Кристина_Негелева — ЗАПЛАКАННЫЙ МИР

Кто я, кто они?

Придуманный мною ветер пытался ворваться в мои мысли, но я настойчиво прятала их все дальше в себя. Я сидела на подоконнике своей комнаты. О, как я ненавижу эти четыре стены. Как я хочу вырваться на свободу. «А почему люди не летают как птицы» — написал какой-то гениальный человек. Какой глупый вопрос всегда думала я. Сейчас же задаю себе его каждую минуту. Пытаюсь в бездне своих мыслей найти логическое объяснение моему желанию.

Меня зовут Кристина. Мне 20 лет. И последние годы моей жизни были окутаны тенью смерти. Я постоянно думала, зачем она преследует меня. Но в следующий момент я понимала — это я преследую ее.

Закончилась учеба. На улице царствует снег и зима. А странные эти правители — времена года. С какой неохотой зима уходит с престола, оставляя грязные слезы, рисунки кровью на асфальте и пронизывающий скрип тормозов. А потом весна. Все говорят весна — это пробуждение, начало новой жизни. А я думаю, что весна — наглая лживая царица, каждый год обещающая всем жителям жизнь и победу. А на самом деле, как сборщик подати, заставляет людей, кидать семена в землю для смерти. Обещая, что, умирая, они принесут плод. Весна — жизнь, которая по непонятным мне причинам требует смерть.

В моей голове все раздувались споры из пустоты. Казалось мой разум — это поле боя, где каждый день идет война. Я не знаю, кто воюет, за что воюют. Но это всё приносит мне огромные страдания. Если бы я знала кто они, и знала бы кто я, я бы смогла победить.

Люська с невозмутимым видом обнюхивала мои тапочки. Как я люблю свои тапочки. Они маленькие лошадки. У каждой хвостик, ушки и даже уздечка. Мне их подарили давно на день рождения, но сегодня очень холодно, а в них так тепло.

Фраза за фразой врывались в мой поврежденный разум слова, изображения факты из прошлой жизни. Я как могла долго делала вид, что это не про меня, боясь, что мой же разум обвинит меня во лжи, докажет мне, что я не больна амнезией.

Как я запуталась. Когда приходили такие мысли о путанице и лабиринтах, я знала дальше нельзя, дальше ничего нет. Нет выхода, нет правды, есть вечность, пустая безнадежная вечность. В такие моменты я начинала думать о чем-нибудь земном. Я начала думать о том, какой меня видят окружающие, что я хочу в подарок на день рождение, какие цветы на свою могилу.

Я люблю пижамы, зеленые яблоки и бананы. Я бы всю жизнь этим питалась. Кто-то сказал мне, что через месяц я бы ненавидела все зеленые фрукты, но я не поверила. Привыкла я верить только себе и то не всегда. Они называю меня поколением «пепси». Смешные и глупые люди. Я не принадлежу никакому поколению, я не из кого-то.

Странно, а почему они меня так называют? Всегда я общалась с людьми старше себя, может быть поэтому? Или потому что я люблю играть? А вы не любите? Это так смешно. Я люблю смеяться. На всех свадьбах, которых я была, я была в роли ведущей игры.

Есть такая прикольная игра. Я увожу человека из группы, говорю, что ему нужно без слов изобразить таракана. Прошу его тренироваться, а группе в то время говорю, он сейчас будет показывать таракана, прошу — тупите. Вы же умеете?

Бедный, бедный, бедный актер. Испачканные брюки, и палец у виска со злобным выражением лица как бы говорящим: «ну что же вы такие глупые, тараканов ни разу не видели». Под возгласы: «Может это бегемот?» Или улитка с моторчиком?», актер, не уставая, собирал пыль с пола. А потом, видя его изнеможение, по моей поднятой руке все громко в один голос крикнули: «таракан». Видели бы вы его лицо. Это смесь земли с кладбища, пропитанной слезами родственников умерших и лепестки роз с постели младенца. Все это трудно объяснить. Трудно объяснить красоту любого контраста.

Трудно объяснить, почему художник, рисуя войну, смерть, проказу, становится известным человеком. Его картины продаются на заграничных торгах за деньги, округляемые без труда и сожаления до миллиардов. Почему имена преступников, которые убивали с красивым почерком, до сих пор живы. Почему, почему, почему?

Мой бесконечный вопрос, основанный на несправедливости.

