Тамплиер — Русана

— Ну, Дим, у тебя же эритродермическая форма.

Были, конечно, лекарства, которые могли мне помочь, но они вызывают остеопороз и атрофию надпочечников и еще много чего, а я считал, что я слишком молод, чтобы иметь такие осложнения. Я благодарен самому себе, что тогда, несмотря на множество личных проблем и физические страдания, мне все-таки хватило духу перетерпеть.

Именно в то время, которое кажется мне сплошной зимой и мокрым снегом, хотя были, конечно, и лето и весна, произошла эта странная история. Хотя почему странная? Именно тогда я понял, что такое, когда две души соединяются, не вслед за физическим притяжением, а вне его, и физическое догоняет духовное. Это сближение двух людей, которые не искали близости, но сблизились. А может быть искали, сами не подозревая об этом.

Мое обучение проходило ни шатко — ни валко, вдобавок я женился, и вскоре у меня родился сын, поэтому я постоянно был занят либо работой, либо семьей. Все остальное время я спал, я хотел спать практически постоянно, на лекциях, в метро, и естественно дома.

На лекциях я постоянно боролся со сном, к счастью, большинство их были сугубо теоретическими, и владение материалом никак не сказывалось собственно на врачебной практике. Ординатор — это врач, который не получает зарплаты, но зато овладевает специальностью. В тоже время, это мальчик на побегушках, и любая медсестра имеет возможность подчеркнуть свой постоянный статус и многоопытность.

Поэтому мы, ординаторы сбивались в группы, образуя свою собственную среду, которая не растворялась в общей атмосфере клиники.

Русана была немного странноватой, в ней было что-то западное или прибалтийское, а может быть, это было что-то мистическое и инфернальное. Один из наших общих знакомых, аспирант, так сказал про нее: «Русана ни хорошая, ни плохая, она просто ведьма». Однажды, я спросил Русану:

— Знаешь, что про тебя сказал Макс?

— Наверное, он сказал, что Русана — сука.

— Нет, он сказал, что ты — ведьма, но это ни хорошо, ни плохо.

— Он просто меня хочет, — сказала она тоном, которым обычно ставят диагноз.

Однажды, когда я совсем ее не знал, и считал, что она из пригламуренных девчонок (хотя слово «гламур» тогда еще не было в ходу), и был о ней вообще невысокого мнения, хотя и не мог сказать что-то нелицеприятное. Так вот, однажды, я встретил ее в отделении, и она с удивлением, которым удивляется ребенок, когда видит впервые что-то новое, сказала:

— Представляешь, я только что видела, как мой больной съел 20 таблеток, сразу! И при этом, все это ему было необходимо назначить!

Я подумал, что она дура, но ничего не сказал. Если больному надо назначить столько препаратов, надо задуматься и что-то отменить, а что-то отложить на потом. Предсказать взаимодействие трех препаратов — сложно, а про 10 и более, вообще, невозможно. Мои учителя в медицине те, кому я действительно верил, кого я уважал, говорили, что у постели больного, нужно задуматься какой препарат отменить, а не какой еще ему добавить.

Как-то по дежурству, меня вызвала больная, которой вводили аллергены, и которая боялась, что у нее начнется системная реакция — осложнение от лечения. После 30-ти минутной беседы, я понял, что она просто боится. Тогда я сказал:

— Сейчас мы вам сделаем укол, и все будет нормально, и вы ляжете спать, — время было уже первый час ночи.

— А что вы мне сделаете?

— Супрастин.

— С дексоном?

— Нет, без дексона.

Дексон — это гормональный препарат, который хорошо и быстро подавляет аллергическую реакцию. Обычно дежурант, чтобы подстраховаться назначал его при любом подозрении на нечто подобное. Но мне было скучно всем без разбора колоть гормоны, кроме того, я считал, что это неправильно, и для назначения гормонов нужны серьезные основания. Больные привыкли, что дежуранты обычно назначают им гормоны. Но медицина мне нравилась именно возможностью думать и принимать решения. Хотя бы на дежурстве…

Еще одним открытием стал другой случай, когда я переписал по просьбе другой девчонки, тоже ординатора, группу «Septic Flesh». Тяжелая металлическая группа, как ни странно греческая (обычно такую музыку играли финны или норвежцы), начинала свой альбом с мощного рифа. Я завел кассету на маленьком магнитофончике в ординаторской, и по комнате стали расплываться звуки любимого рифа. Русана, которая в этот момент была в комнате, стала ритмично кивать головой. Это меня удивило, это совсем не вписывалось в мой образ пригламуренной девочки. Оказалось, что ей нравится Рамштайн, что было довольно попсовым выбором, и тем не менее…

А потом была эта командировка. Меня никто не заставлял туда ехать. Но возможность подработать и сменить обстановку, хотя бы на время, были мне необходимы. Я не ждал каких-то особых впечатлений, тем более какой-то романтической встречи и чего-нибудь в этом роде. Просто возможность развеяться и заработать немного денег.

