Halgen — Мировая паучиха

Но была и вторая дорожка, на которой красовался похожий на клоуна заморский мыслитель Норберт Винер. В руках он держал ящичек наподобие фокусного, и лицо его расплывалось в улыбке. «Ваши звезды — далеко, путь к ним — это многие риски и жертвы, долетите вы до них или нет, это вам самим неизвестно. А мой ящичек покажет вам любую звезду и планету, конечно в том виде, в каком вы сами их себе представляете! Но кто сказал, что мир есть где-то снаружи, что он не заперт в вас самих! Когда у каждого будет такая вот машинка, и все они свяжутся в сеть, то человек поселится в пространстве мыслей других людей. Причем самых разных мыслей, в том числе — и тайных помыслов. А сделать это куда проще, чем лететь к дальним звездам, и практически безопасно! Если кто и погибнет, так только лишь от того, что сам замучает себя странствиям по миру чужих мыслей, позабыв о своей связи с миром реальным. Но это уже будет его выбором, его жертвой, которая не обязательна!»

То, что позже стало именоваться виртуальностью, сдавило бросок в новую, звездную реальность. Космические полеты, так и оставшись привязанными к земному «побережью», сделались ее слугами — обеспечение спутниковой связью, выращивание монокристаллов, которые так необходимы фокусным ящикам Винера. Машина цивилизации получила пищащий электронный мозг, в котором больше не мыслей, но иллюзий и галлюцинаций. Она остановилась, предавшись созерцанию электронного бреда. От ныне жизнь потеряла смысл, она сделалась лишь набором переходов от плотной реальности к текучим компьютерным иллюзиям, которые многим кажутся подлинным смыслом бытия. И вот уже множество людей чуют подлинность своего существования лишь в тот миг, когда их компьютер пищит о получении нового сообщения…

Ни о чем этом я, конечно, не задумывался. Ведь мне было всего-навсего шестнадцать лет, возраст бурления молодых душевных соков и поиска, болезненных исканий чего-то самого-самого главного. Исканиям требуется пространство, в которое они могут хлынуть, по которому будут течь и обнять, в конце концов, нечто желанное, главное. И вот однажды отец усадил меня за компьютер.

«Вот, сынок, когда я был в твоих годах — ничего этого не было. А теперь такая интересная вещь появилась! Подумай только, отсюда, через этот небольшой экран можно увидеть весь мир! Вот, например — Париж. Набираем слово «Париж» — и вот тебе его виды, вон ходят его жители! И ты как будто там, только напряги воображение, и ты уже среди них, а как надоест — нажми кнопку, и вернешься обратно, в свою комнату!»

Учиться не пришлось долго, искусство обращение с мировой сетью куда проще и интереснее, чем нагромождение школьных предметов, похожих на унылую мусорную кучу. За пару дней я почувствовал себя в этом вроде бы новом мире — своим человеком, коренным его жителем. Впрочем, много ли надо для того, чтобы стать в этой стране ее полноправным гражданином? Только иметь компьютер (пусть даже и старенький) и худо-бедно уметь с ним обращаться. И это — все!

Несколько дней я растворялся в бескрайнем мире образов, часть которых была принесена из разных уголков плотного мира, а другая часть — рождена гулянием мыслей разных людей, которых я никогда не знал и не узнаю. Впрочем, это и неважно, главное что их мысли уже вплетены тонкими нитями в этот бескрайний ковер виртуального мира. Мое нутро распирало от бесчисленных образов, и у меня было такое чувство, что если прежде мой мозг в своих мыслях тащился подобно инвалидной коляске, то теперь он разогнался до скорости ракеты. Я сливался с мировой сетью, отдавая ей дни и ночи.

Вскоре отец уже с сожалением качал головой. «Все картинки смотришь! Я же тебя с сетью познакомил, чтоб ты что-нибудь полезное для себя брал, для своей учебы… Надо все-таки учиться, профессию какую-нибудь осваивать!»

Но чем больше я узнавал от родителя о работах, тем меньше мне желалось не только работать, но и узнавать дальше эту сторону жизни. Миллионы людей каждый день текли зловонными потными потоками и миллионы дверей и дверец, за которыми торчала вечная гадость-работа. Там кто-то переплавлял свою жизненную силу в грубый материал, кто-то — в бумажный шелест, и вместе с силой из них выплескивалась ненависть. Яростная нелюбовь к делу, которое они обречены делать. Частички этой неприязни застывали во всем, что было сотворено человечьими руками, они расходились от всех ко всем, отравой жалили наши внутренности и наши души… Нет, обо всем этом определенно лучше не знать!

