Dobry dziadzka — Трон Бафомета. Гноистость и хобота́. 005

Однажды случайно Филипп увидел издалека ее на другой стороне площади. Не одну. Она была с каким-то мужчиной, по годам, годящимся ей в отцы, если не в деды. Они как раз только что встретились на площади, по-видимому, по предварительной договоренности и куда то направились. Филипп, позабыв о том, что кончается обеденный перерыв и нужно возвращаться к своей ответственной работе, направился вслед за ними. Он понял, что это и есть тот странный старикашка, который якобы дарит всем девушкам направо и налево полуспортивные автомобили за одно только разрешение сделать непристойное предложение.

У Филиппа участился пульс, вероятно, поднялось давление, увиденное сильно разозлило его, он хотел было подойти, но затем решил понаблюдать. Возможно, увидит нечто такое, что покажет ему, объяснит, что же за человек на самом деле эта Алла. Ускорив шаг, он сократил расстояние между собой и объектами наблюдения, приблизившись настолько, что мог уже быть замеченным. Но ему было все равно. Наоборот, он намеревался, если Алла поведет себя со стариком по предательски по отношению к нему, или хотя бы ему так покажется, сразу же внезапно возникнуть перед ними. Пусть тогда оправдывается, если сможет. В конце концов, давно пора разобраться со всеми этими ее странностями, за которыми возможно стоит всего лишь ее элементарное распутство. Даже связалась со стариком! Что у них может быть общего, какие могут быть общие интересы? Если это все действительно так, такая жена ему конечно не нужна.

Внимательно вглядываясь в пожилого спутника своей невесты, стараясь понять, о чем они ведут разговор, Филипп вдруг узнал в нем человека, которого давно, лет двадцать или больше, не видел и давно позабыл о нем. Хотя он и тогда особо ничего не знал о нем и близко встречался можно сказать только единожды. Но теперь память воскресила тот дикий случай из далекого детства. Он вспомнил, что человека звали Дервиш. Точнее, это была кличка, которую ему дали окружающие за его образ жизни.

Он был чем-то вроде местного чудака, которого знают практически все дети и многие взрослые в округе. Некоторые его побаивались за его отчужденный вид. Кто-то, возможно, пугал непонятным человеком непослушных детей. Говорили о нем разное. Одни говорили, что он психически больной, и называли самые разные причины его тихого помешательства: от участия в войне в Афганистане до измены любимой женщины. Другие говорил, что он совершенно нормальный, но «косит под больного», чтобы не работать и получать пенсию. Среди множества легенд о нем, особенно популярных среди детворы, наиболее яркими были, пожалуй, две: о том, что у него вместо жены собака, с которой он якобы живет, и о том, что он разводит нутрий, которых кормит непременно человеческим мясом. Впрочем, этот человек не играл сколько-нибудь важной роли ни в чьей жизни, никому ни в чем не мешал и ни в чем не способствовал, являлся чем-то вроде элемента пейзажа, поэтому истинные обстоятельства его жизни никого по большому счету не интересовали, так как были, скорее всего, вполне банальны и совершенно не интересны. Единственное, почему он был замечен окружающими, это потому, что был малость не как все. Но правды о нем не знал никто, и она никого не интересовала. Просто непонятный человек, которого никому и не нужно понимать, и которому не нужно ничье понимание.

Многие часто выражаются — «богом обиженный» по поводу и таких вот людей, говоря это как бы свысока, тем самым, подразумевая некое четкое безусловное разграничение между собой и подобными по их убеждению «неудачниками», наивно полагая при этом, что они-то сами являют собой полную противоположность. И богом вовсе не обиженные, а возможно даже и наоборот, богом одаренные. Что ж, блажен, кто верует!

Дервиш жил где-то по соседству, в частном секторе, примыкающем к микрорайону, где в новом доме отец Филиппа — в те годы перспективный чиновник, делавший хорошую карьеру, получил роскошную по советским меркам квартиру.