Живописный маленький город в Ленинградской области, расположенный в сосновом лесу, и имеющий соответствующее название. Мы, юные иммунологи, с многоопытной руководительницей, которая в молодые годы танцевала вальс на саркофаге Чернобыльской АЭС. На центральной улице городка вместо часов — счетчик Гейгера.

Мы ехали обследовать тех самых ликвидаторов, которые жили и работали в этом городке, на Ленинградской АЭС, которых наше заботливое государство бросило в этом городе тихо умирать от лучевой болезни. Некоторые страдали просто оттого, что некому было просто грамотно подобрать антибиотик. Простые люди, которые по зову страны бросились жертвовать собой ради остальных. И никому до них не было дела. Им занижали дозу полученной радиации на порядки, никто не знал, что с ними делать. Теперь, когда они стали больными и слабыми, они стали никому не нужны. Только раз в год, к ним приезжали мы, иммунологи из столицы, замеряли им зачем-то иммунный статус, и по ходу дела пытались чем-то помочь. Но чем может помочь врач, который приехал на 10 дней, и в день осматривает несколько десятков человек? Кое-что нам конечно удавалось сделать. Хотя бы выписать нормальный антибиотик…

Цинизм государства познается именно в таких ситуациях, ты осознаешь, что государству наплевать на людей, которые готовы броситься тушить пожар собственным телом. Тело испортилось, оно отработанный материал, ему не стоит уделять слишком много внимания. Чем быстрее оно прекратит свое существование, тем лучше. Чем меньше другие тела видят, как умирает отработанный материал, тем лучше; ибо это наблюдение плохо влияет на моральный дух здоровых тел, еще пригодных для тушения... А пожаров в нашей стране хватает, поскольку беспечность, порожденная безответственностью и пресловутым национальным менталитетом, не имеет пределов.

Было начало ноября. Хмурая осень северной столицы и ее окрестностей. Быстро проносящиеся кучевые облака, ежедневно приносящие то дождь, то мокрый снег. Порой выглядывало солнце, испуганно озиралось и вновь исчезало под покров туч. Солнце предвещало мокрый снег. Песчаная почва, с подстилкой из сосновых игл хорошо впитывала влагу. Нам сказали, что здесь выпадает меньше всего осадков в Ленинградской области. Дождь и снег вполне соответствовали моему душевному состоянию. Через неделю начался бронхит. Он тек вяло, без температуры, словно бронхи тоже стали изрыгать дождь и снег, только по-своему. Они слились с атмосферой. Стали единым целым. Как в стихотворении-ворчалке, которое я сочинил когда-то: «Я — это дождь. Я сливаюсь с дождем, мы — одно целое, и все же вдвоем».

Утром мы спешили в поликлинику, проводить диспансерный осмотр, ставить аллергопробы желающим. Примерно в час или два дня поток людей иссякал, и мы шли обедать в ресторан «Ленинград» — настоящий советский ресторан, где пообедать можно было за 50 рублей. Для сравнения, кружка пива в баре Москвы тогда стоила около 25 рублей. Мы обедали там, наслаждаясь коммунизмом, и непривычным радушием местных официанток.

Потом мы разбредались, кто в магазин, кто в интернет-кафе. Если погода была хорошая, т.е. не было осадков, то мы гуляли по лесу и берегу Финского залива. Вдали виднелись очертания Ленинградской АЭС. Строгая северная красота наводила печаль и раздумья. Я почему-то все время напевал песню «Конец фильма»:

Шоссе, дорожное кафе,

Мужчина в тренировочных штанах

Протянет нам банку

Трехлитрового сока.

Мы вчера потеряли

Свои небеса…

Так шли дни. Глава местной администрации, бывший на короткой ноге с нашей боевой руководительницей, предоставил нам в распоряжение сауну, где видимо обычно зависало местное начальство. И поскольку компания у нас была смешанная, то девочек нам не предложили, видимо предполагая, что раз мы приехали со своими, то нам ни к чему. Нас действительно было трое парней и две девчонки, мы были примерно одного возраста с разницей в 2-3 года. Кроме нашей руководительницы, еще была набожная лаборантка неопределенного возраста, наверное, ей было лет 30-35.

