обработка

Улицы бедных кварталов узкие, дома невысокие. Жители приветливы, у многих свои магазинчики, таверны и лавки. "Бедняк— понятие растяжимое"— так любят говорить жители этого квартала.

Когда в великом городе темнеет, он становится пустым. "Колесо" замедляется и останавливается — так, как если бы оно действительно было колесом.

В одном из переулков квартала бедняков в великом городе к'Хатуме притаилась таверна. На первый взгляд она ничем не примечательна, одна из многих и многих таверн. Покосившаяся вывеска, висящая на трех гвоздях над дверью, свет, вырывающийся из-под двери, освещает пару набравшихся завсегдатаев, живописно разлегшихся в луже. Таверна расположена на углу дома, одно окно выходит во внутренний двор, второе расположено прямо возле двери. Если приблизиться, можно заглянуть в него через пыльное стекло.

Таверна полупуста: буквально несколько зверо-людей, пара воронов в качестве официантов, бармен-морай’век и сидящий за стойкой подозрительный персонаж, худой до такой степени, что одежда болтается на нем, как на вешалке. В общей сложности, на всю таверну имеется около пятидесяти когтей и четыре крыла. Отклонений нет только у худого, того, у барной стойки — разве что если считать за отклонение длину его волос.

Он выглядит слишком странно для окружающих его посетителей, похоже, что он завсегдатай этой таверны и, судя по его почти "домашней" одежде, живет в том же здании. Его зовут Оглесс, он — одна из достопримечательностей и легенд этого мира. Оглесс пьет крепкие алкогольные напитки, Оглессу слишком много лет, Оглесса видели слишком во многих местах, на Оглесса больше никто не похож. Разве что М’ьера.

Если заглянуть во второе окно, можно увидеть большой зал: и там, в глубине, мы увидим высокого полукровку в окружении варх’гонов. Он высок, он пьян, он махает тяжеленным посохом направо и налево, заставляя не менее высоких варх’гонов проявлять чудеса акробатики и демонстрировать свою природную ловкость. У полукровки разного цвета волосы, собранные в высокий хвост, и с каждым движением его тела, резким, как удар хлыста, конструкция на голове подпрыгивает, порождая улыбки на лицах воронов-официантов. Это глава города, Великий М’ьера, которого никто и никогда не боится. И именно на него смотрит Оглесс, исподлобья, гневно сверкая глазищами зеленого цвета.

Все начинается с того момента, когда в таверне открывается дверь, издав едва слышный скрип.

В таверну входит высокий субъект. У него темные волосы до плеч, он сутул, одет в темную хламиду. Он окидывает таверну острым взглядом темных, глубоко посаженных глаз, и уверенно проходит к барной стойке. Он опускается на стул рядом с Оглессом, Оглесс скрипит зубами, наблюдая за кривляющимся М’ьерой в дальнем углу, шипит сквозь зубы:

-Чертов придурок!

Бармен принимает заказ, темноволосый награждает Оглесса задумчивой улыбкой и отворачивается.

--Вы имеете в виду это недоразумение?— произносит темноволосый. Голос у него мелодичен и полон ехидства. Оглесс бросает на соседа изумленный взгляд. В городе не принято вслух порицать М’ьеру. Волосы соседа отливают красным. Почему-то Оглессу этот факт кажется смутно знакомым, он не придает этому значения, но все же недоверчиво спрашивает:

-А почему вы считаете его недоразумением?

Этот вопрос заставляет темноволосого все же повернуться к Оглессу, что дает возможность рассмотреть его лицо с тонкими чертами. Большую часть внимания привлекают его глаза: глубоко посаженные, темные, с притаившимися на дне алыми всплесками. Такие глаза могут принадлежать кому угодно, но ни морай’веку, ни ворону, ни варх’гону.