Забвение. Тишина. Вечер. Кровать. Одна. Зеленые яблоки. Сон. Да, опять этот сон. Он уносит меня в другой мир. Мир войны. Где я не студентка, где я воин. За что я воюю? Как мне хочется быть в том сне до конца. Я хочу воевать. Хочу воевать за достойное. Есть ли в мире вещи достойные войны?

Да, что опять несу? Потрясся головой, чтобы прийти в сознание, я достала из стола запыленную записную книжку. Я редко кому-то звоню. Ненавижу бессмысленный поток слов, который даже воздух не сотрясает. Но сейчас — иное. Сейчас хочу сказать. Кому-то что-то сказать. Точнее прошептать какую-то тайну. Так тихо, чтобы на другом конце провода было слышно только моё дыхание. А тайна, моя тайна нужна ведь только мне.

Листая записную книжку, я вглядывалась в каждое имя, фамилию, хотела найти хотя бы одну букву моего алфавита, хотя бы строчку живого понятного мне текста, чтобы прочитать. «Юля, Аня, Максим, Петр, Василий, Алексей, Алексей …». Чем дольше я читала эти совсем незнакомые мне имена, тем больше одиночество имело надо мной власти. А когда я раскусила, для чего я взяла записную книжку, было уже поздно.

Никакой тайны нет. Нет никого, кому мне ее нужно и можно и хотелось бы рассказать. Нет ничего. Нет одиночества, нет меня, нет тех незнакомых имен, нет памяти, нет амнезии, нет Люси. Нет ничего.

«Нет, ничего», — всхлипывала я, «нет, ничего». За последнее время я настолько устала от истерик, что чаще просто беззвучно тряслась. Если меня видел бы кто-нибудь со стороны, то, скорее всего, подумал бы, что у меня эпилепсия. Но я плачу тихо, плачу в ванне, плачу уткнувшись в подушку. И все повторяю: «нет, ничего».

«Евгений Онегин, орел, скорость, книжка, столб, милость, вызов, выход, давление, Европа, бронзовый олень, палатка, диск, дружба, Паша, жизнь, …», — бессмысленно повторяла я знакомые и почему-то родные мне слова.

Вздрогнув от будильника, я вышла из состояния транса. В такие моменты я старалась все подробно записать. Знаю, что 2 минуты, еще две минуты, а потом бездна. Для чего? Чтобы потом самой себе доказать, что это было. Но руки не двигались, мысли спрятались, и я решила, что нужно поспать еще чуть-чуть.

«И почему я люблю грозу?», — невпопад подумала я, закрывая глаза. (29.12.04)

Глава 2

Хочу домой

— Что за скрип? Слышишь? — Спрашивала я вслух у самой себя.

Когда я слышу знакомый голос, мне становится спокойнее. Но сейчас мой голос был подобен звуку трубы с множеством хаотично звенящих колоколов соседней церкви.

«Я не боюсь», — подумала я про себя, — «я ничего не боюсь». В тот момент мой мир мне показался таким маленьким, что я легко могла сосчитать все предметы, чувства и ощущения, которые царили в нём. В моем мире я была сильным воином, одетая в блестящие доспехи. Местами на доспехах виднелась кровь, моя кровь. Зеленая трава, солнце, которое не мешало дышать, и воздух, чистый, прозрачный, наполненный смыслом. Еще там есть время. Но оно не против меня. И я не против него.

Время и я союзники. Поэтому я победитель. Туман. Еще что-то. Я пытаюсь разглядеть, но мои мысли напряжены как струны. Кажется, еще чуть-чуть и они порвутся, издавая истошный вопль.

Я шла по льду сегодня. Он был неприступен и пугал меня своей мощью. Но пройдет время, он будет побежден. Я знаю, я знаю единственного победителя. Это время. Оно сильнее жизни, сильнее смерти, сильнее льда, и цинковых сердец, сильнее красного вина и ржавой крови. Я хочу быть во времени.

Разум стал возвращаться и долбить как дятел, напоминая о моем сумасшествии. Заглянув в ежедневник, я истерически засмеялась, будто это не я писала в нем несколько дней назад. «Психиатр» было написано кривыми буквами.

«Сегодня у меня поход к психиатру», — повторяла я с диким смехом. С каждой минутой смех превращался во всхлипы. На лице замерла немая маска.

Суженные красные глаза с маленькими, торчащими в разные стороны реснички, вздернутый лоснящийся нос и кривые, мокрые от слез губы.

