santehlit — На три года моложе Христа

/Н. Резник/

За окном на полуоблетевшем клене нахохлившись сидела птаха — то ли прощаться прилетела перед осенней миграцией на юг, то ли поздравить с днем рождения. В воздухе тонкий аромат полыни смешивался с тяжелым запахом прелой листвы, плотным мокрым ковром устилавшей подножия деревьев.

Мне сегодня тридцать лет. Прошли как секунды — жизнь моя, иль ты приснилась мне? Где же друзья мои сердешные — с кем отметить юбилей? Принес бутылку в дипломате, попросил Акулича задержаться после работы. Федор лишь на мгновение, равное двум взмахам ресниц, задумался и вдруг объявил, что точно знает, какое событие служит поводом.

— И какое же? — съехидничал я.

— Триста лет граненому стакану!

— Ты поразительно догадлив.

Собравшись с духом, решил таки заставить себя работать в столь выдающийся день. Для начала открыл окно, и легкие тут же наполнились тяжелыми дурманящими парами влажной земли. За стволами деревьев померещилось мерцание воды. Это к тому, что двадцатилетие справлял на пограничном озере Ханка — как сейчас помню! Задумался, вглядываясь вдаль. Мне бы крылья да свободу птиц — эх, где бы я сейчас был! На тропическом острове в Тихом океане? Или Индийском? Надсадно вздохнул и стал пристальнее вглядываться вдаль.

Дверь без стука распахнула Галкина:

— Жарко, что ли?

— Да нет, конечно, — смущенно согласился и закрыл окно.

— Иди к шефу.

Тот поджидал, постукивая костяшками пальцев по столу:

— Пойдешь сейчас в районный Совет ветеранов, поучаствуешь в комиссии по проверке торговых точек, потом напишешь репортаж, к обеду вернешься — ты мне нужен.

— К обеду? — переспросил.

— Иди, а в двенадцать нуль-нуль ты здесь. Понятно?

Только тебе одному понятно — язвительно подумал, выходя из редакции.

— Значит, это у нас пресса? — приветствовал меня Шутоломов, председатель районного Совета ветеранов.

Я предъявил ему удостоверение, а он внес мою фамилию в титул будущего протокола проверки. Здесь уже были две сотрудницы из санэпидемнадзора, откуда-то тетка по контролю за пломбами на весах и представитель райпотребсоюза — милая такая девушка. В первом же магазине, куда она нас повела, мы с ней познакомились. Во втором разговорились. После третьего собрались на обед, и выяснилось, что нам по пути. Ира жила в двухэтажке на углу Пионерской улицы, а я шел в редакцию.

— Какой вы придумаете заголовок по нашему рейду?

Пожал плечами:

— Сейчас меня это не интересует.

— А что вас сейчас интересует?

— Привлекательность ваших ног и номер вашего телефона.

Внезапно Ира вздрогнула, на мгновение застыла на месте и медленно повернулась ко мне.

— И чем же ноги мои вам не понравились?

— Тем, что их не видно под длинным плащом.

Девица расстегнула и распахнула плащ, демонстрирую стройные ножки.

— Ну?

Я уставился обалдело, словно увидел нечто невероятное, чего никогда в жизни не видел, а Ира смотрела с раздражением, словно заподозрила меня в том, что мне не понравились ее нижние в капроне конечности. Однако, убедившись, что я не собираюсь потешаться над ней, девушка тут же сменила враждебную настороженность на раздраженное нетерпение, словно считала, что корреспонденту пора прийти в себя и сделать что-нибудь разумное — например, сказать парочку комплиментов ее внешним данным.

— Теперь мне нужен номер вашего телефона.

Ира быстро бросила на меня недовольный взгляд, словно хотела сказать — каждому идиоту известно, что девушки просто так никому не дают свой телефон: нужны цветы, конфеты в коробке или комплименты. А затем, задумчиво склонила голову набок, словно подумала, что, возможно, перед ней и есть идиот, с которым надо вести себя соответственно.

