Бронт — Рыжие. Зеленые. Желтые

Я ждал тебя. Ждал на пыльном чердаке старого четырехэтажного дома, среди брошенных, никому не нужных вещей, давно сошедших с орбиты жизни и каким-то чудом избежавших свалки. Сломанные стулья, похожие на изъеденные временем и теплом льдины, грязные и рваные ковры, скособоченными рулонами сложенные у стены... Надтреснутые чашки, автомобильные покрышки и старые газеты. В углу лежала подвесная люстра, в одном из патронов даже осталась разбитая лампочка. Пыль. Пыль и паутина. Запах сырости и смерти.

Мы с тобой давно присмотрели именно этот чердак. Он привлекал нас своим наполовину разбитым, огромным, в рост человека, окном. Это был даже не чердак, а скорее мансарда, наверное, уже больше полувека использовавшаяся исключительно в качестве склада для пыльного хлама. Весь дом, чудом переживший гражданскую и Великую Отечественную, дышал старостью и сыростью. Я подошел к окну и посмотрел вниз. Из-за высоких потолков дореволюционная четырехэтажка была ненамного ниже окружающих ее хрущевок.

За окном была наша любимая погода. Мелкий пушистый снег медленно падал на продрогшую землю, укрывая обмерзлые листья. Старые полуживые каштаны жались друг к другу, обнимались ветвями, медленно покачиваясь в постыдном ритме, совсем не стесняясь прохожих. Прохожие отворачивались, краснея от стыда и холода, и спешили домой, к холодным батареям и пустым холодильникам.

За спиной послышался шорох. Я сразу узнал твои шаги, их невозможно было спутать с другими. По крайней мере, я так считал. Мы были вместе всего четыре месяца, но уже после первого поцелуя я понял, что мы умрем в один день.

Ты подошла ко мне сзади и обняла. Я молча повернулся и посмотрел в твои глаза. Рыжие.

Зеленые.

Желтые.

Рыжие.

Зеленые.

Желтые.

Рыжие.

В твои глаза можно смотреть часами, мне никогда это не надоедало. Я и сейчас не могу оторваться. Перед смертью не надышишься.

Ты улыбнулась. Пар от твоего дыхания щекотал ноздри и, замерзая, оседал на бровях и ресницах.

Проваливаюсь. Я проваливаюсь в твои зрачки. Черные и бездонные. Падаю в них — раздваиваюсь и падаю в оба зрачка одновременно.

Полет бесконечен. Можно падать годами, боясь долететь до дна бездны. Боясь увидеть, что ТАМ. Мне никогда не хватало смелости упасть в твои глаза окончательно, но сегодня я доберусь до дна. Оказывается, это просто, особенно когда знаешь, что больше шанса не представится.

Наращиваю ускорение свободного падения до пятизначной цифры и со всего размаха ударяюсь о сетчатку. Треск костей, скрип рвущихся нервов, шипение бьющейся фонтаном из изуродованных сосудов густой черной жидкости. Оставив этот дьявольский коктейль из плоти и крови, сознание просачивается дальше, по зрительному нерву в твой пульсирующий мозг. Лабиринтами извилин, глубже, дальше, ритмичнее, как в любимой женщине... а ты и есть моя любимая женщина...

Вдруг наступает тишина.

т

и

ш

и

н

а

.

.

.

Смотрю в твои глаза.

Ты впервые в жизни говоришь мне: "Я люблю тебя."

Ничего не отвечаю, ты и так все знаешь. Ты знаешь, что я люблю тебя. Знаешь. Ведь ты точно так же проваливалась только что в мои глаза.

Ты могла и не говорить, но почему-то решила озвучить очевидное. Наверное, тебе просто хотелось почувствовать вкус этих слов во рту.

Улыбаюсь и беру тебя за руку. Теперь я смелый, не такой, как тогда, в твоем доме. Рука холодная, ты замерзла и никак не можешь согреться. Ничего, скоро нам уже никогда не будет холодно.

В разбитое окно мансарды врывались мелкие пушистые снежинки. Старые полуживые каштаны у противоположного дома жались друг к другу, обнимали ветвями, медленно покачиваясь в постыдном ритме, совсем не стесняясь прохожих. На город спускался длинный ноябрьский вечер.

Ты высвободила руку, чтобы снять с моих бровей накопившуюся там изморозь. Твои каштановые волосы дрожали от холода и смеялись от ветра. Снежная седина только украшала тебя. Ты улыбнулась, ободряюще и чуть печально. Такой я запомню тебя навсегда. Впрочем, нет, через миг я забуду обо всем, что когда-либо знал.

В доме напротив зажегся свет в одном из окон. Больше медлить было нельзя. Мы взялись за руки и вышли из окна.

2*

Ты была моим наркотиком. Нет, это не значит, что я не тащился от пейоты или плана — но твои приходы были во стократ сильнее. Я растворялся в тебе, как капля крови в ведре воды. Необъяснимый парадокс — ты была моей дозой, но не ты растворялась во мне, а я — в тебе. Ты была втрое больше вселенной. Каждый раз мне не хватало времени даже на исследование одной твоей клеточки. Я проникал через поры клеточной мембраны (теория клеточных мембран — откуда я ее знаю?) в тугую, густую как холодец цитоплазму и стремился глубже. Глубже. Глубже. К ядру. К ядрышку. К хромосомам. Я, как днк-содержащий вирус, стремился встроиться в геном твоей клетки. Это было бы высшей мерой наказания и высочайшей формой удовольствия. Стать самой малой частью тебя. Это означало вечность с тобой — и в тебе.

