Рыссси — Палеозой

    Твёрдо стоящий день всё ниже подбирал волну под язык, волна расщепляла крупинки языка на атомы мятного холода, накатывали подзаборные сумерки. Бро озяб, типография тряслась и сбоила, шрифт вместо восклицательного знака выдавал тире, в лучшем случае — неучтённый палец. После многотысячных скачков туда-сюда, корректировщик сделал себе заманчивое предложение встретиться с чупакаброй, козлиной кровищи у неё запас имелся в бурдюке под горлом, а красным всегда легче припрятать размякшие окаменелости.

    «Всё это, конечно, турусы на колёсах бандероль для вечности наложенным платежом — съежившейся мыслью всхрапывал Мефи — но если перевернуть сторону на обратную, количество пальцев, прикрытых «кровавой Мэри», может увеличиться вширь». Чупакабра где-то пряталась, потому что её вздрагивающий резиновый кончик шипованного хвоста ковырял лазейки в песке, иногда выныривая на поверхность. Но хвост так стремительно перемещался, что Мефистофель в остолбенелом виде попытался распутать петли движения Чупы, но ничего не получилось, зато были безвозвратно испорчены шестнадцать самых удачных его следов.

    «Она изворотлива, но и я пока ещё не палеозойская окаменелость — расстроился Бро — дайвинг и не такие хвосты укорачивал вместе с шипами». Он встряхнул изъеденные молью акваланги, потуже затянул верёвочки от детской панамки на маске и нырнул в песок. С разбегу получилось плохо. Пластиковое забрало сразу треснуло, из левого акваланга горстями посыпался нафталин. «Надо делать подкоп, тогда нырнуть можно намного глубже, там я с ней и встречусь» — посоветовавшись с пролетавшей мимо стрекозой, подумал Бро. Копать было нечем, сандалии, беспечно оставленные пару километров вперёд, давно стали памятником эпохи. Рискуя остаться без воздуха, Мефистофель начал копать траншею полуживой маской.

    Маска очень быстро стала крошиться, в ход пошли ласты, случайно обнаруженные в акваланге с пробитым боком. На рассвете неглубокая траншея была вырыта непалеозойскими усилиями, но вполне вместила в себе тело с конечностями Бро. И Бро в сильно порушенной амуниции лёг на живот и, как мог, засыпал себя песком для маскировки. Плыть пришлось долго, воздуха постоянно не хватало, Мефистофель выныривал, сплёвывал нафталин и уходил на дно. Неожиданно хвост, покрытый зимней шипованой резиной, в полной невидимости ткнулся в Мефистофельский бок и немного проткнул, поцарапав. Меф сгоряча взвизгнул: «Чупакабра нереально рядом со мной, никогда в жизни мы не были так близки с ней, как сейчас и я не догадываюсь, что делать — быть частью шипа или убить».

       Бро тяжело дышал, Чупа нападала всё стремительнее и бестолковее, песок постепенно пропитывался кровью. Ворох борьбы проглотил контуры слабеющего разума, побережье превратилось в оранжевый вязкий шлейф манной каши, остатки которой ещё можно было соскрести с краёв падающего с высоты двадцать четвёртого этажа солнца. «Последний патрон, остался последний патрррхххрроон! Таблетка нафталина убьёт эту тварь!» — Бро закашлялся, сгустки покрасневшего песка расслоившейся жижей стекали по подбородку.

    Чупакабра ощетинилась всеми шипами и пошла в психическую атаку. Пасть её не дышала, глаза наполовину прилепились к разломанной маске, хвост разрывал последние пятипалые вечности. Броунович сдавался, тело, измочаленное битвой, сморщивалось, комкалось в газетный огрызок. «В моих лёгких столько песка, что лучше я построил бы песочный замок, и зажили мы в нём с моими окостеневшими конечностями всю жизнь» — вдруг рассудительно осознал Броунович и разломанной в нескольких местах рукой вытащил таблетку нафталина. Уже не было чувств, которые рвали в клочья Броуновскую плоть от любви, не было бурдюка с кровью, гулко плескавшейся в песочной западне, не было даже смысла, из-за которого вся эта вечность. В липких от крови пальцах с шипением таяла таблетка. Бро взял и приклеил её на глаз Чупы. Она издохла, шипы отвалились, копыта отклеились. Это была стрекоза, с которой он советовался накануне.

    На серебристых ломких крыльях мёртвой стрекозы он прочитал:

«завещание

завещаю Мефистофелю Броуновичу замок из песка, морского побережья ровно столько, сколько я способна пролететь, не повстречав на своём пути Мефистофеля Броуновича,

потому что вечность никогда не взяла бы себе это имя».