Второго парня, который выполнял роль неофициального зама, был Виталик, полноватый невысокий парень, постоянно строивший из себя ловеласа, и бродивший по барам пытаясь найти шлюх, готовых отдаться за выпивку.

Я поначалу присоединился к нему, и мы пили пиво в местном баре, как вы понимаете, цены там тоже были смешные, хотя денег у нас, по правде сказать, было немного, особенно у меня, т.к. командировочные мне обещали выдать только после поездки. Я пил «Синебрюхофф», а Виталик «Балтику».

В бар подтягивались непонятные девахи, половина из которых казались недотрогами, а другая была уже откровенно пропитыми блядями, либо теми, кого на порно-сайтах называют mature.

Пытаясь найти золотую середину, мы пили пиво и мрачно оглядывали местных обитателей, попутно рассказывая друг другу сальные истории.

В первый вечер мы никого не сняли, поскольку недотрог мы трогать побоялись, а откровенных пропитых шлюх почему-то не было.

Меня, правда, пыталась снять одна mature, но я сказал ей фразу, которую слышал в каком-то интервью по радио: «мадам, уже падают листья…». Она не поняла смысла, и продолжала прикладывать мои руки к своей груди, которая, надо сказать, была впечатляющих габаритов. Тогда я в менее поэтических выражениях объяснил, что я де слишком молод…Она грустно покачала головой, и красочно рассказала о том, как я много теряю. В голосе была грусть и сожаление. Мне даже стало ее немного жаль. Возможно, что она была и права, но экспериментировать было стремно.

В следующий вечер Виталик подцепил какую-то блядь. Она увидев, что нас двое, посуетилась и вызвала еще одну. Вторая блядь не выдерживала никакой критики, и если блядь Виталика подходила под выражение «третий сорт — не брак», то вторая была не то, что брак, она была просто пиздец. Habitus, как говорят медики выдавал стойкое пристрастие к алкоголю, причем, видимо низкого качества.

Я как официальный ухажер, угостил ее двумя коктейлями, которые представляли собой сок, смешанный с водкой непонятного происхождения в соотношении 2:1. Этот безумный праздник жизни стоил всего 12 рублей за стакан.

Выпив коктейли, она стала напряженным взглядом смотреть то на меня, то на свою коллегу. Она была похожа на лесного зверя, которого решили одомашнить, и он, чуя подвох, ест то, что ему предложат, но при этом опасливо озирается.

Поозиравшись некоторое время, она наконец произнесла ключевую фразу:

— Маш, скажи мне, ГДЕ ты их нашла?

— Они здесь в командировке, это доктора из Москвы.

Видимо, Виталик уже выложил все козыри. Доктора, да еще из Москвы. И водкой угощают, и сигареты покупают, за что такое счастье совершенно непонятно.

В это время подкатил наш третий доктор. Я тихо предложил ему свою пассию. Он также тихо отказался. Мы переглянулись, и без слов договорились, что пора съебываться.

Вскоре нам представилась такая возможность, и мы тихо ушли, под предлогом сходить в туалет, оставив Виталика самостоятельно разруливать ситуацию. В конце концов, он вроде бы никогда не возражал против групповухи.

Мы с Ринатом тихо вернулись в нашу квартиру, где уже мирно спала женская половина «экспедиции».

Я принял душ, и подумал, как хорошо все-таки иногда просто прийти и лечь спать.

В следующий вечер мы впятером пошли в сауну местного начальства. Нам показали, где дрова и как топить, и мы расположились в мягких кожаных креслах. Предварительно мы купили вкусного питерского пива. Вдоволь напарившись, мы сдвинули кресла возле настоящего камина, где красиво трещали дрова, и стали пить пиво. Инга, правда, предпочитала коктейли из банок.

Местные боссы устроились весьма нехуево. В городе, где за пятьдесят рублей почти никто не может себе позволить пообедать в ресторане, а девушки в баре готовы отдаться за двести грамм паленой водки, у начальства была сауна вполне столичного уровня, пусть не ВИП, но бизнес-класса, с кожаной мебелью и всей необходимой атрибутикой.