— Доставайте блокнот, — сказала она.

— У меня отличная память на номера телефонов.

Редакция будто вымерла, но откуда-то слышна была музыка. Сообразил — из пресс-клуба. Туда и направил свои стопы. Такого, уверяю, не увидишь и во сне — подшивки газет в креслах, на столах закуска-выпивка. Коллеги мои изждались меня. Мне даже стало не по себе. А магнитофон уверял: «Я московский озорной гуляка….».

— По-здрав-ля-ем! — хором прокричали сотрудники, уняв звуковоспроизводитель.

— Спасибо, — сказал, задыхаясь от волнения. — Оправдаю!

Семисынов прочитал с листка:

— Как в марте дождь, как в чистом небе гром,

Редакция не ведала и не ждала подарка,

Не грезила ни чувством, ни нутром,

Покуда двери к нам не распахнул Агарков.

И он вошел, расправил плечи, кудри,    

Присел слегка за краешек стола,

И речи были столь просты и мудры,

Круглы и вечны, как сама Земля.

«Негоже, — молвил он, — нам, горожанам,

За спинами скрываться нищих деревень.

Отныне свой почин я утверждаю:

По тонне свеклы заготовлю в день.

Еще смогу я вырастить немало

Зерна, укропа или кабачков.

С лихвою обещаю молока и сала,

И даже сельдерея несколько пучков.

Вот осень снова с мокрыми глазами

По полю свекловичному бродя….

Вчера по радио нам верно подсказали:

Готовьтесь к урожаю загодя.

Все захлопали, меня поздравляя. Редактор конверт вручил — должно быть, с деньгами. Сели за стол, налили. Как приятно быть юбиляром! Выпили — и все стало на свои места. Перестав быть объектом внимания, заработал во всю прыть челюстями.

Нина Михайловна взяла слово:

— Ольга Александровна письмо прислала — всем привет. В нем открытка юбиляру. Я зачту.

И прочла стихотворение от бывшего нашего и о редактора:

— Ему сегодня еще тридцать только

Но, несмотря на молодость, перо

Уже умеет ой, ой, ой, как много

И критик, и певец в руках его оно.

Рабочая стихия — сельское хозяйство

Хоть и из города приехал к нам.

С надеждой принят он в редакцию начальством,

Его удел — поездки по гуртам.

Едва над землей разыгрался рассвет,

И что же мы видим: его уже нет.

В горячих точках посевной, уборочной страды

Возможно отыскать его следы.

Хлопать не стали. Даже взгрустнули. Шеф предложил выпить.

— Ждать осталось недолго, — сказал Нина Михайловна, поднимая бокал. — Через два года она к нам вернется.

— Она теперь номенклатура райкома, — сказал Семисынов.

Акулич повернулся к нему:

— В райком заберут?

— Может, и к нам, — без особого энтузиазма сказал редактор.

— Нет, — предположил Федор, — теперь ей должность подберут повыше.

— А жаль, — сказала Нина Михайловна. — Журналист от Бога.

— Работать надо над собой и станешь журналистом, — попытался возразить Семисынов.

— Мне нравится твой оптимизм, — съязвила зав отделом писем. — Но даже оптимистически настроенный ум ничего не выдаст из-под пера, коль таланта нет, и башка пуста.

— В таком случае, как же становятся журналистами?

— Я полагаю, существенней «как» вопрос «кто». Тот, кому есть, что сказать. Остальные — щелкоперы.    

Она с серьезным видом повернулась к своей тарелке, показывая, что разговор окончен — и все!

Шеф прервал неловкую паузу:

— Что у нас дальше в программе?

Славик подхватился из-за стола. Вот он уже с гитарой в руках, а девочки из промышленного отдела — Зина и Тома — с текстом в руках.

— Вариация на тему популярной песни Аллы Пугачевой. Можете подпевать.