«Слишком слабо выраженные глаза для варх’гона; слишком сильно для варх’гона выраженный рот. Отсутствие когтей и худое телосложение намекало на возможных родственников среди аристократов. Он говорит, следовательно, и морай’веки, и варх’гоны отпадают. Нет ни хвоста, ни крыльев, ни шерсти везде, где не надо. Зверолюди тут тоже ни при чем. Для полукровки он слишком обычен. Но— может, полукровка был его прапрадедом? Нет, вряд ли. Обычно полукровками становятся вороны, а от крыльев даже спустя пять поколений не избавишься. Он бы сошел за сумасшедшего черного ворона, оторвавшего себе крылья, но он не сумасшедший, это точно. По глазам видно. Да и не бывает у черных воронов таких глаз. Как будто смотришь в бокал красного вина. Ну, и волосы его лишь едва отливают красным. Разве что...»

От размышлений Оглесса отрывает голос незнакомца. Слова, произнесенные им, заставляют замереть, буквально потеряв дар речи, и, в какой-то степени, приводят в восхищение.

-Потому что это так и есть.

-Вы вообще понимаете то, что происходит в мире? На    данный момент это, так называемое «недоразумение», исполняет волю Великого Ярхе. Он самое могучее существо на этой планете! — Оглесс. Нельзя сказать, что он так думал. Просто ему любопытно то, каков будет ответ соседа.

-Хорошо. Я буду краток. — Темноволосый отпивает вина, принесенного ему барменом.

— Варх’гоны возглавляются этим, с позволения сказать, колдуном. Потому что Ярхе уже десять лет никто не видел. Колдун этот бывший каторжанин. Но это неважно. Варх’гонам подчиняются морай’веки — искусственно выведенная раса.

Бармен обиделся.

— Морай’веки делятся на две партии: преданные М’ьере и революционеры. Налицо гражданская война. Варх’гоны тоже делятся на два лагеря. Также варх’гоны посредством морай’веков ловят и используют в качестве рабов враждующих между собой черных и белых воронов. Но два дня вперед вороны заключили перемирие, и объединяться не позже чем через неделю. Вдобавок, надо не забывать о Пернатых Тварях. Вам не кажется, что у варх’гонов, которыми руководит наш многоуважаемый М’ьера, слишком много врагов? — и Оглесс вновь подвержен испытанию взглядом.

Что-то в словах незнакомца настораживает Оглесса, но он не может понять, что. Но в рассуждениях нет ни одной ошибки, ему остается только согласиться.

-Да, вы правы. А не могли бы вы объяснить, почему все-таки вы назвали его «недоразумением»?

-Охотно. — Произносит сосед задумчиво. — Из всего вышеперечисленного только М’ьера все портит...

Несмотря на свой легко воспламеняющийся характер, несмотря на все слухи, во множестве бродящие о нем по миру, Оглесс соображает на удивление быстро. Пара минут рассеянности окупается внезапной догадкой. Как ни крути, но в рукаве у него спрятано еще много тузов.

-Простите, что перебиваю, но... я не ослышался, вы говорили «два дня вперед»? Вы просчитываете?— осторожно спрашивает Оглесс, боясь спугнуть такую нечаянную удачу.

-Да, я просчитываю. — Спокойно произносит сосед и позволяет себе едва заметную улыбку. Но стоит только Оглессу открыть рот, чтобы задать еще один вопрос, темноволосый перестает улыбаться.

-Нет, об этом даже и не спрашивайте. Я вообще разговариваю с вами просто потому, что один мой знакомый просил не забывать эту славную возможность.

-Молчу. — Соглашается Оглесс. — А вы продолжайте, прошу вас.

Возможность просчитывать происходящее на несколько дней вперед — о да, эта возможность была только у одного народа, народа из прошлого Оглеса, народа малочисленного, но очень способного. А это значит, что они уже встречались раньше — и, скорее всего, неоднократно. Учитывая, какой сейчас на дворе век.

«Старый лис», — думает сосед, но вслух произносит совсем иное:

—Что именно продолжать?

-Ну... вы изложили мою версию бытия, но мне интересна ваша версия.

