Сергей Захаров — '…И умереть счастливым.'

Меня приговорили к пожизненному заключению и к смертной казни. Интересно, с чего они начнут… Судя по тому, что меня поместили в одиночку, я сильно подозреваю, что они решили начать со второго.

Я не знаю, чего я хочу больше — жить или не жить. Пожизненное заключение на самом деле — медленная смерть от туберкулеза и от издевательств охраны. Здесь же, в камере смертников, меня почти не трогали.

Жизнь за решеткой не имеет для меня никакого смысла, поэтому иногда я хочу больше умереть, чем жить. Но временами лучик неясной надежды пробивается сквозь бетонные стены камеры и мне все — же хочется больше жить, чем умереть.

Одиночное заключение располагает к размышлениям, но я не могу размышлять, я могу только вспоминать. Воспоминания терзают меня больше, чем страх смерти, но не вспоминать я не могу.

И я вспоминаю.

…

Я был «менеджером торгового зала», а, проще говоря, продавцом в магазине, торгующим офисной техникой. «Обратите внимание на эту новую модель факса… Этот лазерный принтер имеет совершенно фантастические характеристики… Купив у нас такой модем, у вас больше не будет проблем с интернетом…». В общем, работа была не плохой, хотя я все время искал другую. Денег хватало, как принято у нас говорить, на хлеб с тонким слоем масла. Мне же хотелось масла побольше.

Она продавала мороженое за маленьким прилавком с колесиками и тентом. Сначала я заметил ее движения — она торговала так, будто танцевала. Некоторое время издали я заворожено смотрел на ее движения, грациозные и полные силы. Потом, когда люди разошлись, я подошел поближе.

Она подняла глаза и улыбнулась. Я, наверное, тоже.

-   Привет — сказал я

-   Привет — сказала она

-   А какое мороженое любишь ты? — спросил я

-   Я не люблю мороженое… Больше не люблю — ответила она

Она была среднего роста, имела короткую стрижку и ослепительную улыбку. Еще у нее была чудная фигура — к несчастью… Но после первой встречи больше всего я запомнил улыбку и взгляд, пробравшийся в самую мою душу.

-   Сегодня в «Люксе» — “Разбойник с большой дороги” — сказал я — Пойдем?

-   А где ты возьмешь билеты? — спросила она

-   Найду!

-   Ну, я не знаю…

-   Жду тебя в полвосьмого на этом месте!

-   Ну…

-   Кстати, меня зовут Виктор

-   Лена…

-   Я буду ждать тебя, Лена!

…

Серые стены камеры смертников такие шершавые, что к ним нельзя прикасаться без риска пораниться. Небольшое оконце, забранное толстыми решетками, находится под самым потолком — я не могу, да и не хочу, в него смотреть. Топчан — «нары» — не убирается, я могу валяться на нем целыми днями. Именно этим я и занимаюсь чаще всего.

Из-за толстой двери с глазком звуки почти не проникают. Иногда мне приносят еду — я ем. Иногда надзиратель открывает снаружи глазок — посмотреть, чем я занимаюсь — я не реагирую.

Часов я не имею и не знаю ни времени суток, ни дня недели, ни времени года. В камере выключают свет на ночь, но я почти не обращаю внимания на это и не замечаю, горит ли свет.

Иногда я бреюсь — раз в неделю, после бани. Бритье и баня все более доставляют мне хлопоты — я не хочу вставать со своих нар. Я лежу и уже не понимаю, сплю я или нет, кажется ли мне то, что происходит перед моими глазами или это есть на самом деле. Мир стал не настоящим, настоящим было только прошлое.

И я вспоминаю.

…

Мы сидели рядом в кино — я все же достал билеты — но я почти не смотрел на экран. Меня занимала ее реакция на то, что происходит по сюжету. Лена смеялась, когда было смешно, и почти плакала, когда было грустно. Она хватала меня за руку, когда было страшно, а потом, смущенно улыбаясь, бросала на меня взгляд, отдергивала руку и снова отворачивалась к экрану.

Казалось, девушка состояла из одних эмоций, и эти эмоции она не могла, а, может, и не хотела, сдерживать.

Мы стали встречаться — в парках, кино и летних кафе под тентом. Мы говорили — о чем, не помню. Мы прятались под зонтиком от теплого летнего дождика, мы целовались, а потом, совершенно мокрые, пытались высохнуть под жарким после дождя солнцем.

Через неделю после знакомства я пригласил Лену в свою холостяцкую квартиру, и она пришла. Как только дверь закрылась, мы бросились друг к другу, как два магнита…

Я не знаю, как назвать то, что происходило между нами — все слова мне кажутся затертыми от частого употребления.

На работе я стал немного рассеянным — иногда отвечал не впопад, но зато улыбка моя изменилась, стала не выученно-вежливой, а какой-то другой, и клиенты в магазине на меня не жаловались.

Почти всегда я думал о Лене, но мысли эти не были конкретны. Просто я вызывал в памяти ее образ — улыбку, смех, голос — и улыбался сам. Я не помню, чтобы чувствовал себя так когда-либо до этого.