— Папа, а зачем вообще она нужна, работа?!

— Ну… Чтоб зарабатывать деньги…

— А зачем они, деньги? Скажешь, чтоб жить и чтоб опять-таки работать?!

— Еще чтобы иногда развлекаться…

— Развлекаться — чтоб отдохнуть от работы перед тем, как на нее идти?!

— Эх, сынок, — качал головой отец, — В твоем возрасте я хотел стать конструктором космических ракет. Не для того, чтоб получать деньги и развлекаться, а чтобы мои ракеты, дети моих мыслей, летели к дальним планетам, к звездам. Представляешь, как интересно — посмотришь в небеса над головой, и знаешь, что где-то там летают по звездным тропам твои мысли, отлитые в металл. Ты их чуешь, ты их будто видишь, и самому при этом кажется, что ты уже живешь не только на Земле, но и на небе… Словно делаешься много-много больше, чем ты есть на самом деле!..

Родитель мечтательно смотрел в небо, словно видел свои так и не отлитые в блестящий металл ракеты.

— Но ты же им так и не стал!

— Кем?!

— Ракетным конструктором!

— Эх… — отец обреченно махал рукой, словно я сильно ступил на его больное место. Он отправлялся к своим делам, а я шел обратно к себе, то есть — в сеть. Иногда я замечал, что, оставшись наедине с самим собой, родитель чертит что-то, сильно похожее на ракеты. Ракеты, навсегда приросшие к бумажным листкам, которым нет хода за двери нашего дома, а не то что в небеса. В такие мгновения мне его было жаль. Иногда он просил пустить его к компьютеру, который теперь был отдан мне. Я, конечно, его пускал, а сам наблюдал через отцовское плечо, что же смотрел он в сети. Он, к моему удивлению, высматривал исключительно что-то физико-математическое, где много мозгодробительных формул, и нет ни одной красивой картинки. Скукота, одним словом, беда…

Но смотрел свои формулы он недолго, ибо быстро вооружался карандашом и бежал к своим бумагам — им он доверял куда больше, чем компьютеру. Я тут же возвращался на свое исконное место, и через несколько мгновений уже проваливался в сеть…

— Знаешь, сынок, ты еще не знаешь хорошо нашего мира, в котором мы живем. Зачем тебе смотреть с утра до вечера на чужие фантазии, если много интересного есть и здесь!

— Что здесь интересного? Эта учеба, паршивая школа, где я должен все время учить черт знает что, только затем, чтоб потом работать и проклинать все, что тронут мои руки?!

— О школе и работе мы поговорим потом. Хотя я, конечно, отлично понимаю, что тебя ими оттуда теперь не выманишь! Потому хочу тебе предложить кое-что лучше. Тетя Поля, как ты знаешь, работает проводницей на железной дороге, и ей повезло попасть в вагон, которых ходит в Париж. Если ты хотя бы недельку будешь меньше сидеть за своим компьютером, который, кстати, прямо-таки жжет твои маленькие, не окрепшие глазки, и будешь хотя бы чуть-чуть учиться, то тоже поедешь с ней…

Я кивнул головой, и скорее поспешил обратно к своей «электронной половине». В моем почтовом ящике застряло три письма. То были ответы на мои высказывания, сделанные на разных форумах. Первое — на форуме, посвященном проектам новых городов, второе — на форуме для тех, кто увлекается проектированием концлагерей и пыточных инструментов, третье письмо пришло с форума для любителей вкуса женской крови.

Множество таких вещей делались моими интересами, едва я выуживал их из мировой сети как рыбак — рыбку. Когда-то я с азартом, высунув кончик языка, чертил улочки и переулки СВОЕГО города. Его проспекты и разноцветные бульвары мне несколько раз снились, и сам я тогда обратился в свою же мечту переселиться в град, сотканный из ничего моей мыслью. Как мне желалось растворить в этом пространстве свои грядущие годы, отправиться в него навсегда!