Надо сказать, что мы все немного стеснялись, потому что в неформальной обстановке общались только мы с Виталиком, а остальные общались друг с другом только в пределах института. Инга, вторая девушка нашей «экспедиции», держалась недотрогой, и по словам Виталика была самых строгих правил. Впрочем, Виталик не пытался подкатывать и к Русане. Не думаю, чтобы она ему не нравилась, просто он сам путался в своих непонятных комплексах, и видимо, с барными шлюхами ему было легче находить общий язык. Но не хочу ничего плохого о нем ни думать, ни говорить. Может быть, просто уже имел опыт неудачного «подкатывания» — это была их не первая совместная командировка.

Виталик в тот вечер поначалу был явно недоволен и нарочито деловит. Ринат как самый младший, держался в тени. Виталик сказал нам с Ринатом, что вчера так ничего не получилось, что, на мой взгляд, было целиком на совести Виталика, так как девочки были вполне готовы идти во все тяжкие. На следующий день Маша уехала на работу в Питер, она работала два через два. А ее подругу, по понятным причинам, никто искать не стал.

Мы сидели у камина. Кресел было всего четыре. Русана пришла позже всех из парной, и ей не досталось места, поэтому я жестом пригласил ее сесть на широкие подлокотники сдвинутых кресел. Мой жест вызвал неодобрение Виталика и Инги. Но я сказал, что в этом нет ничего вульгарного, просто дружеский жест, приглашение сесть рядом. Может быть, мне стоило бы уступить ей место, но я до этого натаскал дров, растопил с парнями сначала парную, потом камин, а потом напарившись, выпил пива. После всех этих действий не то, что вставать, а двигаться вообще не очень хочется. Русана тоже не увидела в моих действиях ничего особенно, и с удовольствием уселась рядом. Может быть в этот момент и зажглась первая искра нашей душевной солидарности, я не знаю, но в тот вечер точно образовались два лагеря, которые не враждовали, но существовали отдельно: Виталик и Инга, я и Русана. Русана, мне кажется, вообще не уважала Виталика. Но она была интеллигентным и очень сдержанным человеком, поэтому никогда открыто не выказывала неприязни. Мне тоже не нравиться, когда человек фыркает при упоминании группы Ленинград, считает дружеский жест вульгарным, а потом идет и набирается в баре со шлюхами. «Кого ты хотел удивить?»

Встать мне все-таки пришлось. Русана просидела на сдвинутых подлокотниках недолго. Кресла под ее весом постепенно разошлись, и Русана провалилась в образовавшуюся щель. Причем если в этом положении подать ей руку, то она упала бы совсем, а так она зависла «ни там, ни тут», как поет Агата Кристи. Единственным способом вызволить ее, не уронив, было приподнять сзади. А поскольку на ней было только полотенце, то свисала она, понятно, вниз голой попой. Виталик восседавший рядом с Ингой задумчиво смотрел на Русанину позу, и явно не знал, что делать в столь двойственной ситуации. Ринат также пребывал в нерешительности. Я понял, что если ничего не сделать, то Русана либо упадет, либо так и останется висеть с голой задницей.

Я встал, и, обойдя кресла подставил руки под попу Русаны, но чтобы это не выглядело уж совсем сексуально, и не лапать ладонями попу, без особого разрешения; я сложил руки на манер волейболиста, и в таком положении приподнял Русанину попу, вместе с остальным туловищем. Попа, надо сказать, была замечательная, приятная попа. Вы, наверное, скажете, что в этом месте слишком часто упоминается слово «попа». Да, согласен. Но такая уж эта была попа, что не грех упомянуть ее лишний раз.

Потом мы фотографировались, потом снова пили пиво. В общем, утром нам было тяжко. Но мы же иммунологи, мы встали и пошли утром, понимая, почему в нашей стране все в таком дерьме. Да, потому что начальство слишком много зависает в саунах. Никакое это не здоровье, это безобразие. Никто в саунах не поправляет свое здоровье. И не моется. Вернее моется, но только для порядка. В банях еще может кто-то и моется и париться. А сауна — даже само название говорит о том, что это что-то не русское, и с подвохом. Так вот, когда у начальства есть такая сауна, то о народе уже думать некогда. Впрочем, это мысли пивного похмелья.

