Halgen — Южная змея

Древесная тень звала приятной прохладой изнемогших от степной пыли путников. И когда-то очень давно за деревьями будто сами собой выросли стены большого города. Сейчас они возвышались над лесным островком, скрывая за собой потаенную от глаза наблюдателя жизнь.

За этими стенами — сердцевина вражьей земли. Чаша, до краев наполненная вражьей отравой. Так считали два княжича, стоявшие на маленьком холмике, что каким-то чудом заблудился на степной равнине. Быть может, это — последнее пристанище кого-то очень древнего, жившего еще тогда, когда не было ни реки, ни города, только лишь бескрайнее поле днем и ночью улыбалось горизонту.

Братья сейчас не думали о том, какими же неисповедимыми путями вырос этот холм. Самую глубину их мыслей захватили мечты о предстоящей женитьбе на дочках воина Ратмира. Старшая, золотоволосая Рогнеда доставалась княжичу Святославу, а младшая, белая как иней, Любава — Всеславу. Из мрака будущего на воинов проливался щедрый поток мечтаний, и жизнь, которая вскоре наступит, казалась им сгустком счастья.

Конечно, в царстве их отца Ростислава теперь наступит вечный мир. Братья не станут враждовать, ведь не было и нет на свете людей, дружнее, чем они. Если один из братьев был весел — ликовал и другой, даже если он и был за триста верст от своего кровного брата. Так же печаль и боль, будто стрелы, вылетая из сердца одного княжича, тут же оказывались в сердце другого. Более всего Святослав боялся смерти Всеслава, а Всеслав — смерти Святослава. Ведь, верно, и смерть не сможет взять с собой одного из них, не прихватив другого!

Когда не будет на свете Ростислава, то не погибнет страна, не опустеет ее столица — город Ирий, белый для людей и золотой — для небесных птиц. Мир да любовь и дальше будут кружить над ним белыми голубями, которых на родине княжичей ох как много. Их детей, конечно, тоже накроет покрывалом мира, и между ними тоже никогда не будет ссоры. Так говорил им их учитель и будущий тесть — Ратмир.

На кольчугах княжичей еще сверкали соляные искры от высохших капель слез их невест. Все-таки на войну женихов провожали! Но в душе девушки, конечно, радовались, что пойдут замуж уже не просто за княжичей, но за истинных воинов.

Путь к свету будущего преграждала черная туча битвы, которая должна вот-вот состояться. Княжичи поглаживали свои мечи, ожидая мига, когда те засверкают в небесах белыми молниями, и развеют мрак вражьего мира. Большая река снова станет свободной для русских ладей, змеиное гнездо заговоров будет выжжено, а торжествующие победители отправятся прямо к накрытому для большого пира столу.

Всеслав взвесил рукой свой огромный меч:

— Не устоять им, — промолвил он, — А меня их железо не пронзит!

— Да, сталь наша покрепче ихней будет! — ответил Святослав.

— Нет, не в стали дело. Я сейчас чую, как ждет меня Любавушка. Будто каждый удар моего сердечка — это удар ее сердечка. Это меня охранит от вражьего железа!

Братья еще раз глянули на вражий город, обнялись, и, звеня кольчугами, направились каждый в свою сторону. Святослав — к храпящим позади холма коням. Много коней, больше тысячи, и столько же молодцов — всадников. Если глянуть на них сверху, то можно подумать, что к стенам вражьего города притекло целое огненное море русского гнева.

Всеслав направился к речному берегу, где среди камышей затерялись ладьи и плоты, полные блестящих воинов. В речном сумраке их покрытые металлом тела походили на рыбьи, и казалось, что они — войско таинственного речного царя, рвущееся из вод на сушу.

Ратмир отправился с Всеславом, младшим своим учеником. Ведь тот должен был совершить самое сложное и главное, прорваться к вражьему трону. Конечно, ученик был силен и ловок, но как же не пособить ему еще и своей силенкой?!

— С Богом, — промолвил Ратмир, и своей богатырской силой оттолкнул тяжелый плот. Едва слышно зашелестела вода, струи которой позади плотов покрылись пенными барашками.

«Эх, почему мне не выбросить из памяти того старика, что встретил нас на волоке. Скомкать бы его, да и выдавить из дней прошлых! Ан нет, не выходит! И слова его непонятны, и понимать их не хочется, но все же чуется почему-то, что в них сила какая-то спит, как медведь в берлоге!», терзался Всеслав неприятным воспоминанием.