Завершив свой вдохновенный труд, я отправил его туда, где им восхитятся другие. Наверное, многие из них разделят со мной жизнь в этом вышедшем из моего нутра мире — ведь не могу же я обитать там в одиночестве! Ведь тогда мне ничего не останется, кроме как бродить целыми днями среди жутких и страшных в своем безмолвии и недвижимости пустых улиц! Неужели никому не полюбится мой город так, чтобы пожелать сделать его и своим миром?!

Никому не полюбился. Никто не пожелал перенести в выплывший из меня мир свои грядущие годы, даже несколько мгновений из них, необходимых на написание своего комментария. Зато многие отправили мне приглашения любоваться их городами, что я, конечно, сделал, и с досадой заметил, что их проектам безнадежно далеко для моего, к которому у них не оказалось и крохи интереса.

И вот я заинтересовался другим — пытками и концлагерями. Мне захотелось бросить в этот мрачный мир тех, кто не признает моего города, моего мира, значит — самого меня. Я творил проект концлагеря, и делал это с еще большим жаром, чем чертил свой любимый град. Смесь собачьего лая и криков невольников захлестывали мои уши, наполняли душу приятной смесью ужаса с восторгом, от которых по всему телу расходилась дрожь. Там были и мрачные серые стены бараков, построенных аккуратными прямоугольниками, и выложенная из темно-красного, похожего на запекшуюся кровь кирпича камера пыток. А в нутре этой камеры было много блестяще-железного, страшного, жадного до чужой плоти инструмента. Я думал, что того, кто побывает в этом мире в качестве узника хотя бы мысленно, хотя бы одно или два мгновения, уже можно навсегда простить…

Этот концлагерь всем понравился, и мой почтовый ящик пару дней буквально ломился от писем желающих в нем оказаться. Разумеется, в качестве надзирателя и мучителя. Мне эти признания быстро надоели, слишком уж много оказалось добровольных помощников, гораздо больше, чем их нужно для выпавшего из меня красно-черного мира…

Тогда я много бродил по Интернету, набрел и на сайт любителей женской крови, которую, конечно же, никогда не пробовал. Даже к обнаженному женскому телу я в этой своей жизни еще никогда не прикасался. Но написал о своем страстном желании когда-нибудь ее вкусить.

Мне посыпались письма от множества людей, которые сами себя определяли в полночные вампиры, и по их признаниям напились крови от доброй сотни женщин. Они с удовольствием обсуждали разницу вкусовых качеств выпитой кровушки и отмечали, что у полных женщин она — сладковатая, а у тощих — с кислинкой. Имена писавших чаще всего были мужскими. Иногда — бесполыми, вроде «Зеркало», но по тому, с каким смаком они описывали вкус чужой крови и по тому, что они никогда не рассказывали об удовольствии отдачи кровушки своей, было ясно, что они относятся к мужскому полу. А по множеству слов, которое исходило от них, не трудно было догадаться, что на самом деле они никогда ничьей крови и не пили.

Поэтому все сегодняшние письма я пожелал стереть разом, одним взмахом своей руки-владыки. Но нечаянно она дрогнула, и сообщение от очередного любителя женской крови открылось само собой.

«Привет! Ты мне интересен, ведь человек с такими удивительными желаниями просто не может не быть интересным! Напиши мне: «vikabelaya@mail.ru». Если хочешь, поделюсь с тобой кровью! »

Мой взгляд с кошачьей цепкостью ухватился за экран, в нутре которого, конечно, не было ничего, кроме пляски электронов (о них я что-то слышал, и представлял эти частицы в виде крохотных шариков, которые катаются по проводам и могут иногда больно ударить). Но сейчас эти невидимые шарики принесли мне… девушку! Они перекатились к самому моему сердцу, от чего оно наполнилось едкой верой в то, что она в самом деле — есть, присутствует в этом мире! Эта острая вера в ее реальность рубанула по моей недолгой жизни так, что мигом рассекла ее на две половины — ту, что была «до», и ту, что будет «после». И я, зажмурив глаза, ринулся ко второй ее половине, обратив первую лишь в дорожку, приводящую в этот день.

Что-то продолжало щипать в сердце, и я поверил, что это — частичка Ее души, это — она, моя Первая Любовь, которую я тут же нарек и любовью вечной…

Ее звали Вика. По крайней мере, она призналась в том, что носит это имя. Оно мне понравилось, ибо в нем мне чудилось что-то горячее и одновременно — острое, вроде стрелы, той самой, которая пронзает самое сердце. Теперь этому имени довелось слиться с биением моей жизни, стать той нитью, на которую стали наматываться дальнейшие дни.