Среди всех моих маскарадных костюмов эту маску я ненавидела больше всего. Но всегда, будучи в таком состоянии, я подходила к зеркалу и долго вглядывалась в каждую деталь. Хотела найти в той маске хоть что-то своё, или ту деталь, из-за которой я навсегда поверю, что это не я.

«Кровь, нужно немного крови на лицо, всего несколько капель». Эта маска станет самой красивой среди всех, которые у меня спрятаны по карманам. Я буду носить ее всегда. Я начала искать что-то красное, чтобы прикинуть, какая будет новая маска. «Немного, всего чуть-чуть, и будет новая, красивая, забвенная, вечная».

Но все помады были коричневые, лаки прозрачные, дом, в котором я обыскивала шкаф за шкафом, был, до состояния волнующей агонии, таким чужим и мертвым. Но ни о чем ином я и подумать не могла. Устав от сотворенного мною беспорядка, я присела на корточки и затряслась от тихой истерики. Она прибавила мне бодрости, потому что я знала, какая маска на мне сейчас одета. Я что-то определенно знала в самой себе. И это меня больше будоражило и возбуждало. Я начала царапать руки. Корчась от боли и получая дополнительную дозу удовольствия. Кровь. Красная. Я ее так долго искала, а она — вот. Она во мне. «Всего-то чуть-чуть», — я повторяла как в бреду. Нашла на столе ножик для того, чтобы точить карандаши. Дальше …

Дальше пустота, темнота, маски с разных планет на разные праздники, маски, все в масках. «Ты кто?», — Я спрашивала у какой-то из них. — «Или ты — это я? Да что здесь происходит?». Я все повторяла за невидимым суфлером слова, которых раньше и не знала, печати ставила на все слова тех государств, в которых раньше никогда и не была. Размазанная по всему лицу кровь, прилипшие к ней волосы, тоже окрашенные в цвет крови, вернули меня во время маминых родов. Я ничего не помнила и до сих пор ничего не помню, но я знаю. Я когда-то родилась, чтобы когда-то умереть.

Но смысл всего? Смысл пить, если нет жажды? Смысл есть, если неголодна? Смысл жить, если я уже мертва?

Каждый вопрос порождал во мне тысячи и тысячи новых вопросов. И я знала, что никто не сможет на них ответить, кроме меня самой. Но я тоже уже не могла, была похожа на зависший компьютер, который даже не реагирует на CTRL+ALT+DELETE, у которого есть только один выход — выключить питание. Я потянулась к розетке. Часы, предательски выглядывающие из-за угла рабочего стола компьютера, смеялись, напоминая, что я опоздала на прием к психиатру.

«Это не мой мир», — подумала я. Тут я всегда проигрываю времени.

Хочу домой.

(31.12.2004)

Глава 3

Летать, дышать.

Опомнившись от амнезии, в которую упала на время, я вглядывалась в зеркало, пытаясь узнать своё отражение. Что-то происходило. Определенно, что-то уже произошло. Но … Я ничего не помню, как будто не со мной. Похоже на состояние дремоты, что после сна еще несколько минут. Я что-то помню. Но это что-то не выразить в словах. Это что-то оно предельно грустное для проснувшейся меня, и что-то доброе. Ну, как воскрешение после жалкой смерти.

Но я не помню. И все, что выше я сама произнесла, перечеркну, и это все не то. Мне захотелось плакать. Я потеряла что-то, не зная даже что. От этого, мне стало еще больнее. Я смотрела в зеркало. И каждым сантиметром своей маски просила себя вспомнить, что было. Я поняла, что у меня есть не более пяти минут, чтобы нажать на SAVE. Я подбежала к компьютеру, который опять спал. Его экран меня безнадежно убивал, напоминая о скорости загрузки Windows. Я смогу. Главное не думать, не просыпаться. И для какой-то подлой уверенности я закрыла глаза.

Не верю в надежду, розовую как щечки младенца, как новая кожа под засохшей коркой после болезненно-красного нарыва. Она такая. Мне даже показалась в ту минуты, что мы с надеждой встречались гораздо чаще, чем раньше думала. Еще мечта и смех, разочарование и горький запах от пресной воды. Пытаюсь совместить это в слова. Но шум от вентилятора компьютера гораздо мелодичней и талантливее сейчас.