Это было на волоке, где молодцы протаскивали через топкое болото плоты и ладьи. Неожиданно перед княжичем вырос длиннобородый старик. Откуда он взялся было непонятно, будто спустился на беззвучных крыльях с молочно-белого шара восходящей Луны.

— У ворога железо не каленое, его не бойся, — ни с того ни с сего заговорил вдруг дед, — Другого бойся. Ворог через самое твое нутро войдет, через сердце! Оттуда — и смерть!

Всеслав смерил взглядом худого и бледного старика. Отвечать было нечего, и княжич просто отвернулся, зашагал прочь. Быстрой походкой к первому плоту, который уже легким чмоканьем поцеловал родную стихию. Старик не пошел за ним следом, но в ушах воина продолжали хрипеть его слова, и выковырять их оттуда княжич никак не мог.

Раздумья о стариковских словах были бесполезны, как сила прутика против мощи водоворота. И Всеслав стал их пресекать в себе, стараясь больше говорить со своими сотоварищами о будущей битве. Так он поступил и на этот раз.

— Город — на десяти островах. Там речные рукава струятся во все стороны, и островков — видимо-невидимо. Но город только на десяти из них, остальные — сплошное болото. Нам надо забраться на третий.

— Пробраться бы под двумя, что при входе, а уж на третий — заберемся как-нибудь, — ответил Ратмир, жевавший в это время тонкую камышинку.

— Надо щитами накрыться, — предложил вислоусый воин Олег, — И от берега держаться надо бы подальше.

— У них все одно железо не каленое, наших щитов не проткнет. Пойдем ближе к берегу, там мы не так заметны будем, — неожиданно сказал княжич.

— А ты по чем знаешь? — удивились разом все воины.

— Знаю, — коротко ответил Всеслав, — Один старик сказал. Я ему верю.

Ратмир тем временем раздумывал о своей жизни. Все вроде бы свершилось — все враги Руси, кроме последнего — повержены, дочки подросли и выходят за княжьих сыновей. Жизнь прошла, она растворяется легким облачком, проливая дожди воспоминаний. В семнадцати битвах сражался Ратмир, его меч звенел во всех уголках Руси, истребляя поочередно ее врагов. И вот мечу суждено зазвенеть в последний раз. Ведь супостатов больше не осталось!

Но что его ждет, если он не сложит свою голову в сегодняшнем, последнем бою? Покорное ожидание смерти. Тревожные осенние вечера, когда старый человек остается один на один с неминуемой своей кончиной, которая все не приходит и не приходит. Воспоминания про умершую жену да редкие встречи с выросшими доченьками. Вот и все, что останется в незавидную стариковскую долю. Нет, уж лучше сложить в сегодняшнем, последнем бою свою голову! Чтобы смерть явилась к нему стремительной железной молнией, а не слякотно-долгой тоской груденя!

Ратмир сжал свой меч. Ему почудилось, как в дряблеющее тело вновь влились молодые соки, и оно теперь будто прыгнуло в свое прошлое, на десяток прожитых лет назад. Снова перед ним расступятся камень, сталь и дерево, и он вместе со сталью любимого меча вонзится во вражью плоть!

Внезапно Всеславу сделалось отчаянно весело. Он понял, что где-то за две версты отсюда брат сошелся с вражиной в сечи. И враг уже дрогнул, он воротит головы в сторону городских врат, и вот-вот бросится наутек.

Святославовы воины тем временем и вправду столкнулись с вражьей конницей. Тяжелые русские мечи быстро рассекали тела врагов до самого седла, даже не чуя кожаных доспехов. Мечи супостатов тем временем вязли в русских кольчугах, ломались, рушились наземь, не причиняя никакого вреда. Из-за того, что их лошаденки были непростительно низкими, шеи врагов сами собой натыкались на русское железо, от которого они лопались, роняя на землю слепые головы. Придя в отчаяние от своего бессилия, некоторые смелые супостаты пытались прыгнуть прямо на русских воинов, но попадали под удары их железа, и проваливались в пучину тысяч конских копыт.

Перекрасив поле из желто-зеленого в красный цвет, русская конница подошла к воротам. Перепуганный, истерзанный противник не смог их даже затворить, и русские всадники влетели в город, перепрыгнув через гору мертвецов. Но тут их путь перегородила огненная стена. Это пылал деревянный мост, ведущий на соседний остров. Все, дальше ходу конникам не было.    