Она любила цветы. И я нашел для нее красивое-красивое сочинение об этих созданиях природы, сдобрил его своими словами и отправил Ей. Конечно, признался, что и сам обожаю эти душистые частички земной красы, и это теперь было правдой, хотя прежде я и был к ним равнодушен, даже никогда их и не замечал…

На мое письмо Вика ответила, что в наше время не найти парня с таким интересом к тому, что она обожает, и вот один все-таки нашелся! Должно быть, и моя душа прекрасна, как самый великолепный из всех цветов!

«Я единственный! Единственный!», пело во мне, и письмо из источника радости само сделалось чистейшим счастьем, надевшим на меня золотисто-розовые очки, сквозь которые я теперь глазел на мир. Она стала отправлять мне фотографии душистых венков, которые сама и плела, и мне чудилось, что я слышу их сладкий дух, принесенный из далекого края, где живет Она.

Я принялся искать в сети фотографии самых искусных венков и отправлять их Ей. Я выдавал эти сплетения цветов за творения моих рук. Как она восхищалась моей способностью к столь нежному, столь изящному, искусному мастерству! И мне уже чудилось, будто я сам их и сплел, ведь прежде чем отправлять картинки Ей я их насыщал своей любовью, которую вместе с ними и посылал Вике.

Однажды я отправил ей картинки своего Города, никем не признанные и не принятые. В ответ я получил от нее сгусток радости переходящий в жажду жить там вместе со мной и населить пока еще безмолвные городские пространства нашими шумливыми детьми. И мне осталось лишь признаться в любви, написать письмо, состоявшее исключительно из слов «люблю» да восклицательных знаков. Выбитые пальцами по клавишам заветные буквы тут же унеслись в молчаливое, но пропитанное Ее присутствием электронное пространство. Отныне у него появилась женская душа, к которой неслась душа моя.

«Но я ведь не видел ее лица! И она моего — тоже», внезапно и с некоторым ужасом подумал я. С легким мерцанием моя фотография уплыла к ней, а потом, испытывая протекающую через всего себя реку дрожи, открыл письмо, ушедшее от Нее. Я пугливо отворял глаза, когда рука уже нажала кнопку мышки.

Письма было два. Одно из них было сплетено из цветов и слов о том, что я — единственное для нее мужское существо, присутствующее во всех мирах, даже тех, о которых мы еще ничего и не знаем. Второе же ослепило меня, подобно солнечному восходу в степном краю. Частицы электронного света сейчас показались мне живыми капельками солнца, которые млечным дождем полились в мою душу и в мою плоть. Светловолосая ясноликая девушка просвечивала меня насквозь взглядом своих звездоподобных глаз. Неподвижность фотографии показалась мне естественной для такой девушки, которой суета должна быть чужда, ведь она всегда обидно портит красоту. Я пожелал, чтобы ее застывший взгляд всегда был направлен на меня…

Мои пальцы жадно вонзились в гладь экрана, но их кончики почувствовали лишь непролазную гладкую поверхность. Они были бессильны проникнуть сквозь нее хотя бы чуть-чуть, на ничтожнейшее расстояние, чтобы сделаться ближе к Ней…

О чем только не шептались мы в наших письменах. Правда, этот шепот был ни для кого не слышан, а если кто-то, кто был рядом, и слыхал что-нибудь, так только лишь бессмысленную дробь пальцевых ударов по клавиатурам. Из своей залитой электронным сиянием комнаты я видел звездное небо. Вглядевшись в одно из созвездий, я разглядел малюсенькую звездочку-крошку. Ее я тут же принял за открытую мной, прежде сокрытую от застекленных глаз астрономов и прочих ученых, и назвал ее Вика. Так наша любовь и взлетела на небо…

Электронными волнами любовь носилась по не имевшему берегов виртуальному океану. Но был в том океане риф, подлая и коварная скала, об которую иной раз они разбивались на мелкие брызги. Временами мои послания оставались без ответа, и ее слова доходили до меня лишь на другой день. Те ночи и дни переплавлялись в нескончаемую муку, когда мои руки бессильно вонзались то в экран, то в клавиатуру. Они не чувствовали ничего, кроме холодной пластмассы, источавшей из себя равнодушный пластмассовый запах, дух пустоты. Этот дух грыз мою душу, порождал страх вечного расставания, и я без всякой пользы молотил по клавишам, залезая на сайты, интереса в которых было не больше, чем в сорванных со стен старых обоях.

