали гимн Советского Союза. По каналу для детства и юношества передавали очередную передачу "Пионерская зорька". В ней рассказывали, как активисты движения "Пионерия мира" слетелись на слет пионеров всего мира в город Ленинград.

Эти гордые ребята с чистым взором, не затуманенным наркотиками и значками доллара, как во всем остальном мире, делились друг с другом своими грандиозными планами по массовому распространению движения в страны Старого Света, Южную и Северную Америку, Африку, Азию, Антарктиду. В новостях сообщали о новых успехах первого в мире построенного коммунистического общества. На фоне непрекращающихся техногенных, социальных, экономических и военных потрясений на Западе, Советский союз стоял мощным и мускулистым исполином. Свобода, равенство, братство в этом обществе стали не пустыми словами. Каждый получал необходимые блага по потребностям. Работали на заводах и фабриках, в полях и в космосе, на земле и под водой, работали одни лишь роботы советского производства. Знак качества "Сделано в СССР" стал гарантом надежности, высоких технологий, удобности и безотказности всего, на чем он имел честь быть проставлен.

   В то время как в странах Запада давились генномодифицированными и клонированными продуктами, от чего количество рождения мутированных детей превысило все медицинские нормы, в Советском Союзе люди питались только натуральным продовольствием. Советский человек стал высшей ценностью государства, его здоровье и моральный дух были поставлены во главу угла. Давно уже нельзя было встретить человека, затягивающегося табачным дымом, пьющего на ходу или в кафе водку и пиво. Любой человек на улице мог подойти к специальному автомату, выбрать из тридцати сортов фруктов и овощей какой-либо сок. Нажать на соответствующую кнопку и он моментально получить бокал свежевыжатого освежающего напитка из заказанного фрукта или овоща. Применение химически опасных консервантов запретили. Если уж сок яблочный, то выжатый из настоящего яблока "Антоновка", что недавно висело еще на ветке в девственно чистом и ароматном фруктовом саду. Если морковный сок, то из свеженькой, естественно оранжевой морковки, растущей в незараженной почве Нечерноземья, если уж мандариновый, то из плодов тихих и хлебосольных садов республик Закавказья.

   Восходящее солнце освещало привычный городской пейзаж. Двухсотэтажные небоскребы уходили куда-то вверх, к небесам, крыш почти не было видно. По натянутым над всем городом канатным дорогам уже мелькали первые кабины с ранними пассажирами. Заваленные до предела всевозможными товарами магазины уже открыли двери: продавцы надеялись, что хоть в выходной день им удастся что-нибудь продать. Продать, это не совсем правильное слово. Работали за специальные купоны, которые давал право перемещаться за пределы выделенных государством для обитания "сфер". Сферами назывались закрытые для проживания анклавы, карантинные зоны, перемещение из которых и в которые чрезвычайно строго контролировалось. Бушующие в странах Запада смертоносные вирусы представляли серьезную опасность для населения страны. Строгий карантин, минимизация контактов с иностранцами, сотни видов противовирусных препаратов, что добавляли в воздух городов, или "сфер"— стали привычными мерами защиты. Набрав определенное количество купонов, можно было съездить в специальных санитарных поездах к родственникам и виртуальным друзьям в отпуск. Но надеждам торговцев не суждено было сбыться: у народа всего имелось в изобилии, и он даже не знал, чего еще хотеть. А вот купоны ценились весьма и весьма высоко. Материальные ценности были легкодоступны.У всех было почти все для комфортной жизни. Но и Скука жизни заполняла сердца людей.

   Типичным развлечением советских людей стала игра в "Приватизацию". Государство выпускало специальные казенные бумаги, которые назывались "вучеры" и население стремилось получить как можно больше этих билетов. Это было вполне естественно: вучеры давали шанс в будущем вступить в кооператив, построенном на Марсе. Советское правительство уделяло огромное внимание освоению этого космического тела, так как условия жизни на земле становились все опаснее, несмотря на предпринимаемые меры. Советский человек много лет тому назад первым покорил космос. Так же, вполне логично, что именно советский человек организует человеческую колонию на этой планете. Чем больше наберет человек вучеров — тем больше шансов, гарантированных государством, что именно он или его дети получат новое местожительство в чистейшей и стерильной колонии Марса.

        Пока еще внутри "сфер" удавалось поддерживать чистоту экологических параметров. Но воздух и вода циркулируют по всей поверхности земного шара, невзирая на границы и политическое устройство стран.

   Полностью остановить процесс прихода ядовитейших нечистот на территорию Страны советов не представлялось возможным. Люди обратили свои взоры к небесам, вернее в черное пространство космоса. Советское государство и Братская Социалистическая Корея были единственными, кто уже активно вел освоение планеты Марс. Северная Корея так и не свернула с коммунистического пути, а Советский Союз, развалившись, пройдя через годы полукапиталистического хаоса и потрясений, вновь вернулся на путь Октября. И разобщенный советский народ не прогадал. Идеи свободы, равенства, братства были вновь поставлены во главу угла. Закон капитализма — "человек человеку — волк" сработал на всем некоммунистическом пространстве планеты. Большие и маленькие капиталистические государства при постоянно обостряющемся голоде природных ресурсов и продовольствия сначала начали препираться, потом ругаться, а затем, когда положение стало критическим, как голодные волки набросились друг на друга. Маленькие и доселе благополучные страны капиталистического лагеря были сметены с лица земли за несколько недель. Все их запасы продовольствия, накопленные ценности, культурные шедевры и более или менее трудоспособное население было захвачено государствами-"акулами". На какое-то время ситуация на Западе улеглась, но, как и следовало этого ожидать, только лишь на время. "Акулам" вновь стало не хватать еды, природных ресурсов, рабочих, чистого воздуха, лесов, безвредной воды и проч. И теперь эти "хищники" встали уже друг против друга, оскалившись убийственно мощным вооружением.

   Советский Союз взирал на эту само разрушительную грызню Запада со спокойствием исполина. Абсолютно стабильная политическая ситуация, понятия братства между людьми, взаимопомощи, единения умов перед наступившим коммунистическим бытом выигрывало по всем статьям у философии эксплуатации друг друга на капиталистическом поле. Те республики бывшего Советского Союза, образца начала восьмидесятых годов двадцатого столетия, что не вошли в состав Советского Союза двадцать первого века, лежали теперь в руинах. Их "сожрали" моментально все те же страны-хищники, "друзья". Новые империалистические "друзья" сразу же забыли о дружбе и обещаниях горячей поддержки в стремлении республик к свободе и демократии, они пришли на эти брошенные теперь всеми земли на гусеницах танков на суше, штурмовиками в небе, торпедами и ядерными подлодками в воде. И только на территории нового, обновленного Советского союза, в состав которого вошла братская Корея, еще теплилась надежда выжить. Марс представлялся лучшим выходом из той бездны, куда катился, а точнее, падал, земной шар.