Дни тянулись, хотя в принципе было весело. Я купил сборник Ленинграда, который тогда только начал ратироваться по радио. Но то, что я услышал на кассете, превзошло все мои ожидания. Это просто взорвало мое сознание. Тогда я и не подозревал, что можно играть и петь что-то подобное. А главное, то, что Шнур делал тогда, было явно искренне, он еще не был богат и раскручен…    

Виталик с Ринатом ходили в бар и местный компьютерный клуб, играть в Counter Strike. Я пару раз присоединялся к ним, но поскольку я впервые играл в эту игру, то выносили меня легко и непринужденно. Поскольку передвигаться я почти не умел, то обычно я ныкался где-нибудь и ждал, когда враг появится. При этом меня обходили с флангов, а иногда и сверху, и тихо убивали. Но иногда мне все же удавалось кого-нибудь подстрелить.

Русана переписывалась с мужем, который работал в Канаде, а сам был из Прибалтики. Русана часто ездила в командировки. Первое, что она делала, приехав в город — это искала интернет-кафе. Это очень забавно. Подходишь к местным и спрашиваешь:

— А где у вас тут интернет-кафе?

— Не знаем. Кафе есть, а интернет — не знаем.

Но интернет-кафе все же существовало. Причем, что бы там поиграть или посидеть в сети, надо было заранее записываться, но большая часть населения понятия не имела, что оно существует.

Потом мы пошли на местную дискотеку. Это было через пару дней. После сауны. Клуб был довольно большой, занимал два этажа, видимо, бывшего административного здания. Здесь собиралась тусить местная молодежь. Верхний этаж был сделан в виде балкона, на котором стояли столики, и с которого было хорошо видно то, что происходит внизу на танцполе. Вокруг танцпола тоже стояли столики. Танцпол представлял собой квадратную площадку, покрытую паркетом, примерно 10 на 10, а может быть и меньше. Местная молодежь танцевала довольно вяло и без огонька. Вокруг танцпола стояли какие-то извивающиеся девушки, которые почему-то предпочитали танцевать сами с собой. По танцполу кружили несколько пар. Зато все столики были заняты, и народ интенсивно накачивался пивом.

Мы уже были прилично напившиеся, так как до этого посидели в каком-то баре, потом заехали на квартиру, и Русана предложила мне сделать ей макияж. Более бредовую идею придумать было сложно, но мне это показалось очень интересным делом.

— Ну, а как ты определяешь интенсивность нанесения тона?

— Это зависит от того, насколько близко я хочу подпустить мужчину. Если это просто ужин, то это одни тона и более интенсивное нанесение, если это интимная близость, то это минимум тона.

— А если ты думала, что это просто ужин, а получилось больше?

— Тогда плохо.

Я взял тоны и под руководством Русаны, пользуясь кисточкой, смешивая разные цвета, нанес краски ей на лицо. К моему удивлению и пьяному восторгу, получилось очень даже красиво. Теперь я понимаю Орфея, ведь он сам создал свою Эвридику, как он мог не полюбить ее?

Ей, как ни странно, тоже понравился макияж, видимо, мы были в одинаковой кондиции.

Не помню, был с нами Ринат в тот вечер или нет, наверное, был. Что он делал на дискотеке, я точно не помню. Зажигали мы по полной. Как я уже говорил, местная молодежь танцевала как-то флегматично. Это напоминало вечер «кому за тридцать и с артритом». Несколько девчонок лет по семнадцать пытались что-то изобразить более быстрое, но, как я уже говорил, они почему-то предпочитали танцевать в одиночестве. Остальные неритмично двигались по сцене, и пытались сцепиться в объятия даже во время быстрого танца. Вначале Русана провела некий психоанализ, из которого выяснилось, что по сути нормальных девчонок тут снять не удастся. Я в это время убедился в этом на практике. Те, что танцевали в одиночестве, похоже, танцевали именно ради танца, а может, я не соответствовал их провинциальному образу принца, впрочем, с принцем у меня действительно мало общего. Наконец, я понял, что раз мы приехали со своими девчонками, то что теряться-то? Кроме того, Русана, мне очень аргументировано доказала, что нормальных свободных девчонок здесь нет. В общем, мы стали зажигать автономно: я с Русаной, Виталик с Ингой. Но Инга была самых честных правил, если вы помните. Поэтому зажигали, мы на самом деле, вдвоем.

Танец у нас получался своеобразный, но мы достигли такого уровня взаимодействия, когда два партнера чувствуют друг друга, и поэтому, чтобы они не делали, это получается зрелищно. Мы начали обниматься и целоваться, частично раздевать друг друга, фазы обнимания, сменялись периодами, когда мы двигались в быстром темпе. Я начал выполнять кувырки вперед и назад, а для этого необходимо много места, и народ постепенно стал расползаться в стороны. Я кружил с Русаной на руках, кувыркался, и вскоре я увидел, что на танцполе, кроме нас двоих никого нет, и весь зал нам аплодирует. Мы еще немного потанцевали и решили попить пива.