Славик шумно сглотнул слюну и запел, аккомпанируя на гитаре:

— Жил-был сотрудник один

Ручку имел и блокнот

И производство любил

Там, где внедряется НОТ.

Припев уже пело трио:

— Тридцать лет, тридцать лет, тридцать лет ты прожил,

Жизнь свою ты с газетой связал лишь вчера,

Но район ты за месяц узнал, изучил

И в работу уходишь порой до утра.

И снова Славик:

— Пусть его знают не все,

Но зато слышат везде.

Там, где динамик висит,

Голос его вновь звучит.

Теперь припев уже пели все.

Потом Славик:

— Толя, желаем тебе

Метких и искренних строк,

Чтобы в «сраженьях пера»

Ты победить нас всех смог.

Еще не закончился припев, я подумал — а водки-то мало.

— Подождите меня, я сгоняю, — а чтобы ждалось веселей, из кабинета бутылку принес: ту, что хранил в дипломате.

В эту минуту в дверь постучали. Когда она открылась, на пороге стояла незнакомая женщина.

— Прошу вас, мне нужна помощь, — просто сказала она.

Шеф с Ниной Михайловной переглянулись, а потом редактор увел ее в свой кабинет.

Я пошел в магазин. Виктор Иванович за столом и выпил — от него помощи ждать не приходится. Пересчитал деньги в конверте — тридцать рублей. Полтинник добавить — и пять бутылок «Сибирской». Гулять так гулять! Не каждый день юбилей — можно расслабиться.

По дороге встретил двух друзей навеселе — одноклассника Вовку с аккордеоном и Виталика, его приятеля. Отчаявшись отбиться, так и сказал:

— У меня день рождения, и бегу я за водкой.

А им посоветовал топать в редакцию. Они так и сделали — надоело бесцельно болтаться по улицам. Ведь музыкой и песнями они никому не помешают, а даже наоборот — радость внесут. Повернулись ко мне спиной, развернули меха, запели дуэтом — и шаги их стали уверенными.

Они так и ввалились — с музыкой, песнею. Эстафету гостеприимства принял Славик — ведь это были вчерашние его коллеги. И коллектив не имел ничего против. Только редактор насупился — сидел на стуле, поставив локти на стол и упершись подбородком в сплетенные пальцы. Он даже выглядел больным и измученным, страшно усталым и несчастным. Может, последняя посетительница принесла душераздирающую информацию? Или нечаянные гости конфузили? Оно понятно: своим — празднование юбилея коллеги, а посторонним — пьянство на рабочем месте. А он — редактор, и за все в ответе. Вечеринка стала напрягать.

— Дайте им выпить, и пусть уходят, — сердито велел.

— Водка закончилась, — расстроился Славик. — Но Толик сейчас придет. Чуток подождем.

Но пришел не я — в следующую минуту в редакции появился муж ответсека, выпивший и жаждущий выпить. Вообще-то он попросил у жены денег. Но, получив отказ и учуяв, что сама-то супруга навеселе, пришел в ярость. Галина бросилась от него в пресс-клуб, где шестеро мужчин и семь представительниц слабого пола не смогли спасти ее от крепкой затрещины. С плачем ответсек выскочила в коридор и дальше — ходу на улицу.

— Я сейчас милицию вызову! — вскричал редактор.

Проследовал в свой кабинет и закрылся там. Никого вызывать он не собирался: скандала боялся — Бог не дай, в райкоме узнают! Остальные сидели пораженные страхом — не пели и не плясали.

— Г-мм, — задумчиво хмыкнул визитер, осматривая праздничный стол. Бутылок нет, но что-то там в рюмашках, стаканах…. Выжал из них все, что смог, в один фужер, выпил и снова хмыкнул — теперь уже с чувством похожим на удовлетворение. Еще раз критически осмотрев стол, сунул огурчик в пасть и уставился на понурую фигуру Виктора Ивановича.

— Ты пойдешь со мной! — рявкнул он.

Голова редакционного водителя дернулась, и он заморгал округлившимися от испуга глазами.