   На сто пятьдесят восьмом этаже небоскреба, что на улице имени Брежнева, в одной из квартир жил Иван Федорович Кречетов, 88 лет от роду. В это утро он проспал дольше обычного и, когда открыл глаза, еще долго лежал в постели. Вставать не хотелось — ведь если подняться, то придется чем-нибудь, да заняться. А вот чем, Иван Федорович, хоть убей, не знал. Подобное чувство он испытывал уже не первый год, и все большую роль в его жизни стала играть неотвязчивая, раздражающая скука, даже тоска.

—Томми, поди, сюда,— лениво позвал Иван Федорович.

   В соседней комнате раздалось тихое шуршание, и в проеме двери появился белый полированный ящик с многочисленными щупальцами и лампочками. Из чрева аппарата раздалось:

—Слушаю вас, сударь.

—Томми! Сделай мне хороший обед: борщ на первое, русские пельмени, ну и остальное, как обычно. Да, и еще гоголь-моголь. Сколько тебе понадобится времени?

   Аппарат после некоторой паузы произнес:

—Четыре минуты сорок восемь секунд.

—Отлично, Томми! Наполни ванну водой, и принимайся за дело. Да, если кто-нибудь будет звонить, не соединяй. Действуй!

   Иван Федорович неторопливо оделся, позанимался на тренажерах, смотря на экран дисплея, отражающего все основные показатели жизнедеятельности: давление, пульс, эмоциональное состояние. Разгоряченный зарядкой, он с удовольствием плюхнулся в прохладную воду небольшого бассейна. Вдоволь накупавшись, он выбрался из воды, вытерся, привел себя в порядок и уселся за стол. Томми сделал все, как надо, как обычно очень вкусно, но все равно кушал Кречетов без аппетита.

   Иван Федорович включил телевидение. Он вновь и с удовольствием смотрел мульфильм "Приключения незнайки и его друзей", снятый еше в бывшем Советском Союзе. В очередной раз посмеявшись и получив заряд хорошей энергии, он перешел на другой канал. Здесь шла программа "Время", где рассказывалось об очередных успехах в освоении планеты Марс советскими космонавтами и строителями, делались призывы активнее участвовать в Государственной программе "Собери больше вучеров". Вучеры давались за активное участие в жизни общества, проведение политзанятий и просветительских лекций среди населения "сфер", за участие в общественно-полезном труде, за своевременное информирование органов безопасности о подозрительных личностях, которые могут быть шпионами разваливающегося капиталистического мира. Эти темные личности и вредители проникали все же на территорию государства. В основном, они имели гражданство бывших республик Советского Союза. Эти люди прекрасно знали русский язык и советскую ментальность. Теперь, когда их республики лежали в руинах, они соглашались на любую работу на новых хозяев, а приглашение поработать шпионом на советской территории было ценнейшей наградой: жить и работать в стране, где нет хаоса, голода, страшных катастроф и межгосударственной войны надо было заслужить.

   Перейдя на другой канал, дед просмотрел старую, добрую картину " Три тополя на плющихе". Ему нравилось такое телевидение. Он вспомнил, как в девяностые годы прошлого столетия волна насилия, разврата, беспардонной жестокости захлестнула тогдашний эфир. Маленькие детишки периода отхода от коммунистических идеалов воспитывались через телевидение в духе жестокости, бесконечной крови, полупорнографических фильмов прямо на центральных каналах. Неудивительно, что волна венерических заболеваний, СПИДа, насилия извращений накрыла общество с головой.

    Вчерашние еще пионерки, носившие хорошо ухоженные косички, простые платьица и скромные сапожки, стали тоннами наносить косметику на свои еще детские личики, вместо неброских колготок на ноги натягивались ажурные, вместо туфелек надевались высокие сапоги на неимоверных каблуках. Вместо того чтобы учиться, развивать свои таланты и способности, огромная армия бывших школьниц ринулась на панель, мечтая о красивой жизни и безделии в противовес трудной работе. Лишь единицы из шеренг тех «амозонок» на время получили ту самую красивую жизнь, о которой мечтали. Большинство же бойцов «армии платной любви» сгинули в мутной грязи сексуальной распущенности. Кого-то прирезали или придушили клиенты, кого-то забили их собственные сутенеры, кто-то отправился в мир иной из-за СПИДа. Кречетов с улыбкой вспомнил миниатюру Михаила Берсенева "Проститутки в огне" тех лет. Действительно, вчерашние пионерки столкнулись тогда с жестокой и изуверской фантазией клиентов. Но это было в прошлом. Нынешнее телевидение принципиально, из идеологических и нравственных соображений не показывало ни боевиков, ни порнографии, ни ужасов. И от этого общество только выиграло: оно стало добрее, спокойнее, терпимее.

       В дверь позвонили. Иван Федорович немного удивился, и послал Томми выяснить, кто пришел. Робот мягко прошуршал по ковру и через некоторое время из динамика на стене послышался механический голос:

—Это ваш племянник, сударь.

   Иван Федорович сам пошел открывать дверь, хотя сделать это можно было отдав словесный приказ, и искренне удивился, когда увидел на пороге своего внука.

—Витя! Вот уж не думал, что ты придешь! Заходи, рассказывай, как дела!

Витя вошел в квартиру. Это был высокий, светловолосый парень лет четырнадцати, с конопатым лицом и оттопыренными ушами. Иван Федорович неожиданно поразился тому, какие грустные глаза у его внука, хотя ему так немного лет.

—Проходи,— Кречетов старший указал внуку место в комнате. — Ты, конечно, будешь квас?

—Как обычно.

—Томми! Привези квасу, да похолодней!

—Ну,— Иван Федорович уселся в кресло,— поведай, как дела, как настроение?