Наивные мембранные белки беспрепятственно пропускали меня, принимая за питательную частицу. Твоя клетка пожирала меня. Фагоцитоз — или пиноцитоз? Какая разница. Абсолютно неважно, чем я был в этот раз — твердой частицей или каплей жидкости. Ты с аппетитом пожирала меня вкусовым сосочком эпителия языка, ороговевшей клеткой эпидермиса, нервным окончанием в стенке влагалища, клеткой альвеолярного пузырька правого легкого, аксонами и дендритами клетки центра удовольствия в головном мозге. Ты пожирала меня, а я этого и хотел. Но путь к твоему геному был долгим и трудным. Ни разу мне не удалось пройти его до конца. Попав в цитоплазму, я начинал движение. Но с каждым компартментом я увязал все больше. Я тонул и растворялся, как несчастная железка в царской водке. Меня давили гигантские — 2 микрометра в длину и 3 в ширину — чугунные тиски. Кости весело хрустели, как сухарики на зубах. Может, в это время ты сидела с моим бездыханным телом на какой-нибудь лавочке в парке и мое бездыханное тело угощало тебя сухариками? Не знаю. Я сжимал зубы и продирался дальше. Но цитоплазма густела, густела, густела... Она застывала, как вода застывает и превращается в лед. Расширяясь при замерзании, цитоплазма уничтожала меня нечеловеческим способом. Ты была моей нюрнбергской девой. Я не был мазохистом, я не испытывал удовольствия от этих пыток. Я просто хотел слиться с твоим геномом в единое целое.

Боль. Темнота. Мучительная смерть.

Открываю глаза. Ты сидишь на лавочке рядом со мной и ешь сухарики. Беру тебя за руку. Она холодная, как лед. Холод бьет меня током и я вспоминаю то, что только что испытал. Сегодня я был раздавлен тисками в клетке кожи твоей ладони.

Улыбаешься. С трудом поднимаюсь. Впереди еще одна пытка — марафон бессонной ночи.

3*

Я давно, еще с университета, баловался написанием бездарных стишков. Посвящал их своим невнятным стервам, которые хотели больше денег и оргазмов, чем мог им дать среднестатистический студент. Эгоистичные суки, они всегда думали только о себе.

Особо удачные, по моему мнению, творения я выкладывал в интернете. Однажды их прочитал кто-то из моих друзей — у меня всегда было много друзей — и пригласил меня в компанию литераторов. Они пили портвейн, нюхали всякую гадость и считали себя богемой. Напившись, они начинали громко обсуждать Захер-Мазоха и пьяными заплетающимися голосами декламировать Бодлера и Ницше. Иногда — даже наизусть. Они презирали Есенина и боготворили какую-то девочку из Калининграда, которая писала в сотню раз хуже, зато про кайф и проституток.

Обычно они собирались на квартире их идейной вдохновительницы, напивались там вдрызг и устраивали пьяные оргии, гордо именуя их "потехами богемы". Все это я узнал, когда впервые пришел туда.

Не скажу, что я каких-то пуританских нравов, но совокупляться сразу с двумя-тремя пьяными недотраханными лесбиянками под звуки Шуберта и смотреть при этом, как симпатичная и абсолютно голая готического вида краля (кажется, авторитетная в данных кругах поэтесса) сосредоточенно отсасывает у смакующего абсент художника с обликом Нарцисса, меня как-то не радовало. Поэтому, со всеми перезнакомившись, я постарался технично свалить в кухню ну или еще куда-нибудь, где, по крайней мере, не трахаются.

Трахались везде, кроме балкона. Я убрался туда и закрыл за собой дверь.

На балконе стояла ты и смотрела на закат. На мое появление ты никак не отреагировала. Минут десять мы простояли молча, пока солнце окончательно не скрылось за горизонтом.

Ты печально вздохнула и сказала:

-— Вечная память.

-— Что? —— переспросил я.

-— Вечная память. Я не люблю, когда солнце заходит за горизонт.

-— Так почему же ты смотришь на закат?

-— Я каждый день смотрю на закат, потому что я ненавижу закат. —— Ты повернулась ко мне и улыбнулась. —— А почему ты не пьяный и ни с кем не развлекаешься?

-— Я здесь в первый раз... И, наверное, в последний.

-— Почему?

-— Мне здесь не нравится. Это не богема, это какой-то разврат.

Ты горько улыбнулась.

-— Нет, это не разврат. Это как раз-таки богема...

-— А почему ты не пьяна?

Ты взглянула в мои глаза.

-— Я их презираю. Они меня уважают, им нравятся мои стихи, сама не знаю почему. Я не пишу про члены и коноплю, но они тащатся от моих рифм. По крайней мере, они так говорят. Паршивые недоумки, каждый первый из них хочет меня отыметь во всех позах и каждая вторая мечтает полизать мне и чтобы я полизала ей. Литераторы? Да какие с них литераторы. Озабоченные куски дерьма.

Мы обменялись телефонами, ты попросила не звонить.

-— Я всегда звоню первой. Не люблю озабоченных козлов, названивающих мне каждый день.

В ту ночь мне снились твои каштановые волосы.

4*

Когда я пришел к тебе через две недели после нашего знакомства, ты сидела на веранде и курила кальян.

Ты жила в частном доме на окраине Симферополя. Пробравшись к тебе сквозь мегатонны грязи, я подошел к калитке. Она была открыта. Зайдя во двор, я постучал в дверь. Можно было этого не делать, никто мне не ответил. Никто не ответил и во второй раз. Я выругался. Договорились же именно на три часа! Я позвонил на мобильный. Связи не было. Со злости я пнул дверь ногой; она открылась.