Что делать? Я вспомнила о гении, который гласно заявил о важности подобного вопроса. Но зачем? И как я могла вспомнить, я не читаю книг.

Мне хотелось плакать, я даже как-то соскучилась по истерике, пытаясь каким-то способом позвать ее. Но она не поддается на провокации. Она не приходит, когда ее зовут. Она и смерть, порою бываю подлыми, когда зовешь их, они ржут в лицо. Она не пришла.

Я впервые открыла программу Фотошоп. Ужасно — она не на моем языке. Я снова иностранка в этом мире, пришла искать ответ, где его нет, а даже если есть, то, как его узнаю. На каждом магазине написаны слова, которых раньше я с детства не видела. Я тут ни разу не была. Я начала бродить без визы.

А за окном бесплатный показ мод устроила зима. Снег — он такой дешёвый, как воздух. Только воздух мне нужен, чтобы вновь начиться дышать. Я сделала глубокий вздох. Как хорошо подумала я. Снег — бесплатное ненужное природе и думаю, что каждому из нас, дешевая гробница дешёвой еды, дешёвых запахов, дешёвых витаминов, которые мне кажется, мечтают жить в тепле. «Да что о них» — разочаровано подумала я и подошла к окну, чтобы взглянуть в глаза обманщице зиме.

Она такая неприступная, красивая, вся белая и вся блестит, еще — коварная и вроде бы очень смелая. Это сейчас. Но она тоже проиграла времени. Надела маску и отражает каждый лучик солнца. Но я-то знаю, что солнце договор с ней не подпишет. Солнце живет собой. У солнца нет тени, у света нет смерти. Солнце и время так похожи, что я их путаю порой. Я подошла к холодильнику, чтоб отварить пластмассовые овощи невероятно ярких цветов. И ветер за окном о чем-то пытался всё предупредить меня. Он волновался, помню ли я, зачем сегодня проснулась.

«Да, помню я», — тихонько прошептала я, ведь ветер за окном и вряд ли он услышит. «Да, помню я», — пыталась убедить сама себя. «Да, я помню», — уже кричала я из всех сил.

Было холодно, но я открыла окно и всматривалась в ЭТО. Красиво, до безумия красиво. Так высоко, ведь люди так часто ищут высоты и славы. Так страшно. В этом чужом ничейном мире так стыдно попросту бояться. Так обнадеживающе, так властно, так хочется мечтать и создавать, творить и пить от той воды, что сама же сотворить хотела. Но, этот мир, что розового цвета под голубым стоячим небом, так страшен несбыточностью желаний. Так страшен, что я на десятом этаже, скажу «прощай» всем своим снам, чтоб научиться летать и петь. А дальше ничего. А дальше разочарование и маска с кровью на лице. Петь и летать, летать — кричать и знать, что будет дальше и видеть не очередной тупик, не узенький тоннель с обманчивым огнем надежды, который попросту фонарь, который одиноко и отчаянно висит на стенке.

«А почему люди не летают как птицы?». Снова также глупо, как и всегда, я задала себе этот вопрос какой-то важной, по мнению интеллектуалов, героини. Она вроде бы умерла. Да .. именно это, именно так, как мне приснилось днем без амнезии, или не так, но что-то очень уж похоже.

Всё правильно. Дышать, лететь, всё знать и петь, пробраться по железным рельсам, не зная даже направления пути, добраться в жизнь, в свою мечту. Но все дороги в ад, а все пути в delete. Как жаль. Это мой мир с расплавленными нервами, напоминает бредни страдальцев-постояльцев больниц реабилитации души мнимых людей, которых-то, по сути, нет. Надежда и разочарование, любовь и ненависть, жизнь смерть, полет и суицид, розовый контрастный барьер.

Всё, родилось. Я у окна замерзла, хочу домой, хочу домой.

Звонок по телефону.

— да, слушаю, — порою я любила подражать тем людям, играющим почти живым актерам, я даже маски в долг у них брала. И честно, их маски подобны китайским блестящим однодневным безделушкам.

— Кристина, привет. Я к тебе по делу, — слышала я незнакомый голос. Женский, красиво-певучий, полный забот и розовой надежды.

— Да, слушаю, а это кто?

— Это Женя, набери мне текст объявления и распечатай, если сможешь.

— Привет, Женя, да, наберу, но распечатать не смогу, принтер сломался.