—Настроение неизменно поганое уже немало времени,— признался Витя.— Тоска и больше ничего. Вокруг ничего не происходит, все неизменно. В общем, коммунизм построили, а человеку скучно. Вон у них, на Западе, разные там кризисы, демонстрации, гражданские войны. А у нас — ничего! — Витя разочарованно вздохнул и сразу же неожиданно спросил:

—Слушай, дед, а что это были за "черные сорок лет" в России в прошлом веке и начале этого, с 1985 по 2025-й годы? Ты ведь был тогда молод, наверняка многое помнишь. Расскажи, мне это очень интересно и важно.

   Кречетов — старший был удивлен. Внук первый раз задал вопрос такого рода. Но с другой стороны, Иван Федорович уже давно с ностальгией вспоминал ту злую годину, и ему хотелось поделиться с кем-нибудь своими воспоминаниями. А кто может стать лучшим объектом, как не собственный внук, для этой цели?

—Хорошо!— проговорил Кречетов — старший,— но учти: мой рассказ может получиться длинным и, если ты куда-нибудь спешишь, скажи сразу.

—Мне некуда больше спешить, дед. Все осточертело. Рассказывай, да поподробнее!

—Ну что ж!— рассудил старик. — Начну с самого начала, с 1985 года. В тот год лидером страны стал небезызвестный Горячев. Читая постановление о его утверждении на пост генсека, мы и не предполагали, что будет дальше. До него наше общество было не идеальным, но крепким и здоровым. Мы свято чтили социалистический выбор, свое социалистическое прошлое и будущее. Но вот пришел Горячев...

—А правда, что Горячев был агентом международного империализма, поставившего своей целью уничтожить первое в мире социалистическое государство?

—Возможно. Это был умный, даже талантливый агент. Это естественно: империализм внедрял в наши ряды все лучшее, что у них было. Первый удар, направленный на развал нашей экономики, он нанес в первый же год своего правления. Я узнал о нем, сидя в подсобке. Там, на деревянном ящике, я расстелил свежую газету, достал четвертинку водочки, стаканчик и кусочек соленой рыбки. После первого стакана я решил закусить, приподнял рыбку и, случайно, под ней наткнулся на надпись жирным шрифтом: "Указ об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом". Тогда я не придал этому значения, а зря! Даже наоборот, нагло усмехнулся и поднял тост в честь дальнейших начинаний нового генсека. Я и не мог предположить, что эта милая четвертинка окажется последней без труда добытой. Дальше началось что-то страшное. Вечерочком я, как обычно, выпив, отправился гулять. Как обычно, настроение было веселым, и я стал запевать свою любимую песню "Старинные часы". Не успел я спеть строчку "старинные часы еще идють", как два бравых молодца в милицейской форме, выскочившие из подъехавшей кутузки, взяли меня под белы ручки и затолкали в фургон! Когда меня привезли в отделение, я поразился: все блюстители порядка были трезвы, как стеклышко. Это меня насторожило. Еще больше меня удивило, что мне говорили "Вы".

        Дед хлюпнул носом, почесал затылок и продолжил:

   — А когда мой школьный кореш, с которым я всегда был накоротке, тоже сказал мне "Вы", я растерялся и не очень уверенно предложил:

—Костик! Пойдем, вмажем! А то я что-то не понимаю некоторых последних перемен…

—Я тебе в следующий раз, если напьешься, так вмажу, что костей не соберешь. Нельзя больше пить! Понял? — неожиданно рявкнул на меня размеренный, спокойный в обычной жизни друг. — Да, он служил в правоохранительных органах, но являлся нормальным, компанейским мужиком! А тут такое выдал! Вот какая чудная и неприятная метаморфоза с человеком приключилась!

   Я стоял и ничего не мог понять. Костик, мой кореш, с которым со школьной скамьи бегали за пивом, стал борцом за трезвость! Я подумал, может быть, он шутит и неловко улыбнувшись, добавил:

—Я сегодня угощаю. Получку вчера получил.

—Ты это читал?— Костик сунул мне под нос "ПРАВДУ" и тыкнул пальцем на большое слово "УКАЗ".

—Читал, — отвечаю.

—Так вот: еще раз на улице пьяным появишься — полетишь с работы, как пить дать! Хватит пьянствовать! — без особого энтузиазма сказал не прочь выпить в былые времена Костик.— А сейчас иди, на первый раз отпускаем. И только по старой нашей дружбе! Вот с того момента и началось это убийственное расслоение людей, все перевернулось, вскипело. Брат пошел на брата, один народ на другой, сосед на соседа. Дружба рушилась, начинался так называемый бизнес. Вот, гляди, что получалось. Ты — бизнесмен, я — бизнесмен. Ты открыл ларек с пивом, сигаретами, жвачкой. И я такой же открыл. Рядышком. Ты у меня клиентов уводишь, а значит, и деньги, и я у тебя. И вот, в конце концов, кто-то один решает, что должен функционировать только его ларек. Единственный. И тогда, кто первый придет к такому заключению, нанимает, скажем, поджигателя, который спалит палатку конкурента. А если это крупный магазин? Тогда и того хуже: нанимает киллера, и тот отправляет конкурента к праотцам. И совесть его не мучит. Спит спокойно. Ибо нет уже дружбы, а есть деловые отношения. Бизнес, так сказать.

   Иван Федорович отхлебнул горячего кофе и продолжил:

—Так началась так называемая перестройка. Как говорится: "лиха беда начало". Весь народ стал нести потери, и я в том числе: видишь, у меня нет куска пальца — это с тех времен. На даче дело было. Гнали мы самогон...

—Дед, а что такое самогон?— Витя прервал повествование.

—Когда не стало выпивки, вся страна встала в стройные ряды самогонщиков,— на лице старика Кречетова появилась улыбка: видимо, он вспоминал свою молодость.— Ох, интересное же это было занятие — самогоноварение! Тут, брат, надо мозгами шевелить: куда змеевик воткнуть, сколько чего положить, как долго гнать и ступенчатость очистки конечного продукта обеспечить! Как, бывало, интересно все это занятие! А уж тяпнуть стаканчик первача — святое дело. Первач! Сладкое слово…

   Витя сделал вид, что все понял: не хотел докучать деду вопросами, а желал внимать рассказу старца.    