— Да? — подал он голос, полный вселенской печали.

Глаза его, не отрываясь, следили за хулиганом.

— Ты слышал меня? — и поскольку Виктор Иванович не сделал попытки встать со стула, визитер схватил его за шиворот и чуть ли не волоком потащил к выходу.

— Сам могу идти, — послышался жалкий лепет водителя в коридоре.

Я возвращался из магазина. Бутылки «Сибирской» весело позвякивали в дипломате, ручка которого оттягивала мою руку. Смотрю — створка ворот гаража приоткрыта. Я туда. Картина маслом! У Виктора Ивановича лицо в крови, у мужа ответсека — кулак.

— Заводи, сука, я сказал!

Голова водителя вздрогнула и тут же безжизненно поникла. Но, спустя несколько секунд, она стала медленно подниматься, словно в нее, как в камеру, спустившую воздух, вновь его накачали.

— Анатолий, помоги, — сказал он, едва шевеля разбитыми губами.

Его мучитель повернулся ко мне. Я впился в него глазами. Помнил его из прежней жизни. Он был из свиты моего сватка. Кажется, кликуха его была Гая. Шалупень. Шантрапа.

— Иди-ка сюда, — я поставил дипломат с драгоценным грузом, притиснув его к стене гаража. Тело напряглось, сжал кулаки. — Иди, иди, поговорим….

— Ева, привет! — он тоже меня узнал и навстречу шагнул, вытянув руку для пожатия.

Руки я ему не подал:

— Пойдем, поговорим.

И вышел из гаража. Он следом.

— Я просил этого чудика отвезти меня на Денисово.

Гонора, как ни бывало. Тон извиняющийся. Я ломал голову — сунуть ему в хайло или так отпустить? Кажется, он это понял. Таки завладел моей рукой, затряс:

— Ева, прости. Тут у меня с Галкой нелады. Куда-то она убежала. Я, пожалуй, тоже пойду.

Гая отпустил мою руку и пошел со двора. Из-за ворот донеслось его бодрое пение.

— Вот тварь, — сказал Виктор Иванович, выйдя из гаража.

— Пойди, умойся — женщин напугаешь.

— Они уже напуганы.

В подтверждении его слов из дверей под вывеской «Редакция» показались наши женщины и Акулич.

— Как нелепо все получилось, — сказала Нина Михайловна.

— А что получилось?

— Юбилей сорвали.

— Все уходят?

— Там еще редактор, Славик с гостями.

Но редактора не было — успел смотаться раньше женщин. Все кабинеты были закрыты. Из пресс-клуба доносилось заунывное пение. Оставил в сельхозотделе дипломат, прихватил только бутылочку и двинул на звук.

— О, понимаю, — сказал одноклассник Вова. — Тридцать лет, юбилей. В этом году многие наши — юбиляры. В последний раз, когда мы виделись, ты мне не понравился — худой, сутулый, взгляд затравленный…. А сейчас ничего — в щеках раздался, взгляд орлиный. Английский тост — дуайте, френды, уипьем отки!

— То есть вернемся к тому, с чего начали, — вставил слово Славик.

Налили, выпили, закусили.

Вовка растянул меха.

— Ты же моряк? Песня юбиляру!

Славик взялся за гитару.

— Раскинулось море широко,

И волны бушуют вдали.

Товарищ, мы едем далеко —

Все дальше от нашей земли….

Виталик, друг Вовы, по-бабьи истошно взвизгнув — и-и-и-и! — пошел кружить на свободном пространстве то ли «барыню», то ли «кадриль»…. но точно не «яблочко».

Не весело как-то в юбилей юбиляру. Сходил в туалет, и возвращаться в пресс-клуб не захотел. Сел в своем кабинете, уставился на телефон — позвонить что ли?

Набрал номер по памяти.

Голос Ирины:

— Але.

— Привет.

— Привет. Кто это?

— Корреспондент и ваш поклонник.

— Какой корреспондент?