Дервиша часто можно было видеть идущим. Бродяжничеством это назвать было нельзя, он ходил всегда целеустремленно. Возможно, что на самом деле без цели, но целеустремленно. Однако откуда и куда постоянно в любую погоду ходят такие странные личности, по каким делам, этого никто не знает. Их только видят идущими.

Между частным сектором и многоэтажками микрорайона располагалось старое кладбище, где уже лет двадцать-тридцать к тому времени перестали хоронить, и оно считалось закрытым. Территория кладбища служила своеобразным полигоном для игр детей из прилегающих домов, так как благоустроенная детская площадка во дворе со стандартными качелями, горками, песочницами была менее привлекательна. А местные алкоголики, в свою очередь, также облюбовав кладбище, частенько распивали там спиртное. Некоторые с наступлением сумерек предавались там любовным утехам. Довольно часто можно было видеть и Дервиша, блуждавшего, словно тень среди могил, как правило, вдали от центральных алей. Но что он делал на кладбище, определенно сказать, пожалуй, не смог бы никто. Можно было принять правдоподобную версию о том, что он собирает пустые бутылки, оставленные пьяницами, и возможно даже при нем была матерчатая сумка с несколькими такими бутылками, но за подобным занятием, как определяющим и объясняющим его повседневное поведение он замечен никогда не был.

Филипп, в свои детские годы, ничем особо не отличаясь от своих сверстников, как и другие, часто играл на кладбище. Однажды увлеченно играя в прятки, он затаился между надгробий в дальнем уголке кладбища. Его не смогли найти и, будучи сильно обрадован этому своему успеху, Филипп решил продлить его как можно дольше. Мальчика посетила идея и дальше не рассекречивать свое местонахождение, прятаться до тех пор, пока дети не уйдут с кладбища, отчаявшись найти его. Так он и поступил.

Дети довольно скоро, утратив интерес к поискам Филиппа, решив, что «маменькин сынок» уже видимо давно дома обедает, действительно ушли. Филипп же, чтобы убедиться в этом, выждал еще некоторое время. Наконец он решил встать и идти, но, оглянувшись, вздрогнул от неожиданности. Неподалеку, через несколько могил, стоял и пристально смотрел на него какой-то противный мужик. Чем именно мужик был противен, сказать было трудно, то ли его помятым небритым лицом и такой же помятой одеждой, то ли тюремными наколками, синеющими на руках, то ли тем, что был пьян. Скорее всего, он был противен всем своим обликом. И тем, как он смотрел на Филиппа. Особенно тем, как смотрел. Так на него, пожалуй, никогда еще в жизни не смотрели. Это был взгляд не человека на человека, не взрослого на ребенка, а откровенный взгляд на вещь, на предмет потребления, на добычу, на неодушевленный объект. От этого взгляда Филиппу стало совсем не по себе, мороз пробежал по коже. Этот отвратительный мужик видимо уже много времени так стоял позади и внимательно смотрел на него.

Филипп очень испугался. Но продолжал стоять на месте, словно сильный страх сковал его, словно незнакомец гипнотизировал его своим взглядом. Он понимал, что с ним вот-вот случиться что-то непоправимое, уже практически случилось, и обреченно как бы смирился с этим.

Мужик решительно шагнул к нему, переступая невысокие могильные холмики, быстро оглянулся по сторонам и крепко и больно схватил за плечо. От этого прикосновения страх окончательно парализовал Филиппа, он хотел закричать, но не мог, хотел вырваться и убежать, но не мог. Разум против его воли признал, что сейчас он стал вещью, предметом потребления, добычей этого выродка, признал и окончательно смирился с этим. Он впал в состояние близкое к обмороку. Стоял и только беззвучно плакал.

Пьяный мужик заговорил глухим голосом, глядя поверх него:

— Слушай сюда, малой, слушай сюда. Тихо стой, тихо. Иначе убью. Делай, что скажу, тогда отпущу. Все понял? Все понял? Что я скажу — будешь делать. И что б тихо, тока пикни…

Произнеся угрозы, слов которых Филипп уже даже не различал, а воспринимал только зловещий тон, мужик отпустил его плечо и тут же вновь сильно схватил растопыренной пятерней за затылок. Другой рукой поспешно расстегнул ширинку на своих штанах.

