Сергей Маслобоев — Про жизнь, про секс и про любовь.

    Но я её не осуждаю. Это теперь не осуждаю. А тогда.… Попробовал пить горькую. Надоело быстро. Да и неправильно это, заканчивать жизнь, когда тебе ещё и тридцати нет.

    А, как мужик забыться может? Конечно, только в работе. Тем более в такой работе, как у меня. Я словно с цепи сорвался. Шесть лет без отпуска. Не раздумывая, шёл в рейсы, от которых все отказывались. Работал в штрафных экипажах. И как-то само собой получилось, что из всего нашего выпуска я первым стал капитаном. Однокашники мне не завидовали. При встрече в лицо говорили:

—Серёга. Что ты творишь? Голову сложишь.

А сильнее всех сказал мой отец:

—Знаешь, что на войне самое ужасное? Это, когда человек страх теряет. Такие погибают первыми.

    Да! Времечко было. Привёл я как-то свой лесовоз на одну из северных рек, каких тысячи на необъятных просторах нашей Родины. Как там, у Аркадия Северного:

—Костюмчик новенький и прохари со скрипом я на далёкий … променял.

Кто понял, про какое место я говорю, хорошо. Кто — нет, то и не надо. Зона там огромная. А охраняется, так себе. Потому что бежать некуда. Кругом тайга и болота непроходимые на тысячи километров. И над всем этим огромный лозунг, где на красном полотнище жирными белыми буквами:

—На свободу с чистой совестью!

    Судно встало под погрузку лесом. А там даже ни одного крана нет. Да и зачем, когда столько бесплатной рабочей силы. И относятся к этой рабочей силе хуже, чем к скоту. Понятно, что не ангелы. И воры, и убийцы среди них.

    Охрану лагерное начальство организовало просто. На баке, это в носовой части судна и перед надстройкой, это в корме, выстроились две цепи автоматчиков. А на палубу и в трюма ни ногой. А там сотни зэков. Но, ведь брёвна тоже надо укладывать по уму, а то судно и перевернуться может. Хочешь, не хочешь, а судовому экипажу пришлось вертеться среди зэков.

    Ни в одном государстве нет такого отношения к осуждённым, как в России. Сталин в своё время сделал соответствующую инъекцию всему народу, пересажав пол страны. Не даром говорят: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся». Правда, мне больше нравится, как сказал Задорнов: «Наше население делится на три части. Первая сидит. Вторая её охраняет. А третья ждёт, когда её посадят». В общем, у нас это на генном уровне. У меня у самого оба деда по 58 статье сходили. Один не вернулся. Забили до смерти в Ярославском централе.

    Поэтому и не стал я ничего придумывать. Здесь следует сделать небольшое отступление. Когда я ещё учился, после пятого курса направили меня на плавательскую практику на один очень престижный теплоход загран плавания матросом. И попался мне начальничек. Наш старпом. Тупица редкостный. Такое впечатление, что он даже арифметики не знал. Ну и я по глупости в шутку ему как-то намекнул об этом. Взбесился он страшно. Ещё бы! Какой-то сопляк, правда, у которого через год будет высшее образование, а старпому и среднего-то не осилить, говорит ему такое. И превратилась моя жизнь в ад. А что? Один обоснованный донос, и вылетел бы я, как пробка. И на карьере с самого начала можно было ставить жирный крест. Но я очень хотел стать штурманом. Сжал зубы и терпел. После вахты закрывался в каюте и плакал от обиды и бессилия. А потом вытирал слёзы и опять шёл на вахту. А, когда, наконец, закончилась практика, а вместе с ней и этот кошмар, я дал себе слово, если когда-нибудь сам буду командовать, никогда не позволю себе унижать подчинённого.

    У капитана в море власть над людьми неограниченная. Он — Бог, отец и самый главный начальник. Он может сделать с любым своим человеком абсолютно всё. И не дано ему только одного. Это унижать человека, который ниже его по рангу. Всю жизнь я неукоснительно придерживался этого принципа. Так же тогда и повёл себя с зэками. И угадал.

    Я не заигрывал с ними. Не вмешивался в их «понятия», в которых и сейчас ничего не смыслю. Не лез в страшные разборки, творившиеся на палубе. Я просто делал своё дело, относясь к ним, как к собственным матросам.