С учетом всех обстоятельств, я более не надеюсь на то, что смогу испытать что-либо подобное.

…

В моей камере меня почти не трогают — может быть, здесь не принято слишком надоедать тем, кто уже наполовину на том свете, а может быть, моя история здесь известна и вызывает некоторое сочувствие.

Все же один надзиратель меня сильно достает — он часто заходит в камеру, устраивает личный обыск, говорит всякие гадости. Несколько раз он избивал меня своей резиновой дубинкой.

Личный обыск заключался в том, что я, согнув колени, опустив руки и выставив их ладонями вперед, с открытым ртом замираю на несколько минут. Такая поза показывает, что я ничего не храню из того, что запрещено. Так как хранить запрещено все, то у меня ничего и нет, кроме жизни, да и та принадлежит не совсем мне.

Надоедливый надзиратель — щупленький, маленького роста белобрысый — явно меня ненавидит, уж не знаю, за что. Он, так же, как и я, знает, что у меня ничего нет, и что я не имею возможности приобрести какой-нибудь предмет. Обыски использовались только как средство. Надзиратель, которого я звал про себя «клоп», хочет как можно более испортить мне остаток дней. И ему это часто удается.

Но главным мой мучитель не Клоп — главный мой мучитель — моя память, мои воспоминания.

Я вспоминаю.

…

Утренняя серость за окном говорила о том, что заканчивается еще она ночь. Утром Лена уходила, и мне становилось пусто.

Он ночевала у меня раза три в неделю, а всего наше знакомство длилось чуть больше месяца. Потом я подсчитал — от первой встречи возле ее лотка с мороженым до того отчаянного звонка прошло ровно сорок дней.

-   Я поняла, как надо жить — шептала Лена

-   Как?

-   Надо жить влюбленной и умереть счастливой!

-   К чему это ты?

-   Знаешь, ведь мы скоро должны расстаться… — прошептала она, не глядя в глаза

-   Что случилось, Леди? Надолго?

Я звал ее Леди, моя Леди — не помню, почему. У меня не было никаких предчувствий, мне просто было грустно оттого, что ночь растаяла, и моя Леди скоро уйдет.

-   Не знаю… Я не говорила тебе, но я подавала заявку… В общем, меня берут манекенщицей в Италию… Контракт на год я вчера подписала… Мой поезд до Москвы — послезавтра… Мне сказали, что моя фигура очень хороша…

Мне показалось, что мир обрушился на меня. Мыслей не стало, чувств — тоже, осталась одна пустота и усталость. Я не мог ее отговаривать — поездка давала ей шанс выбраться, получить образование — торговля мороженым такого шанса не давала.

-   Рад за тебя — сказал я, кажется, не очень искренне.

Она прижалась ко мне и заплакала.

…

Я думаю, как все произойдет. Наверное, все произойдет без лишнего драматизма — в камеру войдет человек и молча выстрелит мне в голову. Приговор мне уже зачитывали, зачем повторяться.

Боюсь ли я этого? Наверное, да. Только я не знаю, чего боюсь больше — гостя с пистолетом в руке или следующего дня, такого же тоскливого и безнадежного.

Иногда я боюсь смерти больше, чем жизни, и тогда я со страхом прислушиваюсь к шагам в коридоре — не идет ли тот человек, прихода которого я жду. За толстой дверью камеры слышно плохо, и шаги, которые иногда раздаются по ту сторону двери, могут быть плодом моего воображения.

Потом страх смерти проходит, я успокаиваюсь, но не надолго, потому что место страха во мне занимают воспоминания.

…

Лена ушла, и я остался один. В этот раз я даже не пошел ее провожать, да она и не просила меня об этом.

Был выходной день. Несколько часов я провалялся на диване — том самом, все еще хранившем ее тепло. Потом я включил компьютер и стал искать в интернете фирму, с которой у Леди был контракт. Фирма нашлась — она называлась «Тур-сервис» и выглядела очень солидно и надежно. Мне стало почему-то еще хуже, теперь у меня совсем не было причин отговаривать Леди от ее поездки.

Правда, в нашем городе «Тур-сервис» не имел филиала, но какие-то дилеры присутствовали. Подвоха здесь я не заметил, мне стало совсем невмоготу. Я должен был радоваться за успех Леди, должен был, но не радовался.

Я решил прибегнуть к испытанному на Руси средству — выпить водки.

Неожиданно сон сморил меня и я заснул. Проснулся я под-вечер с желанием выпить и снова заснуть. Неожиданно зазвонил телефон.

Я схватил трубку — это была Леди:

-   Милый, меня подставили… Я не могу говорить долго… Меня увезут в Турцию, в публичный дом… Послезавтра утром… Это — обычные бандиты, не «Тур-сервис»… Фирма «Интертур»… Помоги мне, пожалуйста, помоги… Ай!

Разговор неожиданно оборвался. Я тоже повесил трубку.

Леди звонила с сотового — я отличил это на слух. Значит, тот, кто прервал звонок, знает, куда она звонила — трубка запоминала последний номер.