—Так вот!— продолжал старик. — Однажды мне в голову отчаянная мысль пришла, как поднять на новый уровень процесс самогоноварения. Делал я свой аппарат две недели. Не аппарат получился — конфетка! Разные там приборы на трубках, куча змеевичков. А размеры-то, размеры!— Иван Федорович по-детски засмеялся.— В половину сарая, не меньше. Внизу не печь была, а целая паровозная топка! Но как-то раз оставил на ночь его включенным, под змеевики фляги поставил, то есть все по уму сделал. А ночью жена в бок бьет:

—Вань, в сарае что-то творится. Слышишь, какое тресканье, да бурление. Как бы твой механизм деревню не подорвал! Все пыхтит, чихает, монстр этот твой железный, новорожденный! Как живой прямо!

       Прислушался я и впрямь — права баба. Нацепил ватник, да пошел к сараю. Уже на улице увидел — дым или пар из сарая валит. Открыл я дверь, смотрю, дверца аппарата открылась и из нее варево льется. Ну, я дверцу-то закрыл, дров подкинул, а сам стал прибираться. Уж не знаю, что там произошло, только минут через пятнадцать разорвало мое творение спиртогонное. На части. Один из осколков мне кусок пальца снес, другие меньше вреда. В общем, очнулся я, смотрю — у сарая только две стены осталось. Стены не жалко: сарай плохенький был, почитай, под снос. Трудов жалко стало, трудов немалых! Вот так по мне перестройка эта и шибанула. Но это был ее первый мощный удар, но далеко и не последний!

   Иван Федорович многозначительно откинулся на спинку кресла и замолчал. Витя с сияющими глазами представлял эту картину. Ему было очень интересно. Масса новых слов и понятий, новые впечатления. Пацан нетерпеливо поерзал в кресле и спросил:

—А что дальше-то было? Не с сараем, а в жизни вообще?

   Дед убедился в наличии интереса у внука и не спеша, продолжал:

—Дальше — больше. Горячев стал постепенно раскручивать маховик так называемой гласности. Ох, и ловко же он это делал! По стране ездил, с людьми разговаривал. А мы ему в рот сначала смотрели. Помню, восемьдесят шестой — восемьдесят седьмой годы. Бывало, домой придешь — смотришь, выступает Горячев, а у телевизора и мать с отцом, и дед, и бабка, и жена, дети, даже кот и тот в телевизор уставился! Телефон ли звонит, пирог ли горит — все по боку. Помню, позвонит начальство жене с работы, а она им и говорит: "Перезвоните! Я Михаила Сергеевича слушаю!". И добавляла, набравшись наглости: "И вам советую". Ну, звонивший сразу оправдываться начинал, дескать в доме два телевизора и оба речь Горячева показывают, и, что дескать, послушав нашего лидера, захотелось получше организовать работу, вот и звоню, мол, посоветоваться именно сейчас, дальше мочи нет терпеть! Коллегиальность, мол, развиваю!

   Дед отпил минеральной воды из бокала и, промочив горло, продолжил выуживать из глубин памяти дела давно минувших дней.

— Мы тогда все поборниками перестройки были. Вот спросить у кого тогда: "А ты против перестройки?", так человек очень обидится, стукнет себя в грудь, да скажет проникновенно: "А между прочим, перестройка в кровь мою вошла, она мне родная!". Тех, кто остался верен партии, социализму, в конце концов, врагами стали называть. Постепенно империализм подтачивал фундамент социализма, медленно, но верно. А с 1988 года этот процесс пошел полным ходом. По любому вопросу Горячев говорил, он либо обещает, либо уже поднял на новый уровень. На новый уровень поднималось абсолютно все: отношения с капиталистическим западом, производство в стране, в области освоения космоса и распределения карточек. По-моему, даже детородный орган мужчин страны собирались поднять на новый уровень для увеличения рождаемости. Так жена моя, твоя бабушка, в какой-то желтой прессе прочитала. Новый уровень стал знаменем эпохи. Бывало, домой придешь и, если Горячев выступает, то спрашиваешь:

—А что теперь поднимается на новый уровень?

Жена посмотрит на тебя презрительно, да молвит только:

—Эх ты, темень! Счас исторические события происходят, так сказать. Поднимаются на новый уровень отношения между СССР и Республикой Бахрейн! Это нам открывает невиданные перспективы в будущем, а ты...

—Фрося, какая же ты у меня умная при Горячеве стала,— хвалю ее,— я бы так не смог. Политическая грамотность,— говорю,— дело нужное, только вот я хавать хочу.

Жинка моя вздыхала, и шла готовить мне есть. Она понимала мою ограниченность и не очень на меня обижалась. А я, если вопрос какой возникал касательно политики, сразу к ней бежал. Помню, пришел я к ней на работу, и спрашиваю:

—Фрося, а для кого эта перестройка делается? Уж я столько про нее наслышан, и Горячев про нее говорит, но никак не могу в толк взять: кому она нужна, эта перестройка?

Если б не она, я бы так и не догадался, кому. А она постучала линейкой мне по голове, да тихо молвит: "Прежде всего, тебе и твоим детям". Это сейчас — тоска зеленая, а раньше, в годы перестройки, нам скучать не приходилось. Вот, скажем, я довольно хрупким парнем был в те годы. Да и раньше, в школе не раз бывал бит, а эта перестройка меня жить научила, и бороться за свои права, да. Но это все равно ее не оправдывает. Ведь мы тогда с каждым годом все дальше от социализма уходили, а куда уходили, никто толком не знал. Помню все заголовки газет, разные разговоры на политические темы начинались и заканчивались вопросом: "А куда мы идем?". Это сейчас нам понятно, что шли то мы к развалу, а тогда.... Помутился разум у людей, не хотят строить коммунизм, а чего хотят — сами не знают. А споров то, споров! Жизнь кипучая настала, интересная. Вот раньше народ другой был. Сейчас, при коммунизме, у него все есть, все, что захочешь. А тогда, помню, как бывало приятно, когда привезут на двадцать человек четыре куренка, так это целый ритуал был! Все работу бросают, на бумажках крестики рисуем, а потом тянем. И озарится улыбкой лицо обладателя бумажки с крестиком.

                   Дед хмыкнул носом и озорно хихикнул.

— А как, бывало, он смеется после этого таким забавным детским смехом. И пусть куренок синего цвета и не потрошенный, но, все равно, приятно ощущать, что случай выбрал именно тебя! А вот ты, когда последний раз от души смеялся?— Иван Федорович прищурил глаза и хитро посмотрел на внука. Тот замялся, крутанул головой и как-то стыдливо сказал:

—Давно уж не смеялся. Все наскучило, а живых эмоций нет и нет. Разве что только вчера улыбнулся, когда увидел, как бабка с лестницы свалилась. А больше и не припомнить. А вот еще момент: когда трамвай скоростной с пассажирами под грунт провалился с пассажирами. Как они голосили и ругались!