Но плоты Всеслава уже растянулись по городским протокам. Уворачиваясь от льющих на них сверху бочек смолы, похожие на ежей от сотен впившихся в них стрел, плоты с шелестом шли вдоль берега. Растерянные горожане с удивлением взирали на это чудо. Ведь их любимая река, уже целый век приносившая им жизнь и процветание на этот раз их предала, и принесла на своей прохладной спине блестящую смерть. Чем они ее прогневали? Какую жертву не принесли изменчивым духам водных глубин?

Родная с младенчества синева внезапно ощетинилась десятками чужих мечей. Плоты со скрипом наскочили на отмель, желтевшую возле самого белого дворца. Воины Всеслава, окутанные облаками брызг, вылетели на берег. Последние защитники города подбегали к ним, стараясь оказать хоть какое-то сопротивление. Но тщетно. Их изрубленные, не пригодные больше к жизни тела устлали дорогу, по которой прошли радостные русичи. Всеслав, Ратмир и еще с десяток воинов уже ворвались в покои дворца, беспощадно разрубая все, что попадалось им на пути. Во все стороны летели клочки заморских ковров и черепки от разбитых иноземных скульптур.

Вот уже и вражий царь затрепетал на коленях под увесистым Всеславовым мечом. Княжич не пощадил, и главный враг тут же обратился в два кровоточащих мясных куска. Но в этот миг случилось нечто, что заставило отбросить воина свой меч, и броситься вперед уже безоружному. Тяжелый меч Ратмира едва не зацепил княжича по спине, но вовремя отлетел в сторону.

Перед русским воином появилась черноволосая иноземка. Его синие глаза тут же провалились в бездонную черноту ее очей, и лишенные железа руки обвились вокруг ее стана. Из правого глаза Всеслава выскочила нежданная слеза.

— Моя… Моя… — пытался сказать он непонятные для иноземки русские слова, — Моя победа!

Тем временем на улице последние защитники вражьей столицы складывали свое оружие. Они поняли, что биться дальше уже бессмысленно. Ведь по их вере река была знаком судьбы народа, ибо она неумолимо несла через их страну свои богатые воды. Если же повернула сама судьба, все силы всех людей уже — ничто.

— Моя победа… — шептал князь, когда вместе с податливой иноземкой вышел из дворца, — Поедем в мои края…

На него со всех сторон смотрели радостные глаза победителей. Казалось, весь мир сейчас обратился в сплошную победную музыку. Но глаза иноземной царевны закрыли для княжича весь мир. Он чуял, как в темные воронки проваливается по частям его сердце, и в сознании Всеслава мелькнула мысль о том, что это — истинная любовь, чистая, как капля утренней росы, веселящаяся на листке травы-полыни.

Не ведал княжич, что по ту сторону воронок-глаз застыла всего лишь одна мысль, впорхнувшая с последним вздохом отца. Имя той мысли — МЕСТЬ.

В родные края они возвращались быстро и молчаливо. Ратмир и Святослав не смотрели в сторону Всеслава, затаив на него большую обиду. Ведь он променял красавицу Любаву, с которой уже был помолвлен на эту непонятную иноземку. Боль души старшего брата передавалась младшему, и по нему то и дело расходились волны печали. Но его сердце уже провалилось в глубину глаз-воронок иноземки, где боль, приносимая внешним миром, не так уж и остра.

— Эх, — то и дело вздыхал Ратмир, так и не нашедший себе смерти в последнем бою. Теперь он проклинал свое тело за то, что оно так и не приняло в битве вражьего железа. «Будто подменили княжича… Подменили…», размышлял он. На каждом шагу своего коня он молил Бога, чтобы иноземка растворилась в предвечерней тьме, и перед ним снова появился прежний веселый Всеслав, жених его несчастной младшей дочки. Иногда Ратмир до боли смыкал свои веки, но когда их раскрывал, то видел, что чудо не происходит, и иноземка остается в тесных объятиях княжича.

— Колдовство… Наваждение… — шептал он, понимая, что впервые за долгие годы он встретил врага, против которого бессилен, как заблудившийся на камнях крот. Не разрубить тяжелому мечу невидимых, но чудовищно прочных пут.

