alef — Рассказы о Дзержинском

— Только на тебя я и могу положиться, — Владимир Ильич очень серьезно вздохнул, — Не подведите, Феликс Эдмундович.

Дзержинский кивнул.

— Можете быть уверены, Владимир Ильич, не подведем.

Он покинул кабинет Ленина расправив плечи, и только потом его плечи устало поникли. Стервятниками накинулись на него порученные Лениным заботы. Но Феликс Эдмундович понимал, что даже ценой собственной жизни, но он никогда не подведет, потому что иначе и не может быть. Понимал это и Владимир Ильич, поэтому и доверил важное дело Дзержинскому.

Феликс Эдмундович шел по заснеженному Петербургу отягощенный думами, а снег крупными хлопьями засыпал улицы, деревья и даже небо были сплошь укрыты снежным покрывалом.

Только когда раздался выстрел, и телу как-то стало неуютно, Дзержинский понял, что так и не выполнил поручения Ленина. Он еще слышал окрики, скрип шагов по снегу, но подняться так и не смог…

Через три дня Ленину пришло сообщение, что Дзержинский задание выполнил. Тяжело раненный, он успел кровью написать на снегу шифровку. Его обнаружили путейцы, и, прочитав шифровку, не оставили товарища в беде…

Владимир Ильич Ленин стоял у окна и смотрел, как снежная лавина укрывает Петербург. Нет, не укрыть снегу благородных порывов борющихся за свою свободу людей, думал Ленин, и где-то в его пролетарской груди все ярче и ярче разгорался костер, искра революции, пламя свободы, равенства, братства…

Владимир Ильич повернулся к Крупской.

— Не убить им Дзержинского. Каждый из нас станет Дзержинским, чтобы бороться за правое дело. Вот так, товарищ Надежда Константиновна, и никак иначе.

— А теперь идемте-ка выпьем чаю, — продолжил он немного погодя и чуть улыбнулся, — нам нужно набраться сил, впереди еще долгая и трудная дорога.

— Вы хоть немного бы поберегли себя, Владимир, — пожаловалась Надежда Константиновна, — опять всю ночь будете читать Аксенова и слушать “Аукцион”…

— Нет, — возразил Ленин, и наконец решился, — сегодня будем брать Зимний…

2

Феликс Эдмундович одним глотком допил остывший чай и поднялся.

— Хватит чаи распивать, пора дело делать, — сказал он сам себе.

На улице стоял дикий холод, но Дзержинского это не остановило. Он вскинул старую двустволочку на плечо и решительно вышел из дому…

— Не пройти, товарищ Дзержинский, никак, крепко они там засели…

Феликс Эдмундович серьезно посмотрел на рабочего и сказал:

— Должны пройти, обязаны.

— Ничего, — сказал другой рабочий, — они скоро там сами с голоду перемрут…

— Нет, — отрезал Дзержинский, — партия не может ждать, пока они там перемрут, партия не будет стоять…

Феликс Эдмундович окинул взглядом ситуацию. Ему хотелось все бросить и уйти спать, но он понимал, что просто необходимо пройти, жизненно важно, там ждут его, Дзержинского, вестей. Пакет, написанный самим Ильичом, грелся у сердца.

Дзержинский вскинул свою двустволку и пошел вперед.

— Куда! — послышался вопль. — Прибьют ведь!..

Где-то еще кричали, но совсем позади. Дзержинский бежал, петляя среди сугробов, свистели пули, взбивались снежные фонтанчики у его ног, но он все еще бежал, пули казалось не брали этого бесстрашного человека.

— Пройдет, точно пройдет… — шептались в окопе, напряженно наблюдая за темной фигурой.

Вот фигура исчезла среди снегов и не появилась снова. Замолчали ружья и винтовки, немного дольше фырчал пулемет, но смолк и он.

Все еще надеясь, люди долго молчали, но когда стало ясно, что не будет больше мелькать храбрая фигура, летящая в граде пуль, одним мощным порывом ринулись рабочие вперед, растеряв в своих рядах невероятное: “Дзержинского убили…”

Вновь застрекотало оружие, но люди неслись на заслон, уже не замечая смертоносных укусов свинца, они летели вперед, как за несколько мгновений до этого стремилась вперед одинокая фигурка Дзержинского, и знание наконец пронзило всех этих измученных невзгодами людей, оно шептало всеми обмороженными и потрескавшимися, сухими и обветренными губами: “Нужно пройти…”

У самого заслона вдруг возникла фигура, тут же исчезнув. Взвился огонь, задрожала земля…

Тяжело раненый, но живой Дзержинский скупо улыбался, смотря на своих людей, взявших-таки заслон, не покорившихся, смелых живых людей, не испугавшихся даже смерти, возложив свои жизни на возрождающийся алтарь Революции.