Филипп закрыл глаза от страха. По ударившим в нос резким запахам немытого тела и еще чего-то отвратительного, он понял, что выродок приблизился и притянул его к себе почти вплотную. В следующий миг он ощутил, что в лицо ему, в щеки, в губы тыкается что-то упругое и влажное.

— Рот открой! Открой, падла, рот! — зло зашипел мужик, больно хватая Филиппа другой рукой за горло.

Но Филипп не открывал рот. Возможно, он бы и сделал так, как приказывал мужик, но от сильного страха он весь сжался и конвульсивно изо всех сил сомкнул челюсти и губы.

— Ну! — прикрикнул насильник, встряхнув его и еще больнее надавив на горло и большими пальцами под нижней челюстью.

От боли Филипп захрипел и уже было открыл рот. Но вдруг что-то произошло. До слуха Филиппа, словно откуда-то издалека, донесся звук глухого удара. Явно ударили насильника, так как шее Филиппа через его руки передался ощутимый толчок. Мужик тот час же отпустил его и издал звук похожий на рычание напуганного и рассерженного зверя, которого застали врасплох, незаметно подкравшись.

Филипп приоткрыл глаза, но в первое мгновение ничего не смог разобрать. Перед ним метнулась какая-то тень, поймавший его мужик сделал широкий взмах рукой, как бы защищаясь или отстраняясь. Следом за этими хаотичными движениями Филипп четко разглядел ногу, которая ударила насильника в грудь так, что тот пошатнулся, с кашляющим звуком выпустив воздух из легких. Этот удар нанес человек одетый в длинную куртку, поношенную настолько, что о ее цвете нельзя было сказать что-либо определенное. Следующим движением этот человек сильно толкнул — швырнул обеими руками пьяного извращенца, и тот полетел назад, опрокидываясь на спину.

Последний эпизод этой быстрой схватки Филипп смог разглядеть подробно и даже хорошо расслышать. Падающий насильник налетел спиной на старую перекошенную могильную ограду и насадился на ржавые металлические штыри. Остроконечные прутья с отчетливым хрустящим звуком вошли в упавшее тело. Память Филиппа навсегда запечатлела этот характерный звук, издаваемый плотью, раздираемой металлом.

На несколько секунд воцарилась гробовая тишина. Потом покалеченный мужик, отрывисто и громко крикнул от боли. Замолк на мгновение. Опять крикнул. Отчаянно схватился дрожащими руками за ограду, ища опору, чтобы снять, оторвать себя от прутьев ограды, впившихся в тело. Превозмогая боль, ему это удалось. Оттолкнулся, покачиваясь, со стоном встал на ноги. Попытался бежать прочь, но, сделав несколько шагов, закашлялся, отхаркивая кровь, упал на колени. Очевидно, острые прутья ограды повредили ему легкие. Найдя в себе силы, он вновь поднялся и качаясь побежал между могил. Так он и удалялся: то падая, то поднимаясь, с криками и стонами, оставляя на земле капли крови.

Понемногу отходящий от шока Филипп, поглядел на своего спасителя. Это был Дервиш! Лицо бродяги не отражало никаких эмоций по поводу происшествия и оставалось по обыкновению сосредоточенно-угрюмым. Дервиш еще раз взглянул вслед убегающему искалеченному извращенцу, окинул взглядом зареванного Филиппа, повернулся и быстро пошел прочь.

Мальчик, к которому возвращалось чувство реальности, сорвался с места и побежал к выходу с кладбища. Больше всего его в этот момент угнетало чувство стыда перед Дервишем. Он понимал, что Дервиш стал свидетелем того, как пьяный мужик водит ему писькой по лицу, и от этого ему было очень стыдно. Возможно в ту пору, будучи ребенком, он даже не осознавал в полной мере того, что ему угрожало, еще не зная ничего о мужеложстве, а лишь интуитивно ощутил опасность. Поэтому основными чувствами в тот момент у него были обида на взрослого мужика, который напал на него и больно душил за горло, а также стыд перед Дервишем.