В прихожей было темно, прямо под ногами валялась обувь, из приоткрытой дверцы шкафа выглядывала зимняя одежда. Прямо по курсу находилась кухня и ванная, дверь справа вела в комнату. Я скинул обувь и приступил к поискам.

Комната была полна сладкого сизоватого дыма. Ты сидела, облокотившись на косяк двери, ведущей на веранду. Рядом стоял кальян. Я позвал тебя, ты повернулась и, узнав меня, жестом пригласила сесть рядом.

Я сел.

Ты приложила палец к губам и протянула мне трубку.

Я затянулся.

Дым был сладковато-терпким, он приятно царапал бронхи и обволакивал слизистую носоглотки. Я посмотрел на тебя, ты сфокусировала взгляд на мне, улыбнулась и снова приложила палец к губам.

Вторая затяжка. Кальян наполнен вином, дым идет мягко, нежно. Ты смотришь мне в глаза и улыбаешься. Именно тогда я в первый раз упал в твои глаза... На долю секунды, но этого было достаточно. Наркотик твоих глаз вызвал мгновенное привыкание.

Это стало для меня настоящим шоком. Голова закружилась и я судорожно уцепился руками в пол.

Мне хотелось крикнуть, спросить, что это было, понять новое для меня ощущение. Но горло словно сдавило твоим взглядом, перекрутило, как шланг с водой, я захлебнулся своими словами, закашлялся. Голова закружилась с удвоенной силой — и тут началось.

Я почувствовал свое тело.

Вы чувствовали когда-нибудь свое тело? Ставлю сто против одного, что нет. Вы даже не представляете, как это — чувствовать свое тело. Время замедлилось и я услышал раскат грома. Он, вибрируя, прошелся по извилинам мозга, снося звуковой волной сознание ко всем чертям. У меня больше не было сознания! Я был раздавлен, уничтожен как личность, я перестал осознавать свое "я". Меня больше не существовало, но мое подсознание вырвалось на свободу. Во мне больше не было меня, во мне было лишь сверх-я. Оно полностью подчинило себе мое бьющееся в конвульсиях тело.

Я не был собой, но все чувства отложились в сознании, как костяшки счет, сдвинутые пальцем моего подсознания — слева направо. Щелк. Щелк. Стук сердца. Щелк. Удар крови о стенки желудочка. Щелк.

5*

Четырехкамерное, сволочь. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.

Кровь спешит по разгоряченным трубкам, нагревается от трения о стенки. Раскаленная игла в бровь — это моя (не-моя — моего подсознания?) голова ударилась об пол комнаты.

Организменный уровень организации живой материи.

Это давно не я, это безжизненный кусок жизни.

Кровь стремится вниз, наполняет комок плоти, висящий между ног, наполняет и я не могу сказать крови: "Нет!"

Потому что меня нет.

Комок плоти вырастает, становится больше, он выкачивает всю кровь из организма и всасывает ее гигантским насосом. Почему-то мне кажется, что ты улыбаешься.

Проваливаюсь во тьму.

Органный уровень организации живой материи.

Плоть и тьма.

Чувства обострились до предела. Я слышу, как нервный импульс идет от прикушенной губы к мозгу. Мозг должен решить, что с этим делать, как избежать боли, и послать ответный импульс — но мозг бездействует. Это не мой мозг. Это не я. Моему сверх-я откровенно ложить на мою боль.

Жизнь клетки — временной период между двумя делениями или от деления до смерти.

Ядерная оболочка исчезает, нити хроматина спирализуются, формируется веретено деления, ядрышки расходятся к полюсам — все чувствую. Вы могли бы себе представить, что при растворении ядерной оболочки начинается нестерпимое жжение в цитоплазме? Что нити веретена деления иглами впиваются в хромосомы и растягивают их к полюсам, как мученика на дыбе? (Профаза. Метафаза. Анафаза. Телофаза.) Боже мой, откуда я знаю все это? Я никогда не учил эту чертову биологию!

Клеточный уровень организации живой материи.

Такое ощущение, что я знал это всегда, во все века, я узнал это раньше, чем Дарвин, чем Линней и Опарин.

Чувствую, со всей ясностью чувствую, как в каждой клетке моего не-моего тела идет синтез белков. Рибосомы чешутся, как комариный укус, когда сквозь них проходит цепочка белка. Белок приобретает вторичную структуру — щекотно. Третичная, четвертичная — каждая чувствуется по-своему.

Больно. Температура тела повышается до критических отметок и начинается денатурация.

Молекулярный уровень организации живой материи.

Последняя ступенька и — тьма. Дальше только диктатура моего сверх-я. Тела нет, время замедлилось настолько, что я не чувствую ни одного процесса, происходящего во мне. Я в полной, абсолютной тьме. Я не существую, я не чувствую. Я — вакуум. Вакуум врывается в легкие, разрывает их на части, на отдельные бронхи и грозди пузырьков. Дыхательная система обезврежена. Вакуум замораживает кровь, она мгновенно кристаллизуется и впивается во все капилляры по всему телу. Кровеносная система обезврежена. Вакуум добирается до костей, выжигает из них всю органику и превращает в пыль. Опорно-двигательная система обезврежена. Вакуум проникает в глотку, в пищевод, в желудок, желудочный сок закипает и разъедает стенки. Пищеварительная система обезврежена. Вакуум превращает гонады в никому не нужные куски слизи. Мочеполовая система обезврежена. Вакуум снимает заживо кожу со всеми железами внешней секреции. Выделительная система обезврежена. Имунный ответ не успевает среагировать — организм уничтожен. Сопротивляется только нервная система. Слабо сопротивляется. Пока еще сопротивляется.