— Ну ладно, сейчас заедет муж, кинь ему объявление на дискету. Диктую: …

Дальше шли слова, просто слова, без смысла, без идеи. «Евроремонт, в короткий срок». А эти несколько слов, оканчивающиеся на номер телефона, подобны крику утопающего из грязного настойчивого болота.

Пришлось прерваться, но теперь я вспомнила, я не смогу это сказать, я нарисую, убедила я сама себя, как будто чужого стоящего напротив человека.

Стук по железной двери, которая ведет к соседям и ко мне.

— Привет, а у вас, что звонок не работает?

— Не работает, работает не всегда, работает в другую смену, ты не попал, что-нибудь передать? — мой бред был принят за очередную шутку. Я даже оказалась рада, что эта маска как маска невидимки, бредовое лицо, а вроде бы не видно.

— Ну вот, готово. Посмотри?

— Да, спасибо, а водички не нальешь?

— Конечно, может минералки?

— Даже лучше.

Пока он пил, я изучала очередного актера в постановке «Смерть».

— Ты что уделан героином?

— Нет, с чего ты взяла?

— ….

— Я просто дунул, да что ты? Я ведь на работе.

Мужу Жени намного больше лет, я даже с ним общаться не успела раньше и не могла, не видела я точек пересечения. А сейчас… Опять всё так противоречиво. Точка есть, но зачем она?

Он попросил, чтоб это было нашей тайной. Тайна — красивое слово для наркомана, который завтра придет убивать за деньги для героина. И оправдание, что не кумарит, были слова, слова без смысла, или слова бессмысленной надежды. А иногда, за время разговора, мне казалось, что это просто желание, желание, которому нет выхода, желание с большим замком на двери, что куплен в магазине за собственную честь. Замок из магазина «Гордость».

Да что за бред. Мне дела нет до его мира, его покупка, его, будь то жизни или смерти. Мне его красный кажется почти, как белый приторный, как сахар, снег. В его законах награждают за те дела, что в моем мире принято скрывать.

Он ушел, уехал. А я хочу уметь летать. Я бы тогда заглядывала каждому бы в душу, потом, наверное бы, умерла.

Я хочу розовое свадебное платье. Муж…. Но мне не нужен муж. Нет места в моем бредовом мире. Да я ведь даже не могу понять себя. Как мне понять того, кто будет в двух сантиметрах моим воздухом дышать?

Я нарисовала то, что чуть не потеряла.И это было дорого, настолько, что я бы за то, чтоб видеть снова, если б все же потеряла, могла бы прыгнуть со своего этажа. Одела бы розовый платочек на шею, волосы, накрасила бы ярко глаза и губы, губы в красный цвет. На краю окна бы посидела чуть-чуть. Потом шаг, шаг глупой, розово-прозрачной надежды, которой вовсе нет, которая была придумана поэтами лишь для того, чтобы завлечь.

Но все же, никому не говорите, про яд надежды и про мой прыжок, про красные следы от крови на одежде. А знаете, ведь у меня в коллекции есть маска каждого из вас. Искусство обольщать и заставлять поверить. Я ведь порой «хорошая», так люди говорят. Люди без имени, без чести, без права жить, без права говорить, со сладким привкусом поздно собранной корицы, что собирали на земле, где пахнет смертью каждый миллиметр, где еще вчера была война, и где назавтра назначают встречу враги, недавно бывшие друзья. И что? Все те же люди, рисуют свою жизнь с меня и с тех, кто так же близок, я с них. Вот главная причина хаоса и бреда в мире — зависть, игра, желание любить красиво, носить одежду с моего шкафа, пить мою воду, дышать так близко, чтоб мне не хватило кислорода на новый вдох, есть мои ярко разукрашенные теми же художниками овощи, хранящиеся в гробнице для еды. И повторять, всё в точности, порою в точности наоборот. Если я плачу, то смеяться мне в глаза, если я чувствую, то быть бесчувственным, если жива я, то умирать.

Держать жизнь за периметр, но разве воду кто-то может удержать в ладошках? Молится богу, придуманному самим собой и говорить отчаянно, прилюдно: «я ненавижу маски, и всех кто в них». А, приходя домой, всё те же люди, становятся напротив самого себя. Пытаясь разыскать хоть каплю огорчения из-за потери собственного Я.

Летать, дышать, петь, любить уметь. И красить, красить мир в прозрачный цвет и ждать пока он полностью исчезнет. Тогда, наверное, буду, счастлива и я. Летать, дышать и всё как в первый раз, как при рождении, летать, дышать, и всё как в последний раз, отдавшись вновь на растерзание живой надежде.