Вот за поворотом молчаливой дороги уже засверкало золото родного города. Внезапно Всеслав повернулся к своему брату и громко сказал:

— Я — победитель! Мой удар — последний во всех наших войнах. Я убил последнего правителя последнего из врагов! Значит — я самый первый в наших землях человек!

Иноземная пленница едва заметно кивнула головой. Святослав и Ратмир только глубоко вздохнули. На этот раз вздох родного брата так и не достиг Всеславового нутра, отныне закованного в чужеземный панцирь.

Два брата предстали перед тяжко больным своим отцом, князем Ростиславом. Взгляд его водянистых глаз скользил по сыновьям, отекшая рука князя пожимала им руки. Казалось, что правитель вот-вот растечется водой и исчезнет, влившись собой в малые ручейки и большие реки.

Искорки радости мелькнули в его белых глазах, когда он услышал про свершившуюся победу. Еле живые пальцы коснулись бедра, пытаясь нащупать отсутствовавший меч.

— Последний удар сделал я! Я рассек супостата! — с жаром говорил Всеслав, и его уши жаждали отцовых слов: «Тебе быть первым!»

Но Ростислав ничего не ответил, он только прикоснулся холодными губами сперва ко лбу одного сына, потом — другого. Чувствовалось, что это последнее из всех его дел в этом тающем для него мире. Все, что было в ушедшей жизни — великое и мелкое, славное и бесславное, теперь сжалось в холодный поцелуй уже почти не живущего человека.

Князь умер, так и не узнав, что случилось с Всеславом. Он не назначил князя из своих сыновей, ибо он не усомнился в их дружбе. Последняя победа стала точкой его жизни, и через нее он спокойно ушел из прожитых лет.

Ратмир тем временем, прихватив с собой заплаканную Любаву, устремился прочь из города, не слушая уговоров Всеслава. Ему казалось, будто в сердце сейчас переворачивается болотная лягушка, от которой во все стороны расходятся холод и сырость. В этой сырости размокли, расползлись все былые подвиги, с жидкой грязью смешалось и само слово «победа».

— Что же теперь будет? Как же я?

— Ничего не будет! Успокойся! Найду я тебе жениха, — строго отвечал отец.

Любава махала в ответ головой. Она знала, что никакой жених больше не вернет ей тех сладостно-тревожных мгновений, когда она ожидала с бранного поля своего героя. Но не мог же отец воротить время вспять, и что-нибудь переменить в прошлом, например — разрубить проклятую иноземку! Никакая сила мира не властна над прошедшими мгновениями, и даже самая могучая рука не поднимет и крохотной частички прошлого. Так чего же теперь корить родителя?

За спиной Ратмира на южном конце Ирия толпы народа славили Всеслава, победителя последнего супостата. Но на северном конце народ стискивал зубы. «Нашу девку на инородку променял!», плевались они. Большая часть воинов оказалась рядом со Святославом. Они понимали, что неспроста самый славный воин, Ратмир, покинул столицу и растворился в непролазных русских дебрях, оставив с учеником старшую дочь свою. Каждый витязь, прошедший десятки битв, знал, что не будь за спиной Всеслава верного Ратмира — не было бы и победы.

Взгляды людей севера и юга друг на друга становились все злее. Их ярость, поначалу тихая и невидимая, потихоньку обрастала плотью, и, наконец, застыла остриями тысяч мечей.

Всеслав с несколькими верными воинами подъехал ко дворцу, где расположился Святослав.

— Почему шлемы не сняли?! Перед вами же — Великий!

— Не великий, а величайший, — заметил один из витязей, и из-под шлема выглянула широченная улыбка.

— Блудодей! — добавил другой воин, и оба зашлись в тяжелом смехе. Их латы легонько звенели, и казалось, будто они тоже насмехаются над младшим княжичем.

Всеслав выхватил меч и замахнулся на обидчиков. Те тоже выхватили оружие. Княжич, явно не ожидая такого поворота событий, вонзил шпору в потный конский бок. Конь заржал и отскочил в сторону. Ярость занесенных мечей обрушилась на воина Олега, который шел следом за своим князем. Порубленное тело рухнуло на землю, и из по-детски наивных синих глаз выкатилась соленая капля. Русская земля впитала первую каплю русской же кровушки, пролитой от русских рук.

Всеслав натянул поводья, и поскакал прочь, увлекая за собой уцелевших воинов.