Только после этого, местные начали робко возвращаться обратно. Когда мы снова вышли, то какие-то парни подходили к нам и говорили, что это было клево, здорово и все такое, я жал им руки, и это еще больше их удивляло. Как выяснилось, чтобы потрясти их нужно не так уж много, просто одного искреннего порыва, одного бесшабашного действа. Впрочем, может быть, это не так уж мало?

Мы были пьяные, возбужденные и довольные. Я обнимал Русану, мы целовались, и в какой-то момент, я обнял ее в танце и произнес:

— Ну, давай, заведи меня!

Она обняла меня, медленно расстегнула рубашку, а потом стремительно слегка укусила сосок. Ток пробежал по моему телу.

Потом мы ушли с танцпола, целовались, и она долго рассказывала мне про мужа, про родителей, про себя.

Потом кто-то все-таки перебрал, в принципе, было сразу понятно, что с местным разливным пивом нужно быть осторожным. Уже не помню, кажется, Инге стало плохо. Хотя она не пила пива… А может и пила. В тот вечер, я уже мало что понимал.

Мы спешно покинули клуб и поехали домой.

Все уже разошлись, только мы сидели с Русаной на кухне. Она в одном белье сидела у меня на коленях. Мы целовались, но настроение было то ли усталым, то ли грустным. Мы что-то рассказывали друг другу. Наши руки и мысли играли в свои отдельные игры. Внезапно, она как будто очнулась.

— Боже, что я делаю, — сказала она и убежала.

Это было столь резкой переменой, что я не успел среагировать. Просто убежала. Странно, но я не пожалел об этом. Иногда секс просто не нужен, как это ни удивительно, но секс был бы лишним. Мы бы потом оба стеснялись, возможно, даже что потом нам было бы труднее общаться. В тот момент я понял, насколько она одинока, здесь, где ее многие хотят, но, по сути, она — белая ворона.

Я медленно встал, выпил воды. Потом принял контрастный душ и лег спать. Вода из крана, в этом городе шла жутко горячая, мы шутили — «охлаждение из первого контура». Это в смысле, обогрев непосредственно от реактора…

Наутро я встал, впрочем, был уже день. Девчонки поехали в Питер. Похмелье было тяжелым и отдавало болями в голове. Сознание отказывалось проясняться. Я, Виталик и Ринат пошли к Финскому заливу. Мы шли сначала по руслу реки, по сосновому лесу. Река постепенно расширялась, образуя небольшую дельту. Наконец, мы вышли на пустынный пляж. На береговой линии, сливаясь с горизонтом, мрачным храмом, стояла АЭС. Холодная притягательность северной природы сквозила во всем, даже в пронизывающем ветре.

Я решил, что, несмотря на ноябрь, если не искупаться, то уж ноги помочить в Финском заливе, я просто обязан. Я разулся, и, подавляя приступ кашля, под охуевшие взгляды Рината и Виталика, зашел в пену прибоя. Вода обожгла ледяным холодом. Я немного постоял, потом походил, вдоль линии прибоя. Мокрый песок приятно проваливался под ногами.

Ноги слегка окоченели. Я вышел, и аккуратно, чтобы не испачкать ноги в песке одел ботинки.

Бронхит прошел в тот же день. Вопреки всем канонам современной медицины. Дискотека ночью, и купание ног в ноябрьской воде Финского залива — вот лучшее средство от бронхита. Небулайзер отдыхает.

На следующий день нас повезли в Питер уже на организованную экскурсию. Ничего примечательного там не произошло. Наша бравая предводительница сразу повела всех в Эрмитаж. Мне показалось бессмысленным идти туда на 2-3 часа — все равно за это время ничего толком не посмотришь, поэтому я предпочел просто побродить по городу. Город мне навевал песни Шевчука, именно здесь должны были рождаться такие песни.

Я шел через мост, который вел через Неву, от Эрмитажа к Петропавловской крепости. Холодный влажный пронизывающий ветер, казалось, проникает через одежду сразу внутрь тела. Редкие прохожие безуспешно пытались защититься, кутаясь в свои одежды. Все казалось серым и невзрачным, серый мост, серые воды Невы, пахнущие мочой, серые люди. Но почему-то это казалось безумно красивым. Я пересек мост и вошел в крепость. Поразительная скульптура Петра, больного человека с паучьими пальцами. Музей восковых фигур, в который я не пошел, не помню, почему. Возможно, он был закрыт. Я шел через крепость, прохожих было мало. Какие-то дети играли среди деревьев. Ощущение нереальности всего происходящего. Пушки. Место, где состоялась казнь декабристов.