Надежде во что-то, надежде летать, дышать.

6.01.04

Глава 4

Не покидай её

Мир и без того наклонный, стоящий явно не на ногах, а может быть подвешенный над бездной за её край, сегодня вовсе наклонился. Я бегала, металась, что есть сил по собственной кровати.

Кровать, большая, с грязной от пыли постелью, с подушками, украшенными каплями от слез. Кровать себе в соседи попросила окно. Я часто с самого утра, не чищу зубы, не умываюсь, не расчесываю волосы, а открываю всегда задернутые шторы, сажусь на подоконник и смотрю.

Вид за окном пытается со мною помириться, но я не помню за какой проступок. Заговорить пытаются со мной и птицы, порою даже люди, которые поднимают головы, чтобы взглянуть на небо, увидеть подтверждение услышанным прогнозам.

Я тихо сижу, прижимая в себе коленки, мечтаю о чем-нибудь. А иногда я думаю, что было б если я была вон той красивой девушкой, которая ждёт чего-то. Снег, уже подбился к ней в друзья. Она ведь тоже понимает, что если долго ей стоять, то лучше ей не спорить с белым снегом. Чего-то ждет. Ждет целый час. Кого-то любит. Постоянно поправляет воротник от красной шубки. Красивой красной шубки, которая наверняка куплена на деньги заработанные ей самой.

Машины, самовлюбленные железные предатели, даже не смотрят на ту сторону, где девушка кого-то ждет. Она порою достает из сумки сотовый и начинает дуть на руки и нажимает так, как будто это неизвестный никому аккорд. Наверное, найдя его, надо бы радоваться, но мои маски на полках смеются, нагло высунув языки.

Я ненавижу их.

«Я вас ненавижу, я хочу не родиться вообще, если вы вечные мои попутчики. Я предпочла бы умереть еще не появившись на свет, еще не чувствовать в прогнившем кислороде ваш дух, еще когда на моих зубах бы не скрипела краска от очередного грима маски. Я ненавижу вас. Кто создал вас? Как вы попали в мой мир? Здесь места нет даже для мамы, мужа, подруги и, наверное, Бога, а вы какими странными путями, попали в мой мир? Где ваша виза? Где пропуск? С кого мне требовать отчет?»

Я разразилась смехом, но по щекам моим, как и всегда, слезы текли, слезы, смешанные с краской.

«И это маска. Господи, как убежать мне от самих себя, от масок, требующих постоянно крови, как убежать, как и куда?»

Кричала маска, очередная маска, играла свою роль, чтобы среди отряда масок не смогла я отыскать своё лицо.

Как глупо всё. Всё, всё, всё, всё. И этот ветер, который меня о чем-то предупреждал. И мой полёт — моя мечта, увенчанная красивыми словами о надежде. И почему я обвинила надежду в её неправоте? Как глупо всё. И эти слезы. И красная помада, которой вовсе нет у меня. Я не читаю книг, откуда мне знакомы слова «что делать?», «а почему люди не летают как птицы». И всё.

Волна, после напоминания о птицах, о жертвенных полетах, о мечте. Всё кончено, всё начинается сначала. Мечта, моя мечта сегодня умрет, я помогу ей стать реальным фактом.

«Мечта, прощай»

«Мечта прощай, мечта, прощай, мечта, прощай», — вторил весь взвод, под руководством собственной шизофрении. Я посмотрела на них. Кто-то смеялся, не сдерживая радостных всплесков, кто-то безудержно рыдал, кто-то задумчиво бесперебойно теребил висок, как будто ему там больно. Я видела там маски даже каких-то незнакомых ранее людей, было похоже, что мною нарисованные маски уже без ведома брали краски и рисовали новых соседей, друзей. Какая чушь. Здесь вас так много, мне кажется, что если я попытаюсь вас пересчитать, то времени пройдет так много, что вы успеете еще создать в два раза больше новых лиц, лишь смешивая краски. Да вас почти что легион.

«Скажите, где моё лицо?», — отчаянно кричала какая-то из масок. Все поняли намек. И вторили: «Скажите, где моё лицо? Скажите, где моё лицо? Скажите, где моё лицо? Скажите, где моё лицо? …». И этот гул перемещался с предыдущим: «Мечта прощай, мечта прощай….».