— У вас много корреспондентов в поклонниках?

— Анатолий, вы? А почему вас не было после обеда? Мы еще три магазина обошли.

— Меня шеф задержал. И вообще у меня сегодня юбилей. Представляете — сидят за столом четыре мальчишки и ни одной девчонки. Хотите к нам присоединиться?

— А где вы сидите? В редакции? Ой, как интересно! Пожалуй, я сейчас приду.

— Ждем.

Достал еще одну бутылочку из дипломата и вернулся в пресс-клуб. Там все было по-прежнему — музыканты пели, Виталик плясал. Но бутылка была пуста.

— Сейчас к нам в гости придет барышня — прошу не пошлить.

— Какая барышня? — Славик вскочил и забегал по комнате, хмуря брови.

Я подогрел интерес:

— Не скажу, что обыкновенная, но никакая фантазия не способна нарисовать вам ее красоту.

Голова Виталика упала на грудь, но всего лишь на мгновение. Неуклюжими и медленными движениями он поднялся со стула и стоял, молча глядя перед собой остекленевшими глазами.

— Кажется, я становлюсь обузой.

В наступившем молчании последняя фраза продолжала эхом звучать в воздухе.

— Не спать! Не спать! Только не здесь! — засуетился Славик. — Знаете, что потом будет от шефа.

Виталик очнулся, но очнулся, словно в другом измерении. Вот что он выдал:

— Время и пространство сами врачуют себя, а люди помнят лишь версии событий.

Славик вытолкал друзей в коридор. Там они построились в шеренгу — Вовик с аккордеоном и Славик с гитарой по бокам, а в центре Виталик, обняв их за плечи. Двинулись с песней на выход:

— Поpа поpа поpадуемся

                На своем веку

                Красавице и кубку

                Счастливому клинку….

Навстречу красавица. Испугалась и хотела повернуть назад.

— Ира, я здесь! — закричал с порога пресс-клуба. — Сюда проходи.

Она посторонилась, пропуская «мушкетеров».

Мы остались одни. Сели за стол. Я скрутил пробку с бутылки:

— Выпьем? Есть повод.

Ира подняла наполненную рюмку:

— Расскажи про него.

— Мне исполнилось тридцать лет.

— Поздравляю! За мной подарок.

— Тогда на брудершафт, чтобы перейти на «ты»?

Спустя какие-то мгновения наши губы соприкоснулись.

Заходящее солнце, прервав пелену туч, бросило прощальный луч в окно пресс-клуба. В его конусе видны были кружащиеся в воздухе пылинки. Сбросив подшивки газет на пол, мы отчаянно целовались в кресле. Все шло к тому, что газеты на полу скоро станут нам ложем. И тут появилась уборщица. Оцепенела в дверях. По выражению ее лица, можно было предположить, что такое она увидела впервые. Хотя сомневаюсь — застолья в редакции не так уж редки. А то, что девица у меня на коленях — вполне житейское дело.

Наконец, придя в себя, она задвигалась — начала убирать со стола.

Я нашел, что сказать:

— Все разошлись, а ключа не оставили — мы ждали вас.

— Музыку включить? — спросил, уходя.

Но техничка, как молча вошла, так и молчала.

С дипломатом в руке и с Ириной под ручку вышли на улицу.

— Куда пойдем? — это она.

— Накрылась любовь, а я ждал подарка.

Действительно, так на душе погано — сам себе казался старой клячей, чью дубленую шкуру дырявят оводы, а жаждал нежных девичьих ласк.

— Ладно, не хныч! Сказала — подарок, значит, будет подарок.

Она привела меня на стадион. Кого здесь можно увидеть ненастным днем в конце сентября? Да никого. Мы забрались в будку у борта хоккейной коробки. Расстегнув замок, Ира освободила мою плоть из плена брюк. Сама же уселась ко мне на колени, прикрыв полами плаща все непотребное постороннему взгляду. И двигаться стала, тихонько постанывая. Мне ее стоны казались музыкой: музыкой самой жизни — песней луча, пляшущего по ряби вод, поднятой ветерком и приливом; песней земли, солнцем согретой. Бесконечная музыка….