Пока

сопротив

еще

по

...

.

.

Ты сморгнула и все прошло. Тысяча моих смертей уложилась в полсекунды.

6*

Все просто. Оказалось, что ты обладала чрезвычайной силой гипнотического внушения. Где-то после третьего раза я понял это. Не всегда эффекты, вызванные спонтанным гипнозом, носили ярко выраженный садомазохистский характер. Но видимо, ты не могла контролировать внушаемые мне образы. Большую роль в моих приходах играло твое подсознание, которое изливало на меня весь накопленный за жизнь негатив вперемежку с безграничной любовью. Наверное, как-то так.

Ты ничего не могла с этим сделать, а я не решался об этом заговорить, потому что боялся, что это вдруг прекратится. А жить без этого я уже не смогу.

Я люблю тебя или твои глаза? Или секс с тобой? А может, я просто торчок, подсевший на новую дурь? Скорее всего, непосредственного привыкания не было, да его и не могло быть, я же не кололся и ничего не нюхал, в мой организм не поступало никаких стимуляторов. Но психологическая зависимость была налицо. Говорят, марихуана не вызывает физиологического привыкания, но от ее употребления формируется мощная психологическая зависимость. Так вот, ты была моей марихуаной. Кажется, это не запрещено законом — психологическая зависимость, вызванная глазами любимой девушки?

Когда подсаживают на дурь нового наивного дауна, ему рассказывают, что после первого раза ничего не будет. Никакого привыкания.

Черта с два. Привыкаешь мгновенно. Мое счастье, что я не просто взглянул в эти глаза, а познакомился с тобой. Иначе я бы в тот же вечер покончил с собой. Петлю Линча, благо, вязать я умею. Петля, оборот, оборот, оборот — банка. Потом присобрать потуже... Нормально затягивается?

Вот как-то так, да. Можно еще веревку намылить для пафосности.

7*

Я помню наш первый секс. Еще бы, такое невозможно забыть. Хотя после того раза были и более сильные приходы во время секса, но судя по психологическому следу, оставленному в душе, первый раз был как лишение девственности, если не сильнее.

Я не собираюсь описывать вам все в деталях, для этого есть куча порносайтов по всему интернету. Читайте, читайте, смотрите фото, вытирайте монитор. Читайте. Для меня секс всегда был чем-то таким, что должны знать только двое — он и она. Да, именно так, ибо все остальное — не секс. Ненавижу всяких гомиков и недотраханных лесби с бананами. Между мужчиной и женщиной возможно великое множество разнообразнейших интимных отношений. Стоит только включить фантазию.

Ладно, хватит философии. Ближе к теме. Постараюсь рассказать только относящееся к делу, без лишних интимных подробностей.

Я остался на ночь у тебя. Мы сидели на веранде, курили кальян и смотрели на звездное небо. Обняв тебя, я зарывался носом в твои пахнущие медом и любовью волосы и шептал тебе в ухо банальные нежности. Ты куталась в теплый след, пила горький кофе — твой любимый напиток — и грела свои руки в моих. Я рассказывал тебе про звезды, а ты читала мне наизусть свои стихи. Когда ты начала замерзать, я стал согревать твои руки своим дыханием.

Поцелуй. Кожа бархатная и пахнет корицей и ландышами. Ты не убираешь руки. Продолжаю их целовать. Прикасаешься губами к моим волосам. Поднимаю голову... Губы сладкие, Боже, просто рвет крышу! С трудом отрываюсь от твоих губ и шепчу: "Здесь уже холодно... Пойдем в комнату!"

Пьем вино при свечах. Ты просишь меня остаться.

Простыни пряно пахнут. Целую тебя в губы... Ты смотришь мне в глаза и я...

(Рыжие. Желтые. Зеленые.)

Улетаем вдвоем. Кажется, что удовольствие с каждым толчком увеличивается... увеличивается... увеличивается! Когда раньше мне говорили, что секс с любимой женщиной на порядок круче простого сношения, я не верил. Идиот! Разница, как между велорикшей и космическим кораблем. Два абсолютно разных процесса. Ты чувствуешь, физически чувствуешь и эмоционально тоже, как она отдает тебе свою любовь. Она просто излучает флюиды любви, и ты от них движешься быстрее, и нежнее, не заботясь о себе, ты думаешь только о ней, ты прижимаешься губами к влажной и пахнущей любовью коже, ты вдыхаешь этот запах и сходишь с ума. Это рай.

Ритм. Толчок. Дрожь во всем теле. Землетрясение. Кровать содрогается, как литосферные плиты в зоне активного горообразования. Кровь раскаленной магмой пульсирует в венах. Градом катится пот, заполняет моря. Вулканическая деятельность усиливается с каждым толчком. Скоро случится непоправимое, скоро будет катастрофа, после которой мир уже не будет прежним. Лава подступает ближе... ближе... еще! Еще!

Наши вулканы извергаются одновременно, и это — глобальная катастрофа. Так, как было раньше, уже не будет никогда. Теперь мы с тобой единое целое...

Стихийное бедствие продолжается до утра. С рассветом засыпаем. Когда мы проснемся, мы будем уже другими.

Но этот апокалипсис я запомню навсегда. Лучшего конца света не будет никогда и ни с кем.