Объяснение таким случаям было самое простое. Интернет в тех краях, где жила Вика, время от времени отключали, причем делали это часто внезапно. Я представлял себе того, кто нажимал на соответствующую кнопку отключения, и видел мерзкого человечка с гадкими, похожими на сардельки пальцами. Наверное, он никогда и никого не любил, и прикосновение к кнопке, разрывающую чужую любовь, приносило ему такое удовольствие, что от широкой ухмылки с него, должно быть, падали очки. Для меня он сделался чем-то вроде сказочного чудовища, которое должно победить, но найти которое почти невозможно. И я стал писать сказку, в которой ищу его смерть и нахожу-таки ее в его же давящем на кнопку пальце, в нутре которого и бьется его черное сердце. Сказку я хотел подарить Вике, но работать над ней было тяжело — при каждом слове сердце бешено колотилось то от любви к Ней, то от ненависти к «выключателю».

Но время выключения рано или поздно проходило, и меня обдавало жаром от нового письма. Вот в письме фотография — капелька крови, лежащая на белом столе. «Помнишь, я обещала дать тебе свою кровь?! Вот же она, бери, бери ее скорее, любимый!»

Ее кровь будто и в самом деле втекла в меня, влилась в мои жилы, и Вика теперь стала жить в моем нутре. «Вика, наши тела созданы друг для друга! Пусть они сплетутся!», написал я ей.    

«Я жду… Я жду этого! Я чую, что должна к тебе приехать, и чую, что это будет осенью! Осенью, в мою любимую пору!», получил я ответ.

Перед глазами тут же пролетели осенние листья. Они закружились и сами собой сплелись в венок, в середине которого была Она. С ее волосами играли лучи прощального, ищущего покоя среди облаков солнца, а ветер гнал все новые и новые листья. Этот день неминуемо настанет, он ждет меня среди вереницы дней моей жизни! Я уже чую его близость, я слышу биение двух сердец, которое будет раздаваться тогда и заполнять собой безмолвие осенних просторов!

Если бы время было плотным, я бы навалился на него и столкнул бы его с места. Чтоб оно, как телега, сразу бы покатилось под откос, явив из себя тот день, который веселым лицом Вики заглянет в мои глаза! Но не возьмешься за время, руки против него бессильны, и остается лишь покорно переносить день за днем, все равно как тяжелые помойные ведра. И нет в них радости, а июльская жара кажется горькой отравой…

— Тетя Поля вернулась из Парижа, — рассказывала мама за обедом, когда я равнодушно жевал еду, все представляя и представляя перед своими глазами грядущую осень, когда из облаков вместо дождя прольется любовь.

— Ну и как? — поинтересовался отец.

— Ох, ужасно! Представляешь, всю дорогу она только и думала о том, как пройдется по Елисеевским полям, зайдет под Триумфальную арку. Все припоминала и припоминала парижские места, о которых в книжках читала или в кино видела. И так ей хотелось увидеть себя там, почувствовать своей рукой, что все это — не чей-то вымысел или ее сновидение! Как к Парижу подъезжали, она даже плакала! И вот, подошел поезд к вокзалу, она вышла на перрон, огляделась по сторонам… Ни Триумфальной арки, ни Эйфелевой башни ни видать, вокзал как вокзал, не лучше нашего. Так же людишки с чемоданами кругом, разве что говорят не по-нашему. Она набрала в себя побольше воздуха, а потом выдохнула его и засмеялась — подумала, что она же ведь в Париже, и воздух этот не какой-нибудь, а настоящий парижский! Тем временем в хвост поезда прицепили локомотив, и вместе с проводниками утащили в отстойник, где ничего кроме рельсов да шпал. И оттуда не выйти, да и куда идти не известно — в путеводителях ничего про железнодорожные отстойники не сказано! Постояли они там, подмели в вагонах, и поезд снова пошел на вокзал, под посадку. Так они оттуда и уехали, вот и весь Париж тебе!

Я усмехнулся над такой злой шуткой.