— Ты кончать думаешь? — спросила Ира, обернувшись ко мне.

Она подустала. Я покачал головой — не получается.

Потом мы гуляли по Увелке. Сидели на вокзале, укрываясь от дождя — нудного и мелкого. Пили водку из бутылки, закусывая пряниками из вагон-ресторана проходящего поезда. Ближе к полуночи Ира сказала:

— Пора.

Мы пришли к ее дому. Зашли в подъезд, поднялись на второй этаж. Тихо открыли дверь.

— Тс-с-с… подожди, я сейчас посмотрю, — шепнула Ира на ухо мне.

Вернулась.

— Мама спит. Обувь снимай, за мной и на цыпочках.

Мы прокрались в ее комнату.

— Раздевайся.

Ира расправила постель и разделась сама.

— Ну, если здесь не получится, я убью тебя, чтоб не мучился.

Все у нас получилось.

Перед рассветом меня разбудили.

— Топай до хазы, — Ирин шепот. — Скоро мама проснется.

Проводила меня до двери и чмокнула на пороге:

— Будем встречаться?

— Обязательно.

Но, кажется, я поспешил с обещанием.

Дома мама сказала:

— Ольга звонила несколько раз — где ты шатаешься?

Я застыл в дверях и взглядом, полным недоверия, смотрел на нее.

— Что сказала?

— С тобой хотела поговорить.

— Поздравить, наверное — ничего сложного, — сказал рассеяно.

— Отец психует, — мама кивнула на двери темной горницы.

— Спасибо, — ответил я и побрел в свою комнату.

Наверное, надо рассказать, почему отец психует, а мама волнуется. Поехал Егор Кузьмич к Ольге Викторовне за жизнь поговорить — мол, так и так, бермуды свои кончайте: дите у вас, хватит дурить и давайте сходитесь. Снохи не было, а девчонки в комнате разыграли перед угрюмым стариком сценку типа «а я маленькая бяка». Знаю подружек своей жены, и отцу не поверил, что в студенческой комнате все было непонарошку. Не дождавшись Ляльки, отец ринулся в ближайший суд — отбирать мальца у негодной матери. Но там сказали — от вас заявления не примем, пусть напишет отец. Он вернулся и на меня, а я — никогда не стану врагом матери моего сына. Короче, горшки разбили и перестали общаться. Я уж подумывал — квартиру, где снять?

Потом встречает меня сотрудница отдела опеки Увельского райисполкома.

— Вы — Анатолий Агарков? Ваш отец обращался к нам по поводу вашего сына. Что скажете?

— Не обращайте внимания — блажит старик. У моего сына нормальная мать.

В девять часов она позвонила, не дав мне поспать.

— Привет! С юбилеем.

— Спасибо. Как Витя?

— На Розе. Хочешь, мы с ним приедем к тебе?

— Зачем?

— Поздравить. Или не хочешь?

— Ну, отчего ж? Приезжайте. Вас встретить?

— Хорошо бы, но я не знаю, как будем мы добираться — ведь я в Челябинске еще.

— До встречи.

— Пока.

Сон пропал. Включаем мозги. Лялька едет сюда — для чего? почему? С юбилеем поздравить? Так ведь вроде уже. Может быть, наконец, поняла, что натворила, и спешит исправить свои ошибки? Но ведь, сколько воды утекло в мутный Стикс. Есть ли точка возврата? Только одна — у нас общий сын. А сколько же невозврата? Гораздо больше, чем можно представить — любовь прошла; обид через край; Лялька к городу прикипела, мне в селе гораздо милей; она диплом защищает — её карьера заводская манит, мне в газете здесь хорошо; что еще? Не может она всего этого не понимать. Или так уверена в неотразимости своего обаяния? Нет, вряд ли. Скорее всего…. Но как это не похоже на прежнюю Ольгу! Скорее всего, она едет унизить моего отца — мол, чего ты добился, старый хер? за что боролся, на то и напоролся!

