nebel sonne — до встречи, уродцы

— А вот и муж пришел, — улыбаюсь я. Она смотрит ошалевшими от ужаса глазами. Только сказать ничего не может. Скотч, детки, крайне полезная в хозяйстве штука.

Через пять минут возни и барабанной дроби я вволакиваю в комнату васюпетюколю. Никакой разницы. Еще один стул, еще один пациент, еще один рулон скотча. Крайне полезный. Васяпетя начинает мычать и делать попытки.

— Не стоит, — говорю я и втыкаю мистера Гуанджоу герою в квадрицепс. Если провернуть, это очень больно. У мистера Гу маленькие зубки вдоль лезвия. Скорее всего, женщина бы визжала, если смогла. Бы. Но она не сможет. Крайне полезная вещь. Скотч.

Еще один стул. Я сажусь перед ними и щелкаю пальцами.

Щелк-щелк. Это искусство, детки, привлечь внимание аудитории. Которая занята проблемами. Заляпывает пол кровью. Заляпывает себя кровью. Крайне невежливо, в сьемной квартире. Но я переживу. Щелк.

Они смотрят на фотографию и вижу, что узнают. Подергивание кожи там, подрагивание волосков сям. Мы очень внимательны. Принюхайтесь. Свежая кровь капает на пол. И в этих условиях даже актрисы театра кабуки сознаются в инцесте. Или содомии. Впрочем, мне без разницы. Они узнали. Я прячу фотографию в сумку. Которая звякает при переноске. Звяк.

— Итак, уважаемые неприсутствующие судьи и присяжные, — стулья передо мной переглядываются и кое-кто вынужден щелкнуть. Для привлечения внимания. Снова. Щелк. — Тишина в зале, плиииззз

Это протяженное «плииизз» почему-то всегда действует успокаивающе. Возможно, я излишне мил. С теми, кто не заслуживает. Но так уж повелось. Кто мы, чтобы переписывать библию на полпути. Закат все равно сменит рассвет. Рассвет всегда сменит закат. Круг замкнут. Сумка звякает при ходьбе.

— Вы, мадмаузель и сожительствующий гражданин, переехали в данную прекрасную двухкомнатную квартиру с видом на, два месяца назад, верно? — я достаю сиамского братца мистера Гуанджоу и вежливо улыбаюсь. Они трясут головами, как куколки-башкотрясы. Такой ролик на ютьюбе набрал бы миллион просмотров за вечер, очень смешно, поверьте на слово. Стоит дирижеру взмахнуть ножом. И еще раз.

— Ранее вы снимали менее прекрасное жилье в районе телецентра по адресу бла-бла-бла, 18, квартира 4, тепло? — они снова кивают головами в унисон. Теплее.

— «Мне жаль» или «ваше последнее слово»? Не могу выбрать, — на этот раз я мотаю головой. Своей. Право-лево, лево-право. Горячо.

— Именно вами, по свидетельствам нижеперечисленных очевидцев был оставлен во дворе, по прежнему адресу, кот Пуся, 2 года, кастрирован, пять полосок вдоль позвоночника. Брошен, — женщина мычит. И ерзает. Наше внимание привлечено. Кающиеся грешники, номер первый. Я поддеваю край липучки и приоткрываю разбитые губы. — Внимаю, милая.

— Б-б-б

— Б-б-б? — уточняю я. Она сглатывает. Или сплевывает. Или одновременно.

— Б-барсик, — пытается говорить сквозь слезы. — Его з-з-звали.

— Да, — лента водружается на место. — Но нет. Подсудимая лишается слов за крайне бесценную информацию. Пострадавший решил сменить имя. После непродолжительных размышлений. Бегая по двору в течении этих месяцев, плача, голодая. Будучи пинаем двуногими уродцами, кусаем четвероногими тявкалками. Ох, граждане невидимые судьи, долог ли срок жизни брошенного домашнего котика на улицах жестокого города, позвольте узнать? НЕТ!

Женщина зажмуривается и дергается, ее сожитель похоже пребывает внутри своего мозга. «Приди, кома, приди». Бормочет и пытается пускать пузыри. Сквозь скотч. Крайне полезную штуку. Наивный торопыжка.

— Дабы не шокировать слабонервных детей и проституток, мы не станем предьявлять суду фотографии кошачьих, погибших при сходных обстоятельствах. Но они есть, — я тоже проглатываю кусочек горя. Невозможно поспеть везде. К печали. — Пусе повезло. Повстречавшись нам и ныне пребывая в заботе, среди многих себе подобных хвостатиков. Мяф-мяф.

Скрип-скрип. Я раскачиваюсь на стуле. Кап-кап. Капает на пол кровь. Звяк-звяк. Из сумки извлекаются родственники мистера Гуанджоу. Включая аккумуляторный лобзик. При использовании качественных пилок он режет кости достаточно быстро. Или достаточно медленно. Лобзик имеет регулятор, детки. Некоторые обязаны умереть адекватно совершенному. Приговор невидимых судей всегда одинаков.

— И все-таки последнее слово. Эни, бэни, мэни, мо, — я считаю, они смотрят. На бойне так глядят на вас коровки. Когда понимают. Висят на крюках головами вниз и глядят. Им разрезают глотки. Двуногие уродцы. Живым. Они умирают. И в гаснущих глазах стоят слезы. Да-да, детки, в следующий раз не подавитесь котлеткой.

То же самое и тут. И сейчас. Эни, бэни. Слезки в гаснущих глазах. Но предварительно мистер Лобзик погрызет косточки. Боль должна быть адекватна совершенным. Преступлениям. Так говорит библия. Мне. Она — закон.

Вжик-вжик.