— Да… — промолвил отец, — Но, хоть в Париж сейчас съездить и не получится, ты все равно поменьше в своем Интернете сиди, побольше учись! (Эх, и зачем только я тебе вообще его показал?! Вот я балда!). Ведь если ты не будешь учиться, не получится ни в какое учебное заведение пристроить, и придется тебе тогда идти в армию…

Закончив с обедом, я отправился к соседу Федору, который недавно вернулся из этой самой армии.

— Как там, в армии? — спросил я его.

— Жопа, — запросто ответил он, — Сперва там бьют и заставляют все время какую-нибудь тяжкую работу делать, например — уголь разгружать. А потом ты сам кого-нибудь бьешь и заставляешь работать. Вот и вся армия!

— А если я не хочу, чтоб меня били и сам не хочу никого бить?

— Ну, — усмехнулся он, — Тогда коси. Теперь это раз плюнуть, вот когда меня брали, совсем другое дело было…

Я вернулся к себе и ввел в поисковик сочетание слов «косить армию». Там я нашел 73 способа избежания битья себя и других и разгрузки угля. Может, нашел бы больше, но мне хватило, тем более, что сейчас опять должна была появиться Вика.

Она появилась удивительным письмом. «Тяжело ждать осени! Пока давай чувствовать дыхание друг друга, слышать биение наших сердец прямо здесь!», писала она.

Вика написала, что будет сейчас раздеваться, и чтоб я раздевался тоже, и писал об этом. Так началось что-то странное, неведомое людям даже недавнего прошлого.

Вскоре с экрана на меня глядела фотография Ее, лишенная одежды, этой оболочки скрывающей тело так же, как оно само скрывает душу. Я прикоснулся к Ней, и тут же мои пальцы забили по клавишам, переплавляя удары сердца в слова, которые могут пройти сквозь электронный океан. Моя рука, бьющая клавиатуру, будто вобрала в себя тепло ее тела. Ее руки обняли меня, я почуял на себе ее утонченные белые пальчики, хотя всего-навсего на экране выплыл очередной блок печатных слов.

И началось безумие. Мои пальцы едва не дробили клавиши в тончайшую пластмассовую пыль. Я срывал с себя одежду, яростно сокрушая швы и пуговицы. Вот я уже стоял в середине своей комнаты обнаженным, сжимая в объятиях Ее…

На самом деле я обнимал лишь кусок темной пустоты, сгусток пропитанного пылью комнатного воздуха. Но в нем я чуял ее жизнь, ее гладкую кожу, ее упругие груди. И вот я уже прижимался переполненным кровью низом своего живота к экрану, чуя, как с другой стороны прижимается к нему Она. В экране не было входа, он оставался гадко-плоским, непроницаемым даже для волоса. И мое тело было бессильно против него, как рыбешка против аквариумной стенки, оно не могло распасться на ручьи бегущих со скоростью света электронов, прыгнуть к ней, и снова сплестись в меня, чтобы вновь обретенная плоть вошла-таки в ее нутро…

Слова об этом юркнули в виртуальную глубину и скрылись в ней. Ответа я ждал несколько минут. Тиканье стенных часов сделалось для меня барабанным боем, таким чуждым для этого мгновения. Ответа не было, и мои руки бессильно терзали компьютерную твердь. Перед глазами проплыла ухмылка выдуманного мной компьютерного «выключателя» и его злорадный палец, который все еще поигрывался с кнопкой после того, как на нее нажал. На его шее болтался галстук, и мне захотелось затянуть его потуже, удавить, задушить. Нет, это бесполезно, ведь черная душа-то его в пальце…

Но тут по глазам ударила радостная надпись «Получено 1 сообщение». «Дорогой, я не сдалась, после того, как Интернет у меня пропал, я отправилась с коммуникатором на старое кладбище. Тут — другой район, здесь есть связь!!!»

Перед моими глазами поплыли могилы со стертыми надписями, поваленные кресты. Бурьян, много-много бурьяна и крапивы… И все это — в чреве ночной темноты.

И тут меня пронзило копье страха, ужаса за маленькую беззащитную девушку, которая сейчас стоит где-то одна, среди страшных могил, из-за которых выглядывают бесплотные души грешников, не взятые на небо. Она дрожит, прижимает к телу электронный прибор, который в случае беды не защитит ее и не спасет. Должно быть, она осталась обнаженной, когда же ей одеваться было?! И ее тело сейчас беззащитно перед чем угодно, не только перед страшными существами видимого или невидимого мира, но даже перед самыми обычными комарами, которые, должно быть, присосались к ней уже со всех сторон… Она совершает подвиг во имя нашей любви, но ведь подвиги должен творить как раз — я!