—Да,— дед задумчиво помотал головой,— не густо у вашего поколения осталось поводов для смеха. А во время перестройки мы смеялись от души. Послушаешь, бывало, рассказ о том, как мужик пальто добывал — обхохочешься! Или все те же выступления лидеров. А парламент придумали! Все друг друга грязью поливают, а решать ничего не решают, окромя этих проклятущих процедурных вопросов. В этих вопросах парламентарии блистали! Буквально раздавливали оппонентов! В то время все политиками обернулись. Даже алкаши горькие, когда говорить могли, и те про политику говорили! Посторонних не было.

   Старик замолчал. Утомленные голосовые связки требовали отдыха. После короткой паузы позвал:

—Томми!

   В комнату бесшумно въехал Томми и механическим голосом спросил:

—Что желаете, сударь?

—Сделай нам кофе с мороженым, да покрепче. Желательно побыстрей, а то очень пить хочется. Иди, или катись, уж не знаю, как сказать,— приказал помрачневший Иван Федорович. В эту минуту он с сожалением думал о том, что тех лет уже никогда не вернуть. Коммунизм построен, а что делать дальше? Куда идти? Он встал, подошел к большому окну и задумчиво сказал:

—Знаешь, Витя, не те сейчас люди стали. Мало радуются, мало огорчаются. Ты уж извини, но, по-моему, все в серятину превращается. А нет ничего страшней серятины, ибо она ни к чему не ведет, ни чему не способствует, кроме постепенной деградации.

   Немного помолчали. Старик смотрел в окно, изредка постукивая пальцем по стеклу. Внук его сидел задумчивый, наверное, старался представить себе тот далекий и неизвестный ему мир — мир молодости деда. Прикатил Томми и угостил гостя кофе, затем налил хозяину и с почтением удалился. В разговоре наступила довольно длительная пауза. Первым прервал ее Витя:

—Дед, а ты, случайно, не помнишь, как самогон гнать?

   Дед еще не понимал смысла слов им услышанных, поэтому ответил просто:

—есть, сынок, вещи, которые позабыть нельзя. Самогоноварение из числа таких вещей.

—Дед, а давай нагоним самогона!— с азартом предложил Витя.— Ты вспомнишь "дела давно минувших дней", я помогу тебе. Мы так перенесемся в те годы, вдохнем воздух той жизни, дед! Ведь у тебя душа романтика, технического волка! Давай, тряхнем стариной!

   Кречетов-старший испугался поначалу такого предложения. Ведь подобная деятельность противоречила существующим законам и жестко каралась.

-А ты, внучок, знаешь, что с нами сделать могут власти, коли словят на этом занятии? Это же подрыв нравственных устоев Советского человека! И статья за это светит не хилая!

-Знаю. Учили в школе. Вплоть до выселения за пределы «сферы» в эти убийственные поселения отщепенцев и диссидентов, где вода и пища отравлены, воздух черен от примесей. Где питаются тыквами мутантами и крысами размером с собаку.

-И ты готов к такой жертве?

-Да. Только расскажи поподробнее об этом самогоне.

    Пенсионер поднял мечтательно глаза к потолку.    

—Эх! Самогон! Вот это был напиток! Твой отец его еще успел попробовать, а тебе, я боюсь, не удастся. Что у нас теперь вместо старого, доброго дедушкиного напитка? Таблеточки радости!

       В новом Советском Союзе спиртное, как продукт, наносящий существенный вред организму строителя коммунизма, было под запретом. Пиво в магазинах продавалось, так же как и шампанское и вино, но все оно было безалкогольным. Пиво — делалось из имбиря, вино — из любого фрукта. Только градуса в этих напитках не было. Дед достал из нагрудного кармашка рубашки упаковку таблеток и нажал на клапан на баночке. Из нее ему на ладонь выпала небольшая таблеточка, по ребру которой тянулась надпись "радость".

—Вот видишь, что сегодня заменяет людям вековой продукт наших предков! — огорченно заключил Кречетов. — Может, это и правильно. Я думаю, да нет, я уверен, что сия химия наносит меньше вреда организму просто потому, что здесь применены новейшие и нанотехнологии. Это все так. Удобно: положил себе под язык и через минуту у тебя поднимается настроение, тянет к беседе и философствованию. Но...Старый добрый самогон не заменишь. Хотя это может быть, лишь мое стариковское мнение...Тряхнем стариной, говоришь? — дед задумался.

-Угу, — согласился пацан.

—Если меня ты имеешь в виду, то если меня еще раз "тряхнет этой стариной", то отправлюсь к праотцам,— продолжил Кречетов-старший,— но, если честно, идея мне нравится. Ведь вокруг все так скучно, серо. Что ж, если ты готов рискнуть и принять участие в сооружении и эксплуатации аппарата, приходи завтра с утреца. Сейчас я устал, и говорить, и что-либо делать. А пока вот тебе ручка, вот карандаш и бумага, запиши, что тебе надо к завтрому достать.

   Иван Федорович думал недолго, перечислил несколько наименований и, довольный, проводил внука. Потом он направился в комнату, взял в руки маленький пульт, нажал на кнопку и из стены ящиков выехал один. Старик подошел к нему и достал шкатулку большой величины. Открыв крышку, дед извлек из тайника тетрадку с пожелтевшими листиками, на которых помещались разные чертежи, подписи, замечания. Иван Федорович аккуратно сложил листочки на столе и углубился в работу. Подзабытый азарт вновь охватил его ум. Он порылся в своем архиве и извлек на свет брошюру с совершенно пожелтевшими страницами. Она была издана еще теми начинающими капиталистами, коих тогда называли кооператорами, в далекие восьмидесятые годы прошлого столетия. Брошюрка называлась "Технология строительства современного самогонного аппарата". Издал ее тогда кооператив под названием "Синий нос". Кречетов взглянул на до боли знакомые рисунки емкостей для браги, спиралевидные змеевики, приборы замера давления в варящемся чане, очистные форсунки и прочие детали аппарата. Он поневоле улыбнулся и сглотнул слезу. Как хорошо, что он сохранил все эти публикации в своем архиве, несмотря на возможные неприятности с законом. «Сейчас подобную информацию нигде не найдешь» —подумал старик.

