Fucker — Моя дочь

Помню, первые дни после выписки из роддома так её и называл — Существо. Просто никак не мог поверить, что у меня, читающего Гегеля, говорящего о политике и не улыбающегося своему отражению, может быть продолжение, производное. Комочек, плотно завернутый в пеленки. Распахнешь — и ручки дрожат, и ножки дрожат, и остро    голубые глаза смотрят с испугом и радостью — вот я какая, папа! Живая!

Папа.

— Я — папа. Ты — Существо.

— Данилов, ты дурак, а не отец. Не смей её Существом называть. Она Алиса. Алиса Денисовна.

— Вам дам я книгу почитать, Денисовна, о тезке Вашей, но потом, вы, говорят, еще не умеете её смысл познавать.

Улыбаемся. Муж, жена, новорожденная дочь — все улыбаемся. Она вообще росла спокойным ребенком, тихим, радостным, очень умным, в отличие от нас. С каждым месяцем совместного сосуществования мы становились все громче, скандалы брали новые рубежи в продолжительности и накале, посуда билась с частотой джазового ритма, а причины, почему два человека, абсолютно разных, должны быть вместе, сжались до очертаний годовалого ребенка. Мы и раньше ссорились, но появление дочери будто разрубило узел, подтвердив теорему с общей формулировкой “Мы не можем жить с тобой, никак”.

Первое слово, сказанное Алисой, было ”мама”. Мама, в свою очередь, гордилась успехом воспитания и превосходством женского начала над мужским не меньше недели. Я молчал и втайне мечтал подсунуть вместо букваря “Экономикс” Самуэльсона. В крайнем случае — Маркса, но только в крайнем. Существо делало успехи в любых начинаниях, от шажков до разговорной речи на уровне ”мама-папа-баба-бибика”. Хватало ведь скудного лексикона объясняться яснее, чем мне уже чужой женщине втолковывать, почему мы не имеем права расходиться.

Развелись резко и больно, как срывают бинты с незаживающей раны. Меня как раз повысили по службе, она вообще сделала карьерный взлет и уже была в состоянии обеспечивать Алису одна. Чем, вообще, могли закончить люди, за всю ночь даже не прикасающиеся друг к другу на протяжение двух месяцев? Дочку отсудили жене. Я думал — буду пить и писать слезливые, горькие рассказы. В самом деле, приходили друзья, приходил Антон, предлагали выпадать из реальности, но я не пил. И не писал ничего тоже, отупев морально, загрубев разумом. Упивался взахлеб одиночеством, бессонницей и пустой ночной квартирой. Она же, как и в былые времена, поступила куда более рационально — вышла повторно замуж за крепкого хозяйственного мужика, с золотыми руками и широкой душой. Настоящий русский человек, коих мало осталось.

Через месяц после свадьбы он явился ко мне на работу, то ли извиниться, то ли просто поговорить по душам, но смог вместить всю информационную нагрузку лишь во фразу:

— Я с твой женой теперь… Вот.

Я не держал на него ни зла, ни обиды, ничего подобного. И на жену не злился — простил. Мужчина должен прощать женщине все, женщина мужчине — ничего, и моя бывшая при любой встрече старательно, с приторным садизмом припоминала все мои прегрешения перед дочерью и перед ней. Заработался (да), забыл семью (да), ходил по бабам (нет, хотя иногда хотелось). Одна лишь малышка не ведала про конфликты взрослых.

Сегодня мы успели сделать многое, от покупки игрушек до похода в местный зоопарк.

— Жиаф, папа! Смот'и, жиаф!

Катаю её на своей шее, мы и сами — всем жиафам жиаф! Картавость досталась от меня вместе с глазами. Остальное — мамино, красота роковая и жгучая, как южная ночь. Смотри, девочка моя, не выбирай себе замкнутых одиночек. Слабые люди сгорают в такой красоте быстро.

Хорошо, что она называет меня папой, а не Денисом, как её старательно учит мать. Потому что я потерял бы последнюю зацепку за жизнь.

Под вечер Существо заснуло еще в машине, не дождавшись специально купленной для неё кровати с предельно мягким уютом. В отдельной комнате моей холодной злой квартиры все специальное, все для нее, и все единственно теплое, живое. Ночь продолжает тянуться за окном. По мою сторону время остановилось. Вдруг слышу, шажочки — топ-топ-топ — бежит ко мне, в пропахшую табаком и книгами коморку, бросается на грудь, обнимает, дрожит всем, чем может, и плачет, проглатывая буквы и даже слоги:

— Папа, апа, у мея под к'оватью чуовище! Саашно, апа!

И продолжает плакать. Глажу по мягким черным волосам.

— Сейчас, Алиск, прогоню чудовище, подожди.

— Нет! — кричит. — Не уходи, паалста! Не уходи, папа!

Смотрит чистым и прозрачным, невинным лазурным взглядом. Улыбаюсь в ответ, и она прижимается сильнее. Не проходит и пяти минут, как Существо начинает посапывать. Самое время перемещаться на продавленный мною диванчик и укрываться теплым папиным пледом. Я люблю тебя, Алиска.

Нет, не так. Больше, чем люблю, ты часть меня, неотделимая и самая сильная моя часть. Моя надежда. Моя дочь.