Капиталина — Нашлись!

-Они только что были тут. Куда они делись? А, может, это я куда-то делась? Не докричаться… Никто меня здесь не услышит. Да и кому я нужна со своими полными лукошками стихов, а, может, и ягод, грибов — сейчас уже толком и не помню, — шла, сама с собой разговаривая, Олимпия.

Вот только недавно, совсем недавно слышны были зычные плачущие гудки расставания паровозов. А теперь глушь гнетущая, опоясывающая всё небо и бор. Она как будто издевается над страданием блуда — флуда Олимпии, чихнув на всю рать, она последовала дальше, всё, углубляясь в ельник, где, кажется, не ступала человеческая лапотная нога никогда. Идёт и идёт, думая, что вот сейчас выйдет на прямую тропинку, которая подведёт её на самую главную магистраль либо тракт, либо звенящие, стальные рельсы, которые сверкают на солнце, словно серебряные. А что? Если всерьёз вдуматься, то и с золотом их можно сравнить. Вон сколько народу перекатили они.

Катят они по великим делам человека: в отпуск — они везут, товар — везут, бензин — катят, апатит и никель — за границу поставляют, что там… в тюрьмы, в остроги виновных и безвинных сплавляют от общества, как лесосплав по воде. Что там говорить? Железная дорога — это и кормилица и поилица человечества.

-Куда без «гоголевских» дорог? Не обойтись человеку без них. Нет дорог — нет жизни! — шла, рассуждая и трудно спотыкаясь, Олимпия. Вот он опять гриб на пути. Ну как его не сорвать? Ай, да ладно сниму-ка с головы платок, пуховый, да подвяжу вокруг талии, и буду самые толстопятые боровики складывать в него. Глядишь, так и время скоротаю, авось куда-нибудь за сто километров выбреду, помолившись подумала про себя Олимпия.

Но дорог, дорог главных не было видно. Одни, почти заросшие кучерявыми кустиками, то там, то сям выскакивали тропки. Они дразнили и призывали следовать по ним. Встанет Олимпия и глядит своими бирюзовыми глазами то на звёздную россыпь неба, то на вымощенную чернью тайгу.

-Как тут по звёздам выйдешь? Вон их сколько? А я одна — одиношенька среди этих почётных звёзд и средь бурелома таёжных стихов и всякой значимой и незначимой лиры, опять же чихнув на рать, промямлила про себя Олимпия. Не продраться через такое войско деревьев, а до неба и слов быть не может. Куда там? В высоту взлететь? На Земле-то заблудилась.

-Ба! Что это там вдали? Дымком запахло. Дай — ка на запах дымка пойду. Благо нюх у меня, как у собаки. Сколько лет со зверьми живу. Научишься тут. Не то что носом, но и ушами начнёшь чуять. А что? Может, и выведут клонов таких — кто его знает? Опять же , чихнув на литературную рать, прозвенела колокольчиком Олимпия.

Вдали, за поворотом, что-то начало казаться. Вроде на избушку похоже, вроде на чум оленеводов.

-Ну! Вот моё спасение, опять же чихнув, — прогнусавила Олимпия.

И вдруг настояющую избушку увидела. Не на курьих ножках, конечно. Подпорками её кругом были книги. Много книг. Дверь избушки — книга. Окна тоже книги, те, что на папирусе написаны — текстов не видно. Ступеньки в избушку тоже высланы графоманскими книгами, чтоб об них ноги вытирать, когда входишь в эту достопочтенную избушку. Что там говорить? Все тропинки к ней тоже из тоненьких переплётных книжонок состоят, чтоб быстрее вышли из моды современной. В них всё о пакостях людей написано. Душе негде отдохнуть. Прочтёшь. Сразу за левую грудину хватаешься. То и гляди инсульт или ещё что покрепче хватит. Поэтому и выслали, наверное, ими тропки к избушке.

Чем ближе Олимпия подходила к избушке, тем виднее становилось, что же окружает избушку. Вся она была усеяна такими небывалыми стихами — ромашками, что они были рассыпаны, как хлопок, или точнее сказать, бесформенными снежинками.

-Ба! А книжные двери — то отрывает павлин, на хвосте которого видимо–невидимо стихов висит. Лира добротная. Всеми читаемая и уважаемая. Залюбуешься, глядя на эти павлиньи перья. Не знаю? Пустит ли меня павлин, хоть переночевать да погреться после этого блуда-флуда. Страшно стало. А, где моя не скиталась! Везде скиталась и на зоне тоже побывала, еле живая выбралась. Рискну! Семь бед в один обед.

Поставив лукошки среди разномастных по орнаменту ромашек, постучала в избу из книг. Двери ей открыла бобриха, которая конопатила избу: то ли мхом, то ли ягелем, то ли рукописями графоманских авторов. Вот это дела!

Олимпия вошла в избушку, и видит: вокруг костра сидят звери и размышляют, кого на конкурс поэтический отправить, чтоб не посрамил честь избушки. И самое главное, что потерявшаяся литературная зона вся оказалась тут. Вот, дела! Тут тебе и бобр зубастый, волк клыкастый, лис хитрозадый, конь с шелковистой гривой, белка прыгучая с сайт на сайт, не может разыскать себе дупла нужного, чтоб опусы свои сочинять, поодаль от костра баронесса с белоснежной гривой на топчане валяется и всем пальцем тычет, кому чего писать, а кому лиру сочинять. Вроде зверь, а вроде и с человеком схоже. Только не человек это, а зверёныш, хоть и маленький, но дюже зловредный. Можно сказать, всеми управляет — звери её взгляда страшатся, а вдруг в баню мыться пошлёт. А кому охота чистому всё время в бане мыться да в огне париться. Вот и молчат все. Она хоть и суслиха, но зубы дюже острые имеет. Присмотревшись поглазнее, Олимпия увидела, что это суслиха парадом командует. Но самое интересное то, что все нашлись.

-Радость — то какая! Всех избушка приютила. Всем место нашлось. Вот такой блуд-флуд произошёл с некто, Олимпией. На этом и сказке конец. Кто прочёл, того под венец!

19 октября 2012 год,

Крайний Север,

Северная Лапландия,

Фото автора.