Потому что этот конец света стал началом нового.

Лучшего.

Нашего.

8*

Через три дня после того, как я побывал у тебя дома и ощутил на себе действие твоих глаз (Рыжие. Зеленые. Желтые), ты пригласила меня на свой творческий вечер.

Там не было озабоченных богемных недоумков, видимо, они не знали об этом мероприятии, иначе бы пришли тебе рукоплескать и гордиться тобой.

Я их всех ненавидел.

Ты читала свои стихи и улыбалась мне, а я сидел на первом ряду с букетом цветов и смотрел на тебя, стараясь не упустить ни единого твоего жеста, ни единой строчки твоих стихов не пропустить мимо ушей.

До этого вечера я не читал и не слышал твоих стихов, поэтому твоя поэзия меня просто шокировала. Господи, я влюблялся в каждую строчку твоих стихов! Восхищались твоим творчеством многие, но мне казалось, что только я понимаю смысл каждого слова. Твои стихи гипнотизировали меня, образы так четко вставали перед глазами, что, казалось, это все происходило наяву. Зал и сцена исчезали, оставалась лишь тьма. Тьма и холод. Ты зябко куталась в темный плащ и печально смотрела на горизонт. Линии горизонта не видно, вокруг ночь и холод. Но ты продолжаешь упорно смотреть, смотреть, смотреть... Ты чего-то ждешь. Чего же?

Твоя поэзия гипнотизировала меня.

(Г. Сниженная алертность или ослабление критичности.

В данную группу входят психические состояния, которые можно охарактеризовать как "пассивное состояние ума", при котором активное целенаправленное мышление сведено к минимуму.

Можно привести следующие примеры подобных состояний: мистические, трансцендентальные состояния или состояния откровения, пассивная медитация, транс медиумов или самогипноз, состояния грез, сонливости или глубокой задумчивости, ностальгия, состояния творчества, вдохновения и озарения, транс от чтения или прослушивания поэзии, музыкальный транс, абсолютная интеллектуальная и мышечная релаксация.)

Смотришь. Вдали, за сотни тысяч километров от тебя начинает потихоньку светлеть край неба, и уголки твоих губ слегка подрагивают — радостно. Ты ждешь рассвет. Улыбнувшись, поворачиваешься ко мне и смотришь (рыжие. зеленые. желтые.) мне в глаза.

Эйфория. Кайф. Просто безграничный кайф, безграничная радость накрывает меня теплым летним грибным дождем. Удивленно оглядываюсь вокруг — от мрака ночи не осталось и следа. Я стою на лесной поляне и, смеясь, подставляю лицо дождю. Одежда мокрая, но меня это не тревожит. Дождь! Капли бьют по лицу со стандартной силой капель дождя, бьющих по лицу. Но я знаю, что нежнее этих прикосновений нет на свете, они щекочут лицо, как лепестки цветов или перышки. Как осенние паутинки, на которых смешные паучки путешествуют на юг. Смеясь, снимаю их с лица и отпускаю дальше, слегка дунув вслед.

Невозможно! Лицо совершенно сухое! Идет дождь, одежда промокла насквозь, теплые нежные капли текут по лицу, но — лицо сухое! Я не знаю, как такое может быть. Впрочем, когда я с тобой, обязательно случаются чудеса! Милая, любимая, как же мне хорошо с т о б о й ... .. .

Гром. Резкий и какой-то искусственный. Как взрыв, ядерный и уничтожающий. Уничтожающий гром. Лес и дождь тут же исчезают, одежда высыхает. Воздух становится до боли в горле городским. Я сижу на первом ряду, вокруг — гром аплодисментов. Ты улыбаешься.

9*

Поняв, что ты гипнотизируешь меня, сама того не замечая, ты решила научиться этим управлять. Ты стала интересоваться литературой по гипнозу, но ничего полезного не находила. Может, плохо искала, а может, мало кто сталкивался с неуправляемым гипнозом ранее.

Я, как и прежде, в любой момент мог провалиться в твои глаза. Секунды хватало на тысячу моих смертей, а ты не всегда могла распознать свое воздействие и еще реже могла адекватно меня из него вывести. Мои ощущения зависели от твоего настроения. Я мог часами (секундами?) сходить с ума от нечеловеческих пыток, при этом не чувствуя физической боли, только полное моральное уничтожение, а мог получать неземное наслаждение от потока твоей нежности и любви. Кажется, ты меня любишь... Хотя я столько раз ошибался в этом, что уже ни в чем не уверен.

Вскоре ты научилась осознанно гипнотизировать меня, но спонтанным гипнозом управлять все еще не могла.

На других людей твои способности не оказывали никакого действия.

Мы начали экспериментировать с измененными состояниями сознания.

Ко второму месяцу наших отношений мы испробовали огромное количество разнообразных техник, вызывающих всевозможные психоделические состояния. У нас на удивление хорошо получалось. Я испытал на себе техники полной неподвижности, тишины и темноты, не раз входил в транс с помощью молитв или наблюдения за вращающимися лопастями, присутствовал на ритуалах шаманов и сатанистов, стимулировал сознание с помощью афродизиаков, конопли и пейоты. Я испытал сотни различных видов кайфа, но все это было не более чем онанизмом по сравнению с твоим взглядом.