«Старый хитрый льстец! Не зря от него Пламя бегал..» Слова Оглесса приводят темноволосого в неописуемый восторг. Губы его расплываются в широкой улыбке, такой, которая возникает у людей, встретивших старых знакомых или вспомнивших что-то приятное из детства.

—Хорошо. — Неожиданно легко соглашается он. Оглесс едва сдерживает широкую ухмылку. На его памяти страсть к просчитыванию была только у одного народа. Насколько ему было известно, конкретно этот персонаж мог быть только тем малолетним хитрецом, который когда-то увиливал всякими способами от посещений двора Великого. «Морок... хитрый и язвительный морок по имени Рубин. Но мы не покажем тебе, что мы тебя раскусили...»

-Хорошо. Согласно нашим расчетам, этот цикл должен был быть тихим. За исключением, разве что, Ярхе. Мы предполагали, что он появится. И подстраховались на этот счет.

Слова, произнесенные таким небрежным тоном, вызывают у Оглесса бурю эмоций. Все, что он видел за всю свою долгую-долгую жизнь— все это было... просчитано заранее и известно им?

-То есть, казнь Янтаря была уже продуманным действом?!— неизвестно, что не позволило ему вскочить в изумлении. Неизвестно, почему он не заорал на весь зал. Но даже легкого повышения голоса и смены интонации вполне хватило. Оглесс сам не заметил, как выдал себя. Губы темноволосого, сидящего рядом, трогает едва заметная улыбка.

-Да, это было своего рода включение защитного механизма. Так сказать, план «б». Варх’гоны, конечно, вывели бы морай’веков, это было неизбежно. Но они бы не воевали, а жили мирно, душа в душу. Рабство воронов было бы выражено в гораздо меньшей степени. И оба племени жили бы мирно, то и дело отбивая рабские караваны. Племя Пернатых Тварей утратило бы свою актуальность, потому что полукровки были бы просто отдельным классом в воронской иерархии. Но, повторяю, М’ьера все испортил.

Темноволосый допивает вино и, судя по всему, собирается уходить. На мгновение, ровно на мгновение, внутри Оглесса темной волной поднимается прошлое. К нему возвращаются его старые повадки, профессорские интонации, прозвучавшие в его голосе, когда он произносит:

-Подождите, я увидел в ваших рассуждениях одну брешь.— заставляют уже поднявшегося темноволосого с интересом посмотреть на него. В какой-то момент — на долю секунды— сидящий перед ним худой человек, лет эдак двадцати пяти, бледный, с длинными— до пояса— светлыми волосами напоминает ему его прежнего учителя— похожего на подслеповатую сову девяностолетнего старика Алькона, когда-то научившего Рубина просчитывать вероятности на много лет вперед.

-Да? А какую именно?— спрашивает морок, не сводя глаз с блондина.

-Ярхе по определению оканчивает свои дни в полном безумии. Каков смысл тогда в казни Янтаря? К чему она привела? К Пернатым Тварям? К успокоению Ярхе? К его излечению? Я ничего не понимаю в таком случае.— Вопросы, которые задавал сидящий перед мороком блондин, мог задать только такой же, как он. Или же тот, на ком опробовали морокское воздействие. Правда, оно было под запретом, поэтому это было нереально. А таких как он, увы, больше не существовало, Рубин, к сожалению, оставался уникальным, единственным в своем роде. Не считая, правда, этого. И взгляд его вновь обратился в дальний конец зала. Где М’ьера развлекал свою свиту дешевыми фокусами. Правая бровь Рубина едва заметно дернулась, и он предпочел сесть.

-Мы с Янтарем просчитывали все по отдельности. Мне неизвестно что он насчитал. В моем случае не было ничего страшного. Кроме того, что рассудок Ярхе пошатнулся именно из-за М’ьеры. Это оказался один единственный не учтенный нами факт. И он показал себя во всей красе. Ходячее недоразумение.

Морок заказал еще вина и задумался.