        Всезнающая сеть жестко цензурировалась и найти хоть какие-то указания на "вредные" для советского человека устройства было невозможно.

   Мужчина продолжал изучать брошюру, поднял свои дневниковые записи тех лет . Он как бы окунулся в мир своей далекой молодости и не заметил как подошло время — одиннадцать часов вечера. В квартире призывно заиграл "контроллер" — устройство слежения за передвижением жителей «сферы». На улицах ночью действовал комендантский час и если человек не отвечал на призыв "контроллера" отметится, включались камеры скрытого наблюдения за всеми помещениями дома. Если камеры не находили потерянного в здании, поднималась тревога. Время было все-таки опасное. Диверсии капиталистических реакционных кругов продолжались.

        Итак, дедушка поспешил приложить большой палец руки к сенсору и сказать в микрофон" контроллера" фразу "Дома я, дома!". В ответ прибор пожелал ему спокойного сна и хороших сновидений.

Но, несмотря на пожелания бездушного робота, спал он плохо. Воспоминания рекой текли в утомленную голову.

   На следующее утро пришел Витя с мешком, в котором что-то гремело и стучало. Пацан деловито развязал его и стал извлекать на свет, на первый взгляд странные и совершенно несвязные вещи, но дед все понимал, и, когда Витя выложил последний предмет на стол, то с удовольствием заметил:

—Все по списку, молоток! Теперь у нас есть все необходимое. Надо только чуть-чуть поработать. Понимаешь, я хочу сделать крутой аппарат — самогонный аппарат двадцать первого века!

   Дед сказал это с таким пафосом, что Витя почувствовал себя соучастником неординарного творчества, искусства, известного очень немногим. Тем временем Иван Федорович продолжал:

—Знаешь, до этой перестройки я самогон не гнал. Это она научила меня делать это! И палец я потерял благодаря ей. Это не случайно. Знаешь, в самом начале "черного сорокалетия" нагадала цыганка, что много людей погибнет из-за этой перестройки, в том числе и часть нашей семьи. Я сказал тогда, что это чушь, но потом... Моего младшего брата убили рэкетиры за то, что не хотел платить им дань: его кооператив, созданный с таким трудом, был еще не богат. Цыганка сказала тогда, что я тоже погибну, и причиной моей смерти будет тоже она — перестройка. Но вот сейчас, когда давно уже все позади, я понимаю, что цыганка была права во всем, кроме того, что должен и я погибнуть. Как видишь, я, Слава Богу, жив. Перестройка могла меня убить не раз, в частности тогда, когда взорвался самогонный аппарат. Но, как видишь, все обошлось, я жив. С тех пор я понял, что цыганская правда — правда наполовину. А на какую ты сам должен понять. Вот такие дела, сынок!

   Витя с удовлетворением кивнул: он обладал симпатичной особенностью мотать на ус все, что ему представляется интересным.

—Дед,— спросил он,— а правду говорят, что в последние пять лет "черного сорокалетия" кушать было нечего?

Иван Федорович внимательно посмотрел на внука и тихо ответил:

—Не то слово. Когда страна лежала в развалинах, повсюду царила анархия, мы сварили последнее, что оставалось у нас на самый черный день — старого кота Шарика, который со дня на день мог загнуться окончательно. Я отчетливо помню тот день. Тогда мы уже два дня ничего не ели. Если раньше можно было собрать толпу, и, вооружившись ломами, оружием, топорами, взять приступом какой-нибудь магазин, то к тому времени такой возможности давно уже не было: все давно было разграблено. Больше не кружили жирные голуби над городом — голубиный суп жрало все городское население страны. Когда последний пернатый был сварен, стали маленько переходить на травку, а зимой ели кошек, собак и т. д. Это были страшные годы! Никто ничего не хотел делать. Фермеры ничего не выращивали и не разводили, никто ничего не производил потому, что знали, что в любую секунду может ввалиться орда мародеров и забрать все, что им надо и не надо. Страна лежала в развалинах, грязная, голодная. Торжествовал лишь один закон — закон силы. А все эти политики все время вопрошали: а что же рынок? И сами же себе отвечали: «А ничего!».

Но уже через несколько дней таких политиков не стало: их перебил голодный народ. И самое интересное, что ни одна страна на нас тогда не напала, хотя завоевать нас тогда было проще всего: мы сами встретили бы завоевателей с распростертыми объятиями. Но все понимали за рубежом, что если они нас завоюют, то им же нас придется и кормить. И тогда все пришли к выводу: хватит анархии! Осознали мы, что нужна жесткая рука. И вновь, как в семнадцатом, эту миссию взял на себя пролетариат, то есть то, что от него осталось. То были кровавые дни. По улицам городов и деревень разносился зловонный трупный запах, ведь трупы не успевали убирать, да и мало кто хотел этим заниматься. Когда море крови было пролито и она буквально залила землю, мелькнуло где-то вдали долгожданное суденышко, в котором угадывался ПОРЯДОК. И разродилась тогда земля новым, для многих желанным диктатором. Забывший Бога народ, как бы опомнился, и нарек его именем — Спаситель. Поплавал люд в так называемой демократии, взвыл в конце концов от вопиющей несправедливости и водрузил на власть нового государственника. А он был коммунистом, и начал действовать в этом русле. Он заставил работать тех, кто этого не хотел, он поставил к стенке вредителей, и стало больше порядка. Народ же любил его и боготворил, ибо он сделал так, что люди перестали бояться ходить по улицам, быть безнаказанно убитыми. Насытились и стали героически пахать, возрождая израненную безжалостным капитализмом землю.

   Буржуины же, видя, что положение с каждым разом становится хуже, слиняли на Запад, где их, конечно, приняли. Они думали, что выиграли от этого переезда. Но это был обман. Они как были там чужими, так и остались. Но и здесь их уже никто не ждал. Много трагедий принесло то время самым разным людям... Ну а мы остались здесь, и мы выстояли, хотя много людей сложили свои головы. Ну, ладно, не хочу больше вспоминать — больно. Давай лучше сделаем то, что наметили.

   Витя приподнялся с кресла и посмотрел на деда. Сразу стало ясно, что большего рассказчик пока не скажет, ибо силы пожилого человека для беседы иссякли. Пришло время дествия. Поэтому Витя только лишь кивнул головой, выражая согласие. Иван Федорович и его внук принялись за строительство. На глазах у юного Вити возрождалось древнее и всеми забытое искусство, корни которого лежат в толще веков.