Твои глаза. Рыжие. Желтые. Зеленые. Рыжие. Желтые. Зеленые. Твои глаза. Бездна, в которую можно падать часами в течение нескольких секунд. Падать — и никогда не упасть. Ни разу я не долетал до дна. Ощущение полета в бездну со все нарастающим ускорением. Ощущение невесомости в твоих глазах. Я парил в твоих зрачках, а где-то там, далеко внизу, улавливали световые волны палочки и колбочки. Я годами жил, паря внутри твоего глазного яблока. Я мог повернуться на спину и посмотреть вверх. Вверху был целый мир. Весь мир, который я видел твоими глазами. Твои мечты и реальность, твои сны и твои стихи.

Тьма, движение ресниц — и я снова рядом. Я держу тебя за руку и у меня кружится голова.

10*

Измененное состояние сознания — любое психологическое состояние, индуцированное различными физиологическими (сон, оргазм), психологическими (гипноз, транс, паника, нирвана) или фармакологическими (наркотическое опьянение, экстаз) приемами и средствами либо их комбинацией, которое субъективно распознается самим человеком (или его объективным наблюдателем) как достаточно выраженное отклонение субъективного опыта или психического функционирования от его общего нормального состояния, когда он бодрствует и пребывает в бдительном сознании.

Одним словом, сон, оргазм, транс, гипноз, изменения состояния сознания при наркотическом опьянении — явления отдаленно родственные. Выведя для себя эту теорему, очень скоро ставшую аксиомой, я стал экспериментировать. Всего месяц понадобился мне, чтобы понять, что ничто так глубоко не проникает в мое сознание, как твой взгляд. Твои глаза... Рыжие. Желтые. Зеленые. Твои глаза секундами мучили меня и помогали мне получать невозможные оргазмы. Твои глаза переносили меня в миры, немыслимые ни для фантастов, ни для наркоманов. Твои глаза убивали и воскрешали, ломали мне кости и давали крылья. Клянусь, ни один человек в мире не находился одновременно в раю и в аду. Ни один. Кроме меня.

(А. Редукция экстероцептивной стимуляции и/или моторной активности.

В эту категорию входят психические состояния, возникающие в основном из-за полной редукции сенсорных входящих сигналов, изменения паттернирования сенсорных данных или постоянного предъявления повторяющейся, монотонной стимуляции. Такие состояния могут быть вызваны длительным заключением в одиночной камере, длительной социальной депривацией, например, при нахождении в море, в пустыне, гипнозом автострады, феноменом "обрыва" у летчиков реактивных самолетов, гипнозом и гипнотическими состояниями, сном и близкими к нему состояниями — вещими снами, дремотой, сомнамбулизмом. В клинических случаях изменения сознания могут возникнуть в результате двусторонней операции на катаракте, полной неподвижности, у больных полиомиелитом, полиневритом. Описания более таинственных форм психоделических состояний можно найти при упоминаниях об "инкубации" или "сне в храме", практиковавшихся у ранних египтян и греков, и "морской болезни", возникающей у гренландцев, по нескольку дней остающихся в лодке в открытом море, охотясь на китов.)

Мои сны с недавнего времени тоже стали какими-то необычными. Такое ощущение, что во мне оставалась часть твоего сознания и по ночам, во сне она получала надо мной власть. Сегодня ночью мне снился особенно странный сон.

11*

Я находился в какой-то часовне, вокруг меня горели свечи и было жарко. Передо мной находился красный иконостас. Изображенные на нем лики святых были очень темными, черты лица с трудом угадывались.

Душно. Клубится ладан, собираясь в кучевые облака и оседая на дощатый пол.

(Странный сон — откуда я с такой детализацией могу знать внутреннее устройство часовни? Я ни разу не бывал в храмах!)

Я совершенно один. Вокруг только горящие свечи и иконы — темные, древние, страшные.

Закрываю глаза и совершаю крестное знамение.

Поясной поклон. Укол в сердце. Что-то неуловимо изменилось вокруг. Пытаюсь определить, что именно, не открывая глаз, и вдруг это получается.

Я вижу.

Я вижу все, что происходит вокруг — и себя со стороны. Вижу себя своими же глазами, вижу свои закрытые глаза. Открываю глаза и...

Какое-то немыслимое раздвоение — я вижу себя, я смотрю себе в глаза. Я стою напротив себя и внимательно всматриваюсь в свои глаза.

Вижу обоих себя сверху и чуть сзади.

Это уже слишком. Проваливаюсь сквозь пол...

И попадаю в ту же часовню. Сердце бешено стучит, выскакивая из груди; придерживаю его руками и ныряю в пол. Еще раз. Еще и еще. Пролетаю бесчисленное количество одинаковых часовен (или одной часовни?) — и в каждой из них вижу двоих себя. Вижу мир одновременно глазами всех троих — я не знаю, как это описать. Говорят, хамелеон воспринимает параллельно две картинки мира. Если это правда, то я ему сочувствую. Мне уже просто сносит крышу.

Лечу. Снова.

Снова.

Сновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновасновас но в ас нов асно в а сн ов а с н о в а С Н О В А

Сознание вылетает и ударяется об иконостас. Смотрю на икону, о которую ударился — она светлеет и я уже ясно могу увидеть лик Спасителя в терновом венце. Изображение вдруг вспучивется, доска изгибается и я проваливаюсь в трехмерную двумерность иконы. Спаситель поворачивается ко мне и мой взгляд встречается с Его взглядом, гранитно-холодным, как каменный крест, установленный на полюсе холода. (Не знаю, установлен ли там крест или нет, но ничего холоднее не земле быть не может. Все более холодное убивает мгновенно.) Неужели Спаситель не любит меня? Он же всех любит! Его взгляд пронзает меня насквозь, душа, содрогаясь, корчится в судорогах от нечеловеческого холода. Его взгляд пронзает меня насквозь, отбрасывает назад, в часовню. Падаю на дощатый пол. Двое моих двойников — или я двойник кого-то из них, а может, их двоих сразу? — склоняются надо мной. Поднимаюсь на колени, отталкиваю их и ползу к иконе.