Было прекрасное утро бабьего лета — с сада тянуло ароматом поздних цветов, а с Займища долетал порывистый легкий ветерок, принося запахи полыни и чабреца. Отец, не спеша, по-стариковски копался в саду. А в голове моей зрел коварный план.

Я позвонил сестре:

— Теть Люсь, ты можешь пригласить к себе деда и продержать его там до вечера?

Объяснил ей причину, для чего это надо. Сестра не поверила в мои домыслы, но согласилась помочь. Перезвонила, и к обеду Егор Кузьмич засобирался. Попенял мне, нарушив недельное молчание:

— Вот ведь, старше тебя и своим хозяйством живет, а чуть что — папа, приди, подскажи.

— Мне до нее далеко, — согласился со вздохом.

Отец не услышал:

— Что ты сказал?

— Так, ничего. Мысли вслух.

Проводив отца, стали с мамой поджидать Ольгу и Витю.

В половине четвертого на нашей улице появились молодая женщина с маленьким мальчиком. Поднявшись с лавочки, я смотрел на них, пытаясь разглядеть лица. Витя раньше меня узнал и припустил бежать. И я к нему. Он прыгнул мне в руки. Я подкинул его, поймал, прижал. Мы были счастливы!

Мама с Лялькой сердечно расцеловались.

Накрыли стол. Я достал из холодильника шампанское.

Предваряя расспросы, шепнул жене:

— Дед в санатории по путевке инвалида войны.

Ольга маме:

— Я ненадолго. Вот внука вам привезла — на недельку отпросила из детского сада. Юбиляра поздравила. А теперь, поскольку добрую миссию исполнила, кажется, я заслужила ваших замечательных грибочков, Анна Егоровна. Что вы на это скажите?

У меня не было на сей счет никаких соображений, ибо в эту минуту с невыразимым изумлением смотрел на свою жену.

Мама засуетилась:

— Кушай-кушай, я и в дорогу тебе накладу.

— Тебя что-то беспокоит, мой милый? — склонилась Лялька к моему уху.

— Ты не похожа сама на себя. Готов поклясться: ты взрослеешь, прям на глазах.

— О-о-о… да! — промолвила она. — Ведь я уже не студентка, а дипломница.

— Поздравляю!

Еще часок посидели, и Ольга засобиралась:

— Мне на электричку пора. Проводишь?

Оставив сына бабушке, мы отправились с женой на вокзал.

— Ты вроде как поправился? — подтрунивала Лялька. — На лице румянец заиграл.

Я небрежно отмахнулся — мол, деревенский воздух, молоко.

— А с силенкой как? — она потрогала пальцами бицепс. — Помнишь, на руках носил?    

— И с силенкой нормально.

Черт меня дернул! Подхватил Ляльку на руки и понес на виду всей Увелки. Она за шею меня обняла — ни дать, ни взять: счастливая пара! А я думал — вот бы сейчас Егор Кузьмич навстречу! Но удар Судьбы оказался не менее подлым — навстречу шла Ира, с которой провел я минувшую ночь. Встреча была столь неожиданной, что я чуть ношу нечаянно не уронил. Поставил Ляльку на ноги и:

— Ира, я тебе все объясню.

— Ира?! — жена, презрительно сощурив глаза, пошла вокруг девушки. — Так вот ты какая!

Глаза ночной чаровницы были полны изумления, а по щекам потекли слезы.

— Что-то случилось? — встревожено спросила она.

Боже! Она дает мне шанс оправдаться!

Но инициативой владела Лялька:

— Я одобряю твой выбор, Мыгра. Для сельской местности — самое то. Но мне пора. Ты со мной или с ней останешься?

— Ира, я сейчас провожу… гостью, и приду к тебе. Жди меня дома.

И она, понуро повесив голову, побрела своею дорогой. А я, проклиная на свете все, вслед за женой.