   Иван Федорович вытер о тряпку руки и прикрыл последнюю страничку тетради с рисунками и чертежами. Он довольно долго смотрел задумчивыми глазами на созданное им, и лишь после значительной паузы достал из пожелтевшего от времени конверта сложенный вчетверо лист бумаги. Витя, утирая рукавом испачканное лицо, смотрел на деда, смотрел на механизм с нескрываемым восхищением. Тем временем Иван Федорович деловито развернул лист и, поставив его перед собой, стал бросать попеременно взгляды то на аппарат, то на чертеж. Сопоставление длилось довольно долго и, когда оно закончилось, старик потер рукой глаза и тихо сказал:

—Получилось. Лучше, чем тот, что я делал тогда. И я нарекаю его "Безымянным" — в честь потерянного моего пальца в лихую годину. Ты не против?— обратился Иван Федорович к внуку. Тот спешно согласился и почувствовал определенную радость: с ним считаются, его уважают.

—Его надо опробовать,— Иван Федорович решительно встал,— тащи продукты вот по этому списку,— дед протянул Вите замусоленный лист бумаги,— а я налажу подогрев.

   Витя быстро доставил все необходимое, и дело оставалось лишь за подогревом. Иван Федорович — мастер на все руки и вскоре система была подключена к огромному самогонному аппарату. Разогревался он долго, мучительно и вот, наконец, в хрустальный стакан упала первая капля, потом вторая, третья, создавая неповторимую музыку весенней капели. Завороженный происходящим Витя, пристально смотрел на прибывающую влагу все быстрее наполнявшую стакан. Дед взял другой и заменил уже наполнившийся, поднял его вверх и посмотрел сквозь него на свет. Чуть заметная улыбка мелькнула на морщинистом лице. Потом Иван Федорович протер салфеткой самые лучшие рюмки и разлил самогон: себе полную, а внуку на донышке, поднял рюмку и просто, без пафоса сказал:

—Витя! Давай выпьем за твое будущее! Чтобы ты никогда не испытал того, что испытал когда-то я!

   Иван Федорович посмотрел на внука и сразу понял, что тост неудачен. В глазах его внука сейчас не было обычной тоски и безразличия, в них он определенно заметил какой-то огонек, живость. Дед посмотрел в свой стакан и молча выпил, поставил со стуком на стол. В этот момент в комнату въехал Томми и проговорил:

—Сэр, вас к телефону!

—Скажи, что меня нет,— ответил дед и обратился к Вите:

—Знаешь, Витюха, я сейчас очень устал. Ты иди домой, а завтра приходи с утра. Сейчас я себя неважно чувствую и хочу немного отдохнуть. Не обижайся только, хорошо?

   Внук не обиделся. Он попрощался с дедом и направился к себе домой.

        Было уже довольно поздно. Иван Федорович вернулся из прихожей в комнату, грузно опустился в кресло с подогревом. Перед ним, издавая разные звуки, работало детище его рук. С конца змеевика в стаканчик стекала тоненькая струйка первача высшего качества. В комнате тепло окутывало теплым одеялом тело, дремота накатывала ленивой волной. Иван Федорович позвал Томми, тот тотчас же предстал перед ним:

—Томми, сегодня меня ни для кого нет. Закрой эту комнату и не беспокой меня. Это все.

На следующее утро Витя пешочком шел в школу. Над зданием районной администрации, на домах, трепыхались на ветру красивые красные флаги. Народ ходил по улицам улыбающийся и довольный. Парень подошел к своей школе и присоединился к линейке, где пионеры и комсомольцы слушали гимн Великой страны и поднимали красный стяг по шесту над территорией школы. Линейка эта не была обязательным мероприятием. На нее ребята ходили добровольно. Никто не занимался перекличкой присутствующих и отсутствующих на мероприятии. Пацаны и девчонки ходили на эти линейки, потому что им нравилось это чувство единения их под крылом Великой державы. Слушая гимн Советского государства, они преисполнялись гордости за свое настоящее. Это их отцы и матери, деды и бабушки вернули страну на путь социалистического строительства. А они их дети и внуки. Они понимали: любой путник, будь то человек, зверь или государство, может сбиться с пути. Особенно, если усталого и голодного путника или зверя приманить сладко пахнущей приманкой. Если он увидит, будучи в пустыне, мираж в виде зеленых пальм, каскадов фонтанов, красивых замков. Важно одно: до цели дойдет лишь упорный. Кто, свернув с пути, найдет в себе силы вернуться на прежнюю дорогу, а не плутать в поисках иллюзорной свободы по бескрайним просторам да так и сгинуть в пучине. Не найдя ни свободы, не вернувшись домой.

—Сегодня у нас урок основ семейной жизни советского молодого человека. Меня зовут Геннадий Геннадьевич Туранов. Я ваш учитель по данному предмету, — представился ученикам молодой и очень опрятный мужчина.

Лицо его было мужественным, даже можно сказать, красивым. На безукоризненно сшитом костюме темно-синего цвета красным цветочком на лацкане горел значок почетного члена коммунистической партии. Ребята в недоумении переглянулись. Эта фамилия была известна в Советском государстве. Один из учеников, нисколько не боящийся какого-либо наказания, нажал на парте кнопку "задать вопрос" и с любопытством спросил учителя :

—А Вы случайно не родственник того самого Туранова, кто во времена предательства идеалов коммунизма и социализма, оставался верен нашим, принципам в конце прошлого века?

—Да, родственник. Но это ни о чем не говорит. Сейчас я просто работаю простым учителем в вашей школе. И мне это нравится. Так что, ребята, начнем наш урок?

—Конечно, Геннадий Геннадьевич!