-— Господи! За что? Прости, Господи! Чем я согрешил???

Душа корчится где-то внутри меня, замораживая плоть.

-— Чем, Господи??

Лик на иконе поворачивается и смотрит сквозь меня.

-— Ты еще не согрешил. Но за грех, который ты совершишь, Я никогда не прощаю. Хула на Духа Святого ведет только в ад. Самоубийц не милую.

Господь отвернулся от меня.

Лежу на полу, весь мокрый от холодного пота, от слез и мочи. В неистовой мольбе поднимаю взгляд на икону...

Терновый венец в крови. Кровь стекает по ветвям, потоком течет по Его лицу. Он презрительно улыбается.

-— Твоей крови тут нет. Ты не заслужил.

В отчаянном порыве протягиваю руку и срываю венец с Его головы.

Судорожно сжимаю его в руках, колючки впиваются в тело, царапают его, застревают в костях.

Захлебываюсь слезами

и

про

сы

паюсь.

Правую ладонь крест-накрест пересекают две глубокие царапины.

12*

Мы сидели в каком-то кафе и пили красный чай. Чай был чуть теплым, температуры человеческого тела, и казалось, что я пью разбавленную кровь. В какой-то момент галлюцинация стала столь явной, что меня чуть не вырвало. Я взглянул на тебя, ты улыбалась мне и медленно перемешивала жидкость в чашке. С трудом заставляю себя сделать глоток. Держу жидкость во рту, думая о чем угодно, только бы не ждать вердикта вкусовых анализаторов, боясь того, что... Жидкость во рту густеет и приобретает солоноватый привкус. Нет, не думать об этом, думать о погоде, о футболе, о чем угодно, о зеленой траве на поляне где-то в лесу, о любви, о том, что нужно заплатить за свет, о... О крови. Нет, какая кровь, это чай, вкусный сладкий красный восточный чай, чай за 10 гривен чашка, вести себя прилично, только проглотить, ни в коем случае не вырвать, это чай, чай, чай, чай...

Это кровь. Вердикт вкусовых сосочков окончателен и бесповоротен.

Позыв к рвоте неумолимо приближается к...

Нет, мозг посылает другую команду, не рвать, все спокойно, но нервный импульс уже не догнать. Стенки желудка оповещены о революции.

Нет!!! Большие полушария судорожно борются за власть над желудком, но тот выходит из подчинения.

Желудок медленно, как будто в состоянии алкогольного опьянения, сжимается в кулак. Желудочное содержимое медленно идет вверх по пищеводу, ему навстречу движется глоток теплой крови. На уровне пятого ребра разыгрывается смертельная битва за право командования пищеварительной системой, в которой большие полушария окончательно и бесповоротно проигрывают.

Желудочный сок вперемежку с кровью устремляется вверх.

Вскакиваю из-за стола, опрокидывая чашку, но добежать до туалета уже нереально.

Бетонный пол, столик, скамейка и пиджак в крови и слизи.

Со всех сторон вижу насмешливые взгляды. Весь зал в открытую смеется с меня! Поворачиваюсь к тебе...

Тебя нет. Вместо тебя за столиком сидит симпатичная блондинка с чувственными губами цвета трудового красного знамени. Цвета красного сверхгиганта в созвездии Скорпиона. Цвета

человеческой крови.

Страшная догадка пронзает голову.

Смотрю в зал. Всех посетителей объединяют кровавые губы и красноватая кожа. Все весело смеются, обнажая клыки цвета слоновой кости.

Срываюсь с места и, поскальзываясь на содержимом собственного желудка, бегу в туалет. Поток холодной воды на голову. Судорожно умываюсь, смываю с себя кровь и слизь, поднимаю глаза и смотрю в зеркало.

Крик ужаса проносится по ресторану.

В зеркале меня нет.

Хватаюсь за зеркало, судорожно вглядываюсь в него, сжимаю в руках до боли.

Зеркало трескается, но моего отражения в нем не появляется.

Капли крови — на этот раз м о е й крови — стекают по осколкам

и

н е о т р а ж а ю т с я в н е м к р и ч у д о х р и п о т ы з а х л е б ы в а ю с ь и

чувствуюприкосновениетвоейруки

открываю глаза

Я сижу за столом. Ты — напротив меня. В чашке красный чай.

13*

Сегодняшняя ночь длилась сотни лет. Я сидел на кухне и курил. Голова кружилась и раскалывалась, было жарко и дымно, но я не обращал на это внимания. Я думал о тебе и о всех тех событиях, что происходили со мной с момента нашего знакомства. Я не знаю, как описать мое состояние. Сигаретный дым проникал в мозг, клубился между извилинами. Процессы торможения явно преобладали над процессами возбуждения. Промежутки между биениями сердца превратились в вечность, а кровь — в космическую пыль. С каждым ударом сердца взрывалась сверхновая и образовывалась черная дыра, в которую с бешеной скоростью начинали утекать мысли. Оставшиеся крутились вокруг единственного в этой вселенной Солнца — Звезды Имени Тебя. Крутились по давно рассчитанным кеплеровским орбитам, притягивая из вакуума кроваво-коричневую звездную пыль.

