Имя

    Но воспоминания все равно отвлекают. Пыльный ухмыляющийся кот, живший в его доме уже больше тридцати лет назад. Откушенный ус, глаза, которые мама шутливо называла жемчужными, но которые больше напоминали вареные рыбьи, иногда плавающие в ухе, ежемесячный ритуал стирки и двухдневной сушки, когда нужно спать в одиночестве и при этом старательно скучать, чтобы подвешенный рядом с пижамой кот не обиделся.

    "Странно, я почему-то не помню его имени. Не мог же я не дать имя своему верному другу и спутнику?" — Кирх, словно запнувшись, останавливается, дивясь этому маленькому затмению. Смотрит на часы. Сначала чтобы сообразить, что ему нужно бы узнать время. Затем еще, чтобы проверить осадки и скорость ветра. И еще раз, чтобы понять, что значат увиденные буквы и цифры. О том, что сегодня пятница, Кирх все же помнит, потому что вечером нужно будет сдать статью.

    Его воспоминания продолжают резвиться где-то на периферии сознания бесшумными мотыльками. Только на свет не летят, словно чувствуют опасность. Заметить их можно только по редким отсветам темных крыльев.

    Эти отсветы не дают сосредоточиться: строки не идут, не склеиваются, статья не желает обретать очертания. Никаким усилием воли не получается выключить этот фон: копаться в собственной голове интереснее, чем расхваливать новые достижения очередных американский ученых, создавших очередного робота по очередному заказу военных, умеющего (ну надо же!) строить аж пару десятков молекул по заданным алгоритмам. "Новое слово в робототехнике! Потенциальный прорыв в медицине, открывающий возможности для динамического создания вакцин!" — такой громкой чушью он должен потчевать умы не слишком искушенных читателей. Ум же Кирха тошнит от скудного набора необходимых слов, которые каждый раз нужно перетасовывать, скрывая повторы за "живостью" языка и кликабельными фамилиями.

    "Я же точно помню, что имя было, — допытывается у несуществующего собеседника Кирх, — и мама, и Лисса должны его помнить. Должны были. Почему же я не могу?" В очередной раз запнувшись, он непроизвольно отмахивается от назойливой мысли, как от вполне живого мотылька. Кирх подходит к окну и отодвигает штору, за которой терпеливо ждет еще один мир, такой же сумрачный, как и внутри, но еще и дождливый. "Квартиру нужно ежедневно проветривать, открывать окна, хоть на пару часов, — приходят на ум слова сестренки. — Даже в дождь. Иначе зарастешь тут в одиночестве мхом. Узнавать перестану". Лисса говорит нервно, отрывисто, неумело копирует мои интонации и пытается казаться серьезной, отчего сложно слушать ее без улыбки.

    Кирх послушно открывает окно, надеясь на свежий ветерок.

    Его воспоминания ощущаются как фантомные части тела, как лишние руки, ноги, иногда даже хвосты, которыми Кирх не умеет управлять. То есть большинство никак не ощущаются, лишь изредка покалывает в ответ, если резко их задеть. Но некоторые начинают ныть, болеть, если просто посмотреть в их сторону, вспомнить об их существовании. А еще такие реагируют на погоду, особенно на дождь.

    Дождь между тем увлеченно грохочет по металлическим крышам, козырькам, по подоконнику, по одинокому старому тополю, закрывающему окно соседа. Кирх торопливо натягивает куртку и выбегает наружу: в такой грохот собственные мысли не слышны, можно пройтись и перезагрузиться. Потом вернуться к своим сигаретам и монитору, закончить статью. А когда-нибудь еще потом, еще дальше, можно попытаться вспомнить имя, если уж снова припечет. Перед еще одним дождем.

    Миттен. Пушистый и теплый (когда сухой), он остался стеречь покой Лиссы. Больше с этим никто не справится. Во всяком случае, Кирх не справился: некоторые имена древнее и сильнее нас.

    Воспоминания Кирха похожи на маленькие свечки в забытой временем церквушке.