— Так держать. — твердо сказал он, потом обессиленный, но не покоренный осел на койку.

— Ну теперь можно и пару часов вздремнуть.

— Что вы, дорогой товарищ Феликс Эдмундович, — тут же воскликнул врач. — вам теперь на месяц постельный режим.

— Нет, два часа, не больше, — возразил Дзержинский, — партия ждать не будет, не имею права в лазарете прохлаждаться…

— А ничего, — успокоил его врач, — я вам Кортасара на досуге почитаю, товарищ Владимир Ильич давно вам советовал, да вы все в делах… Партии, говаривал товарищ Владимир Ильич, нужны грамотные люди.

Дзержинский кивнул и наконец закрыл глаза.

Дверь тихо скрипнула и крадучись вошел Ленин, делая знаки врачу, чтобы тот не шумел. Ленин оставил на столике у постели Дзержинского медаль героя, шепнув врачу: “Завтра отдадите”, и вывел того из палаты.

— Пусть спит… Он недели две уже не спал. А Надежда Константиновна вам завтра пластинку принесет, новая, только с Запада, привет нам от их пролетариата. Скажите мне, товарищ врач, вы слышали что-нибудь про Давида Бауи?..

3

Дзержинский тихо вошел и сел в отдалении.

— …Разбежавшись прыгну со скалы,

Вот я был и вот меня не стало —

кричали голоса, но в дыму не было видно кто поет.

К Дзержинскому наклонилось близ находящееся бородатое лицо, лукавое и пахнущее, как и все вокруг, махоркой.

— Вот это вот наша родная, вот эт я понимаю для рабочих. А то намедни товарищ ставил “Пинк Флойд”, где уж нам, мужику, понять, что они тамова выпиливают…

— Ну уж не скажи, товарищ, не скажи… — возразило другое бородатое лицо. — У меня вот дочурка, а и та слушает Флойдов, Перплов, Зепеллинов… это, товарищ, музыка нового поколения, так говорит она, “ню вейв”, о!

Тут бы разгореться спору, но вдруг кто-то воскликнул:

— Да это же сам товарищ Дзержинский!

— Феликс?! — из дыма вдруг вынырнуло знакомое лицо в папахе. — Ба! Дзержинский! Айда сюда, Феликс, товарищ фронтовой, на, гитару держи! Давай “Аквариум”!

Чапаев посадил Дзержинского рядом с собой, вручил ему потрепанную шестиструнку.

— Ты уж извини, электру подключать некуда. А так у меня “стратокастер” в броневике лежит… да и “Маршалл” бы сюда… — Чапаев мечтательно уставил очи долу, потом заорал. — Петька!!!

Появился скромный Петр.

— Где душа твоя бродит?! Во — Дзержинский! А это, Феликс, Петро, замкомдив! Тащи самогону, Петька! Нашего, что Анка варила! — послышался одобрительный ропот. — Ну давай Гребня, “Десять стрел”!..

— Может Башлачева, — предложил Дзержинский.

— Играй, мать! Играй к чему душа лежит! Сибирячки вообще вон Летова заказывают!..

Дзержинский ударил по струнам.

— Ночь

плюет на стекло черным.

Лето,

лето прошло, черт с ним…

…Дзержинский выбрался на свежий холодный воздух и мигом отрезвел.

Пора бы уже и честь знать, подумал Феликс Эдмундович, все-таки не отдыхать мы в этот мир родились…

— Ничего, товарищ, отдыхайте, — вдруг рядом материализовался Ленин, и Дзержинский понял, что как часто случается, мыслил вслух. “Надо быть внимательнее к себе”, — еще успел домыслить он.

— Как же прикажете понимать, Владимир Ильич, а строительство коммунизма?..

— Ничего, Феликс Эдмундович, не для того мы самодержцев свергали, чтоб загонять себя работой. Все успеется... — Ленин лукаво усмехнулся.