С каждым витком пыли становилось все больше, и если получалось взглянуть на зеленовато-голубое Солнце через все эти слои пыли, то Звезда Имени Тебя превращалась в алого гиганта неизвестного науке спектрального класса.

Неужели мое представление о тебе в призме моих мыслей настолько ошибочно? Неужели ты — не та, которую я люблю?

Звездная пыль потихоньку формировала планеты, и зрительная плоскость освобождалась от изменяющих цвет элементов. Но цвет Звезды не менялся. Точнее, менялся, но явно не в сторону зеленовато-голубого. Звезда темнела и уменьшалась в объеме.

Той, которую я полюбил, уже нет. Ты настолько изменилась за эти три месяца, что мне стало страшно. Или это все-таки мой субъективизм? Трудно сказать, но Звезда явно изменилась. Препятствий для обзора уже не было, полностью сформировалось четыре планеты. Они вращались вокруг холодеющего красно-коричневого карлика, попирающего одним только своим существованием все мыслимые законы астрономии.

Внезапно где-то на задворках мозга возникла мысль о том, что планеты еще никак не называются.

Первую планету я назвал именем месяца, в котором мы с тобой познакомились, и интуитивно понял, что так должно быть.

Октябрь.

Ноябрь.

Декабрь.

До Нового года оставалось 12 дней. Назвать четвертую планету именем Долгая Счастливая Жизнь я не успел. Красно-черный субкарлик неизвестного спектрального класса, вокруг которого вращались эти четыре планеты, внезапно начал пульсировать, расширяясь с каждым ударом.

Буквально через несколько мгновений все четыре планеты были уничтожены взрывом.

Звезда Имени Тебя превратилась в сверхновую

и

я

понял

как

должна

была

называться

четвертая

планета.

январь –

и    э    Т    о    к    о    Н    е    ц

15*

Я ехал вниз по эскалатору метро и разглядывал рекламные плакаты. На некоторых из них были цифры — глубина в метрах.

5 м

Эскалатор почти пустой, до часа пик еще далеко. Люди на работе, почти никто не спускается под землю. Да и станция эта, недавно открытая, была немноголюдной — метро протянули за город, в район перспективной застройки.

15 м

Станция среднего залегания. Отделка в стиле хайтек — пластик, энергосберегающие лампы. Скука. Но спешить мне некуда — до поезда еще целый час, на метро я доеду за 20 минут до самого вокзала, еще полчаса буду околачиваться в зале ожидания.

25 м

К перрону подошел состав из города. Значит, сейчас подадут и поезд в обратном направлении.

Вдруг эскалатор дернулся и остановился, на секунду погас свет.

Заволноваться никто не успел, эскалатор тут же поехал дальше, но, как мне показалось, с замедленной скоростью.

30 м

Что-то скорость стала совсем черепашьей. Я пошел вниз по ступенькам, стоять на еле ползущем эскалаторе мне надоело.

Скорость с каждой ступенькой уменьшалась, пока эскалатор не остановился. Но даже после его остановки создавалось впечатление, что с каждым шагом вниз скорость замедляется. Скорость — или снова время? Переходы между реальностью и измененным сознанием стали так незаметны, что порой я терялся в своих мирах.

Звук приближающегося поезда заставил меня вздрогнуть. Я посмотрел в туннель, в ту сторону, откуда ехал — должен был ехать — поезд и

(стоп.

я же только что спускался по эскалатору.

провал.)

и закричал.

На путях работали ремонтники в оранжевых жилетках. Почему то на жилетках было написано "Крымтеплокоммунэнерго".

Время еще больше замедлилось, я смог бы, если бы захотел, сосчитать количество пуговиц на жилетке каждого из ремонтников.

Мысли вихрем кружились в голове. Я могу остановить время! Я могу спасти этих людей! Но как? Я не представлял себе этого. Прыгнуть на пути — и что дальше? Вытащить их наверх?

Я перевел дыхание и время пошло. Поезд помчался с новой силой (провал в памяти)

Я закричал снова

и шагнул на ре(провал)льсы.

(провал)

я

(провал)

вовремя открыл глаза. Эскалатор почти закончился. Скорость его как будто не изменилась, поезда у перрона не было.

Сон или нечто другое?

Я не знаю.

Провал.

Полная темнота.

(амнезия)

16*

Сегодня я детально исследовал твой ландшафт. Все эти холмы, равнины, впадины, озера и карстовые воронки.

Твоя грудь похожа на две куэсты — если идти со стороны живота, то склон будет крутым, а если со стороны шеи — более пологим. Карстовая воронка поросла можжевельником, совсем как на крымских яйлах.

Сразу за воронкой начинается овраг. Кожа на его склонах нежная и отзывчивая. Иногда ты сгибаешь склоны в коленях, и они становятся похожи на две самых нежных в мире Говерлы.

Переворачиваешься на живот. Ландшафт меняется, уступая место более равнинному. По центру равнины — высохшее русло реки, которая ниже вгрызается между двумя холмами, образуя узкое ущелье, и дальше впадает в тот же овраг, только уже в другой плоскости.

А вверху — каштановые водопады твоих волос.

Поворачиваешь голову набок, нежно исследую ямочки на твоей щеке, поднимаюсь чуть выше, мимо миниатюрных гротов твоих ноздрей и попадаю к двум гейзерам. Вода в них интересного, необычного оттенка — рыже-зелено-желтого. Наклоняюсь к ним и...

Ты лежишь рядом и улыбаешься. Я тоже улыбаюсь, смеюсь, мне хочется петь и летать. Сегодня мой провал в твои глаза не причинил боли.