Наплакавшись вволю, успокоившись, он тщательно умылся под водопроводной колонкой и пошел домой. О том, что случилось, он никому никогда не рассказывал.

Долго еще после этого, увидев Дервиша издалека, Филипп, все еще стыдясь, старался обходить его стороной, хотя и испытывал чувство признательности за то, что тот не дал его в обиду. Иногда, когда на улице ему встречался идущий навстречу Дервиш, и у него не было возможности избежать встречи с ним, Филипп внимательно смотрел на него, стараясь поймать его взгляд и понять, что он думает об этой истории. Тем не менее, Дервиш всегда проходил мимо, не обращая никакого внимания, словно совершенно не узнавал его. Вполне возможно, что так оно и было на самом деле.

Во всем этом было и еще нечто странное. Филипп почему-то чувствовал, что Дервиш сделал это вовсе не ради его спасения. Сделал и не ради него и не ради себя. Истинной причины Филипп не знал, но был уверен, что дело обстоит именно так. Поступок Дервиша не имел своей целью спасти ребенка от насилия или искалечить пьяного дегенерата. На эти действия чудака-бродягу побудило что-то другое. Но, вот что? Вопрос. И знал ли, что это было сам Дервиш?

Повзрослев, Филипп, конечно, хорошо стал понимать, что могло произойти с ним в тот день в заброшенном уголке старого кладбища, и всякий раз мысленно содрогался, воскрешая те воспоминания детства. Он на всю жизнь запомнил то ужасное состояние оцепенения, паралич воли, когда он, скованный страхом, не мог даже пошевельнуться, и пьяный насильник сделал бы с ним все что собирался, если бы Дервиш не спас его.

Теперь ему было очень странно и неожиданно видеть Дервиша. Это был, несомненно, он и ни кто другой. Ведь Филипп хорошо запомнил и черты своего спасителя на всю жизнь. Но в то же время это был совершенно другой человек. Не осталось и следа от образа той личности-тени, того странного нелюдимого чудака. Теперь Филипп видел перед собой респектабельного господина, бизнесмена средней руки. То, как он одет, как двигается, совершенно не вязалось с обликом того спасителя мальчика от насильника. Но это был именно он. Филипп готов был поклясться в том всем чем угодно.

Удивление даже изменило его первоначальное настроение и практически затмило собой ревность и прочие беспокоившие его чувства. На смену им пришло скорее любопытство.

Однако дальнейшее пристальное наблюдение не принесло практически никаких результатов. Поговорив о чем-то еще несколько минут Алла с Дервишем так же быстро, как и встретились на площади, расстались. Направились в разные стороны, каждый своей дорогой. Причем Дервиш, повернувшись, пошел по тротуару как раз навстречу Филиппу.

Незадачливого «шпиона» охватило нервное волнение. Ему показалось, что сейчас, приблизившись, Дервиш обязательно узнает и вспомнит и его и то старое кладбище. Ему казалось, что он слышит шаги Дервиша, и что они звучат как раскаты глухих ударов тяжелого колокола. У него даже возникло перед глазами что-то вроде зрительной галлюцинации: мерно размахивающий членом перед его лицом в такт шагам Дервиша огромный, как великан, пьяный насильник. Словно Филипп то проваливался в дыру во времени в прошлое, то возвращался в настоящее. Глубоко шокированный этим визуальным стробоскопическим эффектом, вызванным застарелой психической травмой, каким-то боковым зрением отрешенно заметил, как испуганно посмотрела на него проходящая мимо женщина. Видимо вся гамма охвативших Филипп чувств во всей полноте отражалась на его лице.

Дервиш приблизился, окинул его безразличным взглядом и пошел дальше. Филипп жадно глотнул воздуха. Звуки шагов-ударов пропали, зрительное наваждение ушло, как только Дервиш исчез из поля зрения, лишь осталось легкое головокружение.

«Психоз, в натуре психоз, — подумалось Филиппу, — Нет, к Ваньке больше не пойду, в самом деле, надо завязывать…».

Postscriptum:

(продолжение следует)