На вокзале.

— Ты зачем приезжала?

— С тобой все в порядке? Я привезла тебе сына.

— Спасибо. И это все?

— Поздравила с днем рождения.

— Все?

Она с иронией посмотрела.

— Нет не все. До меня дошли слухи…. Хотела взглянуть на твою Ирину…. Взглянула — понравилась.

Коснувшись щеки моей ладонью своей, Лялька промолвила:

— Мыгра, милый. Что с тобой? Ведь я любила тебя, и мне небезразлично, в чьи руки ты попадешь после меня.

— И я любил тебя, но не одобряю твой выбор. Впрочем, и родители твои против.

Она посмотрела на меня каким-то диким взглядом, затем бессильно прислонилась к стене и разразилась почти истерическим хохотом:

— Любил? Нет, ты любишь меня, и будешь любить всю жизнь. А все эти Иры — на ночку, не больше….

Я не стал ее разубеждать, что Иры, о которой дошли слухи, уже нет на свете. Посадил в электричку, помахал вслед рукой, и отправился к Ире, которая жива и ждала. На звонок дверь открыла она.

— Оденься, погуляем, я все расскажу.

Она покачала головой, прикрыла дверь и вышла на площадку:

— Говори.

— Это была моя жена.

— Ну и что?

— А то, что у нас с ней нет отношений — душа перегорела. Да оно и к лучшему, не так ли?

— А почему ты ее носишь на руках?

— Раззудила. Говорит — ослаб.

Ирина глубоко вздохнула:

— Я не понимаю, что все это значит. Это какой-то абсурд. Объясни.

— Она привезла мне сына, поздравила с днем рождения и укатила. Все. Нет ее. А мы с тобой есть. Ну, перестань губы дуть. Одевайся, и пойдем гулять.

Ира покачала головой — нет, она не пойдет со мной гулять.

Я решился на последнее средство. Взял ее руку и прижал ладонью к паху:

— Ира, я хочу тебя!

Средство действительно оказалось последним.

Ира вырвала руку:

— Да пошел ты!

И захлопнула дверь у меня перед носом.

На «пошел» сил не хватило — поплелся домой.

Полное душевное опустошение. Нет, дело не в бабах — Бог с ними. Дело в самой простейшей вещи на свете — я потерял себя. Собирался делать карьеру — серьезно так, с прицелом на бесконечность. Но скоро очень забава эта меня пресытила. Поскольку абсолютно очевидно, что без унижений и подхалимажа карьеры не сделать. Тогда появилась мысль, что важнее всего в жизни — познать себя и окружающий мир, и нет резона тратить время на ерундовину под названием социальный статус. Со всей дури ударился в философию. Как в омут — не оставив даже кругов с пузырями.

— Странный тип, — мычали мне в спину. — Над чем ломает голову, когда все в мире так просто и ясно?

А я завис между Религией и Дарвином, пытаясь создать что-то свое. Вера чудесами тревожила душу. Учение подпитывало разум обилием доказательной базы. Но свое не получалось. Возможно, не было горения присущего открывателям. Возможно, желания идти до конца. А потом понял — нет желания вообще куда-то идти. Будто выхолостили меня. Но кто и когда? Что за фигня? Мысли кодлой метались в башке — все, что угодно, только не бабы! Не могли эти мерзкие существа испортить мне жизнь!

Блажен, кто верует — заявило тут подсознание.

Оно всегда является вслед за сомнениями.

А ты все знаешь! — это я ему.

Стопудово! — подтвердило оно.

Ты уверен на все сто, что в несчастьях моих виноваты другие? А не ты ли мне говорил, что наши беды от нас самих?

Эй, я всегда говорил — дело в оценке. Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло.

А если она ушла насовсем туда, откуда возврата нет.

Зато, какая любовь осталась в душе — ничем никогда не омрачимая. А?

А. Агарков

                                                                                                                                                               март 2016 г

http://anagarkov.ru