В какие только странные формы не выливается это странное чувство — любовь. Заезженное слово, излюбленная тема человечества и огромное, единственное самое яркое и мучительно глубокое, озаряющее и унижающее, чудотворное и изничтожающее, красивое и уродливое, простое и сложное, ноющее, будто в податливую плоть, в доверчивое сердце воткнули ржавый гвоздь, чувство.
Запах из прошлого. Вкус из прошлого. Что-то, чего никогда больше не вернуть. Что-то, что осталось тленом на губах. Тленом, воскрешенный из памяти плод которого так хочется вкусить.
Как приятно подумать о том, что в жизни было что-то такое, что не хочется делить ни с кем. А сидя в кресле с горячей кружкой чая, в замершем своей благословенностью одиночестве, снова и снова переживать то, чего никогда, никогда больше не вернуть. То, что унесло с собой заботливое время, сглаживающее дрязги, замывающее раны, зализывающее углы.
Когда-то очень давно, в другой жизни, всё было иначе, проще, но не теперь.
Две пары сапог неспешно шуршали по гравийной насыпи, ведущей к реке. Холодное серое небо поливало моросью окружающий унылый осенний пейзаж.
Две молчаливые фигуры двигались в сторону песчаного берега. Сойдя с дороги, они теперь слышали только шелест дождя и собственное дыхание. Война закончилась. То, чему суждено было погибнуть — сгинуло. Те, кому было суждено уйти — исчезли. Низкие тёмные тучи секли и будоражили сонную реку.
Она видела его краешком бокового зрения. Дождь заливал глаза, мокрые волосы прилипли к лицу. Он был бледен, словно призрак. Бледен, молчалив и безразличен.
Она непроизвольно коснулась холодными мокрыми пальцами шрама на груди. Даже сквозь тройной слой одежды она почувствовала его, столько раз в последнее время она старалась себя заставить разорвать рану снова, чтобы вновь научиться понимать его. Она постаралась отогнать от себя мрачные мысли.
— Когда вы уезжаете домой, — шепча едва ли громче дождя, произнесла она.
— На рассвете, — сказал он внятно, будто ждал этого вопроса.
Не в силах поднять на него взгляд, она прикрыла глаза и подставила щеки дождю. Волна горечи нахлынула и заполнила всё её существо. Но это длилось одно мгновение. Вскоре горечь сменилась всепоглощающим теплом, пульсирующей болью внизу живота. Она распахнула глаза и в упор посмотрела на него. Он с лёгким безразличием на лице внимательно вглядывался в изменения её настроения.
— Ты всё ещё можешь её раскрыть.
— Не могу, — её голос дрогнул, — Не хочу…
— Правда не хочешь? — его испытывающий взгляд сводил с ума.
— Правда не хочу, — в ужасе от того, что она произнесла это, ей захотелось провалиться под землю.
— Ладно. Я не настаиваю, — внимание его рассеялось, во взгляде пропал интерес, — Прощай.
— Прощай, — тихо сказала она.
Маленькая девочка изнутри, откуда-то из глубокого детства кричала, она орала о том, что не может быть так, чтобы ничего нельзя было исправить. Не может быть, чтобы нельзя было просто всё решить, просто, не смотря ни на что, быть рядом. Она кричала, срывая голос, умоляла, просила остановить это безумие.
Когда видишь человека, который вскоре исчезнет, возникает это невероятное чувство. Чувство ошарашенности. Не верится, что вот он здесь, рядом, ты физически ощущаешь его тепло, слышишь его звуки, чувствуешь его запах, а через минуту его уже нет рядом. И никогда больше не будет.
Всё это так неправильно (думалось ей). Всё не так, всё должно быть иначе. И сейчас он мог бы просто раскрыть объятья и улыбнуться. И только поманить её и она бы полетела навстречу его мокрой куртке, недельной щетине, слипшимся волосам и серо-голубым глазам.
Ещё на мгновение она вообразила, как ей удаётся разорвать нити, что стягивают пылающий на груди шрам… и вновь поток его образов устремляется ей в душу. Сладостной судорогой боль разливается по телу и голова начинает кружиться…
Но когда она открыла глаза с дурацкой улыбкой на лице, его уже не было рядом. Позади неё, на гравийной дороге вновь раздавались неспешные шуршащие шаги…