Желание выпить пропало. Как это не странно, я почувствовал прилив сил, настроение мое улучшилось. Я был нужен ей! Прежде всего мне нужна была информация.

В интернет о фирме «Интертур», располагавшуюся в нашем городе, я не нашел ни слова. Я позвонил Муку.

Мук — это кличка моего друга детства. Мы редко общаемся, но если на кого я и мог положиться, то это на него. Мук работал в одной конторе, занимающейся «торговлей долгами». Бизнес этот, частично вполне легальный, имел свои особенности. Мук знал обо всех фирмах в городе — тем и жил.

-   Привет, Мук!

-   Привет…

Мук был раздражен — я чувствовал по голосу. Я его оторвал от какого-то занятия, но я не собирался извиняться.

-   Слышь, Мук, «Интертур», что это за фирма?

Трубка некоторое время молчала:

-   А тебе зачем?

-   Ну… Ну надо, очень надо, Олег!

Я назвал его по имени — он понял, что мне действительно надо.

-   Бандиты, Вик… Крутые бандиты… Занимаются торговлей девушками. С ними нельзя связываться.

-   Блин…

-   Ты что, влип? Если погорел на них — забудь и не вспоминай.

-   Где они находятся? Где могут держать девушек?

-   Ты спятил, Вик!

-   Олег, мне очень, очень надо это знать. Ты же не думаешь, что я пойду штурмовать их офис?

-   Ну да, конечно… Они — везде, Вик. Милиция в городе — их, администрация — наполовину. Там главный — Саша Кузнецов, сын бывшего мэра. Представляешь?

-   Он же, вроде, бензином занимался!

-   Он всем занимался! И бензином, и порошком, и девочками… А офис у них — Площадь Ленина,2…

Вот это да! По адресу «Площадь Ленина, 1» располагалась городская администрация, а совсем рядом — бандитская фирма, торговавшая людьми.

-   Спасибо, Олег…

-   Не за что, Вик… Звони, если смогу помочь…

 Я сел на диван — у меня опустились руки, и снова захотелось выпить. Я пошел на кухню, налил полстакана водки, выпил, вернулся, сел на диван и закрыл глаза. Через несколько минут безысходное отчаяние сменилось другим чувством — отчаянием человека, которому нечего терять. «Жить влюбленным и умереть счастливым».

Влюбленным я немного пожил. Пришла пора переходить ко второй части девиза.

Я вновь поднял трубку телефона.

…

Обязательные прогулки меня раздражают. Во-первых, потому что перед и после них меня обязательно обыскивают. Во-вторых, потому что во время прогулок мне приходится видеть людей, а я не хочу их видеть. То, что кто-то видит меня, меня не интересует.

Я выхожу на тюремный дворик, поворачиваюсь к стене, опускаю глаза и жду окрика — «Прогулка окончена». Потом меня провожают в камеру. Если в это время дежурит Клоп, он почти всегда бьет меня резиновой палкой — он всегда находит причину.

Совсем небольшая отдушина в моей жизни — редкие медицинские осмотры. Тюремным врачом у нас миловидная, небольшого роста, женщина лет около сорока и с каким-то ласковым взглядом широко открытых глаз. Ее зовут Ирина Кимовна. Не знаю, какой толк в этих осмотрах — скорее всего, начальство ждет, когда у меня появится туберкулез. Я замечаю, что стал кашлять по утрам, но, возможно, просто сказывается общее состояние, состояние загнанной в клетку твари.

Мы с врачом, естественно, не разговариваем, только здороваемся и прощаемся, но приятнее общения в моем положении ожидать не приходится. Один единственный раз я услышал от нее другие слова. Это произошло после того, как Клоп неудачно рассек мне губу своей палкой, и Ирина Кимовна приводила меня в порядок. Меня отвели в небольшой медкабинет, находящийся в правом крыле моего этажа, и там врач зашила мне рану. Никакого наркоза не предполагалось, мне стало больно, она это видела и, прошептала:

-   Не ругайся на меня… Потерпи, милый…

Я удивился таким словам — я совсем отвык от них. Боль не прошла, но я стал спокойно ее переносить. С тех пор я ловил себя на мысли, что хочу, чтобы Клоп еще раз перестарался. Но тот стал осторожнее и на некоторое время вообще прекратил нападки на меня.

После визита к врачу я провел очень спокойную ночь, я ни разу не спал так спокойно в тюрьме. Но наутро вновь пришли воспоминания.

…

Ночью того же дня, когда я услышал отчаянный голос Леди по телефону, я сидел в недорогом ночном кафе и пил водку со своим дальним родственником, то ли троюродным племянником, то ли троюродным братом Колей. Я плохо разбираюсь в родственных связях. Я позвонил, и мы договорились о встрече.

С Колей мы встречались редко, раза два в год. Он крепко сидел на мели, перебиваясь временными работами. Причина была в том, что он провел две кампании на Кавказе в качестве контрактника, как он сам говорил «два сезона контрабасил в Чехии». После войны Коля превратился в человека с разрушенной психикой и совершенно без тормозов, а такому работу найти было очень сложно. К тому же, он любил выпить — вернее, он не мог без этого.

