sikambr — Апхи!

Там в ярости лютой, рукой-булавою, Параску пришиб Федор Лыков.

А было по чину: тот мясо кроил, чесала язык трындычиха,

Вдруг, Федька застыл и роток отворил — напа'сть привязалася чиха!

В тот сладостный миг, как букашку сполна всем чревом прихлопнут гаркнув

— Будь здрав, окаянный! — брехнула она, и мошка залезла обратно.

— Воистину! — буркнул он стиснувши пядь, выказывая недоволье

Но где-то в носу, та букашка опять скребет и крадется на волю.

Подкралась уж близко, напрягся мясник, глаза закатились на горку...

— Да будь ты здоров! — и в этот же миг, свербёж — словно мышка в норку.

В сей раз промолчал он, гонял желваки, как будто надел вериги,

А подлая зудь рыготала внутри, надменно крутила фиги.

И вновь подползает наружу. Вот-вот! И длань уже замерла в за'виси.

А та щебетуха опять в полный рот: — Кады ж ты, кобель, начихаесси?

На торге, что возле Немого подворья, днесь было с три короба криков.

Там в ярости лютой, рукой-булавою, Параску пришиб Федор Лыков.

И в том лиходействе, в бесчинии гневном, он приставу честно сознался

Не знаю.. покаялся Федор? Наверно! Но ведаю — всласть начихался.