«Вика, уходи оттуда!!!», кричал я и отпечатывал в глубину невидимого пространства.

«Я с тобой! Я с тобой всегда! Не уйду отсюда!!! Только надо быть осторожной, среди камней водятся змеи…»

«Вика, уходи!», закричал я и голосом и пальцами, узнав еще об одной опасности, про которую прежде даже не подумал. Зато сейчас увидел, как змея выползает из-под могильного камня, что у самых ног моей Вики и жадно тянется к ее сердцу. Разумеется, это не просто змея, она выросла из пальца «выключателя», после того, как он уже нажал свою кнопку. Он творит зло, и жаждет совершить его до конца…

В новом письме была фотография обнаженной Вики, в женском месте которой красовался удивительный цветок.

«Этот цветок — ТЫ!!!», было сказано там. «Откуда на кладбище — цветок, и почему там так светло?!», пронеслась во мне мысль. Но тут же я почуял, как холодная змея приближается к горячей Викиной груди, как с ее игольного зуба падает первая капля яда.

«Уходи!!!!! Спасайся!!!!!», кричал я, и крики были бессильны, так же как беспомощными были сейчас мои руки и ноги. Я почувствовал резкую боль, и понял, что это — змеиный укус, который сейчас схватил мою Вику…

Ответа не было. Часы продолжали барабанить. Десять, двадцать, сто секунд, минута, час… Вика не отзывалась. Молчание мертвого электронного моря холодным обручем стянуло мое темя, грудь, шею. Сердцу не оставалось во мне места…

«Вика! Вика!», выстукивало во мне.

Мне послышалась, как холодная змея-победительница с легким шлепком упала на землю возле умерщвленного тела моей любимой. Она прикрыла свои узкие глазенки и сразу же заснула — ее дело навсегда сделано. Я схватил нож, намереваясь отсечь ей голову, или скорее палец злого «выключателя», который и породил ее, чтобы убить мою Первую Любовь. Несколько минут я махал ножом, обрушивая его удары на стены, на полированную гладь стола, пока не выдохся. Голый с ножом, в пустой комнате — какой же это воин?! Оставалось в бессильной ярости терзать компьютер, что-то писать и писать Вике, и понимать при этом, что глаза, которым направлены эти письма, уже навсегда закрылись, и потому никогда их не прочтут…

«Вика, ответь!», «Вика, ответь, если ты жива!!!», неслось от меня. Сто сообщений, двести, полтысячи… Наверное, если их положить на бумагу, вышла бы толстая-претолстая книга. Но ей все одно никогда не явиться на свет…

Из-за занавески на меня смотрела кровавая рожа рассвета. Казалось, что его капли падают на меня, заполняют собой всю комнату, сделавшуюся теперь ненавистной. Из компьютера на меня смотрели буквы так и не дописанной мною сказки, которую никогда не прочтет та, кому она посвящена. Я никого не победил, зато змея, рожденная из вражьего пальца, навсегда лишила меня Любимой. Победа зла. Такие сказки, должно быть, тоже когда-то писались, только сказочники не дожили до их окончания, сами сраженные своими же страшными героями.

Так кончилась первая в моей жизни ночь любви. Весь день с экрана на меня глядела одна и та же надпись, отдающая могильной сыростью и холодом «Нет непрочитанных сообщений в папке «Входящие»». Мерцание экрана, от которого я не отрывал взгляда весь день, стало казаться мне костром, на котором сперва зажарили мои глазные яблоки, а потом и всего меня.

Когда тихие крылья вечера заслонили собой этот пропитанный страданием день, неожиданно выплыла надпись «В папке «Входящие» 2 непрочитанных сообщения». Я вздрогнул. Я встрепенулся! Сердце сделалось огненным шаром и рука до боли нажала на мышь…

«Иван хочет добавить Вас в друзья», «Петр оставил комментарий…» Палец ударил в кнопку «Delete» с такой силой, что она раскололась на две. Но этот последний приступ ярости быстро сменился бессильным покоем.