Мы выпили, закусили салатиком с каким-то чудным названием, по вкусу напоминающим плохой оливье, потом выпили еще, и я произнес:

-   Коль, пистолетик свой не продашь?

-   Ты че, одурел? А зачем он тебе?

-   Да не мне… Один дружок просил — он, слышь, по-пьяне служебный посеял… У тебя ведь «макар»?

-   Ну да…

-   Ну, вот и у него — тоже «макар». Был. Они на вылазку поехали, и тот его в речке-то и посеял. Ему завтра утром пистолетик сдавать, а сдавать-то и нечего.

Коля налил, мы еще выпили:

-   Вить, а там же номер другой!

-   Да фигня, у них при сдаче никто на номера не смотрит, а через неделю тот на Кавказ в командировку едет, там он его как-нибудь потеряет… Ну, ты же знаешь, какой там бардак!

-   Да, этого дела там — сколько хочешь… Вот, помню…

-   Слышь, как насчет пистолетика-то? Тот, товарищ мой, заплатит, сколько есть.

Коля еще выпил, пошевелил губами, и произнес:

-   Ну, баксов пятьсот…

Сердце мое стукнуло — у меня столько не было:

-   Не, столько у него нет… Сейчас нет…

-   Ладно, тогда давай половину — сейчас, а половину — после командировки… А на сколько он едет?

-   Да как все, на полгода.

Коля что-то подсчитал в уме:

-   Мне сейчас деньги нужны… Ладно, сойдет… Когда деньги будут? Завтра, говоришь?

-   Сегодня, Коль, сегодня. Сейчас! Но и пистолетик — тоже сейчас!

-   Поехали!

Коля еще выпил, забрал бутылку с остатками «гжелки», и двинулся к выходу, предоставив мне возможность расплатиться. Скоро я нагнал его на улице, мы поймали машину и поехали к Коле.

Я с трудом соображал, что делаю.

…

Серые стены камеры меня уже не раздражают — я к ним привык. Я уже не жду скрипа открываемой двери и выстрела — я ничего больше не жду. Только воспоминания терзают мою душу, да Клоп мучает мое тело.

Он входит в камеру, и я чувствую, что от него пахнет спиртным. От него часто пахнет спиртным, и это не сулит мне ничего хорошего.

Я встаю и, кладу руки за голову и отворачиваюсь к стене. Сейчас он начнет обыск, а потом побьет меня своей дубинкой. Я уже привык.

Он никогда со мной не разговаривает, только отдает команды — «Лицом к стене!», «К личному досмотру!». Он такой злой — мне его жалко. Наверное, ему в чем-то не повезло. Наверное, ему и сейчас не везет.

Обычно он начинает с личного досмотра. Но сейчас все происходит не так, как обычно. Клоп просто бьет меня своей палкой по шее, я ударяюсь головой о стену и падаю, чувствуя, что обливаюсь кровью — стена здесь хуже наждака.

Я теряю сознание, но даже и по ту сторону жизни мне никуда не деться от воспоминаний.

Я вспоминаю.

…

Было позднее утро. Я сидел на диване в своей квартире и рассматривал то, что привез от Коли. Это был ПМ и шесть полных обойм к нему.

Я стрелял из пистолета один раз. Я умел стрелять из автомата, я научился этому в школе и потом, в армии, мне тоже приходилось это делать. Но из пистолета я стрелял только один раз.

Мы с компанией были на пикнике, там из-за места для костра чуть не задрались с другой компанией, но кончилось все хорошо — мы решили отдыхать вместе. Ребята оказались неплохими, один из них служил опером, и в тот раз он праздновал день своего рождения. Мы как следует выпили, и опер дал нам пострелять из своего «макара». Я выстрелил в пустую бутылку с трех шагов, и не попал. Больше я никогда не стрелял из пистолета.

Одно время у меня был газовый пистолет, и я умел им пользоваться, но из того не надо было ни в кого попадать. А сегодня вечером я должен был не только стрелять, но и попадать.

Я оделся, взял пистолет с одной обоймой, и пошел ловить мотор.

Машина отвезла меня к железнодорожному туннелю, возле которого находился лес. Люди здесь появляются редко, и я устроил тир. Я прислонил пластиковую бутылку к дереву, отошел на десять шагов, взвел затвор и стал ждать. Поезд гудит, подъезжая к туннелю, и я думал, что этот гудок заглушит мои выстрелы.

Я держал пистолет двумя руками, как в кино. Под гудок поезда я успел выстрелить два раза — и не попал. Выстрелы оглушили меня, пистолет страшно дергался, мне стало не по себе, я испугался, что меня кто-нибудь обнаружит, но все обошлось.

Во второй раз, под следующий гудок поезда, я наполовину сократил расстояние до мишени и успел выстрелить три раза. Результат оказался точно таким же.

Третий раз оказался лучше — я выстрелил трижды и попал с третьего раза. Патронов у меня с собой больше не было, и я отправился домой. Я пришел к выводу, что стрелять следует не дальше, чем за два шага от мишени. О самих мишенях я старался не думать.

