…Бронзовая от загара рука взяла палку из кучи хвороста, легко переломила ее, уперев в землю и бросила обе половинки в костер. Пламя ответило довольным треском и взрывом искр. Мгновеньем позже стало светлее, огонь заплясал веселее. Вспыхнула «сверхновой» сгоревшая бабочка и все что от нее осталось — неуловимый блик на пощербленном клинке махайры, на иссеченых наручах и чешуйчатой рубахе. В полумраке, почти недосягаемом отблескам пламени, переступил с ноги на ногу один из гнедых скакунов. На другой стороне пламени мощно и печально вздохнул еще один путник. Было слышно только треск костра и, иногда, фырканье лошадей. Рука потянулась за хворостом…
— Так ты говоришь любовь — самое сильное чувство?
— Угу…, — ответил второй, словно что-то не договаривая.
— Вот вернусь домой, привезу всем гостинцев: лакомств, шелковых платочков, сережек…
— Любовь.
— Не знаю. Забаву… ну, жену свою, как-то и не хочется увидеть… не, хочется, конечно, но ребятишек больше,— путник улыбнулся широкой искренней улыбкой, блеснул железом вставной зуб.
— Угу.
Воцарилась тишина, нарушемая только треском костра…
— А ненависть наверное все же сильнее. Вот любишь ты, любишь, а она раз… и с другим. Зашибешь ведь без разговоров. Правда?.. И я о том же. Значит ненависть — сильнее.
— Не.
— Думаешь, есть сильная любовь и сильная ненависть? Ну да, может быть. Из-за ненависти все войны… а, нет. Все-таки не все. Как тот грек рассказывал… а, Елена ее звали, да? Может ты и прав.
Воин нахмурил широкий лоб и явно без удовольствия заговорил:
— Из-за любви все здесь делается, — он неопределенно махнул рукой изображая видимо все вокруг, — и войны, и мир… И хату мы зачем строим? Угу. Для любви. Воевать я зачем ушел… за деньги, думаешь? Правильно думаешь. Но только на кой мне эти деньги? Вот то-то и оно. Приду домой, откуплюсь от службы и женюсь. В любви детей родим с женой, как родители и меня когда-то… Буду любить детей этих. А ты думал? Степняка рубить — одно, а сынишку на коленях качать — совсем другое. Я не царей защищал все это время, не деньги копил и не врагов ненавидел… Я любовь берег! Вот здесь которая, — он бухнул себя в грудь кулаком, раздался глухой звук, словно где-то в чаще упал столетний дуб,— понял? А ты зачем думаешь по этим… как их… странам всяким бродишь? Торгуешь? Нет! Ты тоже любовь бережешь, потому что у тебя она денег требует — семью кормить, значит…
Воевал я вот со степняками… Кони у них быстрые, сами мелкие все: ну чтоб лошади легче было удирать… не о том… а, так вот у них царь ихний — «шах» называется, насобирал себе со всего мира 700 жен! И что ты думаешь? Всех нельзя любить, верно. У него есть одна, — «первая жена зовется». Видел я ее. Старая, беззубая. А видишь, любит!
— Так то «первая», значит главная, старшая. Он не обязательно ее любит…
— А, понимаешь ты! Не любил — в три шеи гнал бы! У него их 700, одной меньше…
Воин умолк неожиданно. Запас красноречия вдруг иссяк. Он и так наговорил на 3 дня наперед. Но бушевавшие в груди страсти вылились таки в громкий хлопок ладонью по колену.
— Любовь — это не когда берешь. Не когда добиваешься девицу и манишь ее на сеновал… Не когда клянешься в любви… Любовь — это когда отдаешь, даришь без ожидания отдачи. Когда жертвуешь не только жизнью и состоянием, но душой! Когда хочешь чтобы любовь твоя была счастлива, обеспечена и в безопасности. Пусть не с тобой… Любовь, это когда ею можно сжечь самую лютую ненависть в груди, и пожертвовать всем даже во благо врага.
Вот подымемся завтра с утра, и езжай к своей Забаве. Не гостинцев она ждет…
— Угу.