Я бродил по Питеру. Зашел в книжный, купил Камю «Чума». Название очень подходило к обстановке. В городе, который съедают вода и ветер.

В Питере я был всего два раза, оба раза по работе и в ноябре. Это был первый раз. Побродив несколько часов и окончательно замерзнув, я пришел к месту, где мы договорились встретиться. Поход в Эрмитаж затянулся, как я и ожидал. Это невозможно — пробыть в Эрмитаже два часа. Разве что бежать по залам. Или зайти в один зал, посмотреть и уйти. Но ни того, ни другого они делать не собирались. Наконец, опоздав часа на полтора— два, группа подтянулась. Мы поехали в Петропавловскую. Я еще побродил вместе с остальными. Потом, естественно, Исакий, который был закрыт. Потом памятник всаднику. Потом Спас на Крови. Потом уже не помню что.

Возвращались мы уже в абсолютной темноте, когда дорога видна только там, где ее освещают фары. Катали нас на начальственном Форде. Разница с газелью, на которой нас привезли в городок, была ощутимая. Казалось, что дорогу построили немцы. На газели чувствовалась каждая кочка, здесь казалось, мы плывем. Я взглянул на спидометр. Мы ехали 90, на газели мы ехали 70, и скорость ощущалась всем телом.

Выходные прошли, нам оставалось три дня. Мы работали, потом ресторан, потом гуляли с Русаной по городу. Мы заходили в интернет–кафе, она писала свои письма, я пытался сражаться в Counter Strike. Мне нравилась ее раскованность и свобода. Во мне этого не было, мне этого не хватало. Я удивлялся, она удивляла. Я заново открывал ее. Она была мудра и наивна. Может быть, в этом и есть мудрость, чтобы оставаться наивным? По крайней мере, в ней эти два свойства не противоречили друг другу.

Вечером в среду мы возвращались. Мы вновь испытывали Газель на прочность. Погрузили в нее тяжелые ящики с забранной кровью и медицинскими картами. Зачем все это было нужно, я не знал. Может быть, эти статистические данные кто-нибудь когда-нибудь и обработает. Только дозы облучения, которые указаны в картах можно смело умножать на десять, а может и на сто, не ошибешься. Вернее, ошибешься в любом случае.

Мы ехали, слева в поле догорал закат. Мы болтали с Русаной. Было грустно, и разговор не клеился. Даже простая болтовня не клеилась. Газель выдержала, мы — тоже.

Тогда стали рождаться первые строки.

Город, город тает во мгле,

Снег, снег лежит на земле,

Солнце, солнце, ответь мне,

Сколько еще мне быть на земле?

Мы перетащили ящики по обледенелому асфальту в поезд. Утром мы оказались вновь на сером вокзале, но уже в Москве.

Мы встретились и расстались. По дороге, я думал, неужели я могу вот так влюбиться, несуразно, случайно, в девушку, которая до этого совершенно не привлекала моего внимания.

Потом мы виделись изредка, целовались в щечку как старые знакомые. На нас смотрели с удивлением. А кто-то может быть и с завистью.

Как-то она подошла ко мне, когда я сидел за компьютером в библиотеке. Я не видел, как она подошла. Она крепко схватила меня за трапеции там, где начинается шея. Я рефлекторно втянул голову и напряг мышцы.

— О-о! — одобрительно сказала она, я не сразу понял, что это «о» относилось к мускулатуре. Потом она предложила сходить куда-нибудь на дискотеку. Но времени и возможности у меня не было, кроме того, я побаивался, с одной стороны влюбиться, с другой — разочаровать.

Я показывал ей, фотографии ребенка и жены, она сказала, что у меня красивая жена. Русана оказалась мудрой женщиной, что, впрочем, не мешало ей делать глупости.

Потом я перешел в то отделение, где она работала первый год, а она перешла в другое, возможно в то, где раньше работал я.