А на закате город уже пылал исполинским костром. Треск горящих бревен мешался со звоном сечи. Блестящие доспехи отражали огонь, усиливая его свет, и превращая город в подобие гибнущей звезды. Обезумившие от крови своих собратьев воины рубили все, что попадалось им на пути. Быстрая людская кровь мешалась с тягучей скотской кровью. Теплое нутро вспоротых тел принимало в себя жар огня, и пылало вместе с ним среди этого чудовищного пожара.

На залитых кровью и пламенем неузнаваемых улицах негде было скрыться от драки. С железном воинов мешались окровавленные рубахи мужиков — крестьян и посадских. Пахнущие лесом дубины в обреченном отчаянии сминали всех, кому «повезло» оказаться под ними. Никто не отличал правых от виноватых, сильных от слабых. Даже бабы и детишки, и те в меру сил орудовали кольями, нацеливая их беспощадные острия в глаза зазевавшихся.

Тому, кто видел Ирий издалека, могло показаться, будто город провалился в огнедышащую пасть змея, дымный хвост которого терялся где-то в небесах. Город совершал последние рывки, безнадежно пытаясь освободиться из погибельной пасти, но черные зубы все крепче и крепче сжимались вокруг него.

Спасение искали в холодных щелях погребов, в немых струях речки. Но и туда долетали злые мотыльки искр. Даже самых глубоких подполов достигали потоки не успевающей остывать крови.

К утру побитое войско Всеслава покинуло Ирий, ставший из белого отвратительно черным. Расстилавшиеся за стеной поля были усеяны опаленными телами птиц. Некоторые из них еще трепыхались, другие лежали неподвижно, застекленевшими глазами обращаясь к родной стихии. Копоть въелась во все поры их тел, и отвратительный запах гари не исчез даже тогда, когда курящиеся руины города скрылись из виду.

       Святослав в обнимку с Рогнедой стояли над дымившими руинами княжьих палат. Под их ногами лежали чьи-то внутренности, чья-то отрубленная рука торчала из пролома стены прежде прекрасного дома. Княжич беззвучно плакал, и его скорбь смешивалась с горьким дымом и с пришедшим от реки пресным туманом.

Всеслав тем временем стискивая зубы скакал прочь. Его руки обнимали сидевшую поперек седла иноземку, единственное сокровище, которое он спас из своего погибшего дома.

— Есть еще витязь Ратмир. А в дальних странах есть много людей, готовых биться за монету. Мы вернемся! — шептал он, поворачиваясь то к дружине, то к своей возлюбленной.

Два дня и две ночи он искал Ратмира. Вскоре дружинники указали Всеславу путь к малюсенькой деревушки, затерянной между двух поросших лесом холмов. «Сколько раз он мне говорил, что его сила — моя сила, и что едва почуяв мою беду он придет на подмогу. Беда пришла, и мне сейчас более всего нужна его подмога!», размышлял Всеслав.

До домика Ратмира оставался какой-нибудь десяток человечьих шагов. И тут Всеслава как будто обожгло. Он натянул поводья, и отпрянул прочь, сейчас же пришпорив коня. Захрустели ветки подвернувшегося молодого кустарника, зачавкало непонятно откуда вылезшее болото. А уши все жгла и жгла печальная песня Любавушки, которая донеслась, едва только перед глазами мелькнула серая стена Ратмировой избушки. «Вернусь к ней! Перед Святославом повинюсь! У народа прощения попрошу! А иноземку вон погоню!», пронеслось в голове княжича.

С такими мыслями он вернулся к воинам. Его глаза тут же встретились с очами иноземки, стоявшей у дерева и пристально смотревшей на княжича. Опять закружилась голова, и молодой княжич ощутил, будто он снова проваливается в бездонный колодец. «Нет! Не уйду я от нее, от дочки юга! Но не будет нам жизни, пока в мире живет Любава с печальной песнью, пока Ратмир носит в себе обиду… Но и виниться перед ними не могу… Как же быть…»