«Безжалостные маски, ну, с кем же вы ведете бой? Наверняка не равный. Я уже хочу скорее от вас. Мне надоело с вами», — кричала я, или одна из созданных мной, или кем-то, масок.

Гул превращался мелкую дрожь и тряску, что поразила в одно мгновение меня. Я с подоконника упала на кровать, свернувшись калачиком и громко плача.

Разбитая мечта, постой, я не отпускаю тебя. Тебя ведь я придумала, постой, я знаю, что и я придумана тобою. Мои глаза, примкнули к грязному стеклу, давно забытому, которое лишь иногда оплакивал холодный дождь. Сейчас окно совсем грустило, оно простыло, и дождь, дождь ждал свержения зимы с непонятно чьего престола.

А девушка стояла, казалось, танцевала в ритм незнакомого желания. Стояла и ждала чего-то, может быть кого-то. А ветер, вчерашний друг-советчик, сегодня слишком изменился, он не давал ей и пяти минут. Он врывался своими неприкосновенными, забытыми частями в ее слишком открытый воротник. Она отчаянно боролась с ним, вчерашним другом. Мне даже показалось, что я вижу в ее глазах обиду на незнакомый ветер. Но мой этаж, тихонько проскрипев, сказал, что всё не так, как в моем заплаканном подвешенном над бездной мире.

А девушка ждала, ждала чего-то, может быть кого-то.

Я ближе, ближе взбиралась к своему окну, мой лоб уже напомнил стеклу о забытом прикосновении тела. Я тяжело дышала, и от слез в бреду, на стекле туманом рисовала.

А девушка ждала…

Да, время наступило. Я научусь летать. Да, лживая надежда, я тебе верю. Да, ветер, вчерашний ветер, я не забыла, зачем проснулась. Да, зима, китайская подделка, блестящая и спелая, зима, ты же хотела, чтобы тебя хотя бы немного упомянули в газетных сводках? Да, зима, дарю тебе твою нежданную победу, она всегда чуть слаще, чем растворенная в крови глюкоза. Да, зима, я выбираю тебя в помощники, я ненавижу снег, и пусть о нём напишут в газете, пусть о нём, блестящем в своё время, и грязном, как девчонка не раз продавшая своё тело, пусть о нём напишут. Снег и кровь. Снег белый, кровь, такая словно солнце противится уйти, чтоб осветить другую часть земли. Солнце влюбилось, жалко уходить, всего на несколько часов, но у ней со временем подписан договор. Имея здравый смысл, со временем и солнцем никто не будет спорить.

А кто-то, с кого, возможно, в первый раз я рисовала маску, лишь тихо произнесет: «закат, красивый красный закат».

А я кричу ему: «Нет, это не красивый закат, солнце влюбилось, оно плачет, не хочет уходить, но здравый смысл ей этого не позволяет». Но этот кто-то просто не услышит мой крик. Пойдет домой, и будет спрашивать знакомых по пути, а видели ли они закат.

Какая подлость. Солнце, я тебя понимаю. Я выбрала мечту, не здравый смысл. И даже если в этот раз я тоже проиграю, ты люби.

«Солнце, а кого ты любишь? Кого ты так не хочешь покидать на этой половине неба?», — шептала тихо, но специально, я знала, что солнце слышит.

Оно лишь подмигнуло, указала на девушку, которая стояла под моим окном. А девушка до сих пор ждала. Оно была похожа на статую из человеческого тела, красивая, живая, без краски и намека на болезнь шизофрению.

«Солнце, не покидай её, раз ты ее так любишь. Смотри, она кого-то ждет. Ждет и уже давно. Она от холода глаза закрыла, и чаще дует на руки. Не покидай её», кричала я уже давно скрывшемуся за злыми домами солнцу. Услышала: «Я не покину её».

Ну, всё. Нет видимых идей и недоделанных забот. Я в руках держу яблоко, надеты домашние джинсы, голубая кофточка из хлопка, на ногах любимые лошадки-тапочки, а голове мусорный бак. Ворвавшийся ветер, сегодня не так галантен, заталкивает меня обратно в дом. Но я уже выбрала мечту, не здравый смысл, а мечту. Хочу летать.

А девушка в красной шубке до сих пор ждала, ждала, как ждут родители у кабинета срочной хирургии, как они ждут, когда им скажут: «ваша дочь жива». Они за спинами скрестили пальцы как в детстве, внутри просят кого-то из богов помочь, а вслух друг друга успокаивают фразами: «всё будет хорошо».

