Монолог

чуть согнулся, ко сну отходя;

стал похож на синюшную курицу.

Завтра утром ничейное имя

станет символом Вашей тоски.

Дорогой, уважаемый, милая,-

Вы б не терли так сильно виски,

все равно не сойдутся ведь пальцы

и просвета в черепе или душе

не добьётесь Вы этаким трением,

как и огня. Неужели уже

Вам пора в океан тихословья?

Как печально. Я бы хотел

объясниться. И, может, припомнить

Вам былые забавы, постель,

Ваши письма, стенанья, неверия,

Май, солнце, лёд, плечи, волосы;

Вы не смущайтесь: множество

дней назад полосы

прошлого ветер запутал так,

что не выяснить, где Вы

и с кем проводили осени.

Мало что помнят девы,

и Ваши глаза

так и не будут узнаны

никогда, слышите?

В тихословии будет узко, но,

принимая в расчет снега

как ловушку сознания,

проще, чем в нынешней сутолоке.

Безупречен Ваш план, а я...

Впрочем, к чему слова.

Расстаемся навечно.

Вам — к океану, а мне, наверное,

стоит притвориться свечкой.

Жаль, уважаемая, но время ушло.

Теперь оно пьет чай

в переулках Вашего прошлого,

и Ваша ложь горчит. Не оборачивайтесь больше,

милая, на крик "Осторжно!". Я так решил.