«Может, Вика меня просто разлюбила? Бывает, наверное, такое — разлюбить на самой вершине золотой горы любви?! Бывает такое или не бывает?! Бывает… Не бывает…»

«Нет… Я же чуял, я видел ту змею, и Вики более нет среди живых… Нет и никогда больше не будет… Она теперь там, куда не проскользнут даже бесплотные волны электронов, где… Никто не знает, что там…»

Эти мысли безмолвно пролетали где-то ни то во мне, ни то в стороне, и больше походили на очень дальние и совсем тихие голоса. Вечернее небо показало мне то самое созвездие, где я нашел звезду и назвал ее Викой. Я снова посмотрел туда, но… Звездочки не было, хотя я смотрел еще и еще, и уже слезы текли по моим щекам. Померещилась она мне тогда, что ли? Но ведь я ее видел много раз, представляя, как эту же звездочку видят и Ее глаза, сами на нее похожие?! Значит, Вики и в самом деле больше нет, и звездочку свою она взяла с собой…

«Я чуял, я видел ту змею, как она приближалась к ее малюсенькому, беззащитному телу! Но что я мог сделать вместе со всеми своими руками-ногами, мышцами, глоткой?! Все это не могло шагнуть через пространство кишащего злыми людишками и прочими существами мира…»

Под моими руками и ногами части компьютера быстро обратились во что-то звонкое и стеклистое, что бывает мертвым, так ни разу и не побывав живым. Это единственное, на что сгодились мои хоть и не очень сильные, но все-таки снабженные жилами и мускулами части тела. После этого осталось только сделать шаг прочь.

Я вышел на улицу. Повсюду шлялись шумливые людишки, и их беспокойство было теперь для меня тем же ядом, вроде того, который вытек из той змеюки в тело моей возлюбленной Вики. Их суета была нестерпима, все равно как кража водяной фляги у измученного пустыней странника.

В десяти шагах от меня высилось башенное здание. В его нутре должна была быть лестница. Подняться бы по ней, выйти на плоскую крышу, и совершить первый и последний в жизни полет… Туда, где теперь есть Вика, прямо в Ее объятия, навсегда…

А мимо здания текла улица, которая вела куда-то к окраине города, а там она, обратившись дорогой, бежала дальше. Может, пуститься в путь? Если идти и идти, превозмогая постоянный голод и нескончаемую усталость, шагать всю жизнь, то когда-нибудь к ее завершению я и приду к Ней?! И тогда старик с посохом своими костлявыми руками обнимет-таки свою Возлюбленную, которая ничуть не изменится со своего последнего дня. Это будет как в сказке, но что есть теперь эта моя жизнь, как не грустная, пропитанная болью сказка?..

Я сделал шаг…

Виктория отвернулась от своего компьютера. От очередного «жениха» писем уже три дня не было, и в табличке «Нет непрочитанных сообщений в папке «Входящие»» ей виделось понятное лишь для нее веселье. Значит, его больше нет! Нет среди тех, кто в мире бегущих в разные стороны электронов числится, как живой! Но что есть жизнь, как не постоянное влияние на других людей, а когда его нет — нет и самого человека. А раз нет, значит, она его убила. Он даже не ответил на ее письмо с единственным словом «Прощай!», которое отправила ему два дня назад…

«Роковая женщина!» с гордостью поздравила она сама себя, и тут же решила «Пора искать следующего. Только сначала надо перекусить что-нибудь и кофе попить».

Внешне она ничуть не походила на ту девушку, что красовалась на ТОЙ картинке. Скорее она походила на разъевшегося паука, который все время шевелит своими цепкими пальцами и выискивает в окружающей паутине для себя новых жертв. Когда-то у нее и была кличка «Паучиха», но теперь она забылась, ибо все вступать в близкое общение она теперь предпочитала лишь через Интернет, где у нее было совсем другое электронное тело. Не любила она и цветы, только делала вид, что любит, ведь она не видела их нигде, кроме как на безжизненных картинках, да еще в магазинах. Хотя ее имя и в самом деле было — Виктория.

Можно подумать, что она мстит миру за обделенность красотой, или окружает себя невидимой общиной мертвых возлюбленных. Но на самом деле она просто коротала свою офисную скуку, которая была неразлучна с ней равно и в нутре офиса и за его стенами.

Товарищ Хальген

2010 год