И ждут, даже не зная, что врач, который делал операцию ребенку, был ранее замечен в заговоре со смертью. А они ждут, отчаянно, красиво, надежда как туман их окружила собственной заботой.

И девушка, всё так же ждет, рискуя, может быть остаться без потомства. А интересно, кого же она так долго ждет, кого можно любить так неосторожно.

Но до неё мне тоже дела нет, наверное. Карниз был полон снега, под которым пряталась позапрошлогодняя грязь. Немного кружит голову, но мне не привыкать. Так холодно, но щеки почему-то как огонь горят. А в голове одна лишь мысль — кого же она ждет? Но я с мечтою подписала договор, который должен быть исполнен без промедления. Красивый шаг, всего один, случайная оргия со смертью.

Шаг. Темнота, но еще не видно, что будет у земли.

А девушка всё ждет кого-то или что-то. Её надежда почему-то еще не умирает, предательство которой она не замечает.

Шаг, ни одного движения во всем теле с самого начала последнего и первого моего полёта. Пронзительный плач масок ворвался в больное от шума и безумия сознание. Они вокруг, они везде, они сцепились в дружный хоровод и окружили последний и первый мой полет. Какой-то художник нарисовал на каждой маске слезы чёрной краской. Они танцуют вокруг меня, и плачут, не могу понять их настроение, как раньше.

А девушка стоит, ждёт и плачет. Она еще не видит исполнение моей мечты.

Всё. Мой полет окончен, надежда и вправду обманула меня, но теперь кажется, что я сама себя же обманула, поверив кому-то, кто ложно договор от имени надежды подписал.

Снег, всё такой же предатель. По одному порыву ветра творит и рушит, мечется и лжет. Он заставляет бедных медвежат, собирать и строить замки, чтоб позже видеть, как кто-то из соседних медвежат безжалостно глумится над его постройкой. Снег — мнимый. Вы думаете, он белый? Сейчас я знаю больше, и говорю, поверьте. Снег — он прозрачный. Снег — это то чего и вовсе нет. Снег люди красят и сочиняют бред подобный написанному выше, обожествляя снег. Снег — его нет и он зеленый. Снег — его нет, он красный. Снег — его нет, и он прозрачный. А думали ли вы, что есть лишь то, что есть СЕЙЧАС. Сейчас — это часть Время. В какое-то сейчас, нет снега, зима не держит скипетр, корона вовсе не на ней.

А в это сейчас, снег — темно-бардовый, он мне напоминает о той любви, которую не бросит солнце, о девушке, которая так долго ждала кого-то или что-то. А снег надо мною, подо мною, казалось, хочет спрятать моё тело, чтоб никому не рассказать о том, что здесь произошло. Тогда ведь всё узнают, что снега нет, что снег и ложь лишь подружились очень. Снег тает на еще горячих щеках, стекает без краски, нет на смертном теле маски.

Я умерла? Я умерла? Я уже умерла? Или я лежу еще живая? Я умерла? Да, я, наверное, умерла…. Я умерла….

Нет, нет, нет. Я живу, и я иду, я в красной шубке, поправляю воротник от холода совсем онемевшими ручками. Иду к толпе людей, которая похожа на скопище гиен, так быстро набежавших на чье-то разбитое сердечко.

Я видела ее полёт, но я ведь не смотрела, но знаю всё до крошечных, как амеба, мелочей, словно это я летела. Словно разбивался мой бредовый мир об здоровый разум. Бредовый мир с легионом чьих-то масок, играющих трагедию об умалишенной жизни, трагедию о чьем-то заплаканном мире.

Я дождалась. Я смогла.

Мои руки уже согрелись, шубка спокойно висела в коридоре, а запах сладкого лимона в горячём чае напомнил мне маму. Как всё это странно.

Люська нежилась о тапочки — лошадки, такие же, как были на том разбитом теле. Но этого уже давно не помнила я.

В шкафах было пусто и чисто, пахло свежим кислородом, наполненным смыслом. Я начала думать, какие мягкие игрушки заполнят это местечко.

Я открыла шторы настежь, было уже утро. Свет от солнца падал на шторки, и я впервые заметила, что они розовые, очень уютные и обнадеживающие.

А солнце, неожиданно ставшее мне дорогим и родным, шептало мне на ухо: «Я не покину тебя».