Днем я побрился, надел костюм, галстук, взял дипломат и отправился на разведку к зданию по адресу Площадь Ленина, 2. Пистолета у меня с собой не было.

Четырехэтажное здание располагалось позади строения Администрации города. Обойти дом мне не удалось — решетка загораживала все подъезды, кроме парадного. Возле последнего находилась небольшая стоянка для автомобилей, на которой стояло штук пять больших и красивых машин.

Я поднялся по ступенькам и стал читать вывеску. Я не ошибся — здесь находился офис ОАО «Интертур», и офис этот работал до шести часов вечера. Крутящаяся дверь пропустила меня внутрь.

Справа от входа находилась будка, в которой сидел охранник с пистолетом в поясной кобуре. За охранником я заметил аппаратуру тревожного оповещения. Прямо передо мной, за небольшим фойе, на второй этаж вела широкая лестница — здание было старым, и лестница имела старомодный вид. Перед самой лестницей на диванчике сидел второй охранник с помповым ружьем.

-   Извините, вы к кому? — равнодушно прогундосил охранник в будке.

-   Сажите, это фирма «Иннотур»? — спросил я, улыбаясь как можно более доброжелательно.

-   Че? Нет, это — «Интертур», вы ошиблись — не изменив голоса проговорил человек.

-   Вот, блин… А «Иннотур» не знаете где?

-   Не, не знаю… Это не здесь… Выйдете, пожалуйста!

-   Извините…

Я вышел наружу и спустился по ступенькам, чувствуя, что у меня мокрая спина. «Интертур» не могла быть туристической фирмой — в турфирмах гоняются за клиентами, а не отпугивают их такой охраной.

Я решил, что приду сюда в половину шестого вечера. Я понимал, что шансов выйти отсюда у меня нет, но я не думал об этом.

Я взял такси и поехал домой. Часы показывали половину третьего.

…

Я открываю глаза и переворачиваюсь на спину — передо мной, на нарах, сидит Клоп. Я поднимаю на него взгляд и понимаю, что он мертвецки пьян.

-   Ну что, очухался, падла? — говорит надзиратель — Сегодня у тебя будет хреновый день. Встать!

Я встаю, чувствуя кровь на губах. Я здорово поранил лицо.

-   Знаешь, чего бы я хотел? — продолжал Клоп — Я хотел бы лично тебя убить. Лично! Но — нельзя, не моя профессия… Для этого приезжает специальный человек из Москвы. Ты все еще жив, потому что он пока не приехал. А знаешь, почему я хочу тебя убить?

Я молчу — мне не полагается разговаривать с надзирателями. Ему тоже не полагается разговаривать со мной, но мы в разном положении.

-   Боишься отвечать? Боишься, что я тебя накажу? Не бойся, я все равно тебя сегодня достану. Ну, что бы ты хотел узнать?

-   Я хочу знать… Я хочу знать, почему ты так меня ненавидишь?

Клоп смеются — как мне кажется, искренне:

-   Потому, что ты — червяк! Ты — слабак, но попал сюда… Я не понимаю, как ты, такое дерьмо, мог это сделать. Ты ведь слабый человек, за версту видно!

-   Да, наверное… Я никогда не был сильным…

-   Ну, так зачем? Зачем ты это сделал? Ты что — Рэмбо? У тебя же не было шансов! У тебя нет шансов сейчас, но и тогда их не было!

-   Тогда…

Я не успел договорить — Клоп не вставая, быстрым движением без замаха бьет меня палкой по губам. Падая, я думаю, что скоро окажусь в кабинете Ирины Кимовны, и мне становится хорошо.

Потом опять приходят воспоминания.

…

Перед воротами во дворик, ведущий к парадной двери «Интертура», я остановился. Было двадцать пять минут шестого. Внутри меня все дрожало, и в таком виде я не мог действовать. Я вернулся к остановке, купил бутылку крепкого пива, тут же выпил ее и присел на скамейку. Пиво меня успокоило. Обоймы в задних карманах джинсов мешали сидеть. Я встал и пошел к двери. В руках я держал черный пакет со взведенным и поставленным на предохранитель пистолетом.

Я взмок от волнения и подумал, что зря перед самым выходом из дома принял душ и надел чистое белье. Я не рассчитывал освободить Леди — я думал только поднять такой шум, что отправка девушек завтра не состоится. К тому же, Леди могли прятать и не в этом здании.

Я вошел в парадный подъезд, щелкнув предохранителем в пакете. Со времени моего дневного визита здесь ничего не изменилось. В будке сидел один охранник, на скамеечке, перед лестницей — второй. Первый, в будке, поднял на меня глаза:

-   Эй, тебе чего?

Второй сидел, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, совершенно не обращая внимания на молодого человека в белой футболке и в джинсах.

Я, улыбаясь, подошел к будке, вытащил пистолет и выстрелил охраннику в лицо. Затем я прыгнул вперед, ко второму. Тот вскочил, пытаясь достать из-за спины помповик, но не успел — я выстрелил ему в голову почти в упор. Охранник отлетел к стене, повалился на диванчик, на котором только что сидел, затем скатился на пол и больше не двигался. Я огляделся и прислушался. Оба охранника не подавали признаков жизни, но сверху послышались крики. Я встал под лестницу, по которой спускался кто-то бегом, громко топая.