Преподаватель набрал в легкие побольше воздуха:

—Что ж! Тема нашего сегодняшнего разговора станет семья советская и семья капиталистическая. Мы просто поговорим о том, какие семьи приветствуются политикой в нашей сегодняшней стране, заглянем в не такое уж и далекое прошлое. Приоткроем завесу будущего. Что бы я хотел подчеркнуть. Наш человек, советский, это человек красивый. Красивый не только внешне, что тоже приветствуется. Как вы знаете, у нас проводятся бесплатные операции по коррекции любых дефектов тела для каждого желающего. Возможности современной советской медицины таковы, что если вы даже родитесь неполноценным уродцем, из вас наши медики сделают красивого человека. И все это абсолютно бесплатно. Советский человек — это красивый человек. Но я еще говорю о красивости внутренней, моральной. Почему мы уделяем такое внимание красивости нашего человека? Потому что это многое значит! Ведь как часто бывало в прежние времена отхода от наших идеалов? Жена придет уставшей с эксплуататорской работы на капиталистов. Сил нет. А завтра вновь надо идти создавать добавленную стоимость для все тех же капиталистов! Да, они платили зарплату, но больший доход шел в их карман. Горстка богачей покупала яхты, самолеты, футбольные клубы и замки по всему миру. А наша простая женщина пахала! Ей сегодня надо и завтра выглядеть согласно правилам тогдашних эксплуататорских корпораций: деловой костюм, ухоженные волосы, не броская косметика. И вот она накручивала себе бигуди на голову.

   Геннадий Геннадьевич сделал паузу. И в этот момент зажглась кнопка вопроса.

—Что такое бигуди? — спросила конопатая девчонка с комсомольским значком.

—Бигуди — это такие бочонки, на которые накручивали пряди волос, как нитку на палец. В них приходилось спать, чтобы к утру получить прическу "волной". То есть женщина появлялась перед своим мужем или партнером не с сексуальной прической, а с кучей овальчиков на голове. При этом она еще накладывала маску на лицо в виде белых примочек или того хуже, в виде нарезанных свежих огурцов! Представляете! Это сейчас наши советские женщины наводят себе прическу "волна" за тридцать три секунды благодаря развитию нанотехнологий. А тогда...Либо жгла волосы раскаленными щипцами для волос. Вот вам, мальчики, захотелось бы заняться любовью с такой дамой?

—Не-е-т! — дружно загалдели ребята.

—А что делали мужчины тех лет? Они тоже приходили с эксплуататорской пахоты, одевали штанишки с огромными пузырями на коленях, пили пиво или водку, курили сигареты и от усталости могли только глазеть в телевизор. То есть он разрушал свой организм, изо рта у него пахло табачищем, с утра перегаром от разрушающих тело напитков. Жирная пища, алкоголь, отсутствие движения и вот уже над этими штанишками с пузырями на коленях выпячивался живот. Это сейчас у наших мужчин у всех на прессе можно видеть четко вычерченные квадраты мышц, а тогда...Скажите теперь девочки: вызывал бы у вас любовную страсть такой мужчина?

—Не-е-т! — также громко загалдела женская половина класса.

Геннадий Геннадьевич нажал на кнопку автомата по приготовлению свежевыжатого сока. Он выбрал нектар из персиков. Еще пара учеников подошли к этому же автомату и выбрали каждый свой любимый фрукт. Никто их за это не ругал и не ставил двойки за поведение. Все это было в порядке вещей. Учитель продолжил:

—И если жена приходила к нему с какой-то просьбой ли, проблемой, требованием, единственное, на что хватало тогда сил, это сказать жене "Отвянь! Не мешай смотреть телевидение". Муж одним глазом смотрел футбол, жена в соседней комнате тысяча восемнадцатую серию сериала "Не родись уродиной". Дети заброшены, предоставлены сами себе, улице. А там царила наркомафия, разврат и жестокость. Соответственно, уровень распада семей был катастрофический. Это в советской, нынешней семье супругам запрещено критиковать друг друга, скандалить при детях и ссорится вообще. Они обязаны проводить, по меньшей мере, два часа в сутки друг с другом. Общаться. А не уставится в телеэкран. Вежливость взаимная — вот основа любой советской семьи! Усвойте это как азбуку, как текст гимна нашей Советской страны.

После уроков Витя вприпрыжку скакал по улице по направлению к дому деда. Иван Федорович обещал угостить внука самогонкой! «Пусть это строго запрещено, за такое преследуют по закону, но в этом и состоит привлекательность любого мероприятия» — думал Кречетов-младший. Он бежал и не знал пока, что вчера, когда старик отослал своего мини-робота Томми, случилась беда. Иван Федорович сидел перед пышущим жаром агрегатом и чувствовал, как приятное тепло растекается по всему телу, как расслабляется каждая мышца, и Великая Лень входит в его душу. Обычно трудолюбивый дед на этот раз не гнал ее прочь, а, наоборот, всецело отдался ей и для поддержания расслабления потягивал свеже сваренный первач, который по мере увеличения температуры капал все быстрее и быстрее. Старый самогонщик опустил голову на грудь, уселся поудобней в кресле и прикрыл, на несколько секунд, глаза. Веки тяжелели, и открывать глаза с каждым разом было все труднее и труднее...

   Витя искренне плакал. Взрыв, потрясший квартиру Ивана Федоровича ночью, лишил парня дорогого ему человека. Жизнь нанесла свой первый страшный удар и пионер, никогда не сталкивавшийся с горем такого масштаба, просто онемел, стал молчаливым и замкнутым. И, когда поместили кубок с прахом его деда на место вечного хранения, Виктор Кречетов был совершенно уверен, что мир этот несправедлив и зол. Старика похоронили в тот же день. Также быстро расследовали причины гибели пенсионера. Вердикт следствия оказался кратки: Иван Федорович нарушил нравственный свод законов Советской страны и попытался реанимировать агрегат, строго запрещенный и чрезвычайно вредный для рядового гражданина. За что полагалось суровое наказание. Но, в связи с гибелью преступника при попытке навредить обществу, уголовное дело закрыли в тот же день. По окончании всех этих официальных процедур парень пошел домой пешком. Шел медленно, еле передвигая ногами. Но вскоре он оживился и немного подумав, решительно направился на другую сторону улицы. Там праздно расположились цыгане, пели свои задушевные песни. Хоть это и было запрещено, Витя подошел к самой старой цыганке и просто и убедительно попросил:

—Погадайте мне, пожалуйста! Я вам верю.

После гадания пацан твердо решил сам построить такой загадочный и любимый дедом самогонный аппарат, несмотря на огромный риск быть пойманным и изгнанным из «сферы» на отдаленное поселение. Такое наказание знающие люди приравнивали к лишению человека жизни. Медленному, но лишению.

«Ведь я так еще и не попробовал настоящего русского самогона, выгнанного моими руками!» — с энтузиазмом помечтал пионер.

       Вскоре в стране стало одним диссидентом больше.

           (отредактирован 04 окт.2008)