Там со мной произошел забавный эпизод. Тамошний зав. отделением не очень доверял ординаторам, и вообще, был человек своеобразный, можно сказать и грубее, но не стоит, наверное. Он обычно не давал сразу вести больных ординаторам, особенно, «временным», вроде меня, которые приходили на 2-3 месяца. Первую неделю меня вообще игнорировали, и я сидел в ординаторской и читал литературу по специальности, которая благо была там, в изобилии, а также смотрел истории болезни, которые казались мне интересными. Я сдружился с ординатором первого года, который сидел там же, это называлась «детская» ординаторская, где сидели мы с ним вдвоем. Сан Саныч, а его звали именно так, и никак иначе, видимо из-за его солидного вида, и кроме, того второй работы терапевтом в больнице, был загружен по уши, и я смотрел на него с тихой белой завистью. В конце недели Сан Саныч попросил меня забить в компьютер данные анализов больного, для выписки. Работа абсолютно не интересная, но за отсутствием любой другой, и это мне показалось хоть каким-то делом, поэтому я согласился. Компьютер стоял во «взрослой» ординаторской, где сидели остальные врачи отделения и аспиранты. Надо сказать, что несмотря на видимую свободу, я находился под наблюдением, и чем занимался в отделении в течение дня, в принципе было известно.

Поэтому мое нахождение за компьютером в ординаторской было замечено и доложено заведующему. Утром, на общей пятиминутке, заведующий обратился ко мне:

— Дмитрий Маратович, а что вы делали вчера в ординаторской?

— Я набивал анализы для Сан Саныча.

— Дмитрий Маратович, скажите, вы в армии служили?

— Нет.

— Заметно, ординатор второго года набивает анализы для ординатора первого года. Подойдите после собрания, дадим вам куратора, пора вам заняться делом.

Так я начал вести больных в этом отделении. Позже я узнал от Русаны, подробности ее взаимоотношений с заведующим. Во время первого года она забеременела, ее муж иногда приезжал из Канады. Они не виделись месяцами, общаясь только по Сети. Можно понять женщину, которая находясь в глубоком одиночестве, в чуждой по сути, среде, забеременела во время одной из таких встреч. Однако заведующий сказал, что надо у либо учиться, либо беременеть, и что академ она не получит. Пусть либо уходит, либо прерывает беременность. Ей перестали давать больных, и вообще давили психологически, короче, у нее случился выкидыш, потом она долго болела. Я как-то обмолвился об этом с Сан Санычем, но он начал проверять меня на болтливость, а я не собирался болтать. Сан Саныч был явно в курсе, но я не хотел, чтобы он думал, что я готов рассказывать по секрету всему свету.

Мой приятель из научной части, биолог, решил организовать любительский рок-концерт, в котором я тоже принял участие. Мой номер был первый. До этого мы организовали небольшой капустник, где шутили на наши медицинско-иммунологические темы, на котором присутствовало все начальство, и всем понравилось. Но это был настоящий рок концерт. Первым выступал я, играл на электрогитаре и пел песни. Народа было меньше, т.к. мы сразу сказали, что это не капустник, а рок-музыка. Мой приятель тогда организовал небольшую группу, с классическим составом из электрогитары, баса, ударных и вокалистки — его будущей супруги, они сделали очень приличные каверы, а также спели несколько своих песен. Я просто пел свои песни, эдакий Боб Дилан. Я сказал Русане про концерт, и надеялся, что она придет, ведь песня, посвященная ей, была готова. Там не упоминалось ее имя, но я был уверен, что она поймет.

Русана пришла. Мы выключили общий свет и оставили только лампы на сцене. В свете белого и красного света, я начал играть и петь. Зрители думающие, что пришли на музыкальную версию капустника сразу притихли. Я начал сразу с песенки про убийцу монстров, песня странная, с жестким текстом, и своеобразным юмором.

Как потом рассказывал мой приятель, народ был слегка шокирован, это был настоящий рок-концерт, совсем не то, что они ожидали увидеть. Русана сидела в первых рядах, и я ее прекрасно видел.

В середине была песню про Русану, я сбивался, путал аккорды, но в целом сыграл неплохо, зрители даже стали притопывать в такт. Кажется, она поняла. Она вообще, умная девочка, по крайней мере, в том, что касается чувств.

Потом выступала группа, которую организовал мой приятель, там было два гитариста, ударные, и свободная вокалистка. Они играли песни западных групп, Мне запомнилась песня из Cranberry’s, не знаю почему. Потом мы начали петь песни, из отечественного рока, кто что помнил, это уже была неофициальная часть, народ практически разошелся.

После Русана подошла ко мне и сказала, что мое выступление было интересно, в отличие от всего остального, но мне кажется, что ее мнение не было объективным. Потом она уехала, и мы больше не виделись. Осталась только песня.