Два человека в пятнистой форме охраны сбежали по лестнице и стали ко мне спинами.

-   Что здесь, блин… Ни фига себе! — проговорил один из них, заметив убитого в будке. Я поднял пистолет так же, как сегодня утром в лесу, и выстрелил три раза в спину одного, потом другого. Все же я кое— чему научился — обе мишени упали.

Я вставил другую обойму и снова прислушался. В здании завыла сирена, из коридора справа от входа раздался отчаянный крик:

— На нас напали! Не подходите к двери — там террористы!

Потом я услышал удаляющийся топот ног, хлопанье дверей и стало почти совсем тихо. Тут я заметил, что один из тех, кто спустился по лестнице, жив и пытается уползти. Я подскочил к нему, развернул на спину и, стараясь не смотреть в глаза, прошипел:

— Где моя Леди? Ну, где вы прячете мою Леди?

…

На этот раз я отключаюсь совсем не надолго. Кажется, я только что получил удар палкой, и вот опять слышу голос Клопа:

-   Встать! Ты — совсем хлюпик, братишка! Но я буду бить тебя все время, пока ты не скажешь, как сумел такое сотворить! Может быть, и потом я тоже буду тебя бить, не знаю, еще не решил… Ну, рассказывай!

Я встаю, вытираю полой куртки губы, и говорю:

-   Я расскажу… Но вот поверишь ли ты… Поймешь ли — не знаю…

-   Это смотря как ты будешь рассказывать! Ну, давай, и учти, я знаю кого именно ты пытался вытащить из конторы этих ребят!

Вот здесь мне становится совсем плохо. Он, Клоп, знает что-то о Леди, о моей Леди, знает то, чего я не знаю!

-   Ладно, ты сильнее меня — произношу я — Но зачем? За что ты так ненавидишь меня? Что я тебе сделал?

Я тут же получаю палкой по шее, но я этого и добиваюсь. Я вижу, что Клоп бьет сгоряча, по чему попало — значит, он теряет контроль над собой. Все же удар был сильным, но я остаюсь на ногах. Клоп, немного нервно, спрашивает:

-   Хочешь знать? Узнаешь! Прямо сейчас и узнаешь! Сегодня — день нашей тюрьмы, все празднуют и у нас с тобой полно времени на разговоры. Хочешь знать, жива она или нет?

Мне кажется, что я превращаюсь в хитроумный аппарат, целью которого было — узнать у своего мучителя хоть что-то о Леди.

-   Я хочу думать, что она умерла…

-   Почему?

-   Потому, что тогда она не достанется никому! Мне-то здесь ничего не светит!

-   Это — точно, тебе — нет…

Что он хочет этим сказать? Только то, что я скоро умру? Или что — то еще? Я смотрю на пистолет на поясе Клопа, и воспоминания снова завладевают моей душой.

…

-   Дурак, ты не знаешь, с кем связался! — прохрипел раненый охранник.

-   Я — дурак, а ты сейчас будешь труп — тихо, с улыбкой произнес я и направил пистолет в лицо лежавшему.

-   Стой, стой… Ты — и правда сумасшедший! Третий этаж, правое крыло… Только тебе там не пройти…

Я выполнил обещание — я выстрелил ему в лицо, и он стал трупом. Потом я побежал вверх по лестнице.

Я бежал по широкой полукруглой лестнице и почти не думал об опасности, я вообще почти не думал ни о чем. Дверь на второй этаж я миновал благополучно — она оказалась закрытой.

Я вбежал на пролет третьего этажа — эта дверь тоже была заперта. Я подскочил к ней и забарабанил кулаком:

-   Откройте, откройте!

-   Отойди, будем стрелять! Здесь — шеф! — ответили мне.

Я продолжал стучать по двери и биться в нее плечом.

-   Прекрати стучать, здесь — шеф, он приказал никого не пускать! — раздался голос изнутри.

-   Помогите! — закричал я.

-   Отвали, буду стрелять!

Они охраняли шефа, меня же приняли за перепуганного работника здания. Конечно, шеф важнее. Я еще налег на дверь, потом отскочил в сторону, и вовремя — изнутри по двери ударил автомат. Я тоже стал палить и выпустил остаток обоймы по замку.

На некоторое время стало тихо — я менял обойму, что делали те, за дверью — не знаю. Наши общие усилия дали плоды — обе створки двери медленно открылись наружу, в мою сторону. Я кубарем влетел внутрь, совершенно не думая о том, что там меня ждет. За дверью никого не было, только валялись пустой рожок и автоматные гильзы, наступив на одну из которых я чуть не упал. Я повернул направо по коридору.

Справа и слева находились двери, я подскочил к той, что справа и толкнул ее — она открылась. Передо мной оказалась небольшая комната, в которой стоили два охранника с направленными на меня автоматами. Они промедлили долю секунды — наверное, они не ожидали увидеть молодого человека в белой футболке и джинсах. Наверное, они ожидали увидеть кого-то другого.