Иноземка смешливо посмотрела на своего пленителя. Она смеялась над его боязнью вытащить из себя уже давно рожденную мысль. Всеслав отвернулся, потом опять повернулся, и снова увидел все те же глаза, покрытые блестящей пленкой яда. «Убить их надо. И Любаву, и Ратмира, ведь с небес на землю их обида уже не просочится! Только так, чтобы никто не ведал… А потом и со Святославом — то же самое», наконец проклюнулась страшная мысль. Выпорхнув, она тут же устремилась в жерло глаз иноземки, и ее усмешка сделалась довольной. Не в силах сдержать себя, Всеслав соскочил с коня, и, обняв пленницу, задирая ей подол цветастой одежды, потащил ее в недалекие кусты. От грудей иноземки веяло жаром, и Всеслав вспоминал отнюдь не пламя сжигаемой столицы предков, но жар своей недавней победы. Податливая южная плоть сперва расступилась перед княжичем, а потом жадно вобрала его в себя, как обреченное тело вбирает меч. «Победа!», сладостно подумал он, прежде чем раствориться в струях неги.

Всеслав со спутниками отправился в самые дальние, болотистые края своих земель, где жил очень странный народ, не похожий на русских, но во всем им покорный. Был тот народ молчалив, словно боялся ненароком признаться в чем-то очень нехорошем. Осторожно пробираясь по гатям, теряя коней в глубине непролазных топей, едва не повстречавшись с болотником — оржавником, Всеслав достиг-таки цели. В странном болотном народе все люди умели колдовать. Кто понемножку, вроде скотинку подлечить, а кто и серьезно. Самым знатным колдуном был здесь зеленобородый дед, который ни то насквозь пропитался болотом, ни то сам вылез из болота, будучи племянником или шурином его сокрытого хозяина. К нему и держал путь Всеслав.

Старик не совался в дела других людей. Похоже, он сам их видел так хорошо, что не было нужды и спрашивать. Зачем он помогал людям в злых делах — не знал никто. Никто и не спрашивал — боялся ответа. Ходили слухи, что дед — вроде приказчика у своего невидимого болотного хозяина, стоит в лавке и выдает товар. Что же он берет взамен, если не просит ни денег, ни коней, ни даже еды? Не бывает же так, чтоб такие вещи давались совсем даром?! Видать, души он берет грешные, да в болото и уносит. Только не говорит об этом. Зачем же говорить, если для умного и так все понятно! Простодушный же дурачок в эти края и в жизни не пойдет, его и хомутом не затащишь!

Не проронив ни одного слова, Всеслав получил желаемое. «Разумеет ли дед по-нашему? Впрочем, такому деду вообще ни по-какому можно не разуметь, если он и так все видит…» — рассеянно подумал он, взглянув на молчавшего старика.

Опять зачавкало болото, заходили ходуном хлипкие гати. Всеслав двинул обратно, потеряв в зеленых хлябях двух воинов и пятерых коней. Наконец конские копыта снова зацокали по твердой земле.

Любава мяла золотистый лен, продолжая напевать печальные слова, такие же древние, как и сама земля русская. Ратмир тем временем точил свой меч, рассекший за долгую жизнь не один десяток толстых и тонких шей. Но теперь нет более шеи, пересечением которой можно бы было исправить провалившуюся во мрак жизнь. Но Ратмир отчего-то верил, что его меч еще сослужит Руси службу, и когда-нибудь рассечет склизкое покрывало смуты. Меч оставался его любимцем, продолжением его лихой души, и витязь не уставал натачивать оружие каждый вечер. Когда дело было сделано, старого воина окутал туман покоя. Он отложил верного железного друга, и уставился на игру огненных зверей внутри очага. Тем временем дверь избенки скрипнула, и на порог явился незнакомый человек. Судя по его шелковым одеждам, был он знатного рода. Однако, на незнакомце не было ни грамма звонкого железа, без которого не может быть воина.

— Я — Всеславов посланник, — с низким поклоном промолвил он, — Княжич передает поклон. Он винится в том, что свершил, и просит прощения. Теперь он едет мириться с родным братом, со Святославом. Даже престол ему уступает. Иноземку он прогнал из наших земель, и теперь винится перед Любавой. Опять ее в жены просит!

Ратмир округленными глазами смотрел на незнакомца. Не поверил он сладкой речи Всеславова человека, и, стиснув зубы, он отвернулся обратно к огоньку. Любава тем временем продолжала мять лен, даже не подняв своих широких глаз.

— Всеслав подарок послал, — тихо добавил незнакомец, и протянул в сторону Ратмира блестящее серебряное кольцо с красным камушком в середине.