Растерявшись, Дзержинский прикурил сигарку.

— А вот это вы бросайте, — строго сказал Ленин. — Курить — здоровью вредить.

Они постояли, помолчали. Внизу вновь запели. “Алису”, “Трасса Е95”.

— Эх, хорошо поют, — наконец заметил Ленин. — Пойду-ка я им “Орландину” сыграю.

— И вы, товарищ, возвращайтесь, — бросил напоследок Владимир Ильич, — нехорошо отбиваться от коллектива…

4

…тире, точка… точка, точка, тире…

— Ясно. “Держитесь, Феликс”…

Дзержинский наконец разжал бледные пальцы, попутно заметив, какие глубокие следы остались на спинке стула…

“…Тяжелое положение. Немедленно нужно ехать. На вас одна надежда, Феликс Эдмундович…”

Тогда Дзержинский лишь коротко кивнул. И вот он здесь на Востоке. Тяжелые бои оставили в памяти Дзержинского лишь один кровавый туман. И все-таки не подвел Дзержинский партию, не подвел Ильича.

Смертельно раненый, уже в который раз, он не оставил людей и, казалось, немой укор Владимира Ильича: “Подвели вы меня, Феликс Эдмундович, ох, как подвели…”, не дал ему не только умереть, а наоборот придал большей силы, и люди, с верой в командира и в партию, не позволили врагу пройти к еще молодому сердцу Революции.

— Значит, будем держаться, — заключил Дзержинский. — И будем держаться еще столько, сколько потребуется.

Кипели бои и люди все чаще оборачивались назад, высматривая, не идет ли подмога…

Врага становилось все больше, они огромным валом накатывались на горстку редеющих защитников. Но чем меньше людей оставалось у Дзержинского, тем крепче становилась оборона.

Уже давно иссякли запасы провизии, все чаще люди гибли не от пуль, а от истощения, но будто ангел брел среди них — Дзержинский, поднимая мертвых, леча раненых, и увидев огонь в глазах командира, люди поднимались и останавливали врага, который безбрежным океаном бушевал вокруг островка закаленных сердцем, отчаянно сопротивляющихся революционеров, в рядах которых носился словно молитва, словно крик буревестника: “Держитесь, товарищи, помощь уже идет!..”

…тире, точка… точка, точка, тире…

“Держитесь, Феликс”…

— Все, последний патрон, — прицелившись, красноармеец снял впереди идущего, но на место павшего сразу стали десять человек.

— Ну, товарищи, в штыки! — Дзержинский вышел вперед, но обессиленный, упал. Поднялся и упал снова.

…И вдруг забеспокоился враг, отхлынул…

Дзержинского принесли уже бредящего. Все еще хмурились брови командира. Даже в бреду враг не оставил его в покое, как не хотел оставить свободной страны, страны рабочих и крестьян.

Тихо стало на поле боя. Но понял враг, что потеряли люди своего командира, бросились на защитников, как стервятники, готовые прочь смести непокорившихся…

Но тут вдруг открылись глаза у Дзержинского, тихо он так вздохнул, и еще тише сказал:

— Земля дрожит. Конные. Никак Буденный. — и вновь впал в беспамятство.

Подняли люди тело командира и пошли вперед, сквозь бушующее море врага. Смело шли. Растерялись враги, отступили.

Налетела тут буденовская дивизия, подминая под себя врага, раскидала его. Побежал неприятель, а в небе песня плыла. Услышали ее враги и еще пуще побежали…

Сдержал слово Дзержинский, не пустил врага, обратил в бегство противников пролетариата…

— …И чудилось мне, будто плыву я, а в небе песня звучит. И так легко мне сделалось, спокойно…

Владимир Ильич рассмеялся, а отсмеявшись сказал:

— Так это Семен Михайлович вам на помощь подошел. А песня была “Интернационал”. Любит ее Буденный перед битвой на своем японском магнитофоне крутить. И где только колонки такие мощные достал.

Дзержинский и сам засмеялся было, но задохнулся кашлем.

Ленин строго посмотрел на него.

— Да будет вам. А теперь выздоравливайте, — и вышел из палаты.

Феликс Эдмундович закрыл глаза, уже засыпая. Врачи будут возмущаться, но уже завтра он покинет лазарет, это уж точно…

(2002-2003?)