Я выставил вперед пистолет и стал нажимать на спусковой крючок.

Какая-то сила толкнула меня в левое плечо, развернула и кинула на стену лицом вперед. Я упал, перевернулся на спину и попытался достать еще одну обойму из заднего кармана джинсов. Левая рука слушалась плохо, но достать обойму мне все же удалось, мне удалось даже вставить ее в пистолет, но для этого мне пришлось убрать пистолет за спину. Тут я почувствовал тишину. Никто не стрелял, не кричал и я подумал что оглох.

Я попытался встать, но сначала у меня это не получилось, потому что левая рука совсем не действовала. Тогда я повернулся направо и, опираясь на правую руку, встал.

Передо мной стоял небольшой стол, в кресле за которым сидел человек в белой рубашке, испачканной кровью. Два убитых охранника лежали подле него, но человек был жив, хотя и ранен. Я понял, что вижу Сашу Кузнецова, главу «Интертура».

-   Кто ты? — тихо спросил раненый

-   Какая разница… — ответил я тоже тихо. Вся моя левая сторона не слушалась меня и я боялся на себя смотреть. Я чувствовал, как кровь из раненого плеча уже добралась до брюк.

-   Зачем?

-   Где моя Леди?

-   Дурак… Девки — товар…

Я поднял пистолет и выпустил все, что в нем было, в белую рубашку сидящего человека, потом вышел в коридор. Здесь силы мои закончились, и я сполз на пол.

Я помню вой сирен, омоновцев в масках и каких-то девушек, бросающихся на шеи этим омоновцам. Я лежал и улыбался, мне было хорошо, как никогда в жизни. У меня все получилась — отправка не состоится.

Умереть счастливым…

Еще я помню глаза моей Леди, вот только не знаю, видел ли я эти глаза в тот раз, или в другой.

…

-   Она жива, придурок! Она — в Италии, в Милане, работает фотомоделью, как и мечтала…

-   А ты откуда об этом знаешь?

-   Я тебя потому и ненавижу… Ты — легенда! О тебе здесь каждая собака знает, здесь, в тюрьме… Все знают, что ты кучу людей положил ради какой-то девки. Правда, никто не знает, ради кого именно… Но я — знаю! Я узнал! И я хочу вот тебе что сказать!

Клоп подошел поближе и зашептал почти в самое лицо:

-   То, что ты сделал — неправильно! Жизнь — не такая, чтобы можно было делать так, как ты! Надо зарабатывать деньги, надо лезть вверх! А ты? Ты — хлюпик… Я тебя ненавижу! Ты умрешь — скоро умрешь — и ей тоже достанется. Я сообщу кое-кому… Я сообщу, из-за кого убили Сашу Кузнецова, и тогда ей тоже не поздоровится! Ты должен знать, что сделал только хуже…

Я не стал дослушивать Клопа. Я сильно толкнул его обеими руками в грудь, он, не ожидая этого, опрокинулся на спину и ударился головой о массивный дверной замок, выронив дубинку. Он попытался встать, но я взял его за волосы и стал бить затылком о бетонный пол камеры, пока Клоп не затих.

Я наклонился — надзиратель был мертв.

Я присел возле него на колени и снова стал вспоминать.

…

Суд прошел мимо моего сознания — я ждал, что увижу мою Леди, но она не пришла. Моя вина была очевидна — каждый мой выстрел фиксировали камеры системы безопасности.

Я объяснил на суде, что узнал, будто эти люди торгуют девушками, и пришел, чтобы отомстить. Я и отомстил. Имен я не называл, да это никого и не интересовало. Про девушек суд мне не поверил.

На мое несчастье здание, на которое я напал, принадлежало муниципалитету, поэтому меня обвинили еще и в терроризме. Я не спорил.

Сумасшедшим меня не признали — может быть, они и правы.

Меня приговорили к пожизненному заключению и к смертной казни. Интересно, с чего они начнут…

…

Я обыскал Клопа — в нагрудном кармане я нашел целое досье на меня и мою Леди. Про себя я не стал читать, про Леди же я узнал вот что.

Всех девушек, найденных в доме на Площади Ленина, 2, через день отправили туда, куда они хотели ехать, подписывая контракты. Кто-то заметал следы, и он, этот кто-то, их замел. Моя Леди оказалась в Италии. Она не знала, что это я устроил такой шум в самом центре города, она ничего не знала. Она видела парня в белой залитой кровью футболке на полу, но не могла поверить в то, что это я.

Про то, что меня судили, она узнала нескоро. Вот здесь и вмешался Клоп. Теперь мне уже не понять, что двигало этим белобрысым человеком небольшого роста, не понять, потому что я убил его в своей камере. Но Клоп делал все, чтобы мучить меня и мою Леди. Он узнал — не знаю, как — ради кого я летним вечером вошел в дом на Площади Ленина. Он узнал ее адрес и стал ей писать.

Он рассказал ей, что это я обливался кровью на полу третьего этажа, что меня приговорили к смерти и что моя казнь — дело совершенно решенное, потому что я многим стал костью в горле. Многим в этом городе.