Ратмир молча взял кольцо и внимательно его рассмотрел. Он сразу же узнал свой оберег, доставшийся ему еще от отца. Кольцо берегло их род от вражьего железа, и передавалось от отца к сыну тогда, когда старший воин собирался пасть в бою, избавив себя от похожей на осеннее болото старости. У Ратмира сыновей не было, только две девахи. Вот и отдал он оберег младшему из сыновей названных, Всеславу. Сам же Ратмир собрался погибнуть, но не погиб, и провалился в хляби своей старости. Ничему старый воин не поверил бы так, как этому кольцу. Ведь без него на каждом своем шагу Всеслав станет чуять верную гибель. С такими думами на бой уже не идут, а отсиживаются где-нибудь, где никто не видит и не слышит. Но Всеслав — человек горячий, и сидеть вдали от людей он никогда не будет. Значит, все сказанное посланником — правда, такая же твердая, как красный камушек в середине оберега.

— Зачем? — коротко промолвил старый воин.

— Всеслав сказал, что если ему не будет прощения, то не нужна ему и жизнь. Он найдет себе смерть!

— Я его прощаю, — спокойно сказал старик, — Но простит ли его Любавушка?!

Любава оторвалась ото льна, и, утерев рукавом золотистую пыль, покорно кивнула головой. Если прощает отец, она уже не может идти поперек его воли. Глубокий вздох пронесся под низким сводом их бедного жилища.

— Всеслав и гостинец велел отдать, — добавил посланник, и извлек из-за спины холщовый мешок, которого Ратмир сперва не заметил.

Из мешка появились большая глиняная бутыль и копченый свиной окорок.

— Мой хозяин велел мне с вами за мир выпить, если прощение получу, — смущенно сказал он, и тут же принялся разливать хмельной мед в три большие чаши.

— Если так, то можно и выпить, — пробасил Ратмир, — Кручинушка и пройдет.

Вскоре все трое держали в своих руках по чаше, до краев полной дивным солнечным напитком. Казалось, что от него исходит янтарный свет, заменяющий собой спрятавшееся за холм солнышко.

— Что же, за мир на нашей несчастной земле, — проговорил посланник, и первый коснулся чаши.

Ратмир, несмотря на свою веру в слова посланника, все-таки проследил за его устами. Тот с удовольствием сделал большой глоток, потом — еще один. Чувствовалось, что давно он уже не пил этой сладкой солнечной росы. Старый воин тоже сделал глоток, его примеру последовала и дочка.

В очаге светло и жарко пылал огонь. Но жилище вдруг наполнилось тесной и удушливой тьмой. Будто огромный медведь просунул в него свою лапу и прижал всех собравшихся к земле. Посланник рухнул вниз, и, схватившись за горло, захрипел:

— Простите! Простите меня, люди добрые! Обманул Всеслав! Обманул, собака! Я сам не знал, что это — зелье!

Ратмир ощутил, что и сам он будто провалился в лишенный стен колодец. Ни одна частица света уже не долетала до его глаз, а застывающие уста хрипели одно слово «Любава!». «Неужто и она… Она тоже… Жить бы ей… Жить…» — последнее, о чем подумал Ратмир. Его мысли потонули в нахлынувшей со всех сторон темноте, сквозь которую он еще чувствовал, что дочка — где-то рядом.

А Любаве тем временем казалось, будто она провалилась в черные воды своей печали. И вот она захлебывается ею, и нет уже сил отбиваться от мрачных волн. Вот хляби пролитых слез сомкнулись и над головою, навсегда закрыв белый свет с некогда любимым женихом Всеславов…

Всеслав ничего не ответил на слова воина, ходившего на разведку в избу Ратмира.

— Все мертвы, — только и сказал он.

Князь в ответ только скрипнул зубами, да натянул конские поводья.

Иноземка тем временем оглянулась вокруг и нехорошо усмехнулась.

— Ну, вот и все, — прошептала он, и сделала шаг в сторону, смешавшись с пропитанной сыростью осенней тьмою.

Всеслав посмотрел в ее сторону и увидел только лишь мрак. Он сжал веки, разжал их снова, но перед ним простирался лишь древний осенний мрак, как будто нахлынувший из глубины темных снов.

— Ищите же, — крикнул он своим воинам.

— Кого?! — не сразу поняли те.

— Пленницу, кого же еще! — рявкнул княжич.

— Так она же здесь! — не поняли сотоварищи Всеслава.