    Я не разбираюсь в тюремной иерархии, но очень скоро почувствовал к себе уважение. Меня так и звали, капитан. А главное, мои люди смогли без опаски работать среди них.

    А условия работы были нечеловеческие. Жара, духота и тучи комаров. От зари до зари нужно таскать и укладывать тяжеленные брёвна, и с судна ни ногой. Кругом автоматчики.

    Но человек же — живое существо. Хотя бы в туалет ему сходить необходимо. По маленькой нужде еще, куда ни шло. Можно за борт. А по большому? Представьте себе, каково это, выставить зад за край крыши многоэтажного дома. На судне ещё хуже. Оно от погрузки иногда резко покачивается. Что придумали зэки. Один другого держит за руки, а тот, спустив штаны, свешивает голую задницу через релинги. А их же сотни. Борт загадили страшно. Вонища невыносимая. Уже через несколько дней дышать стало нечем.

    И надо же! Застрекотал в небе вертолёт, и появился у нас такой в аккуратненьком костюмчике с галстуком. Прямо, как из пошлой песенки: «Прибыл из ЦК, проверить, как ЗК…» А времена-то самые те были. Горбачёв тогда только, только пролез в полит бюро, и его портрет на плакате ещё самым последним рисовали.

    И вот стоит этот столичный начальник, и, прикрываясь носовым платочком, отчитывает меня, как пацана. А по бокам два солдатика с автоматами охраняют его персону. И так мне противно стало.

—А, не направился бы ты куда-нибудь,-

оборвал я его, повернулся и пошёл прочь.

—Капитан! Немедленно вернитесь! Я вас не отпускал,-

визжит он за спиной. И, вдруг, гробовая тишина. Такая тишина, словно выстрел в затылок.

    Я замер и медленно обернулся. Зэки его обступили со всех сторон. Солдатики испуганно затворчики передёрнули. На баке и у надстройки затворы заклацали. У меня голову повело от одной только мысли, что сейчас может произойти.

—Не надо!-

закричал я. Или в голосе у меня что-то? Или выражение лица? Но только послушались зэки. Расступились.

    Слава Богу! Не прошло и часа, как опять застрекотал в небе вертолёт. Улетел начальник. Больше я его никогда не видел. За себя не боялся. На моё место другого идиота тогда найти было невозможно. Это я знал точно.

    Я только один маленький эпизодик из тех своих шести лет холостяцкой жизни рассказал. Но, это были, как раз ещё цветочки. Ягодки начинались, когда я оказывался на берегу.

    Женский пол я трамбовал по-батальонно, не считаясь ни с качеством, не с количеством. И никакой жалости в момент очередного расставания. Ни малейших угрызений совести. О моральных нормах в тот период и говорить не хочу.

    Жизнь летела, как пушечное ядро, не знающее преград. И вот однажды, вернувшись из рейса, отправился я в бесконечный поход по лабиринтам коридоров нашей огромной конторы, подписывать всякие бумаги. И за дверью очередного кабинета сходу уткнулся в глаза. Только эти глазищи! Окружающий мир перестал существовать.

    Тот день до сих пор полностью вспомнить не могу. Разумеется, я очень быстро навёл справки. Вполне благополучная семья. Муж — полковник милиции. Двое маленьких детей. Как тут подступишься? За последние шесть лет впервые понял:

—Женщина мне не по зубам.

    Но ведь сердцу не прикажешь. Есть только один испытанный способ. Спрятаться в море. Но в тот раз уйти в рейс мне было не суждено.

    Совершил я геройский поступок. Дурак! Ведь, предупреждали меня однокашники. И родной отец неспроста про войну рассказывал. Дурак! Потому что единственной наградой за геройство были множественные переломы правой ноги, один из которых открытый.

    В госпитале хирург попался смешливый. Мне по жизни всегда везло на весёлых врачей. Осмотрел он меня и говорит:

—Есть два варианта. Отрезать ногу на хрен по самую задницу и никаких проблем. Ну, а хочешь помучиться, можно попробовать сложить. Если повезёт, ещё поплаваешь, капитан.

А выбор у меня был?

—Док! Кромсай,-

отдался я ему.

—Ну, тогда держись, браток,-

стал он вдруг серьёзным. Прямо, как по Высоцкому. «И я держался».

    Счёт операциям я потерял. Губы от боли искусал так, что они надулись и стали, как у негра. Жизнь превратилась в выживание.