Леди узнала все это совсем недавно — около месяца назад. Но… Что она могла сделать? Скорее всего, она приедет, вот только где мы встретимся? Сюда ее не пустят, официально я почти мертв. Да и зачем…

И вдруг я подумал, что все на самом деле могло оказаться проще. Мы, я и она, знали, что на самом деле происходило в здании на Площади Ленина, 2. Мы могли рассказать… Другие девушки уехали и уже все забыли, мы же оказались не из того теста. Нас просто боялись — те, кто заметал следы. Я должен был умереть, но как? Смертные приговоры у нас не исполняются уже несколько лет, правительство хочет казаться гуманным. Значит, надо довести меня до самоубийства, вот тут и пригодился Клоп. Может быть, его просто купили? Где он мог собрать досье на Леди? Откуда он мог узнать ее адрес? А Леди… Она приедет ко мне, и ее убьют. Очень просто, без шума, задавят машиной или сбросят в водохранилище.

Мне никогда не узнать всей правды о том, что было, о том, что двигало людьми. Но сейчас мне не нужна правда, мне нужна моя Леди.

Я не стал надевать одежду надзирателя, она на меня все равно не налезла бы. Я взял досье на Леди, подумал, взял пистолет Клопа с запасной обоймой, открыл дверь и выглянул в коридор. Далеко по коридору слева виднелась решетка, находящаяся перед лестницей на второй этаж. Там сидел охранник, и его отсюда было видно, а вот он меня вряд ли видел, потому что ему приходилось смотреть из яркого света. Я свернул направо — к медпункту.

Дверь в кабинет оказалось открытой, и я вошел. На фоне света небольшого светильника я увидел женский силуэт. Миниатюрная женщина с короткой прической обернулась в мою сторону:

-   Леди… — Голос мой дрогнул, это была не Лена, это была наш врач, Ирина Кимовна — Мадам — поправился я, — вы мне не поможете отсюда выйти?

Я смущенно убрал пистолет за спину.

-   Здравствуй, Виктор… — произнесла врач — Я, собственно, поэтому здесь и сижу… Ты что, убил его?

-   Да… Так вышло…

-   Странная штука, эта жизнь, Виктор… Здесь, в тюрьме, ты — легенда и никто не желает тебе зла. Никто, кроме того человека, которого ты убил… Мы знаем, что ты сделал и почему. На месте тех девушек могли оказаться наши дети… Так что выйти отсюда тебе будет проще простого…

-   Но ведь тогда многих накажут…

-   Да, но это — пустяки… Самым виноватым станет мертвый, а остальные… Уже есть заключение медэкспертизы, что ты напал на надзирателя, который был пьян, убил его а потом свел счеты с жизнью. Такой вариант устроит всех… Твой труп кремировали, так что сегодня ночью ты официально умер. Сейчас ты оденешься вот в это, мы выйдем из тюрьмы и я отвезу тебя туда, куда скажешь. Что будет с тобой потом, я не знаю, дальше уж сам как-нибудь.

Я не знал, что сказать. Я сказал:

-   Спасибо

Потом я надел то, что дала мне врач — джинсы, футболку и джинсовую куртку. Ирина Кимовна открыла дверь, и мы пошли к выходу из тюрьмы.

Мы подошли к охраннику, он посмотрел на пропуск врача, кивнул, и открыл решетку. Меня он будто бы не видел. То же самое повторилось еще несколько раз — охрана смотрела сквозь меня, как будто не замечая. Только на самом последнем посту дежурная все же окинула меня быстрым взглядом.

Это был настоящий заговор молчания, мне стало даже немного страшно. Они все мне помогали, и они все хотели смерти Клопа. Наверное, если бы я не убил его, они все равно сделали бы это.

Мы сели в «пежо» Ирины Кимовны и быстро выехали из района тюрьмы.

Мимо окна проносились огни большого города. Два часа назад я даже не надеялся их увидеть. Может быть, я уже умер? Может быть, мне это снится? Я ущипнул себя за локоть и зашипел от боли — я не спал. Врач обернулась и вопросительно посмотрела на меня. Я объяснил, она усмехнулась:

-   Нет, это не сон… Ну, куда дальше?

-   Не знаю… Нет, знаю! К кинотеатру «Люкс», где ларьки с мороженым…

Смеркалось, когда я вышел из машины.

-   Спасибо, мадам… Да чуть не забыл — я протянул в окно автомобиля пистолет Клопа — А то ваша легенда не склеится…

-   Ты — наша легенда! — сказала женщина — На, вот тебе немного денег…

В последнее время я забыл про деньги.

-   Спасибо… Прощайте!

Машина отъехала, я остался один и пошел к тому месту, где раньше стоял прилавок на колесиках моей Леди. Я почти не удивился, когда знакомая фигура бросилась мне навстречу и повисла на шее. Где же она еще могла меня ждать!

У меня не было документов, а в этой стране без документов жить не просто. Но со мной была моя Леди.

Я жил влюбленным.

И я умер — ведь сегодня меня официально похоронили.

Я умер счастливым.

-----—

июнь, 2002