— Где?!

Воины оглянулись, а потом принялись отчаянно шарить вокруг себя руками, что-то кричать и трещать подворачивающимися под руки древесными ветками. Вскоре все они уже рыскали по округе, яростно выкрикивая невразумительные слова и звеня своим железом. Кто-то зажег огни, и черная плоть ночи пронзилась множеством огненных сабель. Дружинникам стало страшно. Они не могли поверить, что живая, трепещущая человеческая плоть могла вот так бесследно раствориться в чреве этой темной осенней ночи.

Не искал лишь сам Всеслав. Он спокойно оставался в седле, и ничему не удивлялся. Как будто все так и должно было быть — появление иноземки, кровавая ссора с родным братом, смерть от его рук любимой женщины и учителя, и жуткое исчезновение таинственной пленницы в конце. Будто он когда-то прочитал об этом в какой-то старой книжке.

Когда огоньки разошлись друг от друга весьма далеко, Всеслав, будто что-то вспомнив, резко крикнул:

— По коням!

Воины потушили смолистые огни, и один за другим принялись вскакивать в седла.

Когда войско было в сборе, Всеслав, не сказав ни слова, повел его по пропитанной мраком лесной дороге. Цокот копыт опять смешался со звоном стали. Звезды заплясали над головами дружинников вместе с желтыми листьями.

На рассвете дорога показалась воинам удивительно знакомой. Вдруг из-за ее поворота выплыли закопченные руины Ирия.

— Что же, опять на битву? — спросил кто-то из воинов.

Всеслав вместо ответа достал свой меч.

Но не пригодился меч среди безлюдных развалин, среди которых не летали даже вороны. Страшная, заглядывающая в самое нутро, тишина царила над некогда великим и шумным городом.

— Что же это такое? — не выдержав, спросил неизвестно у кого Всеслав, когда перед ним выросли развалины бывших княжеских палат, где он когда-то появился на белый свет.

Родное, с детства привычное, живущее в самом сердце место встретило его отвратительным запахом оставленности. Всеслав закрывал глаза, и видел родной город цветущим и веселым, открывал их — и созерцал прокопченную пустыню.

Внезапно мертвую тишину разрезал отвратительный свист. Всеслав ожидал услышать здесь все что угодно, потому не сразу понял, что жуткий звук исходит от простых творений рук человеческих.

На воинство Всеслава со всех сторон нахлынули многочисленные Святославовы дружинники. Опять загремело железо, опять холодная землица отогрелась жаром человечьей крови. Запертые со всех сторон среди обломков, воины Всеслава лишь вяло отмахивались своими мечами. Многие поднимали руки к небу, умоляя о пощаде. Но Святослав уже никого не щадил, и битва вскоре превратилась в ужасное избиение.

Сразу три копья с разных сторон распороли кольчугу и вонзились в плоть Всеслава, который молчаливо восседал на коне, даже не поднимая меч. В его нутре лилась песнь Любавы, и даже смертельные удары не смогли ее оборвать. Тело же княжича неуклюже повернулось к одному из смертоносных копий, зачем-то потрогало древко, и с легким шлепком рухнуло к лошадиным копытам.

По другую сторону сечи рухнул со своего коня и Святослав. Он растянулся на пропитанной дождями и кровью земле, не проронив ни одной красной капельки, но изо всех сил сжимая рукой свою грудь. Проронив предсмертную слезу, княжич глубоко вздохнул и затих. Смерть все равно пришла от одного кровного брата к другому.

Растворившиеся в ярости сечи дружинники не заметили смерти князя. Они продолжали биться до тех пор, пока бить уже стало некого. И уже остывая от схватки они с удивлением обнаружили обоих княжичей мертвыми, только одного — израненным и окровавленным, а другого — вроде бы целым и невредимым.

Их тут же похоронили на том самом месте, где когда-то стояли княжеские палаты, родной дом.

На этом древний род и пресекся, разгромив всех врагов, но захлебнувшись в своей гордыне. Потом протекло много лет вражды и усобицы, пока, наконец, престол не занял новый княжеский род. Развалины Ирия почти без остатка смешались с песком и мелкой галькой, вдобавок еще поросли густым ельником. Среди суровых елей уже ничего не напоминало о том, что некогда на этом месте был немалый город, погубленный злобным врагом человека — его гордыней.

Товарищ Хальген

2008 год