    И вот, как-то отходя от дури очередного наркоза, я опять увидел перед собой эти глазищи. Уже подумал, всё. Окончательно крыша поехала. Но это была она. В середине дня с работы сбежала и пришла. А потом стала приходить каждый день. Как ей это удавалось, непонятно.

    Не прошло и пару месяцев, как в операционную меня возить перестали. Но взамен, очевидно, чтобы жизнь мёдом не показалась, Закатали ногу в гипс. До самого пупа. Да ещё с сапогом. Так, что и спина едва сгибалась. Но человек — существо очень выносливое. Освоив костыли, я научился передвигаться самостоятельно. А вскоре уже даже в коридор смог выползать.

    Совершая очередной променаж, и наткнулся на своего лечащего врача.

—Капитан! А, что это ты здесь разгулялся?-

остановил он меня.

—Раз ты уже бегаешь, как молоденький, завтра я тебя выписываю,-

заключил он.

    На следующий день привела она моих друзей, которые вынесли меня на руках и кое-как засунули в машину. Уже дома положили меня на кровать. Придвинули накрытый маленький столик на колёсиках, и начался гудёж. Но шумели недолго. Выпив по паре рюмок, дружно удалились, оставив нас наедине.

    Хоть и покалеченный, но мужик-то молодой. Уже четыре месяца на берегу и без женщины. Это — перебор! Мне даже под наркозом солдатские сны снились. По причине своей малоподвижности забраться на неё я не мог. Да это и не потребовалось. В одно мгновение, раскидав во все стороны свою одежду, она оказалась на мне. Что там африканские танцы? Африка отдыхает! Бедные мои соседи по блочному, прослушиваемому сверху до низу, вдоль и поперёк дому. Можно себе представить, как у них навострились уши, когда страстные женские стоны переросли в истерические не менее страстные крики. И дело уже шло к своему логическому завершению, называемому оргазмом. И тут…. Хрясь!!! Гипс пополам! Что подумали соседи, когда услышали протяжный мужской рёв? Боль такая, что потолок стал на метр ниже. И она, как спрыгнула с меня, так и бросилась к телефону скорую вызывать.

    Очнулся я опять в госпитале. Перед койкой на стуле сидит мой врач:

—Ну, ты даёшь, капитан!

Оправдываться-то как-то надо.

—Да, это не я даю,-

отвечаю. А он за своё:

—Себя не жалко, хотя бы мой труд уважал. Четыре месяца с тобой вожусь и всё коту под хвост. Всю работу начинай снова.

    И тут входит она. Доктор аж со стула подскочил. Видно, меня запугать хотел, а перед ней начал расшаркиваться.

—Что с ним?-

спрашивает она.

—Ничего серьёзного. Но, недельку придётся провести у нас. Только вы уж, пожалуйста, в следующий раз не так энергично,-

а сам лыбится и пялится на неё уж очень совсем откровенно.

    Думаете, она хотя бы немного смутилась? Ни чуть! Сама невинность. Только хлопает своими длиннющими ресницами, аж занавески на окнах шевелятся. Ну, как можно не любить такую женщину?

    То, как к ней стал относиться весь мед персонал…! Словами не описать. О больных и говорить не приходится. Когда она входила в палату, даже самые тяжёлые начинали прихорашиваться, пытаясь приподняться с коек. Каждое утро перед её приходом бриться все стали. А глав врач сам принёс ей постоянный пропуск. Это в закрытом-то лечебном учреждении!

    Дальше писать не могу. Всё-таки это интимная сторона жизни моей семьи. Скажу только, семь месяцев я промучился в этом гипсе. Ну, если быть объективным, то мы промучились.

    В конце концов, удалось мне поправиться. Выходила она меня. И на флот я вернулся.

    Я только что привёл судно из Арктики. И после непродолжительного отдыха корячится нам рейс к Африканскому рогу. Да! В самое пекло пиратского беспредела. Я уже устал спать на кабинетных совещаниях. Моя команда отупела от бесконечной учёбы по обеспечению безопасности. Наконец, наши береговые начальники нашли выход. Заварили решётками иллюминаторы нижних палуб танкера, и решили, что сделали всё, чтобы нас спасти. Плывите, ребята! «Про жизнь, про секс и про любовь». « Про жизнь» уж точно продолжается. Значит, будет и про всё остальное.